Снежность

Клонящееся к закату солнце отражалось в озерной глади. Вода была так прозрачна, что видно было, как снуют под нею, сверкая блестящей чешуей, маленькие разноцветные рыбки – красные, голубые, серебристые и даже золотые. Дневной зной не уступил еще места вечерней прохладе, и принцесса осталась в легком открытом платье цвета распускающихся по весне нежных листьев и с небрежно подобранными наверх волосами. Изумруды в ее золотой заколке ослепляюще переливались, бросая на лицо следовавшего за принцессой, как подобает, на шаг позади капитана гвардейцев золотисто-зеленые блики. Он был этому рад: мельтешащие перед глазами пятна непроглядного света не позволяли всецело предаться крамольному любованию нежным изгибом шеи, мягкими линиями почти обнаженных плеч, невыразимо прелестными в своей небрежной естественности завитками медных кудрей, подобных морским волнам, в которые опустилось солнце, без остатка отдав им всё свое рыжее пламя. Принцесса остановилась у воды, где поросший густой мягкой травой берег переходил в узкую золотистую полоску песчаного пляжа, скинула туфельки и объявила: – Я хочу искупаться. Капитан гвардейцев поспешно отвернулся, когда она потянула шнуровку платья. Тихонько прошуршал по песку тонкий батист (один лишь этот звук заставил капитана гвардейцев густо покраснеть, будто он стал свидетелем того, что ему не предназначалось, и был в этом виновен), послышался звонкий, веселый плеск воды и счастливый беспечный смех, от которого сладко защемило сердце. Мучительно захотелось обернуться, увидеть сияющие светлые глаза, озорную улыбку, хрустальный блеск водяных брызг на нежной коже, выбившиеся из прически мокрые солнечно-рыжие пряди, прилипшие к лицу, шее и плечам, точно медные прожилки на молочном фарфоре. Но обернуться означало увидеть принцессу неодетой – это было бы недопустимо. Принцесса стремительно вбежала в воду, взметая фонтаны сверкающих брызг, – сразу по пояс, нисколько не волнуясь о мгновенно промокшей насквозь нижней рубашке. Вода в озере не была холодной, но всегда оставалась чуть прохладнее нагретого солнцем воздуха. В жаркие летние дни погружаться в нее было особенно приятно. Принцесса распустила волосы, ловко запустила заколкой в небрежно брошенную на песке одежду, довольно хихикнула, попав в самый центр водоворота батистовых складок, и уверенно поплыла к середине озера. Вода здесь была невероятно прозрачной, лазурной, точно морская, переливающейся так, как не дано самому дорогому самоцвету. Принцесса любила это озеро – любила чувствовать, как едва ощутимые волны мягко обволакивают тело блаженной прохладой, любила наблюдать сквозь ртутно колеблющееся собственное отражение в сияющей на солнце водной глади за жизнью ее обитателей – рыб, моллюсков, водорослей, любила плескаться в воде, поднимая облака бриллиантовых брызг, а потом весело и совершенно не по этикету, столь строго соблюдаемому капитаном гвардейцев, отфыркиваясь от попавших в нос капель. Одно лишь омрачало наслаждение принцессы: капитан гвардейцев не желал разделить ее веселья. Стоял на берегу, вытянувшись по стойке смирно, точно на парадном построении, и чинно положив руку на эфес меча – даже головы к ней ни разу не повернул! А принцессе так нравились сдержанная, но искренняя улыбка, появлявшаяся временами на его лице, звук его смеха, когда капитан гвардейцев, забывшись на миг, реагировал все-таки на особо странную ее шутку. Мало кто одобрял ее прямолинейный, зачастую провокационный и далеко не всегда соответствующий ее высокому положению юмор. А Эдварду – нравилось. Пусть он и не всегда это показывал. Принцесса желала бы, чтобы он забывался почаще. Но капитан гвардейцев отказывался забываться. Однако принцесса не была бы собой, если бы соглашалась мириться с тем, что ей не по душе. Она развернулась, хлестко шлепнув по воде ладонью, точно рыба хвостом, взметнув очередной сноп брызг, и решительно поплыла к берегу с твердым намерением затащить-таки капитана гвардейцев в озеро. – Эдвард! – она обхватила его руку мокрыми ладонями, оставляя блестящие отпечатки на черном сукне офицерского мундира, и приказала: – Искупайся со мной! – Ваше высочество, это… – начал капитан гвардейцев, по-прежнему упорно отворачиваясь. – Знаю-знаю, было бы вопиющим нарушением этикета, – оборвала его принцесса. И, выдержав краткую паузу, выразительно добавила: – Если бы нас кто-нибудь видел. Но тут никого нет. Давай же, Эдвард, сегодня так жарко! – театрально-капризно проговорила