Метаморфозы. Никарагуа

      Здесь было очень холодно и сыро. Геллерт огляделся: по каменным стенам стекала вода, из маленького окошка под потолком виднелся кусочек темно-синего неба без звезд. Опустил глаза на свои руки… боже.       Ничего не осталось от полных жизни рук. Лишь сухие веточки с разбухшими суставами, похожими на весенние почки, и они совсем не гнулись. Во рту пересохло. Он привычно потянулся языком до своих губ, но с холодящим разум изумлением обнаружил вместо зубов десны.       У него больше не было ни одного зуба.       Не то от объявшего ужаса, не то просто в попытках уйти, сбежать из этой пугающей реальности, он попробовал встать на ноги, но тут же упал обратно. Серая роба, заскорузлая, твердая от засохших на ней нечистот задралась, обнажая некогда сильные ноги. Пергаментная кожа у бедер становилась воспаленной, натянуто-красной на коленях, а сами колени… Не удивительно, что ноги его не держат. Он поспешил одернуть ткань — смотреть на свои изуродованные ноги не хотелось. С такими вещами и магия-то не всегда справлялась, а он ее в себе не чувствовал ни на кнат. А еще… Гриндевальд абсолютно ничего не помнил с тех пор, как задремал в пещере.       Неужели Альбус его предал, и теперь Геллерт сидит здесь — и где это, здесь? В британском Азкабане? — неизвестно сколько, и даже воспоминаний у него нет. Будто каждый день дементоры высасывают из него не радость, а разум.       Паника удавкой захлестнулась на ребрах, и Гриндевальд понял, что не может сделать ни вдоха. Обломанные ногти заскребли по влажным стенам и горлу, он заметался, слабея с каждой секундой. Сдавленно захрипел. Перед глазами поплыли темные круги… реальность вдруг подернулась прозрачным маревом, воздух стал гуще.       Уже на излете он увидел склонившегося перед перед его лицом лича без носа и с серой кожей, похожего на змею. Кроваво-красные десна обнажились острозубо — о боги, и Геллерт когда-то про себя думал, что устрашающе скалится? — змееподобная морда исказилась яростью. Лич поднял палочку и нацелил ее на Геллерта.       Последним, что увидел Гриндевальд, была зеленая вспышка Авады Кедавры.

