Чужаки

Мистер Смит умел маскировать свои истинные чувства и намерения благодаря глубоким морщинам на лице и хриплому старческому голосу. Другое дело, что за свою долгую жизнь он так и не научился искусно манипулировать людьми к собственной выгоде, поэтому его ходы были предсказуемы и топорны. Паскаль Кьюриос заранее знал, куда пойдёт их диалог после внимательных расспросов о здоровье и успехах его сына. Впрочем, подход Смита не столь опрометчив: какой любящий родитель откажется поговорить о своём чаде? Да, Тайко не по годам умён: уже в следующем году можно смело отправлять его в школу. Он хорошо ладит с Цири и Свейном, своими кузенами, но не чурается и человеческих детей. Очень дружелюбный ребёнок, но с претензией на лидерство — в школьных характеристиках, благо, лидерский характер является положительной чертой, вовсе не отсылая к диктаторским замашкам. Да и слишком добр Тайко для авторитарного верховодства на детской площадке. Скорее он напоминает государя Аквината, побуждая других детей нести ему игрушки из благоговения перед его моральным авторитетом, а не из страха физической расправы. У пятилетнего мальчика есть чему научиться шестидесятилетнему старику. Но прочтёт ли Смит эти выводы между слов? Видкун обыкновенно избегал разговоров с мистером Смитом, равно как и с любыми другими людьми. Старший брат, сам не слишком общительный, но чуть менее робкий, отвечал даже за детей Видкуна, точно знал их лучше, чем отец. Цири и Свейн тоже большие умницы: мальчик очень милый, как его кузен, а Цири показывает характер. Не истериками, наоборот, молчаливым, но тем более упрямым протестом. Девочка впервые взяла в руки книгу, лишь когда оказалась вне поля родительского внимания, укрывшись в оранжерее среди посадок. Определённо её склад характера можно соотнести с Видкуном, правда, непонятно, в каком разрезе: не то она вся пошла в папу, не то уже его стойко ненавидит. Предложенный Паскалем (кажется, вполне серьёзно) вариант комплекса Электры Видкун решительно отвергал. — Послушайте, мальчики, — хотя Смит и говорил с одним Паскалем, которому давно перевалило за третий десяток, пришелец предпочитал именно это снисходительное обращение. — вы ведь работать в лаборатория Дивизиона? Да, к этому всё и шло. Сейчас ласковый дедушка повесит на них совершенно немилосердную грязную работу. Паскаль, понимая, что соврать не выйдет — вопрос Смита был всецело риторическим, — уклончиво подтвердил этот факт. Инопланетянин поблагодарил его неприлично тёплой улыбкой. — Военные рядом с учёные. Первые что-то затеют. В последнее время они слишком активные. У вам достаточно… возможности, чтобы помочь с этим разобраться. Вы можете сообщить своих коллегам об этой угрозе? — Извините, мистер Смит, но для чего нам это нужно? — Вы не знаете, как военные относятся к тх’гирвцам? Они делают нам опасность. В том числе вашим, мальчики, детям. Это нужно остановить, — произнёс Смит в патетичной озабоченности. — Мы все рискуем. — Мистер Смит, я не вижу для себя никакого резона провоцировать в среде учёных конфликт с армией. Вы не находите чрезмерно опрометчивым ссориться с вооружёнными людьми, чьё руководство вхоже в правительственные круги? — спросил Паскаль, стараясь утаить раздражение. — Я уже сказал вам про опасность. — На самом деле я не припомню, чтобы кто-то из военных был озабочен моим сыном или детьми Видкуна. Грант, хотя и имеет странные предрассудки в отношении тх’гирвцев и сиксамцев, вряд ли станет поднимать свою армию на противостояние с несколькими инопланетянами. Это как минимум нелогично. — Ты недооцениваешь Гранта, — строго сказал Смит. — Он может и уже показывал это. — Когда? — Извини, мальчик, но я не могу тебе дать эту информацию. — Мистер Смит, подумайте логически: чем мы будем аргументировать необходимость учёным выступить против военных, если вы даже не уточняете, в чём именно они превысили полномочия? — Паскалю страшно докучала непоследовательность пожилого пришельца: в своих попытках убеждения он напоминал не оратора, а именно что упрямого старика, потихоньку впадающего в детство. — Группа военных пытались провести… трибунал над два тх’гирвцами и ещё два людьми вместе с них. — Впервые слышу про это. — Разве трибуналы проводят на публику, чтобы все видели и знали? — Так, подождите. А что за два тх’гирвца? — Это имеет значение? — Да, имеет, — разумеется, а как иначе Кьюриосы будут выполнять работу, когда их наниматель