Метаморфозы. Никарагуа

      В носу защипало от резкого перепада температур. С запозданием до измученного сознания дошла мысль, что идея аппарировать наугад является, вообще-то, непростительно неразумной. Особенно, учитывая его недавнее желание перестать существовать хоть на пару минут. Пусть это и не было желанием самоубийства в чистом виде, подобные мысли все же могли стать роковыми.       Однако дело уже сделано. Теперь остается только благодарить богов — хотя больше, наверное, себя — за то, что подсознание не привело его куда-нибудь… в сплошную скалу, например.       Вихрь магии улегся, и Геллерт открыл глаза: перед ним предстала улица, по краям которой тесно, точно грибы в грибнице, росли добротные деревянные дома, укрытые богатыми шапками снега.       Он с наслаждением втянул до боли родной, но не узнанный пока запах зимы: смесь сосновой хвои, вьющегося над крышами светлого дыма от деревенских печек, жженого в железных бочках мусора, немного шкуры крупного рогатого скота, куриных перьев и навоза.       Пока что предельно ясно было только одно: никакой, даже самый сильный волшебник, не может переместиться в место, которое не знает — это известно даже первокурснику. Определенно, Геллерт бывал здесь. Только бы вспомнить когда — он решительно не понимал, куда его занесла нелегкая.       Снег искрился под неярким зимним солнцем, ослепляя, окружение представлялось не то новогодней сказкой, не то зыбким сном, будто…       Следуя за невесть откуда взявшимся наитием, он двинулся по улице направо, в сторону темнеющего в отдалении леса. Его слегка вело от усталости — все же он маг, а не бессмертный.       …оставленное в прошлом, давно позабытое детство.       Осознание ударило обухом по голове, и, остановившись как вкопанный, Геллерт тихо выругался сквозь сжатые зубы.       Ну конечно!       Санкт-Вольфганг. Твою мать, он в Санкт-Вольфганге, в котором не появлялся больше пятнадцати лет, и который в принципе старался пореже вспоминать.       Последнее место на земле, где он хотел бы оказаться.       Видимо, зачем-то тебе нужно это. Сколько можно бегать? Хоть чары сходи проверь.       Так-то оно так, с одной стороны. А с другой…       Ну вот какого черта, спрашивается?       Не в силах решить: свалить ему подальше или все-таки последовать воле своего подсознания, какое-то время Геллерт бестолково топтался на месте. Затем закусил губу, подошел к обочине.       Вдруг наклонился, не долго думая зачерпнул в ладонь целую пригоршню чистого снега, и, хлопнув ею по лицу, растер как следует, смешно отфыркиваясь точно большой черный кот. Тонкую кожу колко обожгло, но это, по крайней мере, помогло отогнать отупение. Сонный разум немного прояснился.       А может, ну его?       Наколдовав платок, Гриндевальд тщательно вытерся. Постоял, слепо глядя на светлеющее на горизонте небо.       Надо же, а в Париже, за секунду до аппарации, казалось, внутри все выгорело подчистую, а душа онемела. Вполне вероятно, что если бы он переместился в любое другое место, то это ощущение сохранялось бы до сих пор. Однако он был здесь, и сейчас в горле засела горечь далеко не от желчи; сердце заходилось; а ребра изнутри царапала застарелая, так и не пережитая до конца скорбь.       Геллерт продышался как перед прыжком в воду и, спрятав замерзшие руки в карманы, вновь задумался.       Иногда для того, чтобы понять, что делать дальше, следует вернуться к самому началу… но он никогда не следовал этой простой мудрости, глядя только вперед, в будущее.       Что ж, по всей видимости, момент настал.       Отринув последние сомнения и пообещав себе, что не будет заходить внутрь, он решительно направился в сторону места, в котором провел самые теплые годы своей жизни. Не считая времени рядом с Альбусом, конечно, но это — другое.       В правом кармане ладонь холодил круглый бок маховика, в левом — согревал порт-ключ шоколадка. Геллерт надеялся, что посещение дедушкиного дома не добьет его окончательно — за последние двое суток ему и без того хватило потрясений.       А дом… дом и впрямь пора бы проведать.

