Пластик

Взгляд Тяночкина снова прикован к полу, но в этот раз не к коврику в комнате, а к бледным квадратикам плитки школьной раздевалки. Они расплывались и клонились в разные стороны, эти квадратики, а иногда колебались, подпрыгивали и играли в чехарду. Сама раздевалка — неестественно-зелёное, душное и довольно зловонное помещение без окон. Воздух в ней, полный испарины, никак не помогал школьнику справиться с неизменно подступающей тошнотой, что сопровождала его с самого утра и на протяжении всего школьного дня. Пока остальные одноклассники неспеша подтягивались в спортивный зал, переодевались, болтали, играли в телефон или, как подобает мальчикам, бесились, Антон тихо сидел на краешке скамейки в углу. Там он всячески щипал свои трясущиеся ладони, выкручивал пальцы, нервно подрагивал, терпел выходки неистово дёргающегося глаза, подавлял рвотные позывы и старался время от времени дышать. Сашуля сидел рядом и поддерживал Антона всеми способами, что были доступны его полупрозрачному, неземному существу: тёплыми уговорами, холодящими лоб поцелуями и смутными объятиями. Антон совсем не спал той ночью. Он чувствовал себя весьма уверенно, когда пообещал Сашеньке, что расскажет. Только как только они окончательно помирились и пошли спать, до Тошика стало доходить, что ему действительно придётся рассказывать. Поэтому всю ту страшную ночь он потратил на то, чтобы досконально продумать каждую деталь. Ведь если он будет готов ко всему, то страшно не будет — такой очевидной логикой Антошка руководствовался, пока испепелял тёмный потолок широко распахнутыми глазами, слушал сонные зевки Сашули и думал-думал-думал. Результат не заставил себя ждать: Антон не придумал ничего толкового. Зато теперь его сильно мутило от нервов, а также от недосыпа и недоедания, потому что завтракать в таком состоянии возможным не представлялось. В общем и целом он чувствовал себя хуже, чем когда-либо, а от одной мысли о том, чтобы начать с живым Собакиным тот самый разговор, его начинало мелко потряхивать, как при лихорадке. А может, его и правда лихорадило. Тошик уже ничему не удивился бы. Но поговорить надо было. Антон знал, что откладывал это слишком долго, а значит, сможет откладывать ещё сколько угодно, и делу это не поможет. «Если не сейчас, то когда?», — он спрашивал себя снова и снова, нервно сглатывал и ждал конца школьного дня, чтобы наконец-то воплотить задуманное. В чрезвычайно узком поле зрения Антона вдруг возникла пара чёрных берцев, грязная до неприличия. Над головой тут же прозвучал осиплый крик: — Антон! Анто-о-о-он!! Тяночкин тут же вздрогнул и вскинул голову: — А-а?! Над ним стоял живой Собакин, красиво оттенённый чёрной кофтой, которую приоткрывала игриво расстёгнутая зипка. Хотите верьте, хотите нет, но на днях он откопал дома старый чёрный свитшот и вместо привычной футболки пришёл в школу в нём, а милф кинул в стирку. По крайней мере, так он сказал Антону. Сегодня Собакин вёл себя не то чтобы странно, но как будто сменил тактику: наблюдал за очевидными муками Антошки молча, если разговаривая с ним, то только о чём-то отвлечённом, без всяких там надоедливых вопросов по типу «что случилось?», «что с тобой?» и тому подобное. Просто наблюдал. Исподтишка и в открытую, с любопытством, с лёгкой полуулыбкой и теплом в красноватых, выцветающих глазах. Можно было бы подумать, что Антон мучается незаметно, но это не совсем так: за этот день Алина подходила к нему трижды и уточняла, не заболел ли он. — Готов, говорю, норматив сдавать? — Собакин, видимо, повторил свой вопрос во второй раз и весело дёрнул лямку пустого рюкзака, который свисал у него с одного плеча. — А… — Антон снова опустил голову и сжал сцепленные ладони между коленей, чтобы скрыть их дрожь. — Н-нет. — Понимаю. Прости, что не вышло вчера позаниматься… — Собакин вздохнул, типа ему очень жаль, и берцы перед Тошиным взглядом стали переминаться с пятки на носок. В качестве ответа Сашенька съязвил, похлопывая Антона по плечу и невинно улыбаясь: — Ну, что поделать. Наверное, закладки искать интереснее, чем мячи в кольца кидать. — А-ага… — Антон хмыкнул, не поднимая головы. Берцы остановились и замерли. Потом их обладатель присел на корточки и появился перед рассеянным взглядом Тоши целиком. Обхватив румяные коленки пальцами, пригнувшись и вытянув шею, словно хищная птица, Собакин склонил голову и с интересом всмотрелся в лицо Тяночкина. Как оказалось, без неудобных вопросов всё-таки не обошлось: — Что с лицом? Антон нервно встретился с ним взглядом и переспросил: — А что с лицом? — Цвет странный. — Ты сам бледнее вокалиста Пошлой Молли. Не тебе про странный цвет лица говорить, — возразил призрак. Антон бросил на Сашулю вопросительный взгляд. Он был точно таким же бледным, как и живой Саша, так ещё и прозрачным — так что о странном цвете лица говорить не ему тоже. Чуть погодя, мальчик уточнил: — Я что, бледный? — Да ты… — Собакин на корточках прищурился и, кажется, стал сравнивать цвет лица Антона со стеной, — зелёный уже. Из груди Антошки вырвалось слабое «ох», а Сашуля прижал его к себе и стал яростно защищать: — Не дискриминируй Тошу по цвету кожи. Он, вообще-то, прямо сейчас очень старается на тебя не блевануть. — Э-эй, Тоша. Ты тут? — живой Собакин протянул руку к Антону и тыкнул его в нос. Антон встряхнулся, как бы возвращаясь в реальность, вздохнул и нехотя промямлил, отводя глаза: — Меня подташнивает просто. Живой Собакин сразу стал выглядеть серьёзнее. Он ответил быстро и так твёрдо, точно скомандовал: — Иди домой. Иди к классухе и домой. Пойти с тобой? — тут он загорелся новой идеей, заулыбался пуще прежнего и предложил: — Можем вместе обрыгаться и пойти домой. Антон такое предложение вообще не воспринял, поморгал и несмело уточнил: — А тебя тоже тошнит? — Нет, просто два пальца