Анфилада лингвистических тупиков

— Я его терпеть не могу. Он напыщенный, наглый, лезет куда не нужно, задаёт неуместные вопросы, суёт нос в любые дела и думает, что прав, — Рацио завязывает шнуровку на штанах и надевает идеально выглаженную футболку, которую до этого специально повесил на вешалку, чтобы не помялась. Но у него растрёпаны волосы, щёки красные и испарина застыла холодными каплями на лбу. У него всё ещё одышка, и идеальная ткань пропитывается потом, потому что он не пойдёт даже в душ не в своём доме. — А он не прав? — на прокуренной и раздолбанной кровати лежит парень, много младше самого Рацио, парень, чьё имя никогда не будет узнано и запомнено, потому что они в целом больше не встретятся. — Тебе какая разница? — встаёт в оборону Веритас, понимая, что уже сказал лишнего. Он поправляет запутавшиеся пряди пальцами, смотрясь в зеркало, надевает на уши резинки чёрной медицинской маски и натягивает её на нос. — Ну, ты делишься переживаниями, а я хочу знать детали, — это тело с изгибами, что прекрасно тянется, эта бледная кожа, на которой синяки и укусы останутся ещё на неделю — оно встаёт с кровати и обнимает Рацио со спины, прижимаясь щекой к лопатке. Мелкий, мокрый, довольный до ужаса парень, от которого всё ещё пахнет шоколадными свечами, улыбается, потому что подобные утехи радуют его душу, но травмируют конечности. — Я погорячился, — пауза, — просто накипело, — безэмоционально отрезает Веритас, убирая чужие руки со своей талии небрежно, словно отмахивается от жука, которого и прихлопнуть не жалко. Малыш обижается, уходит обратно валяться на кровать и отвечать на сообщения — у него на руках следы впившихся в запястья верёвок, у него губы опухли от укусов — своих и чужих. Абсолютно голый, изящный, но не слишком привлекательный, потому что костлявый и нуждается в правильном питании. Рацио ещё раз пробегается глазами по чужому телу, надевает толстовку и берёт кроссовки в руки, чтобы обуться уже в подъезде — ему не нравится задерживаться в чужих квартирах надолго, тем более в тех, куда может зайти кто-то ещё. — Ты ответишь на сообщение? — спрашивает мальчишка, когда Веритас открывает входную дверь — чёртова студия, никуда не спрятаться. — Нет, — холодно отвечает Рацио, уничтожая любую надежду на продолжение банкета, даже если в будущем. Хлопает дверью, но не показательно, а от эмоций, что грызут его изнутри, потому что проявлять их снаружи строго запрещено. Голова трещит по швам, тело всё ещё восстанавливается после физических нагрузок, а руки дрожат, ведь в этот раз кое-что пошло не по плану. Веритас сильно перевозбудился, потерял контроль и позволил себе больше привязанности, чем то бывает обычно, но не потому, что пацанёнок понравился или секс реально был хорош, а потому, что он всё ещё не отпустил ситуацию с Авантюрином, в которой пришлось объяснять, почему хозяйка квартиры, в которой они живут, не знает, что Рацио тоже там обитает. И проблема даже не в самодовольной роже этого придурка, у которого в ушах вечно серёжки павлиньи, а на пальцах перстни, у которого смекалка отсутствует, а глупость выбита веснушками на щеках. Нет. Проблема в том самом взгляде, которым Авантюрин одаривает иногда, в этом азарте, сверкающем бриллиантами в глазах, от которых невозможно оторваться. Рацио готов рисовать эти глаза так же долго, как Леонардо да Винчи рисовал губы Моны Лизы. Готов посвятить им научную работу, исследовательскую, докторскую, готов лично надеть на себя халат хирурга, чтобы вынуть эти глаза и рассмотреть целиком со всех сторон, изучить внутреннее строение и поместить обратно, чтобы полюбоваться лицом, которое те украшают. Веритас ловит себя на этой мысли опять и злится, выбивает дверь подъезда с ноги и окунается в ночную прохладу, вдыхает воздух, что не тревожит даже ветер, и отправляет фильтр сигареты в зубы, чтобы затянуться никотином, чтобы лёгкие схлопнулись и заменили собой проблему по имени Авантюрин. — Как же он меня… — Рацио не может продолжить собственную мысль, обращённую к пустой улице и тусклому фонарю. Не может рассказать детской площадке свои эмоции и переживания. Даже трёхцветная кошка, следящая за незнакомцем из кустов шиповника, не узнает, что Веритас чуть не откинулся в тот момент, когда в минуту максимального возбуждения на мгновение представил, что под ним лежит и стонет человек по имени Авантюрин. Скрипучая качель с проржавевшими балками где-то под раскидистым дубом, ветви которого растут слишком уж низко, встречает Рацио