***

      Гриндевальд опасался, что при одном только взгляде на на светлые бревна сердце скрутит болью так же, как и в день, когда он получил письмо из Эркстага.       Вместо этого он, только завидев дело рук своих, удивленно присвистнул. По первости он даже засомневался, решив, что кто-то постарался за него, но нет — вне всяких сомнений, вокруг разлито собственное волшебство.       Но это же просто немыслимо! — чары консервации выглядели так, будто их наложили только вчера.       Смахнув с пути сугробы, он неспешно обошел ухоженный — не считая навалившего снега — дом; проверил сарай (пусто); прогулялся по заднему двору. Остановился, заложил руки за спину и, скептически приподняв бровь, оглядел свои владения.       Нет, он, конечно, и раньше знал, что в моменты сильных потрясений слегка… ладно, не слегка! — не контролирует свою магию, но чтоб настолько…       Однако. Хотя чему тут удивляться? Все же он был несколько… подавлен, когда видел родные улочки в последний раз.       Постоянно прислушиваясь к себе Гриндевальд вернулся к крыльцу. Вздохнул, глядя на заметенные ступеньки. Махнув рукой, прогнал очередную гору снега прочь и, глядя на глазурный лес вдалеке и стараясь не задумываться о том, что собрался сделать, поставил ногу на первую ступеньку.       Когда-то давно маленький Геллерт слушал на ночь рассказанные глубоким голосом добрые сказки, любил смотреть из окна на зеленые лапы и на звезды, подмигивающие из бархата небес только ему одному.       Вторая ступень.       Наверное, и братья Де’Лемонтруа, будучи совсем мальчишками, мечтали о чем-то, проваливаясь туда, меж звезд, в зовущий черный космос, и хотели стать сильными, великими волшебниками. Потом — выросли. А сегодня старший брат отправился к младшему прахом, бережно собранным в урну, и не важно, что последний давно стал своим для всевидяще-слепой Фемиды. Аврорская куртка не помешала одному из них пасть от руки человека, объявленного преступником.       Теперь и не разберешь, чьей ошибкой было то, что Франсуа предал Геллерта, а потом, полюбив, сделал это еще раз. Пусть и под сывороткой правды, рискуя нарушить Непреложный обет.       Сегодня Николя остался на всем белом свете один…       Третья ступень.       Альбус ныне не способен отличить фантазии от реальности, а по-простому — спятил. Больше нет на всем белом свете второго такого, которого можно было ревновать по газетам, запрещать себе вспоминать, а спустя много лет разлуки, приветствовать, будто потерянного во времени друга.       Ушло безвозвратно счастливое время, унесло в чемодане чувство вновь обретенного дома. Все исчезло, испарилось как утренняя дымка над джунглями Никарагуа, потерялось среди листвы и лиан где-то там, близ Сельва-Негра.       …Геллерт, по всей видимости, тоже.       Был еще Альянс, разбросанный по Европе, а в нем — ближний круг из пяти волшебников, по-настоящему надежных. Только вот незадача: они они никогда не были близки Геллерту, он не считал их ровней.       С Войцеком с той памятной ночи отношения он так и не восстановил.       За ближним кругом маячила толпа восхищенных людей. Их много: целая армия, им неведомы трусость и невежество. Вспыхивая от огнива его идей и действий, они шли дальше, подобно факелам разгоняя мрак, в котором плутал волшебный мир.       Но и они так далеки…       «Кто ж знал, что все получится так?» — подумал Гриндевальд с горечью, опустив уголки губ вниз.       Ступеней не осталось.       Возможно, когда-нибудь ему будет абсолютно наплевать на то, кто из его окружения действительно ему предан.       Вполне вероятно, что в будущем ему будут не важны все эти социальные игры.       Рано или поздно Геллерт привыкнет к острому блеску, что обозначает вокруг него идеально круглую границу… тюрьмы совершенной формы, гениальной в своей простоте. Для таких черных чудовищ как он, не может быть иного исхода.       Но не сейчас.       Он взялся за дверную ручку — она была обжигающе холодной — и невесело усмехнулся. «Если бы меня одолевала скорбь, — подумал он, нажав на латунные изгибы, — или сокрушающая боль… я бы ни за что сюда не сунулся. А так…».       Ладонь болела. Дедушка говорил ему, что не стоит хватать металл без варежек или, если уж он совсем торопится, то сначала согреть магией.       А внук позабыл.       Он перешагнул порог.       Дверь за спиной захлопнулась, отрезав его от холодного белого мира.       Guten Morgen, mein echtes Zuhause.

