Черный бархат, алый шелк

      — Конец пути.       Дралси Индорил стояла на вершине башни.       В иссиня-черных волосах, локонами легших на грудь, поблескивала тиара. За плечами струился плащ. Ветер надувал алые рукава ее платья, обнажая острые кости запястий.       Над головой — совсем близко — парили ястребы.       Галл стоял рядом. Руки его замерзли, и он прижимал к губам костяшки пальцев.       С высоты птичьего полета Солитьюд походил на ажурную шкатулку. Башни и лесенки кружевом прорезали Мрачный замок; купола королевского дворца, укрытые утренним влажным туманом, синели за мостом.       — Почему мы здесь?       Дралси повернулась. На почерневших губах мелькнула улыбка.       — Взгляни, какой вид.       Мальчик положил ладонь на холодный камень башни и посмотрел вниз.       На площади суетились люди — крохотные, точно жуки, марширующие по дереву.       Тогда он поднял взгляд. Перед глазами замелькали крыши. Будто спущенные паруса, бились о гранитные стены багряные волчьи знамена.       А вдалеке, за стенами крепости, простирался посеребренный осенью Хаафингар. Зеркалами блестели болота, а за ними, уходя в снежную дымку, скалились горные пики.       — Хороший вид, — пробормотал Галл. — Извините. Почему я здесь?       Эльфийка прищурилась.       Ее лицо — безупречное творение скульптора — осталось неподвижным.       — Скажи, сколько будет двадцать три умножить на восемь?       Дезидений вздрогнул.       Учитывая обстоятельства… разговор такого рода был последним, чего он ожидал.       — Сто восемьдесят четыре. Дралси удовлетворенно кивнула.       — Верно. Сто восемьдесят четыре умножить на тринадцать?       — Две тысячи триста девяносто два, — пробормотал Галл, сжимая пальцы на граните. — Зачем вы спрашиваете?       — А две тысячи триста девяносто два умножить на двести пять? — невозмутимо продолжила данмерка.       Имперец тяжело вздохнул.       Он бы и рад был не отвечать, но цифры сплетались в мозгу сами собой, вступали в реакцию, вскипали и дымились, будто зелья в реторте, и он был не в силах остановить их.       — Девяносто две тысячи семьсот семьдесят семь, — выговорил мальчик обреченно. — Во имя Девяти, зачем?       Дралси шагнула к нему и коснулась рукой его плеча.       Галл невольно скосил глаза. Ее кисть была тонкой, с узловатыми, необычно длинными пальцами. Из-под бархата рукава тянулись черные вены.       — Чтобы убедиться, — ответила она. Выбившиеся из прически пряди дрожали на ветру. — Я вижу многое, друг мой. И ты — не исключение. Твой ум. Твоя судьба.       Ее глаза кармином горели на сером лице, будто трещины в пепле Красной горы. Ветер завывал среди туч.       Кармин. Она была точь-в-точь как витражи отцовского дома в Анвиле. Он помнил взгляд пронизанной светом Барензии, взирающей поверх его колыбели. И — наваждение, ностальгия ли? — Галлу казалось, будто Дралси похожа на нее.       — Тебе предстоит нелегкая дорога.       Дезидений поежился, выдыхая.       — Вы видите будущее?       Дралси покачала головой. Капюшон с шелестом соскользнул вниз и упал на плечи.       И чудилось в этом жесте что-то печальное, предрекающее и… окончательное. Где-то наверху гулко хлопали ястребиные крылья.       — Нет. Лишь предполагаю, — губы ее дернулись в слабой, тут же потухшей улыбке. — Просчитать будущее нетрудно. Сложнее — пытаться его изменить.       Галл посмотрел вниз.       Людская масса на площади гудела и колыхалась. Вокруг нее, как овчарки вокруг стада, с алебардами наперевес расхаживали одетые в красное стражники.       Он вновь взглянул на Дралси.       — Но вы не пытаетесь.       Данмерка шагнула к зубцам башни. Кинув на площадь быстрый взгляд, она болезненно дернула бровями и отошла прочь.       — Я сделала все, что могла, Галл. Мы сделали все, что могли, – она хотела было закрыть лицо рукой, но в последний миг передумала и выпрямилась. — Его казнят. Я хочу попрощаться.       