как доброго друга. Она едва ли двигается, слегка проседает и начинает подпрыгивать, если раскачиваться слишком сильно, но Веритас так не делает. Он сидит ровно, словно за партой, смотрит перед собой и мажет фильтром по губам, опухшим от чужих невкусных поцелуев — заменяет ощущения чем-то другим, чтобы те забылись, канули в долгосрочную память, а потом вовсе не выплыли из пучины сознания. Авантюрин живёт с ними лишь треть месяца, но уже стал слишком большой проблемой, потому что Топаз настаивает на том, что нужно дружить с соседями, хотя сама не отзывается о новеньком с особым энтузиазмом. Тем не менее после той выходки с гопниками Авантюрин как-то вырос в её глазах, потому что уже на следующий день ребята принесли пиво в качестве извинений, краснели и что-то там себе под нос бурчали, что растрепали пацанам, будто в их квартире живут чёткие ребята, что к ним больше не сунутся, и всё вот в этом духе, лишь бы их не заставили сосаться. Авантюрин тогда забрал своё желание обратно и решил, что, вместо позорных проявлений нетрадиционности, гопота должна закрасить оскорбления на стенах и двери их подъезда. Принудил к общественно полезному делу и сам в нём поучаствовал, чем очень порадовал хозяйку коммуналок, от которой Веритас всё ещё шкерится, потому что у него прав на проживание в своей комнате даже меньше, чем у Счетовода. Но живёт лишь благодаря Топаз, которая относится с пониманием и прикрывает его. Живёт, ведь это его дом: он там родился, жил в этой комнате со своей матерью до тех пор, пока ну очень уж старая родственница новой хозяйки, что унаследовала всё, наконец не отправилась к своему мужу. Там он впервые улыбнулся, прочитал первую книгу, принял ванну с пеной и попробовал свой первый омлет. В этой комнате мать дала ему пощёчину, узнав о пристрастиях сына, которого никогда не отпускала гулять в соседний двор. В этой комнате она избила его за то, что тот влюбился в мальчика. Оттуда она его выгнала в никуда. Из окон именно этой комнаты она выкидывала его вещи под дождь и орала, что он ей больше не сын. Из этой комнаты она уехала, лишь бы избавиться от ощущений отравленной атмосферы, лишь бы смыть с себя позор, начать жить заново там, где никто не знает, что её чадо испорчено и отвратительно. А он въехал именно в эту комнату, избегая старушки, которая собственными глазами наблюдала ту драму. Въехал, чтобы сохранить остатки памяти о матери, которая так и не смогла его принять. Сменил цвет волос, вырос не на шутку и стал прятать лицо за масками, ведь так безопаснее в городе, где каждый знает его трагедию. Никто не обращает внимания на человека в капюшоне: им интересен Веритас, который трахается в жопу, даже если это не так, которого можно осудить за неестественную любовь, которого можно опустить просто за то, что он родился. — Молодой человек, при всём уважении, сможете угостить сигаретой? — бычок в пальцах дотлевает сам по себе, а перед глазами появляется довольно видный мужчина с длинными светлыми волосами. Дорогое белое пальто, мягкая улыбка, глубокий голос, зелёные глаза, перчатки и витьеватая снисходительность. Рацио не может понять, кто перед ним. — Вы знаете, что, по статистике, от рака лёгких умирает больше тех, кто когда-то бросил курить, чем тех, кто курит всю жизнь? — не отвечает. — К чему этот вопрос? — они не могут перестать спрашивать. — Я к тому, что вы выглядите как человек, который обязательно бросит, а значит и начинать не стоит, — объясняет свою точку зрения Рацио, но достаёт из кармана пачку сигарет и открывает, протягивая вперёд, чтобы незнакомец сам решил свою судьбу. — То есть вы берётесь только за те занятия, которые обязательно доведёте до конца? — человек перед ним охотно цепляет одну сигарету и поджигает её своей зажигалкой. Улыбается мерзко, по меркам самого Рацио — ему противны люди, которые прячут свои эмоции за чем-то столь расслабленным, ему противен этот незнакомец, противен Авантюрин, ему противен он сам. — Именно, — отвечает Веритас, пряча пачку обратно в карман — подальше, чтобы не вернуться к ней снова. — Я не намерен вкладывать силы, время и деньги в то, что не принесёт результата. — Вы всегда кончаете во время секса? — совершенно невозмутимо спрашивает незнакомец, выдыхая белое облако в сторону от чужого силуэта, а Рацио лишь на мгновение меняется в лице и ведёт плечом. — Вы не слишком тактичны, — выстраивает личные границы и смотрит вдаль, чтобы найти причину удалиться, любую, но в пять утра сложно зацепиться взглядом