Чужаки

Утро после алкогольных возлияний всегда нагоняет уныние. Долгожданная бодрость, лёгкость мыслей и движений оказываются миражом, исчезая уже после завтрака, который ложно обещал поставить на ноги. Ели остатки со вчерашнего пиршества: кто-то очень мудрый догадался заказать пищи впрок. Сплошь жирной и тяжёлой, но что хорошо с похмелья, то отвратительно в ему предшествующий момент. Поспать нормально не удалось: каким-то чудом Мануэлю удалось договориться с Мэттом — оказывается, находившемуся вчера здесь же — забрать их рано утром. Остальные в доме ещё мирно сопели, один Гвансон решил составить жаворонкам компанию. На удивление, сейчас он был не в костюме при галстуке, а в почти домашней одежде, какую Ингве чаще всего надевал для выхода в люди. Не говоря ни слова, он очистил стол от столпотворения бутылок и упаковок из-под снеков, чтобы гости смогли поесть в относительном порядке, после чего с тем же стоическим спокойствием запустил кофемолку. Вся кухня наполнилась инфернальным грохотом, который вызвал в Ингве, чьи органы чувств раздражились до предела, приступ мигрени. — Смотрящего ради, выруби эту шайтан-машину! — заорал Ману, пытаясь перекричать рычащую кофемолку: ему внезапный шум тоже доставил дискомфорт. — А? — откликнулся Гвансон, уже выключив прибор. — Предупреждай, блин, в следующий раз, что будет громко! Скоро кофе был готов. Порывшись в холодильнике, Ману, к немалому удивлению, всё же обнаружил там переспелый банан. — Это неплохое средство от похмелья, — гордо произнёс он, запивая кусок банана чёрным кофе. — Лучше, чем ваша забродившая рыба. — Гвансон, есть у вас что-то вроде молока? — обратился Ингве к корейцу, не обращая внимания на Ману. — Было, — Гвансон заглянул в холодильник и снял с его дверцы картонную коробку. — Есть. — О, у меня был один русский приятель, так они у себя в России похмелье лечат углём, прикиньте? Глотают уголь, — не унимался Ману в своих фармакологических откровениях. — Заткнёшься ты хоть на минуту? — злобно проскрежетал Ингве, у которого голова шла кругом от учиняемого другом шума. Гвансон присоединился к ребятам с кружкой крепкого кофе в одной руке и сигаретой в другой. Мешки под его глазами обременились новой порцией груза бессонных ночей. — Скажи, почему ты живёшь с ними, а не один? — спросил его Ингве, угрюмо разглядывая пивную кружку, где плескалось молоко. — Дешевле, — пожал плечами Гвансон. — Мы в Стрейнджтауне квартиру за триста в месяц снимаем. Однушку можно и за сто-сто пятьдесят найти, думаю, — Ингве ответил аналогичным жестом. — Я привык жить здесь. И тут удобнее. Не нужно возить с собой синтезатор. Мы репетируем в гараже — он там, за дверью, — кореец небрежно махнул рукой в сторону чёрного входа. Дальше был Мэтт. Пришелец как всегда был в ударе: он улыбался музыкантам, своему отражению в зеркале заднего вида и, казалось, всему миру, но после позитивного жизнеописания последних событий сменил пластинку на более лиричную: — Я должен был поехать с Селин, но почему-то она отменила встречу. Ингве, вы ведь должны были сегодня свидеться: не знаешь случаем, что случилось? — Без понятия. Нельзя исключать и возникшие дела. Она кажется довольно занятым человеком, — вымолвил Ингве с напускным безразличием. К большому удивлению Ингве, Мануэль не стал портить его игру. Многозначительно кивнув, тот лишь подтвердил слова друга и резким разворотом сменил тему. Помогло это, увы, не сильно: Мэтт, относившийся к девушке с большим трепетом, почти тотчас же вернулся к сетованиям: — А всё же я беспокоюсь. Она мне не чужой человек всё-таки. Наверное, нужно будет ей позвонить, — рассуждал он вслух. — Так уж нужно? — Ингве задумчиво крутил кольцо из хирургической стали. — А вдруг что случилось? Мануэль вдруг вспомнил патетичную исповедь Мэтта в первый день их знакомства, когда он час кряду вещал о Селин. Если он сам уже остыл к этой девушке, то Ингве и Мэтт потенциально могут друг с другом рассориться. В таком случае нужно быть аккуратнее — и желательно вправду сменить тему. — Если бы случилось что-то серьёзное, она либо попросила бы о помощи — тебя или кого-то ещё, — либо вовсе не вышла бы на связь, в самом худшем случае, — ответил Ингве. — Ну да, наверное, ты прав. Ладно, давайте о чём-нибудь весёлом! Вы ведь тусовались с Психо? Расскажите, как всё прошло. — Смотрящий… Долгая дорога домой подошла к концу, хотя радость возвращения закончилась уже в коридоре. Этот день, единственный оставшийся выходной, можно вычёркивать из жизни, завершив его наперёд в постели. Даже желание смыть с себя грязь дня вчерашнего уступило тошнотворной головной боли. Ингве закинулся парой таблеток парацетамола, пусть и не надеясь на его помощь. Одно радует — сегодня не назначено никаких встреч, а в домочадцах числится лишь один человек, ещё и в симметричном положении. — Инг, если проблеваться охота, лучше сделать это, — сказал Мануэль, обнаружив Ингве в полуживом состоянии. — Не охота. Отстань. — Ещё чего! Я как раз собирался до тебя докапываться! — южанин вздёрнул брови и уголки губ вверх. — Где ты пропадал вчера вечером? — Я же сказал: отстань… — Ну уж нет. Не бросать же тебя в беде. Это не по чести, как-никак. — Ты никогда не отличался честью, — просипел Ингве, приняв полугоризонтальное положение на диване. — Снова будешь мне нотации читать?.. Хотя ладно, давай! Так хоть видно, что ты ещё не откинулся, — Ману плюхнулся рядом, чуть не отдавив ноги друга. — Тебя там по голове что ли ударили? — Ингве болезненно нахмурился. — Вообще-то да, ты