надо сунуть поглубже вот так и… — Саша отвернулся к стене, сложил два пальца вместе и без каких-либо последующих пояснений стал совать их себе в горло. Глубоко. Оттуда же незамедлительно полились громкие и крайне непристойные звуки, которые обычно издают люди перед тем, как опустошить желудок. Оба парня, зелёный Антон и прозрачный Сашуля, потеряли дар речи и наблюдали за этой чудесной картиной совершенно молча. Звуки и вид скрюченного в углу Собакина тут же привлекли внимание других одноклассников. Один парнишка окликнул Сашу: — Алё, Собакин, ты что делаешь? Саша достал из себя два пальца и обернулся к однокласснику как ни в чём не бывало: — Желудок после столовки прочищаю. Это полезно, ты тоже попробуй. Берёшь, короче, два пальца, — он сказал и опять сунул в рот. Антон к тому моменту слегка очухался и уже мог говорить. — Бля, ты сдурел?! Н-не надо! — он даже схватился за локоть живого Собакина и выдернул его руку у него изо рта с противным, хрипящим звуком. Собакин закашлялся. — Кхе-кхе-кхе, кхе… — он вытер слюнявые пальцы об кофту и, прокашлявшись, выглядел как огурчик. Улыбнулся: — Ладно, уговорил. Пошли к классухе? — парень коснулся Тошиного запястья и, судя по решительности настроя, был готов повести его силой. По крайней мере, так Антону показалось, так что он судорожно вырвал руку и затараторил: — Н-нет, нет, я не могу пойти домой! Живой Саша принял поражение с достоинством и больше не трогал Антошку, просто сложил руки обратно на колени и задумался. — Почему? — он спросил. — Так не хочешь общество прогуливать? Антон представил, как хорошо было бы прогулять общество и другие уроки, спрятаться дома, никому ничего не рассказывать, просто залезть под одеяло вместе с Сашулей и никогда не вылезать. Но он пообещал. — Мне… — он приобнял себя за плечи, в который раз стыдливо пряча глаза, и невольно с силой сжал ткань рубашки, выдавливая из себя слова: — мне пока нельзя домой. Н-нельзя. Саша смерил Антона немного удивлённым, пронзительным взглядом. Даже без улыбки. — Тебя бьют дома? Прежде чем возмущённый Тяночкин успел сказать что-то против, живой Саша оскалился, драматично опустив голову, и добавил, сжав руку в кулак: — Чёрт, я так и знал, что Гречка тебя абьюзит. — Ещё как, — Сашуля усмехнулся, потрепав возлюбленного по плечу. Тот мог лишь прерывисто вздохнуть. Вообще, глубоко в душе Антон был очень благодарен телесному Саше за то, что тот сохраняет весёлый настрой. Жалел, что у него нет сил смеяться над его глупыми шутками или говорить, что он дурачок, не говоря уже о том, чтобы шутить вместе с ним. Но если бы его Саши не шутили в любых ситуациях, то натянутые нервы Антошки, наверное, просто порвались бы. — Нет, м-мне… мне просто… — он начал слабым голосом, запинаясь через каждые пару слов, — обязательно надо ещё к-кое-что сделать сегодня. Поэтому не могу пока идти домой. Собакин на корточках понимающе улыбнулся: — Блевануть в раздевалке? — П-поговорить. С тобой, — глаза Тяночкина оторвались от пола, боязливо пробежались по лицу живого Собакина и сразу же опустились, поспешно забегали по плиточным квадратикам и Сашиным берцам. — Ну, сложнее всего начать. Ты уже почти начал, так что всё путём, — прозрачный Саша пробормотал Антону на ухо. Тяночкин поёжился. Сашулино дыхание было холодным и пробирающим, словно сквозняк. Чуть погодя, живой Саша поднялся. Глубокомысленно вздохнул. И плюхнулся на скамейку рядом с Антоном. Вытянул ноги. Прозрачный Саша стал жаться к Антошке пуще прежнего, чтобы уместиться между двумя живыми парнями. Все трое сидели молча. Время не спешило, но всё-таки шло. Антон иногда отрывал глаза от своих беспокойных рук и ловил на себе непонятливые взгляды одноклассников, большинство из которых уже успели переодеться. Тяночкин переодеваться не спешил, да и не мог: забыл спортивную форму. Он вообще собирал рюкзак наугад. На живого Собакина тоже посматривали, но ему наверняка было всё равно. Он отрешённо пялился в пространство перед собой и будто собирался с мыслями. Наконец, слегка повернулся к Антошке и по-заговорщицки шепнул: — Знаешь, я тоже не хочу сдавать норматив, — он посмотрел на Антона многозначительно, выждал паузу и так же многозначительно добавил: — Давай прогуляем. Антошка вначале опешил. Потом сцепил ладони ещё крепче и энергично замотал головой: — Н-нет, два поставят. — Нам поставят энки, а не двойки. Тошик нервно сглотнул и взял перерыв в пару мгновений на то, чтобы лучше обдумать перспективы. Формы нет, это уже плохо. Но если бы и была, то с его состоянием дойти до школы живым — уже подвиг, но закинуть хотя бы пару мячей в корзину — просто за гранью фантастики. А Сашино предложение звучало очень заманчиво. И если поставят энку, а не двойку, то у Антона оставался лишь один вопрос. Он запуганно взглянул на друга исподлобья, поджал губы, перебирая пальцы, и спросил: — К-как прогуляем? Живой Саша явно принял это за «да». Он заулыбался ярче, а в его томных глазах появился привычный Антону хитрый блеск: — Сейчас придумаем. Уголки Тошиных губ дёрнулись в отдалённом подобии улыбки. Саша всегда что-нибудь придумывает. Тут же его беловолосый друг поднялся и уверенно зашагал в противоположный угол раздевалки к одному из одноклассников, Паше. Паша был обычным парнем, иногда клоуном, иногда душой компании. Итак, Саша подошёл к нему, отрывая от турнира в дурака онлайн с другими и пацанами, поздоровался и стал поспешно что-то объяснять полушёпотом. Вначале Паша удивлялся, потом хмурился, но в конце концов кивнул. Собакин пошуршал карманами, достал оттуда таблетку и сунул её Паше. Паша боязливо оглянулся, быстро забрал таблетку и пошёл дальше играть. Антон и Сашуля переглянулись. «Что это вообще сейчас было?». Весёлым шагом живой Собакин вернулся к сидящим в обнимку ребятам. Светящийся от радости, он прикрыл