Чужаки

Всякий родитель, как показала практика, помимо требуемых по умолчанию отцовских или материнских функций должен исполнять роль преподавателя, повара, горничной, экономиста, врача, охранника ЧОПа, а также ивент-менеджера, организующего для своего ребёнка помпезные праздники минимум два раза в год: к Новому году и ко Дню рождения. И если с предыдущими задачами Паскаль Кьюриос худо-бедно справлялся, то организация вечеринок совсем выбивалась из сферы его компетенции. На благо, у него всё ещё были братья, заменявшие отсутствующую супругу. Лазло был охоч до всяких вечеринок, даже детских утренников, поэтому он с живым энтузиазмом декорировал скромное жильё старшего брата, единовременно хлопоча на кухне и рассылая приглашения родителям друзей Тайко. Паскаль немало удивлялся тому, как отец годовалого ребёнка ещё не растерял деятельный пыл, а, наоборот, лишь приумножил силы, словно бы электровеник в его заднем проходе оброс ещё более мощным мотором. Его жена пыталась как-то помогать с приготовлениями, но было совершенно очевидно, что ей это доставляет существенно меньше удовольствия. — Паскаль, почему у тебя в доме нету дрожжей? — крикнул Лазло с кухни, угрожающе встретив явившегося на голос брата зажатым в кулаке венчиком. — Зачем мне дома дрожжи? — Как зачем?! — вспыхнул младший Кьюриос. — С чем мы будем готовить торт? — Я не так часто готовлю торты. — Ну так снаряди кого-нибудь в магазин или сам сбегай. Я там где-то список продуктов оставил, погоди. — Лазло пошарился вымазанной в тесте рукой по задним карманам джинсов. — Во, нашёл! Держи. К вечеру все приготовления были завершены — теперь можно было принимать гостей. Тайко, не хуже заполнивших комнаты воздушных шаров, озарял дом своей широченной улыбкой, в какой склабятся шпицы. Посторонние никогда не смущали мальчика: он ластился к каждому попавшемуся на пути родственнику, получая заветное поглаживание по своей голове и яркие картинки из голов чужих. Поскольку Тайко ещё не овладел телепатией, эти образы являлись ему в калейдоскопе разных лиц и эпизодов, которые подчас было сложно отличить от действительности. Так что мальчик жил одновременно в двух мирах, насыщаясь событиями сразу обоих. Паскаля немало беспокоила такая ситуация, но инопланетные родственники заверяли его, что никакая шизофрения мальчику не грозит: через эту стадию проходят все дети, не только инопланетные, но в какой-то степени и человеческие. Стали стекаться первые гости. Паскалю пришлось испытать некоторые затруднения в согласовании с Тайко списка гостей: когда отец хотел тихий семейный праздник в компании близких родственников, сын загнул пальцы всех четырёх конечностей, перечислив друзей, каких он хотел видеть. В конечном итоге пришлось пойти на компромисс, собрав под одной крышей и несколько родных, и какое-то число друзей с детской площадки. Впрочем, обе стороны остались при выгоде: Тайко очень любил своих дядей и кузенов, а среди родителей друзей мальчика были и хорошие знакомые Паскаля. — Смотри, как они мило обнимаются, — Видкун указал старшему брату на Тайко и Цири, прильнувших друг к другу со звонким лепетом. — Через несколько лет они начнут изучать анатомию друг друга, играя в доктора или что-то в этом духе, — с убийственной серьёзностью констатировал Паскаль. — Опять ты со своим психоанализом? Грим всё это время находился в стороне, наблюдая за происходящим из тени. Как и его друг, в последнее время он был особенно мрачен. Часто, тайком, он бросал на Паскаля быстрый, но пронзительный взгляд, полный обиды и горечи, но Кьюриос, если их и замечал, то предпочитал делать вид, ничего не видел. Напрасно Тайко пытался развеселить своих домочадцев: ответом на его детские глупости служил фальшивый смех и настоящие переживания, что они по привычке держали открытыми перед любопытством маленького инопланетянина. — О, кстати! Помните того парня, который в «Салуне» бармен? В общем, мы с ним как-то заобщались за это время, а вчера, вот, получается, в Сенд-Лейк вместе съездили. Тут Кевин, мой приятель, и говорит: а поехали, мол, в «Крипт О’Найт», там сейчас одна заезжая рок-группа концерт даёт. Ну, мы подсуетились, поехали после боулинга в Крипт, брать последние билеты. По итогу их даже не печатали: просто свободно пускали, кому захочется. Ну, мы и прошли. Оказалось, я этих ребят даже знаю: у меня где-то в нашем доме диски лежали. Сейчас, конечно, они уже не так круто играли, но тут и понимать надо, что организация была не очень. Аппаратура хреновая, из светотехники только потолочные лампочки, а публика — полторы зеваки, уже конкретно бухие. Но мы с ребятами хорошо оттянулись. Особенно Ману: они там с солистом плотно законтачились. — Это которые Психо? — уточнил Грим, кажется, подав голос впервые за весь день. — Да, те самые! Круто, что ты знаешь. Вообще, мероприятие выдалось несколько специфическим. Скажем, Мануэль отчего-то изъявил желание покататься в багажнике машины, так что пришлось грузить его тело, точно труп, между кипами сумок и мусора с летнего сезона, так и не помещённых в гараж. Но Лазло, в общем-то, было не жалко, тем более, что Мануэль умудрялся поддерживать разговор с участниками процессии даже из-под груды вещей, меж которыми он ютился. Поскольку за всю дорогу до Сенд-Лейка их так не разу и не остановили с проверкой, по приезде южанин вылез из своего убежища крайне недовольным и зарёкся, что больше никогда в жизни не будет путешествовать в