***

      Он открыл глаза и обнаружил себя стоящим среди строительного мусора, грудами наваленного вдоль бетонных стен. Деревянные балки уходили вверх, и, проследовав за ними взглядом, Геллерт увидел над головой тяжелое небо, стремящееся упасть ему на голову. Воздух был влажным, таким, какой бывает после дождя или в местности, расположенной близко к большой воде.       Не осязание даже, а шестое чувство, подсказало Гриндевальду опустить голову вниз: густой и белый как парное молоко туман закручивался у ног и наползал по брюкам вверх. На мгновение Геллерту показалось, что если он останется на месте, то белесая вата поглотит его с головой и задушит в своих плотных объятиях, забравшись в рот, нос, уши…       Образ был настолько ярким, что заставил зябко повести плечами, сбрасывая оцепенение, и спешно двинуться вперед. Рассмотреть пол за пушистым белым хищником было невозможно, и оставалось надеяться лишь на то, что ничего не подвернется под ногу.       Что будет, если он оступится, Геллерт не знал и не хотел знать. Он и так чувствовал себя здесь добычей, и чувство это угнетало.       Вокруг стало темнее. В незастекленные проемы окон ворвался резкий, яростный осенний ветер, разгоняя туман и забрасывая в здание охапку красно-желтых изъеденных листьев. Они разлетелись вокруг, оседая на пол, а один из них пролетел перед самым лицом Геллерта.       От неожиданности он зажмурился, а в следующую секунду понял, что стоит с вытянутой рукой, сжимая в холодных пальцах странный пистолет, похожий на немецкий маузер, но другой: более хищный, бликующий черным на рукояти, с надетым на ствол матовым цилиндром. В другой руке Геллерт обнаружил прямоугольное металлическое… устройство?       «Смартфон», — всплыло в голове.       Из него доносился голос, так хорошо, будто плачущая девушка находилась рядом. Запинаясь, она говорила что-то про удачную операцию, взрыв на картельном заводе, о том, что ранило какого-то Тома…       Но Гриндевальд ее не слушал.       Его взгляд был прикован к Альбусу, стоящему у стены напротив.       Это был, определенно, Дамблдор, но и не он одновременно. Он выглядел моложе, будто сбросил с пяток лет по сравнению с собой в Никарагуа, но больше всего поражал его взгляд: не теплый и лукавый, а холодный и режущий. Он смотрел спокойно, но будто постоянно выискивая в своем оппоненте слабые места. В глубине синих глаз…       Не может быть.       …плескалось безумие. Очень похожее на то, которое Геллерт порой видел в своих после особенно диких видений будущего, но все же… нет. Перед ним стоял самый настоящий психопат.       Правой рукой он зажимал левое плечо. Пальцы его были окровавлены.       Однако когда Геллерт боялся психопатов? Вы не по адресу.       Он хотел подойти к нему, хотя бы у него спросить, что за, мать вашу, чертовщина происходит, помочь, в конце-то концов, но осознал вдруг, что тело его не слушается. Он не мог сдвинуться с места, не мог опустить руку, не мог сделать вообще ничего.       Не принадлежащие ему губы разомкнулись и собственный холодный голос произнес:       — Вот и все, Альбус. Пошло, конечно, но фраза «твоя песенка спета» лучше всех прочих отражает нашу… ситуацию. Не стоило тебе затевать со мной эту игру.       Дамблдор в ответ оскалился: чуждо, несвойственно.       — Последнее желание?       — Ну, я ж не изверг какой! — картинно вздохнул Геллерт. — Вот только желаниям твоим я не доверяю. Хватит с тебя и слова.       Альбус медленно кивнул, пристально глядя ему в глаза. Он явно что-то говорил, но в ушах будто выключили звук, и Гриндевальд не услышал его слов. Зато почувствовал, как губы тянет кривая болезненная ухмылка и напрягается кисть на пистолете.       Палец надавил на курок…       «NEIN! Nein-nein-nein bitte», — закричал внутри себя Геллерт.       …и по предплечью прокатилась отдача. Альбус сполз по стене, оставляя за собой широкую алую полосу.       Гриндевальд снаружи опустил дрожащую руку, Геллерт внутри корчился от всеобъемлющей боли.       Выдох…       Он стоял на крыше небоскреба, такого высокого, что пальто и волосы вымокли из-за окружающих облаков. Под носками ботинок была такая же серая хмарь, как сбоку и сверху, и это успокаивало. Это не то же самое, что смотреть вниз и видеть твердый асфальт, расцвеченный огнями мегаполиса.       По щекам стекала горячая влага, и Геллерт вдруг понял, что плачет. В груди было очень больно, на разрыв, будто тоска незнакомца, в теле которого он оказался, смешалась с его собственной, умножилась и стала непереносимой.       Он глянул вниз и немного левее — там внизу, за облаками, стояло здание, где он оставил Альбуса.       Геллерт сделал вдох, раскинул руки в стороны, будто пытаясь объять весь мир… и сделал шаг вперед.