глаза, махнул рукой и бросил: — Я всё решил! — Реализовал товар? — уточнил Сашуля, тоже улыбаясь и сохраняя спокойствие. Как обычно, только Тяночкину происходящее казалось ненормальным. — Ч-что решил? — Пашка нас прикроет. — А что… Что ты ему дал? Собакин усмехнулся, снова опустился на скамейку и, понизив голос, загадочно протянул: — Ну, никто же не станет покрывать друг друга просто так… Веко Тяночкина красноречиво задёргалось, и всё, что он думал об этом, было написано у него на лице. Прямо перед тем, как он собирался начать лупить Собакина, тот охнул, выставил руки в примирительном жесте и стал поспешно оправдываться: — Э-эй, ты о чём подумал вообще?! Это всего лишь старая аскорбинка. Пока рылся у тебя в шкафу, я ещё одну нашёл, разве не говорил? — А?.. — Антон выглянул из-за Сашиного плеча и покосился на Пашу. Тот дальше играл в дурака, а также во всю хрустел таблеткой, а также кривился и кашлял так, будто её срок годности давно истёк, а сама она пролежала полгода в шкафу. Похоже, так и было, так что повода сомневаться в словах живого Саши не было. Сашуля коротко рассмеялся и затих. Он вообще был довольно тихим сегодня, не много шутил и, как Антону казалось, был взволнованным. Часто держал Тошу за руку или обнимал, то бормоча что-то хорошее, то и вовсе молча. Вскоре перемена подошла к концу. Народ высыпал из раздевалки и стал, наверное, строиться в шеренгу — из угла, где сидели парни, видно этого не было. Как только душное помещение опустело, не считая пары Саш да и самого Антона, последнему сразу полегчало. Ни тебе шума, ни косых взглядов, да и капля свежего воздуха вместе с хлопнувшей дверью. Тошнота отошла на второй план. Последовав примеру живого Собакина, Антон не без усилия расправил плечи, откинулся назад и облокотился о стенку в попытке расслабиться. Расслабление получилось сомнительно: затылок пронзило болью. Тяночкин прошипел, дёрнувшись, и пощупал место, которое болело. Под волосами крылась внушительного размера шишка. Живой Саша наблюдал за мучениями Антона с сочувствием и поинтересовался: — Что, Тош, на гвоздь напоролся? Резанувшая боль в голове каким-то образом вывела Антона из туманных размышлений, в которых он находился со вчерашнего вечера. Он вдруг осознал своё положение с особенной ясностью, уставился на живого Сашу ошалелыми глазами и спросил: — П-подожди, а где?! Телесный Саша тоже распахнул глаза, обрамлённые привычными синяками, и удивлённо уставился на сидящих в обнимку парней: — Что где, Тошенька? — он виновато улыбнулся: — Я как бы пошутил про гвоздь… Тяночкин спросил точнее, готовый впасть в панику: — А где мы прогуливать-то будем?! — А, ну-у… — живой Собакин оглянулся, рассматривая раздевалку с её зеленоватыми стенами и разбросанными тут и там рюкзаками. Подытожил: — Тут и будем. Антон тут же возразил: — Так сюда физрук придёт и нас увидит!! — …Или не увидит, — живой Саша таинственно добавил. Пока Тяночкин терял надежду и обдумывал вариант пойти к физруку прямо сейчас и признаться, что забыл форму, свои пять копеек вставил Сашуля: — Не бойся, Тош, — беловолосое приведение наклонилось к Тоше, одаривая того уверенной улыбкой, и стало решительно заверять: — меня никто не увидит, кроме тебя. Даже физрук. Антона такой факт нисколечко не успокоил. — А меня-то-?! — Тш-ш! — второй Саша прошипел и схватил Антона за запястье, чтобы привлечь внимание. — Если будешь так кричать, нас услышат, и всё коту под хвост. — Так а что делать?! В серо-зелёных глазах блеснула решимость, Саша крепче сжал запястье Антона и твёрдо прохрипел: — Мы с тобой худенькие мальчики, так что должно прокатить. Просто представь, что ты — часть стены. — Ой, какой же он упоротый… — вздохнул Сашуля. — Чт-?! Живой Собакин потянул Тяночкина и кинулся вместе с ним к двери. В то же время Антон мог поклясться, что слышит грузные шаги физрука, который направляется прямо к ним с контрольным осмотром раздевалок. Получается, Саша тянул их навстречу двойке. Оказавшись у двери, Саша прыгнул в угол, поближе к дверным петлям, и рванул Антошку на себя. Тот благополучно запутался в ногах и полетел лбом в стену. Ещё одна шишка, симметрично предыдущей — для баланса вселенной. …Могла бы появиться, только по счастливому стечению обстоятельств приземлился шатен не в стену, а на Сашино плечо. Отнюдь не мягко, но определённо меньшее из двух зол. — Представь, что ты стена, — живой Саша поспешно прошептал ему на ухо и оттолкнул от себя. Но за руку всё ещё держал крепко. И наверное, та сила, с которой длинные пальца в кольцах сжимали запястье Тяночкина, должна была подсказать ему, как усердно нужно представлять себя стеной. Итак, впечатавшись в стену рядом, Тошик чудом не ударился затылком снова и попытался понять, что задумал этот Собакин. Этот Собакин тем временем распластался по стене, даже прижался к ней щекой, повернувшись к Тяночкину лицом. Тогда Антон стал догадываться, в чём состоял незамысловатый план Собакина и, что самое главное, насколько он ненадёжен. Но делать нечего. Шатен встал на носочки и прижался: позвоночником и щекой — к стене, плечом и носом — к Сашиному плечу. Рукав его кофты пах женскими духами и приторной дурью. Горячее и быстрое дыхание обдавало лоб. Тогда же шатен с приятным удивлением заметил, что тошнота отступила, и даже головная боль притупилась. В крови бушевал адреналин. Дверь распахнулась, и Антон вздрогнул, но не издал ни звука. Физрук шагнул внутрь и наскоро осмотрелся. Вопреки ожиданиям Антона, дверь не ударилась об них. Они оба оказались ровно в том крошечном промежутке, который образовался между дверью и стеной. Сашины губы растянулись в широкой улыбке и забавно подрагивали вместе с колечками, пока он пытался сдержать смех, а пальцы одобрительно гладили запястье Тяночкина. Этим он как будто говорил: «вот, видишь, а ты