багажнике. Но стоило ему выйти на свежий воздух, как мужчина тут же расцвел в эйфорическом восторге. Никогда раньше Лазло не видел людей, столь очарованных заурядными окружающими пейзажами. И ведь это даже не знаменитые аризонские каньоны, а обыкновенный город, даже не самый крупный в штате. Из достопримечательностей Сенд-Лейк мог похвастаться лишь краеведческим музеем, входящим в базовую комплектацию всех сколь-нибудь крупных населённых пунктов. Но что в Сенд-Лейке было — так это большое количество заведений для культурного и не очень города. В сравнении с захудалым Стрейнджтауном он виделся прямо-таки Рорин Хайтсом. Впрочем, Сенд-Лейк словно был крупномасштабный копией Мануэля: так пустынные пейзажи и южный дух дополняли друг друга, точно бы Альва был одной из тех пальм, посаженных вдоль по дороге с хаотичной регулярностью. Когда друзья пришли в боулинг-клуб, то и там Мануэль был как дома. Принятые на душу три банки пива нисколько не ухудшили координацию движений, а напротив, будто дали прибавку к ловкости, как фэнтезийное зелье. Совершая страйк за страйком, Ману разгонялся в победном танце, словно богиня Кали, уничтожая все шансы противников на реванш. В таком исходе смена места и занятия с боулинг-клуба на клуб ночной виделась жизненно необходимой: очень скоро приятелям надоело проигрывать всухую. Лазло редко посещал подобные заведения, так что чувствовал себя несколько скованно, особенно когда неожиданно для себя оказался один: Кевин сразу направился на танцпол, надев обворожительную улыбку на кривые желтоватые зубы, Алан и Дэвид свернули к барной стойке, а Мануэль так и вовсе затерялся в тенях. Тут-то Лазло и понял, что оказался в клубе без всякого резона. В смятении он бродил туда-сюда, разглядывая интерьер клуба и его обитателей и дожидаясь начала концерта. Мануэль же решил не ждать официального начала, чтобы встретиться с приглашёнными гостями: уже на входе он заметил три примечательных силуэта в зоне бара. На самом деле, уже своим внешним видом, авангардом, граничащим с китчем, они заметно выделялись из общей массы гуляющих в «Крипте», но музыканты отчего-то не проводили автограф-сессию, а в радиусе их присутствия не раздавались раскаты женского визга. Они сидели обособленно, перекидываясь словами лишь с сидящими в непосредственной близости выпивающими. Для Мануэля же это означало отличную возможность поприветствовать старых знакомых. — Эй, Сид, старина! Не думал, что ты уедешь дальше Бриджпорта, — стараясь перекричать громкие биты, Мэтт поприветствовал одного из музыкантов. Сид развернулся лицом к нежданному гостю: в свете диско-шара его волосы цвета мятной жвачки окрасились в сиреневый, а густой сценический макияж обратился в два тёмных пятна вокруг лисьих глаз. Уже изрядно навеселе, Сид долго всматривался в Мануэля, подавшись вперёд и чуть не навернувшись с табурета, но затем, когда его вдруг пронзило осознание, широко оскалился. — Эй, это не ты играл у нас на разогреве два года назад там, в Бриджпорте? — протянул музыкант звонким фальцетом. — Как раз я. — Так, погоди… Извини, приятель, забыл, как тебя звать. Мануэль добродушно улыбнулся и присел рядом, на место только что покинувшего бар посетителя. Заглянув за острый профиль Сида, он приветственно помахал и двум другим музыкантам: низкорослой Кире, чей новый образ был всё так же навеян героиновым шиком, и юному Каю, успевшему к концу пубертата отрастить изящные скулы и волосы. — Так, а ваши басист с клавишником как, тут? — Не, те немного не долетели: остались плескаться на полпути в Атлантическом океане, — ответил Сид, затягиваясь пухлой самокруткой. — Будешь? — Не откажусь, — Ману благодарно принял у музыканта косяк и повторил аналогичную процедуру, закашлявшись, правда, после долгого перерыва. — А что, кто у вас сейчас? — Двое нердов: брат Кая, он у нас теперь на басу, и один пианист из Кореи, которого мы в Старлайт Шорзе подобрали. Ребята максимально душные, но играть вроде как умеют. Наверное, вот, только на концерте и получиться свидеться, — Сид махнул рукой в сторону, блеснув перстнями на худых пальцах. — А ты как, Ману, всё ещё с тем шведом играешь? — Ингве из Норвегии, если что. В Бриджпорте играли, да, но недавно тут осели на какое-то время. Захотелось сменить обстановку, понимаешь? Ману живописал синевласому музыканту концерты в кислотных софитах модных клубов, где ему доводилось играть. Разумеется, почти все они были безбожно приукрашены, но уже сама очаровательность Мануэля была весомым аргументом в доказательство его позиции. Впрочем, даже в ней не было необходимости: Сид, ещё не отыграв концерта, был порядочно пьян, а потому отвечал бурным восторгом на каждую несуразицу, что Ману изрекал. В такой конфигурации его и нашёл совершавший пятый по счёту обход клуба Лазло. Сначала он несколько робел приближаться к ребятам, но их дружелюбные возгласы просто не оставили Кьюриосу выбора. До того Лазло не видел никого из музыкантов ни вживую, ни даже на фотографиях, поэтому, не представь их Ману, мужчина так бы и продолжал считать их за случайных посетителей — ну, может, зашедших на огонёк косплейщиков. Рассматривая по очереди этих эксцентричных музыкантов, Лазло, всегда весьма обаятельный, сейчас мог вставить слово в беседу лишь изредка: так непривычны ему были эти люди. — А ты кем будешь, Лазло? — обратился к нему Сид, растягивая в улыбке пирсингованые губы. — В смысле кем я буду?.. — Лазло у нас учёный, в