***

      Он разбился спиной о земную твердь, сорванное дыхание выбило из грудной клетки. Все еще не веря, что это конец, с силой втянул колкий морозный воздух. Щеки холодила снежная крупа, быстро тающая от соприкосновения с разгоряченной кожей.       Он распахнул дикие, ошеломленные глаза.       Тело среагировало быстрее разума, и, крепко сжимая в руке узловатый посох с черным искрящимся навершием, Геллерт перекатился, уходя от рубящего удара. Вскочил на ноги и, вдарив деревянным основанием под колено своему врагу, тут же отскочил от него.       Нужно выиграть время. Еще немного…       Он развернулся и побежал прочь, навстречу спешащей к нему подмоге. Ноги в мягких кожаных сапогах увязали в припорошенной первым снегом, но еще не схватившейся грязи, воздух слетал с губ рваными облачками пара. В боку кололо от затянувшегося боя, но он должен, должен бежать — иначе не выжить. Тяжелый теплый плащ, подбитый раздражающим щекотным мехом, мешал, и, на бегу расстегнув фибулу, Гриндевальд без сожалений сбросил его. Двигаться сразу стало легче.       Он почти достиг кромки леса, как почувствовал мощный удар под правую лопатку. Хрустнули, ломаясь, кости — Геллерт коротко вскрикнул от прошившей тело боли. Сила удара толкнула его вперед и вбок, заставив нелепо перебрать ногами и споткнуться о собственную лодыжку.       Потеряв спасительное равновесие, крикнул несущейся к нему земле:       — Нет! — но тщетно.       Посох вылетел из ослабевшей руки и, больше не пытаясь до него дотянуться, Гриндевальд кое-как встал на ноги. Правая рука повисла плетью, освященный арбалетный болт шевелил раздробленные кости, причиняя невероятную боль, но он упрямо шел вперед, судорожно соображая, что еще может сделать, чтобы спастись.       Бежать он уже не мог.       Еще до того, как на его плече сомкнулись стальные тиски, а уверенная рука выдернула из него стрелу, к Геллерту пришло чудовищное осознание.       Завтрашний день он уже не увидит.       От сильного болезненного тычка он снова полетел на землю. Не сдержал стона — падение пришлось на раненую сторону. Сцепил зубы и заставил себя перевернуться — если помирать, то бесстрашно глядя в лицо своей смерти.       Первая заповедь некроманта гласит: «Главный подарок от Госпожи прими с благодарностью, а не страхом, ибо в посмертии будешь ты пировать в Хладном чертоге вечно, с Ней за одним столом».       Лицо его смерти было красивым и бледным — все же Геллерт тоже не пальцем делан и серьезно его потрепал. В длинных рыжих волосах мелкими кристалликами путался снег, и это было бы даже красиво, если бы влюбленные вчера глаза сейчас не смотрели с такой ледяной отстраненностью.       Вдалеке послышалось потустороннее рычание, но его мертвая армия катастрофически не успевала. Альбус выбрал идеальное место для нападения: поблизости не было ни одного кладбища, а лес, где были трупы животных, которые могли бы оказать ему хоть какое-нибудь сопротивление, располагался слишком далеко от тракта.       От пробитой лопатки растекался холод. И в принципе, на мерзлой земле лежать было холодно. Подумалось вдруг, что если Дамблдор сейчас развернется и уйдет, то Геллерт все равно не выживет с такой раной. Хотя…       Однако он неплохо знал устав Ордена паладинов, и пусть Альбус отчего-то медлил, Геллерт Гриндевальд уже не жилец. И, судя по текущему раскладу, довольно давно.       Словно в подтверждение его мыслей, Дамблдор поднял тяжелый двуручник и занес его над головой клинком вниз.       На миг из-за серых туч выглянуло солнце, золотя его доспехи и заставляя волосы вспыхнуть огненным ореолом.       Вот и все.       Рычание было уже совсем близко, слишком многоголосое, чтобы легко понять: Дамблдор тоже никогда не покинет эту поляну.       Блик от сорвавшегося вниз меча резанул по глазам, заставляя их заслезиться, но Геллерт упорно держал их открытыми, глядя только в синие, как далекое море, глаза.       Что-то дрогнуло в них в последний момент, но было уже поздно: сталь пробила грудную клетку и, раздробив позвонки, воткнулась в землю. Геллерт закричал бы, но из горла вырвалось только жуткое клокотание.       Изо рта хлынула кровь. Шее стало очень горячо.       Альбус вытащил меч из его груди и устремил взгляд в сторону леса. Отбросил оружие в сторону. Следом полетели стальные перчатки.       «Что ж ты делаешь, дурак?» — хотел сказать ему Геллерт.       Захлебываясь, он попытался сделать вдох… и затих.