боялся». Сашуля, который прятаться не стал, а просто стоял посреди раздевалки, поприветствовал учителя: — Здравствуйте! А нас тут нет. Постояв на пороге секунду-другую, Михаил Витальевич что-то пробурчал, выключил свет и прикрыл за собой дверь. — Всего доброго! — Сашуля помахал физруку. Пока шаги Михаила затихали в отдалении спортивного зала и сливались с царившем там гулом голосов, Антон с Сашей на всякий случай оставались бесшумными и невидимыми кусочками стены ещё на какое-то время. В том, чтобы держаться за руки с лучшим другом в таинственной мгле полупустой раздевалки, вслушиваясь в гомон одноклассников за дверью, и представлять, что вы — стена, было что-то поистине волшебное. Потом Собакин расплёл их пальцы. Тяночкин охнул и отпрянул. Ведь если Собакин смог расплести их пальцы, значит, они как-то оказались сплетенными. До шатена дошло с задержкой, что, когда дверь распахнулась, он от наплыва адреналина сам сжал Сашину руку. Хорошо, что тот ничего не заметил, и что полутьма скрывала розовеющие Тошины щёки. Телесный Собакин на цыпочках подошёл к двери, чтобы выглянуть в щёлочку в ней — потому что дверь в раздевалку, как бы это ни было странно, никогда не закрывалась плотно. За дверью началась перекличка. Троица вслушивалась в неё с замиранием сердца. Звучали какие угодно фамилии, только не их. Наконец, физрук встрепенулся и спросил: — А Собакин? Видел Собакина, его разве нет? Строй слегка всполошился, и Антон вдруг разобрал голос Алины: — Он… Он был. Они же с Тяночкиным были. — Алина руинит, — Собакин тихонько вздохнул. В комнатке царила темнота, да и зеркал не было, чтобы заметить, но Антошка был совершенно уверен, что теперь бледнеет. Он знал, что Алина не хочет ничего плохого и просто волнуется за них. Но слушать ещё один выговор и получать двойку всё ещё не хотелось. Потом как гром среди ясного неба прозвучал зычный Пашин голос: — А их отпустили. — Как это отпустили? — Алина и физрук сказали почти хором. — Там Антону плохо было, — Паша бросил, а потом, чуть подумав, добавил менее уверенно: — ну и Собакина отпустили… заодно? Звучало вообще не убедительно. Антон сомневался, что это сработает. Собакин глухо засмеялся, прижав ладонь ко рту. Только Сашуля не унывал и предложил с улыбкой: — Походу, аскорбинка была настолько невкусной, что он решил не заморачиваться. Но это сработало. Никто не стал сомневаться. Перекличка пошла дальше своим чередом. Сторожащий дверь Саша торжествующим шёпотом сообщил: — Ну всё, пронесло. Можно расслаблять булки. Антон выдохнул с огромным облегчением и направился обратно к своему месту на скамейке. Сашуля последовал за ним и сразу примостился рядом. Телесный Саша пока оставался у двери и наблюдал за ситуацией снаружи. Шумиха из голосов быстро затихла, сменилась расчётом на первый-второй и очередным бурчанием Михаила Витальевича. Тёмная раздевалка действовала на Антошку успокаивающе. В глаза не бросался блевотный оттенок стен, а призрачный Сашуля, наоборот, мерцал более отчётливо и приятно. Пока появилась такая возможность, Тошик решил последовать совету живого Собакина и расслабиться. Он закрыл глаза и навалился на стену рядом. Та поддержала его усталое тело с готовностью и состраданием. После бессонной ночи она показалась Тоше почти такой же удобной, как кровать. Притупившаяся головная боль уступала место туману. В раздевалке топили, и сидели парни как раз недалеко от батареи, но Тяночкин ясно чувствовал холод изнутри, похожий на озноб. Неодолимая дремота настигала, подстрекала и заманивала. Сашуля держал его за руку и лениво перебирал Тошины пальцы. Его мягкие прикосновения оставались на коже школьника мурашками и приятной прохладой, ещё больше вгоняя в сон. Потом мягкий Сашулин голос ласково отозвался у Тяночкина в голове: — Тошенька, а ты уже придумал, как начать разговор? Антон моментально распахнул глаза и сел прямо. Напряжение снова завладело мальчиком, голова болезненно загудела, тошнота вперемешку с голодом затерзала желудок и неумолимо подбиралась к горлу. Надо придумать. Надо придумать, что говорить. Прозрачный Сашенька встрепенулся и принялся виновато обнимать Антошку, лепетать ему на ухо: — Ну не мучайся так, милый, всё не так плохо. Просто скажи и всё. Он тебя не убьёт, в конце концов, — он замялся и добавил уже серьёзнее: — А если попытается… то только через мой труп. Антон смерил его сомнительным взглядом. Ему было интересно, понимает ли Сашуля, какую чушь мелет, или правда считает, что у приведений могут быть трупы. — Они уходят, — шепнул живой Собакин. — Что? — Антон оживился и попытался разглядеть живого Собакина за слепящим светом Саши-призрака. — Они берут куртки и уходят на стадион, — Собакин пояснил, и как бы в подтверждении его слов зазвучал топот многих ног, напоминающий табун лошадей. Погода в тот день стояла действительно замечательная. Солнечно, на удивление тепло и не скользко — в это время года такие дни выдаются нечасто, и их нужно ценить, так что неудивительно, что ребят решили порадовать физкультурной вылазкой на стадион. Антошку в какой-то мере даже взяла зависть. Нет, на физкультуру ему всё ещё не хотелось, но вот насладиться хорошим днём на улице — ещё как. Только в том полумёртвом состоянии, в котором он тащился в школу, наслаждаться хорошей погодой не представлялось возможным. Потом стихший со стороны школьных коридоров табун одноклассников вернулся обратно, уже в куртках, дождался команды Михаила и уже более спокойным шагом отправился к противоположной стороне зала — там их ждала открытая физруком дверь, ведущая на улицу. Звонкий щёлк разрушил приятную мглу. Антон вздрогнул и зашугано уставился на живого Собакина. Тот, только что щёлкнувший выключателем, похлопал белыми ресницами и насмешливо спросил: — Что-то не так? Ты хотел в темноте сидеть? Мальчик опустил