Анфилада лингвистических тупиков

— Да почему тебе не плевать на щенка? Логично же, что нужно спасать всех учёных мира! — Щас, ага! То есть ты считаешь, что животные заслуживают жизни меньше, чем люди? — Это учёные, они спасают жизни, несут в мир прогресс, к тому же, если поехать по этому пути, мало того, что учёные умрут, так ещё и опасный вирус распространится по всему миру! Рацио отказывается играть с Авантюрином в Монополию, потому что считает, что у него нет шансов, поэтому они познают мир, решая вопрос вагонетки, что превращается в бойню прямо на глазах. Топаз вжимается в кресло-качалку, ведь именно ей решать, по какой дороге поедет воображаемый поезд в настолке, а её соседи сейчас морды друг другу набьют, лишь бы доказать, что именно их путь должен остаться нетронутым. — Ты живодёр, если думаешь, что жизнь щенка ничего не значит, к тому же, — Авантюрин выкладывает на стол карту с условием прямо над карточкой бедного пёселя, — он потерял маму, когда ему был всего год! Топаз на такой выпад реагирует жёстким умилением, но Рацио выкладывает на поле другую карточку, и перепалка набирает новые обороты, уже на повышенных тонах: — Учёные придумают лечение от рака, как тебе такое? Они должны быть спасены! — Авантюрин качается на бедной табуретке, а Веритасу такая роскошь недоступна, ведь его стул держится благодаря книжкам. Он сжимает кулаки, но лицом сохраняет хладнокровие, смотрит противнику в глаза, а тот своей ухмылкой довольной давит его морально. — У меня тут не только щеночек без мамы, но и её лучшие друзья, а у тебя на пути кроме ученых ещё педофил, что вот-вот подойдёт к детской площадке — хочешь, чтобы дети пострадали? — Авантюрин больше похож на дьявола, который шепчет с плеча всякие гадости, и голос у него такой томный, что Рацио невольно ёрзать начинает. — Если она переедет учёных, она убьёт меня, — Веритас выгибает бровь. — То есть ты не её лучший друг? Она в любом случае убьёт тебя, — Авантюрин водит по носу Рацио оставшимися на руках карточками, опираясь локтями на стол, а тот громко вдыхает и закрывает глаза — видно, что считает до десяти, а может, до двадцати или до ста сразу. — Давайте я просто разделю составы и перееду сразу обоих? — теряет надежду Топаз, которая уже жалеет раз трёхсотый о том, что вообще предложила поиграть в настолки этим вечером. На неё устремляется сразу четыре разъярённых глаза — игроки недовольны таким решением. Азарт полнит их до краёв: оба красные, взмокшие, словно в зале гантели тягают, а не этическую дилемму решают на пониженных тонах, чтобы шумных соседей не заражать — в последнее время они шибко тихие, может, уехали куда. — Ну или успею затормозить, и все останутся живы?.. — предлагает она вариант получше, но это не по правилам, а потому оба решительно отвечают в один голос: — Нет! — и смотрят снова друг на друга, давая волю злобе, что уже не скрыть под маской добропорядочности. Внезапный звонок телефона с западающим на подкорке рингтоном разрывает напряжение. Авантюрин тут же отвлекается, лезет в карман за мобильником, с секунду смотрит на номер и тут же отвечает, вставая из-за стола и выходя с кухни. Топаз провожает его глазами, ловя его мимолётное «это важно», и позволяет себе выдохнуть с облегчением, потому что разнимать драку пока не придётся. Счетовод на её коленях спит своим свинячим сном и горестей не знает, ведь наелся от пуза тем, что ему Авантюрин в миске тщательно помешал. — Да что происходит?! — взрывается она на Веритаса, который словил дзен на какое-то время, а потому вдруг вздрагивает. — Ты сам не свой после его приезда, ведёшь себя как дитё малое! — она громко шепчет, пытливо изучает красные уши соседа и наклоняет голову, чтобы казаться убедительнее. — Он меня бесит, вот и всё, — равнодушно выдыхает Рацио, складывая карточки в коробку и накрывая ту крышкой, на которой кричащими буквами написано «Трамвай смерти». Больше он в эту залупу играть не будет — чревато последствиями. — Ты поэтому с ним в одной ванне купаешься, а потом дрочишь? — запивая пересохшее горло яблочным соком, спрашивает Топаз, а Веритас давится воздухом. — Я всё видела! — Ты… — а ему и говорить-то нечего, с поличным же поймали. Закатывает глаза и складывает руки на груди, всем своим видом демонстрируя нежелание обсуждать данную тему. — Поэтому, да? — продолжает она атаковать нескромными вопросами. — Поэтому пошёл забирать его из прачечной, когда он там застрял, поэтому нашёл тех подонков, что в карты с ним играли, и устроил им кошмар наяву, чтобы они точно выполнили все указания Авантюрина? — Рацио нечего на это ответить. Он молчит и смотрит ей в глаза, как глыба, которой художники человечности придали. — Не лезь не в своё дело, — выставляет личные границы, хотя уже поздно таким заниматься, ведь Топаз знает о нём слишком много, чтобы её можно было вот так опрокидывать чувством вины за превышение полномочий. Они вместе Счетовода заводили, а общий ребёнок уже возводит их отношения в статус, при котором можно по башне стучать за нелепые выходки. — Не моё дело?! — она взмахивает руками в стороны от возмущения, хоть и продолжает шептать. Счетовод на кипише сваливается с её ног и несётся в комнату Авантюрина, откуда доносятся звуки раздражённого разговора, слова которого не разобрать. Там же в этот момент что-то с грохотом сваливается на пол, но, прежде чем Рацио успевает отреагировать, Топаз переключает его внимание на себя: — Ты постоянно не ночуешь дома! Это из-за того, что он тебя бесит?! Раньше ты максимум раз в месяц гонялся за палками, чтобы отдохнуть и разрядиться, а сейчас наяриваешь без продыху, ты вообще спишь? — Следишь за моим графиком сна? — изображает удивление Рацио, наливая яблочный сок себе в стакан. Топаз вот-вот взорвётся от негодования, костяшки на сжатых кулаках белеют — возможно драке всё-таки быть. — Этот наглый припёрся в наш дом и устраивает тут свои порядки, не соблюдает графики, мусорит, двигает вещи, мешает, он всё рушит, — объясняет Веритас. — Он просто живёт, своей жизнью живёт, даже не лезет к нам! Мы сами его приглашаем! — она-таки даёт подзатыльник Рацио, встаёт из-за стола, видимо, чтобы жестикулировать было проще, ходит из угла в угол и причитает. — Он толком из комнаты не выходит, сам по себе тусуется, не шумит, не буянит, не пьёт, к тому же оплачивает слишком дохрена. Он затарил нам весь холодильник, оплатил задолженность по коммуналке, помог мне внести платёжку по кредитке за этот гребучий маникюрный столик, что всё никак себя не окупит! — дышит разъярённо, очень быстро, поджимает губы и стискивает зубы. Чёлка лезет в глаза, края домашних шорт топорщатся в разные стороны. — И поэтому я должен холить его и лелеять? — Веритас пьёт яблочный сок, словно виски со льдом, садится вполоборота, закидывает голень на колено и опирается локтём на стол. — Потому что теперь он наш ходячий кошелёк? — Веди себя по-человечески, он с тобой в одной команде, помогает, чем может, ты должен его понимать, он такой же гей, как мы! — ещё чуть-чуть, и она точно начнёт орать, несмотря на то, что ругани Авантюрина из соседней комнаты больше не слышно. — Что это за дебильный фанфик, который никто никогда не напишет? — Вы не такие же, как я, — ставит дилемму ребром Рацио. — Вас не избивали в подворотнях из-за слухов, от вас не отказались родители, вам не исписывали парты проклятиями, вас не собирались отчислить только за ориентацию! — но Рацио повышает голос первым. — Вас бросили партнёры, и вы сбежали, поджав хвосты, а меня не принимают в университеты, мне не дают работу, меня гонят из магазинов, поджидают за углом, чтобы огреть по голове только за то, что я существую… — замирает в момент, когда чужая рука ложится на плечо и крепко его сжимает, но не сочувствующе, а угрожающе. — Ты