Чужаки

От неминуемой катастрофы его отделяли всего несколько метров и несколько секунд. Бьющее канонаду сердце словно бы разрослось по всему организму: стучало и в груди, и в висках, и где-то в животе единовременно. Он прыгнул за угол дома, потянув за собой свою спутницу. — Рипп, какого… — Тише! — шикнул юноша, толкнув подругу глубже в проулок. — Там мой отец. Подростки опасливо выглянули из-за угла, боясь выдать себя одним дыханием. Грант, на благо их не заметив, вскоре скрылся в дверях дома. Рипп и Сара обеспокоенно переглянулись. — Это же дом Лазло Кьюриоса, который дядя Джонни? Что он, чёрт возьми, тут забыл? — осмелилась спросить Сара, когда они наконец-то смогли выдохнуть. — Без понятия! Я Лазло знаю: он классный мужик, со всеми ладит, но явно не с папашей моим, потому что тот вообще ни с кем нормально общаться не умеет. И если он к Лазло зачем-то попёрся, то явно не в гости на чай. — Смотри, это окно кухни. Можем попробовать поглядеть, — предложила Сара, кивнув головой в сторону пластиковой рамой по правую сторону от них. — С ума сошла? А если он нас спалит? — Окей, я могу и одна это провернуть. С этими словами Сара сделала шаг в сторону, остановившись у самого края окна. Уперевшись руками в кирпичную кладку стены, она выглянула из-за стены и замерла, не рискуя делать ни малейшего движения. Ей чертовски повезло: генерал и Кьюриос расположились на кухне, причём в такой конфигурации, что первый сидел спиной к окну. Хотя слух Сары был напряжён до предела, ей всё никак не удавалось подслушать, о чём шёл разговор между мужчинами: совершенно очевидно, что они не оставили бы форточку открытой. Девушка услышала шорох поблизости и чуть не подпрыгнула от испуга, рискуя выдать себя, но то был всего лишь Рипп, расположившийся рядом на корточках, под окном. Сара с гнева отвесила другу лёгкий подзатыльник, немало смутившись: сейчас его уровень глаз пролегал прямо по уровню подола её юбки. Рипп, благо, чуть приподнялся: теперь по ту сторону окна наверняка можно было разглядеть его пучок на макушке. Они вновь затаили дыхание. Беседа Гранта и Кьюриоса продлилась недолго: скоро они покинули кухню. Рипп и Сара гуськом прошли к другому окну — на этот раз в тесном кабинете Лазло (не повезло же ему с открывающимися видами) — и продолжили слежку. Сейчас Кьюриос рылся в письменном столе, пытаясь, видимо, что-то отыскать, пока Грант терпеливо ждал, стоя мрачной тенью за спиной учёного. Наконец, Лазло повернулся к генералу и что-то ему сказал, на что последний удовлетворительно кивнул. Они продолжали разговор ещё какое-то время, пока Грант не вышел из комнаты — на сей раз один. Со стороны фасада дома послышался шум: это громыхнула входная дверь. Друзья посеменили к противоположной стене дома, не выходившей на дорогу. Когда вдали раздался визг генеральского минивэна, они наконец-то смогли выйти из своего укрытия. — Как думаешь, о чём они трепались? — спросила Сара друга. — Я слышал. Отец попросил Лазло помочь ему выйти на контакт с пришельцами. Лазло сказал, что у него есть какая-то приблуда для того, чтобы с ними связаться, но её нужно допилить, потому что в прошлый раз она чуть не взорвалась. Выкрутился, короче. Папа его на счётчик поставил: не будет этой фигни через неделю — хана Лазло. — Нихрена ж себе! А чего твоему папе приспичило к пришельцам подкатывать? — Я-то откуда знаю? — всплеснул руками Рипп. — Может, лично у них спросить, какого хрена у нас на Дивизион метеориты падают? Кто ж их кидает, если не пришельцы? — Н-да, одна задница за другой. — И не говори, — подтвердила Сара. — Ну как, идём дальше? Друзья продолжили путь, по дороге продолжая обсуждать развернувшуюся перед ними сцену в доме Лазло. Наконец, дорога привела их к небольшому жилищу близ молитвенного дома в Дэдтри — там жил преподобный отец Коллинз. Они неловко постучали в потрескавшуюся деревянную дверь и в ожидании хозяина то и дело поглядывали в сторону кладбища дома собраний. Очень скоро на пороге их встретил отец Коллинз: в мирском облачении, но всё такой же длиннобородый. Он тепло поприветствовал подростков и предложил им войти, но, как оказалось, они были не единственными гостями священника: у кофейного столика, где была разложена шахматная доска, прямо на полу сидела уже знакомая друзьям зомби. Несмотря на то, что Риппу и Саре уже доводилось встречать Эдит, они всё же вздрогнули, завидев фигуру зомби. Больше того, сама мизансцена несколько сбивала с толку: нечасто можно увидеть, как священник и оживший мертвец чинно играют в шахматы. Карно, кажется, была довольна такой реакцией, расплывшись в жутковатой улыбке с местами отсутствовавшими зубами. — Э-э, мы, наверное, типа, невовремя, да? — протянула Сара, искоса поглядывая на зомби. — Я всегда рад гостям, — заверил её Коллинз. — Это правда, что