Анфилада лингвистических тупиков

Авантюрин не пахнет мятой, как обычно, — скорее пылью и отсутствием свежего воздуха. В его комнате наконец появляются вещи, радующие глаз — фотографии, на которых они с Рацио и Топаз гуляют по берегу местной реки, где ещё стоит колесо обозрения, что выше домов раза в два; где хот-доги продают в сине-белых палатках женщины за сорок, а мороженое в огромных морозильниках есть со вкусом черники, фисташки и обязательно шоколада, но вот ванильное уже закончилось. Герань вдруг оживает, причём прямо на глазах, хотя Авантюрин никогда особо не спешил её поливать. Кровать обрастает подушками в виде всяких зверей, а шкаф с наклейками сбоку больше не нуждается в ремонте. Двери в их квартире всё время открыты настежь — еле уловимый сквозняк гуляет по плинтусам, и потому нет нужды покупать вентиляторы или, не дай боже, кондиционер, хотя веера, стыренные с турецких выставок, всё равно всегда под рукой. Весна стремится к лету настолько, что уже жарко, и влажность крутит бигуди получше всяких профессиональных фенов. Курить становится всё сложнее, испарина украшает лоб на манер индийских украшений, а футболки хочется не носить, а снимать. И пока Рацио рассматривает в зеркале зажившие порезы на спине, а Топаз вежливо отбивается от клиентов по телефону, потому что ей тоже нужно отдыхать: запись и так забита — проиграла маникюры за косарь, но ничуть не расстроилась, — Авантюрин крутится на кровати, весь вспотевший, взмокший и мечтающий даже во сне о прохладном душе. Образы неугомонно лезут в полудрёму, которая завладела разумом после выключения третьего по счёту будильника. Они обращаются в фантазии, от которых мурашки раздражают тело — Авантюрин не спешит открывать глаза, ведь все эти слишком утончённые и поразительные картинки складываются в уже знакомые формы, в мускулы спины, в острые скулы, обрамлённые тёмными прядями. Взгляд цепляется за золотые глаза и губы, шепчущие его имя, в крепкие руки, сжимающие плечи, горячие поцелуи на шее и под рёбрами, потом ниже, ещё ниже… — Авантюрин! — раздаётся знакомый голос над ухом, отчего тот подпрыгивает и на автомате прикрывает утренний стояк одеялом, до которого ему всю ночь дела не было. — До-о-оброе утро, — тянет Рацио, возвышаясь над ним со сложенными руками на груди, а Авантюрин болванчиком кивает, словно понимает, чего надо. Взгляд, фигурирующий в том влажном сне, сейчас выразительно требует подняться на ноги и пойти в душ — видно, что воняет, вот прям видно по тому, как герань к закрытой форточке тянется. — Что ты тут делаешь? — страдальчески тянет Авантюрин, чешет голую грудь сразу до бледных царапинок, затем шею и голову, пока зевает так, что челюсть сейчас вывихнет. — Сегодня моя очередь убираться по графику, мне нужно, чтобы все покинули помещения как можно скорее, — отвечает ему Веритас и хлопает по плечу, подбадривая и параллельно выгоняя из собственной кровати. На нём внезапно мятая майка с надписью «Кока-кола», а ноги не прячут шорты с карманами навыверт. Не шибко длинные волосы заплетены в крысиный хвостик, и мятая медицинская маска спущена на подбородок. — Ты будешь убираться у меня в комнате? — спросонья Авантюрин ещё не особо понимает, что конкретно стоит за всеми этими прикосновениями и уговорами. — Я буду убираться везде, поэтому Топаз уже собирает манатки и валит к подруге, а куда пойдешь ты, меня мало волнует, — Рацио откровенно пихает его, ещё чуть-чуть — и пинаться начнёт. Авантюрина передёргивает, ведь у Веритаса пальцы холодные — глаза слипаются до сих пор. Он возмущённо осматривается, и первой мыслью в голове вдруг мелькает, что именно Рацио герань его поливает, но спрашивать почему-то не