***

      Резко распахнув глаза, Геллерт сел на кровати. Сердце билось как сумасшедшее. Рядом кто-то шумно дышал, и глаза судорожно зашарили по вязкой темноте, но нет: в каюте он был один. С запозданием до мятущегося сознания дошло, что это его загнанное дыхание раздается в оглушительной тишине.       Растерев лицо ладонями, Геллерт упал обратно на жесткую кушетку.       И приснится же, а?..       Отняв руки от лица, он глянул на панель показателей: бортовое время — четыре двадцать; межгалактическое — восемь сорок. До пробуждения оставалось еще часа полтора, но Гриндевальд знал, что уже не уснет.       А ты попробуй после такого-то. Все-таки не каждый день тебя убивает во сне красивый древний мужик в железном костюме. Сон был пугающе реалистичным, а Гриндевальд — суеверным (в его непростой жизни без этого было никак).       Что это, предзнаменование ли?..       Он все еще думал о своем пугающе реалистичном сне, безуспешно силясь понять, что бы он мог значить: когда вставал с кровати; когда заходил в гигиеническую камеру; когда укладывал волосы… и только когда застегнул пуговицы на кителе, успокоился окончательно — привычные действия возвращали ощущение реальности.       Глупости все это.       Окончательно вернув себе опору под ногами и выбросив тревожные мысли, Гриндевальд вышел из каюты.       Вдруг корабль тряхнуло с такой силой, что он не удержался на ногах — не помогли даже гравитационные регуляторы. Тут же вскочил и под громкий механический голос бортового компьютера, бьющего тревогу по всем коридорам, бросился в центр управления.       Из кают высыпали солдаты, замирали на миг перед ним, отдавая честь, и тут же разбегались по своим местам. Мозг мимоходом фиксировал поведение экипажа, и в другое время Геллерт, несомненно, посмаковал бы удовольствие от того, какую провел грандиозную работу, вымуштровав зеленых юнцов в собранных профессионалов.       Однако сейчас было не до этого.       Он перешел с бега на быстрый шаг только у самых дверей центра, услужливо распахнувшихся перед ним. Команда начала было вскакивать с мест, но он остановил их взмахом руки и взлетел на капитанский мостик. Единственным, кто не обратил на него никакого внимания, был только Блэк — и правильно, за преданность делу и честность, а не за расшаркивания Геллерт его и уважал.       Взгляд лейтенанта был прикован к радару, и лицо его было таким сложным, что Гриндевальд понял: дело — дрянь.       К нему-то он и обратился:       — Блэк, обстановка.       — Эскадрилья в соседнем квадрате, — незамедлительно отозвался Блэк. — Пять мелких — предположительно истребители класса S плюс. Один штурмовик на десять плазмопушек, силовое поле не пробьем. Все от Сообщества.       Геллерт мысленно выругался.       — От чего тряхнуло?       — Предупредительный. Щиты не пробили.       — Капитан, они запрашивают связь, — воскликнул Абернети.       Геллерт коротко кивнул:       — Выводи.       Проектор, встроенный в постамент управления, затрещал, заставив Гриндевальда поморщиться — вот же суки, все предусмотрели и поставили заглушку, чтобы «Нурменгард» не смог связаться с Империей.       Наконец перед ним появился капитан вражеского корабля, и Геллерт едва смог удержать лицо.       Обмер.       Очень четкая, нереально-реальная голограмма смотрела на него синими глазами того, кто буквально десять минут назад убил его во сне.       Так не бывает, черт возьми…       Мужчина открыл рот, но Геллерт уже не слышал, что он говорит — пространство вокруг начало сжиматься, закручиваясь черными воронками. Не понимая, что происходит, он оглянулся, а когда повернул голову обратно, то перед ним был уже не центр управления, а безжизненная красная пустыня.       Через прозрачную пленку скафандра он увидел, как вдалеке поблескивает купол, под которым — он знал — находится город, где живут люди, такие как и он сам: беловолосые и разноглазые.       Его раса.       Оглянулся.       За обеим сторонам от него стояли верные Блэк, Абернети и Розье, задрав головы к небу. Геллерт тоже поднял глаза.       Там, далеко, вне ядовитой атмосферы, появилась ослепительная белая точка. Она ширилась, росла все больше и больше, пугающе быстро.       Гриндевальд почувствовал, как на лбу выступила испарина. Он знал, что это такое. Они все знали.       Надежды нет.       В ухе затрещал коммуникатор, и он услышал голос, заставивший сердце замереть и тут же пуститься в галоп:       — Геллерт… Геллерт, ты слышишь меня?       Альбус — теперь он знал его имя — тяжело дышал, голос его срывался.       Гриндевальд прикрыл глаза, силясь справиться с болью, затопившей все его существо. А еще было страшно.       Он старался, чтобы его голос звучал ровно:       — Да, Альбус. Я слышу тебя.       — Я…       Послышалось или он всхлипнул? Ну, хоть не ему одному сейчас хреново, хотя… это не ему умирать.       — Прости меня, — выдохнул Альбус влажно. — Прости меня и… прощай, моя любовь.       Вдалеке, километрах в трех от них, в красную землю кометой врезался имперский истребитель, но взрыв был слышен даже отсюда.       Связь прервалась.       Геллерт поднял голову навстречу белому слепящему свету. Он занял уже все небо, и больше не было видно ничего, кроме него, яростного, обжигающего… такого же, как Альбус.       Такого же как Геллерт.       — Я тоже, Аль. Я тоже.       Но коммуникатор молчал, и никто его уже не слышал.       А следующего мига не было.