лаборатории батрачит, — ответил за него Ману, дружески положив руку на его плечо. — Да ну? Там что ли, в Дивизионе? — Ну… вроде того, — пожал плечами Кьюриос, беспокойно вцепившись в свой бокал. — И что, как там? Опыты над людьми ставите, работаете над ядерным оружием? — непринуждённо вопрошал Сид, точно спрашивал учёного о сюжете второсортного боевика, а не реальном месте работы. — А это уже под грифом «секретно», — натянуто улыбнулся Лазло, всё больше жалея о том, что он вообще присоединился к музыкантам. Заканчивался алкоголь в стаканах, как и время до начала концерта. Довольно скоро к компании подошли двое мужчин, азиат с плоским лицом ромбовидной формы и высокий белокурый мужчина, более мускулистая копия Ингве. Оба хмуро уставились на прохлаждавшихся в компании незнакомцев и спиртного коллег. — Это не могло подождать до окончания концерта? — строго спросил кореец с характерным щебечущим акцентом, взглядом указав на коллекцию стаканов подле Сида. — Гвансон, я трезвым в принципе не играю, — Сид закатил накрашенные глаза. — И тебе, кстати, не советую. — Кай, ты, надеюсь, не… — голос другого мужчины звучал неуверенно и надломлено, он боязливо косился на Сида и Киру. — У меня всё нормально, не обязательно меня опекать, — огрызнулся подросток, корча брезгливую гримасу почти как Сид. — Нам выходить через пять минут, — объявила Кира, спрыгнув с барного стула. — Давайте, мальчики, прекращаем ссориться и идём работать. Ману и Лазло остались вдвоём: Психо в полном составе скрылись где-то за служебным входом. Только сейчас Лазло мог позволить себе вздохнуть с облегчением, что не ускользнуло от его товарища. — Ты чего весь на нервах? — Да знаешь, как-то сложно всё-таки с музыкантами общаться. Очень… экспрессивные ребята, в общем. «Экспрессивные» — ещё мягко сказано. Лазло не мог объяснить для себя, отчего он так сразу невзлюбил Психо, но старался максимально мягко обозначить своё недовольство. — Да на самом деле это конченая компашка, — неожиданно для Лазло заявил Мануэль. — Пафоса у них много. Но, кажись, Сенд-Лейк уже их остудил. В Бриджпорте так они ни за что бы не сели рядом с простыми смертными. Осталось им только научиться себя вести по-человечески. — Это профессиональная зависть? — усмехнулся Лазло: единодушие Мануэля в отношении ребят не могло его не радовать. — Ну да, конечно! Если бы мне нужны были только полные залы орущих малолеток, я б уже давно встал на каблуки и накрасился как баба! — Ману провёл кончиками пальцев вдоль век, изображая, видимо, бабий макияж. — Не, тут другая ситуёвина. Сид со своим гаремом, как их на сцену пустили, сразу начали скандальничать: просекли, что так очки рейтинга набрать быстрее всего. — А что за скандалы? — Хороший вопрос. К сожалению, про них только в жёлтой прессе пишут, а она, сама знаешь… — А чего ты тогда так уверенно говорил, что они себе эпатажем рейтинг набирают? — Да нет же! — горячо возразил Ману. — Я про то, что иногда редакторы добавляют прикольные, но абсолютно ложные подробности. — Как же ты отличаешь правдивые и ложные части? — Ой, да ну тебя! — отмахнулся Ману, очертив зажатой меж пальцев сигаретой полукруг дыма. — Вон, вышли наконец-то. Давай лучше смотреть на их труд, а не личную жизнь. Вот, гляди, уже подключились. — И он даже ничего мне не сказал тогда! — возмутилась жена Лазло, Кристал. — Дорогая, я же говорил тогда, что поеду с друзьями в Сенд-Лейк, даже спросил, нужно ли тебе там что-то купить! — Напомни, когда ты в последний раз брал в руки Денни? Почему за ним смотрю исключительно я, даже когда у тебя выходные? — Давайте не будем сейчас ссориться! — примирительно сказал Кевин, и ныне составивший компанию Лазло. — Да, давайте. Мои племяшки ужасно не любят, когда взрослые ругаются. Как бы Лазло ни старался сделать из обычного семейного праздника легендарную вечеринку, формат брал своё: взрослые и дети сидели каждые в своём углу, даже обеденные столы обустроили отдельно для каждой возрастной группы. Может, это и выгодная стратегия: как бы забавны и милы ни были дети, их гомон вызывал головную боль; как бы интересны и сведущи ни были взрослые, их косные застольные беседы вызывали страшную скуку. Но и внутри компаний зрели противоречия, омрачающие времяпрепровождение. Камнем преткновения у малышей стала та же вещь, что и у половозрелого американского общества едва не с самого его появления: обыкновенный расизм. Причём зачинщиком конфликта выступил не белый ребёнок среднего класса, а зеленокожая Цири, отчего-то решившая, что у человеческих ребят, шестерых друзей Тайко, нету права выбирать игры, какими их компания будет проводить время. Отец девочки, человек неконфликтный до крайности, предпочёл в спор не встревать, а потому наставлять нерадивых детей пришлось его старшему брату. В стане взрослых было заметно тише и, как следствие, скучнее. Сплетни, политика, рассказ о летнем отдыхе — на благо, никто из них не достиг достаточно солидного возраста, чтобы обсуждать фермерские посадки, обходясь темой рыночного ценообразования в её самой примитивной форме. Хотя все трое Кьюриосов были учёными, поговорить с остальными гостями о своём ремесле им было проблематично: договор о неразглашении, да и общая незаинтересованность препятствовали этому. Паскаль лишь изредка вставлял слово-другое, когда к нему обращались с прямым вопросом, Грим продолжал сохранять полное безмолвие — впрочем, всеми остальными присутствующими он рассматривался