Метаморфозы. Никарагуа

      Утро встретило Геллерта успокаивающим шумом дождя, земляной зеленой прохладой и густым как смола запахом превосходно прожаренных зерен кофе. Тело утонуло в мягком плене перин, а боками он чувствовал, как пахнущая чистотой ткань ласкает кожу. Судя по тому, что он вновь ощущал некоторое неудобство, свойственное утру любого молодого и здорового мужчины, его организм полным ходом восстанавливал истощенные резервы. Причем не только физические: по венам бодрыми ручейками текла магия. Геллерт знал, что совсем скоро сквозь него понесет свой поток бурная река, живая и пульсирующая в такт ударам сильного сердца. Даже похмелья не было несмотря на то, что накануне он изрядно перебрал.       Совсем скоро, может быть, завтра, он сможет избавиться от своей проблемы и свалить отсюда куда подальше. Однако во всей этой ситуации уже сейчас присутствовало одно очень веское «но».       Давно ему не было так спокойно и хорошо.       Вставать отчаянно не хотелось.       Сунув руку под подушку, Гриндевальд перевернулся на бок, мимоходом отметив, что сегодня боль его не беспокоит, хотя действие растопырника и должно было прекратиться к утру. Лениво приоткрыл один глаз. Полусонному взгляду предстала идиллическая картина: рыжие волосы, чуть вьющиеся от тропической влаги, змеились по алому полотну длинного махрового халата; Альбус стоял спиной к нему, мурлыкал под нос незамысловатый мотив и скупо водил палочкой, накрывая на стол. Эти выверенные движения могли обмануть кого угодно, но только не Геллерта — он, как никто другой, знал, что подобная пластика свойственна только тем, кто регулярно практикует нечто более сложное, чем стандартный набор бытовых заклинаний.       Другой вопрос, если мастер решил бы покрасоваться… губы тронула легкая улыбка — можно, пока никто не видит — сам Геллерт очень любил играть на публику.       Думать про вчерашний скандал и разрушать этими мыслями редкий момент спокойного утра решительно не хотелось. Все-таки организация переворота устоявшихся порядков — дело непростое и, зачастую, не подразумевает отпусков. Можно подумать об этом позже. А сейчас представить, пусть и занимаясь самообманом, что это его обыденность: колдующий над завтраком красивый мужчина, с которым у него нет никаких разногласий; вчера у них было свидание, у которого был другой финал; а где-то далеко, за океаном нет никаких важных дел. И нет у Геллерта больше забот, кроме как принимать от своего возлюбленного ненавязчивые ухаживания.       Гриндевальд перевел взгляд на выход из пещеры, в которой их устроил Дамблдор. Даже тут Альбус необычайно расстарался, и теперь убранство их временного пристанища могло поспорить роскошью с берлинским «Адлоном», где пару лет назад останавливался российский император. Кроме того, за завтраком он, очевидно, изволил наблюдать тропический ливень, потому что стена водопада, всю ночь скрывающая их убежище от внешнего мира, сейчас была разделена на две половины. Теперь она напоминала раздвинутые портьеры французского окна.       Там, за окном, тихо шуршал тропический ливень. Его теплые крупные капли ударялись о большие мясистые листья, стекали по стеблям, поили землю, впадали в озера и водопады, и их совсем не было видно в далекой пасмурной дымке…       Альбус закончил с сервировкой и обернулся.       Уткнувшись носом в подушку, самый опасный волшебник современности мирно спал. Его ладонь слишком трогательно лежала под щекой, и прервать сейчас его сон было бы настоящим кощунством. Набросив на него полог тишины, Дамблдор уселся за столик и налил себе кофе.       Отлично прожаренный.       Черный и горький, ровно такой, какой любит Геллерт.       Точь-в-точь такой, каким был сам Геллерт.       Геллерт. Лерт.       Имя привычно горчило на языке, но и это было хорошо, терпко. Ничего, Альбус подождет, когда он проснется сам.

