Метаморфозы. Никарагуа

Предисловие.

      В этой главе встречаются упоминания наркотиков разного толка, но она не является пропагандой употребления — это нужно для понимания мировоззрения персонажей. Также автор не стремится оскорбить или задеть чьи-либо чувства, поэтому если вам не приятно читать текст с таким содержанием, то не нужно делать это.              Кроме того, я напоминаю о том, что любые вещества, изменяющие сознание (за исключением тех, которые выписал врач, например, антидепрессанты по назначению) наносят непоправимый вред здоровью человека, главным образом, ментальному.       Да и сдохнуть можно ненароком, чего уж там.

***

      В Париже было снежно. Мимо с ревом проносились сигналящие автомобили — в них виднелись смазанные лица под съехавшими на бекрень шляпами, явно опьяненные вечером. Справа из бесстыдно распахнутых дверей Мулен Ружа доносились звуки чужого веселья.       Кокетливо кутаясь в худые пальто, улыбались проститутки, глядя томно и бездонно, чуть щурясь от электрического света и напоминая фейри издалека. От девушек и редких тонкий юношей несло сладко-горько, иногда — ацетоном, а пудра не могла скрыть землистый цвет их лиц и иссушенную кожу.       Казалось, что не только эти хрупкие бабочки, но весь Пигаль одурманен опиумом: и воздух, и румяные прохожие, и здания. На самом деле до зимы никому не было дела.       Похоже, сегодня холодно только Геллерту. И дело далеко не в терморегулирующих чарах.       Чеканя шаг по площади Бланш и на ходу раздавая зарвавшимся щипачам простенькие сглазы, он все думал, правильно ли поступил, оставив Метаморфозы у Альбуса. Да и вопрос маховика все еще оставался открытым.       От размышлений отвлек взрыв хохота из переулка справа — там молодой щегол потерял ориентацию в пространстве и теперь пытался подняться с брусчатки под смех своих сотоварищей. Эта картина заставила брезгливо поморщиться: не так давно до маглов дошло наконец, чем может быть опасен опий — и не только он — но это поколение, кажется, было уже потеряно.       Сколько глупцам ни дай — им будет мало.       Внутренний голос не преминул уточнить: «А сам-то как давно понял?».       Кажется, Геллерт начал раздражать сам себя.       Но разобрался же. И теперь ни за что позволю этой дряни попасть в магический мир.       О семенах дурмана и колпаках свободы в нижнем ящике стола он предпочел не задумываться. Впрочем, это даже не героин.       «Да? Серьезно?».       Себе тоже порой хотелось врезать.       Скользнув по компании равнодушным взглядом, Гриндевальд прошел мимо. Да, он любил Париж во всей его многогранности: кокеток на каблуках и толпы мигрантов; высокомерные модные дома и пестрые рынки; горячий абсент и теплую выпечку. Однако наблюдение неприглядных моментов, подобных этому, заставляло его сомневаться, причем довольно серьезно, в том, что маглы в принципе способны на какое-либо сотрудничество.       О чем тут говорить, если даже их верхушки не способны договориться между собой?       Им всем, и маглам и магам, определенно, нужна твердая, уверенная рука.       Впереди замаячил перекресток Клиши-Рошель с голыми ветвями платанов, укрытых тонким снежным пледом. Геллерт свернул за угол и, взлетев по невысоким ступенькам, толкнул стеклянную дверь.       «Fleurs et Plants» гласила вывеска, но несмотря на незамысловатое название, он не понаслышке знал, что у владельца найдутся композиции на все случаи жизни. А даже если и нет… даром, он, что ли, штурмовал трансфигурацию в Дурмстранге?       Помещение встретило позднего посетителя мягким керосиновым светом и влажным запахом цветов, невольно напомнившем о…       Геллерт вздохнул.       Только завидев гостя, хозяин цветочного, тучный, но не обрюзгший мужчина средних лет с моржовыми усами, разулыбался и вышел из-за прилавка:       — Bonjour! Monsieur Grindelwald! — в его глазах на миг мелькнуло удивление, но он быстро взял себя в руки.       Еще бы.       — Bonsoir, Monsieur Dupont.       — Чего бы вам хотелось этим сказочным зимним вечером?       О, Геллерт точно знал, чего ему хотелось этим сказочным зимним вечером.       — Розы… потемнее, — ответил Гриндевальд. Наблюдая как торговец удивленно приподнимает брови, он невинно улыбнулся: — Возможно, меня устроили бы бордовые?       — Так-так-так, — засуетился Дюпон, — бордовые найдутся точно, но если потемнее, то они почти черные, сорта «Черная королева»… вечером цвет почти не отличить от черного, — глянул заискивающе. — Подойдет ли?..       — Несите сорок девять.       Один цветок, который он ему продемонстрировал прежде чем срезать остальные, подходил не просто хорошо — идеально.       Дюпон возился долго. Однако несмотря на то, что Геллерту все еще было некомфортно в окружении цветов и зелени и хотелось уйти отсюда как можно скорее, получившийся результат стоил каждой минуты, потраченной на ожидание.       Придирчиво оглядев букет, Гриндевальд решил оставить все как есть — черной королеве не требовалась трансфигурация, она и без того была роскошна. Даже немного жаль, что человек, которому предназначался подарок, вряд ли сможет оценить его по достоинству.       Но это было не так уж и важно.       Щедро заплатив за цветы, Гриндевальд вышел в вечер, с удовлетворением наблюдая за тем, как лепестки, бархатные даже на взгляд, темнеют на фоне чистого снега проспекта Рошель.       Темпус показал 21:58 — до встречи осталось две минуты. Геллерт знал, что может появиться хоть сейчас, но все равно медлил — душе было неспокойно, тревожно, тоскливо… но ему нужно это.       Несколько крупных снежинок мягко спланировали на розы. Затем еще и еще.       Геллерт неспешно покинул островок теплого света и зашел в тень. Прохожих на улице не было; жизнь не угадывалась в окнах домов — за редким исключением.       Глубокий вдох.       Выдох.       Это оказалось более волнительно, чем Гриндевальд ожидал: как первое свидание. Однако медлить больше нельзя, и, взметнув легкие снежинки, он аппарировал. Для кого-то другого аппарация через улицу, возможно, была бы избыточна, но точно не для Геллерта — он не любил опаздывать.       По улице прокатился нежданный ветер и замел следы его присутствия.