угадал, — Ману прыснул со смеху. — Прикинь, пока ты где-то шатался, у нас был второй раунд реслинга. Тоже с Сидом, но теперь я его мордовал. — Чего вдруг? — во взгляде Ингве зажглась тусклая искра интереса. — Тоже из-за женщины, как все в мире войны, от Троянской до нашей баталии, — Альва усмехнулся собственной аналогии. — Прикинь, тащу я напитки с кухни, водрузил кое-как, чуть не разбил, оборачиваюсь — а там Берта в проходе стоит. Ну, я немного прифигел, но всё-таки рад был её видеть, она же мне не чужая, к тому же, катастрофически не доставало женской компании. Я к ней целоваться, а она чего-то вырывается. Ещё больше не понимаю, думаю уже: а точно это вообще Берта? И тут Сид как начнёт орать: «Какого хрена ты к ней лезешь?» Ну, я и говорю ему: «Вообще-то это девушка моя». А тут выясняется, что она не только моя, но и Сида тоже. Вот мы и стали друг друга по башке лупить. Хотел ещё с Бертой разобраться — а её и след простыл. Ну, почти как с Селин ситуёвина, только Селин правильно сделала, что свалила, а Берта себя как последняя мразь повела… Нет, серьёзно, какого хрена?! — Так ты ей тоже изменял. — У нас вроде как свободные отношения, но надо же хоть какие-то рамки приличия соблюдать! Я же не сплю с той прошмандовкой Энни из «Ночного воя». Да я бы понял, даже если бы она дала трём сразу, но не Сиду, блин! Он с таким послужным наверняка уже целый букет себе заработал. И это не говоря о том, что он трахается с… — Я понял, не продолжай, — сморщился Ингве. — Она меня на сраного жиголо променяла! — продолжал стенать Ману. — А если у неё ещё кто-то есть? Нет, я, конечно, не против открытых отношений, но это мерзко: как начнёшь представлять, как на это личико кончает какой-то хмырь, а она только и стонет, пасть раззёвывает… — Меня сейчас вырвет… — Ой, ну чего ты кривишься как монашка? — раздражённо вскинул голову Ману. — Лучше бы поддержал как-нибудь. Я же тебя, вот, поддерживаю! — Ты сейчас сам ноешь. — Ладно, прекращаю! Теперь твоя очередь ныть. Давай, от души, когда ты ещё поскулить сможешь? — Я не говорил, что мне нужно поплакаться. — А я говорю, что нужно! — бескомпромиссно изрёк Альва. — Давай так: что ты сейчас чувствуешь? — Раздражение. Ты меня вымораживаешь. — А кроме этого? Ингве утомлённо откинулся на спинку дивана, уже было выпрямившись в сидячем положении. Голова разболелась ещё сильнее. Он запустил руку в сальные волосы и брезгливо скривил рот. Ману начал досаждать более радикальным путём, принявшись методично толкать его в бок. Мальм попытался остановить его силой нецензурной брани, но лишь сильнее раззадорил друга. — Это из-за Селин, да? Забил бы на неё, переключился на кого попроще. Того гляди, как она наконец даст тебе, у тебя уже старческая импотенция начнётся, — лукаво подмигнул Ману, скинув с ног обувь и поджав их под себя. — Что ты как спермотоксикозный школьник? — Ты со своей приторной целомудренностью тоже на школьника смахиваешь, кстати, — Ману с озорством щёлкнул друга по носу. — Не, ты правильно тогда поступил. Если за что извиняться — так только за свою кондицию. Уж прости, но ты вчера реально выглядел как жмурик. — Да ведь можно было и цивилизованно решить вопрос, не подключая кулаки, — вымученно протянул Ингве. — Я же никогда не опускался до такого уровня. — Всё когда-то бывает впервые. Иногда пацифизм не помогает. Например, с Сидом. Он человеческого языка не понимает в принципе, — вдохновлённо рассуждал Мануэль. — Как ты быстро изменил к нему отношение, — промолвил Ингве. — Ну не целовать же мне ему жопу после того, что я узнал. К слову. Если у них с концертом что-то и срастётся, то я не буду участвовать в этом движе. Передумал. — Аналогично, — согласился Ингве, хотя и был несколько озадачен такой по-детски категоричной позой. Психотерапевтический сеанс Мануэля прервал телефонный звонок. Не вставая с дивана, он потянулся к трубке, распластавшись на подлокотнике камбалой. Ингве недовольно отстранился: Ману чуть не заехал ему пяткой под дых. — Привет, кто там? — улыбнулся Мануэль невидимому собеседнику по ту сторону провода. — Алло, Ману, это Лазло, — послышался перемежающийся с помехами жизнерадостный голос. — Не отвлекаю? — Лазло, дорогой, если бы отвлекал, я бы тебя с самого начала послал куда подальше! Что у тебя там? — Деловое предложение! Ингве довольно быстро перестал слышать реплики Кьюриоса, поэтому сосредоточился на ответах Мануэля и изменениях в его выражении лица. Его траекторию можно было бы изобразить в виде котировки валют за момент до краха финансового рынка: уверенный рост в геометрической прогрессии, всё шире разверзающаяся улыбка, и вслед за ней — стремительное падение, резко накатившее удивление и гнев вслед за ним. Эти эмоции отразились и на Ингве: ему стало не по себе. — Что там? — спросил блондин обеспокоенно. — Ну смотри, у нас есть две новости, плохая и хорошая. Но выбора, с какой начать, у тебя нету, так как плохая идёт сразу за хорошей, — Ману раздосадовано потёр лоб. — В таком случае, остаётся начать с хорошей. — Итак, хорошая. У Лазло оказался знакомый, который занимается организацией всяких мероприятий в городе. Сегодня должен пройти какой-то там концерт в каком-то там доме собраний… — Не понял, а почему в доме собраний? Не богоугодно же, — удивился Ингве. — Да хрен его знает. Видимо, в Стрейнджтауне слишком буквально поняли название этого заведения. Или Смотрящего там больше не поминают. Ну так вот, концерт. У них должны были выступить какие-то школьники, но эти дурачки смылись в последний