ничего не знаешь, но бросаешься подобными словами? — Авантюрин мурлыкает в своей манере, говорит с улыбкой на лице, не меняет проникновенный взгляд необычных глаз на что-то другое, но в голосе звенит нечто неумолимо болезненное. — Я знаю больше тебя, намного больше, — холодно бросает Веритас, демонстративно сбрасывая с плеча чужую ладонь. Он встаёт с места и осаждает Авантюрина — смотрит сверху вниз, расправляет плечи — это то, чего он добился, сломав себя и свою жизнь: тело, которое никто не тронет, тело, которое может себя защитить. — Ты знаешь, что мне только что звонил отец, чтобы сообщить, сколько я должен ему заплатить за сорванную свадьбу? — Авантюрин многозначительно наклоняет голову, не теряя шарма своей хитрой ухмылки. В секунду рушится нечто крепкое внутри этого дома, что трещит по швам от неразрешённых конфликтов. Земля из-под ног уходит. Топаз опирается на кухонную столешницу, потому что душа холодеет и ноги немеют. Она сглатывает, а в глазах её прекрасных затихает Вселенная, ведь она тоже ничего не знает — ей не открываются, не позволяют пройти дальше тех стен, которые эти двое выстраивают вокруг себя, чтобы не пропустить и малейшего толчка исподтишка. — Ты говорил, что переехал, чтобы от парня сбежать, — парирует Рацио, продолжая сверлить взглядом объект своей ненависти, а Авантюрин облизывает нижнюю губу, зажимая её между зубами, и тихонько смеётся. Ещё чёлка запутана, кольца на пальцах перекручены, а военный жетон на груди повёрнут задней стороной. — Все лгут, — выгибает он бровь и только ближе становится к Веритасу, у которого стопы прирастают к полу сквозь тапочки, а руки, спрятанные в карманы, терпят на себе уколы мнимых иголок из-за того, что он наконец ослабляет хватку и кровь начинает приливать к кончикам пальцев. — Это парни от меня убегают, потому что я хочу слишком много секса, — пожимает плечами. — А переехал я потому, что сорвал собственную свадьбу каминг-аутом, после чего мой отец вычеркнул меня из семьи благодаря юристам, а теперь он требует компенсацию за то, что они устроили для меня праздник, — он жестами показывает кавычки и позволяет своим пальцам пробежаться по чужому торсу, что скрыт под идеально выглаженной домашней футболкой без пятен. — Против моей воли. — Откуда мне знать, что ты и сейчас не врёшь? — Рацио держится неприступным островом в самом сердце бушующего океана. Топаз прячет глаза за чёлкой, пока Счетовод трётся о её ноги, просясь на ручки. Она сжимает пальцами столешницу, на которую опирается, и не может сдержать эту тревогу, которая разливается по телу волнами, заставляя потеть и холодеть одновременно, она сглатывает ком в горле и слышит, как бьётся собственное сердце. — Ты можешь мне не верить, — Авантюрин хохочет, его аж трясёт. Он кусает щёку изнутри и кривляется неестественно, словно это нервный тик, тихий отлив перед наводнением — при этом он всё ещё улыбается, хотя губы так и просятся вниз из-за слёз, скопившихся во внутренних уголках глаз. — Я ведь пиздабол от Бога, — кивает и сжимает чужую футболку пальцами, опускает голову, потому что Веритас смотрит на него, как на последнего отброса — дырявит неверием и раздражённостью. — Так и есть, — выдыхает Рацио совершенно спокойно, чувствуя, насколько же давит этот дискомфорт на плечи, насколько душно в комнате, где форточка открыта навстречу желанию перекурить. — Себе только не ври. Он кладёт тяжелую ладонь на чужую макушку, приглаживает волосы к затылку и рывком притягивает Авантюрина к себе. Обнимает второй рукой, укладывая пальцы между лопаток, и утыкает чужие глаза себе в плечо, чувствуя, как футболка становится мокрой. Нет… Авантюрин не плачет, не позволяет себе, ведь он прошёл через весь этот ад не для того, чтобы рыдать на плече парня, который ненавидит его всем сердцем. Не для того, чтобы показывать свои эмоции девчонке без проблем и