даже не удосужился ввести в курс дела? — Вы имели в виду Дарвеллов? — В ваших интересов мне помочь, — Смит словно не услышал вопроса. — А я могу помочь вам. Вы с братом пытались выйти с инопланетяне на контакт? Я могу поделиться знании и технологии. — Спасибо, но мы в этом не нуждаемся. Смит хотя и угадал желание Кьюриосов, но не учёл одно обстоятельство: у братьев уже были на руках вполне неплохие наработки за авторством Лазло — по мнению Смита, ничего не соображающего наивного дурачка. Хотя Паскаль и Видкун испытывали профессиональную ревность к изобретению своего младшего брата, кустарно изваянный ретранслятор для получения и отправки сигналов в космос был для них личной гордостью и большим счастьем. К тому же, Паскаль несколько сомневался в авторитете Смита среди его соплеменников. Словно бы, напротив, техник опыления находился не на почётной пенсии, а в постыдном бегстве. Стоило бы наблюдать за Смитом чаще и тщательнее, чтобы проверить эту гипотезу, но уже сейчас Кьюриосу казалось, что тх’гирвец подозрительно мало сообщается с родной планетой. Есть ли у него вообще заявленные технологии на руках, выходил ли он сам хоть раз на связь с пришельцами? — Вы же не хотите угрозы? — с неуместной для ситуации робостью спросил старик. — Какие угрозы? Паскаль узнал это на собственной шкуре, причём не фигурально. Смит никак не ответил на его вопрос, лишь пристально оглядывал мужчину, когда Паскаль почувствовал приливающий к коже жар. Стремительно текущая по поверхности тела теплота стала невыносимой, и тогда его руки охватило пламя. Огонь жёг волосы на предплечьях, пикируя вверх, к груди. Паскаль завопил от невыносимой боли и животного ужаса, тогда как мистер Смит оставался глубоко невозмутимым. — Видкун! Помоги!!! — орал мужчина, пытаясь унять на самом себе бушующее пламя. — Смит, молю, прекрати! Остановись! Пожалуйста!!! Видкун пулей рванул в сторону кухни и тотчас же вернулся в гостиную с кастрюлей воды наперевес, успев по дороге расплескать половину жидкости. Хотя Паскаль всегда сохранял трезвый рассудок, сейчас, находясь в состоянии агонии, он не мог сделать и шагу на путь к спасению, беспутно махая руками во все стороны. Видкун окатывает брата водой, но та не смогла сбить огонь, уже вцепившийся в одежду горящего. — Я согласен, Смит! Прошу, прекрати! Я всё сделаю!!! Мы сделаем! Взгляд Смита вдруг смягчился, точно он трепетно ожидал этих слов. Той же силой единственного взгляда он сбил огонь: под растворившейся дымкой открылась страшные ожоги. Смит нахмурился, болезненно сжав виски, и отслоившаяся, в жёлтых пузырях, кожа на руках Паскаля начала медленно разглаживаться. Когда на поверхности тела остались только крупные розовые волдыри, инопланетянин, зажмурив глаза, отстранился от Кьюриоса, чтобы спустя несколько секунд вновь вернуть на лицо маску высокомерия. — Полагаю, мы договорились? — Смит осклабился. — Старый мудак… — Что ты сказать? — Договорились, мистер Смит. Мы всё сделаем, — сдавленно прошипел Паскаль. — Да, Видкун? — Д-да, конечно, — пробормотал его брат, нервно потирая переносицу: он был напуган не меньше Паскаля. Прощание братьев было коротким и сухим: оба были совершенно сбиты с толку. Паскаль отрешённо направился домой, дыша в такт шагам, чтобы унять рокочущее пулемётной очередью сердце. Но едва ли там его ждал вожделенный покой. Он увидит в приюте своего тела и души отражение своего беспокойства и не застанет, наверняка не застанет там того, кто мог бы унять, хотя бы немного, эту тревогу. Да, всё так, в смятении распахнутые чёрные глаза Тайко не дадут соврать. Мальчик с опаской касается рук отца, отчего того пронзает вспышка боли. Тайко с оторопью извиняется, переместив маленькие зелёные руки на пояс Паскаля, сковав его в успокаивающих объятиях. — Что с твоими руками, папа? — озабоченно произносит малыш. — Всё в порядке, сынок. Не волнуйся, — Паскаль погладил сына по густым вихрам. — Грим ещё не вернулся? Можно было и не спрашивать: Паскаль и так прекрасно понимал, что друга сегодня можно не ждать, как можно было не ждать вчера, позавчера… Грим ушёл недели две назад, ухаживать за больной матерью. Хотя он выходил на связь, содержательной беседы не выходило никогда: всегда откровенный Грим теперь делился лишь сухими фактами — и совершенно точно лишь малой их частью, — а порой вовсе не брал трубку, не говоря уже о том, что сам он никогда не звонил первым. — Грим не отвечает на