скорее как экзотическая интерьерная декорация, нежели человек, коему можно устроить допрос с пристрастием. Но Кристал, до того уже несколько раз видевшая последнего в этом доме, при полном домашнем облачении, задалась закономерным вопросом: — Паскаль, Грим… А кем вы друг другу приходитесь? — Прошу прощения? — лицо Кьюриоса окаменело в замешательстве. — Ну, как я поняла, вы с Тайко живёте в одном доме… — Кстати, да, ребят, — оживился Кевин, в улыбчивых глазах которого прорезались морщинки. — Всякое тут о вас в городе болтают. — Грим мой подопечный, — моргнув пару раз, ответил Паскаль. — То есть? — То есть, я выступаю его законным представителем. Пожалуй, это всё, что вам следует знать. И любопытствующие, и сам Грим уставились на старшего Кьюриоса. Парень, поджав губы, отвернулся от своего «попечителя» и ссутулился, точно пытаясь спрятаться от свидетелей этой неловкой сцены. Паскаль заметил, как помрачнел Грим, но тоже старался не смотреть в его сторону. Остальные гости, ощутив, как накалилась обстановка, спешно свернули с темы, перескочив к обсуждению детей и сложностях их воспитания. Первые минуты Грим думал, что это своеобразное продолжение сюжета: да, у Паскаля не один, а, считай, два ребёнка, каково ему приходится нянчиться сразу с несколькими? Постепенно на улице смеркалось, а стало быть, пора выпроваживать засидевшихся гостей: дети уже должны быть в кровати. Паскаль распрощался с братьями и знакомыми, после чего вздохнул с облегчением: он рад был наконец-то избавиться от навязчивой компании. Самолично убравшись в гостиной и уложив Тайко спать, Паскаль прошёл в свою спальню, но едва ли смог предаться желанному отдыху. В его глазах всё ещё стоял образ Грима, его согбенная фигура и озлобленное лицо. Кьюриос метался в муках выбора: полюбовно обсудить эту проблему, рискуя эскалировать её до грубой ссоры, или сделать вид, что ничего не произошло — но в конце концов Грим решил эту дилемму за него. Неслышно проскользнув в комнату, он поманил Паскаля наружу, не желая, видимо, тревожить сон и спокойствие спящего за стенкой мальчика. Нехотя Кьюриос поднялся с постели и направился вслед за другом — в гостиную, где совсем недавно прогремели тихие торжества. Высокая тощая фигура Грима нависла над ним в угрожающе-интимной близости — только сейчас Паскаль смог взглянуть на него по законам физики, снизу-вверх, а не свысока. — Что такое? — учёный чуть отступил назад. — А ты сам не понимаешь? — сейчас Грим вызывал существенно больше опасения, нежели привычной Паскалю жалости. — Ты же знаешь, что я плохо считываю намёки. Но, кажется, ты чем-то обижен… — Чем-то обижен?! — вскрикнул парень, насупив брови. — Какого хера ты назвал меня подопечным? И почему ты ведёшь себя со мной как я тебе не ровня? — Грим, послушай… — Что послушай?! Перед другими ты делаешь вид, будто меня не знаешь. Как будто я мебель или домашнее животное… Ах, да, подопечный — так ты это называешь, — Грим резко дёрнул головой, из-за чего стоячие в могавке пряди упали на лоб. — Я воспитываю Тайко как ты, работаю дома, но для тебя какая-то бестолковая дрянь, которую тоже нужно опекать, да?! — Грим, ты всё ещё мне друг. Просто у нас в обществе не принято, когда друзья живут под одной крышей вместе с детьми одного из них. Мне жаль, что приходится так принижать тебя в глазах других, но иначе это вызвало бы у них непонимание. — А Тайко — тоже другой? Почему ты говоришь ему называть меня по имени, почему не разрешаешь ему называть меня тоже папой? — Грим время от времени слышал, как его имя в устах мальчика предварялось усечённым «папа». — По тем же причинам. Я не хочу, чтобы у Тайко были проблемы, чтобы его дразнили сверстники, — со смущением объяснил Паскаль, едва подбирая нужные слова. — А почему ты решаешь сам, почему не спрашиваешь меня, Тайко? Он для меня сын. — Тогда тебе тоже нужно заботиться о его благе. Я ещё раз повторяю, — Паскаль стыдливо отвёл глаза. — Есть нормы общественной морали. Я понимаю, что ты в этом отношении несколько социопатичен, но нарушение этих норм может принести ущерб не только тебе, но и другим. — Почему ты так заботишься, что говорят другие? — Кажется, мы движемся по кругу… Я уже сказал про Тайко. Мне не хочется, повторюсь, чтобы его задирали в школе за то, что у него двое пап. И ещё я бы не желал, чтобы обо мне — и о тебе тоже — судачили как об однополой паре. Мне, в принципе, от этого хуже не будет — думается, я до конца жизни буду холостым. Но ты ещё молод, у тебя впереди вся жизнь — твоя собственная жизнь. Как твой друг, я не могу тебя в ней ограничивать и не хочу, чтобы ты лишился её, полностью посвятив себя воспитанию моего ребёнка. — А если я хочу этого? Если я хочу жить с тобой? — Прошу прощения? — Кьюриос замешкался, не понимая, отчего Грим высказывает подобные желания, когда его никто из дома не выгонял. Или дело в… — Ты и Тайко — единственные, кто у меня есть. И мне больше не нужно других, — злоба Грима спала, уступая место отчаянию. — Даже когда ты так издеваешься надо мной, я всё равно тебя люблю. Паскаль не успел ничем ответить: парень сжал его в объятиях. Оказавшись обездвиженным в несоразмерно крепкой для телосложения Грима хватке, он тут же ощутил сиплое дыхание у своего лица. Губы Грима, сухие и обветренные, накрыли его собственные. Грим настойчиво углубил поцелуй, пустив в ход острые зубы. Паскалю стоило больших усилий оттолкнуть его от себя. Мужчина брезгливо утёр влажный