По небу ползли мутные облака. Солитьюд замер, ощерившись гребнями крыш, и спал. Трубы курились полупрозрачным сизым дымком.       Но это была лишь иллюзия. Город не уснул: он лишь притворился спящим, готовясь к неотвратимому. Это утро — звенящий сталью двадцать четвертый день месяца Заката Солнца — обещало стать последним для главы Гильдии воров.       Галлу стало холодно. Он потоптался на стылых камнях, обнял себя за плечи и обнаружил, что дрожит. От ветра ли?       Сзади послышался топот.       Он обернулся. На башню поднялся Мерсер; кто-то из воров одолжил ему кожаную куртку, и он, тощий и взъерошенный, утопал в ней еще больше, чем бывший юнга — в своем видавшем виды кителе. И еще с ним была женщина, которую они уже видели в заброшенном особняке. Тогда она полировала кривой хаммерфельский клинок; теперь он без ножен висел у нее на поясе. Ее темные, густо посыпанные сединой волосы выбивались из-под капюшона и свободно развевались на ветру.       Она направилась к Дралси, а маленький бретон, шмыгая носом, подошел к товарищу.       — Они в дерьме, — заявил он.       На это Галл только фыркнул.       — Из-за нас, раз уж на то пошло, — хрипло прошептал он в ответ.       Внутри груди разгоралось странное чувство.       Тревога обволакивала сердце липким коконом; она застилала глаза, холодила пальцы. Ее дыхание чувствовалось в каждом движении воздуха.       В тяжелом скрипе мельничного колеса.       В звоне далеких колоколов.       — Где остальные? – раздался голос данмерки.       Дезидений мгновенно напряг слух. Каждая подслушанная в разговоре деталь могла стать ценнейшей для обработки и систематизации сведений.       — Как сквозь землю, — услышал он ответ. — Боюсь, они тебя не послушали.       — Они обречены, Марта.       — Дар’Йензо сказал то же самое. Но никто не поверил.       Из короткого диалога было понятно: Гильдия, в отличие от Дралси, не собиралась смиряться с уготованной Элрандору участью.       После окончания авантюры с отмычками, когда мальчишки, чудом выбравшись из канализации, сообщили о провале, в особняке поднялся гвалт. На улице стояла глубокая ночь. До казни оставалось несколько часов.       На обвинения неудачливых засланцев («засранцев», — неуместно съязвил Мерсер, вынимая из рукавов здоровенные комки грязи) не было времени. В спешке и спорах остатки Гильдии встретили рассвет. Свет уже заливал улицы, а план спасения все еще не был готов.       Когда по Солитьюду разнеслись первые крики глашатаев, Дралси Индорил без единого слова надела плащ и покинула особняк. Галла она взяла с собой.       В полном молчании поднялись они на самую высокую башню — прямо напротив площади.       И напротив эшафота.       Стражники их не увидят: разве что придется задрать головы так, что заломит шею.       Но Элрандор, в последний раз вскидывая глаза к небесам, заметит на фоне неба силуэт, как если бы это были кровавые следы на снегу.       Ветер выл в переулках. Где-то внизу ударили в колокол.       Мерсер вздрогнул. Данмерка убрала прядь волос с лица.       — Началось.       Одновременно, движимые порывом разлитой в воздухе тревоги, стоящие на башне подошли к зубцам и устремили взоры к площади.       Она была полна людей. С краю, у городских ворот, толпились солдаты гарнизона; их кожаные шлемы сливались в ощетинившуюся мечами, тяжко дышащую многоножку. Горожане и торговцы собрались под гирляндами цветных флажков. В передних рядах переминались с ноги на ногу вельможи в окружении стражи.       Виселица была пуста.       Дралси сжала пальцы.       — Ублюдки. Не могут без церемоний.       Галл еле слышно выдохнул. Глухие удары сердца эхом отдавались в подреберье, и кровь шумела в ушах.       На возвышении появился одетый в позолоченные латы легат. Раскрыв какой-то свиток, он принялся зачитывать приговор. Имперец не расслышал ни слова.       Когда речь была окончена, над городом разнесся еще один тяжелый, низкий колокольный удар.       