Анфилада лингвистических тупиков

Рацио не идёт на свет и даже не бежит от него, он морщится и вслушивается в слова Глюкозы, что горланит песню «Невеста» на весь коридор из радио на сестринском посте. В палате, где он просыпается, свет не горит, окна закрыты жалюзи, есть щель для проветривания и дверь открыта. Он не привязан к кровати, не увешан датчиками, как это обычно бывает в фильмах, — просто лежит под тёплым одеялом, потея, пялится в раздолбанный старый потолок и слушает, как пикает аппарат, чувствует, как неприятно сидит под кожей игла капельной системы. Минут десять его пробуждение игнорируют, хотя мимо палаты ходят люди в спецовках и халатах. Ещё минут двадцать даже его попытки подняться оставляют без какого-либо внимания, словно его там вообще нет, и это на самом деле неудивительно. Тело ноет от боли, дрожит едва ли и совсем не поддаётся желаниям, словно отключили от общей сети и от питания. Руки в синяках, живот перевязан, а ноги вообще никак не реагируют — Рацио их вовсе не чувствует, но подозревает, что это не перелом позвоночника и далеко не подсознательная психологическая защита мозга от сознательной попытки к бегству. — Вы всё ещё плохо выглядите, Веритас, — в дверях застывает фигура в тёмно-синей хирургической пижаме, шапочке с корабликами, из-под которой торчат светлые волосы, и медицинской маске. Сильные руки сложены на груди, а на ногах — кроксы нежно-розовые, с вставками по типу стикеров, которые приложения раздают пользователям абсолютно бесплатно. — Вы не лучше, — смотрит он на врача, особо не двигаясь: хотя бы головой вертеть может, это уже что-то стоящее. — Впрочем, в прошлый раз вы выглядели куда хуже. У хирурга под глазами огромные круги, словно сон ему не светит вообще, а на шее болтается проходка с именем, которое все в этой больнице хорошо знают, но произносить не любят. — Не думал, что вы меня вспомните, — улыбается Лоча, проходя в комнату и закрывая за собой дверь, чтобы Глюкоза наконец помолчала и рассказала о своих попытках выйти замуж кому-нибудь другому. Врач оценивает внешнее состояние своего пациента довольно критически, может, строит из себя сосредоточенного, а может, реально такой, но Рацио не хочет рассуждать на эту тему — вместо этого закатывает глаза. — Сложно забыть человека, из-за слов которого решился на глупости, — сглатывает Веритас и щёки надувает, а после морщится и прокашливается, во-первых, потому что неприятно и вкус во рту премерзкий, а во-вторых, ему холодно становится, когда врач стаскивает с него одеяло, чтобы оценить внешний вид гематом и гипсовой повязки на ноге. — Ответственность перекладываете… Эти глупости привели вас в больницу? — уточняет Лоча, надевая латексные перчатки и приступая к пальпации синяков, сначала на предплечьях — щупает аккуратно, потому что цель у него не надавить, что приравнивается к пытке, и посмотреть по лицу, больно ли, а понять, впиталась ли гепариновая мазь, нужно ли повторное нанесение. — Эти глупости заставили меня открыться человеку, — шикает на него Рацио, потому что руки он как раз хорошо чувствует, но это абсолютно не радует. — Вы слишком спокойно себя ведёте для парализованного человека, — пропускает усмешку Лоча, просматривая ссадины на животе, измазанные зелёнкой. — От спинальной анестезии ещё никто не умирал, — Веритас даже чувство стыда не испытывает, ведь прекрасно понимает, что, кроме этого странного врача, к нему в палату никто не зайдёт. Вот хоть любые кнопки жать будет, орать начнёт как потерпевший, сердце остановится — неважно. — Я только не понимаю, для чего она была нужна. — Так вы в курсе, — выгибает бровь Лоча, натягивая одеяло обратно на грудь Рацио и снимая перчатки. — В целом ничего серьёзного: ссадины, ушибы, гематомы, довольно лёгкое сотрясение мозга, учитывая, что вас избивали, если верить показаниям ваших друзей… а также разрыв левого ахиллова сухожилия, — на последнем пункте Веритас многозначительно простреливает взглядом зелёные глаза, заставляя хирурга натянуть добрую улыбку. — Операция прошла успешно, согласие было получено у вашего контактного лица, а спину кололи на случай, если вы всё-таки проснётесь на столе. Рацио почти скрипит зубами из-за услышанного, потому что, во-первых, оказывается, он недостоин общего наркоза, как это бывает с нормальными людьми, а