она. Капитану гвардейцев было жарко вовсе не из-за солнца. – Ваше высочество, в мои обязанности входит охранять вас, но не купаться с вами, – мягко заметил он, старательно избегая смотреть на принцессу. – То есть ты не хочешь искупаться со мной? – в голосе принцессы прорезалась обида – на сей раз искренняя, не наигранная. – Я вовсе не имел этого в виду, ваше высочество, – попытался объясниться капитан гвардейцев. Меньше всего он желал бы ее обидеть. И вовсе не потому, что она была принцессой. – Я лишь хотел сказать, что этикет не допускает… – А если я прикажу? – вновь нетерпеливо перебила его принцесса. Капитан гвардейцев прикусил губу. Этого он более всего боялся – и этого более всего желал. Несколько мгновений они молчали – лишь плеск озерных вод нарушал тишину. Принцесса ждала ответа. – Я не посмею ослушаться вашего приказа, – произнес наконец капитан гвардейцев. Голос его прозвучал хрипло: в горле пересохло от волнения. – Кстати, – протянула принцесса, явно довольная ответом, но столь же явно намеренная продлить их мучительно-прекрасную игру, – я что-то запамятовала: разве допускает этикет говорить с особой королевской крови, стоя к ней спиной? Капитану гвардейцев не требовалось смотреть на нее, чтобы как наяву увидеть – или почувствовать?.. – ее хитрый лисий прищур. Он послушно развернулся – и упрямо вперил взор в мыски собственных сапог. Но невольно зацепился взглядом за облепленные влажно поблескивающим золотистым песком узкие девичьи ступни, не прикрытые едва доходящим до колен подолом нижней рубашки. От этого зрелища у капитана гвардейцев перехватило дыхание; он почувствовал, что вновь неотвратимо краснеет. Принцесса же твердым движением взяла его за подбородок, заставляя поднять голову. Капитан гвардейцев ощутил, как по спине бегут мурашки от этого недопустимого прикосновения – и от внимательного взгляда веселых светлых глаз (цвет их никак не удавалось ухватить, сколько ни бились над этим придворные художники: переменчивые, как и сама принцесса, ее глаза отливали то небесной синевой, то морской лазурью, то изумрудным лесным мхом, то нежной зеленью первых весенних побегов, а порою даже лунным серебром – быть может, принцесса с такой искренней любовью и непосредственным восхищением глядела на окружавший ее мир, что глаза ее отражали его неповторимую первозданную красоту). – Так-то лучше, – улыбнулась принцесса. Капитан гвардейцев старался смотреть только на ее лицо: насквозь промокшая тончайшая кисейная рубашка наверняка не оставляла никаких тайн. – Не думала, что мне придется учить тебя придворному этикету – обычно происходит наоборот. А теперь раздевайся! – Чт-то? – капитан гвардейцев поперхнулся воздухом. – Ты предпочитаешь купаться в одежде? – изогнула бровь принцесса. – Я… да, – обреченно ответил капитан гвардейцев, взвесив все варианты и избрав из них наименее вопиюще нарушающий этикет. – Как хочешь, – хихикнула принцесса – и толкнула его в озеро. В сапоги мигом набралось воды, одежда потяжелела и прилипла к телу, но капитан гвардейцев и впрямь почувствовал себя освеженным после жаркого дня в не предусматривавшем ни укороченных рукавов, ни тонких тканей, застегнутом по уставу на все пуговицы офицерском мундире. Мгновение поколебавшись, капитан гвардейцев отстегнул перевязь с мечом и бросил ее на берег – ни чудовищ, ни хищников в озере не водилось, а если бы и водились, принцесса наверняка запретила бы их обижать. – Ну как – правда же, хорошо? – весело спросила она. – Правда, – признался капитан гвардейцев, не сдержав улыбки. Принцесса, хохоча, плеснула в него водой. Вслед за ней капитан гвардейцев переплыл озеро, не теряя из виду горящую задорным язычком пламени в лучах заходящего солнца рыжую макушку, но держась на почтительном расстоянии, чтобы не коснуться ненароком обнаженной руки или ноги принцессы. Конечно, капитан гвардейцев знал, что ее это скорее развеселило бы, нежели оскорбило, но даже нарушения этикета должны иметь какие-никакие границы, как бы ни стремилась принцесса эти границы стереть. Ей это позволительно; ему – нет. Противоположный берег был крут и неприветлив. Его глинистые склоны почти отвесно обрывались вниз, а вгрызающиеся в них корнями деревья тянули к воде узловатые, поросшие почти полностью скрывающим кору темным мхом ветви, будто осознанно сплетавшиеся в толстую, кривую решетку. Сквозь этот природный заслон под силу было проникнуть разве что птице да мелкому зверьку, но никак не человеку. Ноги без труда