***

      Когда Геллерт вновь открыл глаза, Альбуса не было рядом. Где-то под ребрами кольнуло, но он, поморщившись, постарался отогнать от себя рассуждения о природе своего разочарования.       Право же, совсем не к месту.       Губы поджались от раздраженной досады, а взгляд упал на стол. Любопытствуя, Геллерт подошел ближе: под переливающимся куполом из изящных чар стазиса дымила кружка кофе; исходила паром — он усмехнулся — овсянка с изюмом; заманчиво пахла яичница с беконом; и — ну куда ж без этого? — стояла вазочка с лимоном в сахаре. Его желтые дольки в сумраке пасмурного дня казались кусочками солнца, скрытого сейчас за облаками.       Несмотря ни на что, я очень рад тебя видеть. Чем бы все ни казалось.       Стало будто бы чуть теплее.       Выругавшись сквозь зубы, Гриндевальд развернулся на пятках и отправился приводить себя в порядок. Какая-то призрачная мысль билась на краю сознания, но он никак не мог ухватить ее за хвост.       Во всей этой истории, определенно, что-то не сходилось.       Что же здесь не так?       С расслабленным выдохом погружаясь в горячую воду…       Геллерт не знал, было так задумано природой или это Альбус создал в скале отдельное помещение, которое отвел под ванную комнату. А что, с него бы сталось, хватило же ему фантазии нагреть здесь пол и наколдовать ванную в имперском стиле.       …он все прокручивал в голове события вчерашнего вечера. Что было после того, как они покинули вершину водопада, Геллерт, к стыду своему, помнил смутно — аппарация съела последние остатки бодрости, и, едва завидев перед собой кровать, он еле добрел до нее и сразу же уснул.       Нет. Вчера — это слишком поздно. Нужно начать с того, какие именно события предшествовали похищению.       Несмотря на резкие слова все-таки слабо верилось в то, что Альбус, подозревая у Гриндевальда намерения возобновить войну, не проявил себя до настоящего момента. О, он бы нашел способ вмешаться в его планы, и клятва на крови не стала бы для него помехой — в этом Геллерт не сомневался. Еще этот вскользь упомянутый визит в Эдирне…       От воспоминаний спину неприятно потянуло, резко заныли шрамы. Геллерт медленно выдохнул, успокаивая ускорившееся сердце, и добавил горячей воды.       Черт бы его побрал, этот Эдирне, в самом деле. И всех маглов — туда же. Неразумные создания оказались достаточно умны для того, чтобы совершать удивительные открытия, но абсолютно не способны додуматься до того, что изобретение все более разрушительных способов уничтожения друг друга погубит их всех.       И речь сейчас не только о маглах.       Больше всего в этой ситуации удивляло поведение Конфедерации.       «Будь моя воля, — думал Геллерт, продевая руки в рукава пушистого темно-синего халата, — и если бы не эти глупцы… вернее, трусы… парочка Империусов быстро решила бы все наши проблемы. Но нет: будем сидеть в подполье до последнего, до тех самых пор, пока бомба не упадет нам на головы, и из них не вырастет огромный гриб».       И никакие Протего тогда не помогут.       Он видел.       Мельком глянув на себя в зеркало, Геллерт все-таки не удержался и, проведя по коротким белым — он предпочитал не называть их седыми даже мысленно — волосам, позволил искоркам магии сбежать с кончиков пальцев. Когда шевелюра потеряла цвет, то утратила и мягкость, и с кудрями пришлось распрощаться. Но Гриндевальд не жаловался — приподнятая вверх прическа придавала ему мятежный и одновременно строгий вид. Он знал, что ей суждено войти в моду совсем скоро, но собирался не допустить этого.       В главном помещении по прежнему никого не было. Оно и к лучшему — можно спокойно подумать в тишине. Аккуратно нарезая бекон, Геллерт неспешно раскручивал ленту событий последних месяцев.       Кроме того, что Гриндевальд, в который уже раз, убедился в нежелании верхушки остановить войну на Балканах и в том, что помощи от нее ждать не приходится, стало абсолютно ясно одно: мирным путем грядущие ужасы планетарного масштаба остановить не получится. Аргументам явно не хватало веса.       