Да правит она долго!

      Возвращаться в Королевскую Гавань было немного страшно — или не немного. Узнав правду о себе, Мира смотрела на все другими глазами, видела все иначе, воспринимала иначе. Ей следовало быть теперь в миллион, в тысячу раз осторожнее; первое, что она проверила — насколько устойчива к огню, и обрадовалась, когда огонек свечи больно куснул ладонь. Она не была неопалимой, как Дейенерис. У нее не было драконов, и она не жаждала власти, хотя, когда правда открылась, Мира ощутила жгучую обиду на Баратеонов, на Ланнистеров, на всех, кто убивал ее родных, неважно, что некоторые убийства были совершены из необходимости. Все равно.       Но обижаться было уже не на кого: каждый получил свое, время рассудило всех. Мертв Роберт и его братья, мертв Тайвин и его старшие дети, мертв Джон Аррен, мертвы все последние Таргариены и бастарды Серсеи. Последние войны опустошали Вестерос, под корень руша великие дома, и осталась жалкая горстка — и Мира, которая на самом деле была Висеньей.       Если бы об этом узнали, ее бы убили. Или посадили бы на трон, аргументируя это ее драконьим происхождением, и сделали бы ее марионеткой. Ни умирать, ни становиться куклой на ниточках Мира не хотела.       Можно было просто не возвращаться. Остаться здесь, среди болот. Она стала королевой, когда Хоуленд умер, и это было более чем логичным решением, и Бран бы понял… наверное. Страдал бы, но понял. Или не страдал бы. Но Миру тянуло в столицу — то ли к нему, то ли к престолу, который звал, и зов крови слышался и виделся везде: в шепоте ветра, в блеске солнца на водной глади, в пении птиц.       И все же Мира медлила. Ей все равно нужно было привести в порядок дела, успокоить скорбящую мать, выдержать траур, как полагалось, и эти дни она собиралась использовать также для раздумий.       На охоте тоже можно было думать. Охота всегда радовала ее и успокаивала, приводила в хорошее расположение духа даже за Стеной, и в трауре заниматься этим не запрещалось: танцевать было нельзя, а охота — не развлечение, а средство выживания.       Ступая по болоту в предутренние часы, Мира испытывала некое дежавю — так же, здесь же она охотилась на лягушек, когда ее нашел мейстер, когда в Сероводный Дозор пришло письмо от Брана. Она тряхнула волосами, прогоняя наваждение.       Из зарослей камыша вышел львоящер — огромный покрытый чешуей зверь с лапами, как у льва, за что и носил такое имя. Мира замерла: пусть львоящер и украшал герб Ридов, сами звери об этом не знали и были страшными хищниками, но она умела их убивать, а их мясо было даже вкуснее лягушатины.       Медленно львоящер повернул морду в сторону охотницы. Мира вскинула острогу, ожидая, что все произойдет, как всегда: зверь бросится, она успеет ударить и он напорется на ее оружие — но он не прыгнул.       Он медленно подошел к Мире, и это несвойственное львоящерам поведение так удивило ее, что она не ударила его. Но и острогу не опустила, только львоящер будто не замечал. Он лег у ног Миры, как послушный пес.       Львоящер… ящер… не дракон, но что-то… может, родственное… Мира немного поколебалась и, сев на пятки, почесала лобик зверя, и он доверчиво потерся о ее ладонь.       — Я дам тебе имя… — зачем-то сказала ему Мира, и задумалась, какое, прикусив губу. Имя… смешно, это не дракон, это не магическое создание, которого и животным не назвать, это тупой опасный хищник, но ей казалось, что он ее слушает. Что ждет имянаречения.       Как же… Вхагар — слишком очевидно. Дейенерис когда-то назвала драконов именами своих братьев… Мира вспомнила Жойена. Жойена, который на самом деле не был ей родным, не был даже двоюродным, как дети Старков для Джона, но неважно, что говорила кровь. Жойен был роднее всех, лучшим из братьев. Если бы львоящер был драконом, она бы обязательно назвала его в честь Жойена, но…       Лютоволка Брана звали Лето. Сейчас снова наступило лето, зима закончилась, период после нее, еще не жаркий, часто называли весной.       — Спринг, — сказала Мира. — Как тебе Спринг?       Львоящер… кивнул. Будто понял. Мира в ужасе расширила глаза, заглянула в глаза ящера — это мог быть Бран, но глаза зверя были глазами зверя. Просто львоящер, который ее понимал. Который не мог сжигать города. Который, получается, теперь принадлежал ей — или же стал ее другом.       — Леди Рид!       Голос мейстера Уилла эхом прокатился среди тишины болот. Мира испытала дежавю: так же он шел к ней когда-то, забавно перепрыгивая с кочки на кочку, но теперь держал в руке письмо — несомненно, из столицы, кто еще мог писать ей? Кто еще, кроме?..       Мира скучала по Брану. Хотела отрицать это, но не могла — скучала; в каждом вороне искала его, даже во львоящере его заподозрила.       Львоящер, увидев мейстера, не бросился убегать и не зарычал, но старик, увидев зверя, чуть не споткнулся — только давно выработанная на болотах ловкость помогла ему устоять на ногах.       — Миледи! — ахнул мейстер.       — Все в порядке, — сказала Мира. — Он не опасен.       — Как не опасен… — мейстер Уилл поперхнулся возражениями, когда львоящер, словно в доказательство слов новоиспеченной хозяйки, потерся о ее ноги, будто собака. Мира потрепала его по макушке.       — Наверное, его величество подарил мне таким образом питомца, — сказала она. Мейстер побледнел.       — Миледи, дело как раз в том, что его величество…       — Что?       Волнение старика передалось и ей. Приблизившись к нему одним прыжком, Мира взяла из рук мейстера письмо, раскрыла уже распечатанное — и похолодела. Мир закружился перед глазами бешеной каруселью, соединившись в одной фразе, выведенной, очевидно, почерком Тириона Ланнистера: «Король Брандон Сломанный при смерти».       Да как такое может быть? Почему — при смерти? Что значит — при смерти? Бран? Умирает? Почему все вокруг нее умирают? Жойен, отец, еще и Бран, и если он правда умрет, то престол останется пустым и кто тогда займет его… кто носит в жилах кровь драконов… нет; Мира встряхнула головой: она могла принять роль жены короля, но никак не королевы. Если кто-то узнает о ее крови, и при этом у нее не будет могущественных защитников (а откуда она их возьмет?) — ее просто убьют. Сам же Тирион Ланнистер и убьет — не лично, но найдет способ сделать это окольными путями.       И почему ее волнует в первую очередь это, если умирает Бран? Ее Бран? Они же помирились… они даже почти… Мира зажала рот ладонью, пряча всхлип. Лучше было думать о власти, а не о Бране — слишком больно. Он весь был сплошной ее болью, с самого начала.       — Миледи? — тихо подал голос мейстер, терпеливо ждущий рядом. Все вокруг затихло, поняла она, даже вороны. Болота погрузились в вязкую сырую тишину, словно отвечая настроению своей королевы.       — Милорд Тирион приглашает вас на новый совет лордов по поводу престолонаследия, — так же тихо продолжил старик.       — Это же бред! — взорвалась Мира, перечитав письмо. — Какой совет? Какое престолонаследие? Бран же еще жив!..       — На момент написания письма был жив, а после…              — И сейчас жив!       Мира редко повышала голос на старика-мейстера, но теперь почти закричала, и в ответ ей гулко прогудела выпь. Крик выпи породил заунывное эхо, Мира вдруг словно увидела себя со стороны — она здесь, среди топей Сероводья, она, чье место по праву крови там, где покоятся драконьи кости и стоит трон из тысячи мечей…       — Я еду в столицу, — сказала Мира. — Сейчас же. Прикажите собирать вещи.       — На совет?       — К Брану, — отрезала она.