хочется. — Давай-давай! Быстрее уйдёшь — быстрее вернёшься, мне твои вещи даром не сдались, — заглядывается на форточку, которую пора отковыривать, — я ничего трогать и обыскивать не буду, — а звучит так, словно будет. Авантюрин бросает на соседа очень неоднозначный взгляд, но всё же бредёт к ванной и пропадает там минут на двадцать, присматривается к вновь лезущей плесени вдоль стыков между плитками и морщится — тут хочется не петь, а отпевать, но он не собирается заниматься ни тем, ни другим. Вываливается совсем уж трезвый из помещения, где устроил то ли баню, то ли ад на земле, осматривает пустой коридор, пропахший блинчиками, выглядывает на кухню — никого. Его тревожат и намерения Веритаса надраить его комнату, и те сны, в которых тот надраивал кое-что другое, а потому Авантюрин сглатывает и чутка подпрыгивает, пружиня на носочках, когда видит Рацио у раковины на кухне — тот самозабвенно отмывает миску Счетовода от гречки, использует железную губку как наждачку, и от упорства у него вена на лбу скачет. Топаз крутится рядом с ним, перебирает лапшу, крупы и консервы в шкафах, смотрит сроки годности, полноту упаковок и показывает их Веритасу. — Надо ещё риса купить, — мямлит та себе под нос, переходит к изучению холодильника, нюхает борщ в кастрюле, который им неделю назад хозяйка квартиры передала, чтобы кушали хорошо, и аж зеленеет, а глаза слезами наливаются, словно её из перцового баллончика опрыскали, перепутав тот со спреем от комаров. — И уловитель запахов в холодильник, — а голос у неё-то как меняется. Авантюрин перевязывает полотенце на бёдрах повыше, идёт на носочках к столу, чтобы перехватить блин с дырочками, макнуть в сгущёнку и сразу скрыться в коридоре, но его под руку хватает Топаз с куском колбасы во рту — она тщательно осматривает татуировку, которую раньше особо не замечала, и выгибает бровь, а тот качает головой, тут же давая понять, что отвечать на вопросы не намерен. — Ты пойдёшь со мной в магазин? — спрашивает она, зажевав весь кусок за раз, словно шредер бумагу, а сама всем своим видом показывает, что выбора у Авантюрина как бы и нет. В этих задорных радужках беснуется что-то покруче желания обокрасть ближайший супермаркет раньше, чем до него доберутся бабуленьки с новомодными сумками на колёсиках. — Да-а-а?.. — уточняет он, а сам глазами ищет поддержки у Рацио — ну вдруг ему всё-таки нужна помощь в уборке, хотя бы какая-нибудь. Тот многозначительно отшивает его мокрым средним пальцем, которым невзначай чешет висок. — Отлично, — облизывает Топаз губы и улыбается широко-широко, довольно-довольно. Она растирает распаренную кожу чужого плеча и тормошит Авантюрина так, словно тот за рулём уснул, после хлопает пониже лопатки и завершает свои подбадривания смачным шлепком по заднице. Таким, что приходится ловить полотенце, не задержавшееся на бёдрах. — Опа! Авантюрин не знает, что ему прятать, но не особо спешит отчитывать подругу за подобные махинации, потому что ловит-таки заинтересованный взгляд Веритаса — чего он такого там не видел, зачем так пялиться? — И когда в магазин? — уточняет Авантюрин, всё-таки добираясь до блина и сгущёнки — холодных, но в самый раз для температуры за бортом этого пыльного самолёта, внутри которого на полках шкафов кто-то весёлый уже понаписал пальцами матерные стишки — кто же это мог быть? — Сейчас, — пережёвывает Топаз очередной ломтик колбасы, а Рацио у раковины усмехается. — Ты же к подруге собиралась? — спрашивает с опаской, потому что, возможно, ему это приснилось, капает сгущёнкой на только что вымытую грудь и пальцем начинает собирать её — потом сразу в рот. — Планы поменялись, — жмёт плечами Топаз, отворачивается от Авантюрина и