глаза и стал перебирать Сашулины пальцы в своей руке, для живого Собакина — перебирать собственные. — Я п-просто, ну… Я подумал, что надо оставить свет выключенным? То есть когда физрук вернётся, он заметит, и… — Не заметит, — живой Саша отмахнулся. — А если заметит, то скажем, что в раздевалке полтергейст. Мерцающий Сашенька усмехнулся: — Ахах, я, что ли? Потому что два призрака в одной раздевалке — это как-то многовато, физрук не поведётся. Губы Тяночкина грустно дрогнули не в силах улыбнуться. Он не помнил, когда искренне смеялся в последний раз. Ещё один щёлк в миг окутал Тяночкина и Сашулю в темноту. Антон поднял голову и бросил на живого Сашу удивлённый взгляд. Тот вряд ли его заметил, но догадался о незаданном вопросе Антошки и, неспеша шагая к парням, мягко ответил: — Всё хорошо, мне тоже темнота нравится. Он опустился на скамейку не слишком близко, как будто понимал, что Сашуле нужно место. Да и Антону тоже. Из-за совсем опустевшего зала стало совсем тихо. Темнота лишь заостряла тишину. Даже если молчание само по себе не было неловким или не казалось таковым Сашам, но на Антона определённо давило. В тот день на него давило вообще всё. Оттого воцарившейся вокруг темноте школьник придавал особое значение: внезапная, умиротворяющая, она скрывала от телесного Саши его нервное лицо, его беспокойные руки, напряжённую позу. И этим самым как будто сглаживала углы, давала пространство, чтобы вздохнуть и наконец-то заговорить. Живой Саша заговорил первым. Его хриплый голос разливался по комнатке мягко, вязко и как бы в созвучии с уютной темнотой: — А Пашка — хороший пацан, выкрутился. — А… Ага, — Антон отрешённо кивнул. — Повезло, что я нашёл ту аскорбинку. — Угу, — Антон кивнул. — И повезло, что я её не съел, — Сашка добавил с пафосом. — …Ха-ха, это да. Антону потихоньку становилось легче. Он хотя бы смог легонько улыбнуться. Но разговор по душам всё же не клеился. Сашуля погладил его по плечу и шепнул на ухо, что у него всё получится. Тяночкин отрывисто вздохнул. Темноту опять заполнил голос телесного Саши: — Тебе нравятся аскорбинки, да? — Аскорбинки? — Антон удивлённо глянул на друга, уже и позабыв, что выражение лица толком не разглядеть, и, отчаявшись, опять уставился в никуда. — Ну… не особо нравятся, но могу поесть иногда, да. — А я не могу есть, но мне нравятся, наверное, — вставил Сашенька. Антон покосился на него с пониманием: пусть того никто не спрашивает, но поговорить-то всем хочется. Живой Саша тут же насмешливо уточнил: — А иногда закинуть в шкаф, да? Антон раздражённо выдохнул. Вся это ситуация с несанкционированным перебиранием шкафа изрядно разозлила, а тут ещё и за аскорбинки оправдываться приходится. — Это не я закидывал, — он угрюмо буркнул в сторону живого Сашки. — Мне что, делать нечего? Телесный Собакин продолжал снисходительно: — Ага, скажи ещё, что подкинули. Серьёзно, зачем тебе было аскорбинки в шкаф засыпать? Кушать аскорбинки совсем не стыдно, не нужно их так прятать. — Да серьёзно!! Это не я, это Гречка с ними игралась и загнала хрен знает куда… Я из-под кровати подоставал, а в шкаф не додумался смотреть. Собакин коротко рассмеялся и притих. Антон хмурился и нервно ковырял пуговицы на манжетах. Сашуля поглаживал его плечо и уже начинал мычать под нос песенку из тик-тока. Они молчали настороженно, будто ждали чего-то. А когда дождались, голос живого Саши прозвучал до того тихо и мягко, что Антон не сразу признал в нём именно живого, телесного Сашу: — Тоша, о чём ты хотел поговорить? Нужно сказать, что в комнате не было совсем темно. По крайней мере, свет пробивался через упомянутую щёлочку. И привыкшие к полутьме жёлто-зелёные глаза уже лучше различали Сашино тонкое лицо, обрамлённое белоснежными волосами. Так что Антон точно видел, что большие глаза Собакина пристально всматриваются в него. Кажется, что никакая темнота, никакая преграда не может помешать Саше наблюдать, всматриваться, искать и находить в лице Антона ответы. И сам факт, что Собакин больше не может прочитать Антона так легко, как читал когда-то, лишь подогревает его решимость продолжать пытаться. Горло предательски пересохло, в нём появился ощутимый ком. Антон хотел бы, чтобы живой Собакин понимал его так же, как и призрачный, то есть без слов. Но тот не понимал. В его распахнутых глазах блестел интерес, отчаянное любопытсво, надежда, вопрос, — всё что угодно, только не понимание. Пальцы Сашули решительно сжали Тошину ладонь. Мерцающий беловолосый заговорил мягко, но настойчиво: — Давай, ёжик, я с тобой. Всё будет нормально, главное начать. И Антон начал: — Я н-не знаю, с чего начать. …Самым неумелым образом, конечно. Голос упал. Слова получились тихими и скомканными, как будто скукоженными. Антон спрятал голову в плечи. Ему и самому хотелось скукожиться, спрятаться. Его не покидало чувство, что чем дальше он заходит, чем ближе к сути — тем сильнее он позорится. И тем больше рушит то хрупкое, что осталось между ним и телесным Сашей. Он стыдливо смотрел на обоих Саш исподлобья и ждал, чтобы те, в конце концов, разозлились. В самом деле, времени на подготовку у него было предостаточно, все условия предоставлены тоже, да и про «разговор» он заговорил первым. Можно же уже сказать хоть что-то дельное, а не вот это вот «бе» и «ме»?! Саши не торопились злиться. Сашуля вежливо молчал и, опустив глаза, чтобы Тяночкина не смущать, дальше перебирал его пальцы. Живой Саша вначале тоже молчал. Он не дрогнул и не отвернулся. Он сидел тихо, слегка склонившись к Антоше. Смутное очертание его губ дрогнуло и застыло в доброй улыбке. И та непроницаемая маска, которую Собакин носил постоянно — вдруг исчезла. Возможно, виной тому игра света и тени… больше тени, потому что света толком и не было. А может, это уставшее сознание Тяночкина дорисовало Саше