момент, потому что солиста их посадили под домашний арест. — Музыкальная карьера детишек обещает быть перспективной. — Ага, точно. Ну так вот, из-за них придётся всю программу двигать. Поэтому мы можем выступить заместо них. — Вместе с престарелыми кантри-музыкантами перед аудиторией пенсионерок? — скептически уточнил Мальм. — Не будь так категоричен. Это же Стрейнджтаун, здесь колонку посреди города включить — так вокруг весь город соберётся. А тут не только пенсы живут, видел же. К тому же, я смогу нас пропиарить. Не зря же с мелюзгой ошивался, — самодовольно оскалился Ману. — Всё равно звучит не очень. Мы же даже не знаем, с чем выступать, не говоря об отсутствии времени на репетицию. — Это ещё не самое плохое. Психо тоже будут играть. — А они-то зачем? — Ингве оказался немало озадачен этим известием. — Видимо, у них кризис ещё глубже, чем я думал. Вон, даже на такую грязь соглашаются. Судя по всему, нас они если и планировали позвать, то очень невовремя. Но я так думаю, их обещанные концерты и золотые горы — чистый пердёж в лужу. Я бы даже готов был импровизировать, но Психо… — Мы же буквально только что обоюдно отказались с ними сношаться. — Так вот именно! Но вот что меня напрягает: не факт, что нам в ближайшее время здесь вообще что-то светит. Глубокую задумчивость парней прервал новый телефонный трезвон: видно, Лазло уже ждал готовый ответ. Ману с ожесточённой резкостью рванул трубку и только выкрикнул в неё просьбу подождать. Положив её, он принялся мерить тесную гостиную несоразмерными ей шагами. Ингве упёр локти в колени, в раздумьях перебирая висящие патлами локоны. — Больше того, — продолжал Ману, словно пытаясь оправдаться. — Мы же зареклись не работать *с* Психо. То есть, не выступать с ними в одном составе или на разогреве перед *их* концертом. А здесь мы вроде как на равных и отдельно друг от друга. Может, мы даже толком и не столкнёмся… — Ты издеваешься? — возмутился Мальм. — Даже без Психо у нас слишком много препятствий. Мы ничего не согласовали с организаторами, у нас нету отрепетированных песен и даже их списка… К тому же, не знаю, как у тебя, но я сейчас несколько мучаюсь похмельем. — Ну так это не страшно. Накатишь перед выступлением — и спокойнее станет, как обычно, и похмелье снимет. Или прямо сейчас — правда, придётся в магазин идти, у нас ничего не осталось… А касательно организации, Лазло сказал, что его приятель согласен на любой вариант — в пределах разумного, понятно дело. Короче, ничего согласовывать не придётся. — Как ты быстро переобулся. — Ничего я не переобувался! — обиделся Ману. — Переобулся бы, если сказал что-то вроде: «О да, нам очень надо зажечь с Психо». — Но… Ингве не успел договорить: Ману, махнув на него рукой, уже быстро набрал номер на круглобоком стационарном и принялся выведывать у Лазло подробности, заранее приняв все условия и нюансы. Мальму оставалось разве что бессильно злиться на друга и в сжатые сроки спланировать их выступление — подобрать репертуар, найти сессионных музыкантов, связаться с организатором относительно инструментов и сделать ещё пару вещей по мелочи. Придётся на время позабыть о мигрени и тягучей тоске. Просверлив взглядом дыру во лбу Ману, он приступил к работе. Дом собраний приветствовал Паскаля Кьюриоса тусклым взглядом готических окон и ворчанием скрипучих половиц — совсем как сварливая бабушка. Паскаль неловко переминался с ноги на ногу в проходе, не решаясь пройти дальше, но в конце концов ступил к алтарю. В церкви было всего трое или четверо прихожан, погружённых в молчаливую молитву, каждый о своём благополучии. Их согбенные фигуры едва можно было разглядеть в густых тенях серых сводов. Прямо против Паскаля, у самого алтаря, стоял священник, озарённый белёсым светом, какой мог исходить скорее из него самого, чем из узких запылившихся стёкол. Для обращения на «отец» тот выглядел слишком молодо, лишь немногим старше Паскаля. В окладистой кучерявой бороде священника пряталась скромная улыбка святого человека. Кьюриос сделал последние десять шагов, отделяющих его от служителя Смотрящего. — Приветствую, брат мой, — тихим, слишком добрым голосом, прошелестел священнослужитель. — Брат? — Паскаль застыл в лёгком недоумении. — Насколько мне известно, я должен приходиться вам духовным сыном. — Духовный родитель у нас лишь один, и это Смотрящий, — священник вновь мило улыбнулся. — Но вы можете называть меня так, как вам удобнее. Моя фамилия — Коллинз. — Отец Коллинз, — Паскаль ненадолго умолк, пробуя на вкус это обращение и обдумывая следующие слова. — У меня к вам теологический вопрос. — Ох, брат мой, я не теолог, а простой священник, но постараюсь вам помочь. Если вам угодно, мы можем удалиться к скамьям. — Угодно, — кивнул Паскаль, повернув в сторону правого ряда скамей, где было безлюдно. Отец Коллинз по-свойски сел рядом с Кьюриосом, точно был таким же прихожанином. Даже скудные религиозные познания Паскаля позволяли ему судить, что так им располагаться не подобает. Впрочем, то был скромный приход в забытом Смотрящем городе, который и в качестве церкви почти не используется. В соборе была мертвенная тишина, поэтому Паскаль был вынужден говорить шёпотом, чтобы его слова не достигли чужих ушей: — Я хотел спросить вас о персонификации Смерти. — Ах, вы имеете в виду Мрачного Жнеца? Воистину, живое доказательство бытия Смотрящего, — он усмехнулся, явно довольный факту его существования. — Отнюдь, — серьёзно сказал Кьюриос, вдруг обретя необычайную словоохотливость. — Жнец может