телефон. Я ему много звонил, всё равно, — с горечью сообщил Тайко. Это заставило Паскаля заволноваться. Даже так Грим непременно бы вышел на связь хотя бы со второй попытки. Мужчина обессиленно упал на диван — Тайко устроился рядом, положив лохматую голову ему на грудь. Единственный человек, способный осчастливить его, когда, казалось бы, всё плохо до невозможности. Ещё совсем маленький и на деле не вполне человек, но способный лучше всякой живой души источать радость и блаженный покой. — Куда ты, пап? — спросил Тайко, когда Паскаль резко поднялся на ноги. — Проведаю Грима. Вдруг что-то случилось. Скоро вернусь, не переживай, — мужчина накинул куртку и вышел за дверь. Путь до дома Спектр предстоял неблизким, поэтому Паскаль, за неимением собственного автомобиля, позвонил Лазло с просьбой подбросить его. Его брат, похоже, был озадачен такой просьбой, но согласился отвезти его по адресу, когда решит небольшие накладки в собственном хозяйстве. Поэтому Паскаль побрёл в сторону брата, благо жившего недалеко. — А чего тебе вдруг взбрело наведаться к миссис Спектр? — поинтересовался Лазло, когда они вдвоём оказались в машине. — Я же говорил, Грим временно переехал к ней, когда она заболела. Сейчас он не отвечает на звонки, поэтому я посчитал нужным съездить к нему и самолично убедиться, что всё в порядке… Или узнать, что есть какие-то проблемы. — Беспокоишься за него? — Конечно, он же мой лучший друг, — Паскаль не понимал, куда клонит брат. — Только ли друг? — усмехнулся Лазло. — Только. Советую поменьше слушать городские сплетни. Кто для тебя более надёжный источник: родной брат или какая-нибудь женщина с длинным носом и богатым воображением? — Ладно, ладно, перестань. По просьбе Паскаля Лазло не стал входить вместе с ним внутрь, вместо этого оставшись ждать в машине: если Паскаль не появится в течение десяти минут, то он будет волен ехать. Неуверенно старший Кьюриос позвонил в дверь: мелодия звонка отчего-то напоминала ту, что слышна на похоронных процессиях. Ему открыли не сразу, и открыл не сам Грим или его мать, а незнакомая Паскалю девушка. Оба почувствовали себя неловко. — Вы… к кому? — спросила Офелия, переминаясь с ноги на ногу. — К Гриму Муэнде. — Прошу прощения? — кажется, девушка не понимала, о ком идёт речь. — Он не здесь? — Извините, это, возможно, прозвучит глупо… но… — Можно я войду? — Да, конечно… Паскаль прошёл в мрачного вида гостиную и увидел своего друга в позе, которую сам недавно принимал у себя дома. Грим сидел с опущенной головой, закрыв руками лицо. Он тяжело поднял взгляд на Паскаля, когда тот окликнул его. — Почему не отвечаешь на звонки, Грим? — мужчина приблизился к нему. — Мама… Она, — Грим стиснул зубы, едва сдерживая слёзы. — Умерла? Парень молча кивнул. Паскаль устроился рядом, крепко обняв друга, передавая тепло, полученное им от сына в схожих обстоятельствах. Ведь в какой-то степени Грим такой же отец мальчику: не он ли помогал воспитывать малыша последние несколько лет? Тайко делал их названными родственниками, поэтому потерю матери Грима Паскаль воспринимал почти как потерю своей собственной. Его родная мать уже давно умерла, поэтому мужчина не понаслышке знал, каково это, терять близкого человека. Офелия стояла в нерешительности, не понимая, что в такой ситуации следует предпринять. Грим, до этого момента словно бы игнорировавший присутствие девушки в доме, вдруг обратил на неё внимание: — Она была тебе тётей, да? — И единственной оставшейся в живых родственницей, — скорбно произнесла Офелия. — Не считая кузена. Грим ничего не ответил, но краска стыда, залившая его лицо, говорила за него. Пусть парню были чужды чужие горести, он испил сполна чашу яда, когда столкнулся со смертью близкого человека. Пожалуй, что сейчас он переживал уже не столько за своё одиночество, сколько за судьбы покойной матери и её племянницы. Оливия умирала от бессилия и разочарования в жизни: она жаждала лишь наконец-то оказаться на том свете: как, должно быть, сильно опротивела ей жизнь, раз она совершенно за неё не цеплялась. Её племянница — они ведь даже не удосужились представиться друг другу — теряла последнюю опору в жизни, последнюю надежду. Сколько ей лет — семнадцать, восемнадцать? Разве справедливо поступает Смотрящий, оставляя её одну так рано? Разве справедливо поступает Грим, открещиваясь от своей кузины? Конечно, он не сможет ей помочь, ведь он сам беспомощен, обязанный своему