даже за рандомного человека, чтобы сделать вид, что тот его ждёт. — А вы слишком умны для человека, который не понимает, что есть вероятность провала, есть возможность непредвиденного обстоятельства и есть право на ошибку, — незнакомец загадочно пожимает плечами и отступает сам. — Разрешите себе делать неправильные вещи — вам станет проще жить, — уходит даже слишком быстро, на прощание бросает лишь взгляд и скрывается за домом, в котором Рацио пока никто не ждёт, потому что все спят. Веритас не нуждается в подобных советах, он сам всё прекрасно знает — но в его жизни последствия, к которым может привести ошибка, всегда оказывались намного страшнее, чем изнурительный путь к идеалу. Поэтому он не позволит себе заниматься тем, что не сможет довести конца, не позволит делать необдуманные вещи, принимать решения, в которых не уверен, не разрешит поставить под сомнение собственную компетентность и обвинить в непосвящённости или, что хуже, глупости. Веритас возвращается домой как мышь, пахнет отвратительно, по собственным убеждениям — мышцы тянет, голова всё ещё трещит, а во рту стоит неприятный вкус чужих губ, что потихоньку смешивается с остатками сигареты и превращается в те ощущения, которые многие называют «словно кошка наблевала». Он поворачивает ключ в замочной скважине с той же аккуратностью, с которой хирурги в операционной разрезают важный сосуд, проходит в квартиру, где тишина аж звенит, снимает кроссовки и убирает их на полочку, тянет с головы капюшон и разминает шею. Идёт слишком тихо, почти на цыпочках, мастерски огибая половицы, которые могут скрипеть — выучил это место как таблицу умножения. Добирается до ванной, дёргает дверь и щурится из-за яркого света, а когда наконец открывает глаза, застаёт совершенно голого Авантюрина в своей ванной, где не задёрнута шторка. Тот смотрит на него, вздёрнув одну бровь, смотрит с интересом и без укора, ждёт реакции и улыбается той самой улыбкой, которая озаряет его лицо в моменты шального азарта, будоражащего адреналин в крови. От воды исходит пар, зеркало запотело, а дышать в помещении сложно, ведь влаги в воздухе намного больше, чем атомов кислорода. Рацио просто стоит и смотрит на тело, на татуировку, на мокрые волосы и ноги, на всё, что можно увидеть, а видно достаточно для того, чтобы уши покраснели, чтобы лицо исказилось от невозможности развернуться и закрыть дверь; для того, чтобы новая волна возбуждения накрыла с головой, потому что именно это тело стояло у него перед глазами, пока он потел, изливая душу в совсем другое. — Ты не закрыл дверь, — говорит самое очевидное из всех возможных вариантов начать диалог и ждёт какого-то ответа. — А ты не ночуешь дома, — совершенно бесконфликтно отвечает Авантюрин и подтягивается чуть выше: так, что уровень воды с его груди смещается на солнечное сплетение. Рацио сглатывает, когда чужие коленки уходят под прозрачную гладь. — Наркоту по подъездам раскидываешь? — делает предположение. — Нет, — сухо бросает Веритас, потому что в этой ситуации не готов язвить или ссориться. Всё ещё смотрит, нечасто моргает и прикусывает кончик языка, которым так и норовит облизать губы. Пора бы закрыть дверь с той стороны и спрятаться в комнате, чтобы наблюдать за тем, как движется секундная стрелка на старых часах в деревянной рамке, пока от него самого воняет потом и чужой спермой, пока ощущение грязи обволакивает кожу, заставляя содрогаться от чувства отвращения к самому себе. — Ты либо зайди, либо выйди: сквозняк же, — просит Авантюрин почти шёпотом, потому что громкость голосов тревожит уединение. А Рацио почему-то заходит и прикрывает дверь, снимает толстовку и хмурится: края футболки всё же мятые. — Хочешь присоединиться? — Авантюрин усмехается на грани нервного срыва, потому что ожидал совсем другого. — Мне нужно помыться, — отвечает Веритас так, словно всё это нормальнее, чем чих во время аллергии или глотание во время еды. Снимает носки, отправляя те сразу в стиральную машину, которая в кой-то веки не дребезжит, выстирывая его вещи. — Тебя не смущает, что тут моюсь я? — парирует Авантюрин, собираясь в кучу и наконец краснея, потому что Рацио оголяет торс, выкидывая футболку к носкам, и развязывает штаны. — Мне нужно помыться, — с настойчивостью оглашает Веритас, проговаривая почти по буквам. Он поджимает губы и снимает штаны вместе с трусами, когда Авантюрин додумывается закрыть глаза и отвернуться. Лезет в свою (чужую) ванну, расслабляясь просто от соприкосновения с