Его звук пробирал до костей. Опутывал все тело вместе с мельчайшими капиллярами. Ветер во все стороны разносил расслаивающийся на несколько тонов гул.       Снизу, точно пар, поднялся шепоток толпы, и на помост из ниоткуда взошел Элрандор.       С такого расстояния Галл смог бы рассмотреть его лицо, лишь превратившись орла. Мальчик видел только, что гильдмастер был высок, как и его жена, длинноволос, и одет в серые тряпки арестанта. С обеих сторон его держали стражники.       Сердце заколотилось еще быстрее. Расползшийся вокруг страх стал совсем удушливо-невыносимым.       Галл покосился на Мерсера. Тот покачивался, поджимая стопы в слишком больших сапогах, и на облепленном грязью детском лице просвечивало сосредоточение.       Сколько казней он видел, этот восьмилетний старик с залива Илиак?       Течение мысли разбилось о чей-то громкий вопль.       Имперец вздрогнул. Марта, ахнув, кинулась к краю башни.       — Идиоты!       Галл посмотрел вниз.       У подножия крепости начиналось страшное.       В гуще толпы творил резню невесть откуда взявшийся даэдрот, распарывая горожан как тряпичные чучела; навстречу ему ринулась половина стражников, охранявших помост, посыпались стрелы, засияла боевая магия. На самом эшафоте один из конвоиров Элрандура схватился за горло, пробитое пущенным из толпы ледяным шипом, и рухнул оземь.       Толпу разрезали сверкающие клинки — с боевым кличем из людской чащи просочились гильдейцы. С десяток вооруженных мужчин и женщин бросились на стражников, большая часть которых разминулась с ними, проталкиваясь сквозь человеческую массу к даэдроту; живая гуща загудела, застонала, завизжала, зазвенела, зажатая между эшафотом и тварью Обливиона.       Глава Гильдии рванулся навстречу товарищам, но цепи и хватка конвоира не дали ему сдвинуться с места. Дралси прикрыла губы рукой.       — Они мертвы, — её голос угас до хриплого шепота. — Все до единого.       Мерсер возбужденно припал к зубцам, едва не вываливаясь с крыши.       А внизу закипала бойня, и Галл, широко распахнув глаза, впитывал памятью каждое ее мгновение.       Лезвия сверкали полумесяцами.        Горела плоть зрителей, попавшихся даэдроту под руку.       Сталь гремела, ударяясь о сталь, и трещала, разорванная даэдрической хваткой. В металлический звон вплетались звуки падающих тел.       Воров было мало, слишком мало, и даже призванная тварь не могла полностью уравнять их шансы. Не успев подняться на виселицу, они оказались прямо посреди мясорубки — стоявший рядом гарнизон разделился надвое, и хотя даэдроту было плевать, сколько мяса его окружало, на каждого члена Гильдии теперь приходилось по три врага.       Покрытые древним мхом камни окрасились киноварью.       Галл был не в силах опустить веки. Он поднес руку к лицу, накрыл глаза растопыренной пятерней, но воздух все так же обжигал глаза, ресницы щекотали кожу, и горячее дыхание касалось обледеневших ладоней.       И он видел, видел сквозь пальцы, как перебили их всех.       Пал, напоровшись на клинок, рыжий босмер, чьи волосы сияли в толпе огнем. Рухнула с перерезанным горлом блондинка-лучница. Площадь наполнилась криками и хрустом костей.       Даже даэдрот слабел. Из дюжины ран лился ручьями ихор, и дымился обрубок одной из лап, отрубленной чьим-то волшебным клинком.       А толп зевак и не думала расходиться. Они лишь отбежали назад, к городским воротам, встали покучнее, схватились друг за друга – жена за мужа, мать за дитя, — и наблюдали, уворачиваясь от летящих кровавых капель, выкрикивая что-то восторженное.       Арена! Зрители Арены!       И юный беглец из Анвила, одиннадцатилетний Галл Дезидений, невольно сам оказался в их числе.       Он смотрел, не смыкая саднящих от воздуха глаз, на бурлящую внизу битву, и не дышал.       Впервые в своей жизни он видел смерть. Холодную, как дыхание Атморы, пустую, как чернота Обливиона. Безжалостную, багровыми ручейками бегущую меж камней. Внезапную. Необратимую. Настоящую.       