Усмехнувшись, Геллерт отпил кофе и удивленно приподнял бровь: хорош! Перевел невидящий взгляд на дымку вдалеке: серый графит неба сливался с зеленью красивым градиентом.       Пусть и со Старшей палочкой в кобуре, что он мог противопоставить целому волшебному сообществу в одиночку?       Верно, ничего.       Но если его голосом по всему миру заговорят тысячи… тысячи тысяч…       Смогут ли тогда сильные мира сего проигнорировать глас народа, вторящий своему пророку?       Получится ли у них спрятаться, если стяги революции будут развеваться не где-то за пространственными барьерами, в мире маглов, а над их головами?       Откупятся ли они от истинного правосудия нового мира, карающего их за преступное бездействие?       Кофе вдруг стал нестерпимо горьким, и, отставив чашку, Геллерт потянулся за лимонными дольками. Напряженный выдался год, но результаты того стоили. И все было бы прекрасно, если бы во время ноябрьского визита во Францию он не разговорился с полубезумным старым волшебником…       Как там его? Месье Леруа?.. Леру? К черту.       …поведавшим о том, что когда-то давно, он не то прочитал в какой-то книге, не то сам был свидетелем тому, что след Воскрешающего камня оборвался в Османской империи.       Очень захотелось прикрыть лицо рукой, но Геллерт сдержался. Возможно, если бы накануне знаменательной встречи он не обкурился дурманом в попытках усилить пророческий дар, то слова француза не произвели бы на него такого сильного впечатления.       Ну какая Османская империя, вы серьезно, герр Гриндевальд?       Однако к моменту разговора его так и не отпустило, и этим же вечером он купил у знакомого торгаша нелегальный порт-ключ до Эдирне. Портала в Константинополь, куда ему было нужно, у Франсуа Де’Лемонтруа, увы, не оказалось. Дальше дело оставалось за малым: сесть на первый же поезд, отходящий в столицу, а по прибытии туда, отыскать некого Мухаммеда Таша. По словам месье Леру, именно он являлся последним обладателем Воскрешающего камня.       Мутная история, и за время разговора с Де’Лемонтруа Геллерт достаточно протрезвел, чтобы понять это. Однако назад не повернул.       Во-первых, чем черт не шутит, вдруг стариковские бредни — это не бредни вовсе?       Во-вторых, было бы не лишним разузнать побольше о настроениях в восточном магическом сообществе и, возможно, обзавестись новыми полезными связями.       Ну, а в-третьих… он всегда плохо соображал после дурманных угаров и сначала предпочитал как следует отлежаться перед тем, как вновь отправиться вершить великие дела.       Обычно предпочитал отлежаться, но вот же, понесла нелегкая, и тем же вечером Гриндевальд оказался в осажденном городе с приостановленным железнодорожным сообщением.       А он, дурак, еще понять не мог, почему торговец посматривает на него с подозрением и все переспрашивает, уверен ли герр Гриндевальд в том, куда именно желает направиться.       Вдалеке послышался всплеск воды, но Геллерт не придал этому значения, погрузившись в свои мысли.       Тогда, оказавшись в Эдирне, он — слава Мерлину! — быстро оценил ситуацию и решил, что революции он нужен живым и здоровым, а восток может подождать еще немного. Все-таки аппарировать в место, которое даже отдаленно себе не представляешь, было бы самоубийственно даже для него. Да неизвестно еще, как бы отреагировали на австрийца здешние маги.       Поматерился, конечно, на помеси немецкого, французского и английского, проклиная себя за глупость, и сразу же связался с Де’Лемонтруа. Тот, судя по всему, ждал этого и без лишних расшаркиваний отправил его к станции Караагач, будь она неладна, где Геллерт смог бы получить порт-ключ в Париж у коллеги торговца.       Дурацкая история про дурацкие расходы на ровном месте и с не менее дурацким продолжением. Выгоду здесь поимел только Де’Лемонтруа — все-таки герра Гриндевальда трудно назвать неблагодарным волшебником.       И дело было не только в том, что француз сработал на опережение, быстро организовав ему портал во Францию.       