существовать и без Смотрящего. Вы же сами прекрасно знаете, что в основе как петерианства, так и якобитства лежит концепция волюнтаризма: поступки людей подчинены воле Смотрящего. Но отсюда вовсе не следует существование Мрачного Жнеца. Напротив, оно требует некоторых спекуляций, поскольку, как известно каждому ребёнку, Смотрящий ведёт лишь тех существ, кто бредёт по Его земле. Упокоенные мёртвые, извините за канцеляризм, находятся вне сферы Его компетенции. Наша Вселенная вполне может существовать лишь с Мрачным Жнецом. Его существование сложно отрицать, особенно тем, кто его видел. Но я никогда не видел Смотрящего и верю в свою свободу воли. Обратное могут утверждать лишь религиозные фанатики, путая свою экзальтацию с промыслом Смотрящего. — Паскаль, для атеиста вы довольно хорошо подкованы в религиозных вопросах, — отец Коллинз смотрел на него с добродушием и каким-то восхищением. — Наши теологи действительно допустили ошибку, когда поместили фигуру Смотрящего в мир, созданный ещё до Него, позволив Ему управлять лишь живой материей. Но даже такой, как вы говорите, узкой сферы компетенции хватает, чтобы дотянуться и до Жнеца. Посудите сами: порой мертвецы выходят из своих могил, снова попадая на землю Смотрящего и обретая разум. Но как они этот разум обрели? Лично я считаю, что они его не теряли. Уже призраками они активно препираются со Смертью и временами покидают свои могилы, проявляя поразительное остроумие, когда решают напугать ещё живых. Я верю, что они разумны. — Вы снова о каноническом волюнтаризме. — Да, конечно, простите меня… Наверняка вам известно, что во владении Жнеца находится свой собственный загробный мир, о котором мы не можем ничего знать. Но почему тогда он не выходит за его пределы? Существуй один Мрачный Жнец, что помешало бы ему властвовать и над миром живых?.. Пожалуй, это можно было бы представить: одной рукой он дарует жизнь, а другою — её лишает… — Впадаете в ересь, святой отец, — иронически заметил Кьюриос. — свидетели Жнеца верят в то же самое. — Смотрящий, брат Паскаль, да ведь я даже не закончил! — отец Коллинз усмехнулся в кустистые усы. — Свидетели Жнеца совершают ту же ошибку, что и я — застревают в каноническом волюнтаризме. Потому что Жнец продолжает околачиваться в своём загробном мире. Почему он появляется только в момент смерти? Прощается, не здороваясь на самом пороге жизни? И почему мертвецы так восстают против него? В чей мир хотят они вернуться? — В ничей. В тот, что был создан до Жнеца, — промолвил Паскаль. — А кто создал мир Жнеца? На этот вопрос ответа не последовало: между Кьюриосом и отцом Коллинзом повисло молчание, обдуваемое ноябрьским ветром из-под сочленения каменных плит молитвенного дома. — Но вы, брат мой, кажется, не об этом хотели спросить, — сказал вдруг священник, видя растерянность своего собеседника. — Пожалуй, — неуверенно проговорил Кьюриос. — Хотя вы натолкнули меня на ещё один, не вполне соответствующий теме вопрос: откуда вы меня знаете? — В Стрейнджтауне поневоле знаешь всех. Единственный способ это избежать — скрываться в стенах своего дома… или в своей лаборатории, — неопределённо изрёк отец Коллинз, складывая в замок розовые пальцы, покрытые пушком рыжих волос. — Ваша матушка крестила вас у меня. — Если это для вас является поводом вернуть меня в лоно церкви… — Ни в коем разе, — мягко остановил его священник. — Если человек не придёт к убеждениям сам, осознанно, он не станет якобитом или петерианцем, либералом или социалистом, волонтёром или разумным эгоистом. Поэтому не беспокойтесь об этом и обсудите со мной волнующие вас вопросы как с обычным человеком, а не священнослужителем. — Что же, — Паскаль несколько замешкался с мыслью. — Я хотел спросить, может ли Мрачный Жнец породить смертного человека. Преподобный отец в задумчивости почесал бороду, отведя взгляд серо-зелёных глаз к алтарю. Паскаль выжидательно наблюдал за его сосредоточенным профилем, размышляя, стоит ли конкретизировать свой вопрос. — Может ли смерть порождать жизнь? Полагаю, вы, мой брат, говорите не художественными метафорами, а вполне буквально? — Именно. — Я никогда о таком не слышал, буду с вами честным. Если он породил человека из самоё себя, дитя его, по сути, не будет человеком. Его ребёнком будет ипостась Жнеца. — А если от смертной женщины? — Любопытно. Кажется, такой сюжет был в одном восточном религиозном учении. Но там он тоже выступал ипостасью божества. Вы же, как я понимаю, имеете в виду такого же человека, как мы? — Да. — Хм… Если оно действительно так, то встаёт вопрос о природе Жнеца. И, сдаётся мне, ответ на него будет не в пользу вашей концепции, потому что из сакральной фигуры Смерть превратится, в лучшем случае, в исполнителя священной воли, в худшем — в какое-нибудь из сверхъестественных существ. Быть может, даже не единственное в своём роде. — Вы верите, что такое возможно? — осторожно спросил Паскаль. — Пути Смотрящего неисповедимы. Всё-таки мне кажется, что Он имеет какую-то власть над Жнецом, пусть каноники и уравнивают их в причудливом дуализме. — Вы не очень похожи безукоризненного якобита. — Как и вы — на воинствующего атеиста. Прошу прощения за мою шутку, тем более, повторенную дважды, — отец Коллинз ещё больше понизил голос, так что его шёпот почти растворялся в каменных сводах. — Может, я немного вольно интерпретирую Око Смотрящего, но даже его составители не могли познать волю Смотрящего, не так ли? В конце концов, на то и нужны священные писания — они величайшие книги