существованию лучшему другу, который и теперь, несмотря ни на что, оказывает ему поддержку. — Как тебя зовут? — Офелия. А ты Грим? Забавно. С этого и стоило начинать знакомство. Они же две недели жили бок о бок, в поте лица трудясь на благо тяжело больной родственницы, даже не считая нужным друг другу представиться. Но нужно ли это было? Вряд ли, вернее, не совсем это. У них одно бремя, требовавшее, хотя бы молчаливого, соприсутствия в общей скорби. Грим вынырнул из-под рук Паскаля и неловко обнял девушку, не достававшую ему и до плеча. Офелия зарылась лицом в грудь кузена, в этот раз позволив себе поплакать. — Скоро должен прийти Мрачный Жнец, — сообщила она, вытирая слезящиеся глаза. — Для всех нас не впервой, — констатировал Паскаль. — Где лежит Оливия? — В своей спальне. Пошлите туда. Все трое окружили тело покойной и уже через минуту ощутили чужое — во всех смыслах чужое — присутствие. В мрачной дымке материализовалась высокая тощая фигура в чёрном балахоне. Вот они снова встретились. Мрачный Жнец, как и живые участники сцены, стоял в нерешительности, опустив своё грозное оружие, косу, коей он собирал жатву с мёртвых. — Две мои любимые души, — пронеслось эхом по комнате. — Но забираю я лишь одну. Оливия, любовь моя, скажи мне что-нибудь. В немом изумлении присутствующих покойница заговорила: тихо, едва шевеля губами: — Теперь, ревнивец… Теперь ты останешься со мной? — Мама? — Я устала, любимый. Возьми меня с собой. Туда, где мы всегда будем вместе… Где смерть… где ты… нас не разлучит. Паскаль и Офелия потеряли дар речи. Конечно, по воле Жнеца покойники способны заговорить, но чтобы изъясняться в любви своему могильщику? И только Грим внимательно следил за процессией, словно ожидая, пока ему самому дадут слово. И действительно, когда душа матери, покинув бренное тело, обернулась едва зримым призраком, Мрачный Жнец обратился к нему. — Мой сын… — Скажи, как это понимать? Столько раз я тебя вижу, столько раз ты не отвечаешь мне. Что это значит, Смерть? — Попрощайся со своей матерью, пока я дозволяю, — Мрачный Жнец словно бы не слышал стенания Грима. Парень обернулся к призраку умершей, в прозрачной пелене которого ещё проглядывались родные черты. Он был уверен, что она улыбнулась ему: виновато, скорбно. Грим попытался дотронуться до неё, но пальцы прошли сквозь холодный туман её очертаний. Слишком много вопросов было готово сорваться с его уст, но дух матери всё больше таял в спёртом воздухе. — Прощай, мама. Я любил тебя и всегда о тебе помнил, не смотря ни на что. Надеюсь, там тебе будет лучше, — он судорожно всхлипнул. — Пока, тётя. Спасибо, что заботилась обо мне, — добавила Офелия. — Я буду скучать. — До встречи на том свете, госпожа Спектр, — сам от себя не ожидая, произнёс Паскаль. — Спасибо вам за чудесного сына. Призрак Оливии Спектр окончательно растворился под взмахом косы Мрачного Жнеца, оставив на прощание скорбящим улыбку чеширского кота. — Теперь ты объяснишь мне? — исступлённо крикнул Грим фигуре в балахоне. — Веди себя хорошо и не накликай на себя беду, сын мой. Я даровал тебе жизнь, но так же легко могу её забрать. Грим не успел ответить Жнецу: тот, взмахнув напоследок своей косой, исчез вслед за Оливией, оставив троих наедине с бездыханным телом слишком старой для этого мира женщины. Офелия и Паскаль вопросительно уставились на парня, требуя объяснений. — Я не знаю, почему Смерть называет меня своим сыном. Я сам не понимаю. Ничего не понимаю! — Грим вцепился худыми пальцами в кожу лица, словно хотел стянуть его с себя. — Всё в порядке, Грим, — Паскаль приобнял друга, уткнувшись лбом в его плечо. — Давай сейчас не будем думать об этом. Нужно получить заключение о смерти и договориться о погребении. Предлагаю сейчас заняться этим. Следующие несколько часов троица занималась бюрократической волокитой. Поиски документов покойной Спектр и бесконечные звонки во все возможные инстанции изрядно утомили, но позволили отвлечься от гнетущих мыслей. Как бы троица ни старалась удалить вопросы похорон как можно скорее, часть работы пришлось перенести на следующий день. С разрешения городской администрации (она смотрела на кладбищенские задние дворы сквозь пальцы) они решили захоронить Оливию на домашнем кладбище, вместе с остальными родственниками и неясно как оказавшимися там проходимцами. Но, поскольку над Стрейнджтауном уже повисла ночь, а про отсутствие гроба вспомнили в самый последний