Главный герой

***

— Она тебя что, ударила? — уже глубокой ночью они остаются в поставленном для них шатре вдвоём. Оророну не привыкать спать на земле, она в Натлане тёплая, но Капитано все равно стелет на землю свой плащ и только потом разрешает ложиться. — Н… Нмет, — пьяный настолько, что вынужден вспоминать, каким концом к глотке приделан язык и как им пользоваться, Оророн скукоживается на плаще в комочек и жадно нюхает мех. Пахнет бездной и стужей порядочного адепта крио стихии, и ничем больше. Оророн горестно сопит, забыв, что у него что-то спрашивали, и Капитано приходится сесть рядом, чтобы напомнить о своем присутствии. — С чего тогда такие слезы были, будто бы любимая бабуля выгнала тебя из дома и запретила на глазах появляться? — Оророн косит взгляд на тонкую улыбку, силится сесть, чтобы потрогать чужое лицо и поцеловать уже наконец эти губы, но коварное вино делает кульбит в его желудке и он снова роняет голову на мех. — Это мой дом, — с третьей попытки и очень старательно выговаривает Оророн минут через пять, и хотя на деле это звучит как «этоиф-моф-д-дом», у Капитано за пять сотен лет набралась богатая практика дешифровки всех видов донесений — в том числе, сделанных людьми, которым в драке выбили все зубы напрочь. Оророн ещё хорошо проговаривает, и, к облегчению Капитано, использует тот же диалект, что и он сам — современный натланский для его ушей звучит пестрым и бестолковым шумом. Предаваясь ностальгии, предвестник машинально стягивает в чужой головы капюшон и начинает поглаживать парня по волосам. — Она разбила мою посуду, — еще через пять минут удаётся разобрать Капитано сквозь надрыв в голосе Оророна. — Сам делал. Я её выгнал, не наоборот! Предвестник вздыхает и закатывает глаза под шлемом на такие заявления — он-то знает, что никакой опекун, сколько его не выгоняй, без победы над опекаемым не уходит. Шаманка-соплячка была не самым древним существом в округе, но её иктомизавр-спутник сейчас был старейшим и она была талантливым артефактором. Сложение первого и второго поднимало престиж имени Ситлали и Повелителей Ночного ветра, а деловитые соплеменники заглушали как могли широкую известность непростого характера, любовь к выпивке и чтению сомнительных книжонок бабушки Ицтли. Оророн на деятельности всех этих людей был несмываемым пятном позора ещё когда родился и оказался самым популярным кандидатом прилечь на жертвенный алтарь. Ритуал не выгорел, но высокий ворот и шарф в натланской жаре носился не просто так — Капитано не рассматривал, но Оророн даже сейчас снял обувь и не снял ничего из одежды. Клановыми татуировками его покрывали со скандалом даже с такой пробивной бабулей — Оророн был талантлив и удивительно миролюбив в стране с культом воина, но в сочетании с раздробленной душой этот пацифизм и тяга к земледелию сделали из него парию так же надежно, как похвала его талантов со стороны соплячки Ситлали кого угодно другого сделала бы знаменитым мастером. Удалившись от соплеменников в неполные двадцать, Оророн занялся разведением флогистоновой тли — занятием прибыльным в стране, где на флогистоне работает буквально все, от ритуалов до техник и осветительных предметов. Вот только его воркование на грядках и над флогистоновой тлей в глазах свидетелей поставило поверх первых крестов ещё один, совершенно неподъемный и неснимаемый. Его не считают смешным и странным — его считают местным уродом, и никакая прибыль, ферма и симпатичная мордашка не могли этого изменить. Зато как повернулся флюгер от презрения и насмешек до слепого обожания в женских глазах, когда Оророн получил древнее имя. Древнее имя априори означало силу. Боевой потенциал Оророна, трудами окружающих, был чуть выше нуля — базовую натланскую подготовку он прошел, однако сражаться ради процесса не хотел. Его оружием были хорошо скрытый ум, лук и стилеты. Дистанционник