рот, взяв дистанцию подальше. — Прекрати! Я давал тебе согласие? Нет! — Кьюриос тщетно пытался успокоиться, делая глубокие вдохи. — Грим, мне это не нужно, пойми ты уже! — Почему нет? Это из-за того, что я не женщина? Но ведь ты только одну любил, больше никого. — Грим, из этого не следует логически, что мне должны нравиться мужчины, — нервно пояснял Паскаль: он чувствовал, будто пытается втолковать элементарные вещи маленькому ребенку с умственной отсталостью. — Ты даже не будешь пробовать? — Меня напрягает твоя непоследовательность. Даже больше, чем твой пол, пожалуй. Пойми, я не вижу в тебе романтического партнёра. Я всё ещё хочу и буду заботиться о тебе, но не в таком ключе. Тебе самому от этого будет плохо. — Ты снова за меня решаешь? — Нет, лишь пытаюсь объяснить, что это не самое удачное решение… Наверное, нам следует разойтись, отдохнуть друг от друга и по-отдельности обдумать ситуацию. — Но ведь мы ничего не решили! — И не решим. Спокойной ночи, Грим. — Но Паск! Уже не слушая друга, Паскаль поднялся к себе. Ноги чуть подрагивали от нелепой сцены, а в голове царил полный бардак — злейший враг учёного. Больше всего на свете он ненавидел сумбурность, и вот теперь он едва не задыхается от неё. Паскаль присел на край кровати, отчего она скрипнула в унисон с его суставами. Да, он определённо староват для таких страстей, но попытки отвлечься от осмысления произошедшего делами рутинными не принесли ожидаемых результатов. Минут с пять Паскаль неподвижно смотрел в точку на стене прямо перед собой, пока стремительно не поднялся на ноги: он знал, что нужно делать, вернее, что делать оставалось. Достать ключ под одной из книг на стеллаже, провернуть его в замке ящика письменного стола и вытянуть из секции с двойным дном обрюзгшую книжку в чёрном переплёте — его надёжного слушателя из прошлого. На всякий случай Паскаль закрыл дверь на щеколду — хоть он и был уверен, что Гриму после случившегося в ближайшее время не захочется пересекаться с ним, приватность должна была гарантироваться чем-то больше слепой веры. Сперва-наперво — дата. Даже записи в личном дневнике должны иметь форму отчёта. Даже если бы этот дрянной день не выдался на именины Тайко, Кьюриос бы сходу мог определить, какого числа он был. «15.10.03» Совершенно случайно Паскаль вспомнил, как непривычно было обнулять год, когда грянуло двадцать первое столетие. Он — человек, кому посчастливилось жить в двух эрах, в двух тысячелетиях, он был одним из нескольких миллиардов таких уникальных людей. «Этот день ознаменовался масштабной подготовкой к своему завершению — празднику по случаю дня рождения моего сына. Кажется, в последний раз я писал сюда, когда он ещё не умел и разговаривать. Сейчас, вероятно, он берёт на себя функцию дневника. Впрочем, мне и не нужно говорить, чтобы он понял, что я имею на уме… Думается, я отвлекаюсь. В подготовке к именинам мне помогли Лазло с его женой, а также Видкун, не принимавший, правда, как и я, активного участия в мероприятии…» Паскаль запретил себе как-либо обдумывать и редактировать записи — они должны были беспрепятственно вытекать из-под пера (не шариковой, а именно перьевой ручки: дорогая услада для его канцелярского фетишизма) вместе с вялотекущей жидкой массой мыслей, устроившей засор у мозговой подкорке. Правда, учёный так и не решался подобраться к сути, наконец-то извлечь их, застряв на документировании предшествующих событий едва ли не с бухгалтерской мелочностью. Сейчас его письмо соединяло в себе две противоположные ипостаси: сухой язык отчётов, какие он делал в лаборатории, и живописную прозу, его хобби и отдушина после напряжённой работы. В своём сочетании они давали атомный коктейль, разливающийся на десяток страниц желтоватой бумаги. «Кристал, супруга моего брата — женщина, не отличающаяся чувством такта, но в качестве компенсации наделённая сильным любопытством. Нисколько не стесняясь, она спросила, кем мы с Гримом приходимся друг другу. Раньше я уже слышал подобные вопросы и был готов к последующим, поэтому сразу определил Грима как моего подопечного. Но не сказать, чтобы я сильно лукавил» Паскаль сжал в зубах кончик ручки, но тут же одёрнул себя. В его теперь опущенной на руки голове происходил ресурсозатратный мыслительный процесс — и ведь речь шла даже не о моделировании научной гипотезы, а о банальном изложении своих мыслей на счёт Грима. Словно бы он мог подслушивать учёного, прячась где-нибудь в затылочной доле мозга. Вот только этот Грим есть он сам, внутренний кастрирующий отец. «Его инфантильность и полная несамостоятельность действительно создают ощущение, что я имею дело не с равным себе человеком, каким и должен быть друг, а с ребёнком. Это действительно вызывает у меня ощущение некоторой неловкости, но факт есть факт: психологически Грим кажется ещё моложе, чем биологически» Дальше — развязка, момент наслаждения, который хочется оттянуть как можно дальше, словно канцелярскую резинку, в миг максимального напряжения больно бьющую по неуклюжим рукам. Эта картина здесь, в его оперативной памяти, почти разворачивается вновь перед глазами, но словесно запечатлеть её на бумаге выше его сил, как будто он впервые держал в руках перо. Нет, технически, у Паскаля получилось бы написать даже самые специфические темы, о которых и помыслить сложно, но только если они не касались его собственного опыта. Он бы догнался оставшимся вином для прилива сил и решимости, но тогда