Ту самую смерть, которая, сложив костлявые, украшенные перстами руки, ждала и его.       Стоявший на эшафоте данмер в робе арестанта не глядел на павших товарищей. Его взор был устремлен наверх, к зубцам уходящей в небо башни, над которой кружили птицы и облака.       Он увидел свою жену.       А она смотрела на него — такая же высокая, прямая, как будто отлитая из металла, и между ними лилась ручьями чужая кровь.       Когда лишившийся головы даэдрот упал замертво, воцарилась тишина.       На площади, куда уже стягивался любопытный народ, поблескивали алые лужи, а в них отражалось небо.       Галл почувствовал мертвенный холод в пальцах. Его захватили ужас, смятение и какая-то льдистая, очень глубокая внутренняя дрожь… в то время как казнь даже не успела начаться.       Легат, вытирая красный клинок о красный плащ, стал зачитывать последние строчки приговора — будто бы то, что произошло минуту назад, было не более чем досадным недоразумением! Народ подтягивался на исходные позиции, вытягивая шеи, будто стайка гусей. Люди осторожно переступали через трупы; самые смелые двигали их ногами. Дамы поднимали подолы, чтобы не угодить в кровавые лужи.       Приговоренный поднялся на скамейку.       Оставшиеся стражники отступили. Палач с черным мешком на голове, придерживая у груди разбитую булавой руку, накинул на шею данмера петлю.       Тот не требовал прощального слова, не обличал, не каялся. Не оплакивал погибших.       Нет, он был спокоен и недвижим, будто смерть, одним взмахом серпа только что скосившая десяток его товарищей, не страшила его.       Дралси сложила ладони у груди. Черные локоны, обрамлявшее неподвижное лицо, чуть дрожали на ветру.       Она произнесла лишь одну фразу, которую Галл прочитал по губам.       Леди, прими его.       И, как ответ в неслышном, нитью протянувшимся над окровавленными камнями последнем диалоге: иди в тенях.       Дальше Галл смотреть уже не смог. Как натянулась веревка, как ушла из-под ног скамья. Он знал, почему-то совершенно точно знал, как это произойдет, и вместо созерцания еще одной смерти уставился на женщину, стоявшую рядом.       На серую щеку с неба упала дождевая капля.       Хватит. Хватит на сегодня смертей! Пусть палач отступит и снимет, смеясь, колпак. Пусть данмер выберется, сбросит петлю, спрыгнет вниз, вихрем унесется прочь от псов и цепей, пленивших его. Пусть взлетит сюда, под крышу небес, и обнимет жену, и никакое зовущее себя справедливостью зло до них не доберется.       Когда прошла целая вечность, и оглушительная тишина начала резать уши, мальчик повернулся.       На площади ничего не изменилось. Кроме тела, висящего на веревке.       Со скорбно склоненной головой.       Галл выдохнул, а вдохнуть снова не смог: в легких застыла окаменелая пустота.       Мерсер сбоку шумно зашмыгал носом. Уж он-то, похоже, успел насладиться зрелищем от начала и до конца.       — Здесь умирает Соловей, — тихо сказала эльфийка.       Дезидений с беспокойством обратился к ней, намереваясь спросить, при чем здесь птица и как она связана с погибшим гильдмастером, но слова застряли поперек горла.       Дралси закусила губу. Костяшки пальцев, все еще сжимавших гранит, стали почти голубыми.       — Что же… Что я ей теперь скажу?       Марта осторожно обняла ее за плечи.       — Ничего. Вырастет — сама поймет, — она тяжело вздохнула и, печально покачав головой, добавила:       — Жаль девочку.       Мерсер Фрей пошевелил бровями и одарил товарища вопросительным взглядом.       Хотя все, разумеется, с самого начала лежало на поверхности.       Галл подозревал, что у Дралси есть ребенок, еще с момента их первой встречи, когда заметил необычные швы на ее платье. Произведя в уме небольшую портновскую работу, он вычислил (с примерной долей вероятности), что она, скорее всего, была беременна, когда надевала его в последний раз. Может быть, на свадьбу. И было это не так давно.       