вчетвером в шахматы не поиграешь, но где-то у меня завалялась карточная колода и «Монополия». — Карты? В азартные игры режетесь, святой отец? — Азартной игра в карты становится, когда игроки начинают делать ставки, а я предпочитаю играть на интерес, сестра моя, — мягко ответил ей священник. — Но вы, наверное, пришли по какому-то делу? — В общем, да. Мы с этим… религиозным вопросом, — начал Рипп, тщась получше сформулировать свой запрос. — Даже круто, что Карно у вас. Она тоже может помочь, наверное… Короче, я спросить хотел, можно ли воскресить мёртвого или хотя бы общаться с его призраком? Коллинз надолго задумался над вопросом, принявшись бродить взад и вперёд по своему дому-келье. Эдит Карно, видя, как растерялся её знакомый, решила взять слово — как обнаружилось, исключительно насмешки ради: — На кой чёрт вам потребовалось поднимать мёртвых, спиногрызы? Потрепать нервишки? Напакостить соседям? — Нет! Это… это личное. Да, личное. Никому мы подлянки устраивать не планируем, — горячо возразил Рипп. — Вы же знаете, как это сделать? Ведь вы как-то ожили, ещё и… ну… остались разумной. Как это можно сделать? Карно пристально оглядела Риппа и Сару, из-за чего у обоих пошли мурашки по коже. Наконец, она широко зевнула, вновь обнажив подгнившие зубы, еле державшиеся в трупно-синих дёснах, и продолжила: — Я попу объясняла уже: если я воскресла, то не обязательно могу и других оживить. — Да, но кое-что вы мне всё же поведали о себе, за что я безмерно вам благодарен, — вмешался в разговор Коллинз, наконец-то вернувшись в реальный мир из пучины своих тяжёлых дом. — О, расскажете? — уцепилась за фразу священника Сара. — Или вы, Карно. Вообще побоку. Это кстати будет. — Давай ты, а то я себе так глотку натру, — фыркнув, всё же произнесла Карно, обращаясь взглядом к Коллинзу. — Всё рассказывать или что-то опустить? — Думаешь, я тебе секреты какие выдавала, поп? — Хорошо, я понял. Итак, — Коллинз тихо откашлялся, приступая к рассказу. — Наверное, можно начать со смерти, в противоположность всем биографиям… Эдит умерла в тридцать лет из-за катастрофы, случившейся с одним из её изобретений. Тем не менее, она была твёрдо намерена доработать его, чтобы в следующий раз оно непременно заработало. Она не говорила мне, о каком изобретении идёт речь, но, полагаю, это неважно. В общем, когда к ней явился Жнец, она так ему и сказала: сейчас она не планирует уходить на покой, поскольку у неё в самом разгаре работа. Жнец, конечно, был с этим не согласен, нетерпеливо ударяя косой по земле. Они очень долго препирались, пока Жнец не решил переместить её в загробный мир насильно. Что любопытно, у него это не вышло. Я долго пытался понять, как такое произошло: обычно призраки появляются через некоторое время после упокоения, когда их воля к жизни тянет их из загробного мира к живым, но Эдит так и не смогла попасть во владения Жнеца. Перед ней лежало её собственное бездыханное тело. Она попыталась дотронуться до него, но её руки прошли сквозь омертвевшую плоть и едва были видны. Но очень быстро Эдит против воли перенесло к её телу, где она провалилась в подобие нашего человеческого сна. Очнулась она уже на кладбище, подле маленького надгробного камня, где было выгравировано лишь её имя, даже без годов жизни. Если я не ошибаюсь, призраки могут пробуждаться лишь тогда, когда их тело было погребено. Почему так — я не знаю, но факт остаётся фактом. Там же Эдит узнала ещё об одной вещи, довольно неприятной: будучи призраком, она не могла покидать пределы кладбища, где было захоронено её тело. Вместе с невозможностью взять что-либо в руки её новая форма жизни стала настоящей пыткой. В обличии призрака Эдит провела два года, всё это время пытаясь выбраться за пределы кладбища и как-то взаимодействовать с окружающей её крупицей мира. Поскольку призраки также восстают из могил только после полуночи, значительную часть времени она пребывала в небытии, под землёй. Но однажды на кладбище она встретила ведьму. В отличие от других, крайне редких, посетителей, та не испугалась Эдит, а, напротив, проявила к ней неподдельный интерес. Узнав о том, что Эдит чувствует себя скованно в призрачном теле, ведьма предложила воскресить её во плоти, не требуя ничего взамен. Потом Эдит жалела, что слепо доверилась этой ведьме, но я считаю, что другого варианта обрести материальный облик у неё и не было — к тому же, всё сложилось в её пользу. Ведьма вернулась на следующий день и выкопала тело Эдит, тайно перенеся его к себе домой. Там, у себя, она провела ритуал воскрешения. Эдит, чей дух всё время ритуала спал в теле, очнулась уже во плоти. Но за два года её тело успело подвергнуться разложению, так что управляться им было крайне тяжело. Закончив превращение, ведьма хитро улыбнулась и сказала ей: «Отныне ты