***

      Не было больше ничего.       Геллерт… плыл в бесконечной пустоте, и окружали его только холодные звезды, совсем не похожие на те, которые видно с Земли. Чуть левее от него свет по дуге обтекал черное пространство, и был таким ярким, что смотреть на него было почти невозможно. Не преломляясь, он подрагивал и бесконечно бежал по круглой орбите. Из-за его сверхбыстрой скорости, в миллиарды раз превышающей обычную световую, казалось, что пространственный мешок вплавлен в сплошное разноцветье подобно черному матовому алмазу. Невдалеке все быстрее раскручивалось вокруг своей оси маленькое солнце.       С запоздалым ужасом Геллерт понял, что его притягивает туда, откуда выхода уже не будет.       Никогда.       Он взмахнул руками в тщетной и, чего уж там, глупой попытке остановить свое падение в никогде… и его ладонь оказалась в мягкой, но сильной хватке.       Падение остановилось.       Геллерт поднял глаза и чуть не ослеп: перед ним был Альбус, и глаза его были яркими как солнечный свет.       Он улыбался.       Прищурившись и прикрыв глаза свободной рукой, Гриндевальд смотрел на его лицо. Он хотел попросить его унести их двоих отсюда, потому что от тяжелого — он даже не мог вообразить насколько — объекта невозможно было ожидать ничего хорошего, но почему-то не мог открыть рот и не мог произнести ни звука.       Альбус же потянул его в сторону черной дыры.       Геллерту бы упереться пятками во что-нибудь, да вот только они в открытом космосе, где нет ничего, кроме звездной пустоты и туманностей вдалеке.       — Аль, — внезапно прорезался голос.       Дамблдор обернулся, слепя его светом.       Разомкнул губы, и за кромкой зубов Гриндевальд увидел такой же холодный космос, что окружал их вокруг.       Однако голос его был знакомый, такой, какой он помнил по Никарагуа:       — Ты веришь мне, Геллерт? — спросил он.       Геллерт посмотрел на него. На черную дыру. Снова на него.       И, вопреки тому, что заявил буквально несколько часов назад твердо ответил:       — Верю.       Альбус улыбнулся и одним движением перешагнул горизонт событий.       Бесконечно ускоряющаяся звезда стала свидетелем их вечного падения.