***

      Здешние запахи и звуки в полной мере отражали истинную картину оборотной стороны города любви. Из-за соседних дверей доносилась журчащая речь, из-за дальней — приглушенные женские стоны. Пахло поздним жирным ужином и одним на четырнадцать комнат туалетом, дешевыми духами и болезнью; воском и спиртом, а еще — зимой.       В отличие от недавних реакций на тех, у кого действительно был выбор, находясь здесь, Геллерт не морщился — эту часть жизни он воспринимал как константу реальности. Он точно знал, что текущее положение вещей никуда не годится, а лучшее будущее так же неотвратимо, как и деликатный стук в дверь, который только что сухо прокатился по коридору.       Виноваты ли бедные в своем положении?       Виновата ли неспособная нанять няньку мать, которая дает своему ребенку «успокаивающий сироп» перед тем как уйти на работу? Или юная проститутка, уже сейчас страдающая от ревматизма, когда принимает лауданум, чтобы избавиться от боли?       Дверь распахнулась практически сразу, и Геллерт ослепительно улыбнулся, глядя в болотно-зеленые глаза:       — Salut François.       Де’Лемонтруа смотрел так, будто все еще не до конца верил в то, кто именно к нему пожаловал. Он замер на пару мгновений, беспорядочно шаря по лицу своего гостя растерянно-жадным взглядом.       Облизнув губы, он выдохнул негромко, преданно заглядывая в глаза:       — Bon retour chérie, — и посторонился, пропуская Геллерта в свою ухоженную мансарду, насквозь пропитанную жженым зефиром и темной магией.       Проходя мимо него, Гриндевальд остановился и стек взглядом, тягучим и расплавленным, от медных прядей волос по скулам, до губ; медленно, почти лениво поднявшись к глазам, он позволил себе утонуть в зовущем и топком болоте.       Приподняв уголок губ, Геллерт отвел руку с букетом в сторону и, приблизившись вплотную к замершему как кролик перед удавом Франсуа, шепнул:       — Tu m'as manqué, — но тут же пожалел об этом.       Отголосок простой фразы хлестнул как пощечина. «Я так скучал», — сорвалось вчера в чужую улыбку не выверено, как сейчас, а случайно и судорожно, от сердца и искренне.       Но того, кому он признался в этом, больше нет. По крайней мере, такого, какого Гриндевальд мог бы полюбить заново — точно.       Ему осталась лишь скорбь…       Смирись.       …и смирение.       В воздухе между ним и Де’Лемонтруа горячим маревом дрожало обещание поцелуя. Закусив губу, Геллерт медленно перевел взгляд ниже, на его приоткрытые ждущие губы.       Но соль и металл на языке — вот валюта, за которую Гриндевальд купил свою показную леность.       Отстранившись и наградив Де’Лемонтруа еще одним многообещающим взглядом — француз выглядел так, будто готов отдаться ему прямо здесь, практически в коридоре — Геллерт зашел в квартиру и незаметно перебрал воздух пальцами, залечивая ранку.       Конкретно в этот момент он не мог дать ему то, чего тот так жаждал.       Быть может, позже.       Без лишних расшаркиваний передав ему розы, Геллерт стянул с плеч пальто; отряхнув подошвы от снега, пересек комнату и уселся на широкий подоконник, где все еще лежали мягкие темно-синие декоративные подушки — персонально для его австрийской задницы.       За окном медленно кружили крупные хлопья. Париж заметало.       Подумать только, совсем недавно ему очень нравилось наблюдать отсюда за утренним городом, неспешно цедя излюбленный черный кофе.       Кажется, будто с тех пор прошло много месяцев, если не лет.       Он оглядел мансарду… на самом деле, нет, не мансарду, так она могла называться только до момента расширения пространства. Неудивительно, что каждый раз, стоило только перешагнуть порог, Гриндевальду казалось, будто он проходит через врата в другой мир — настолько была грандиозной разница между темным коридором и местом обитания его бывшего любовника.       