Ты и я

Выпроводив гостей, задумавших учить врачей, как правильно оперировать их родственника, Павлова ещё долго смотрела на дверь. Только опустила плечи — держать спину прямо с каждым днём становилось всё труднее: не столько из-за особенностей позвоночника, сколько из-за градом сыпящихся ударов судьбы. Сложила руки в замок — те отчего-то замёрзли так, что лёд расползался по всему телу, сковывал и напоминал, как страшно не чувствовать. — Что-то ещё? — спросила, не отнимая взгляда от сплетения ледяных пальцев, когда услышала шорох открывающейся двери и подумала, что её эпопея из обвинений и угроз ещё не закончилась. Только вошедший не поспешил отвечать, и Ирина подняла глаза. Лёд треснул, вонзаясь изнутри тысячей мелких осколков, — такой жар прилил к её сердцу. Глаза защипало, заволокло слёзной пеленой. Может, сошла с ума? Может, совсем потеряла себя и начала видеть миражи? Не мог же её муж, лежащий в другом отделении после операции, снова узнавший грань жизни и смерти, стоять посреди её кабинета… Не мог же? — Гена? Ты… Ты что здесь делаешь? — Привет, — Кривицкий, бледный, осунувшийся, завёрнутый в махровый халат, медленно подошёл к столу. — Гена! — подлетев к нему, обхватив за локоть (в надежде: если и падать, то вместе), Ирина невесомо прижалась к его щеке, зажмуривая глаза и роняя собравшиеся слёзы. — Ты зачем встал? Тебя кто отпустил? — Холодная какая… Замёрзла? — не без усилий приподняв руку, он несколько раз провёл по её спине. — Увидеть тебя хотел. Ты почти не приходишь. — Я? Я не прихожу? Меня не пускают! Говорят, я заставляю тебя нервничать своим видом. — Тебя — и не пускают? — он мягко, как только мог, чтобы не было неприятно, рассмеялся. — Ты же лбом все стенки глухие прошибаешь. Не верю! — Я сейчас этим лбом… Кто там у тебя сегодня в отделении? Пойдём, поговорим. — Ир, ну перестань! Я уже сколько лежу… Залежался! — Сколько нужно — столько и будешь. Нет, и как тебя только никто не перехватил… Уму непостижимо! Я им сейчас всем устрою, подожди, подожди… — Ир! Вину признаю. А больше никто! В сговоре ни с кем не состоял. Разве что… немного природного обаяния? Но какие могут быть преграды для соскучившегося мужа! — Обаятельный мой… — растворив и гнев, и нервную дрожь потрясения, и хроническую усталость в счастье видеть его улыбающимся, Павлова усмехнулась сама. — Ты ненормальный, Гена, просто ненормальный… — Я тоже рад тебя видеть, — несмотря на то, что послеоперационной шов всё ещё тянуло, Кривицкий только крепче прижал её, спрятавшую лицо где-то у него на плече, к себе.