во-вторых, ему до последнего не хотелось беспокоить такими пустяками Топаз в очередной раз — зачем в целом кому-то рассказывать, насколько этот мир жестоко и несправедливо пнул его из радужного рая обратно в сторону реальности? — Если у вас есть желание, Веритас, ваши друзья очень хотят к вам попасть, — уточняет Лоча, замечая чужую настороженность и отстранённость. — Я запрещаю пускать ко мне посетителей, — отрезает Рацио так холодно, что у Лочи невольно волоски дыбом на затылке встают. — Но это глупо, при всём уважении, — говорит тише, чем разговаривал до этого, но всё ещё не шёпотом, обновляет капельницу с антибиотиками и изучает закрытые веки своего пациента, как они дрожат, как переливаются из-за солнечных зайчиков ресницы, впитывающие в себя проступившие слёзы. — Это не вашего ума дело, — чётко и властно, а ещё абсолютно безэмоционально, даже если в горле ком застрял, даже если сотрясение даёт о себе знать и пробуждает внутри тошнотворное чувство, вот только желудок белугой воет, да так громко, что Лоче хочется оценить эту песню лёгким смешком, но он сдерживается. — Я организую вам завтрак, а после обсудим план восстановления, — объясняет вкрадчиво. — Никуда не уходите, — поджимая губы, чтобы скрыть довольство, просит он, а Рацио прыскает со смеху и тяжёлыми руками лицо закрывает, чтобы спрятаться от мира — ржёт в себя от такой глупости, а слёзы впитываются в сухую кожу ладоней, ноющих из-за мелких царапин, ещё не покрывшихся корочкой. Он остаётся один, без компании, без связи с внешним миром, и даже не подозревает, что в шкафу с так называемыми личными вещами лежит его уже заряженный телефон, разрывается от сообщений и пропущенных. Вот-вот поплавится от того, насколько разъярённо в трубку на том конце провода Авантюрин дышит, не имея возможности попасть в больничное крыло с палатами, потому что запрещено ему без согласия пациента входить туда, да и часы посещений ещё не начались. — Ваш… друг, — делает акцент Лоча, когда заходит в палату с очередным завтраком на подносе, что больше похож на тюремную пищу, чем на здоровое питание для поддержания иммунитета нации, — грозится подать иск на больницу, если мы его к вам не пустим, — закусывает губу со смеху и зачем-то разувается, разминает пальцы ног до хруста, гнёт их, упираясь костяшками в полы. — Даже бабульки в очередях уже не сидят, им страшно с ним конфликтовать, вся регистратура на успокоительные подсела, — и всё же даёт волю эмоциям. Рацио аккуратно приподнимается сначала на локтях, затем вовсе садится, откладывая в сторону бумажный журнал с судоку, который ему Лоча принёс, — ноги отошли от наркоза ещё в тот день, когда он только проснулся, но вот боль не прекращается до сих пор, и потому каждое движение отражается на его лице гримасой отвращения ко всему живому. К тому же ссадины стали опухать, а лицо выглядит так, словно основная часть ударов пришлась именно на него, но тошнить больше не тянет — это огромный плюс, ведь ещё вчера вечером Веритасу казалось, что он вот-вот выблюет не только желудок со всем содержимым, но и лёгкие вместе с ним. — Как нос? — уточняет Лоча, вдруг забирая яблоко с подноса, что лично оставляет на коленях Рацио, потому что такому недоброжелательному и нежеланному пациенту передвижной столик в палате не светит. Веритас не отвечает, а проверяет, насколько кирпичной в этот раз является его овсянка, но та даже капает с ложки — прогресс на лицо. — Если интересно, гемоглобин мы вам в норму вернули, поэтому кровь больше не переливаем, остаются физраствор и антибиотики, — кусает он бедное яблоко так громко и вкусно, что внутри у Рацио аппетит вдруг просыпается. — Дексу ещё поставьте от отёков, — бубнит себе под нос, берёт пластиковый стаканчик с пародией на чай и просто нюхает, чтобы понять: «Принцесса Нури» перед ним или всё-таки «Липтон». — Может, фентанил поставим или трамадол, попроще станет, — Лоча опускается на стул с колёсиками, что притараканил в палату к своему ненаглядному, обречённому на одиночество, на которого все крупный болт забили, чтобы с документами тут работать и бдеть за болезным. — У них эффект великолепный — душа запоёт. — Вы из «Орифлейм» сбежали, или как? — Рацио уже даже подсесть на грубости успел, потому что этому врачу любая колкость нипочём. Лоча, оказывается, из