нащупывали дно, однако добраться до суши, не прибегая к помощи магии и оружия, здесь было бы невозможно. Резко контрастируя с суровым, мрачным видом берега, на воде покачивались удивительной красоты кувшинки: вдоль древесной «решетки» тянулась полоса мелководья, тесно заросшая плотными округлыми листьями, на которых покоились крупные чашечки белых и желтых цветков. – Такие красивые… – завороженно проговорила принцесса. Она сорвала несколько кувшинок, сунула букет в руки капитану гвардейцев и повелела – скорее даже попросила, ибо голос ее звучал заметно мягче, чем обычно, как случалось всегда, если принцесса была чем-то глубоко очарована: – Вплети их в мои волосы. Не дожидаясь ответа, принцесса развернулась к капитану гвардейцев спиной и выжидающе замерла. Она стояла по пояс в воде, окруженная ореолом рыжих, как ее волосы, солнечных лучей, рассеянно гладя поверхность озера, точно шерстку любимого питомца, и легкие волны, гонимые едва ощутимым ветерком, нежно целовали ее ладони. Рубашка сползла, обнажив худенькое округлое плечо. Капитан гвардейцев поспешно перевел взгляд на влажные, слегка взъерошенные волосы, волнами расплавленной меди спадающие на спину принцессы. Он медлил, не смея прикоснуться к ним и одновременно с затаенным восторгом осознавая неотвратимость этого прикосновения. Наконец он взял холодеющими от волнения пальцами мокрую солнечную прядь и аккуратно вплел в нее стебелек цветка – собственные руки показались неприлично грубыми, контрастируя с шелком волос принцессы не менее явственно, чем неказистая строгость холодного берега с ярким великолепием растущих возле него кувшинок. Возникло искушение ущипнуть себя – слишком уж происходящее напоминало счастливый сладкий сон, после которого будет невыносимо больно проснуться. Капитан гвардейцев был привычен к боли, но отнюдь не уверен, что ему по силам вынести эту. С бешено колотящимся сердцем он осторожно переплетал влажные завитки расплавленной меди с гибкими зелеными стеблями. При каждом случайном смазанном прикосновении к шее или плечу принцессы по спине колким ознобом пробегали мурашки. Капитан гвардейцев остро ощущал недопустимость происходящего – и вместе с тем наслаждался каждым мигом. Прикасаться к принцессе было все равно что согреваться у костра после долгого перехода по холодному промозглому лесу – как лишь приблизившись к огню ощущаешь, насколько отчаянно нуждалось в тепле замерзшее, одеревеневшее тело, так лишь сейчас капитан гвардейцев осознавал, как мучительно тосковало по этим прикосновениям его сердце, запертое на тысячу замков строгого устава и скованное льдом неукоснительного подчинения этикету, но все еще живое вопреки всем усилиям своего обладателя. Кувшинки сплелись в корону. Капитан гвардейцев сам не заметил, как это вышло – чаши цветков под его руками будто сами собой выстроились полукругом, обрамив голову принцессы благоухающим кружевным венцом. Принцесса с любопытством взглянула на свое отражение в воде. – Как красиво, – негромко проговорила она. И, повернувшись к капитану гвардейцев, спросила, дотронувшись до одного из венчавших ее чело цветков: – Правда же, такая корона куда лучше золотой? – Если вам так угодно, ваше высочество, – с легким поклоном ответил капитан гвардейцев. Принцесса нахмурилась – ответ ее явно не устроил. Принцессу вообще редко устраивало то, что предписывал придворный этикет. Как-то раз она сказала капитану гвардейцев, что ее душат любые рамки и лучше бы их не было вовсе. Капитан гвардейцев понимал ее чувства, но не разделял ее выводов. «Если бы все люди делали лишь то, что хотят – королевство потонуло бы в беспорядках», – возразил тогда он, уже усвоивший, что принцесса предпочитает честную полемику елейному поддакиванию. «А по-моему, ты думаешь о людях гораздо хуже, чем они есть на самом деле», – беспечно отозвалась принцесса. Капитан гвардейцев не стал ее разубеждать. В конце концов, быть может, если видеть в людях хорошее – они и впрямь станут лучше?.. – Опять ты изображаешь, – недовольно проговорила принцесса. – Что изображаю, ваше высочество? – Деревянного придворного, которого ничто не волнует, кроме скучных светских бесед и занудного этикета. – Но я и есть придворный, ваше высочество. – Придворный ты во дворце. А со мной ты именно что изображаешь, – с нажимом произнесла принцесса. – Да еще и притворяешься, будто тебе нет до меня дела – это, знаешь ли, весьма обидно. – Ваше высочество, я… – капитан гвардейцев запнулся, подбирая