Гриндевальд прибыл к месту встречи немного раньше Али-эфенди и, притаившись в тенях, решил понаблюдать за обстановкой. На станционной площади были только девочка и мальчик, явно попрошайки. Они сидели на пыльных каменных ступенях, грязные, оборванные и худые, из-за чего смотрелись дико на фоне помпезного здания вокзала. У Геллерта эти дети не вызвали никаких эмоций, кроме брезгливой жалости, и он поморщился, когда к ним подошла не менее замызганная женщина и дала им серый хлеб.       От разворачивающейся сцены его отвлек Али. Торговец явился неожиданно, будто вырос из-под земли, и, быстро передав ему товар, тут же аппарировал, воровато оглядываясь по сторонам. Складывалось впечатление, что он не хотел находиться рядом с Геллертом дольше необходимого.       Разумеется, Гриндевальд ничем не выдал своего изумления, но обдумать возможные причины такого поведения торговца не успел — с неба донесся странный пугающий звук.       Он поднял голову: сверкая железными боками, в воздушное пространство над станцией с четырех сторон заходили четыре самолета. Геллерт знал о них не только по новостным сводкам, но и из видений. Завороженный, он следил за их полетом (все еще странновато было осознавать, что маглы научились летать без магии), как вдруг одна из железных птиц исторгла из своего чрева две точки. Они быстро увеличивались в размерах, а перед внутренним взором вспыхнула картинка из страшных видений будущего, и Геллерт понял, что произойдет, стоит только им достигнуть земли.       Это были бомбы.       Предсказания начали сбываться, и от этой простой и ясной мысли его будто окатило ледяным душем.       Время остановилось… и тут же со скрипом встало на рельсы и покатилось вперед с невероятной скоростью. То, что произошло дальше, Геллерт так и не смог объяснить себе по сей день.       Вокруг раздался оглушительный грохот, земля застонала и содрогнулась, полыхнуло и стало жарко как в аду. Спина взорвалась нечеловеческой болью. В следующую секунду он обнаружил себя в метре от трех пар широко распахнутых темных глаз — маглы даже не успели толком испугаться и вряд ли вообще поняли, что только что случилось. Над их головами трещал купол самого мощного щита, который Геллерт мог создать — Протего Абсолют — первое, что пришло в голову.       Сразу на половину резерва.       Он смотрел в глаза женщины долгую-долгую секунду. Затем ноги подкосились и темнота обухом ударила по голове.       Падая и бессильно роняя руку с волшебной палочкой, Геллерт на последних остатках воли сжал сухую щепку, которую все еще сжимал в другой. Она перенесла его прямиком к Де’Лемонтруа.       Ему повезло: француз оказался не только надежным поставщиком разного толка нелегальщины, но и одним из самых преданных его последователей. Именно благодаря ему Гриндевальд выжил и даже смог ходить, а об этом его, с позволения сказать, приключении не узнала ни одна живая душа. Для всех он был в Америке и устраивал там тихие подпольные сходки. Франсуа же дал клятву молчать об этой постыдно нелепой истории, едва не стоившей Геллерту жизни, и все еще коптил небо над Парижем, а значит, Непреложный обет не нарушал.       Через два месяца Геллерт восстановился и решил срочно достроить Нурменгард. Конфедерация охотилась за ним по всей Европе, и он находился в постоянном напряжении из-за и неожиданных нападений и следовавших за ними стычек. Ему было просто жизненно необходимо иметь безопасное место, где он мог бы не только встречаться со своими союзниками, но и элементарно отдохнуть или спокойно подумать. Посекундно оглядываться через плечо и постоянно сканировать окружение, откровенно, надоело и не лучшим образом сказывалось на и без того не сахарном характере.       Вот только яркое сияние снежных шапок повлияло на глазомер, и он едва не уронил финальную башню мимо крепости. Допустить ее падение Геллерт никак не мог — все же трезво оценивал свои силы, и не был уверен в том, что сможет поднять такую махину от подножия горы обратно. Либо это было бы слишком долго, а терпеть уже было невмоготу — накануне конфедераты подняли его из постели, когда он отсыпался после собраний в Риме, Вене и Берлине.       