что-то, чего там не было и в помине. Так или иначе, но в который раз Антону почудилось в лице Собакина что-то невыразимо грустное. Брови, глаза или губы — где бы оно ни было, но оно так мучало Сашу, что пропитало насквозь, ощущалось всюду, едкое, как запах дури. — Всё хорошо. Можешь говорить, как есть. Тошик открыл рот, но из него ничего не вышло. Поджал губы, попробовал ещё раз — тот же результат. И дело даже не в коме в горле. Дело в том, что он и не понимал, как есть. Из этого проистекали все его трудности. — Начни с сути, — предложил Сашуля. — Со стихов. — А, да… Кхем. Это случилось вчера, то есть, получается, ты… Ну, когда я… В общем, когда ты читал стихи, то, эм… — Антон говорил медленно, чувствуя, с каким трудом каждое слово пробирается у него по горлу. Язык словно перестал поддаваться ему целиком, и речь получалась такой же сбивчивой, как и мысли. Стоило Антошке заикнуться про стихи, как живой Саша вскочил и направился к двери. Щёлкнул выключателем — и приятная тьма развеялась в мгновение ока, свет ослепил. Пришлось зажмуриться и быстро поморгать, чтобы помочь глазам приспособиться. Собакин вернулся к Антону с Сашулей за пару размашистых шагов, попутно шурша чем-то в кармане. Лицо его при этом, удивительно серьёзное, выражало исключительную решительность, как будто он готовился к этому моменту всю жизнь. Встав перед парнями, он достал из кармана кучку сложенных вчетверо тетрадных листов, ужасно помятых и исчёрканных. — Эти? — он бодро спросил, попутно разворачивая листы и показывая Антошке. Тот протёр глаза подрагивающими руками и отчаянно пытался понять, что Саша вообще ему суёт. — Ч-что это? — мальчик несмело принял ворох листов и стал рассматривать. Впрочем, узнать их оказалось несложно. — Стихи, — живой Собакин подтвердил его догадку. Действительно, в трясущихся руках Антошка держал дрожащие листы, исписанные стихами Сашеньки и вырванные из его стихотворной тетради. Призрачный Собакин тоже посмотрел на них, а потом медленно поднял взгляд на Антона, бледнея. Тяночкина всегда поражало, что приведение может бледнеть. И сдавленно, обречённо прохрипел: — Только не говори, что он рвал мою тетрадочку. Рвать Сашулину тетрадочку — это, несомненно, ужасное личное оскорбление. Антон не собирался такого терпеть. Он яростно вскрикнул: — Ты же не рвал тетрадочку?! Живой Собакин вздрогнул и замотал лохматой головой: — Нет-нет-нет, Тош, что ты! Это из мусорки! — Что? — Антон растеряно вгляделся в пару листиков и, вчитавшись, вспомнил, как собственноручно вырывал их из тетрадки, комкал и бросал в мусорку. Сашуля, конечно, сам его об этом просил. Эти стихотворения были неудавшимися. Только по какой причине они лежали у Саши в карманах — оставалось загадкой. Антон снова поднял глаза на живого Сашу, что терпеливо стоял над ним, и спросил: — З-зачем тебе они? Телесный Собакин пожал плечами: — Чтоб карманы не пустовали. И для домашнего декора можно использовать. — Для декора домашней мусорки? — Сашуля предположил. Он тоже выглядел озадаченным. Антон разложил листики на коленях и пролепетал: — Но это же просто мусор… Сашка не растерялся: — А моя комната — просто свалка. Интерьер в стиле ля-бомж. Ха-ха. Подходит. — Ну да, кстати, он же и баночку от швепса твою хранит под кроватью. Наверное, реально любит мусор собирать, — Сашуля вдруг припомнил, и Антону стало не по себе. Одно дело лениться выбрасывать мусор из комнаты, но затаскивать его туда специально — совсем уже нездорово. Хотя могло ли быть что-нибудь здоровое в этом несчастном, искалеченном, прокуренном подростке? — Так что со стихами? — несчастный подросток вывел Антона из невесёлых размышлений и резво потыкал в разложенные на его коленях листы. — Они тебе всё-таки были нужны? — Ам, — Антошка замялся, переглянулся с Сашулей и, когда тот кивнул, протянул листы обратно живому Саше, — да нет, нет, дело не в этом… — Не в стихах? — тот уточнил с недоверием, хлопая белыми ресницами, но листики всё-таки забрал, поспешно сложил вчетверо и сунул обратно в карман. — Да нет, н-не совсем, п-просто… — Тошины пальцы снова стали ковырять манжетку, глаза забегали. — В чём тогда? — беловолосый спросил с напором. Антон опять запнулся и замолчал. Ну вот, со стороны стихов подойти не получилось. Он бросил на прозрачного Сашулю взгляд, молящий о помощи. — Ладно, Тошенька, — Сашуля вздохнул, смотря на потуги Антона с жалостью, — начни тогда с настоящей сути. Так и хотелось спросить, что Сашуля имеет в виду. Тот снова вздохнул: — Про меня скажи, дурашка. — А! Ну да. Д-да, точно. Ам, в общем, есть… есть один… — Антон опустил голову как бы виновато и сцепил ладони в замок, подбирая слова. — Призрак? Собакин? Молодой человек? — Сашуля предлагал вариант за вариантом без особых проблем. — …М-момент, — Антон поправил его. — Есть один момент, в общем… Тогда Сашуля понял, что переходить сразу к сути дела для Антона чересчур невыносимо, и предложил сменить тактику: — Ладно, ёжик, расскажи лучше, как мы познакомились. Неплохое же начало, да? Антоша кивнул: — Х-хорошо, мы… К-короче, когда ты пропал, Саша, — он быстро пересёкся взглядами с живым Сашей, чтобы убедиться, что тот всё ещё слушал. Застывший Саша не сводил с него глаз, а также оставался совершенно серьёзным, так что шатен продолжил: — я искал тебя повсюду, и… И в к-какой-то момент… я п-просто… — Просто встретил призрака на вокзале. Ну, хе-хе, с кем не бывает, — Сашулин смех разнёсся эхом по Тошиной черепной коробке. Тот выждал паузу и продолжил: — Я п-пошёл… Я б-был на вокзале, вот. И на вокзале, и там… Я сам не уверен, к-как, но там… Тогда… — как заколдованный, Тяночкин застревал снова и снова на одном и том же месте, кусал губы, впивался ногтями в ладони до боли, пока в ушах грохотала кровь, а картинка перед глазами весело кружилась, и всё не мог, не