тех, кого терпеть не могут, потому что чувство юмора чернее ночи, даже если образ, на первый взгляд, ангельский складывается. Когда он стоит в операционной, сёстры и санитарки ненавидят свою работу, особенно если он начинает разглагольствовать про свой день или нахваливает инструменты, материалы и технику, словно продать их пытается, даже если этим бедным стеклянным шприцам из совкового периода уже сто лет в обед; даже если на всю больницу — один еле живой лапароскоп; даже если стерилизуют они всё сухожаром или, прости господи, кипячением, а чтобы добраться до автоклава, нужно подавать запрос в частную городскую клинику — беспредел. — Не нужно предлагать мне наркотики, — уточняет свой вброс Веритас, решаясь таки попробовать овсянку, а та настолько сладкая, что аж челюсть сводит и глаза на лоб лезут — сахар буквально скрипит на зубах. — Вы бы ещё морфий прописали. — Я вас парацетамол глотать заставлю, — хихикает Лоча и снова кусает яблоко, складывает ногу на ногу и откидывается на спинку стула, что обтянута странной тканью и сама по себе овальная, — он больше похож на тот, который батёк тырит у ребёнка из детской, чтобы подсесть к семейному застолью, потому что табуретки кончились. — В капельницу добавите, когда иглу ставить научитесь, — язвит Рацио, собираясь с силами, чтобы снова попробовать овсянку: может, это только верхний слой сахаром засыпали. — Привыкли, что этим медсёстры занимаются, а теперь на мне тренируетесь, — фыркает даже и кладёт ложку с жижей себе в рот, а самого аж током прошибает, и в моменте тоска по Авантюрину накрывает с головой, потому что он-то как раз не позволил бы Веритасу такое есть. В прошлый раз, когда Рацио отходил от побоев, Авантюрин покупал ему вообще всё что можно — пришлось даже заводить отдельную полку в холодильнике для шоколадок, потому что им не было конца и края, ведь никто не знает, какие именно сладости Веритас любит, а потому легче принести всё и посмотреть, что выберет. Морозилка тогда ломилась от мяса и рыбы, сам холодильник жалобно гундел, потому что ещё ни разу не был настолько полным и тяжёлым — Топаз в какой-то момент мысль допустила, что Авантюрин к апокалипсису готовится, а нет… просто затаривает их дом чем попало в надежде, что что-то из этого всё-таки пригодится и облегчит состояние пострадавшего. — Кто виноват, что ваше существование в этом заведении игнорируется? — заманчиво вздёргивает брови Лоча и крутится на стуле, ноги вытягивая, чтобы подольше вот так поболтаться. — Моя ориентация, — совершенно спокойно констатирует факт Веритас, давая третий шанс несчастной овсянке. — Вы считаете, что медперсонал отказывает вам в должном уходе и лечении, потому что вы гей? — в моменте Рацио сам не верит в то, что сказал, но это только потому, что чужой вопрос звучит слишком провокационно и неправильно, заставляет развернуть собственную точку зрения и почувствовать себя же виноватым, а вот за что — пока неясно. — Есть другие причины? — скептический настрой никуда не девается, потому что твёрдость убеждений формировалась годами. — Я не сдал на шторы, не пришёл на городской субботник, не поздравил главу больницы с юбилеем, чего я не сделал? — Слухи говорят, вы довели вашу мать до психушки, а отца — до тюрьмы; говорят, вы опасный человек, который манипулирует людьми и заставляет их делать то, чего они никак не хотят; говорят, вы вор, лжец, и да… вы гей, — улыбается Лоча, а у Рацио лицо такое, словно его пыльным мешком по голове ударили, даже каша изо рта вываливается в моменте, а с глаз словно плёнку снимают, из-за которой мир, окружающий его, замыливается. — Прошу прощения? — от удивления аж оставшуюся на языке кашу проглатывает налегке, хотя до этого подобное вызывало ощущение очередного сотряса, а тут даже дышать полной грудью получается. — Мне кажется, то, что вы гей и занимаетесь сексом с мужчинами, — это последнее, что волнует порядочных людей, — пожимает плечами Лоча и опять кусает яблоко, а Рацио хочет, чтобы оно у него поперёк горла застряло. — Не знаю, с кем вы всю свою жизнь сталкивались, что настолько зациклились на одной-единственной своей черте и решили, что она определяет весь ваш образ, причём как в ваших глазах, так и в глазах окружающих, — жуёт, говорит с набитым ртом — совершенно не красиво. — Меня избивают за это, не