Поляморя

По стеклу в неравномерном порядке били капли. Кап, кап, ручьями стекали вниз, проводя мокрые искаженные следы. Виллоу сидела напротив, переодически кидала озабоченные взгляды то на это, то на вход. Ливень, пришедший с редким громом, удушал с самого раннего утра. Были опасения, что треклятая вода наконец просачится через окно и зальет пол, или польет через дверь... Благо дождь был косым, а выступ в горе, где находилось жилище, стоял под углом, выходящий холм над входом мош отводить потоки воды в нескольких метрах от "крыльца", таким образом образуя козырек. Виллоу не боялась воды, все таки в её венах циркулирует не только кровь, скорее заботило сухое жилище, и хотелось бы, чтобы оно таким и оставалось. Но и помимо этих забот Виллоу была взвинчена совершенно другим. Она второй раз за эти месяцы задремала одна(еле как уснула, между прочим!); но, если первый раз был полностью по идиотской инициативе Анджело, то сегодня был особый случай. Позапрошлым вечером она вернулась домой поздно, полностью уставшая и расстроенная. Будто ей весь день показывали, как её мальков топчат и давят, давя при этом её озабоченность и ответственность, чувства, которые она сама назвала и четко вывела, избегая всяких идиотских сравнений аля: "привязанность" или "любовь". Было бы смешно предполагать, что она могла бы тосковать по размазанным некрасиво на асфальте Черешне или Опухоли, это была бы уже тревога, караул! О какой тоске по вампирскому кривому носу или худым бледным рукам к черту может идти речь? В общем, пришла и рухнула на постель, будто получила выстрел в спину. И Анджело, как её самый верный друг, и самый ленивый и скучающий, озаботился девушкой. Но на прилипшие вопросы о её здоровье, она лишь отмахивалась и шипела. Как бы то ни было, но видеть заспанную намыленную морду того, к кому она ревновала того самого(она боится даже произносить имя в мыслях!), было отвратительно. Он ухаживал за ней, попровлял одеяло, подносил к кровати еду, и пытался даже присесть к девушке и погладить! Она чувствовала, что он хотел её успокоить, но собственные установки не позволили и приказала Анджело тупо покинуть дом и дать время на подумать. Но когда же, ни через час, ни к полуночи, ни на следующий день он не явился назад, Виллоу совершенно твердо убедилась, что он умчал к её любовнику. Это ощущалось с родни предательства... Как так можно было поступить? Вот если она увидит полукомара ещё хоть раз в жизни, точно схватит его, отломает крылья и придушит к лешевой матери. Никакого очередного прощения. Когда дождь прекратится?! Близился вечер. На улице было совершенно темно, серые тучи скрыли вечернее небо. От грохотания грома потрясывало дом. Уставая от внутренних терзаний, настигнувших её нелепую жизнь так неожиданно и мучавших уже вторые сутки, у Виллоу не полусалось усмуриться. Она не могла поверить, что позволяет себе что-то чувствовать к тупому смертному. Ну, не совсем смертному... Неважно! Ещё и полукомар бессмертный. Чем ли не точки соприкосновения для них двоих! А ей всего-то 25! И не факт, что завтра её не хватит редкая неизличимая болезнь, или по дороге в город не выскочит дикий зверь, жрущий рыб, ей подобных, как семечки. Ещё у них носы длинные и кривые, кстати. А у неё вообще такого нет! Взвыв, царапая голову, Виллоу подскочила и стала сдирать вещи Анджело, кидать и мять все, что попадалось на глаза. От чего-то она не могла найти лук, но под руку попадалось и другое. Гремело на улице, глухо обивалась пенистые волны о холм, земля вдруг стала пропадать. Золотой обод на небе и тени синих берез отражались оттовсюду, трава и кочки словно начали утопать в маленьком море. Все благополучно валялось на полу, изодранное и испорченное. В пыли и грязи затесался маленький тетрадный альбом. На испачканной обложке синими чернилами были выведены красивые, словно с летописи, заглавние буквы: "ДНЕВНИК. Виллоу нельзя читать!!!!". К сожалению, девушка в злости не увидала столь ценный предмет и принялась уже за свои вещи. От чего-то громить собственный дом было приятно. Выплескивать гнев таким образом казалось занятно, но ни когда она коснулась своей самодельной кровати и не отдернула руку, так, будто испугалась обжечь пальцы. Приятное приятным, но портить любимую постель она не решилась. Присев, выждав мгновение, она представила гробовщика, чтобы убедиться в его всяких неприятных, по её фальшивым представлениям, вещах, способних только отторгать. Но