Однако теперь, когда тело ее мужа снимали с виселицы, осознание того, что у Дралси — теперь уже вдовы? — действительно где-то осталась дочь, показалось невероятно тяжелым.       Воздух гудел и звенел, отравленный колоколами. Зеваки растекались по площади.       Под их ногами растекалась киноварь.       — Пойдемте, — глухо позвала данмерка, накинув капюшон. — Нам предстоит подсчитать ущерб. ***       В пропитанном пылью старом особняке царил мрак.       От свечи остался лишь огарок длиной в четверть пальца да капли воска, застывшие на дереве. Единственным источником света были оконные щели, сквозь которые на чердак проникали серебряные лучи солнца.       Юный имперец расположился на лавке, поджав под себя ноги, и бездумно обводил пальцами древесные узоры. Охватившее его утром оцепенение никуда не делось. Сухой воздух щекотал ноздри.       Из всего собрания, восседавшего здесь вчера, в живых остались только шестеро.       Голубоглазый Дар'Йензо нервно размахивал хвостом. За столом сидели близнецы-норды — один, со шрамом поперек лица, перебирал в пальцах рубиновые четки — и молодая редгардка. Марта, скрестив руки, стояла у стены. А возле закрытого окна, собирая свет в пепельные ладони, в безмолвии застыла Дралси Индорил.       Вот и все.       Мерсер выцарапывал что-то на столешнице. Алфавит, наверное. Вспоминает пройденное. Похвальное желание… Галл бы даже порадовался, если бы не застрявшая в голове картина кровавой расправы. Алый цвет прилип ко внутренней стороне его век; стоило ему на миг закрыть глаза — и немеркнущая, жестокая в своей безупречности память услужливо восстанавливала увиденное: стальные полумесяцы, бордовые ручейки, яд колоколов…       — Мы понесли катастрофические потери, — раздался в тишине голос Марты. — Возможно, Гильдии пришёл конец.       Галл встрепенулся и посмотрел на Дралси.       Данмерка подняла голову. Ее лицо не выражало ничего, кроме пустоты.       — Целью была не Гильдия, а Элрандор.       Каджит встряхнул головой, будто отгоняя кошмарное видение. Кольца в ушах зазвенели.       — Может быть, если бы ты хоть пальцем пошевелила, чтобы спасти своего мужа, они остались бы в живых?       Редгардка и норды переглянулись.       Дралси наконец-то отвлеклась от созерцания линий на своих ладонях. — Ты не знаешь, с кем имеешь дело. — С кем же?       — Хватит! — сказала Марта. — Пусть мы и потеряли почти всех, мы все еще Гильдия. И теперь нам нужен тот, — вернее, та — кто встанет у руля.       Бретон перестал царапать стол и уставился на воров круглыми зелеными глазищами. На чердаке стало совсем тихо: только слышно было, как шелестит на ветру высохший виноград, обвивший оконные доски.       Дралси поднялась и отбросила ногой свалявшийся в грязи подол. Половицы скрипнули.       — Кажется, я понимаю. Мне приятно твое доверие, — она обвела взглядом собравшихся, — как и ваше, если оно имеется. Но я не могу вернуться. Это исключено.       Редгардка вскинула к ней влажные темные глаза. Один из близнецов хрустнул четками:       — Но почему?       — Почему, Дралси? — вторил другой. — Из всех воров, известных в Скайриме и за его пределами, никто не сравнится с тобой по мастерству. К тому же сам Элрандор хотел бы этого: ведь ты его... — он запнулся, — ты была его женой.       — Вот именно, — оборвала каджита Марта.       Воры непонимающе переглянулись. Галл, вскинув брови, взглянул на Мерсера, но тот во все глаза смотрел за происходящим и знака не заметил.       Женщина тяжело вздохнула. Дезидений попытался определить ее расу, однако что-то не клеилось. Белая кожа в тонких сухих морщинах, седина на черных волосах. Южный разрез карих глаз. Имперка?       — Вот именно, — повторила она. — Она была его женой, Дар. Разве ты не помнишь, почему Дралси ушла от нас два года назад? Думаешь, женщина так легко возьмет в управление гильдию, когда у нее младенец на руках?       Гильдейцы пристыжено опустили головы. Вдова, закрыв глаза, кивнула.       — Спасибо. Я рада, что мне не пришлось объяснять, — внезапно она посмотрела на Галла, и от ее карминового взгляда повеяло холодом вдоль позвоночника. — Тот, кто убил Элрандора, придёт и за мной, и я вынуждена оставить Рифтен ради будущего моей дочери. Но если уж речь зашла о детях, мне есть что сказать.       Дар'Йензо прищурился.       Перед его лицом — или мордой? — плавали серебристые пылинки.       — Так скажи.       Дралси коснулась рукой Мерсерова плеча. От неожиданности тот вздрогнул и едва не свалился с лавки.       Галл усмехнулся одним краем губ, но так, что сам этого почти не почувствовал. Должно быть, получилось похоже на нервный тик.       — Эти парни нам помогли, хотя и не достигли цели, — жесткий взгляд эльфийки чуть смягчился. — У обоих есть задатки превосходных воров. Я предлагаю взять их в Гильдию: в конце концов, вряд ли в Крысиной норе они получат воспитание хуже, чем на улицах Солитьюда.       Галл, тряхнув локонами, пораженно сморгнул.       Подумать только! Бежать из дома, пересечь весь Тамриэль, проплыть тысячу миль по морю и пешком пройти едва ли не половину Скайрима… чтобы в конце концов стать членом воровской шайки? Похоже, что госпожа Судьба плевать хотела на его желания.       Но с другой стороны: разве это не ее же подарок? Городские улицы (как совершенно верно подметила мудрая данмерка) еще никого не взрастили прекрасным человеком.       Он посмотрел на Мерсера. Тот просиял, и зеленые глаза зажглись изнутри огоньками.       Каджит удивленно поднял пушистые брови, а вот темноокой Марте, кажется, идея пришлась по душе.       — В самом деле! Если детки проявляют способности уже в юные годы, то их талант без сомнения нуждается в огранке. — Она окинула товарищей вопросительным взглядом. — Верно ты сказала, Дралси.       — Хм... Мне не довелось увидеть, как юнцы проявляют свои способности, но я доверюсь мнению остальных. В конце концов, на безрыбье и дреуг рыба. Но что же думают сами юнцы?       Прошло добрых две секунды молчания, прежде чем Галл сообразил, что вопрос был адресован ему и его напарнику.       — Я за! — мгновенно выпалил Мерсер.       Кто бы сомневался.       Галл еле слышно вздохнул. Если бы у него только было время… Время обдумать, решить, прочесть возможные варианты развития событий, взвесить за и против, поразмыслить о выгодах и последствиях. Но, разумеется, никто собирался сидеть и ждать, пока он соберется с мыслями.       Из всех вариантов ответа доступны были только два: да и нет.       — Ладно, — пробормотал имперец себе под нос. — Я тоже. Сочту за честь принять ваше предложение.       Молчавшая до этого времени редгардка подала голос:       — Непохоже, что ты горишь желанием, пацан.       Дезидений на это лишь неуверенно пожал плечами. И внутренне разозлился на нелепое устройство мира: почему люди не умеют думать? Почему, когда кто-то работает головой, им кажется, будто он медлительный тюфяк?       Он выпрямился.       — Недостаток наблюдательности не дает вам права толковать явления согласно воле вашей левой пятки, знаете ли.       Норд без четок хохотнул. Дралси легко улыбнулась. Точно солнце выглянуло из-за туч.       — Ну, что я говорила? — Она прошлась по комнате, и бархатный плащ, шурша, потянулся за ней, как королевская мантия. — Нам, господа, нужно обсудить даэдрову кучу вещей. А Галл с Мерсером пускай пока собирают свои.       Дар'Йензо, склонившись, забубнил что-то на ухо одному из близнецов. Снаружи, за оконными ставнями, послышались писк и хлопанье крыльев: должно быть, какая-то птица свила под крышей гнездо.       Несмотря ни на что, жизнь продолжается.       Мерсер скатился с лавки, как мячик, и потянул друга за рукав. Вот уж кого по праву можно назвать фонтаном энтузиазма.       — Пошли, — позвал он, почти не шевеля губами. Его глаза сияли. — Заберем у Стирра добро. Я в одной могилке припрятал целый мешок!       