в том смысле, что найденный их посыл, скрытый смысл, возводит нас на самые вершины метафизики. Там, на вершинах, происходят теологические диспуты. А у подножия, невидимые для всех, обитаем мы, простые приходские священники. Когда мы не грешим по-мелочному, то тоже пытаемся взобраться на эту гору, но идём какой-то новой дорогой. — Потому что хорошую старую сделали платной? — Или потому, что дикари-туристы совершенно её замусорили, — хихикнул Коллинз, поддерживая иронию Кьюриоса. — Кажется, я так и не смог хорошо ответить на ваш вопрос… — Не думаю, что смог бы кто-то ещё. — Хотелось бы мне узнать, чего ради вы об этом спрашиваете, но, думаю, это только ваше дело. — Всё так, отец. Спишите это на любопытство Кьюриоса. — Как вам угодно, — Коллинз ненадолго умолк: лицо его отчего-то омрачилось. — Обычно мне приходится делать свою работу за пределами церкви. — Как бродячим проповедникам? — Да, пожалуй. После того, как сгорела единственная в Стрейнджтауне церковь, остался только этот дом собраний, в котором сейчас толком-то никто и не молится. — Думаете, новая церковь решила бы проблему спада религиозности среди горожан? — со скепсисом спросил Паскаль. — Конечно нет! Но тогда бы страждущие знали, куда идти, а я — где их ждать. Немногие из тех, кто остался… Представьте, брат мой, что вас отстранили от всех важных проектов, а потом и лишили своей лаборатории. Вы останетесь учёным, но от вашей должности останется лишь название. — Не накликайте, я и без того обеспокоен своим положением, — ответил Паскаль, сам того не желая. — Кхм, не важно. Думаю, мне пора идти. — Даже не останетесь посмотреть концерт? — лукаво подмигнул отец Коллинз. — Какой концерт? — Да здесь же, в доме собраний, через три часа. Странно, что вы и про такие громкие по меркам Стрейнджтауна события ни одним ухом не слыхали. — Концерт в доме собраний? — недоумённо переспросил Кьюриос. — Кому вообще пришла в голову эта идея? — Одному Смотрящему известно, — лукаво вымолвил преподобный отец. — И вы этому никак не воспрепятствовали? — Словно бы меня кто-то спрашивал… Да и, по правде сказать, я был бы не прочь что-нибудь посмотреть и послушать. Наш орган уже лет пять пылится без дела, — священник встал из-за скамьи, оправляя полы сутаны. — Что же, спасибо за беседу, Паскаль. Мне было очень интересно поговорить с вами. Кто знает, может, мы ещё встретимся. — Взаимно, отец Коллинз, — Паскаль одарил его на прощание лёгким поклоном и направился к выходу, где уже толпилась группа монтёров и грузчиков с музыкальным оборудованием. «И чего ради этот человек посвятил себя служению Смотрящему, когда мог найти применение своих способностей в любой другой сфере?» — размышлял Паскаль, время от времени оглядываясь на молитвенный дом, где служебный персонал, рядом с которым околачивался и преподобный отец, превращали храм божества в концертный зал. Раньше он бы, пожалуй, и обрадовался такому утилитарному использованию бесхозного здания, но сейчас ему было даже немного жалко эту обшарпанную церквушку. Всё-таки отвести душу не вышло. Беседа со священником породила лишь новые поводы для беспокойства и глубокой тоски. Коллинз проповедует среди глухих, а те смеются над его пантомимой. Гриму нету места в мире живых, и сам этот мир настроен к нему враждебно. Даже Смотрящий сталкивается с презрением, когда в его доме, сакральном месте, устраивают провинциальный концерт. Последнему в таком разе действительно лучше не существовать. Полное отрицание будет лучше такой небрежности. Небрежности во всём, ведь по-хорошему концертная площадка должна быть подготовлена ещё неделю назад. Но Коллинз и Грим, особенно Грим — их существование почти столь же болезненно, но необходимо, необходимо для самого Паскаля, какие бы мучения оно им не доставляло. В сравнении с их жертвой Паскаль — верх малодушия, но ведь и они сами продолжают жить? По своей ли воле? Коллинзу запрещает уйти из жизни Смотрящий — фигурально, Гриму в этом препятствует Мрачный Жнец — реально. «Всё в этом мире погрузилось в кромешный бардак» Всё же Альва соизволил поучаствовать в общем деле, занимаясь поиском сессионных музыкантов, тогда как Ингве, получив от того же Ману нужные контакты, договаривался с оператором по поводу инструментов и конферансье касательно порядка их выступления. Квалифицированных кадров под этими титулами ждать не приходилось: техникой ведал даже ни разу не музыкант, а спившийся автомеханик, второй и последний в городе после Дель Фуэго; распорядителем же вечера оказался тридцатилетний мужчина с мышиным лицом, сотрудник местного телеканала. У этих господ Ингве выторговал ударную установку и предпоследнюю позицию в списке выступающих. Возможность познакомиться со своим сопартийцем появилась лишь перед самым концертом, как у брачующегося королевского отпрыска. Его Мануэль не мудрствуя лукаво пригласил прямо домой, пока они с Ингве были заняты подготовкой к мероприятию. Музыкантом оказался студент Теха, игравший на басу во время гаражных репетиций со своими одногруппниками в те редкие дни, когда они не устраивали замест них пьянки. Он носил канекалоновые дредлоки, очки в толстой оправе и звучное имя Трент, которое он, представляясь, произнёс так, словно изображал заводящийся автомобильный мотор. — Мы только трое типа, а? — спросил он гнусавым, через нос, голосом, точно пытался высморкаться. — На кой нам целая армия, Трент? Мы ж не штурмовать идём эту церковь, — Ману фамильярно шлёпнул парня по смуглой шее. — Ты знаешь, что играть? — спросил его Ингве