горячей жидкостью, берёт сиреневую бутылочку, выливает из неё странного цвета мыло, что пахнет лавандой, включает кран, чтобы добавить ещё воды, и пена быстро разрастается по поверхности, перекрывает собой все пятна. Рацио впервые в жизни так старается не смотреть на чужое тело. Он выключает воду, пару секунд держит пальцы на железе и откидывается назад, выпрямляет ноги, насколько это возможно, ставит их по левую сторону от Авантюрина, кладёт мокрые руки на края ванны и смотрит в чужие необычные глаза, в которых блестит что-то едкое, саркастичное и до безумного странное. — Ты не перестаёшь меня удивлять, — восхищается Авантюрин и также выпрямляет ноги по левую сторону от Рацио, кожа к коже. Его зажали, коленки мёрзнут, а он не может отделаться от чувства, что его соблазняют, берут на слабо и осуждают одновременно. Ванна реально тесная, предназначена для одного, но они ютятся вдвоём, потому что Рацио, чёрт его дери, нужно помыться. Они смотрят друг на друга, не опуская взгляд ниже шеи, даже если пена скрывает тела, что всё равно соприкасаются. — Если тебя что-то смущает, покинь комнату, не мешай мне отдыхать, — чётко и ясно. Веритас не даёт шанса возразить, как-то защитить своё право на помыться в одиночестве, потому что всем в этой чёртовой квартире уже давно известно, что именно он принимает ванну ночью, это его время, прописанное даже в расписании. На полочке с шампунями припрятана книга, которую он недавно начал читать — что-то из Агаты Кристи, что-то детективное, что-то банальное, где убийцей окажется дворецкий, — но Рацио всё равно тянется за ней, позволяя Авантюрину рассматривать мышцы тела, позволяя ему фантазировать о чём-то смущающем и необычном. — Так где ты был? — не позволяет даже открыть книгу на месте, где лежит закладка, где-то в самом начале на главе знакомства с персонажами. — Это тебя не касается, — отвечает Веритас, шуршит бумагой и убирает визитку какого-то барбершопа обратно на полку. Он разглаживает страницы, ищет нужное предложение и разминает пальцы ног под водой. — Меня касаются твои бёдра, думаю, мы прошли ту границу, за пределами которой я могу узнать, чем ты занимаешься по ночам, — Авантюрин всё ещё шепчет, но теперь без единой капли возмущения. В нотах его голоса селится пытливость и толика возбуждения, прячущаяся от чужих глаз за мыльной пеной. — По ночам я принимаю ванну, об этом написано в расписании на двери, ты должен был ознакомиться, — ноль эмоций, и градус не повышается, хотя лежат чуть ли не в кипятке. — Невыносим, — на выдохе делится эмоцией Авантюрин, закусывает губу и убирает липкую мокрую чёлку назад. Смотрит куда-то в сторону, на трещины на противоположной стене, на полотенца с пятнами краски для волос — осветляющей, — на крючки и табличку с уточкой, которую нужно вешать с той стороны двери, но об этом не забывает только Топаз. — Как и ты, — Рацио спокойно переворачивает страницу и бежит взглядом по строчкам, зевает в моменте, заражая этим Авантюрина, прикрывает рот рукой, а после возвращает ту к книге, чтобы она не закрывалась. Они лежат в тишине и слушают, как шумит вода где-то в трубах, потому что соседи просыпаются и приступают к утренним ритуалам. Они мнут губы и не краснеют, хотя те части тела, что скрыты под водой, готовы взорваться. Они толкают на неправильные мысли и подводят к черте, после которой пути назад уже не будет. Но Рацио не совершает ошибок, а Авантюрин не хочет быть тем, кто сорвётся первым, ведь для него это уже игра, в которой он готов быть не победителем или участником. Он жаждет стать призом, даже если это будет стоить ему удовольствия от очередного выигрыша. Авантюрин встаёт, когда в глазах начинает темнеть мир, включает душ и смывает с себя пену — в эти минуты дышит тяжело, но почти не моргает, чтобы следить за глазами Веритаса, а тот не отрывается от книги, даже когда на неё попадают капли воды. Авантюрин кутается в полотенце, вытирает голову другим и оставляет мокрые следы своих ног на скрипучих половицах. Рацио же, наконец, начинает дышать полной грудью, кладёт книгу себе на лицо и позволяет коже щёк окраситься в пунцовый рассвет, позволяет ноющим от напряжения мышцам расслабиться, позволяет себе коснуться себя же и разрядить чёртову атмосферу, позволяет ошибку, о которой никто не узнает… Разве что Топаз, которая встретила мокрого Авантюрина в коридоре, а теперь смотрит слипающимися от неушедшего сна глазами на Веритаса, что творит целое цунами в ванне и не видит, кто за ним наблюдает.