мог, не мог описать чудесное появление волшебного Сашули в его жизни правильными словами. Всё звучало слишком странно и неправильно, неправдоподобно. Мальчик зажмурился и попытался снова, ведь пути назад не было. Он небрежно затараторил в надежде, что хоть какие-то из его слов будут иметь смысл: — П-прости, Саш! Я просто не понимаю, как это нормально объяснить, но т-тогда, наверное, что-то случилось?! Я в-встретил Гарика, и потом услышал как он, ну, я п-пошёл домой, и т-тогда-то я не-!.. — Антон, — прозвучало твёрдо. Дрожащий Тяночкин взглянул на Сашеньку, но тот, похоже, молчал. Призрак смотрел на него с огромным сочувствием. Уже не помогал словесно, только смотрел и гладил по руке. Сашин голос прозвучал снова, ещё громче и твёрже: — Антон, прошу, посмотри на меня. Тогда же на Тошины щёки легли мягкие, тёплые и очень живые руки Собакина. Одним лёгким, но напористым движением, которому невозможно сопротивляться, повернули его голову. Их взгляды встретились. Телесный Саша сидел перед ним на корточках. — Ты меня слышишь? Антон удивлённо вылупился на Сашу, не понимая, почему тот задаёт такой странный вопрос. — …Н-ну да! — Тошенька, сейчас в раздевалке ты и я. Так ведь? Ласковый, размеренный голос Саши очень отличается от шума в Тошиной голове, заглушает его и даже не отзывается эхом. Проходит пару секунд, и дрожащий Антон несмело кивает, слабо понимая, к чему Саша говорит ещё более странные, очевидные вещи: ну да, они правда в раздевалке. Саша тепло улыбнулся, очень по-доброму: — И тут есть кто-то третий, хотя я не вижу. Ты это хотел сказать? Гул в голове сменился мёртвой тишиной. Сердце болезненно сжалось. Дыхание перехватило. Кожа покрылась мурашками. Горло пересохло. Глаза защипало. А потом вместе с болью нутро Тяночкина заполнилось трепетной, мучительной радостью. Он судорожно словил воздух, вспоминая, как дышать. Схватился за запястья Собакина, забывая, что не следует так делать. «Он понимает», — эта мысль ликующе гремела в сознании Антона раз за разом, будто звуки фанфар. Все переживания, весь страх и тревога последних дней вдруг показались ему глупой шуткой, а глаза живого Собакина, сияющие, ликующие, понимающие — лучом надежды. Саша-призрак усмехнулся: — А он молодец. Не все мозги ещё скурил. Тошику хотелось выразить бесконечно многое, но всё, что он смог, так это крепче сжать Сашины руки, всё ещё лежащие на его щеках, и торжественно прошептать, но даже не дрожащим голосом, который отнялся, а одними покусанными губами: — Ты знал. Телесный Собакин видел, какой сильный эффект произвели на Антошку его слова про кого-то третьего, и определённо этим наслаждался. Радостное удовлетворение от разгаданной загадки, долгожданная победа, триумф — всё это было написано на его томном лице в тот волнительный момент. Он услышал или, скорее, прочитал слова Антона по губам и, словно подыгрывая ему, едва слышно прощебетал благоговейным шёпотом: — Не знал. Просто озвучил самую чокнутую загадку. Первоначальный шок начал проходить, а умение внятно разговаривать — возвращаться. Антон тут же спросил: — С-самую?.. Были ещё? — опомнившись, он также отдёрнул руки от Сашиных запястий. Только тот и бровью не повёл. Тошик искренне надеялся, что они уже не болят. Сашины руки тут же покинули Тошино лицо. Не вставая с корточек, он обнял коленки, сцепил тонкие пальцы и продолжил с улыбкой: — Конечно. Я думал, что ты или несчастливо влюблён, или смертельно болен, или и то и другое, — потом слегка задумался, отводя глаза, и бросил как бы невзначай: — Ну-у-у, или подсел на галлюциногены… — Блять, даже ты меня нариком считаешь?! Боже, ну почему все думают, что я наркоман?! Сидящий на корточках Саша смешно округлил глаза от удивления и хрипло переспросил: — Чего? Кто думает? Антон яростно протараторил, настолько быстро, чтобы не успело стать стыдно, пока говорил: — Рома думал, что мы с тобой не поделили дозу! И что я п-поэтому тебя преследую!!! — Рома думал что?!! — Собакин хлопнул себя по коленкам и заливисто расхохотался. И до того заразительно, что Антошка вначале усмехнулся, потом фыркнул, а уже через мгновение смеялся во всё горло вместе с Собакиным. Из глаз при этом хлынули слёзы. Слёзы облегчения. Он согнулся, смеясь до боли в животе и пряча заплаканное лицо в коленки. Сашулин смех тоже раздавался неподалёку, где-то на границе сознания. Через пару минут Собакины затихли, и тот, что живой, поднялся с пола, потому что умудрился на него упасть. Устав смеяться, Антон ещё немного повсхлипывал, вытер лицо и тоже пришёл в относительную норму. Сашуля вообще светился от счастья… нет, стоп, он же всегда светится. Короче говоря, суть в том, что все успокоились. — Не думал, что Рома выдаст такой прикол. Удивил, — живой Собакин протянул, снова опускаясь на скамейку рядом с парнями. — Не то слово, — Тошик буркнул и шмыгнул носом. Сашуля усмехнулся, положил свою невесомую голову к Антоше на плечо шепнул: — Видишь, а ты волновался. Они немного просидели так, молча. Потом живой Собакин повернулся к Тяночкину и хрипло попросил: — Расскажи мне, кто это, — потом он подумал и добавил: — Или что это. Сашенька тут же прижался к Антону крепче и ощетинился на Собакина: — Сам ты «что»! Вообще-то, приведения — тоже люди. Антон мог бы поспорить с последним, но накалять обстановку не стал, и просто поправил друга: — Это кто. Он… — Антон замялся, задумавшись над тем, как лучше объяснить сущность этого прозрачного, мерцающего, эфемерного Саши. Тот вдруг встрепенулся, заглянул Антону в глаза, с трудом сдерживая смех, и заклянчил: — Пф, Тош, а скажи, что я зомби из Лефт фор дед. У Антона в глазах так и читался вопрос: «чего блять?». — Ну скажи, — Сашуля не унимался и маячил перед лицом Антона, закрывая собой притихшего живого Сашу. — Давай порофлим немножко. Это будет смешно. Антон