служишь мне, своей госпоже. Повинуйся мне беспрекословно, ибо теперь я владею тобой». Как я понял, это такое магический заговор, и в обычной ситуации зомби действительно начинает безвольно служить поднявшей ему ведьме. Однако случай Эдит особенный. Она ответила ей… выражаясь цензурно: «На каких основаниях я должна тебе подчиняться?» Когда вы рассказали, мне самому стало интересно, почему так произошло. И, как я понял, это объясняется тем, что ваш дух не желал мести или упокоения, а был прочно привязан к земле. В первом случае мертвецы как бы существуют между двумя мирами: они уже смирились со смертью, но среди живых их ещё удерживают какие-то негативные чувства. Вы же совершенно не хотели освободиться от земных дел, рьяно устремляясь к ним. Если моё предположение верно, то это объясняет и то, что Жнец не смог забрать вас в свои земли, и то, что вы не лишились разума, превратившись в зомби: вы всё ещё были частью этого мира, абсолютно личностью, какой вы были при жизни. Возвращаясь к истории. Ведьма впала в ступор, обнаружив, что Эдит ей не подчиняется, но всё же попыталась обратить её на услужение, уже не магией, а угрозами. В конце концов, она набросилась на Эдит, которая уже побрела к выходу на непривычных для неё ногах. Поскольку новое тело не слушалось Эдит, она не могла побороть ведьму иначе, как приёмом обыкновенного зомби — укусом. Это позволило Эдит выиграть немного времени, чтобы сбежать от ведьмы. Какое-то время Эдит скрывалась далеко за городом, попутно обучаясь работать повреждёнными трупным гниением конечностями и довольно быстро приноровилась к ним, вновь взяв в руки инструменты, когда она смогла вновь вернуться в город. Сейчас Эдит живёт в теле зомби уже восемь лет — кажется, после воскрешения её тело перестало разлагаться, так что в таком виде она, может, действительно проживёт ещё долго… Кстати, Эдит, я вспомнил об одной вещи, о которой вы не рассказывали: неужели та ведьма не стала вам мстить и так и не набрела на ваш след? — Пыталась. Я для неё дробовик купила. Такой же, как у тебя, кстати. Она ко мне три года назад ломилась. Я её стволом встретила — она и ушла. Завершив сказ, отец Коллинз посмотрел на свою публику: на лице подростков застыл предельный скепсис, какой случается у взрослых детей, когда к ним домой приходит аниматор в костюме Отца Времени: — Ведьма, серьёзно? — высказался Рипп с недоверчивостью. — Брат мой, да ведь перед вами сидит живая зомби, а сами вы водите дружбу с инопланетянином и, судя по всему, верите в призраков. Отчего бы в нашем маленьком мире не существовать и ведьмам? — мягко возразил Коллинз. — Ну да, логично… Но, я так понял, призрака можно только как зомби воскресить, и тогда он почти стопроцентно будет безмозглым и служить ведьме, которая его подняла? — Скорее, *ведьма* может оживить призрака только в такой форме. — А других способов нету, да? — спросила Сара со слабым огоньком надежды. — Если они и есть, мне о них, к сожалению, неизвестно. А вам, Эдит? — Мне подавно, — процедила она, с громким хрустом суставов садясь поудобнее. — Что же… всё равно спасибо. Интересная история. Мы тогда пойдём, наверное? Не собирались вам навязываться, — сказал Рипп, вставая с креслом. — Если нету желания задерживаться у меня, то кто я такой, чтобы этому нежеланию препятствовать? Ступайте, конечно — и удачи вам в ваших поисках, — благодушно ответил священник, тоже поднявшись, чтобы проводить гостей. — Эдит, продолжим партию? Я искренне надеюсь, что вы не подтасовали фигуры. Когда Сара и Рипп вышли на улицу, то первое время молча брели по дороге в смешанных чувствах и туманом в мыслях. Сара, утомлённая неловкой паузой, решила начать разговор первой: — Нам это ничего не дало, да? — Да нет, дало вообще-то. Я, вот, узнал, что не надо поднимать маму в виде зомби. С вероятностью девяносто девять и девять-девять-девять-девять-до-бесконечности-девять у неё мозги откажут. А если нам сказочно повезёт… ну, я не хочу, чтобы она говорила со мной вот так. Постоянно кашляя, выплёвывая внутренности… Да и если честно, мне уже на Карно страшно смотреть, а как представишь, что перед тобой мать родная… короче, я не хочу так. — А нельзя этот вопрос как-то через Жнеца обкашлять? Раз эта зомбиха как-то умудрилась с ним срач устроить и даже переиграть? — предложила Сара, не то серьёзно, не то шутя. — Я ещё у коллеги спрашивал об этом. Она мне толстенную книгу дала — я её пытался читать, но вообще нихрена не понял, только то, что Жнецу на нас срать с высокой колокольни, так что просто так законтачиться с ним не выйдет, — ответил Рипп неуверенно спустя минуту молчания, но после резко ускорил темп голоса, словно о чём-то вспомнив. — Слушай, тебе вся эта фигня с мертвяками не надоела? — Ну, с каждым часом это начинает всё меньше походить на бред. Но