***

      Геллерт вскочил, кровать под ним мягко спружинила. Запутался в одеяле, едва не сорвал полог.       Выругался громко:       — Verdammt!       В поле зрения показалось обеспокоенное лицо Альбуса. На какое-то мгновение Гриндевальду показалось, что глаза у него вновь светятся как у того, чужого Альбуса из сна, и он шарахнулся от него в сторону.       — Лерт? — нахмурился Дамблдор и выставил перед собой раскрытые в жесте мира ладони. — Что… ты что-то видел?       Ни его поза, ни вид не выражали угрозы. Интуиция молчала. Геллерт устало растер лицо, силясь привести себя в порядок. Перед глазами вспыхнула картинка того, как он сидел на кровати в тесной каюте космического корабля, а потом…       Он отдернул руки и с ужасом, граничащим с отвращением, уставился на них.       Судя по всему, выглядел он совсем неважно — Гриндевальд надеялся, что не жалко, такого он бы ни себе, ни Альбусу не простил — потому что Аль присел на кровать и осторожно, как к испуганному животному или ребенку, протянул ладонь.       Сравнение болезненно полоснуло по гордости. Дамблдор и так увидел слишком много его слабостей за последние дни, непринужденно подобравшись слишком близко. Поэтому несмотря на то, что сейчас больше всего на свете ему хотелось человеческого тепла, Геллерт перекатился на другую половину кровати и поднялся на ноги. Подобрал с пола халат и спрятал еще дрожащие пальцы в карманы.       Ему не хотелось думать, от чего они трясутся — и без того знал.       В состоянии после видений, его не видел, пожалуй, никто. До текущего момента, по крайней мере — точно.       Гриндевальд оценивающе посмотрел на Дамблдора, почти на полном серьезе прикидывая, хватит ли ему мастерства на беспалочковую Аваду. Сознание услужливо подбросило фрагменты того, как над ним, старым и бессильным, склонился змеемордый лич, и тут же, почти без перехода — он сам стоит посреди белесого тумана и жмет на курок.       Геллерт длинно выдохнул, вновь переживая эмоции, захлестнувшие его перед шагом в молочную пустоту, и длинно выругался на мешанине языков. Со страшной силой хотелось курить, но он сдержал этот порыв, хотя сейчас материализовать пачку не составило бы ему особого труда.       Вместо этого он повернулся к Альбусу.       — Ты, кажется, хотел что-то рассказать.       Тот смотрел на него с таким безграничным пониманием, что Гриндевальду захотелось не то обнять его крепко, не то врезать.       Снаружи снова шел дождь. Ужин был сервирован, и он понял, что зверски голоден. Это было добрым знаком: постепенно к нему возвращалось ощущение реальности.       Но там тоже все было до невозможного реально.       Геллерт стремительно пересек пещеру и уселся за стол. Вопросительно глянул на наблюдающего за ним Альбуса и едва не закатил глаза.       В самом деле?       — Я в порядке, — веско сказал Гриндевальд. Скрывая неуверенность, насмешливо приподнял бровь: — Ты присоединишься или так и будешь сидеть там?       Ответом ему стала ласковая улыбка, и Дамблдор, наконец, отмер:       — Конечно, присоединюсь, — и, щелкнув пальцами, зажег свечи.       Геллерт все-таки закатил глаза и, не выдержав, облегченно и от души расхохотался.       Вот теперь сомнений не оставалось: это точно реальность, и это точно тот самый Альбус Дамблдор.