Галл Дезидений хотел печально вздохнуть и изречь что-нибудь драматичное, но мысль растаяла в пустоте.       Ему чертовски не хотелось признавать, что чувство, клубочком свернувшееся в его больной груди, странно похоже на радость. ***       — Да где он, мать его, ходит?       Пришлось прикусить язык. Во-первых, чтобы не упомянуть лишний раз, что матери как таковой у Мерсера Фрея не было, а во-вторых — чтобы не развить высказанную данмеркой мысль в еще более изящных выражениях.       Мутное свинцовое небо налилось дождем. Тучи роняли на землю холодные злые капли. Не успел Галл обрадоваться утреннему солнцу, как оно тут же обмоталось пеленой облаков и исчезло. Какое невежливое непостоянство.       Примерно так же вел себя и Мерсер, обещавший появиться на конюшнях ровно полчаса назад… и, разумеется, бесследно провалившийся в Обливион.       — Стою еще три минуты, потом отъезжаю, — буркнул из-за спины возница.       — Да подожди ты! — шикнула Дралси раздраженно. — Сейчас, сейчас придет. Не мог же он взять и забыть!       Галл сморгнул и устало прислонился к повозке. Та покачнулась, не забыв при этом душераздирающе скрипнуть. Какая-то телега, наспех собранная из дров, гнилых бревен и остатков разбившихся еще в Первую эру кораблей. Как на этом вообще можно ездить? Оно же развалится, не доехав до Драконьего моста.       Прощание с Солитьюдом затянулось. Все, кроме леди Индорил, уже покинули город. Галл успел вдоволь налюбоваться и резными силуэтами башен, торчавшим на скале, точно зубья расчески, и бегущими облаками, и жизнью крестьян, что суетились неподалеку; он рассмотрел каждого из них с ног до головы и знал, кто изменяет жене, кто ворует, а кто вчера перепил скумы. Он дал имена пяти курицам и сочинил историю об их приключениях. Он даже успел поссориться с собакой, которой не понравились рваные фалды его кителя, и, кажется, насквозь пропитался запахом лошадей.       А несносный бретон все еще бегал даэдра знают где.       Дралси вздохнула сквозь зубы и воздела алые глаза к серым небесам.       Из-за мельницы донесся заливистый лай. Кто-то очень маленький и очень прыткий несся на всех парах прямо к конюшням.       Не прошло и эры!       — Хвала небесам, — процедила эльфийка сквозь зубы. — Вот ведь беда ходячая!       Мерсер Фрей вырулил из-за угла, перемахнул через невысокую ограду (распугав при этом несчастных куриц, которые, квохча и роняя перья, кинулись кто куда) и затормозил у повозки. За спиной его болтался внушительных размеров мешок, а волосы торчали в разные стороны, точно языки пламени. Если бы пламя имело цвет сухой травы, не мылось и не расчесывалось, конечно же.       — Поехали! — сразу заявил он, прыгая в повозку, да так, что она едва не лишилась колеса. — Ну, чего вы?       Взглядом Дралси Индорил можно было бы жечь ведьм.       — Тебе, братишка, не мешало бы по-хорошему надрать задницу.       — Чью?       Вместо ответа эльфийка что-то простонала, подобрала платье и села следом. Последним в экипаж забрался Галл, и возница, шумно и с облегчением выдохнув, хлестнул коней.       Колеса задребезжали. Вдоль уходящей вниз дороги покатились сосны, скалы, дымящие трубы ферм и колеса мельниц.       Прелестное дитя с невинным видом устраивалось на лавке. Имперец, стараясь не встречаться взглядом с сидящей напротив королевой воров, склонился к уху приятеля.       — Ты чего так долго? Я думал, тебя похитил Молаг Бал.       — Я искал ту вонючую штуковину, — заявил Мерсер, развязывая мешок. — Все катакомбы облазил! Слава Восьми, вспомнил, что в урну ее прятал. Того и гляди, оставил бы мертвецам. С самого Вэйреста с ней таскаюсь.       И он, приоткрыв рюкзак, показал Галлу свое знаменитое сокровище — серебряную статуэтку даэдрической богини.       Профессионализму Дралси стоило отдать должное: она немедленно заметила сверкающий предмет и взяла его под прицел, точно босмер-лучник.       — Что это?       Мерсер, сияя от гордости, достал статуэтку из мешка.       