пускают учиться, не обслуживают в магазинах, выгоняют или вообще не пускают на порог, — перебирает Веритас, цепляясь за воспоминания, чтобы найти там нечто новое. — Для человека, которому не продают продукты питания, вы слишком хорошо выглядите, — и прочитать этого Лочу не получается, потому что он больше похож на ангела с небес, чем на живого человека. — Когда вы последний раз уточняли причины, на основании которых вам отказывают в услугах и элементарных человеческих правах? — Весь город знает о моей ориентации, и меня отовсюду гонят из-за неё, — внутри закипает что-то адреналиновое, и даже холодная игла в вене не остужает запал. Веритас не роняет поднос с кашей, но пластиковый стаканчик с чаем вот-вот навернётся, а радио в коридоре запевает «Владимирский централ», и от этого только сильнее хочется разбить что-нибудь. Ссадины по всему телу зудят и ноют, словно дурманят рассудок и нашёптывают ему истинность собственных суждений, а вот отрезвляющий словесный понос слишком юного для своей заносчивости хирурга кажется бредом малолетнего. — Как часто вы ходили в другие магазины? Ездили ли вы в другие районы города? Пытались ли переехать, ну или, на худой конец, зайти в место, где никогда не были? — прокладывает эту болезненную дорогу в ад Лоча и клонит голову к плечу, продолжая откусывать от чужого яблока по кусочку. — Может, вас не пускают на пороги супермаркетов, потому что в системе вы числитесь как воришка? Может, вас не пускают учиться, потому что считают преступником, а вы даже не пытаетесь отрицать это? — Нет, они… — Если слухи, которые ходят о вас по этой больнице, хотя бы частично правдивы, то могу сделать вывод, что вы всё пускаете на самотёк, крутитесь на одном месте как белка в колесе, ходите по кругу, не меняя маршрутов, и даже не стараетесь попробовать что-то новое, — Лоча перестаёт дурачиться и резко тормозит, как это сделал бы ребёнок, которому этот стул только-только подарили. — Я пытался… — Потому что боитесь сделать ошибку, боитесь выйти из зоны комфорта, боитесь поступить неправильно, «а если затея может оказаться провальной, то зачем начинать», — так вы мне сказали? — задумчиво втыкает в стену, осаждая правильными вопросами настолько безучастно, что Веритасу хочется встать и заставить его посмотреть себе в глаза, заставить замолчать и послушать. — Вы не хотите тратить силы, время и деньги на то, что не принесёт результата. — К чему это, блять, всё?! — в моменте срывается на крик Рацио и напрягается всем телом, а оттого боль усиливается и вариант с опиоидами уже не кажется таким негативным. — К тому, что, если посмотреть здраво на вашу ситуацию, — но Лочу чужое негодование никак не трогает, а вот тот факт, что яблоко закончилось, — очень даже, — вы продолжаете сидеть на месте и наказывать себя за какую-то ошибку, — улыбается, скотина, а у Веритаса мир с ног на голову переворачивается. — Даже если ваша семья разрушилась из-за этой ошибки, даже если вся жизнь в моменте пошла под откос, даже если люди вокруг не смогли простить её вам, осудили и решили мстить — суть в том, что вы всё ещё обычный человек, а люди имеют право на ошибки. — Вы не знаете ни-че-го! — проговаривает Веритас по слогам, сглатывая тревогу, из-за которой слёзы просятся наружу. — Скорее всего, это так, — Лоча разводит руками в стороны и встаёт со стула, проверяет наполненность пакета, соединённого с капельной системой, тяжко так вздыхает и огибает кровать, чтобы добраться до пустого подоконника и открыть окно на проветривание. — Просто… стало любопытно. В его плавных движениях читается грация и уверенность, но откуда он всё это знает, одному лишь богу известно — Веритас никогда даже думать не смел в таком ключе. Сжимает пальцы в кулаки, сдирая свежую корочку с порезов на ладонях, и голову назад запрокидывает, сглатывая и сглатывая, лишь бы не утонуть в истерике. — Кстати, ваш друг слишком настырный, неугомонный и абсолютно неконтролируемый, — напоминает Лоча о том, что по ту сторону больницы кто-то ждёт и ломится в закрытые двери. — В моменте мне показалось, что, если я не возьму это, он меня живьём закопает, — достаёт из кармана хирургических штанов любимую шоколадку Веритаса и закидывает ему на кровать трёхочковым. — Мне кажется, что такие люди в жизни стоят всех тех ошибок, что к ним привели.