показывает язык Рацио, который уже просто так воду льёт: совершенно не экономно с его стороны. В итоге собираются они ещё минут тридцать, причём последние десять уже в состоянии турбо-ракет, ведь Веритас с уборкой не шутит — ему всегда не хватает времени на свою тщательность — он смотрит унижающе, словно ещё одна лишняя минута превратит их жизни в ад под названием «мытьё полов без швабры» или «разморозка холодильника ножичком» — даже непонятно, что страшнее. Топаз экипируется в клетчатую рубашку поверх майки, подчёркивающей размер груди — её Авантюрин подобрал, — в джинсовые шорты длиной по колено, на удивление, в кроксы со вставками из диснеевских мультиков и шляпку-разлетайку с пояском, который можно завязать под подбородком. Авантюрин же натягивает на себя первое, что из шкафа вываливается, но, как всегда, сочетает это с такой ловкостью, словно готовился к этому как минимум неделю: рубашка без пуговиц выше солнечного сплетения, брюки мятые, но почему-то именно по стрелкам, кроссовки, что больше похожи на официальные туфли, а ещё кольца, браслеты, серьги, ещё кольца и подвеска. Не в его репертуаре носить головные уборы, что не будут сочетаться с общим настроением внешнего вида, а потому спортивная кепка не удостаивается чести. Рацио же стоит возле порога, дверь открывает, выпроваживает их на лестничную площадку — у него в руках пипидастр, а в глазах успокаивающие раздражение мантры бегущими строками носятся. — Я позвоню, когда можно будет возвращаться, — предупреждает он и запирает дверь изнутри даже на ту щеколду, которую снаружи открыть не получится. Авантюрин и Топаз одновременно выдыхают, переглядываются и, как по команде, на всякий пожарный лезут в парные поясные сумки из местного стокового магазина китайской мелочовки на все случаи жизни, чтобы проверить наличие кошельков, ключей, телефонов и пакетов из пакета с пакетами — зачем на кассе лишние покупать? Спускаются по лестнице вниз, игнорируя новые надписи на стенах, выныривают в объятия почти летнего зноя и тут же лезут за сигаретами, точнее, Авантюрин за ними, а Топаз за электронкой со вкусом тропических фруктов, которую нужно добить уже чисто из принципа. — Так, рассказывай, — вдруг начинает Топаз, выдыхая просто огроменное облако дыма навстречу высоким облакам, сквозь которые солнце лучами играет в дартс. — Что у вас с Веритасом происходит? А то он ничего не говорит. — А что происходит? — не вдупляет Авантюрин, ну или просто мастерски делает вид, даже не краснеет, хотя в голове всплывает вагон и маленькая тележка всяких мыслей, от которых он не отнекивается, просто предпочитает помалкивать. — Вы о чём-то там разговариваете, сидите в комнате вместе, музыку слушаете, — перечисляет Топаз, не двигаясь с места и наблюдая за тем, как Авантюрин пытается выбить из зажигалки искру. — Вы тоже, — отвечает, — не вижу в этом ничего такого, — долбит по крышке и снова чиркает колёсико, — чтоб его… — Вы вчера во время фильма ноги переплетали, — уже щурится она и лезет в свою сумку за зажигалкой, потому что насмотрелась на жалкое зрелище. — Твои ноги тоже там были, — недоумённо пялится на неё Авантюрин и принимает протянутую ему помощь, наконец прикуривает и расслабляет плечи, снимает с головы очки и надевает их на нос — стёкла фиолетовые, оправа леопардовая — откуда они у него: никто не знает. — Я не гей, чтобы вкладывать в это смысл, а вот вы двое… — намекает она прям вот на сердцевину этого гребучего яблока раздора, что сеет хаос внутри Авантюрина и зарождает в нём тупые надежды, что, может, ему реально не кажется, может, есть шанс, даже если Рацио играет с ним в горячо-холодно. — Не все геи друг другу нравятся, — упрекает её в чём-то своём: не раз сталкивался с подкатами от тех, кто ему совсем не нравился, на почве «ну мы же оба геи, в чём проблема» — в том, что человек должен нравиться, а не то, что у него между ног. — Но вы-то друг другу нравитесь! — вдруг озвучивает Топаз очевидное и смотрит на Авантюрина, как на придурка, причём выразительно, словно спрашивает: "Не замечаешь? В глаза долбишься?", — провокация засчитывается, но ответа не следует, ведь в их диалог по душам врывается совершенно неожиданный человек: — Милок, дорогой, ты, шоле? — бабуленька уже без шали, но в платочке, который Авантюрин забыть не сможет, улыбается золотыми зубками и ковыляет от соседнего подъезда сразу к ним. — Э-э-э-э… — одновременно зависают молодые и не успевают отреагировать правильно на то, что старушка их за запястья хватает и на себя тянет. — Милок, дорогуша, — от неё пахнет старостью и картофелем, у неё морщины глаза прячут, а волосы настолько серые, что пепел сигареты на их фоне больше на снег похож. — Родные мои, помогите старой, очень нужно, — улыбается она, но разочарованно замирает, когда Топаз начинает резво качать головой в знак протеста и вырываться. — Бабуль-бабуль, нам надо идти, денег нет, — видно, что тоже знает эту любительницу травматы раздавать в обмен на крупные купюры. — Да на шо мне деньги ваши, у меня есть: пенсия пришла, — охает старушка и горбится сильно, хватаясь за поясницу под халатом в горошек. — Дед мой уехал на дачу полотно натягивать и теплицу ставить, а оказалось, инструменты кой-какие забыл, совсем уже умом тронулся, всё забывает. Авантюрин начинает шарить, к чему всё это ведёт, и закуривает сильнее. Топаз поджимает губы, надувает щёки и смотрит в другую сторону. — Да туда и обратно только, отвезите меня, а то я дорогу не увижу, совсем уже стара стала, ну внучки, вам не убудет, — она аж ладони свои шершавые в молитве складывает и, вроде как, моргает, но цвета глаз всё равно не разглядеть. — Бабуль, нам надо идти, у нас свои дела, — торопится Топаз и пихает Авантюрина вообще в другую сторону, лишь бы просто свалить подобру-поздорову, шикает на него, а тот почему-то кивает, словно старушка его гипнотизирует. — Да вон ласточка наша стоит, я уже всё загрузила, со всем управилась, просто отвезите меня, мне некого просить, — и тут она переходит к давлению на жалость, снова перехватывает чужие запястья, отчего уже даже Топаз становится стыдно: — Дети и внуки разъехались по большим городам, бросили на нас с дедом тут квартиру и дачу. Совсем уже скука одолела, а там помидоры подвязать надо, огурцы полить, клубничка скоро поспеет в тепличке, я вам ведёрки отдам, вареньице заверну, хотите, ласточку дам поездить, на озеро там, в лесок на пикничок, милочки, ну пожалуйста, пожалейте старую. Авантюрин слушает молча, прикидывает, о какой машине может идти речь, потому что в чужом понимании «ласточкой» может быть и жигуль, у которого вместо дверей изолента. Слушает внимательно, отзывается на каждое слово и чувство ностальгии ловит, вспоминая свою бабулю, от которой звонки не проходят, потому что отец запретил ей контактировать с внуком. — А далеко ехать, бабуль? — спрашивает и тут же уворачивается от подзатыльника. — Ты чего? Нам в магазин надо! Совсем сбрендил? У нас даже прав нет! — шипит Топаз на него, а сама на старушку косится, у которой на лице вдруг оскальчик золотой проскальзывает. — У меня есть водительское, — шепчет ей в ответ Авантюрин и глазами находит драндулет, у которого каким-то магическим образом к крыше прицеплены доски, плинтуса, гардина, стёкла в упаковке и арматуры в связке. Сложно уверовать, что бабуля сама всё это натаскала. — Веритас всё равно будет убираться целый день, не думаю, что до