Сейчас оно являлось полноценной огромной комнатой, которая могла бы вместить в себя пять мансард, не меньше. Геллерт тогда не забыл и про потолки: оставил скошенный, но поднял, и воздуха здесь стало гораздо больше; добавил парочку окон в пол и нормальную вытяжку над лабораторией.       У самого Де’Лемонтруа для подобных игр с реальностью силенок было маловато, но он особо и не беспокоился по этому поводу. Для темных дел, в коих он являлся на редкость надежным специалистом, много сил в резерве не требовалось — тут больше нужны хитрость, изворотливость, смекалка и умение решать задачи любого толка, какими бы сложными и опасными они ни были.       Геллерт с удовлетворением отметил, что француз времени даром не терял. Он освоил каждый сантиметр открывшегося ему пространства: на полках грудились батареи всевозможных зелий, темных и не очень, ловя отблески свечей, парящих в воздухе; запрещенные ингредиенты разложены по контейнерам и разлиты по фиалам, а каждая из емкостей педантично подписана и датирована; контрабандные палочки и фолианты скрупулезно рассортированы по типам.       Ну очень педантичный и ответственный человек.       Педантичный и ответственный человек, тем временем, трансфигурировал из чего-то вазу и, наливая в нее воду из палочки, смерил нечитаемым взглядом новую обувь Геллерта…       «Берцы», — вдруг ярко вспыхнуло в голове. Гриндевальд повел плечом и незаметно перевел дыхание — все же это было довольно неожиданно. И странно.       …но ничего не сказал.       В неярком освещении лепестки черной королевы, и впрямь, казались черными. Они смотрелись изумительно, и было одновременно наплевать и досадно, что цветы быстро завянут, как все подаренные друг другу ранее… но что поделать, немагические растения всегда интересовали их с другой, довольно специфической стороны.       Он не стал говорить об их общей ошибке Франсуа. Сейчас это было не важно, ведь букет и предыдущая фраза Геллерта не просто намекали — заявляли прямым текстом о цели его сегодняшнего визита.       Тот истолковал ее верно.       Де’Лемонтруа подошел не спеша, крался будто осторожный кот — Геллерт с усмешкой наблюдал за его действиями — и остановился меж приглашающе разведенных бедер.       Все правильно. Все как надо.       Его большой палец проехался по губам Геллерта, оттягивая нижнюю, легонько коснулся зубов. Не разрывая зрительного контакта, Гриндевальд поймал его и, нежно прикусив, погладил подушечку языком.       Этой нехитрой, но чувственной ласки было достаточно, чтобы заставить Франсуа рвано выдохнуть и, обняв его лицо ладонями, склониться для поцелуя.       «Кажется, он, и впрямь, скучал», — подумал Геллерт, встречая его губы и зарываясь пальцами в жесткие медные пряди, каштановые в полутьме.       Жар чужого тела чувствовался даже сквозь одежду.       Тут же вспомнились солнечный свет, рыжие и яркие ручьи, но он отогнал от себя ненужные мысли. Вместо них он мягко разорвал поцелуй, ярко куснув напоследок пухлую губу, и усадил Де’Лемонтруа к себе на колени, лицом к лицу.       Тот дышал сбито и часто. Одной рукой воюя с пуговицами на рубашке Геллерта, второй он по-хозяйски уверенно спустился к его паху…       — Франсуа, — тихо позвал его Гриндевальд, ведя носом по его шее.       Теплая кожа пахла зефиром, тьмой и сладким обманом.       Франсуа незамедлительно поднял глаза — зрачки в них были совсем огромные — непонимающе вскинул брови:       — Oui? — и расплавился больше, когда почувствовал ласковые пальцы, массирующие его шею сзади.       Это было красиво.       Мутная зелень, потесненная чернотой, почти скрылась под веками… но сегодня вечером Геллерту нужно было совсем не это.       Палочка выскользнула из рукава, и поймав норовящий ускользнуть блаженный взгляд, он прошептал:       — Легилименс.