пришлось бы проходить мимо Грима. И снова всё сводится к нему… «Вечером, когда гости разошлись, а Тайко был уложен спать, он подкараулил меня в гостиной и с наскоку набросился с упрёками. Он метался от одной жалобы к другой, так, что его фразы были лишены логической последовательности. По всей видимости, это был крик отчаяния, попытка разом спихнуть с себя всю навалившуюся ношу. Он начал с обвинения в снисходительном отношении к себе (не могу сказать, что несправедливом). Следующим шагом он потребовал признать себя таким же отцом для Тайко, каким являюсь я. Как бы я ни пытался объяснить ему, чем это чревато, он наотрез отказывался меня слушать. Наконец, уже, вероятно, изрядно во мне разочаровавшись, он вдруг признаётся мне в любви. Ни с того ни с сего, сразу после криков негодования. Но, видимо, одного словесного выражения этой больной привязанности ему было мало, так что он до боли сжал меня в своих объятиях и поцеловал» Начертав последние слова, Паскаль вздохнул с облегчением, но не из-за того, что он освободился от тревожащих эмоций, а потому лишь, что вывел, мелким и тесным почерком, эту пошлость. Но ведь одной регистрации факта недостаточно — иначе зачем он вообще засел за письмо? С другой стороны — подозрения, рождаемые излишней лиричностью. Паскаль может воссоздать полный спектр ощущений — что же он тогда не приумножил их своими ответными действиями? Когда метафоры рождаются так же легко, как кроличье потомство, впору усомниться, так уж ли категорична его позиция по этому вопросу? «Я не мог отстраниться, находясь в его крепкой хватке. Он полоснул меня по губам своими, на удивление, со знанием дела, но без знания о такой вещи, как согласие. Последнее я ему не давал. Возможно, я несколько преувеличиваю масштаб катастрофы, но меня печалит, что мой друг смог пойти на такое. Для чего-то ему понадобилось всё усложнить. Я не понимаю, как будет дальше протекать наше общение. Выселить его из дома я не могу: Тайко будет очень расстроен, да и по-человечески нельзя выгонять человека без гроша за душой на мороз. Сам он в этом мире не выживет. Но если он останется здесь, у меня дома, то как мы должны будем держаться впредь: как обычно, сделав вид, что ничего не произошло, или стараться избегать друг друга? Оба варианта кажутся проигрышными» Третий можно и не рассматривать вовсе: какие бы шальные мысли не закрадывались в голову учёного, им не суждено воплотиться в жизнь. Да, в самом деле: их поцелуй так прочно засел в памяти, потому что он всего-навсего выбивался и выбивал из колеи. Не каждый день Паскаля целуют так страстно, ещё и мужчины. Здесь изначально не было никаких предпосылок для ответных чувств: Грим — это друг, младший брат, старший сын, опекаемый, но никак не герой-любовник, нет. Но тогда где же мотивы считать его кем-то из перечня выше? Кьюриос спохватился: уже две страницы он посвятил обличением Грима в непоследовательности и импульсивности. Чем подкрепляется его слово «друг»? Невольно Кьюриос вспомнил былые годы, самое начало их знакомства — похоже, что если уж искать, то именно так, в пыли веков. Хотя когда это, в сущности, было, лет шесть-семь назад? Долгое время они ведь даже и не виделись вживую. Но тогда всё ощущалось по-другому. «Неожиданно для себя я припомнил прошлое, времена нашего общения в Симнете. когда он ещё был на волне популярности и не уступал, как сейчас, имиджбордам. Я даже не задокументировал наше знакомство здесь — потому, видимо, что много текста было напечатано там. В тот момент я знал его лишь под псевдонимом Нервный Субъект и мог лишь гадать, как он выглядит в реальной жизни и чем занимается помимо литературы. Да, именно она опосредовала наше знакомство. Я изучал соответствующий тред — как сейчас помню — в поисках чего-то стоящего, пока не наткнулся на серию небольших рассказов. Составленных малограмотно и не блещущих писательским талантом, но обнаруживающих невероятную искренность и правдоподобность. Это было важно, поскольку те рассказы явно целились в хоррор: в них шло повествование о жизни лирического героя — самого автора, как я потом убедился — в заточении у сумасшедших учёных, ставящих над ним жестокие эксперименты. Их строки отчего-то трогали меня до глубины души, свято убеждая в том, что описываемые события происходили на самом деле. Даже в некачественном тексте явственно ощущались переживания жертвы этих экспериментов. С таким вердиктом я и обратился к нему в личном сообщении. Как мне кажется сейчас, довольно нагло, но эта наглость в конечном итоге и свела нас. Нервный Субъект, на удивление, не стал отвечать на конструктивную критику критикой деструктивной, в адрес моей личности, как это делают форумчане. Напротив, он принял её и спросил совета о том, как он мог бы улучшить свои тексты. Так я стал его редактором, по причинам, мне не совсем ясным. С одной стороны, мне грела душу идея обучиться работе с чужими произведениями — литературная критика ничуть не хуже, а иногда даже и лучше писательства, особенно если совмещать два этих навыка. С другой, меня, повторюсь, крайне заинтересовали его рассказы в своей экспрессии. С третьей же — я проникся характером этого парня, который зримо проглядывал сквозь строки автора. Может, поначалу это была обыкновенная жалость, но в какой-то момент я понял, что хочу не просто бездеятельно сочувствовать этому человеку, но и как-то помочь в его беде. Мы оказались похожи тем, что оба видели в творчестве