***

      Дом промерз до невозможности.       Привычным и одновременно давно забытым жестом отправилось на вешалку пальто, температура легко подчинилась властному взмаху руки. В большом камине уютно затрещали поленья, что было вовсе не обязательно — просто хотелось. Помещение прогрелось быстро.       Геллерт сбросил… обувь и, надев тапочки, направился к стойке, разделяющей кухню и гостиную. Кстати об этом. Был же у него какой-то вопрос, связанный с одеждой…       Появившийся китель отчего-то показался неуместно, просто чудовищно неправильным.       Он замер на полдороги.       В том, самом первом сне, в котором он застрелил Альбуса, а затем шагнул с крыши сам… на нем было пальто именно той длины, которую ему привычно носить теперь. Не просто носить — чувствовать, даже двигаться в пространстве так, словно он предпочитал подобные вещи достаточно долго, а не всего лишь день.       Вдруг чихнув, Геллерт с удивлением отметил, что глотать очень больно. Ладонь сама потянулась к лицу, и пальцы уперлись в горячий лоб.       Это еще что такое?       Он уставился на свою руку так, будто она была способна объяснить, что тут происходит.       Ну не может быть такого, что сильный взрослый маг, пусть и полукровка, нежданно-негаданно простудился.       Так не бывает. Ведь правда? Если только он снова не…       В последний раз подобное случалось, когда он покинул Годрикову лощину.       Разобиженный, весь слезах и слюнях — вот же сопляк! — он унесся в Лондон, а там впал в такую депрессию, что чуть не умер от обычной простуды. Не веря в серьезность ситуации, он тогда отказывался лечиться магловскими средствами.       Слишком много гордости — или гордыни? — в нем кипело, а вот волшебства в теле — на пару кнатов.       Да-да. Именно так все и было.       Ладно. Возможно — и только возможно! — Геллерт испытывал некоторые финансовые затруднения. За комнатушку в доходном доме нужно было как-то платить, попутно не умерев ненароком от голода… в общем, хорошо, что Войцек, который не получил ответа ни на одно свое письмо, нашел его. Спас.       Ну нет, так не пойдет. Это точно не оно. Геллерту просто нужно больше спать, а сейчас, совершенно точно, выпить.       Он быстро обогнул деревянную стойку и, распахнув створки навесного шкафа, вытянул шею, заглядывая на верхнюю полку.       Не то чтобы Феликс Гриндевальд прятал от него бутылки или сам был любителем заложить за воротник, однако, старый добрый огден всегда был припрятан на кухне — порой у них случались неожиданные гости. Здесь же обнаружились пузатые роксы.       Мимолетно порадовавшись, что при виде виски его уже не подташнивает, Геллерт налил себе… полный стакан — ну, а чего мелочиться? — как вдруг от затылка, по спине и до бедер прошагали липкие мурашки.       Он вспомнил еще кое-что.       Когда он стоял на крыше небоскреба и смотрел вниз и влево, сквозь молочный туман, то краем глаза ухватил свою обувь. И абсолютно точно знал, как называются тяжелые ботинки, что стоят в прихожей.       «Берцы», — вдруг ярко вспыхнуло в голове.       Длинно выдохнув сквозь зубы, Геллерт прикрыл глаза и задрал лицо к потолку, будто обращаясь к богу и безмолвно прося его взглянуть на окружающее мракобесие.       Сейчас такое никто не носит. По крайней мере, Гриндевальд точно такого фасона доселе не встречал — уж он-то обязательно обратил бы внимание.       Не выругаться все же не вышло:       — Was zum Teufel ist das?!       Не ударить с размаха толстым донышком о столешницу — тоже.       Огневиски расплескался по светлому дереву каплями янтаря, попал на кожу. Погодите-ка…       Геллерту было лет четырнадцать, когда ему удалось уговорить деда сделать эту новомодную приблуду. Он сам, лично, выбирал цвет для барной стойки… и никогда не был любителем светлых тонов в интерьере.       Тонкие волоски на задней стороне шеи и на руках встали дыбом, как шерсть у испуганной кошки.       