***

      Даже работая со своей памятью, Франсуа оставался верен себе. Довольно хмыкнув, Геллерт двинулся вдоль ровных рядов стеллажей, с интересом разглядывая аккуратно расставленные маленькие цветные коробочки.       Вне всяких сомнений, ответственный подход француза к делу радовал.       Гриндевальд не тешил себя иллюзиями насчет того, что задача решится просто — являясь хранителем многих секретов, Де’Лемонтруа должен был хорошо заботиться об их сохранности. Однако от понимания этой простой истины легче не становилось.       Он оглядывался вокруг в надежде увидеть то, что не заметил изначально, но бездушное дерево и сухой картон были равнодушны к его проблеме.       На пробу Гриндевальд открыл одну из ближайших коробок, но в ней не обнаружилось ничего, кроме воздуха. Еще пять тоже оказались пусты, а вот в шестой Геллерт нашел записку и, вчитавшись в знакомый убористый почерк…       Оставь надежду всяк сюда входящий.       …чуть не рассмеялся.       М-да, по самоуверенности этот француз мог бы поспорить с ним самим.       Ну-ну, Франсуа, это мы еще посмотрим. Вот только как же оно у тебя работает?       Задумчиво и, честно говоря, особо ни на что не рассчитывая, Гриндевальд задрал лицо вверх. Деревянные полки уходили в серое небо, и не было видно им ни конца, ни края.       Однако.       Можно было, конечно, спалить тут все к чертям собачьим или разрушить до основания, но Геллерту совсем не улыбалось уничтожить ненароком то, за чем он сегодня сюда пожаловал или перебирать маленькие коробки до скончания времен. К тому же, риск того, что он все-таки ошибся в своих предположениях, тоже не стоило сбрасывать со счетов, а превращать толкового специалиста в идиота было бы недальновидно.       Он мог еще понадобиться… для разного.       Вот только и уходить отсюда с пустыми руками Геллерт не планировал. Значит, придется разбираться в том, что Де’Лемонтруа накрутил в своей голове.       Небольшое мысленное усилие, и в руке появилась метла.       Поморщившись, Геллерт оседлал ее и, поставив строго вертикально, прижался к ней грудью. Постоял так пару мгновений, прикрыв глаза и собираясь с мыслями… но они все равно рассыпались как порванные бусы, когда он рванул с места.       Воображение позволяло развивать немыслимые скорости при нахождении в чертогах разума, что в своих, что в чужих, но Геллерт терпеть не мог ни полеты, ни все, что с ними связано, как в реальном, так и в выдуманных мирах.       Мимо проносились ящики, сливаясь в одно цветное полотно, но удерживая древко параллельно стеллажам, он принципиально не смотрел в их сторону: только вперед — вверх.       И непрестанно матерился сквозь зубы.       Стеллажи все не заканчивались, заставляя Геллерта жалеть о том, что он решил разобраться в этом дьявольском механизме, а не спалил тут все к чертовой матери.       Дышать становилось труднее — вот же ушлый лягушатник, и это предусмотрел! — и Гриндевальд выматерился, невольно проникаясь к Де’Лемонтруа уважением. Если так пойдет и дальше, то у Геллерта есть не призрачный шанс…       А что будет, кстати, если он упадет здесь с метлы?       Но это так, к слову. Проверять это Геллерт не собирался.       Он попробовал вообразить обычный воздух, но ничего не получилось. Постепенное снижение количества кислорода являлось одним из законов этих чертогов разума, на которые незваные гости влиять не могли.       