момент, пришлось отвезти тело в морг — на благо, в этом им подсобил коллега и приятель Офелии. Паскаль вернулся домой, дабы не заставлять беспокоиться сына, Грим же решил заночевать в доме матери, тем более, что Офелия опасалась оставаться там в одиночестве. Паскаль Кьюриос наведался к Гриму и Офелии вечером, после работы: на благо, девушка уже успела получить свидетельство о смерти. На обходе кладбища в поисках подходящего для захоронения места Паскаль, Офелия и Грим обнаружили две свежераскопанные могилы, вполовину припорошённые землёй. Хотя все трое были встревожены ещё сильнее, Кьюриос убедил их покуда не обращать внимания на эту странность, обернув её в пользу: по меньшей мере, им не придётся копать могилу во всю глубь. Тем более, гнетущая атмосфера огромного кладбища не располагала к долгому там нахождению: все трое ощутили стойкое желание немедленно вернуться домой, едва только оказавшись в саду. — Недавно же виделись, Кьюриос, — невпопад улыбчивый гробовщик с проседью в усах деловито опёрся на один из своих товаров. — Кого на этот раз хоронишь? — Мать моего друга. — Ох, жаль слышать. Сегодня ты ешь пирожки у неё в гостях, а завтра заказываешь лакированный гроб из ольхи с бархатной отделкой. Как, например, этот, — сотрудник похоронного бюро погладил крышку гроба, на который опирался. Паскаль пропустил саморекламу своего знакомого мимо ушей, но его фраза про пирожки кольнула сердце. И ведь правда, он даже не успел познакомиться с матерью лучшего друга лично, что уж говорить про гостевые застолья с домашней выпечкой. Но вслед за этой мыслью мелькнула и другая: что за страшная женщина эта Оливия Спектр, раз называет Мрачного Жнеца своим возлюбленным? Хотя Паскаль запретил Гриму и Офелии думать об этом и зарёкся сам не вспоминать тот эпизод, образ Смерти и её странная связь с матерью и сыном не давала ему покоя, лишив этой ночью сна. Доселе незнакомая старуха всецело завладела его вниманием. — Слушай, Кьюриос, а почему похоронами занимаешься ты, а не твой друг? — Он сейчас сломлен. Это правда, но правда и за гробовщиком: что мешало Гриму самому взять на себя этот труд? Чета Бикеров, удерживавшая его в заточении, сейчас, спустя четыре года, уже, кажется, и забыла про его существование. Когда Паскаль видел Локи на работе и Цирцею где-нибудь в городе, то не замечал за ними настороженных попыток выведать текущее местоположение своего подопытного. Грим явно преувеличивает степень угрозы. Больших усилий стоило устроить его на работу ночным сторожем и практически невозможных — оформить ему необходимые для жизни документы. Всюду Паскаль сопровождал его словно мать ребёнка. Иногда ему казалось, что вместо взрослого человека, который помог бы ему с воспитанием ребёнка, он принял в дом ещё одного дитя. Офелия и Грим решили сесть за ужин, не дожидаясь Паскаля: практика показала, что пропасть он мог далеко и надолго. Сейчас между кузенами словно бы должна была разрушиться невидимая стена, но они так и продолжали молча сидеть друг на против друга, оба опустив глаза на свои тарелки. Время от времени Офелия поглядывала на двоюродного брата, скользя взором по линиям его жутких шрамов на лице и руках. Так и подмывает спросить, откуда они появились на его теле: если каждый шрам — это отдельная история, то Грим являет собой этнографический многотомник. — Грим, у меня, возможно, слишком личный вопрос, — сорвалось с уст девушки. Грим поднял на неё взгляд и ответил немым кивком. — Твои шрамы… Можно узнать, откуда они? Поначалу Грим не отвечал. Офелия уже хотела поскорее оставить эту тему, как вдруг парень заговорил, глухо и монотонно: — Половина — от экспериментов, где я был подопытным. На подбородке и где глаза — после операции. Я сделал себе пластику… Те, на руках, я сделал сам. Хотел убить себя, но не получилось. Но шрамы остались, как в напоминание… — Подожди, а можно поподробнее и по порядку? Что за эксперименты над тобой проводили? — Я сам не помню и не знаю. И не надо лучше о них говорить. — Ох, хорошо… Полагаю, про попытки самоубийства тоже не стоит спрашивать? Чёрт, чувствую, как это грубо и неуместно… — Я умирал много раз, а сам себя убивал только один, — Грим меланхолично крутил вилку в искалеченных руках. — Во время экспериментов, у меня иногда темнело в глазах, а потом я видел Жнеца. Он мне что-то говорил, но потом я всегда просыпался. Было больно, всегда больно, поэтому я хотел это закончить. Вскрыл