слова. Необходимо было объясниться – и в то же время никак нельзя было сказать лишнее. – Клянусь, менее всего я желал вас обидеть. Но если я не буду… – он чуть не сказал «изображать», в последний миг спохватившись, что не пристало употреблять в разговоре с принцессой выражения столь фривольные, даже если она сама их использует, – если я не буду строго следовать этикету – мне не позволят оставаться рядом с вами. Это было чистой правдой: появись у королевской четы малейшее подозрение, что капитан гвардейцев столь трепетно заботится о принцессе вовсе не из фанатичной верности короне – его тотчас сошлют на дальние рубежи, дабы уберечь наследницу престола от неприличествующего ей увлечения. И он никогда больше ее не увидит. Нет, пусть лучше все остается так, как есть. Пусть принцесса нарушает этикет – она в своем праве. Он же будет ловить каждую ее озорную улыбку, каждый взгляд веселых глаз, каждое прикосновение ее рук – это уже гораздо больше, чем он может притязать. Принцесса склонила голову набок и задумчиво посмотрела на капитана гвардейцев. – Вот чего ты боишься, – медленно проговорила она, и по неуловимому изменению в тоне ее голоса капитан гвардейцев понял, что на сей раз принцесса ответом довольна. Быть может, из его слов она поняла куда больше, чем он вправе был сказать. Капитан гвардейцев чувствовал себя так, будто с него спали тяжелые кандалы, в которые он сам добровольно себя заковал, в которых привык двигаться, дышать, жить, притерпевшись к их сковывающей тяжести и лишь освободившись осознав, как сильно она пригибала его к земле. – Только этого, ваше высочество, – негромко ответил он – со светлой печалью, но без тени сожаления. Принцесса взяла его за руку, переплела их мокрые пальцы. У капитана гвардейцев в который раз перехватило дыхание от ее прикосновения – есть вещи, к которым невозможно привыкнуть. Принцесса часто нарушала этикет – принцессам многое позволено. Капитан гвардейцев же не смел – даже зная, что она ждет от него этого нарушения. – Скажи, Эдвард, – светлые глаза под прозрачной кружевной тенью кувшинкового венца смотрели непривычно серьезно, – ты хотел бы меня поцеловать? Капитан гвардейцев замер, обезоруженный прямотой принцессы. Что он мог ответить? Что он жаждет этого более всего на свете? Что мечтает об этом многие месяцы? Что не задумываясь отдал бы жизнь за единственное прикосновение ее губ?.. Но с языка сорвалось лишь почтительное и нескрываемо горькое: – Я не посмею, ваше высочество. Принцесса взглянула на капитана гвардейцев с вызовом, но без гнева. – А я – посмею, – твердо сказала она, резким и одновременно удивительным образом нежным движением обвивая рукой его шею. У губ принцессы был вкус свежих ягод и озерной воды. Она целовала его мягко и неспешно, точно изысканный десерт смаковала. Прохладный травянистый аромат кувшинок окутывал их облаком влажной свежести, точно тончайший дурман. Капитану гвардейцев казалось, будто мир вокруг на время перестал существовать. Нежно касаясь губами губ принцессы, окончательно сдавшись на ее милость, он едва замечал собственную дерзость, порожденную счастливой лихорадкой поцелуя, – кажется, он обнял ее за талию, прижимая к себе осторожно, точно хрупкий цветок, чувствуя тепло ее тела сквозь тонкую ткань промокшей рубашки; кажется, он гладил ее по щеке, благоговейно касаясь кончиками пальцев бархатистой кожи… кажется, он позволил себе напрочь забыть об этикете – и ни единого мига об этом не жалел. – Надеюсь, ты не собираешься сказать, что это было вопиющим нарушением этикета, которое нам ни под каким предлогом не следует повторять, – промурлыкала принцесса, прижимаясь щекой к его груди. – Ваше высочество… – Ты невыносим, Эдвард! Зови же меня наконец по имени! – Хорошо, ваше… – И как ты только в гвардию попал с таким-то умением подчиняться приказам, – рассмеялась принцесса. – Кажется, потому, что я хороший воин, – сдержанно улыбнулся капитан гвардейцев, радуясь про себя тому, что их отношения, судя по привычным беспечно-насмешливым интонациям принцессы, остались в прежнем русле. Краснеть от ее провокационных шуток, слышать ее смех – капитан гвардейцев ни за что не променял бы это на томные вздохи и изысканно-витиеватые признания в любви со страниц старинных романов. Он попытался все-таки выполнить приказ – ни разу прежде не произнесенное вслух имя скользнуло по языку прохладной долькой заморского фрукта, голос подвел, прозвучал почти шепотом, нежным и едва ли не благоговейным: – Алиса.