всё больше усложняться. Сейчас у меня уже башка кипит. — Вот у меня тоже. Не хочешь просто где-нибудь потусоваться сейчас? Без зомби, призраков, вот этого всего? — О, я уж сама хотела предложить, — согласно улыбнулась Сара. — Вообще без проблем. Есть идеи? — Была одна. Идём за мной. — И-и-и… где мы? Через две мили друзья очутились перед несколькими старыми двухэтажками, знаменующими окончание Стрейнджтауна и начало ничейной территории — кажется, за всё время существования человечества на эти пустоши так никто и не покусился, разве что вытесненные на запад индейцы, да и те с большой неохотой. Большая часть зданий, вероятно, была давно оставлена жильцами, а ещё заселённые, если таковые вообще имелись, служили жилищем для образцовых люмпенов. Рипп прошёл к одному из этих домов и галантно открыл перед Сарой деревянную дверь, ведущую в подъезд — для этого он воспользовался ключом. Зайдя внутрь, девушка поморщилась: изнаночная сторона здания успела порядочно разложиться, пропахнув сыростью и вполовину обвалившись. Впрочем, этот дух был ей привычен: Саре неоднократно приходилось лазить по заброшенным зданием и, в общем-то, жить в похожих условиях. Верной поступью она перепрыгивала с одной отвалившейся плитки на другую, от неё — к сколотой ступеньке, вслед за тем — на возвышавшийся бетонный пол. Здесь как в футболе: нельзя использовать руки, если нет желания вымазать их в доисторических отложениях грязи, плесени и всех прочих пакостях. И немного как в балете, ибо для маневрирования между бутылочным стеклом и арматурой приходилось скакать туда-сюда на самых кончиках носков. Лестничная клетка, которую миновали Сара и Рипп, напоминала арт-пространство: в отличие от своих сестёр, эта содержала довольно осмысленные граффити, иной раз даже выполненные качественно. Разглядывая их, Сара заметила, что некоторые надписи и рисунки были ей знакомы — вернее, она могла с уверенностью сказать, кому они принадлежали. Вот, например, «Здесь проходят секретные собрания ультрафашистов-коммунистов» — стоило однажды Риппу узнать о существовании политических идеологий, как он начал сам на себя вешать ярлыки самых диковинных из них, проверяя на прочность умеренно-патриотичных взрослых. Сара спросила у друга, не его ли авторства эта надпись — Рипп со злодейским смехом подтвердил это предположение. Наконец, они очутились в помещении, состоящим из трёх комнат с брешами на месте окон и дверей. Ремонт в этой квартире проводился подручными средствами. Мебелью служили пластиковые стулья, ящики, картонные коробки, пыльный полинявший ковёр, старое кресло, подобранное, как кажется, со свалки, дешёвые пластиковые этажерки и даже продуктовая тележка. Посреди самой крупной комнаты были уложены каменные кирпичи, припорошенные газетами — по-видимому, это место для костра. Тут и там висели наклейки, журнальные постеры и даже рисунки, а бетонные стены, как и в подъезде, были разукрашены граффити. Это место выглядело удивительно обжитым и даже уютным, но вместе с тем Сара испытала дискомфорт. Самопальный интерьер недвусмысленно намекал на то, что у этой бесхозной квартиры есть хозяева — отныне она принадлежит Риппу Гранту, Офелии Нигмос и Джонни Смиту. Коль скоро Сара здесь по приглашению одного из жильцов, её трудно назвать домушником. Однако возникало ощущение, что её присутствие здесь непозволительно. Это не просто частная (пусть самопровозглашённая) собственность — это чужая святыня, храм дружбы этих троих. Сара к ней непричастна, никогда не была и никогда не будет. На этих стенах — воспоминания, которых нету в её памяти. Среди этой мебели нету той, которую принесла она. Сара — чужачка, невольно вторгнувшаяся в их убежище. — Ты чего такая хмурая? — спросил её Рипп. — Ну да, это выглядит как бомжарский притон, но мы старались, чесслово. Садись куда-нибудь, тут чисто, только пыль немного стряхнуть. — Да нет, круто выглядит… Просто… Просто её как раз и смущает, что они старались. Этот милый притон построен из кирпичей их общих невзгод и радости. «Их, не моих». Кольнуло обидой: у Сары никогда не было такой компании. Никогда не было возможности поговорить по душам, не зацикливаясь на грязных слухах и пошлом бахвальстве. Никогда не было дружеской поддержки в трудные моменты. Никогда не было людей, в кругу которых она не чувствовала бы беспокойство и напряжение. Рипп должен был по крайней мере догадываться об этом, что не помешало ему с вызывающей отторжение гордостью демонстрировать Саре артефакт недоступной для неё дружбы. Сара расположилась на одном из пластиковых стульев, впившемся в её ноги решёткой на сиденье, и устремила взгляд в отсутствующее окно — по крайней мере, видневшаяся оттуда окраина города не была достоянием этой троицы. — Просто что? — Рипп расположился на таком же стуле, придвинув