дачи ехать сутки. — Всего два часика на автобусе, а на машине и того быстрее будем, — кивает старушка, а сама уже ищет по карманам ключи от своей ласточки. — Ты знаешь, что это за бабушка? — опасливо уточняет Топаз прямо в ухо Авантюрину, чтобы вообще никто не услышал. — Она мне травмат отдала, — отвечает тот так же тихо и слышит, как подруга сглатывает. — Её муж — мафиозник! — нагоняет она тревоги. — Столько слухов ходит, давай уйдём, — и вдруг бабушка снова становится грустной и смотрит на них снизу вверх очень обеспокоенно — всё слышит, хитрющая, тянет руку Авантюрина к себе, сейчас слезу пустит, ей богу. — Пожалуйста! — тянет Топаз его в другую сторону, превращая в игрушку, которую дети друг у друга отбирают. — Прокатишься с ветерком, расслабишься! — парирует. — Если не хочешь, я сам отвезу, можешь на качелях пока поболтаться, — кивает на детскую площадку и обращается к бабуле уже всем телом. — Давайте я вам помогу, — улыбается Авантюрин добродушно, и его аж передёргивает, когда чужие морщинистые губы, которых нет, целуют его в щёку с громким причмокиванием. Старушка на радостях бодренько ведёт их к советскому такому автомобилю, название которого кануло в лету лет двадцать назад. Он выглядит так, словно развалится по дороге, заставляет Топаз вспомнить о Боге, потому что с горем пополам она соглашается в него залезть и, когда тот заводится, начинает верить в чудо. Бабуля громоздится на задний ряд, в ногах всё уставлено корзинами с рассадой, а из багажника через весь салон торчат доски, на которых стружка больше похожа на осколки гранаты, что вот-вот оторвутся от снаряда и продырявят всех вокруг. — Это плохая идея, — шепчет себе под нос Топаз, пока бабуля толкает ей яблочки, уверяя, что сама их вырастила, что они домашние и сладкие-сладкие. — Мы быстро, — уверяет её Авантюрин, разбираясь с коробкой передач, трогается с места не пристегнувшись и слышит, как с крыши этой бедной ласточки что-то съезжает. — Ох-ох, забыла сказать, что досточки нужно придерживать, — вспоминает старушка и кряхтит так, словно сама сейчас заведётся и улетит куда-то в космос, на орбиту. — Я не смогу, — качает головой Топаз и пялится на Авантюрина с диким желанием врезать ему, нос разбить и уложить на лопатки, в грязь втоптать. — Я тоже! Я машину поведу! — он не бесится, но выглядит уже раздражённым, словно это проклятье водителя дедовской машины тут же заражает агрессивностью и желанием пузо почесать чуть-чуть пониже пупка. Они сглатывают одновременно, косятся на бабуленьку с яблоками в руках, у которой рот не закрывается, потому что носом уже разучилась дышать. — Сиди, я ща! Авантюрин выходит из машины, оценивает съехавшие доски размером со всю крышу драндулета, набирается сил и топает обратно к подъезду. Топаз складывает руки в замок на груди и молится за благополучие чужой задницы, пока старушка полирует яблоки о халат и с милой улыбочкой предлагает их покушать — уверяет, что легче станет, они же волшебные, прямиком из сказки. Ещё минут через десять этих уговоров, тишины со стороны подъезда и неугомонной долбёжки сердца о грудную клетку Топаз сдаётся, кладёт чужое яблоко себе на колени, а сама лезет в телефон, чтобы напечатать Авантюрину пару ласковых. Тот читает сообщения, но не отвечает — возможно, уже помер, потому что лезть к Рацио, когда тот драит квартиру — всё равно, что совать руку в пасть ко льву, которого никто никогда к таким фокусам не готовил. — А он вернётся? — вдруг уточняет старушка и лупит на Топаз глазёнки, оказывается, зелёного оттенка. — Ох, что же я деду скажу, если приехать не смогу, у него же там ничего нет… Вдруг замёрз, вдруг чего случилось? — кажется, что бабушке нужно наговориться