и скрытый убийца — в Натлане не поощрялось ни первое, ни второе. Наличие же в условной родословной Ситлали, в глазах большинства людей перекрывало собой все положительные стороны, имеющиеся у безобидного чудаковатого одиночки. У парня не было друзей в детстве, а с парой не сложится и в старости — соплячка не знала меры своей опеке, и пока не родится девушка ещё более странная, личной жизни Оророну не видать. Капитано вздыхает, потому что даже он в этой стране выглядит уместнее, чем этот фермер-ремесленник, за умение которого вырастить что угодно в непригодных для растений условиях, в Снежной подрались бы все ученые, начиная с не к ночи помянутого Доктора. Оророн перестал ронять слезы только напившись. Он изливал рыцарям-романтикам душу весь вечер, плакал, что не взаимно влюблен, да так жалобно, что любопытство шевельнулось даже в Капитано. А потом так настойчиво утвердил под одобрительный рев окружающих, что все равно добьется своего, что предвестник опешил открывшемуся боевому духу, но не мог не одобрить этого упрямства, Оророну обычно не свойственного. Пьяный Оророн не становился менее странным. Он выглядел ручной летучей мышкой, умилительной в своем дерзком пищании, и был тощее всех рыцарей, каких Капитано увидел за вечер — ребенка явно не кормили мясом, когда стоило кормить. Его сажали на колени и не могли не вздыхать вслед пившие с ним рыцари, потому что румяный и изящный, Оророн не выглядел на двадцать семь. Он выглядел на двадцать, очаровывал невинностью во взгляде, и в лагере экспедиции к его ногам бросился бы любой мужчина, хоть чуточку способный видеть чужую красоту. Оророн получил бы этим вечером любого из них, стоило бы захотеть, но о, эта его невзаимная любовь! Расчувствовавшись, Капитано вновь гладит мальчишку по волосам, мысленно обещая, что у него еще получится добиться своей любви, и тот, неожиданно дрогнув, шумно сопит, тычется лицом в его ладонь, мокро целует ее, если Капитано не врет притупленная тактильность, и… уронив голову на мех, засыпает так глубоко и крепко, что предвестник просто не успевает ничего понять и не придумывает, как спросить. За ночь ему несколько раз приходится шугануть компанейских рыцарей, жаждущих дружбы мечами, потому что: — Оророн спит и у него лук, пойдите вон. Но утром Капитано устает держать оборону и начинает думать, что визит был плохой идеей. Оророн, наверное, даже ничего не понял, особенно напившись, а ведь огненная вода, заставляющая ум за разум зайти, оставила его всего лишь тихим и задумчивым, а не вот это вот все. Он заворачивает мальчонку в свой плащ, и не прощаясь с Варкой, уходит с рассветом — чтобы на подходе к дому Оророна, столкнуться с заждавшейся внука Ситлали нос к носу. — Ты! — она шипит, тыча в него пальцем и брызжа слюной. Капитано морщится, и оттесняет ее плечом от чужой двери. — Побольше уважения к старшим, — припоминает он ее излюбленную шпильку, которую с удовольствием возвращает. Ситлали возмущенно хватает губами воздух, но не находится с ответом, потому что спорить со старшими ей самой давно уже не приходилось. Однако и ее двести лет — шутка для того, кому было уже триста в год ее рождения, и этот факт Капитано тоже припоминает, к собственному удовольствию. — Не собираешься помогать, так не мешай, соплячка, — рокочет предвестник, припомнив еще одну подслушанную колкость, и так и не дождавшись внятного ответа, сгибается вдвое, чтобы протиснуться в низкий дверной проем. Дверь в дом Оророна закрывается перед носом у Ситлали второй раз меньше, чем за сутки, и получив повторение, это рискует превратиться в ритуал. Бабушка Ицтли смотрит сначала на тихий домик, а потом отворачивается и рассматривает приведенный вчера в порядок огород. Вену у неё на виске заметно дергает. Перестать быть самой гениальной и сложной личностью в Натлане она планировала совсем не так.