его поближе к Саре с мерзким скрежетом. — Ну, давай, посоветуй, в каких цветах лучше кухню оформить. — Рипп! Говорю: мне здесь нравится, просто… Чёрт, не знаю, — Сара досадливо прикусила губу. — Ну, это же типа ваше с Офелией и Джонни тайное место, что-то типа того, да? — Ну. — Ну а я здесь нафига? — Так это… тебе вроде нравятся заброшки? — непонимающе промолвил юноша. — А эта стопроцентно без бомжей и нариков, плюс мы её облагородили. Такая заброшка класса люкс. — Нет, ты не понял. Я в вашей компашке никогда не была, да и, если честно, не очень хочу. А это как бы ваше место. Меня здесь быть не должно вроде как, — Сара пристыженно опустила голову. — Ну ты чего? Рипп толкнул свой стул в сторону, повалив его на пол, и опустился перед Сарой на колени, обняв её за плечи. Теперь смущение девушки стало совсем невыносимым. Одним движением она отодвинулась от него на стуле и встала, отскочив в сторону, к стене с дырой-окном. Пачка сигарет сама появилась в её руке: отточенный рефлекс для стрессовых ситуаций. Она безмолвно закурила, отвернувшись к окну. — Я не понимаю. Ты ревнуешь меня к Джонни и Феле? — обратился к ней Рипп, оставшись в центре комнаты. — Ещё раз скажешь такое — получишь по роже, — огрызнулась она. — Я же не тупая девятиклассница, чтобы ревновать кого-то. Тут всё сложнее гораздо. — Окей. Тогда расскажи, что ты на самом деле чувствуешь. Даже если это сложно. Я постараюсь понять, — доверительно ответил Рипп, сделав маленький шаг в её сторону. — Так интересно слушать чужие личные переживания, глубокие чувства? — саркастично спросила Кетил, взглянув на друга исподлобья. — Так говоришь, будто это бред какой-то. — Разве нет? — Ну вообще никаким боком! — горячо возразил Рипп. — У всех есть какие-то личные проблемы. Просто с ними так редко делятся, что забывают, что это вообще можно и нужно делать. — Кто бы говорил. Часто ты рассказываешь кому-то о своих проблемах? — Сара достала ещё одну сигарету, протянув её Риппу: тот схватил её губами, приблизившись поближе, чтобы зажечь её от рук подруги. — Не всем просто. Тебе — часто. Я тебе доверяю вроде как. — Ты не рассказывал, что тебя бьёт брат. — А, да? — Рипп ощутимо смутился. — А тебе это как будто интересно? Типа, зачем тебе эта информация? Ты как-то не спрашивала — я и не говорил. — А как я должна была это спросить? «Рипп, тебя в семье кто лупит?» или «Рипп, а вы с Танком просто собачитесь, или у вас и мордобой случается?»? — Ты не ответила. — А должна? Их взгляды встретились в напрягающей близости. Обоим хотелось поскорее закончить этот бессмысленный спор, но вместе с тем и выйти из него победителями. Всё как тогда, во время их ссоры. Вот только сейчас, после примирения, всё должно было наладиться, сопернический дух улетучиться, непонимание исчезнуть? Всё возвращалось на круги своя, стоило им остаться наедине, вне контекста общей ситуации, которую они бы могли буднично комментировать. Даже самое кошмарное событие не внесло бы столько сумятицы, сколько обычный разговор по душам. Душевные раны взаимно отталкивают друг друга. Рипп сдался первым. — Я вообще-то не афиширую, что меня бьют. Портит образ, понимаешь? Потому, что это показывает, что ты слабак и неудачник. Понятно, что другие с этим сделать могут. А ты… Я знаю, что ты ненавидишь слабых, особенно тех, которые выпендриваются. Ты ненавидишь неудачников, особенно которые ждут, что они достигнут успеха в награду за своё терпение. Я как раз такой. Ты будешь меня ненавидеть, даже если я скажу совсем немного… Я не хочу, чтобы так случилось. Он смеет обвинять себя в слабости? Если его и можно было за что-то упрекнуть, то лишь за это суждение. Сара удивлённо подняла брови: ведь он словно был свято убеждён, что она имеет о нём мнение, диаметрально противоположное действительному. Это самоуничижение или оскорбление в её адрес? — Не буду. Только не за это, — вслух девушка ответила более ёмко. — А за что? Сара устало вздохнула на этот глупый и слишком замудрённый одновременно вопрос. — За то, что думаешь, будто я могу тебя презирать за то, что ты слабостью называешь. Танк больше слабак, чем ты, потому что он под сапогом вашего папаши, так ещё и в овоща превратился со своим армейством. За то, что ты сначала меня отталкиваешь, а потом в душу лезешь. За то, что ты так спокойно мне экскурсию по вашему с Джонни и Офелией логову проводишь, потому что тут каждый камень говорит о том, как вы близки, а у меня никогда не было таких друзей. Это… неприятно. Ты меня как будто ни во что не ставишь. Сара зарделась: она сказала больше, чем изначально планировала. Наверняка эта исповедь выглядит жалко с угла зрения Риппа. Такое откровенное признание своих страхов и слабостей — это лишнее доказательство своей никчёмности. Ей не удалось даже сдержать их внутри себя — что