вкрадчиво, явно боясь получить отрицательный ответ и предполагая его с большей вероятностью вместе с тем. — Знаю, конечно. Чё тут знать вообще: херачишь четвёртую с третьей по четыре на такт и ноги раздвигаешь, как шлюха на трассе. — Где ты это чудо вообще нашёл, Ману? — вымолвил Ингве, проводя рукой по лицу. — Через Джонни, который Смит. Ребята, видимо, вместе учатся. Да и ладно тебе, Инг! Кого ты ожидал найти, выпускника консерватории голубых кровей? — Да я бы лучше сам бас взял, чем пустил к нему этого гоблина. — Э, ты кого гоблином назвал, педик? — обозлился Трент, попытавшись сделать шаг к Ингве, но остановленный сильной рукой Мануэля. — Вы ещё подеритесь, блин! Ты, Трент, веди себя приличнее и не позорь нас. А ты, Ингве, перестань ныть. Мы с Трентом уже прогоняли песни, он табы видел и довольно быстро запомнил. — Ладно, давайте прогоним всё пару раз, — со вздохом подытожил Ингве, вставляя в магнитофон кассету с записью ударной партии для первого трека. — Вот эта чёрная четырёхструнная гитара — бас. Тебе нужна она, Трент. — Ингве! — Да в курсе я, не держи меня за дебила! — ощетинился Трент, подтягивая гитарный ремень под свой рост. — Тюнер есть? — На полке под теликом. Закончив выяснять отношения, парни наконец-то подключили инструменты и, подкрутив колки, приступили к репетиции. Поскольку у Ингве не было барабанной установки под рукой, он отбивал ритм на коленях, в такт проигрываемой на магнитофоне ритму. К удивлению Мальма, Трент играл вполне неплохо, хотя и сильно упрощая его витиеватые басовые партии. На третьем прогоне басист затребовал перекур, утомившись бесконечным повторением одних и тех же песен, что почти привело к новому витку конфликта, который вновь был вынужден разрешать Мануэль. Спустя час или два, когда игра музыкантов наконец-то достигла гармонии, было решено всё же отложить инструменты и переключиться на другие задачи, каких оставалось великое множество. Ингве не переставал ругаться на острую нехватку времени, прерывая хулу телефонными звонками. — Напомни злить тебя почаще. Когда у тебя горит жопа, ты даже с президентом добазаришься, а так и от продавца в супермаркете сбежишь, — Ману увлечённо наблюдал за суетливой беготнёй друга с удобной позиции на диване. — А за каким хреном этим вообще занимаюсь я? Кто у нас тут главный переговорщик? — Ингве с силой бросил телефонную трубку, отчего та издала жалобный треск. — Да чего ты такой нервный? — Тёлка, наверное, не дала, — подал голос Трент, ставший невольным свидетелем этой перепалки. Мануэль громко рассмеялся комментарию басиста, тогда как Ингве лишь чудовищными усилиями удержался от мордования. Обессиленно упав на кресло, он сжал руками больную голову, которая после короткого затишья вновь дала о себе знать. — Мы можем отказаться от выступления? — жалобно произнёс Мальм. — С ума сошёл? Нельзя же кинуть всех в последний момент! Даже если нам сказали о выступлении тоже в последний момент. Да и вообще, это возможность один на миллион, здесь-то, в Стрейнджтауне! — У нас ничего не готово. Я тоже не готов. Совсем. Ни хрена, — бормотал Ингве, зарывшись пальцами в волосы: крупные пряди падали ему на лицо. — Эй, чел, ну чего ты? — Трент подошёл поближе, аккуратно коснувшись плеча Ингве, словно трогал бездыханное тело. — Не больно же Вудсток, тупо колхозная дискотека на две колонки. Да там даже готовиться не надо: припёрся под конец, накатил покрепче, да и сыграл, что в голову пришло. — Без толку, Трент. У Ингве планка высотой с небоскрёб. Его даже семейство попросит побренчать на застолье — он к нему неделю готовиться будет. — А в чём прикол? Этого же никто не выкупит. — Ты у него спроси. — Перерыв закончился. Продолжаем репетицию, — вдруг произнёс Ингве, поднявшись с места на дрожащих ногах. Музыканты прибыли на концерт сильно припоздав, но, как и обещал Мануэль, на эту непунктуальность никто и не обратил внимание. Атмосфера в доме собраний была самая расслабленная: выступающие, люди всех полов и возрастов, непринуждённо курили на заднем дворе, церковном кладбище, стряхивая пепел на могильные камни. Рядом с ними находился Лазло, переговаривавшийся о чём-то с коренастым бородачом в бандане. Завидев Мануэля и его компанию, Лазло весело поприветствовал их, приглашая присоединиться к разговору. Собеседником Лазло оказался сам организатор музыкальной части мероприятия с заурядным именем и незаурядным прозвищем — Джон Берсерк. Историю этого прозвища парням повезло узнать уже в первые минуты знакомства: — Джонни однажды накидался галлюциногенными грибами, ударился головой об дверь и, разозлившись на неё, принялся с ней сражаться, — рассказал Лазло с лукавой улыбкой, пока герой саги бессильно махал руками в попытках уличить друга в клевете. — И кто тогда вышел победителем? — поинтересовался Мануэль. — Владелец салуна «Ночной вой», что напротив нас. Он выписал Берсерку чек на снесённую с петель дверь и таки стряс с него деньги. Публика на церковном кладбище разрасталась: приходилось отодвигаться вглубь, освобождая место прибывающим. Музыканты прогуливались между потрескавшихся надгробий, рассуждая о тяготах жизни. Ингве сверился с временем: концерт уже должен был, но никто даже не зарекался об этом. Берсерк заверил, что всё идёт по плану: сейчас туда заступит ведущий со спонсорами и начнут усыплять бдительность публики и её саму, а уже после начнётся нормальное празднество. — Надо было преподобного отца поставить конферансье. Этот прыщавый дебил скоро начнёт путаться не только в словах, но