Он спустил весь резерв, но башню удержал и установил так, как задумывал. Затем его вновь (это уже становилось нездоровой привычкой) настигла душная тьма. Последним воспоминанием перед пробуждением в чемодане Скамандера стал несущийся навстречу снежный наст в шаге от пропасти и мысль: «Какая ирония!».       А теперь внимание, вопрос: откуда Дамблдор узнал о том, что Геллерт был в Эдирне? А откуда Скамандер узнал, когда именно Гриндевальд будет, мягко скажем, не в форме?       Вывод напрашивался только один: слежка. Причем настолько профессиональная, что Гриндевальд (!) ничего не заметил. И это отдавало бы паранойей, если бы не выбранный момент похищения — судя по всему, Скамандер прекрасно знал, когда ему следовало появиться, чтобы Гриндевальд не поприветствовал его Авадой, а то и чем похуже.       Почему он не понял этого вчера? Устал? Дело в португальском или…       В чем-то другом?       Хотя стоит признать, что если бы не Дамблдор со Скамандером, в Австрийских Альпах стало бы на один обмороженный труп больше.       Тогда к чему было обвинение в том, что Геллерт якобы заинтересован в возобновлении войны на Балканах? Уж если следили, то наверняка были в курсе того, что он был там не за этим. Да что говорить, он сам не понял, зачем катался до Эдирне. Какие уж здесь провокации?       Альбус… разозлился и решил задеть?       Это было бы вполне в его характере, а в том, что он преследовал именно такую цель, Геллерт уже не сомневался.       Тогда что же такого сказал Геллерт перед тем, как он вышел из себя?       Посидев так немного, Гриндевальд так и не пришел ни к какому выводу, кроме того, что с алкоголем, определенно, стоит завязывать. Тут одно из двух: либо он допился до такой степени, что стал страдать провалами в памяти, либо, опять же, допился, но уже до слабоумия. Взять в толк, что же такого страшного он умудрился ляпнуть, чтобы заслужить эскападу, направленную на то, чтобы ужалить побольнее, никак не удавалось.       Не мог же Альбус обидеться на правду?       В это слабо верилось… только если правда не являлась таковой. А это маловероятно.       Дела становились все чудесатее и чудесатее.       «Ладно, — подумал Геллерт, глядя на материализовавшегося в пещере Дамблдора, — сыграем иначе».       Вторым методом вывести на чистую воду этого самодовольного и, черт бы его побрал, красивого ублюдка являлось молчание о злободневном. По крайней мере, раньше это работало безотказно, и в конечном итоге он выкладывал карты на стол самостоятельно. Ожидание в данный момент не являлось проблемой — заняться все равно пока нечем.       Тем временем Альбус подошел к столу и, усевшись напротив, тепло ему улыбнулся:       — Здравствуй, Геллерт. Как тебе спалось на новом месте?       Ну, он хотя бы не намерен заострять внимание на вчерашнем скандале, и на том спасибо. Поэтому, несмотря на то, что Геллерт успел смертельно устать от светских бесед в Европе, ответить он постарался невозмутимо вежливо:       — Доброго дня, Альбус, — он очень надеялся, что попытка приветливо улыбнуться не превратилась в оскал. — Замечательно, спасибо, что поинтересовался, — Дамблдор прочистил горло, пряча за поднесенным к губам кулаком смешок. Вот сукин сын! — Как проходит твой день?       В глазах напротив черти отплясывали джигу.       — Намного лучше, чем если бы я в это время находился в Британии, — в груди вспенилось восхищенное изумление подобной наглостью, и Геллерт приподнял бровь. — Там, — Дамблдор кивнул на буйствующую зелень за пределами их убежища, — весь день лило как из ведра, в пору строить ковчег. Тем не менее, вода довольно теплая, на контрасте. Жаль, что ты не смог ко мне присоединиться.       