уж говорить о борьбе с ними. — Смотрящий, это правда так выглядит? Тёмно-голубые глаза юноши налились печалью: Сара видела, как жалостливо расширились они после её слов. Рипп вновь заключил её в объятия — на сей раз у Сары уже не было моральных сил сопротивляться. Она бездумно глядела на изрисованную бетонную стену через его плечо, положив на него подбородок. По телу разливалась заволакивающая теплота, какую может дать лишь, пожалуй, мягкая постель в пасмурное утро. И, подобно ей, эти объятия притупляли её сознание. Никакая колкая издёвка, ни даже простейшая фраза, сколько-нибудь уместная здесь не шли в голову — её заполонила звенящая пустота. Когда Рипп отстранится, она захочет вернуться в них, когда они разойдутся — она пожалеет о случившемся. Даже сейчас Рипп был предельно равнодушен: скольких людей он обнимал так при самых разных обстоятельствах? Может, у него это и вовсе стало отточенным рефлексом — бросаться обнимать человека, который чем-то подавлен. Такая привычка всё больше обесценивает каждый следующий знак поддержки. — Может, будет не очень убедительно сейчас, но я очень хорошего о тебе мнения. Я привёл тебя сюда, потому что считаю тебя близкой подругой. Это ведь не только наше с Фелой и Джонни убежище, это и *моё* убежище. Хрен бы я кого ещё сюда притащил… Вообще, мы сейчас редко с Фелой и Джонни тусуемся. То есть, мы вместе живём, но всё уже не как раньше. Я тогда думал, что вот они — это единственные люди, которым я могу доверять. Но даже им я не всё рассказывал. Не получалось никак. А с тобой это как-то максимально гладко, будто сам с собой говоришь… Но, наверное, в этом и проблема: я ж всё-таки не сам с собой, а с тобой. Ты — не я, чтобы чувствовать и думать как я и понимать меня без слов. — Серьёзно? — Абсолютно. Но если думаешь, что я манипулирую — всегда можешь пустить в ход компромат на меня. Я даже тебе ещё пару баек подкину. Такое бескомпромиссное доверие, напротив, вызывало ещё больше сомнений, но сейчас, когда он это сказал, Саре захотелось расслабиться в полную силу, перестать искать подвох в каждом слове. Она даже не могла поставить вопрос о такой возможности: всякое подозрение ощущалось чужеродным. Впрочем, коль скоро он предоставляет возможность, в этом можно убедиться и на практике. — Например?.. — Ну… — Рипп прикусил ноготь, раздумывая, стоит ли пускаться на такую откровенность. — Ты никогда не думала, почему у нас с Танком такая маленькая разница в возрасте? — Думала, конечно. Мама ваша, наверное, потом полгода отходила… А почему так? — Потому что я по залёту вышел. Фан-факт, — Рипп щёлкнул пальцами, имитируя барабанные тарелки, сопровождающие аналогичные развязки. Сару хватило лишь на протяжное «э-э» в неподвижной оторопи. Слух резанул заливистый смех Риппа — вот уж неясно, что было не к месту больше, такой «фан-факт» или хохот после его оглашения. Рипп, обнаружив её в замешательстве, сменил тон, приняв прежнюю серьёзность: — Ну, теперь ты веришь, что я тебе доверяю? Я сказал специально для этого. Один мой знакомый называл это… чёрт, как его? Перфом… перформанс, как когда всякие дебилы светят голой жопой перед зрителями… перформативный акт, точно, блин! — Вот теперь я вообще нихрена не понимаю, — призналась Сара, изогнув рот в иллюстрирующей описанное состояние форме. — Но… наверное верю? Что за дурацкие вопросы? — О, я ещё одну штуку придумал! Погоди минутку. Рипп принялся рыться в решётчатой этажерке, гремя грудами мусора в ней. Наконец, он вернулся, держа в руках аэрозольный баллончик, маленькую банку со строительной краской и узкую малярную кисть. — Хочешь, чтобы я тебе тут ремонт помогла сделать? — Ну нет, не совсем. Ты же умеешь рисовать? Даже если не очень! Намалюй что-нибудь на стене. — Э-э… Ты уверен? — с сомнением уставилась на него девушка. — Это теперь и твоё логово. Поэтому тебе нужно отметиться. Сара так и осталась стоять с красками в руках, тупо глядя на стену, пока Рипп самолично не отвёл подругу к ней, мягко подтолкнув её в спину. Кое-что и вправду изменилось. Теперь Сара смотрела на эту стену по-другому, выслеживая не рисунки, а пустые места между ними — лакуны, которые можно заполнить своим творчеством. Так эта стена памяти воспринималась проще, даже во многом приятнее: заполучив права на неё (пусть и птичьи — Кетил была уверена, что Джонни и Офелия не одобрят такого попустительства их друга), девушка наконец-то могла не бояться здесь находиться. По её распоряжению около банки с краской (Сара предпочитала тонкую работу) появилась жестянка с водой. Девушка уверенно — точно и не готова была с пару минут назад сгореть со стыда — обмакнула кисть в чёрный акрил, сделав первые контуры своей росписи. Может, у Риппа где-то завалялся и кусок мела, но к чему тратить время на скурпулёзный эскиз, когда можно