ещё лет на сто вперёд — прорвало её, как батарею, хотя нет, как плотину. — Он у меня, знаешь, милочка, такой весь из себя… ох… в молодости гуляли много, деток нянчить любил, а то, что про него говорят — да бредни всё, никого он не убивал, — Топаз сглатывает и глаза закрывает, представляя, что она вообще не здесь, — ну, может, парочку, но это ничего, они же гады были редкостные, совсем от рук отбились, я тогда… И её перебивает отчаянная матерная перепалка, в которой Авантюрин и Рацио вываливаются из подъезда — видно, что готовы морды друг другу набить, но вместо этого идут рядом и пререкаются. У одного всё ещё маска на подбородке — выперся весь пыльный и грязный: в чём по углам лазил, в том и вышел — у второго в руках Счетовод хрюкает довольно и уже уши навострил к хозяйке, потому что яблоки — это что-то новенькое, но чует, что хорошее. Рацио помогает доски обратно на крышу поднять, проверяет крепления и продолжает орать на Авантюрина, словно муж на жену, а тот с упорством настоящего борца отбивается от обвинений примерно одной и той же фразой, но с разными тональностями и порядком слов. Топаз тут же лезет на заднее сиденье, чтобы не попасть под горячую руку — первым из этой троицы в салон залетает Счетовод, которого она в том сообщении попросила взять для успокоения её души — бабуля тут же переключает всё своё внимание на хрюнделя и начинает что-то себе под нос бормотать о том, что свинке у неё на даче очень понравится. Авантюрин садится на водительское, продолжая отбиваться от словесных нападок Рацио, а тот загружается на соседнее, зря хлопает дверью — вот-вот отвалится — и пристёгивается ремнём, который походу кто-то грыз. — Если я сегодня не закончу уборку, я тебя на вон ту арматуру натяну, — грозится Веритас, и по тону понятно, что он не шутит, потому что в моменты злости у него данная функция мозга отмирает напрочь — режет правду-матку с искусностью хирурга, орудующего скальпелем. — Да куда угодно натягивай, мы через два часа будем тут, вернёшься к своей ванне любимой, — пассивно агрессирует на него Авантюрин, у которого сарказм вместо инстинкта самосохранения отрабатывает. — Вообще не понимаю, сколько можно полировать, ты её и так каждую ночь жопой надраиваешь, — снова уворачивается от чужого подзатыльника, а сам поворачивает ключ зажигания своими бледными руками с новым маникюром. — Я тебя ставки делать не учу, вот и ты меня не учи, — они рычат друг на друга, как два кота, которым одну миску на двоих выдали, но при этом Веритас наклоняется к Авантюрину, чтобы пристегнуть его к этому креслу с дырами, от которого воняет кумысом, поправляет вместо него зеркало заднего вида и оценивает, насколько хорошо расправлены боковые зеркала. Затем открывает окно по правую руку настежь и хватает доски, придерживает их, чтобы не съезжали. Драндулет опасливо трогается с места — выезжают с парковки для инвалидов, молчат, оценивая по шуму, всё ли на месте, а после добираются до главной дороги. Топаз по указаниям бабуленьки набирает маршрут в картах и отдаёт свой телефон в свободную руку Рацио, который начинает командовать поездкой. — На следующем перекрестке налево, — он цедит сквозь зубы, а морщинки между бровей у него всё никак не расправятся, ещё чуть-чуть, и кожа так и срастётся. — Налево, придурок! — орёт он на Авантюрина, когда тот подрубает правый поворотник. — Сиди тихо, — злится на него горе-водитель, а Топаз сзади обнимает Счетовода скорее как мягкую игрушку, наглаживает ему живот и старается слиться с креслом, к которому пристегнулась так, что грудь болит. Бабуле весело, она улыбается широко и умиротворённо, словно её сразу в рай везут, подвывает в унисон с радио, где играет