Это ненормально. Ему срочно нужно…       Ему просто жизненно необходимо позвонить, но вместо привычного гладкого металла дрожащие пальцы нашарили только круглые бока маховика.       Это стало его первым порывом даже сейчас.       Черт побери. Это просто какой-то сюр.       Гриндевальд залпом осушил стакан, но не почувствовал вкуса, а виски, прокатившись до желудка почему-то не согрел — выморозил внутренности.       Несмотря на то, что в камине продолжал продолжал плясать огонь, температура в комнате резко упала, и стало холодно как на улице. Изо рта вырвалось облачко пара. Помещение залил перламутрово-синий свет, какой бывает только в зимних предрассветных сумерках.       Этого еще не хватало… для полного счастья, так сказать. Можно подумать, мало ему странностей за последние несколько суток.       Аккуратно поставив рокс на барную стойку, Геллерт враждебно оглядел гостиную.       Старшая палочка привычно скользнула в руку, ладонь крепко сомкнулась на рукоятке… и от неожиданности он едва не разжал пальцы — леденящий холод обжег, по ощущениям, до самых костей. Однако оружие он не выпустил — только сжал крепче нехарактерно, чуждо вибрирующее дерево.       С такой магией встречаться ему еще не доводилось. По венам понеслась азартная злость, и Гриндевальд усмехнулся.       Что ж… все в этой жизни бывает в первый раз.       Он бросил быстрый взгляд за окно. Снег за морозными узорами тоже приобрел синий оттенок.       А палочка, тем временем, будто сошла с ума: она ходила ходуном, норовя вырваться, и Геллерт удерживал ее уже не как привык, пальцами, подобно дирижеру, а сжимал в кулак. Холод от нее медленно, но неотвратимо полз к локтю.       Боковым зрением он заметил, что по огню в камине прокатилась рябь. Он моргнул, пытаясь согнать наваждение, и, резко повернув голову, увидел, как танец пламени замедляется. Затем оранжевые лепестки в мгновение ока окрасились в цвет индиго и застыли, а вместе с ними — весь мир: не только дом, но все, что было за стенами, которые еще секунду назад производили впечатление надежных.       Казалось — или нет? — что больше на земле не осталось ни ветра, ни жизни, ни времени.       Окружив себя защитными чарами… Геллерт непонимающе нахмурился и опустил взгляд на свою руку — заклинание не сработало.       — Scheiße! — раздраженно прошипел он и попытался отправить палочку обратно в кобуру.       Внезапно на втором этаже что-то резко грохнуло, и от неожиданности он дернулся, смещаясь вправо, как если бы уходил от атакующего проклятия. Следуя привычке, он немного разжал онемевшие от холода пальцы, и, пользуясь случаем, коварная палочка рванулась сильнее.       В итоге она просто вылетела из кулака, содрав кожу на его ладони до мяса и заставив мысленно ругнуться.       Очень странно, но боли не было. Кровь забрызгала заиндевевшую стойку, нарушая симметричное кружево морозных узоров, и сразу застыла твердыми рубинами.       Выглядело это красиво, но Гриндевальду явно было не до эстетики — ему срочно нужно было придумать, как быть и чем сражаться, судя по сложившейся ситуации, не на жизнь, а на смерть.       Как знал ведь, что Старшая когда-нибудь подведет, и всегда носил с собой вторую. Выбросив ладонь вперед, он невербальным Акцио призвал свою родную палочку.       Ничего не произошло.       По вискам ударило жуткое осознание, и стало по-настоящему страшно.       Удивительно, как на этот раз оперативно сработал аврорат… ну, как говорят, кровь — не водица.       Умирать или отправляться в тюрьму жутко не хотелось, да вот только расклад вырисовывался такой, что не хватило бы никаких ругательств для описания.       «Ничего, так просто я не дамся», — зло подумал Геллерт и, развернувшись, бросился к кухонному гарнитуру…       За спиной прокатился серебристый смех… отразился от стен, рассыпался маленькими колокольчиками по холодному полу, подкатился к тапочкам.       …и разбился о свою персональную крайнюю степень шока: широко распахнутые разноцветные глаза, одеревеневшее тело, замершее дыхание и пустая голова, легкая как воздушный шар — ни мыслей, ни малейшего представления о том, что делать дальше.       