I. Кшесинская

— Руку чётче! Чётче! Ещё!       Аттитюд. Опор ноги на ступню. Глиссад. Круазэ. — Ника, ногу! Держи равновесие, ты же сейчас упадёшь!       Отражаясь от стен, по ушам балерин било что-то из классики в аранжировке с ударными и фортепиано. Свет был цвета пудры и золота, с еле заметными на фоне лампочек крошками пыли и хлопьями ниток бинтов с ног присевших в плие танцовщиц. — Ася, что с твоей мимикой?       Тур. Фуэтэ. Завершив своё па, Ася вслушалась в звуки электрогитары и скрипки и сделала выдох, зажмурившись от куска туши, осыпавшейся с ресниц. В уголке глаз щипало: соринка забилась под веко. Корсет впился в кожу, вспотевшую под пыльно-розовой пачкой с оборками из велюра. — Пятнадцать минут перерыв!       Пару раз взмахнув веером, прима конца девяностых упала в обитое бархатом кресло и с жёстким прищуром нашла среди массы танцовщиц солистку. В её малахитово-серых глазах отразилась сердитость.       Придирчивость, строгость и чувство прекрасного. В приме минувшего века сплелись элегантность и чопорность, плавность движений, лоск глянца, отточенность контуров, мягкость линий. Её власть над Асей была сумасшедшей. Пленительной. Горько-пьянящей. Она приносила ей острое, томное, скучное наслаждение. — Анастасия.       Откликнувшись на женский голос, та выпрямилась и, сверкнув взглядом зелёных на кордебалет, в пару длинных шагов подошла к балетмейстеру. — Вы меня звали?       Всмотревшись в её тонкий профиль, Елена подперла отставленным пальцем точеную скулу и скривила губы в усмешке. — Скажи, ты совсем не волнуешься из-за того, что ты можешь быть заменена?       Заприметив внизу справа вспышку, танцовщица переспросила: — Могу быть заменена?       Это было игрой в бадминтон. Ася знала: она издевалась. Но ей это было дозволено, и целью Вяземской было не спасовать. — Как и все остальные за твоей спиной.       Найдя в её голосе тонкий намёк, балерины из кордебалета притихли и двинулись к выходу, тем самым дав им возможность остаться наедине.       В репетиционной повисло молчание. Глянув на Вяземскую снизу вверх, балетмейстер напомнила: — Я запрещаю своим ученицам носить макияж, когда мы репетируем.       Ася парировала: — Я не ваша учащаяся, — и склонив голову набок, добавила: — причём давно.       Не сумев скрыть своё удивление, та усмехнулась: — И вправду. Прости. Тогда, может быть, поговорим про «Кшесинскую»? Или с тех пор, как ты выпустилась с того курса, который я возглавляла, моё мнение больше тебя не волнует?       Отрывисто выдохнув, Вяземская, не подняв на наставницу глаз, уже выученно кивнула. — Простите, Елена Анатольевна. Мне важно знать, что вы думаете о моей роли. — Ну, это вряд ли разумно вообще назвать ролью, — небрежно заметила та, — ты всего лишь дублёрша актрисы, — сменив положение ног, она цепко всмотрелась в погасшие искорки девичьих глаз, и продолжила: — а моё мнение ты услышишь тогда, когда смоешь косметику. Ни на репетиции, ни на выступлении ты не должна отвлекаться, забыла?       В районе ключиц закололо. Втянув носом воздух, танцовщица процедила: — Но я и не отвлеклась. — Это ты так считаешь, — картинно махнув ей рукой, балетмейстер кивнула на выход, — осталось двенадцать минут.       В горле сильно горчило. Сглотнув своё негодование, Ася прошлась взглядом по утончённому женскому профилю и, развернувшись на пятках, шагнула к двери.       Когда Ася впервые стояла на сцене, — ей было тогда всего семь с половиной, — она отыскала на стенке напротив жирнющую точку, и до конца танца смотрела в неё.       Как тогда, отыскав себе цель, она шла по горячему полу, нагретому солнцем фарфорового декабря, и не разрешала себе ни свернуть, ни замешкаться, ни обернуться.       И вновь её неосторожность сыграла с ней злую шутку: дверь врезалась в плечи красивого, но в этот раз незнакомого Асе мужчины.       Глаза балерины в их первую встречу не дали ему отыскать в них хоть что-то. Заметив его, она фыркнула и, развернувшись, шагнула вдоль по коридору. — Вы не извинитесь?       Она обернулась, бесцветно переспросив: — За то, что вы совершенно бесстыдно подслушивали под дверью? — и не дожидаясь ответа, мотнула из стороны в сторону головой. — Нет. Я за это не извинюсь.       Арсений любил Петербург, киносъёмки и Александринку. Когда он услышал о съёмках, он долго не размышлял. Он с успехом прошёл кинопробы на роль князя, ставшего мужем Матильды Кшесинской, и по совместительству внука Александра II [1].       Партнёршей Арсения в кадре была превосходная Анна Чиповская. — Я уж подумала, что ты решил затеряться среди балерин.       На ней было расшитое платье, по цвету похожее на пачку Вяземской, сбившей его с ног без малого час назад. — Что вы, что вы, — наигранно ей подмигнув, Арс присел в кресло напротив зеркала и между делом смахнул со лба прядь не уложенных тёмных волос, — просто встретился с твоей дублёршей.       Крутнувшись на стуле, Чиповская вскинула бровь. — А вот это уже интересно. Какая она?       