несколькими верными мазками сделать уже полкартины? Сара закатила рукава повыше. Рипп разумно отошёл подальше, не мешая творческому процессу: если бы Сара обернулась, то увидела бы, с какой завороженной улыбкой за ней наблюдал друг. Впрочем, взгляд его вдруг соскользнул на другие росписи. Никто из их троицы не был обременён художественным талантом, а потому они представляли собой либо примитивные рисунки с жирным контуром (издержки крутизны баллончика с краской), либо обыкновенный текст, часто лишённый литературного шарма. Вот там, справа — пародия на ресторанное меню, только вместо гастрономических изысков — категории самых дешёвых товаров из супермаркета неподалёку, которые служили им трапезой в убежище. Чуть повыше — пошлый шарж на одноклассницу Джонни, изображённый им же самим. Наверное, этот пришелец предвидел будущее, ведь гипертрофированные губы и груди этой стервозной девицы к девятнадцати годам действительно достигли столь выдающихся размеров. Дальше — бранные слова, разбавленные цитатами из песен. Поверить только: когда-то Рипп слушал такую откровенную попсу. Меж тем на каменном холсте Сары появилась фигура почти в полметра высотой. Рипп пригляделся: это грудастая полуголая барышня, как на карикатуре Джонни, но исполненная во сто крат качественнее. Смущали лишь кривые конечности странные бугры на теле этой красотки, словно бы она болела проказой. Но когда на её бетонной коже появились пятна и полоски навроде выступающих вен, всё прояснилось. — Вау, это типа зомби? — Ага. Я смотрю, у вас тут много всякой твари накалякано. Пусть ещё, вот, зомбиха будет. Своя шмара Карно, прямо у вас на хате. — Выглядит охрененно, — искренне похвалил её работу Грант. — Только это… почему она выглядит как шлюха с трассы? — Это зомби-проститутка, — пояснила Сара с важным видом. — Она спит со всякими дебилами, которые тусуются на кладбище по ночам, а потом они сами превращаются в зомби. — И тоже становятся проститутками? — Конечно. Вскоре закончив с граффити, Сара отошла на пару шагов, чтобы рассмотреть её издалека. Рипп встал рядом — так, чтобы соприкасались рукава их одежды, не больше и не меньше. Закончив с созерцанием своей работы, Сара наконец-то смогла заняться чужими — теперь они не вызывали прежних негативных чувств — остался разве что эстетический снобизм. По запросу Рипп комментировал историю создания и смысл каждой из работ, словно работник музея. Теперь Сара вникала в эти сюжеты с блаженной невозмутимостью, но меж тем беспокойство стал ощущать уже сам Рипп. Сотрудник музея дружбы их троицы — наверное, исторического, ведь экспонируемая эпоха уже, кажется, осталась в прошлом. Это нагоняло тревожные мысли. Они покинули Сару, но, похоже, всё это время циркулировали между проёмами комнат и теперь поселились в нём. — Теперь и ты хмурым ходить будешь? — спросила Сара, уловив перемену его настроения. — Походу… Уф… Я же тебе говорил, что сейчас мы втроём реже собираемся? — Говорил. Огорчает, да? — Есть такое. Оно мне было привычно, а потом меняться начало, меняться в худшую сторону. То есть, типа, не вся ситуация хуже стала — может и лучше, хрен его знает, — но конкретно наша дружба, по сравнению с тем, что год назад было, наверное, — глухо проговорил Рипп: к концу путанной фразы его голос стал еле слышим. — Это, знаешь, как… ну… когда тебе типа зуб вырывают. Без него как бы лучше будет, но ты не хочешь ходить без него. Ты не хочешь трогать языком эту дурацкую дырку, видеть эту дурацкую дырку в зеркале, когда улыбаешься. — Кажется, догоняю… Но ты вроде с этой дыркой во рту спокойно улыбаешься, не? — Ага. Привык, уже не замечаю. Может, наша с Фелой и Джонни дружба станет такой же дыркой. Привычной. Или она будет зубом, который потом начнёт гнить. — Ты прям стопроцентно уверен, что ваша дружба похерится? — Всё к этому и идёт, Сара! — воскликнул Рипп с отчаянием в голосе. Всё к этому и идёт. Офелия следит за каждым его шагом, когда он бродит по её дому и дёргается на месте, стоит ему коснуться какой-нибудь вещи, принадлежащей её тётушке или, не приведи Смотрящий, попытаться проникнуть в Ту-самую-комнату. Нечего и говорить, что она никак не желает помогать ему в расследовании смерти своей матери — напротив, лишь ставит палки в колёса — неужели боится навести подозрения на тётю или саму себя? Офелия кидает на него двусмысленные взгляды, стоит ему пойти в душ или отправиться спать. Офелия — та, чьё воспроизведённое по памяти тело сопровождает его в самоудовлетворении и та, кого он утешает в порывах ревности своего любимого. Джонни всё меньше заботится его проблемами: Рипп, как друг, для него не самый ликвидный актив, а потому поддерживать с ним близкие, доверительные отношения для Джонни совершенно бесперспективно. Он бы поразмыслил над этой идеей, если бы Рипп по его