Реакция эльфийки показалась Галлу необычной.       Она уставилась на предмет, будто за всю жизнь не видела ничего подобного, а на лице ее проступила маска удивленного оцепенения.       — Ноктюрнал? Откуда у тебя изображение Ноктюрнал?       — Из Вэйреста, — похвалился Фрей, сияя, как начищенный медяк. — Я хотел ее продать, но передумал. Красивая, собака!       Дралси медленно склонила голову и прищурилась. Потом надвинула на лоб капюшон и секунду спустя молча кивнула — но не Мерсеру и даже не Галлу, а каким-то своим мыслям. В ушах эхом отдавался ровный топот копыт. Вдали показались размытые очертания деревни и моста. Вьющаяся серой лентой река покрылась рябью.       — Через юг поскачем, — пробасил извозчик, встряхивая вожжи.       — Почему через юг? По Белому Берегу же быстрее, — поинтересовалась Дралси, не поднимая капюшона.       - Это да, только опасно там сейчас. У Данстара какой-то богатый корабль затонул, теперь по всему холду мародеры шастают.       При слове «корабль» Галл вздрогнул. Воспоминания обдали его морским воздухом, скрипом снастей, запахом смол и… потонувшего?       — А как назывался корабль? — спросил он, напрягаясь.       Возница махнул рукой:       — Мне почем знать? Имперский вроде, разбился на этом, как его... Плаще Пилигрима, вот. Недели две назад, не меньше. Говорят, там был полный трюм волшебных штук для Винтерхолда, вот весь сброд и хлынул на север его вылавливать. Рыбаки, етить их в дышло.       Вдох оборвался на середине.       Возможно ли? Может ли правдой быть то, что клипер, на котором Галл провел лучшие месяцы жизни и с которого бежал из-за нелепой случайности, погиб в водах Плаща Пилигрима?       Сердце безжалостно выстукивало: может.       Он повернулся к другу, чтобы поделиться с ним тревогой и скорбью, но лицо Мерсера вдруг приобрело странное выражение. Нечто виноватое мелькнуло вдруг в глазах, отразилось в изгибах нахмуренных бровей.       Как будто стыд.       Но чего ему стыдиться?       Тогда — оставив внутри рвущийся наружу рассказ — Галл отвернулся и равнодушно уставился на гребни гор. Повозку ощутимо потряхивало, и, когда под колесами проскакивал очередной камень, зубы стучали друг о друга с ужасающим костяным треском.       Дождь так и не начинался, моросил с неба колючими злыми каплями.       С каждой секундой грозный утес Солитьюда становился все меньше. Очертания столицы скрылись в туманной дымке. Фермы, облепившие ее подножие, затерялись за верхушками сосен.       В легких пульсировал привычный влажный холод. Перед глазами маршировали картинки прошлого: Сентинель, золотые пески, паруса, волны, мачты, лица матросов, льдистые глаза штурмана, лодка, метель и залитый киноварью город Потемы.       Галл Дезидений прожил на свете не очень много, и, скорее всего, много не проживет.       Но в каждом городе, в каждом порту, в каждом следе, что он оставил на мокром песке северного побережья, остался его призрак — часть его самого.       Немного Галла осталось в Сиродиле, немного — в книжных лавках Сентинеля. Значительная часть навек погребена под толщей морских вод вместе с кораблем, где он плавал юнгой. Исчезли мечты, забылись надежды. И последняя, самая важная доля его личности растворилась сегодня, на башне, где он увидел смерть. Теперь она тенью будет стоять там до скончания времен, развеваться невидимым флагом, вновь и вновь наблюдать за узкими ручейками снова и снова проливающейся на камни крови.       Это — то, что погибло.       Но было и то, что родилось: в этот же час, в этот же день. Легкое, как мерцающий огонь. Прозрачное, как осенний туман. Нечто другое.       Будущее.       Другой Галл. Новый Галл. Может быть, вор. Может, ученый. А может быть… тот, чья судьба и путь слишком неординарны, чтобы быть описанными одним словом.       Худой имперский мальчишка, отбросив темные кудри со лба, склонил голову на плечо и закрыл глаза. Повозка въехала на мост.       До Рифтена оставались целые сутки пути.