Геллерт удивленно хмыкнул и, встретив вопросительный взгляд, пояснил:       — Если бы я не был уверен в обратном… то решил бы, что все, что здесь происходит, — он неопределенно повел рукой, обозначая это «все», — это ничто иное, как свидание, — и прямо посмотрел на Дамблдора, продолжая ухмыляться.       Вопреки ожиданиям, Альбус шутку не поддержал. Веселье сползло с лица Геллерта, когда он заглянул в его серьезное лицо.       Повисла пауза, не несущая в себе ничего хорошего и больше похожая на затишье в преддверии разрушительной бури. Дамблдор убрал руки в карманы халата и откинулся на спинку стула, глядя прямо и открыто, даже с вызовом.       Еще до того, как он открыл рот, Гриндевальд уже знал, что он скажет, и изо всех сил сдерживал эмоции, чтобы ничем себя не выдать. Хотя кончики пальцев уже покалывало от яростной магии, рвущейся из узды.       — Это оно и есть.       На краткое мгновение Геллерт прикрыл глаза, усмиряя несущуюся по венам лаву.       Смотреть на Альбуса отчего-то стало невыносимо, и он предпочел переместиться ближе к выходу из пещеры, отвернувшись от него и сложив руки за спиной.       Вот, значит, как.       М-да. Вряд ли Дамблдор стал бы разбрасываться такими заявлениями, зная, что его любовник находится где-то поблизости. И уж точно не стал бы отправлять его на охоту за Гриндевальдом, имея — кто бы мог предположить! — подобные мотивы. Это могло, конечно, быть некой заковыристой манипуляцией, но, насколько Геллерт мог судить, Альбус не лгал.       Легко было не поддаваться ревности, когда она была приглушена годами и расстоянием. Хорошо, что сейчас ненужная эмоция, захлестнувшая душу при личной встречи со Скамандером, постепенно отпускала его из колких лап.       Ладно, хоть с этим разобрались.       Геллерт хмыкнул: если так подумать, то Ньют может собой гордиться — в его коллекции всевозможного зверья герр Гриндевальд являлся, пожалуй, самым опасным и фантастическим. Хотя, кто знает, что, а вернее, кто еще прячется в недрах его чемодана?       Он почувствовал кожей, что Дамблдор подошел ближе и остановился в полушаге от него. Что ж, судя по всему, Геллерт ошибался все это время, если только Дамблдор совсем не одичал в этом своем ненаглядном Хогвартсе.       Он с сомнением покосился на невозмутимого волшебника и, снова отвернувшись, глубоко вдохнул богатый на запахи воздух Никарагуа. Отметил мимоходом, что снова начинается дождь.       Нет, не может быть все так просто.       Только не с ними и не в этой жизни.       Наверное, нужно было что-то сказать, но Геллерт не знал, что. И слов как-то не было, и ситуаций подобных этой — тоже. А даже если он лукавит с самим собой, и нечто подобное в его жизни все-таки происходило, то явно не с Альбусом Дамблдором в оппонентах.       Это определяло многое.       Это определяло все.       Чего же на самом деле хотел Альбус Дамблдор?       — Знаешь… — начал Дамблдор, и Геллерт подумал, что если он скажет сейчас какую-нибудь банальщину навроде «я скучал», то он просто ему врежет, по-магловски и незамысловато, — я много раз прокручивал все то, что произошло в девяносто девятом. И неизменно приходил к одному только выводу: самым моим большим сожалением в жизни является то, что я потерял тебя…       Вот он серьезно сейчас?       — Да неужели? — выдохнул Геллерт и резко развернулся. — Где же ты был все это время, пока я воплощал в жизнь наши мечты?       Он сделал шаг вперед, и длинноносое лицо вдруг оказалось очень близко. Но ему сейчас было не до соблюдения дистанции.       — А что ты скажешь, главный пацифист магической Британии, когда, заметь, не если, Нурменгард будут штурмовать конфедераты, к примеру? Это же военная база, а я извратил концепцию Блага. Будешь ли ты проливать кровь за неблагое дело или снова спасуешь? Или ученому не пристало быть завербованным?       Последний вопрос он почти шептал от ярости, хотя внешне оставался спокойным и даже на немецкий не перескакивал от злости — все-таки нормальный сон, действительно, приводит мозги в порядок.       