— ххх —

Рацио учится ходить на полусогнутых заново и даже до туалета может сам допрыгать, что в его понимании — манна небесная, а то утки менять не спешит даже Наташа, что приходит время от времени вместо Лочи, пока тот занят. Она и яблоки ему приносит уже нарезанные, обеды, ужины, но почти не разговаривает. — Детям игрушки благотворительная организация принесла, вот, уточка осталась никому не нужная, может, вам пригодится, — говорит она, когда приходит температуру мерить в ночи. Всегда улыбается, руки у неё теплые, и вид заботливый. — Лучше бы новый номер сканвордов принесли, — но Рацио не отвечает благодарностью, просто спит теперь с этой уткой в обнимку, о чём-то с ней переговаривается и душит от безделья, ну, чтобы не расслаблялась. Судя по разговорам медсестёр в коридоре, Авантюрин скоро выкопает эту больницу или подожжёт, чтобы выкурить из неё Веритаса, но тот всё равно запрещает пускать к себе посетителей и в телефон не смотрит, заслушиваясь «Радио Дачей» с сестринского поста: ещё чуть-чуть — и он запомнит все треки современной эстрады наизусть, а «Цвет настроения синий» ему уже снится. — Блядство! — заваливается к нему Лоча в ночь перед днём выписки, когда Веритас самолично разминает мышцы ног, которые периодически сводит уже не из-за травм, а потому, что двигаться надо почаще. Рацио смотрит на него всё ещё презрительно, оценивает чужую напряжённость и даже злорадствует секунд десять, наблюдая, как хирург глаза красные трёт, как бесится и ходит по палате, кулаки сжимает и дёргается в своей нервотрёпке. Атмосфера не располагает к сочувствию, но и к насмешкам тоже, а потому Веритас просто аккуратно тянет к Лоче тарелку с нарезанными яблоками. — Тяжёлый случай? — уточняет как бы между делом и матом, которого тот не стесняется, даже если это не очень-то профессионально. — Умер на столе, — отвечает ему Лоча, сдавливая шею и зарываясь пальцами в растрёпанные волосы, а после неряшливо садится на свой излюбленный стул с колёсиками, расставляет ноги пошире, упирается локтями в колени и опускает голову пониже, чтобы от обморочного состояния ускользнуть в моменте. — Теперь проходить расследование, писать отчёты, а сколько макулатуры заполнить придётся, вы даже не представляете… — Представляю, — Веритас продолжает мять себе ноги с уверенностью дипломированного массажиста. Лоча вдруг обращает на него внимание, хотя до этого даже каталки и углы по пути не замечал, проверяя мизинчиками, вся ли мебель в больнице на месте. Пялится на Рацио, не моргая, на его заживающие раны, на уже желтеющие синяки и здоровый цвет лица — овсянка всё-таки вернула ему тягу к жизни. Пытливо выгрызает детали из неизменной картины, одной из которых является… — Сколько вы уже сидите с пустым пакетом от физраствора? — уточняет, выжидая определённой реакции в чужих глазах, но золото там даже не сверкает, а словно спит и видит сон десятый, потому что смысла особого во всём этом не видит. — Часа два, наверное, — и плечи опущены, и дышит так ровно, что аж завидно. — И вас не пугает, что пузырёк воздуха попадёт к вам в вену и вы умрёте… — От эмболии? — вдруг усмехается Веритас, вытягивает ноги и наклоняется к ним всем корпусом, чтобы дотянуться до пальцев правой ноги и до гипса левой. — Смешная шутка. И ему действительно смешно слышать такое от профессионального хирурга, а Лоча никак не защищается, ждёт объяснений, складывает руки на груди и губу закусывает, чтобы не улыбаться. — Из-за кровяного давления любой раствор всё равно тормознёт где-то на середине системы и ниже не пойдёт, — объясняет Веритас, словно с тупыми разговаривает, — это факт. — Не хотите в медицинский пойти? — вдруг предлагает Лоча. — Вы слишком хорошо осведомлены, не стоит игнорировать такие знания и задатки, я же знаю, что вы периодически сами себе иглу поправляете, потому что у меня криво получается, — звучит как медицинский флирт — Веритаса аж передёргивает. — Меня не возьмут, — отнекивается он, возвращаясь в сидячее положение, и тянется к соку с трубочкой, стоящему на пустой тумбочке: Наташа принесла. — А вы пробовали? — гнёт свою линию Лоча и всё же ворует дольку яблока с чужой тарелки, которую специально для