***

      Бринден Риверс наблюдал за Мирой, удобно устроившись на ветке одного из многочисленных деревьев. Девочка держалась прекрасно: узнав новость о своем происхождении, не впала в истерику и никому не стала об этом рассказывать; узнав новость о Бране, в первую очередь вспомнила о троне — драконья кровь, они не могут быть равнодушны к власти, власть — их суть… Она даже осанку вдруг приобрела иную, более ровную и величественную. Трехглазый Ворон не ошибся.       Он никогда не ошибался. Он с самого начала вел свою игру к этому финалу: Бран Старк становится королем, а его королевой — Висенья Таргариен. Мира Рид. Последняя из драконов. Дейенерис не удержалась бы на троне, слишком многие хотели ее свержения и гибели, и Джона Сноу постигла бы та же участь, хотя он был более популярен и любим народом, но однажды его уже убили его же братья за совершенную ошибку. Трехглазый Ворон присматривался, искал подходящего кандидата, и Бран подошел идеально — сломанный мальчишка с душой воина, умный, сдержанный, способный слушать и слышать, чего недоставало его старшим братьям, как родному, так и двоюродному. Ровесник Миры-Висеньи.       Приемный брат Миры стал превосходным древовидцем, и благодаря его зеленым снам Мира познакомилась с Браном, и Бран, конечно, полюбил ее — полюбил сам, без какого-либо вмешательства Риверса, потому что не мог не полюбить, потому что он был молод, а она — очаровательна. И Мира тоже полюбила его. Потом Бран получил видение о ее смерти и спас ее, жестоко отвергнув: Мира чрезмерно оскорбилась на это для девушки с болот, но принцессы из рода Таргариен, слыша «ты мне не нужна», могли реагировать и похуже.       Бран спас ее, потом решил сделать ее своей королевой — что Риверс также предвидел, это можно было предвидеть и без всякого пророческого дара. Хоуленд умер и сказал Мире правду. Бран прямо сейчас проходил тяжелейшее испытание огнем и болью, и прошел бы; Бринден лукавил, говоря, что тот рискует вечно гореть в седьмом пекле. Просто великий дар требовал великой жертвы: получить способности Трехглазого Ворона вместо ног, вернуть ноги через боль. Оба раза Бран находился на грани между жизнью и смертью и оба раза вернулся бы в жизнь.       Тогда престол рядом с его Висеньей займет достойный ее король, способный ее защитить. Бринден был несказанно доволен тем, как все складывалось.       Как все уже сложилось, потому что скоро… совсем скоро.

***

      Испытания шли одни за другим и больше походили на пытки, ибо от Брана ничего не требовалось, кроме как терпеть боль — будто в том и был смысл: переломаться, перестроиться, сгореть до пепла, чтобы из пепла восстать. Земля, вода и воздух, соль и железо, лед и пламя, все по очереди, все, что существовало в мире, терзало его, и это было невыносимо, а он должен был вынести, не умереть и вернуться, и не забыть, зачем ему это — хотя было трудно помнить даже собственное имя. Бран то падал, то взлетал, то горел, то тонул, то замерзал, то его пронзали шипы, то хлестали порывы ветра, как плети, то заваливало камнями…       …а потом он проснулся, и в окне светило весеннее солнце, а вся невыносимая боль утихла, как будто была всего лишь сном.