отдушину, но в случае Грима она была скорее жадными глотками разреженного воздуха. Пугал ли он меня? Определённо, но его характер и жизненные трагедии были для меня и неисчерпаемым источником опыта, художественных образов и идей. Как бы странно это ни звучало, я, достаточно опытный писатель, вдохновлялся работами новичка на этом поприще» Паскаль в сомнении покусывал ручку вновь, смущаясь должного последовать продолжения этой истории. Но дело уже начато, а его единственная задача — не отрывая перо от бумаги, регистрировать всё то, что приходит на ум. Повезло ещё, что научный склад ума с патологической тягой к упорядочиванию всего и вся так прочно укоренился в его голове, что любой текст он структурировал автоматически. В данном случае в основе последовательности лежал хронологический принцип, так что Кьюриосу было необходимо воспроизвести на память всю цепочку событий. Их он знал едва не наизусть — мешало смущение, которое они вызывали в припоминании. «Как я уже упомянул, мы довольно долгое время не виделись лично, так что мне приходилось лишь гадать о том, кто скрывается по ту сторону монитора. К решению этой задачи мы подошли весьма нетривиально. До того я предложил Гриму опубликовать его сборник рассказов на ресурсе посерьёзнее, а то и вовсе издать, выступив его главным редактором и, так сказать, продюсером. Его не пришлось уговаривать. Поскольку помимо писательства я занимаюсь и графикой, с моей стороны поступило предложение дополнить текст иллюстрациями, которые изображали бы героя рассказов — вернее сказать, самого Нервного Субъекта. Грим загорелся этой идеей, но вместо того, чтобы побыть для меня натурщиком в режиме реального времени (по понятным причинам сделать это было невозможно) он тем же текстом описывал свою внешность. Как позже выяснилось, его нарисованный «фоторобот» имел много общих черт с его реальной внешностью, хотя сейчас я понимаю, что это рисование с натуры при невидимом натурщике наверняка выглядело странно» В голову Паскаля пришла аналогия с виртуальным сексом, но он тут же отшвырнул эту метафору с отвращением. «Книгу, к слову, издать так и не вышло, но получилось опубликовать её в Интернете. Жаль лишь, что другие читатели если что и нашли в ней, то лишь яркий сюжет. Они уцепились за опыты и сумасшедших учёных, совершенно не обратив внимание на психологию героев. Но читательская публика — аудитория почти всегда не слишком благодарная, зато непомерно требовательная. Так, не зная друг друга за пределами сети, мы общались около года. Встретились вживую же мы совершенно случайно, и не сказать, что это совпадение было приятным. В местном магазине одежды я пересёкся с четой Бикеров…» Паскаль тряхнул головой. Отголоски из прошлого настигали его всякий раз, как он слышал и уж тем более писал сам эту фамилию. По неведомым для себя причинам он ненавидел мужчину, её носившего. В случае с Видкуном всё было очевидно: так и не выбравшись из юношеского сентиментализма, он до сих пор сокрушался по Цирцее Салямис, наотрез отказываясь называть её по фамилии человека, отнявшего его любимую. Паскаль давно переболел подростковую влюблённость, но в нём продолжала теплиться глупая и наивная надежда, что Цирцея когда-нибудь смягчится, согласится на тёплые приятельские отношения с ним и перестанет пользоваться доверием его младшего брата. Этого, разумеется, не случилось бы, даже не сойдись она с таким же циником и мерзавцем. Кто знает, может Цири сама так повлияла на своего супруга? Но Локи, чёртов Локи Бикер… он даже не пытался произвести положительное впечатление. Его бесчинства были начисто лишены психопатического обаяния: скорее он напоминал избалованного невоспитанного ребёнка своим языком без костей, балагурством и, главное, клептоманией. У Паскаля были с ним личные счёты: однажды Локи украл его разработку, над которой Кьюриос трудился битый месяц, и, разумеется, после доведения до ума присвоил её себе. Были все основания ненавидеть этого человека, определённо были. Но уже в тот момент, лет пять-шесть назад, он успел сильно насолить Паскалю — тогда-то он и понял, как в действительности Локи аморален и жесток. «Определённо ни тогда, ни сейчас я не был бы рад этой встрече. Но они были не одни: за Бикерами покорно следовал тощий высокий юноша, всем своим видом внушающий жалость. Я уже видел его где-то: на своих иллюстрациях к рассказам Грима. И хотя тогда я не был уверен в том, он ли это на самом деле, я окликнул его по единственному известному мне имени. Ко мне развернулся не только Нервный Субъект, но и его сопровождающие. Цирцея, как всегда, смерила меня холодным и надменным взглядом — точно это помню, — зато Локи тотчас же озверел. Я, впрочем, тоже: ведь это были его палачи, мучители моего друга. Не знаю, что тогда на меня нашло, но я накинулся на Бикеров, разражаясь проклятиями и настойчивыми требованиями освободить их узника. Локи уже успел сжать кулаки, а Цирцея устроила целый спектакль, изобразив невинную жертву — которая здесь была лишь одна, и не она, а Грим! Я отнекивался как мог, но Цирцея, конечно же, была убедительнее, так что не удалось ни спасти Грима, ни купить куртку к новому сезону» Паскаль ощутил смесь горечи и счастья, погружаясь в воспоминания о былом. Но необходимо было держать в голове, ради чего всё это делалось. Как изменился Грим и отношение к нему за прошедшее время? Но сейчас нужно продолжить хронологическую линию. Устало зевнув, Паскаль вновь