себе вены, снова те же ощущения и снова он. Только теперь я услышал, что он сказал. Он говорил мне, чтобы я не злил его. Он сказал, что всегда меня защищал и будет продолжать защищать, но не когда я сам себя убиваю… Да, тогда он сказал ещё, что я не могу решать, что делать со своей жизнью, потому что моя жизнь в его руках. — То есть, каждый раз Жнец возвращал тебя к жизни? — Наверное, — Грим равнодушно пожал плечами. — Но он забрал маму. Зачем? — Может, потому, что она сама этого хотела? — её собеседник, задумавшись слабо кивнул головой. — А… для чего пластическая операция? — Мне не нравится моё лицо. Оно очень похоже у меня на мертвеца. Ну и опять, после тех экспериментов оно стало ещё хуже. Мне предложила его исправить одна женщина с каким-то французским именем. У неё знакомая делает пластику на какой-то интересной машине. Ты засовываешь лицо в какую-то трубу, пока другой человек как-то делает нужную форму. И эта машина начинает кроить лицо по заданной модели… как-то так… — Спасибо, что рассказал, — хотя Офелия и сожалела о заданном вопросе, плотный узор шрамов на коже Грима уже не вгонял в трепет. Напротив, теперь он внушал жалость к этому несчастному существу, которому судьба искалечила не только душу, но и тело. — Мне нужен стандартный, из сосны, без всякой резьбы и вензелей. На худую женщину примерно 160 сантиметров. — Ну, Кьюриос, это натуральное неуважение к покойной! — гробовщик сердито упёр руки в бока. — Ты бы сам хотел, чтобы тебя в таком гробу похоронили? — Полагаю, после смерти качество гроба уже не имело бы для меня значения, — Паскаль поправил очки на носу, скрывая раздражение. В конце концов усатого гробовщика удалось уговорить на самый дешёвый гроб. Не то чтобы Паскалю действительно было всё равно на комфорт покойной Спектр, скорее имевшийся бюджет сильно сковывал его в выборе: даже располагаемую сейчас скромную сумму ему пришлось занимать у братьев. Заплатив за «стандарт» и его перевозку, Кьюриос вернулся в дом Спектр. — Завтра утром привезут гроб, — сказал он с порога кузенам. — Остаётся только обратиться к нотариусу, вернуть тело и захоронить его. — Спасибо большое, мистер Кьюриос, — отозвалась Офелия. — Я правда очень ценю, что вы делаете. Пусть и в первую очередь для вашего друга, для меня это тоже важно. — Хотя мы и плохо знакомы друг с другом, вам я тоже сочувствую. Я потерял родителей в гораздо более позднем возрасте и чувствовал себя гораздо более подавленно, нежели вы сейчас. Это невероятная стойкость. — Благодарю, — она чуть смутилась. — Вы голодны? Я приготовила ужин и для вас. — Думаю, я поем дома. В последнее время я провожу со своим сыном всё меньше и меньше времени. — У вас есть сын? — Да, пяти лет, — Паскаль повернулся в сторону Грима. — Ты останешься здесь? Тайко уже соскучился по тебе. — Я тоже по нему скучаю, но мне нужно побыть тут ещё один день. Можно? — Хорошо, как скажешь. Паскаль попрощался с кузенами и отправился домой. В принципе, сейчас его помощь уже не требовалась: в списках наследников он совершенно точно не числился, а с погребением Спектр может помочь всё тот же гробовщик, которому Кьюриос может позвонить хоть с работы. Перед уходом он успел обменяться номерами с Офелией, чтобы держать её в курсе дел и самому быть осведомлённым. Тем не менее, завтра ему вновь придётся решать этот вопрос лично: без его сопровождения Грим не сможет даже выйти из дома, что уж говорить про взаимодействие с нотариусом. Тайко, как всегда, встретил Паскаля с распростёртыми объятиями. Хотя Кьюриос ничего не говорил своему сыну, мальчик почти сразу догадался о реальных причинах отсутствия обоих домочадцев. В бездне чёрных глаз Тайко плескалась грусть, но он делал всё возможное, чтобы поднять настроение отцу и Гриму, до которого он наконец-то смог дозвониться. — Не бери в голову, Тайко. Всё правда хорошо, не нужно волноваться, — говорил ему Паскаль. — Врёшь, папа. Я всё слышу, всё знаю, — улыбчивое лицо мальчика чуть дрогнуло перед взглядом Паскаля в слабой вибрационной волне. — У мамы Грима была чёрная кожа и красивые длинные волосы. Грим не похож на маму. — Откуда ты… Ну конечно, это тх’гирвская телепатия, но как Тайко умудрился научиться ей так рано? А главное — каким образом? Думается, ответ лежал на поверхности: кто, если не мистер Смит, столько времени проводивший с малышом, обучил его таким фокусам? Это определённо полезные навыки, но что, если Смит будет