И добавляет наблюдательности: в такт четко поставленным вопросам, рыжие волосы у шеи Дамблдора колыхались от его дыхания на гласных. Они пахли мятой, кофе и цедрой лимона, и от последнего рот вдруг наполнился слюной. На языке все еще было сладко из-за желтых конфет. Геллерт незаметно сглотнул и, строго поджав губы, исподволь глянул на Дамблдора.       Взгляд, тягучий и жаркий, почти осязаемый, обласкал гордый профиль. Хорошо, что Альбус на него не смотрел.       Сгоревшее письмо никогда не мешало Гриндевальду выбирать исключительно рыжих любовников, пусть они и оставляли после себя только опустошение.       Неуместные эмоции мешали.       — Ты ведь понимаешь, что то, чего ты хочешь, если, — он все-таки не сдержал смешок, — я правильно тебя понял, конечно, идет вразрез с твоими убеждениями… — негромко проговорил Геллерт.       Он заглянул в голубые глаза, сейчас похожие на дорогу в черную бездну. Практически сталкиваясь с плотно сжатыми губами закончил фразу, будто вынес приговор:       — Я не верю тебе, Альбус Дамблдор. И не доверяю.       С чувством выполненного долга и горького, мрачного удовлетворения Геллерт отстранился от закаменевшего лица. Наклоняться так близко, пожалуй, было лишним, но он не смог отказать себе в этой малости напоследок.       Почти поцелуй.       В голове шумело.       Он совсем не ожидал того, что Дамблдор вдруг подастся вперед и жестко бросит:       — Все сказал?       Реакция Альбуса оказалась сродни удару под дых.       В прошлом, если Гриндевальд вел дискуссию именно так и намеренно нарушал личные границы, прекрасно осознавая, как именно его близость действует на Дамблдора, то неизменно выходил победителем из всех дебатов.       Или не выходил, но и дебатами то, что происходило после, назвать было бы затруднительно.       Геллерт удивленно воззрился на Дамблдора, а тот сделал шаг вперед, вынуждая отпрянуть и отступить от него.       Это был какой-то другой, незнакомый Альбус. Осознание перемен выбивало из колеи.       — Так теперь послушай меня, герр Гриндевальд, — с насмешливой злостью произнес Дамблдор, продолжая наступать; опешивший Геллерт осторожно шагал назад, — я могу, конечно, припомнить тебе то, как ты оставил меня с трупом сестры на руках… и трусливо сбежал, поджав хвост. Да что это я про прошлое. Все мы не без греха, не так ли? — он чуть опустил подбородок, и смерил его темным скептическим взглядом. — Не буду скрывать, мне не по душе твои методы, более того, я осуждаю убийства. Но до тех пор, пока… — лопатки уперлись в стену.       Отступать больше было некуда, а Дамблдор был настолько близко, что, выговаривая слова, задевал своими губами его губы.       Геллерт смотрел на него широко распахнутыми глазами, не находя что возразить. Сердце стучало где-то в горле, и если раньше практически отсутствующее расстояние между ними почти его не заботило, то сейчас ситуация кардинально изменилась.       Он больше не контролировал ситуацию.       — …я могу повлиять на это… и, более того, мне не безразлично… ты не безразличен, — Альбус вдруг улыбнулся и прошептал: — я все же попытаюсь.       Дыхание смешивалось. Пульс бился в ушах, шепот проникал под кожу и терялся на подкорке. Грудью Геллерт чувствовал тепло чужого тела, и, откровенно говоря, вело его нещадно.       Не стоило расставаться с Франсуа под Новый год, ох, не стоило.       Только в этом же дело, ведь правда?       — И кстати… — тихо сказал Альбус и опустил глаза ниже, на его губы.       И будь все проклято, если он не жаждал этого поцелуя, будто путник в пустыне, не пивший воды неделю, не меньше. Так же, как и сам Геллерт. Он видел это в его огромных зрачках и не знал, что ему делать, если Дамблдор отстранится как ни в чем не бывало.       Это Дамблдор, он мог.       Мята и лимон беспощадно били по рецепторам. Гриндевальд невольно облизнулся и случайно задел чужие губы.       — …тебе идет андеркат, — закончил фразу Дамблдор, уже практически его целуя, и завел ладонь за бритый затылок, не давая отстраниться.       Как будто бы Геллерту было куда. Можно подумать, ему хотелось.       Теперь Дамблдор действительно его поймал.