пытливое воображение дорисовало картину: Мортис стоит, черная высокая фигура. Он холоден, как метал и поднимает свою лопату изящной рукой; угольний плащ вытягивается в сторону, напоминая крыло хищного ночного зверя; тысячи могильных плит простилается под высокой фигурой, и все веет блистающей невозмутимостью и мертвой роскошью. Виллоу завопила, когда вдруг рядом нарисовалась её маленькая озлобленная фигурка, и подскочив, начала мерить шагами пол. Все это выглядело донельзя нелепо, как же она нелепа! Вдруг под стопою, напротив входа, плестнуло. Босая нога мгновенно покрылась чешуей, вода на полу оказалась холодной. Глянув на вход, девушка заметила как на огромном куске старого пледа, котори закрывал вход в жилище, росло посередине большое темное пятно, а по полу, через щель, текла вода. С опасением, высунув голову наружу, Виллоу ужаснулась: вокруг стояла вода. Дождь лил, было темно и ничего не видно сквозь льющий занавес, вода все прднималась, просачиваясь в жилище. Вернувшись, поднялась паника. Амфибия оглядела срач, который устроила ранее, в поисках чего-то, что можно было бы подложить под дверь. Под руки попалась одежда, она тут же была кинута и мгновенно пропиталась водой. Оказалось этого мало, воды стало лишь больше и лужа стала растекаться дальше, до середины жилища.       – Твоего лешего! Батькины икрины. Засуетившись, Виллоу запнулась о груду вещичек и повалилась на пол, виском задевая круглый угол стола-пня. Зашипев от боли, она почувствовала как её ладони утопают в воде. Уровень его стал выше, удивительно стремительно, подул ветер, а снаружи бил гром. Многочисленный хлам на полу веселыми корабликами поплил, у стен били маленькие волны, которые поднимала бегающая по воде Виллоу. Она все не знала за что уцепиться, что подхватить: на постели Анджело скопились мокрые вещи, разваливалась куча, в которой была и одежка и мелкие пожитки, но места остальному не хватало; полки тоже оказались забиты; излюбленная кровать из мха промокла, некоторый внутренний сор стал выплывать изнутри; стол-пень, так же заставленный взмокшими вещами, сам принялся плыть, поднимаясь вместе с водой. Схватившись за голову, осмотревшись, Виллоу подкосились ноги. Она уже сама плавала, её ноги перестали касаться пола и тогда она, подхватив Златую Ракушку, начала грести к выходу. Выплыв, в лицо ударил ледяной дождь, на сером, темнеющем небе, сверкали молнии. Положение казалось бедственным, поэтому она нырнула и, касаясь холма, поплыла вокруг него от выхода. Под водой ничего не было видно, мимо проплывали ветви и камни, какая-то муть и мусор. На поверхности сильно бил дождь и поднимал волни, в ушах стоял звон. Вот мимо проплыла банка из под какого-то молочного продукта, Виллоу узнала в ней свой держатель заколок. Вот так она плавала, пытаясь осматреть местность, которая ещё недавно была мягкой поляной, освещенной солнцем. Когда же ей в глаз попала не-то ветка, не то какая-то палка, она юркнула на самое дно, под холм и прижав Златую Ракушку, свернулась калачиком и закрыла глаза. До самого утра продержалась амфибия на дне нового моря, затем, когда утихло на поверхности и запела птица, всплыла. Рядом стол холм, его край, среди коринчневих верхушек деревьев и елей. Сырая трава была холодной, темнеющей. Когда же Виллоу забралась на нее, она ощутила себя невероятно потерянной, брошенной в самую середину голубоко океана. Рядом проплывали когда-то принадлежавшие ей вещи, которые она копила на протяжении четырех лет, что-то испаганилось до неузнаваемости, почернело и развалилось. Зацепившись мокрым глазом за предмет, она потянулась за ним. Это была тетрадь. Вяло положив ее себе на колени, она всмотрелась в обложку, по ней синими красками растекались кляксы, вероятно, когда-то они были буквами. Виллоу медленно попробовала раскрыть листы, сухая бумага стала походить на тяжелую влажную гармошку, а внутри все плыло и порывалось узорами и пятнами. Листает она тетрадь, отделяя каждый листик, аккуратно пальцами касаясь краев, с некоторой нежностью проводит руками вдоль, но глаза её пусты. Нет смысла больше ни в этой тетрадке, хранившей, вероятно, что-то личное и важное, ни в том, что находилось под девушкой, внутри холма. Так и сидела она, прижимая к груди ледяную Златую ракушку, не чувствуя ни ветра, ни дрожи, в которой содрогалось её тело и тряслись руки, и не слышала как приближался к ней звук, отдаленно напоминающий знакомое комаринное жжужание.