использовать таланты мальчика в собственных интересах, не всегда согласующихся с интересами Паскаля? Мужчина хмуро взглянул на мальчика, но ничего не ответил. Интересно, прочёл ли Тайко сейчас его мысли. Вглядевшись в сына пристальнее и на всякий случай очистив разум, словно в медитативном трансе, он не заметил в его чёрных глазах никакого намёка на тайное знание. Теперь Тайко наконец-то выглядел как наивное дитя — приличествующим образом для своих годов. — Мистер Смит учит тебя? — Он показывал, как читать людей, — Тайко непринуждённо улыбнулся в неполный зубной ряд, отметая всякие подозрения в том, что мальчик может шпионить за ним но наводке старого пришельца. — Я могу смотреть картинки из чужой головы. Но это слишком сложно! Паскаль, слабо улыбаясь, обнял неудавшегося шпиона. Хотелось бы ему побыть с сыном подольше, но нужные отчёты и планирование приёма у нотариуса требовали безотлагательного внимания. Тайко нисколько не обиделся — или, во всяком случае, не показывал обиду. — Всё имущество переходит её сыну? — Офелия в третий раз перечитывала текст завещания, но содержание строк так и оставались неизменным: ей не досталось доли в наследстве. В нотариальной конторе они оказались тем же составом: как и предсказывал Паскаль, Грим отказался идти к нотариусу без него. Завещание Оливии Спектр озадачило обоих кузенов: как и Оливия с отсутствующим напрочь наследством, Грим также не был доволен свалившемуся на его голову богатству. Грим совершенно не понимал, как распоряжаться деньгами: их бюджетом ведал Паскаль, но даже так до недавнего времени они жили бедно. Сейчас же парень с ветром в голове и карманах должен оказаться собственником весьма дорогого дома и личных накоплений матери впридачу. Числа большие и оттого пугающие. — Почему ты так удручён, Грим? — осторожно поинтересовался у него друг. — Мне страшно брать эти деньги. Слишком много ответственности. Я их потеряю. У меня их украдут. С ними что-то случится, обязательно случится… — Патовая ситуация. Офелию Спектр совсем обделила, тогда как тебе завещала всё имущество, которое ты не хочешь принимать. — Мне это не нужно. Вы можете забрать. Я не знаю, что с ним делать. — Тебе в любом случае нужно вступить в наследство, чтобы мы могли распорядиться этими деньгами, — сказала Офелия, немного придя в себя после шокирующего известия. Не то чтобы она охотилась за наследством покойной тёти. Её и саму не слишком интересовали деньги, но осознание того, что опекунша, единственная известная на тот момент родственница, оставила её ни с чем, ужасно угнетало. Ведь Оливия прекрасно знала, что Офелии больше негде жить: после смерти отца девушки тётя, как представляющая её интересы, собственноручно подписывала отказ от доли в наследстве из-за долгов, скопившихся у зятя. И теперь, покидая этот мир, она лишала свою иждивенку последних средств к существованию. Офелия прокручивала эти мысли в голове, находясь в тесной приёмной. Она хорошо слышала, как в соседней комнате мужчины решали судьбу дома, в котором она жила и денег, на которые она питалась. Дело, конечно, Паскаль, чем-то напоминая девушке покойную тётю, которая так же говорила с нотариусом устами Офелии. Только сейчас на месте папы сама Оливия. Девушка тихо всхлипнула. Мужчины вышли из кабинета со стопкой бумаг, оба довольно поникшие, причём Грим выглядел ещё бы более обозлённым. Поочередно сжимая узкие запястья с ярким узором сухожилий, парень, как заведённый, продолжал предыдущую мысль. Паскаль виновато склонил голову, точно сознавая нанесённую им обиду. — Нам с Гримом пришлось пойти на компромисс, — деликатно начал Кьюриос. — Он вступил в наследство, но дом останется за тобой: позже мы юридически это оформим. Поскольку мы сами в определённой степени нуждаемся в деньгах, бо́льшую часть финансовых сбережений Спектр хотелось бы оставить у себя. Тем не менее, долю с её накоплений ты, безусловно, получишь. — О какой сумме идёт речь? — спросила Офелия как бы между делом. — Около трёх тысяч симолеонов по моим подсчётам. Общие накопления составили примерно восемь тысяч, из них семьсот уйдут на похороны. Сейчас мы пойдём в банк и снимем эти деньги. Можешь пойти с нами, либо я могу занести тебе домой, после чего ты сама положишь их на свой счёт. — Я лучше поприсутствую, — твёрдо сказала она, на что Паскаль лишь пожал плечами. В дороге она наблюдала за этой странной парочкой друзей — до того они обыкновенно встречались