дельному совету всё-таки записался бы в тренажёрный зал, занялся бизнесом, начал налаживать связи и желательно втихую угнал отцовский «Электрол». Джонни проводит со своей подругой-сиксамкой больше времени, чем со своей девушкой. Джонни — тот, кого они с Офелией смешивают с грязью за спиной и тот, кому они произносят почти льстивые любезности в лицо. Рипп старается как можно реже пересекаться с ними, коротая будни на работе и в школе. Его мелкие проблемы остаются за пределами их понимания, крупные — за пределами их внимания. Причина его заселения вызывала недоумение лишь первые пять минут, после никто не спрашивал Риппа об актуальной ситуации с семьёй. Рипп всё чаще оказывается в компании Сары, находя её менее обременённой. Даже те трудности, возникающие в их общении, кажутся ничтожными в сравнении со стеной, выросшей между ним и Джонни с Фелой. Рипп — тот, кто оказался лишним в их тандеме в начале, и тот, кто стал опасным для него под конец. — У нас кризис, — подытожил Рипп вслух свои размышления. — Крупный? — Очень, — кивнул Рипп отрешённо. — Мы постоянно врём и что-то кроем друг от друга. На таком нормальной дружбы не построишь — рухнет, как только слабый ветер подует. — Как так вышло? — негромко спросила Сара, склонив голову набок. А когда, собственно, это началось? Да, наверное, год назад, когда Рипп увидел в Офелии кого-то больше подруги. Оно продолжилось, когда Джонни познакомился поближе со Стеллой и другими своими однокурсниками. Оно достигло точки кипения, когда Офелия начала проявлять ответные знаки внимания. Оно забьёт буйным потоком, когда они пересекутся в узком коридоре старого особняка, ступая без необходимой осторожности. — Потому что кому-то взбрело в голову смешать дружбу с романтикой, — вздохнул Рипп, устремившись взором на безыскусное чёрное сердце с надписью внутри «Джонни+Офелия=новая сверхраса»: он уже и не помнил, кто из них додумался до такой дурацкой шутки. — А, кажется, ты мне что-то такое говорил, — вспомнила Сара, плотно сжав губы. — И, типа, одно без другого уже не существует, чтобы от романтики, например, отказаться и остаться чисто друзьями? — Да, точняк. Вот и мучимся теперь, — вдруг Рипп махнул рукой, отвернувшись от стены и присев на старое кресло-мешок. — Ну, поглядим, как оно дальше пойдёт. У нас сейчас и так проблем хоть жопой жуй, так что над каждой ныть — себе дороже. А если всё совсем плохо пойдёт, то ты же меня вытащишь из депры, раз мы теперь вроде как друзья? — За волосы выволоку, — усмехнулась Сара. За её насмешливым тоном таилось ещё не вполне оформившееся волнение: насколько крепкой сложится эта дружба после всех неоднозначных намёков? Что, если повторится история их троицы? Но были ли вообще эти намёки где-либо кроме её как в её воображении? Но что ещё остаётся ответить кроме как «да, конечно, мы друзья» — ситуация и не подразумевала иного варианта. Остаётся и здесь, следуя тому дурному сценарию, глядеть, как пойдёт дальше. — Крутяк. В карты будешь? Проигравший… — Рипп словно хотел что-то сказать, но притормозил, взяв резкий поворот. — Проигравший платит за обед в столовке! — Окей, готовь кошелёк! Хрупкий и прозрачный, почти сливающийся с явью сон всё же вновь выскользнул из-под отяжелевшей головы, когда в коридоре раздался тихий стук в дверь. Может, сквозняк? Нет, не он: через минуту стук повторился с той же ритмикой. Сид разлепил воспалённые глаза, тут же едва не ослепнув от красноватого света поднимающегося над землёю солнца. Часы показывали пять утра. Теперь уже можно не рассчитывать на столь желанный сон. Тело, всё это время бодрствовавшее, ныло после длительного пребывания в постели, с каждым часом ощущавшейся всё более жёсткой и душной. Еле поднявшись на ноги, Сид побрёл в коридор: поскольку на первом этаже жил он один, вряд ли кто-то другой мог услышать этот стук. Народ здесь настолько добрососедский, что ходит по гостям даже ранним утром, пока все спят. Широко зевнув, Сид открыл дверь, не слишком интересуясь, кто его поджидает по ту сторону, и был ли там кто-нибудь в принципе. — Берта?.. Обыкновенно она приходила к нему по вечерам, уже с первых минут встречи соблазнительно улыбаясь. Теперь она нагрянула к нему утром в состоянии полной растерянности, граничивший с животным ужасом. Сид подхватил эти чувства: что-то здесь было явно не так. — Пожалуйста, пусти меня! — её голос звучал шёпотом, но эмоционально больше напоминал громкий вопль. Сид исполнил её просьбу без лишних вопросов, но они тут же вернулись, готовые вылететь пулемётной очередью, стоило Берте попасть внутрь. — Какого хрена ты припёрлась сюда в пять утра? Что, чёрт возьми, произошло? Как ты… Берта так и не успела ответить ни на один из них: когда Сид схватил её за плечи, намереваясь вытрясти ответы, она лишилась сознания на его руках.