Арсений не понял вопроса. — Как будто бы ты с ней ещё не знакома. — Да нет, почему же? Мы виделись с ней, но она... — щёлкнув пальцами, Аня задумалась, силясь найти подходящий эпитет. — Весьма интересная. Я бы хотела узнать, каким словом её мне опишешь ты.       Арс задумался. — Только одним? — Да. Какая она?       Какой была её дублёрша? Он видел её всего несколько раз. Она редко кому улыбалась, и каждый раз, когда такое случалось, в её глазах не было ничего. Ни радушия, ни неприязни, ни скуки, ни любопытства. Арсений встречал таких девушек редко: при всей любви к спектру эмоций считать гамму чувств незнакомок с такими глазами Попову не удавалось.       Он даже не мог сказать, что они славно играли на публику, ведь если бы целью их безразличия были надменность и лесть, они бы сочиняли то, что бы понравилось их собеседникам: льстили бы, делали комплименты. Но им было будто бы наплевать.       Проводить диалог с ними Арсу не доводилось.       Какой была Ася? Красивой и молчаливой. Она была умной, талантливой, сильной, изящной и женственной. — Ты не ответил.       Дотронувшись пальцами до переносицы, Арс посмотрел на неё через зеркало. — Если одно, то закрытая.       Аня осталась довольна. — Она показалась мне очень простой, — она бегло пожала плечами, — сама предложила мне быть с ней на «ты», показала мне несколько связок. Причём, знаешь, как-то без пафоса, по-простому.       Припомнив картину, невольным свидетелем части которой он стал, Арс невесело хмыкнул. — Я слышал её разговор с балетмейстером...       Аня присвистнула. — Да, у неё нрав суровый. Когда-то она была очень известной танцовщицей, а сейчас к ней стоят толпы желающих поучиться. Наверное, если бы мне надо было найти прилагательное для того, чтоб её описать, я сказала бы, что она просто шикарная.       После короткого стука в гримёрке мелькнуло лицо ассистентки по киноактёрам. — Анна Борисовна, вы готовы?       Кивнув, она встала со стула и на самом выходе обернулась: — А что ты сказала бы про меня? — Я сказала бы, что ты сложный. Конечно же, в самом хорошем значении этого слова.       Он — сложный? Арсений задумался. Был ли он в чём-то согласен с тем, что он был сложным? Рассеянным, ветреным, непостоянным. Немного «себе на уме». В свои сорок лет он часто думал о том, что он что-то забыл, упустил, не доделал, не начал.       Желая добиться известности в кинокарьере, он шёл не на кастинг, а в шоу на ТНТ. Распылялся на сотню проектов, искал своё место, терялся, паниковал.       Интересно, что Аня сочла его сложным, а Асю — обычной, простой. Может быть, так и было? А может быть, он себя накрутил?       Арс продумал об этом до самого вечера. А когда вышел за стены Александринки, по улице тёк ярко-синий закат. Было холодно. Снежный покров затвердел. В свете от фонарей отражалась бесшумная тень. Силуэт на скамье был беззвучным и не шевелился.       Арсений приблизился. Блики дремотного света запутались в девичьих волосах. — Я присяду?       Подняв на него испытующий взгляд, Ася скупо кивнула.       На девичьей скуле поблёскивал иней. Лицо было удручено. — Извините, Арсений, — он вздрогнул, не ожидав, — я сегодня случайно толкнула вас. И нагрубила.       Она посмотрела ему в глаза. Малахит и орешки, гречишные хлопья и изумруд. На кайме её глаз серебрился мороз. Стёкла глаз отливали лазурью. — Да ничего страшного, Анастасия.       Сощурившись, Ася приклеено улыбнулась. — Вы помните моё имя.       Их реплики были ленивыми. Вяземская дожидалась такси, а Попову спешить было попросту некуда. — Вас это удивляет?       Она без эмоций пожала плечами. — Я просто заметила.       Сумрак сгустился. Арсений подумал, что Ася была красивой. Нелепо закашлявшись, он попытался продолжить их разговор. — Вы так спокойно вели себя там, с балетмейстером, — Вяземская подавила желание улыбнуться, — я был восхищён.       Почему-то ей стало смешно. Сунув руки в карманы пальто, она облокотилась о спинку и уточнила: — Что именно вас восхитило?       Контакт был глаза в глаза. Заприметив в его глазах искренность, Ася отметила, что они были сапфирового оттенка. — Реакция. Ваша наставница действовала... вызывающе. Не понимаю, кто наделил её правом вести себя так. — Кто наделил её правом вести себя как?       Попов хмыкнул. — Провокационно, — ему показалось, что на глубине её глаз появилась хитринка, — вас что-то развеселило?       Не пряча улыбки, она посмотрела на оповещение и показала ему надпись: «Вас ожидает такси». — Извините, Арсений, я вынуждена вас покинуть, — стряхнув с колен снег, Ася встала и убрала за спину волосы, — мне бы хотелось дать вам совет.       Арс поднялся за ней и, пожав её руку, внимательно выгнул бровь. — Я советую вам не озвучивать мнение о третьих лицах в кругу незнакомых, — она осеклась, — или малознакомых вам девушек. — Разве я был не прав?       Ася хмыкнула и, склонив голову набок, лукаво заулыбалась. — Наверное, правы. Но мне не хотелось бы слышать о ней ещё что-то из ваших уст. — Она для вас многое сделала?       Ася повеселела. — Она моя мать.