волна, о которой знают только любители на дачу ездить, а хрюндель внимает её тональности и тоже что-то из себя выдавливает, растапливая старческое сердечко. В салоне тепло и прохладно одновременно, по пути уже на шоссе, куда они с горем пополам добрались, поворачивая только направо, встречаются молочники, ферма с коровами и лошадьми, гигантские берёзовые рощи и идеально жёлтые поля одуванчиков, где местные мамочки устроили мастер-класс по плетению венков. — Сейчас проедем озеро, и нужно будет держаться правее, там поворот крутой, — оговаривает Рацио, а сам весь красный и потный, потому что рука напряжена до предела, а жопа горит настолько, что он готов устроить аварию, лишь бы Авантюрин прекратил довольно улыбаться — сагитировал же всё-таки их, собрал и вывез на какую-то совершенно рандомную дачу бывших мафиозников. Они проезжают одинокую заправку, обгоняют полудохлый сине-белый автобусик, пердящий чем-то чёрным, притормаживают, чтобы не застрять между двумя дальнобойщиками, и крутят колёсико радио, чтобы переключить «цвет настроения синий» на что-то ещё более заедающее — реклама ритуального бюро вполне сойдёт. — Через двести метров крутой поворот направо, — вместо девушки-навигатора выступает сам Веритас Рацио. Авантюрин усмехается: он бы поаплодировал чужому мастерству и выдержке, но держит обе руки на баранке, иначе его выкинут в чисто поле за то, что якобы хочет тут всех угробить. — А на серебряную свадьбу он меня в Бухарест возил, представляешь, внученька? — старушка с золотом вместо зубов уже рассказывает Топаз всю историю своей жизни, а у той даже нет возможности отказаться, поэтому она кивает и внимает, а сама пялится в чужие неоновые глаза в зеркале заднего вида. Авантюрин ей нагло подмигивает и круто поворачивает направо, как было сказано. Там дорога, на которой водители обычно начинают поносить российские власти — подпрыгивает вообще всё: и корзины с рассадой, и Счетовод на ручках, и доски, балки, арматуры, и сердце Веритаса, уже по дефолту живущее в левой пятке, потому что стиль чужого вождения заставляет его, как истинного атеиста, уверовать во всё божественное. Наконец-то виднеются домики, понатыканные без какой-либо организации. Дачный посёлок огорожен заборами, через которые даже пьяный в стельку сможет перебраться, но шлагбаум на въезде такой внушительный, что Авантюрин останавливается метров за десять от него. Из человеческой будки, где вовсю разрывается железный чайник на индукционной плитке, выходит синий человечек, ну прям целиком синий — икает постоянно, кивает бабуленьке, которая аж ложится на Топаз, чтобы её в окошко видно было, желает счастья, здоровья, всего самого лучшего. Шлагбаум открывается со скрипом, и тогда Авантюрин газует, чтобы не прибило, а после начинает в унисон с Рацио посвящать весь мир в тайны трёхэтажного богатого русского языка, потому что у одного колёса всё время не туда ведут, а у второго скоро рука отвалится, столько напрягаться. Усыпанная галькой дорога до тринадцатой улицы превращается в испытание сродни механическому быку с родео. Счетовода, кажется, укачивает так же, как Топаз, потому что они оба в мгновение зеленеют и странно дёргаются. Бабуля проводит экскурсию по местным пожарным гидрантам и рассказывает, какая соседка в каком доме живёт и у кого лучшие кусты жимолости, а у кого помидоры огромные. — А у вон той, где крыша хреново прибита, арбузы растут, представляешь? — все трое кивают, а на лицах зелёным по бледному написано желание вывалиться и выпилиться. От Рацио воняет потом, и это прям достижение, событие века, ведь он не позволяет никому лицезреть себя в подобном состоянии. Авантюрина блевать тянет не от дороги, а от запаха