И бить, судя по всему, бесполезно, и бежать — некуда.       Медленно-медленно, с трудом перебарывая сопротивление застывших мышц и не чувствуя себя — лишь сжимающуюся трахею и натянутые как канаты нервы, Геллерт обернулся.       Посреди гостиной стояла женщина поразительной красоты, самая прекрасная, из всех, кого ему когда-либо доводилось видеть. Упругие кудри ниспадали по хрупким плечам, черными змеями струились по телу, закручивались кольцами на полу.       Из одежды на ней был только серый пиджак, явно с мужского плеча… подозрительно того же тона, что брюки Альбуса из дня, когда Геллерт встретил его у озера.       — Ну, здравствуй, Геллерт, — выдержав паузу, она картинно вздохнула и продолжила, испытующе глядя на него: — Что, даже не поздороваешься с той, чей Дар использовал столько лет?       Заляпанная красным Старшая палочка неспешно покачивалась, зажатая между ее указательным и большим пальцами.       Геллерту стало дурно.       Приподняв соболиную бровь, Смерть ухмыльнулась:       — Ах, глупый, какой глупый ребенок…       С трудом разжав холодные губы, Гриндевальд выдохнул:       — Приветствую… Госпожа.       Она одобрительно качнула головой. В короне из волос запутались отблески зимних сумерек, и это было бы даже красиво, если бы не было так жутко.       — Так-то лучше, — по полным жизни ярким губам змеилась понимающая тонкая усмешка. — Ну что, дитя… когда мне ждать вас в Метаморфозах?       Так вот зачем она пожаловала. Вот только… вопросов все равно было больше, чем ответов, и важнейший из них: зачем бы самой Смерти понадобилось, чтобы в игру богов ввязались простые смертные?       Геллерт решил, что ни на что не согласится, если не получит от нее ответы на все интересующие его вопросы.       А еще… он с удивлением понял, что вопреки откровенно пугающей ситуации, душу согревает робкая радость. Раз он сам говорит со Смертью, то и Альбус, действительно, виделся с ней, а значит… он не сошел с ума.       Он говорил правду.       Мерлин, какое облегчение! И вина, конечно же, вина за то, что не поверил.       Богиня, тем временем, с интересом наблюдала за ним.       — Забавно… — вдруг протянула она. — Зачем ты держишь лицо передо мной? А вот с Альбусом — нет…       Что, простите?       Склонив голову набок — где же он уже это видел? — Смерть продолжила:       — Я вижу, что ты рад… ну да, он и впрямь не сумасшедший. Хотя, смотря с чем сравнивать, конечно.       Кажется, убивать Гриндевальда никто не собирался, во всяком случае, пока. Так почему бы?..       — Сколько он пробыл в Безвременье? — осмелев, спросил Геллерт.       — Хм-м… смотря в чем измерять, дитя. Для меня и тебя прошел миг, для звезды снаружи — тоже. Да и времени как такового… не сказать, что оно там существует, на то Безвременье и Безвременье. Но я понимаю, что тебя интересует, — тут Смерть глянула остро, как бритвой полоснула. — По вашим меркам… м-м… где-то лет двести.       Это… новость, откровенно говоря, шокировала. Выходит, что Альбус теперь старше него на двести лет, так что ли?       — Да-а, у этого ребенка было достаточно времени подумать. На самом деле, он не мог остаться прежним… но я ему помогла, — она лукаво глянула на Геллерта, сбледнувшего еще больше после ее слов, — вернулся он… в общем, он разве что слегка переосмыслил некоторые вещи. Если можно так сказать.       И, повелительно махнув рукой, богиня без перехода разрешила:       — Я же вижу, тебе не терпится… спрашивай.       О, ему, действительно, не терпелось и очень хотелось знать, о чем она будет думать во время ответа. Однако магия по прежнему не работала, да и применять легилименцию к Смерти… наверное, это было бы неосмотрительно.       Придется верить ей на слово.       — Зачем тебе нужно, чтобы мы играли в Метаморфозы?       — А у вас другого выхода нет, — пожав плечами, ответила она. — Видишь ли, когда вы появились на свет, произошла большая, просто вселенского размера, ошибка.       