и в своих штанинах, — едко заметил Джон Берсерк, тайком разведав обстановку внутри здания. — Да, штанцы у него угарные. А нафига попа, кстати? — уточнил Трент, скребя ногтями по дредам. — Да потому что он один умеет говорить лучше всей этой швали из телестудии вместе взятой, — процедил Берсерк, густо сплюнув на чью-то могилу. — Да ведь ты сам с ними когда-то работал! — подколол его Лазло, поправляя на носу ядовито-зелёные авиаторы, ярко отсвечивавшие даже в пасмурный ноябрьский вечер. — Работал, а потом понял, что они все конченные. Я уже отмылся. Скоро начался концерт. Теперь Берсерк не только ругался на всех и вся, но ещё и занимался полномочиями организатора: распределял музыкантов в порядке их выступления, представлял их публике, грязно шутил в перерывах между сменой групп и даже помогал с подключением и настройкой инструментов. Остававшимся музыкантам оставалось как-то скрасить время до своего выхода. Старый кантри-певец скрылся в глубине кладбища и скоро вернулся с ящиком рома, которым угостил своих друзей-погодок. Наиболее харизматичным юнцам удалось попасть на праздник жизни — так вечно враждующие отцы и дети наконец-то воссоединились. К пирующей компании порывался присоединиться и Трент, но получилось у него это не сразу и лишь тайком. Ингве, до того чуть ли не за шиворот оттаскивавший бедового юношу от рома, увидев его в компании стариков, чуть не устроил истерику. Мануэлю вновь пришлось его успокаивать. Попутно обаятельный южанин заводил новые знакомства. Музыкантов в городе оказалось существенно больше, чем он думал — около двух дюжин человек. Правда, большая их часть играла крайне посредственно и нерегулярно, так что причислить их к этой касте можно было лишь с сильной натяжкой и наивным доверием к их словам. Ближе к середине концерта Ингве решил заглянуть в дом собраний. Вернулся во внутренний двор он чрезвычайно хмурым. — Что случилось? — спросил его Ману озабоченно. — Там среди зрителей одни пенсионеры. — промолвил он с созвучной церковному кладбищу мрачностью. — Нам придётся выступать перед чёртовыми старпёрами. — Эй, уважай стариков! Старики воевали за демократию, старики воспитывали тебя, стариком когда-нибудь станешь ты сам! — скороговоркой пророкотал Альва, после чего понизил голос и указал рукой на компанию кантри-музыкантов. — А если серьёзно, то они пришли послушать этих дедуль. Ребята помоложе придут к концу, когда будут выступать их ровесники. Я даже успел разрекламировать нас по сарафанному радио через Джонни и Риппа. Так что к нашему выходу они появятся, не парься. Незадолго до выступления группы Ингве и Ману прибыли и Психо. Все из них, кроме Гвансона, уже были навеселе и явно не волновались об успехе своего выступления. Сид Байрон поприветствовал друзей как ни в чём не бывало, тогда как его коллеги беспокойно переводили взгляд между от одного к другому и третьему. — О, классное местечко. Жалко, что конфет никто не оставил, — сказал Сид, присев на корточки у одной из плит. — О, эта дамочка здесь давно лежит. Интересно, что от неё осталось? — Ты же не будешь осквернять могилу? — спросил Ману с лёгким беспокойством, запрятанным под шутливый тон. — Ох, ну конечно нет, дорогой! Если мне захочется повеселиться с девочкой в возрасте, я просто подсяду к кому-нибудь из зрительниц. Вдруг в дверях, ведущих в сад, образовалась фигура, отличавшаяся от всех прочих чёрной сутаной. Мужчина, её носивший, остановился в проёме, осматривая музыкантов по-отечески добрым взором с тенью горькой иронии. — Отец Коллинз, и вы здесь? — улыбнулся Лазло, несколько удивившись появлению священника. — Да. Пока что там, внутри, скучно, но на самом деле просто хочу проверить, всё ли здесь в порядке, — в его глазах промелькнула светлая печаль, когда Коллинз обратил их на группу выпивающих. — Но, полагаю, если ещё никто не выкопал могилы, значит, всё в пределах нормы. — Это действующая церковь? — ошарашенно спросил Ингве. — Это дом собраний, так что церковь здесь на равных правах с… домом культуры? — ухмыльнулся Коллинз. — Да ладно тебе, Ингве, преподобный отец сам предложил свою церковь для проведения концерта, — попытался утешить Мальма Лазло. — К тому же, это может привлечь новых прихожан… Или вернуть старых. — Верно, — отец Коллинз задержал взгляд на Лазло, точно хотел ему что-то сказать, но потом вновь обратил его в точку геометрическом центре тела толпы. — Только, пожалуйста, будьте осторожнее. Всё-таки это кладбище. — Подумаешь кладбище! Что там, трупак какой-нибудь за ногу к себе в могилу утянет? — откликнулся кто-то из музыкантов. Преподобный отец ничего не ответил на это возражение и, коротко поклонившись, ушёл обратно. — Э… На Небесах облачно? Короче, вы сейчас выходите, — прочитал Джон Берсерк с листа. — Придумали бы какое-нибудь нормальное название. — Нормальное название, Джонни, — опротестовал Ману. — Ладно, Ингве, Трент — вперёд! Настройка, как и предполагалось, прошла не без проблем. Еле добившись вменяемого, по меркам дешёвого усилителя, звука, Ману обнаружил, что его шнур вышел из строя, тогда как у Трента неумолимо фонил бас. Пока Берсерк и какой-то юноша смежной квалификации пытались решить проблему, Ингве успел оглядеть зал. Тот действительно изменился в возрастном составе: ряды стариков сократились, и на их место заступили молодые люди, школьники и студенты. Ману и Трент уже махали кому-то из зала. Кого-то из них знал и Ингве. Вон там, поодаль, сидели оба Дарвелла и Берта Новак в противоположной стороне, где-то в середине — Рипп, Джонни и Офелия, впереди — Хлоя Кьюриос. Но в самом тёмном углу он увидел фигуру, которую никак не ожидал здесь увидеть. Под тенью алькова и одеждой ей в тон скрывалась бледнокожая девушка в компании мужчины такого же раскраса. «Триаль» У Ингве перехватило дыхание, а сердце, разогнавшись до сверхзвуковой скорости, пронзило острой болью грудную клетку. Он не в такой выгодной позиции. Даже за барабанной установкой она его наверняка заметила. — Дамы и господа, всем мир! — поприветствовал Ману публику, уверенно взяв микрофон — парадоксальным образом именно он работал сейчас лучше всего. — Это На Небесах облачно, прямиком из облачного Бриджпорта в облачный Стрейнджтаун. Возможно, Смотрящему синоптики тоже предсказали сегодня облачный день. В такой непростой ситуации мы постараемся стать для вас лучиком света, зажечь эту церковь и всё такое… Ну, зажечь не буквально, разумеется! Этим занимаются блэк-металлисты, а мы играем немного в другом жанре. — Ману, прекращай этот стендап! — прикрикнул на него Ингве, не будучи уверенным, услышал ли его друг и не услышал ли весь зал. — Ладно, давайте представимся и начнём играть. Ваш покорный слуга — Мануэль Альва, вокал и гитара. За ударной установкой — Ингве Мальм. Рядом со мной — Трент Риверс, наш сессионный басист, которого мы будем рады видеть постоянным коллегой, — Ману артистично поклонился жидким аплодисментам и, переведя дыхание, продолжил речь. — Первая песня, которую мы исполним, называется «Уход в лес». Текст к ней, как и ко многим другим из нашего репертуара, писал Ингве, так что я обязан дать ему слово, чтобы коротко её описать, пока мы заканчиваем последние приготовления. Ингве вопросительно уставился на своего друга, явно не ожидая такого подвоха. Но делать было нечего: он пододвинул микрофон на штативе поближе к себе и чуть не оглох от скрежещущих помех. Берсерк, дополняя крепкий мат активной жестикуляцией, переключился на неисправный микрофон, Ингве же пришлось пользоваться тем, что был определён Мануэлю. — Раз, раз. Вроде работает. Круто, — пробормотал Ингве, поморщившись собственному голосу. — Ну, что тут сказать? «Уход в лес» — это… э… одновременно отсылка на одноимённый психологический труд и сатира над нигилизмом, да? Лирический герой уходит от ненавидимого им общества на лоно природы и сталкивается уже с её насилием, да? Как-то так… Ману изо всех сил сдерживался, чтобы не хлопнуть себя по лицу или хотя бы отнять у друга микрофон. Задумав свою шутку, он не учёл, что неумение Ингве произносить речь на публику вслед за забавным казусом создаст неприятное впечатление о группе. Впрочем, Ману хватило пары жестов, чтобы Ингве поймал его мысль. К тому же, по тому, с каким облегчением на лице он отдавал микрофон, можно было заключить, что он и сам был рад прекратить это словесное насилие. Одновременно с этим Берсерк, вытирая пот с розовой лысины, наконец-то закончил с аппаратурой и, коротко кивнув музыкантам, медвежьей походкой побрёл обратно в сад. «Она слушает», — обеспокоенно думал Ингве, до боли в висках сосредоточившись на игре. «Так, а что у нас там дальше должно идти?» — размышлял Ману, едва только ему удалось вспомнить рифф припева. «Пива охота», — грезил Трент, расставляя ноги ещё шире и отклоняя корпус тела назад, словно намереваясь убить свою поясницу. За первой песней последовала вторая и третья. Ингве впал в транс, доверившись механической памяти и рефлексам. Без контроля разума руки всегда справляются лучше. С записями песен в наушниках он был отрезан от внешнего мира. Либо вся вселенная хором поёт его песни, либо она погружена в гробовое молчание. Наверное, что-то посередине. Четвёртая, их гордость, с самым убойным риффом и филигранным соло — последнее сейчас, правда, будет выглядеть бедно без ритм-гитары, но должно сойти. Это ода мёртвым, тем, кто созерцает родной посюсторонний мир за далёким горизонтом, куда уходит океан Острова Отдохновения. В кокосовом молоке он чувствует грудное молоко матери, вкус которого вспомнил лишь сейчас, по смерти, а в чернооких девах с цветами в волосах — женщину, которую он когда-то любил. Эта песня почему-то действовала на Ингве медитативно: он плыл на густой басовой партии словно на спокойных бирюзовых волнах. Здесь нету ненависти, насилия, подозрений, армии, инопланетян, пьянки на церковном кладбище, Сида Байрона, Селин и даже мигрени. Только запах древесины и оленины в родном доме, только свежий морозный ветер в хвойном лесу, только покой и умиротворение. Но идиллия не может длиться вечно. У Ингве она закончилась быстро, не успев оставить ностальгическое послевкусие. Она оборвалась шоком. — Смотрящий, что это такое?! Женские крики, мужской рёв, стоны и ругательства, стремительный топот ног, грохот падающих скамей. Незнакомый звук: какие-то нечеловеческие рычание и вой. Он раздавался у чёрного входа. Ингве обернулся туда: в проходе показалось с полдюжины изувеченных тел, лишь отдалённо напоминающих человеческие. — Твою мать, это зомби!!! В зале началась паника. Люди бежали изо всех ног прочь из церкви. Мануэль, впопыхах бросая гитару на сцену, соскочил со сцены и понёсся вслед за толпой. Трент едва не запутался в проводах, когда пытался убежать в том же направлении. От испуга Ингве опрокинул том-томы с тарелками, которые должны были оглушить всех в церкви, но сейчас ощущались шёпотом. Уже через пару секунд он оказался на каменном полу алтаря, их импровизированной сцены — прямо над ним навис живой мертвец с изуродованным лицом и пустотой в глазах.