Значило ли это, что он все делает правильно? Или это уловка?       Цена ошибки могла быть высокой.       Руки, сжимающие древко вспотели, костяшки пальцев, вцепившихся в метлу побелели. От холода зуб на зуб не попадал, а в глазах темнело. Уши заложило, изо рта часто вырывался пар.       Забрался он, действительно, высоко, очень, но старался об этом не думать.       Голова стала совсем ватной. Почувствовав, что хватка слабеет, Геллерт решил, что дальше так не пойдет.       Он хотел было остановиться, но вдруг ощутил упругое давление, прокатившееся по всему телу. В легкие ворвался неожиданно богатый воздух, совсем такой как на земле, а лоб сдавило так, что Гриндевальд подумал, что он треснет. Ослепнув на несколько мучительных мгновений, он чуть не разжал ладони, но к счастью, быстро одумался.       Это просто какое-то форменное безумие. Ну, Франсуа…       Все еще хапая всей глоткой свое спасение, он выровнял метлу и, наконец, выпрямился. Привыкнув к давлению и больше не опасаясь сверзиться с метлы, Геллерт заозирался по сторонам.       Несмотря на отсутствие солнца в голубом небе, в месте, где он оказался, было светло как в ясный летний день. Неестественно неподвижные кучерявые облака скрывали землю. Верхняя граница объемной зефирной массы приходилась на пятую полку от верхушек стеллажей.       Хоть Геллерт и понимал, что Де’Лемонтруа думал о себе, когда скрывал земную твердь облаками, благодарности к нему это не умалило. И облегчения, чего уж там.       Когда сердце вернулось из пяток туда, где ему положено находиться, Гриндевальд отправился изучать полки, выглядывающие из облачной массы.       Удивительно, но они были пусты.       Однако Геллерт заметил кое-что другое, то, что могло ему открыться только с высоты: расположение стеллажей выглядело странно, даже хаотично. Они петляли, неожиданно изгибались, но делали это всегда парами, образовывая подобие узких коридоров. Из такого он как раз взлетал.       Уже понимая, что это значит, Гриндевальд поднялся еще выше, и еще, до тех пор, пока голубой купол не оказался так близко, что до него можно было дотянуться рукой. Ему нужно было убедиться…       — Твою мать! — вырвалось невольно. — Hol's der Teufel…       Вот это размах.       Такого Геллерт не встречал никогда.       Если под ним деревянные коридоры только начинались (Гриндевальд отметил, что все же немного отклонился от строгой вертикали, когда летел вдоль полок), то дальше лабиринт простирался аж до самого горизонта.       Не нашлось никаких слов: ни приличных, ни нецензурных, чтобы выразить свои впечатления от увиденного. До Геллерта постепенно доходило осознание, что он не преодолел даже половины пути к своей цели.       Стиснув зубы, он растер ладонью лицо, позабыв от досады о своей боязни высоты. Впрочем, вид облаков внизу быстро отрезвил его, и он снова вцепился в метлу обеими руками.       Франсуа, однако, не переставал его удивлять.       «Ну, сука, если действительно окажешься Иудой, то ты покойник, — с восхищенной злостью решил Геллерт. — А если нет… тебе придется о многом поведать мне, пройдоха ты сраный».       Задача была интересной и, как Гриндевальд уже понял — страшно муторной.       Он длинно выдохнул.       Хорошо. Ладно.       За дело.