свинье, купающейся в любви. Он всхлипывает, позволяя улыбке исчезнуть с лица, жмёт зубы друг к другу до боли в дёснах, тянет вниз чужую футболку, держится за неё сразу двумя руками, словно это единственная вещь на свете, что способна вытащить его со дна, на которое он опускается так медленно, что успевает разлагаться по пути, при этом всё ещё вдыхая этот приятный запах чужого геля для душа, смешанного с дешёвыми сигаретами. Рацио украдкой пробегается взглядом по Топаз, а та смотрит в другую сторону, куда-то на батарею, и вздрагивает, когда Авантюрин начинает просто орать, разрушая последние капли сдержанности. Наконец отдаёт всю свою волю эмоциям, копившимся внутри него так долго. Нетрудно после такого выброса поверить в искренность последних слов, нетрудно прижать к себе сильнее, даже если в ушах звенит, нетрудно на инстинкте поцеловать куда-то в волосы выше виска, подхватить на руки, заметив эти слёзы, что льются градом без чужого ведома, без желания, без возможности остановить их даже титаническим усилием. — Ну всё, тише, — кривится Веритас от бессилия и невозможности правильно среагировать на подобное, — хватит, — просит, а лицо всё ещё стынет холодом, словно он статуя, внутри которой пространство залито самым непробиваемым камнем во Вселенной — криптонитом или анаптаниумом — чем угодно, чем-то, через что Авантюрин никогда не пробьётся, даже если отдаст всего себя, даже если разложит каждую свою травму на блюдечке. Рацио несёт его с кухни в свою комнату, кладёт на низкую кровать, что на самом деле лишь матрас, и садится поперёк него на подушку в изголовье, чтобы положить голову Авантюрина себе на колени. Тот сжимается в позу эмбриона, старается занимать как можно меньше места, ведь привык к замкнутым пространствам. Подтягивает ноги к животу, держится руками за чужие штаны и утыкается носом в крепкий торс. Дверь за ними закрывается сама собой из-за сквозняка, громко хлопает, а звук разносится эхом по коридору, тревожит покой одинокой слезы на щеке беспомощной соседки, что весь этот сыр-бор начала из прихоти — думала узнать чуточку больше. Она, возможно, тупо хотела, чтобы Рацио признался, что Авантюрин ему нравится, возможно, хотела поехидничать и увидеть, как тот краснеет от осознания собственных чувств. Топаз надувает щёки и шумно выдыхает, позволяя себе улыбку. Она наконец берёт назойливого Счетовода на руки, целует его в пузико и прижимает к щеке, а тот пятачком тыкает её в нос. — Всё наладится, всё будет хорошо, — уговаривает она Вселенную, уговаривает себя. Веритас же гладит Авантюрина по волосам, а грустным взглядом перечитывает названия книг на корешках, что слишком ровно, словно по линейке, стоят в разломанном шкафу напротив. Он замечает, что один из учебников находится не на своём месте. Длинная лампочка над столом с жёлтым светом слетела с петель и висит одной стороной, а белая шахматная фигура королевы стоит на игральной доске так, что чёрный король загнан в ловушку, хотя эту партию уже давно никто не трогал. Обои, которые Рацио сам переклеивал, отваливаются в углу. У стены один из холстов, что всегда стоят ровно друг за другом, упал на длинное ребро и выглядывает из общего массива. Банка с мелочью не закрыта крышкой, потому что монетами переполнена. Шкаф чуть приоткрыт, ведь одежда висит неправильно, а зеркало заляпано отпечатками пальцев. Всё это заставляет Рацио наконец обратить внимание на то, что окружает его изо дня в день — его жизнь всегда была идеальна: он поддерживал чистоту, тщательно следил за порядком в голове, учёбе, вокруг себя и графиком своей деятельности, а теперь невольно сходит с рельс, по которым катился так долго, не переключая стрелку. И сейчас, гладя по волосам уже спящего Авантюрина — первого человека в жизни, которому позволил лежать в своей комнате на своей кровати, Веритас понимает, что система не сломлена, но трещина пошла.