ёлочки-вонючки, которая в купаже с вонищей мокрой псины, что, возможно, ездила в этой машине когда-то, и потом Веритаса, превращается в биологическое оружие, к которому желудок никак не был готов. — Вот сюда! — бабуля опережает навигатор и пальцем тычет, куда нужно сворачивать, а там их ждут выкрашенные в салатовый ворота, за которыми двухэтажный деревянный дом, облезлый и явно в истинной любви с муравьями, слегка косит в сторону навеса, спрятавшегося под огромными листьями и лозами винограда. Старушка вылезает из машины первая, пока её помощники мирятся с мыслью, что им ещё обратно нужно ехать. Она хватает корзины с рассадой, подбегает к забору и переваливается за калитку, где её тут же встречает седой дедок — любитель сидеть на лавочке в одних семейниках. — Чтобы через час были дома, можешь ехать как угодно, — шепчет Рацио, наконец отпуская доски и понимая, что он руку не особо чувствует. Дует на белые пальцы и глаза закрывает, чтобы не заплакать от бессилия. Топаз сзади молчит в тряпочку и прикидывается мёртвой, а Счетовод почему-то стремится в окно, словно учуял родную степь. — Внучки, помогите разгрузиться и можете ехать, — Авантюрин даже мотор не глушит, просто отстёгивается и выходит из драндулета, чтобы вдохнуть запах черёмухи и громко чихнуть, не потому что аллергия, а так, ради приличия. Рацио находит в себе силы последовать его примеру, разминает руку, кости которой, судя по ощущениям, проржавели насквозь, а после поднимает края майки, чтобы вытереть лицо — уже ничего не страшно. Авантюрин на автомате присвистывает, хотя, казалось бы, чего он там ещё не видел — ловит чужое презрение в золотых глазах и переключает всё внимание на дачный участок, где деревянная беседка украшена москитной сеткой, где дом весь в паутине, скважина недалеко от бани в четыре квадратных метра, из трубы которой уже валит дым; где огород поражает воображение, пугало одето в кафтан, что можно сдать в музей как раритет. Мимо летают жуки, мухи и даже пчёлы — ветер клонит верхушки деревьев к земле, а солнце в зените плавит незащищённый тентом капот другой машины, у которой колёса спущены. — Пахнет дурно, — думает себе под нос Авантюрин и принимается снимать с крыши стройматериалы. Топаз всё ещё сидит в машине, надеясь, что ей не придётся вставать, и строчит подруге полотно оскорблений в сторону своих соседей. Счетовод вот-вот обретёт собственную волю и вырвется наружу. Рацио не может спустить со лба на положенное место одну бровь и задышать не злобно, а хотя бы полной грудью. — Может, в баньку? — дедок, кажется, дружелюбный, но ни Авантюрин, ни Веритас не соглашаются на предложение. Бабуля скачет по грядкам, чтобы понаблюдать клубничку — где-то долбится в крышку чьего-то гроба дятел, там же поют птички и даже кукушка приветствует городских в дачном посёлке, где, на удивление, действительно очень тихо и пахнет совершенно по-другому, причём даже не навозом. Ветер перешёптывается с листвой — Авантюрин заканчивает с выгрузкой, проклиная своё решение помочь, потому что его брюки и рубашка никогда не выглядели настолько плохо, а ещё он потерял где-то в луже кольцо с мизинца. — Всё, мы поехали, — сглатывает он и позволяет седому татуированному деду в семейниках пожать себе руку и назвать молодцом, гордостью нации, настоящим мужчиной и будущим всей страны. Авантюрин осматривает багажник, дабы убедиться, что достал вообще всё, хлопает им, отчего Топаз подпрыгивает и всхлипывает. После садится в машину к друзьям, по которым прям видно, что говорить они с ним не намерены ещё недели две. Хмыкает, поворачивает ключ зажигания, хотя помнит, что мотор не глушил. Поворачивает ещё. Снова. А драндулет, сука, не заводится.