***

      Геллерт не знал, сколько времени провозился в этом месте.       Дневной свет уже резал глаза, однообразная картина рябила, а голова полнилась вязким отупением. Все чаще его посещала мысль, что мотыляние над лабиринтом — это чистой воды сизифов труд. Проще было бы воспользоваться сывороткой правды, да вот незадача: ее не оказалось под рукой, а истину следовало выяснить как можно скорее.       Да и не факт, что сработало бы, с такой-то защитой.       Устало опустившись на верхушку одного из стеллажей, Геллерт щурясь оглядел уходящие вдаль белое полотно. В нескольких метрах от него, выгнувшись дугой, засеребрилась чешуя неведомого монстра и снова скрылась в коридорах под облаками.       М-да.       Справа неярко светились красные шпили.       Исследовав границу лабиринта, Гриндевальд понял, что он идеально круглый, и это было хорошо, даже замечательно. Оставалось найти его центр, где изворотливый лягушатник, предположительно, мог хранить свои самые сокровенные воспоминания.       Путем нехитрых вычислений подходящее направление было установлено. Вот только расстояние от края лабиринта до его сердцевины все еще оставалось неизвестным, и с каждой секундой, проведенной в этом дурацком месте, адский огонь казался Геллерту все более привлекательной затеей.       Вздохнув, он сконцентрировался и воткнул еще один красный шпиль рядом с собой.       Попробовать решить вопрос мирным путем все же стоило.       Взмыв к небесной глазури, Гриндевальд убедился, что еще одна метка стоит в одной ровной линии относительно остальных и полетел дальше.

***

      Геллерту пришлось установить еще пять шпилей прежде чем отметить, что картина постепенно начинает меняться: в густой молочной перине стали мелькать бреши, которых становилось все больше по мере продвижения к центру лабиринта. В дырах мелькала трава, и земля, на удивление, была все ближе, а стеллажей — меньше. Судя по всему, центр лабиринта представлял собой холм, покрытый зеленым ковром.       Вглядевшись вдаль, Гриндевальд узрел и его.       Ну наконец-то!       Прикрыв глаза, он глубоко вдохнул и медленно-медленно выдохнул, усмиряя затопившее душу ликование.       Сколько начинающих волшебников сгинуло из-за своей поспешности?       Мозг Де’Лемонтруа абсолютно точно не был тем местом, где можно позволить себе опрометчивые решения. Поэтому Гриндевальд продолжил методично ткать свою персональную нить Ариадны. Только после того, как он тут закончит, она послужит ему иначе: не вектор движения, но путеводитель, чтобы Геллерт смог выбраться.       Воткнув последний шпиль уже в землю, а не в стеллаж, Геллерт с облегчением слез с метлы и, предусмотрительно взяв ее с собой, зашагал вверх по склону. Твердь под подошвами постепенно возвращала уверенность в успехе его предприятия. Ну… и в себе, что уж там.       Все-таки воздух — это не его стихия, определенно.       Зелень радовала глаза, уставшие от безнадежного однообразия, но Гриндевальд старался не обольщаться — и это могло быть обманкой. Однако вскоре он вышел на небольшую площадку, в центре которой стоял дубовый письменный стол, на котором лежали педантично рассортированные по цветам коробочки.       Геллерт довольно оскалился.       Вот оно.       То, что француз не усложнил свою защиту до поистине запредельных значений являлось несказанным везением. Видимо, он и сам опасался потеряться в хитросплетениях своего мира, но и тут ни в чем нельзя быть уверенным: очень может быть, что он просто не успел. К тому же, наверняка у него были подсказки для себя, просто Геллерт их не искал.       Он поставил метлу рядом и, усевшись за стол, задумчиво оглядел картонные упаковки самых ценных воспоминаний Де’Лемонтруа.       Занес руку над столом и прикусил губу.       Черные… или красные?       Недолго посомневавшись, Геллерт выбрал красную коробку.       И не прогадал.