Заложив руки за спину, Смерть медленно подошла к окну и остановилась, глядя на заснеженную деревню.       Геллерт нахмурился, не понимая, что она хотела этим сказать.       Однако уточнять не потребовалось:       — В той ветке, где нашел меня Альбус… — она вздохнула, по-настоящему грустно на этот раз, — произошла большая беда. Чтобы спасти все сущее, мне пришлось схлопнуть несколько реальностей и удерживать их очень долгое… пусть время, так тебе будет понятнее.       И снова без перехода:       — Ты промерз до костей, Геллерт, — она повернула к нему голову. — Почему молчишь?       Показалось, или в ее глазах взаправду блестели слезы?       Он чуть пожал плечами. Ну в самом деле, подобные вещи не кажутся столь уж важными, когда ведешь разговоры с божественной сущностью.       Он так ей и ответил.       Снова склонив голову и явно размышляя о чем-то, Смерть постучала навершием Бузинной по раскрытой ладони.       — Честный ребенок, совсем еще младенец… вот только в ногах правды нет. Присядь пойди.       Она ничего больше не сделала, но температура в доме вернулась в норму за секунду, с поверхностей стекла опасная синь, огонь вновь заплясал в камине.       Довольный, Геллерт отметил, что оковы холода спали и с него, растворившись без следа с последними мурашками, порхнувшими по телу. Горло перестало болеть, и он почувствовал себя разительно лучше.       Без вмешательства богини здесь явно не обошлось.       «А сразу так нельзя было?», — особо даже не злясь на нее, подумал Гриндевальд.       Спасибо и на том, что есть — все-таки божествам вряд ли могут быть понятны простые человеческие беспокойства.       Однако тепло и относительно сносное самочувствие вернули благодушие, и он вдруг вспомнил о том, что как-никак, а Смерть все же была его гостем. Да еще и дамой, пусть и напугала его поначалу просто до… ну, вы поняли. Или, быть может, у него просто не осталось никаких душевных сил ни на удивление, ни на страх, ни на какие-либо другие эмоции…       Геллерт приподнял бутылку с огневиски, обхватив ее за горлышко:       — Я бы выпил, если Госпожа составит мне компанию, — и улыбнулся ей самой обаятельной из всех своих улыбок.       …скорее, все же последнее.       Та хлопнула ресницами раз, другой… и звонко расхохоталась как юная совсем девчонка.       Точь-в-точь дочка соседа-мельника, с которой так хорошо гонять гусей и воровать яблоки в саду через дорогу.

***

      Шея и голова болели нещадно. Вымученно простонав, Геллерт открыл глаза, полные песка от недосыпа.       В гостиную заглядывало неяркое зимнее солнце, но и его было достаточно, чтобы лакированный столик и бутылочное стекло раздражающе поблескивали, ловя отсветы.       Ага, огневиски он так и не выпил, дрова еще не прогорели… видимо, его разморило от жара камина, и он заснул там, где сидел. Как он дошел сюда, Геллерт не помнил.       А сколько он, собственно, проспал?       Невербальный Темпус показал девять часов пятнадцать минут того же дня, когда он прибыл в Санкт-Вольфганг.       Значит, от силы час. Может, полтора.       Уже готовый сорваться с места, Гриндевальд шумно выдохнул и снова расслабленно растекся по креслу. Вспомнилось дикое сновидение, в котором он вел светские беседы с самой Смертью…       Ну и приснится же!       Вот ведь… он и не думал, что рассказы Альбуса настолько его впечатлили. Но об этом можно подумать и позже, а пока… ничего же страшного не случится, если он прикроет глаза еще на пару минуточек?       — Кхм-кхм, — раздалось вдруг со слева, заставив подскочить и, выхватив палочку, направить ее на незваного гостя.       Лениво покачивая роксом, полным огневиски, из соседнего кресла на него блестела глазами Смерть.       «Твою ма-ать», — подумал Геллерт, опуская оружие.       В который раз за последние дни у него не находится цензурных слов, чтобы прокомментировать ситуацию?       Сам Гриндевальд перестал считать уже после третьего.