него оставили поближе к краю кровати. — Я пробовал, — ставит точку Веритас, одаривая чужое любопытство самым суровым взглядом на свете, из-за которого у него морщинки между бровями появляются; из-за которого холодок по коже обычно бегает, а после разбивает свой серьёзный образ этим премерзким сюрпающим звуком, который царапает слух, когда допиваешь. — Что ж… — Лоча как-то опасливо приглядывается к темноте за окнами, слушает тиканье часов из коридора и мнётся. — А пойдете учиться, если я для вас место найду? Тишина звенящая селится даже в мыслях Веритаса, и он губы сомкнуть не может от удивления, но при этом трубочку прикусывает так, что на ней следы зубов остаются. Этот запах антисептика, вид чужой медицинской хирургички и шапочка с корабликами, торчащая из кармана; белые простыни, одеяла, иногда хрустящие от крахмала, жёлтые мешки для отходов класса «Б» и лекарства — Рацио стынет и буквально переступает через себя, чтобы не крикнуть в ответ необдуманное решение. — Есть такой вариант, называется «Связи и репутация», — Лоча облизывает губы, пока свои Веритас в моменте не чувствует, потому что, кажется, голову теряет, рисуя в воображении возможность, за которую нужно цепляться. — Я могу организовать вам целевое поступление на особых условиях. Да, придётся отрабатывать под моим началом, но это ведь неплохой вариант… Что думаете? Веритас сглатывает не неуверенность и даже не чувство, что где-то здесь прячется жирное «но», прячется подвох, мелкий шрифт, очередная глупость — он сглатывает ощущение определённости и радости, потому что ему предлагают шанс на будущее, в котором не придётся прятаться в четырёх стенах, в котором можно доказать свою полезность не только студентам и школьникам, что не в состоянии самостоятельно написать диплом или реферат. — Я действительно совершил ошибку в прошлом, я рассказал о своей ориентации родителям, и это стоило мне всего: семьи, учёбы, нормальной жизни и физического здоровья, — признаётся он слишком неожиданно, из-за чего Лоча теряется, потому что к подобным откровениям явно не подталкивал. — И я зациклился на этой ошибке, считая, что должен исправить её, чего бы мне это ни стоило, должен остаться на месте и дождаться того момента, когда смогу загладить вину перед родителями, когда они смогут меня простить… — Вы поэтому поставили свою жизнь на паузу? — предполагает Лоча, но чувствует, что по тонкому льду ходит. — Да, я долго стоял на паузе, — соглашается Веритас. — Но Авантюрин… — улыбка охватывает уголки его губ. — Тот неугомонный, который больницу засудить собирается? — и Лочу тоже отпускает, даже если впереди его ждёт бессонная ночь в попытках понять, по какой причине пациент скончался во время операции, почему адреналин не помог, почему разряды тока не запустили сердце. — Он словно включил перемотку, устроил мне столько всего, заставил чувствовать и переживать каждую грёбаную доступную мне эмоцию за такой короткий срок, — руки дрожат, и пальцы не слушаются. — Я ненавидел его всем сердцем, потому что он всё портил: мои графики, мой порядок. Он рушил мой привычный уклад жизни, а я не мог его остановить, не мог ему помешать… Снёс всё подчистую, долбился в закрытые двери и мешал мне спать, работать, жить… — Он вас вытащил, — почти шёпотом признается Лоча в том, к чему Рацио так долго не мог прийти. — Я не буду говорить, что он меня спас, это… — бурчит Веритас как старый дед, но не договаривает. Откидывается обратно на подушку, достаёт её из-под головы и кладёт себе на лицо, чтобы покричать немного, выпустить пар. — Иногда стоит проговаривать такие вещи вслух, чтобы осознавать их, — улыбается Лоча, подкладывая на прикроватную тумбочку очередную шоколадку, которую Авантюрин всучил ему днём, аккурат перед сложной операцией. — Поэтому не забудьте сказать об этом завтра, когда посмотрите ему в глаза, ведь больше я не собираюсь прятать вас здесь — пора возвращаться в строй. — Издеваетесь, док? — ноет Веритас, убирает подушку с лица. — Может, ещё денёк? — Поверьте, судя по глазам вашего друга, ещё денёк вам светит только через мой труп, — смеётся Лоча и выключает свет в палате. — Доброй ночи, Веритас, завтра наконец покурите.