уже на месте или ходили неполным составом. Хотя Паскаль и был на голову ниже своего друга, именно он казался старшим. Впрочем, фактически так и было, но пока Офелия невзначай не узнала возраст этих двоих, она полагала, что они сверстники. Внешне жуткий и дерзкий Грим в компании Паскаля становился жалким и слабым духом, фактически ребёнком: его эпатажный внешний вид совершенно блек на фоне скромной решительности его неприметного друга. Паскаль действительно относился к нему как к сыну: всякий раз, как Грим пасовал перед социальным взаимодействием, Кьюриос брал инициативу в свои руки, отодвигая друга за спину. А что сам Грим? Вероятно, Офелии чудилось, но парень словно бы так и льнул к своему товарищу. Даже сейчас, когда Офелия отказалась чуть позади них, она заметила, как Грим пытается украдкой коснуться руки Паскаля своею. Не желая лезть не в своё дело, девушка, однако, приказала себе бросить эту мысль и перестать изучать, как бактерии под микроскопом, своих компаньонов. Оливию Спектр похоронили, как и планировалось, на заднем дворе, без пышных церемоний и большого количества гостей. Кроме Паскаля, Грима, Офелии и молодого могильщика с явными умственными дефектами, на похороны пришли только близкие друзья девушки и невесть как здесь оказавшиеся музыканты. Несмотря на общий траур, Мануэль, в нехарактерном для него чёрном костюме, явно с чужого плеча, умудрялся перебрасываться шутками с подростками. Им с Ингве наконец-то удалось разглядеть место их неудавшегося захоронения. Какая, должно быть, ирония: в этой земле должны были лежать они сами, но теперь туда закопают их убийцу. Ингве мало интересовался процессией, он прохаживался вдоль сада, читая короткие эпитафии на надгробных камнях: одни лишь имена, даже без годов жизни. Его друг, явно мешкаясь, поглядывал на Грима — единственного участника церемонии, который был ему незнаком. Наконец, собрав волю в кулак, южанин подошёл поближе к Гриму и начал с ним светскую беседу, стараясь не смотреть на шрамы своего собеседника. — Когда Мрачный Жнец повёл твою душу в мир иной, пусть Смотрящий упокоит твоё тело. Мы прощаемся с твоей подопечной, храня память о ней во веки веков, — декламировала Офелия над гробом, который могильщик уже опускал в землю. — Да присмотрит за тобой, раба Оливия, бессмертный дух Якоба, спасителя нашего. Девушка со смущением отошла от могильной ямы: читать заупокойные молитвы не входило в её планы, но Паскаль Кьюриос не озаботился пригласить на похороны священника, аргументировав это в почти сциентистском духе. Если первое время этот мужчина вызывал у Офелии симпатию, то сейчас, когда он начал принимать слишком уж деятельное участие в похоронах чужого человека, девушка прониклась к нему недоверием. Даже сейчас ей чудился полный циничного скепсиса прищур в круглых линзах. Когда она складывала ладони в молельном жесте, Паскаль скрещивал руки на груди — в жесте предосудительном. — Как ты, Фел, держишься? — Рипп крепко обнял подругу, смахнув пару мелких слезинок с её щёк. — Да. Я была к этому готова. Но, наверное, ещё не пришло осознание, — она чуть отстранилась, чтобы заглянуть в глаза Риппу. — Мы втроём последние несколько дней только и делали, что носились по всему городу с бумагами, так что не было времени и перевести дыхание, что уж говорить про рефлексию. — Эй, если вдруг соберёшься ре-фле-ксировать, — последнее слово, очевидно, незнакомое, юноша произнёс по складам. — Ты знаешь, к кому обратиться. Мы с Джонни всегда будем рядом. Я могу хоть посреди ночи к тебе прибежать, если вдруг станет плохо. Ты только намекни, ага? — Хорошо. Спасибо за поддержку, — Офелия улыбнулась, потупив взор. После похорон Паскаль, Грим и Офелия распрощались. Их импровизированный союз был обречён распасться, как только отпадёт необходимость держаться друг друга — прямо как в эпилоге приключенческого романа, где автор толкает каждого героя к разным дорожкам на распутье. Теперь маленький Тайко наконец-то встретится со своим воспитателем, так долго отсутствовавшим, Паскаль вновь возьмёт их обоих под опеку, а Офелии предстоит жить одной — в доме, пополнившемся очередным призраком. Хотя полученных денег хватало для того, чтобы оплатить аренду небольшой квартиры на год вперёд, девушка предпочла остаться в родном доме — что-то неудержимое влекло её к мрачным каменным стенам и кладбищу на заднем дворе. Не то привычка, не то окончательное умопомешательство.