взялся за перо. «На благо, после этого инцидента Грим не покинул сеть. Мы продолжили общение, но теперь наша главная задача переменилась: я взялся разрабатывать для него план побега. Не только потому, что сам хотел его освободить — как и в случае с рассказами, наши устремления были одинаковыми. Так, снова по текстовому описанию, я узнал планировку дома Бикеров. Разведывать её в поле, приближаясь слишком близко, было бы нежелательно. Планы были самыми разнообразными: от прыжка с шестиметровой высоты из окна второго этажа до подкопа в его подвальной комнате. В конечном итоге мы пришли к решению, и честно, не будь так необходимо вытащить Грима, я бы ни за что не пошёл на такую манипуляцию. Чуть до момента Х Грим сообщил мне о том, что Бикеры подыскивают подопытных-пришельцев для «изучения инопланетной ДНК». Тогда я лишь воспринял эту новость с омерзением: в конце концов, мой зять и его с Дженни дети были инопланетянами. Но затем я с немалым удивлением обнаружил, что и в моём организме зрела не болезнь щитовидной железы или желудка, а новая жизнь. Помню своё удивление, когда Дженни с медицинским равнодушием объявила, что я беременен — узнал я об этом, как назло, в самый критический момент, когда у меня уже начались схватки. На благо, сестра успела мне помочь: как сообщили Лазло и Видкун, она сделала мне кесарево и извлекла на свет крошечного зелёного человечка. Помнится, где-то здесь я уже делился своими чувствами касательно его рождения, но не упомянул, что незадолго после его рождения фактически сделал его разменной монетой. Тогда я и вспомнил о сплетни, поведанной Гримом. Я решил действовать, отталкиваясь от неё. С помощью Лазло я организовал праздник по случаю рождения Тайко, куда пригласил, в числе прочих, и Бикеров: те очень заинтересовались инопланетным ребёнком. Конечно, мне было кристально ясно, что это означало неминуемый скандал — к нему всё в общем-то и клонилось, когда Видкун вновь решил попытать счастья с Цирцеей и закономерно огрёб от Локи. Я, как мог, пытался их разнять, пока Лазло, о существовании которого Бикеры, кажется, даже и не догадывались, делал всю грязную работу: помогал Гриму с побегом. Кажется, он вытащил его через окно, которое пришлось разбить. Вопившую сигнализацию от учинённого Лазло мародёрства, кажется, было слышно даже в нашем районе. Бикеры, конечно же, заметили пропажу и сразу же обвинили в ней меня с братьями — этого следовало ждать. Но кроме личных угроз они не могли никак на нас влиять: в конце концов, как бы они объясняли полиции, что у них из-под носа украли подопытную крысу в виде живого человека? Так что Грим остался жить у нас, помогая с воспитанием Тайко и уборкой: к плите Лазло его не подпускал ни под каким предлогом. Я с удивлением узнал тогда, что у Грима не было на руках никаких документов и даже имени: для мира за пределами анархического и анонимного Интернета он просто не существовал. Вместе мы делали ему документы — тогда же он и получил своё имя. Почему Грим Муэнда? Такую фамилию носила в девичестве его мать (которую он отчего-то не видел вплоть до самой её смерти, но знал о её существовании и очень тепло к ней относился). Имя же… скажем, он был за глаза так прозван: мрачный, нелюдимый и слегка пугающий. Так мы прожили до момента, когда уже Видкун разродился двойней, а Лазло незадолго до этого объявил о своей помолвке с Кристал. Подсчитав, сколько человек после всех этих перипетий нас будет жить в общем доме, я решил переехать в собственное жильё вместе с Тайко и Гримом. Вскоре так же поступил и Лазло с Кристал, так что наследство почившего отца досталось среднему сыну. Так мы с Гримом стали жить одни. У нас было много ссор и до этого, и всякий раз мы с ним мирились, но я не уверен, что сейчас это будет столь же просто. Одно дело — бытовые конфликты на почве безденежья, когда вы вынуждены держаться друг друга, чтобы выбраться из этой ямы, но с другой стороны — односторонние чувства. Я не могу сплотиться с ним на этой почве. Да, на протяжении почти всей жизни Тайко он оказывал мне неоценимую помощь, ухаживая за ним в моё отсутствие. Ради нас с сыном он был готов учиться, выходить в мир, чтобы тоже приносить деньги в дом, но он мог делать лишь крошечные детские шаги. С Тайко он был скорее старшим братом, но тот, ощущая физическую разницу в возрасте, то и дело называл его папой, как и меня. Тут Грим, конечно, был прав, но мне не хотелось, чтобы наша дружба так извращалась. По правде сказать, мне было гораздо комфортнее каждый день связываться с ним в Юзнете, а не видеть в своём доме. Я ценил то, что он делал для меня и Тайко, но его присутствие стало слишком близким, а наши отношения — слишком неоднозначными… Пожалуй, что проблема коренится именно здесь. Голова уже кружилась от усталости. Паскаль удивлённо, словно бы очнувшись от забытья, пролистал пару десятков исписанных страниц и посмотрел на часы: пробило за полночь. Растерянно оглядывая записи ещё минут пять, после он наконец-то поднялся с кресла и побрёл в ванную. Он не был уверен, что избавился от давящих мыслей: скорее довёл себя в их записи до изнеможения. Свет на нижнем этаже уже был потушен: либо Грим уже спал, либо ушёл на ночную смену. Паскаль оглядел своё вымученное лицо в зеркале. «Ну и урод. Школьник-переросток. И что Грим во мне нашёл? — подумал он, выдавливая на щётку зубную пасту. — Надеюсь, всё-таки увидимся утром. Он ведь не уйдёт из дома? Ведь не должен?»