поддался. — Он, эм… Это… зомби из Лефт фор дед. К удивлению Антона, Саша Сашин рофл не выкупил. На его необычно серьёзном лице промелькнуло недоумение, но он быстро его подавил. Чуть погодя, медленно кивнул, вдумчиво хмыкнул: — …Ага. Как можно было на это повестись, Тоша не понимал. Следующие секунды они с телесным Сашей многозначительно смотрели друг на друга и силились понять, кто из них дурак. Наверное, оба. Сашуле Сашина реакция очень понравилась. Он захихикал и зашептал Антону на ухо: — Ахаха, и скажи, что я собираюсь съесть его мозги. — И он, э-э… — Антон переводил недоверчивый взгляд с одного Саши на другого, пока задавался вопросом, стоит ли идти на поводу у Сашеньки. В конце концов он решил, что ничего ужасного не произойдёт, если они немного пошутят, и пожал плечами: — типа, собирается съесть твои мозги. Обычно в ответ на шутки живой Саша начинал либо подыгрывать, либо шутить в ответ, причём жёстче и острее оппонента, так что Антон всегда оставался в своеобразном проигрыше. Только сейчас… он почему-то вёл себя не так. Уголок его губ нервозно дёрнулся, и сами губы застыли в кривой ухмылке. Сам Собакин тоже застыл. Лицо его приобрело белёсый цвет, а голос совсем охрип, наиграно весёлый: — Ха-ха, да? Сашуля был в ударе. Он выпустил Антошку из призрачных объятий, встал со скамеечки, обошёл Собакина и зловеще занёс руки над его лохматой макушкой: — Да, я уже ем! — повернулся к Антону с невинной улыбочкой и попросил: — Ёжик, скажи, что я уже ем. Антону уже и самому стало интересно, насколько далеко это может зайти. Он поморгал и послушно повторил: — Он уже ест. — А?! — живой Собакин вскочил на ноги. Его руки дёрнулись. Кажется, он хотел закрыть ими голову в инстинктивном порыве, чтобы защитить мозги, только сдержался в последний момент и не стал. — Я у тебя за спиной, жалкий человечишка, — Сашуля проворковал кокетливо, опять протягивая руки. — Он у тебя за спиной, — Антон буркнул. Телесный Собакин перестал бороться с инстинктами. Он вздрогнул и резко обернулся. Сашуля приветливо улыбнулся: — Привет. Живой Собакин боязливо попятился назад. Зловеще хихикая и вытягивая руки в фирменном жесте зомби, Сашуля зашагал на него. Антон вздохнул: — Ой, теперь он идёт за тобой… Живой Собакин допятился до того, что ударился о стену, сдавленно взвизгнул, отскочил от неё, обогнув Сашулю, и побежал к другой стене. Сашуля побежал за ним. Это продолжалось какое-то время. Сашуля был определённо счастлив побегать с кем-то. У Антона голова кружилась наблюдать за тем, как они бесятся, но зрелище было незабываемым. — О-он ещё здесь?! — телесный Собакин взвизгнул. — Э… — Антошка кивнул: — Да, вы по кругу бегаете. От души смеясь, не столько над напуганным Сашей, сколько от общей радости, что можно побегать с кем-то по кругу, прозрачный Сашенька затараторил: — Тош, скажи, что я его уже-! Только Саша, тот, что телесный, правда выглядел напуганным. Антон словно очнулся и резко понял, что живой Саша от этих побегушек не испытывает никакого удовольствия, а становится только бледнее. Пора заканчивать. Он грозно вскрикнул: — Так, стоп! Сашуль, прекрати! Оба Саши дёрнулись и застыли. Сашуля первым отозвался, быстро успокоившись: — Ладненько. Но было весело. Потом и второй Саша пришёл в себя. Он отдышался и смущённо залепетал, слегка покачиваясь: — П-прости, Тош, не знаю, что на меня нашло… Антон перебил его: — Да я не тебе! С каждой секундой Саша выглядел всё более озадаченным, отчего Антону становилось всё стыднее за Сашулины выходки. Телесный Собакин хрипло переспросил: — Не мне? Антошка виновато опустил глаза, опять стал теребить пальцы и признался: — П-прости, я… Мы просто шутили. Это не зомби из лефт фор дед. — Скажи что из майнкрафта тогда, — Сашуля вставил. — Это вообще не зомби! — Антон бросил на Сашулю грозный взгляд и вернулся к другому Саше: — Прости, у него просто шутки дебильные! Это просто… — мальчик задумался и, наконец-то подобрав правильное слово, выдохнул: — Саша. Это просто Саша. Этим всё сказано. Только не похоже, чтобы живому Собакину это объяснение как-то помогло. Он так и стоял посреди раздевалки, совершенно растерянный и бледный, вылупив на Антона огромные светлые глаза. Явно ждал от друга объяснений. Антон прочистил горло и решил, что стоит должным образом познакомить Саш друг с другом: — Саша, — он протянул руку к живому Саше, а потом указал ему на мерцающего Сашулю, — это Саша Собакин. Бледный Собакин медленно повернул голову в сторону Сашули, безучастно пялясь в пустоту. Антон продолжал, только на этот раз обращался к своему Сашеньке и указывал на телесного Сашу: — Саша, это Саша Собакин. Ну, ты и так это знаешь… В общем, будьте знакомы. Призрак протянул руку для рукопожатия: — Приятно познакомиться, я зомби из растений против зомби. Антон опять закричал на него: — Да хватит рофлить!!! Я серьёзным делом занимаюсь! Сашуля расплылся в виноватой улыбочке и стал извиняться: — Прости-прости!! Всё, я мега серьёзен. Я даже не буду кушать его мозг, — и когда Антон уже был готов его простить, Сашуля добавил: — Пока что… Всё-таки Сашуля неисправим. Тяночкин вздохнул и обречённо покачал головой. Приоткрыв украшенный колечками рот, телесный Саша молчал. Ему не было смешно. Ему не было весело. Напряжение сковало его тело, какое-то нарастающее смятение глубоко засело в его красноватых глазах. Его вид никак не вязался с той непринуждённой атмосферой, которая воцарилась в раздевалке. От одного взгляда на него у Антошки кровь стыла в жилах. Наконец, напуганный Саша чуть склонил голову и тихо проговорил: — Саша? Собакин? Антон снова почувствовал себя неловко и стал неохотно пояснять, то и дело отводя взгляд: — Ну д-да, эм… вы… похожи. Я знаю, это довольно сложно, можно запутаться! Вы как бы… оба Саши. Оба Собакины. Ну и выглядите одинаково. Почти. То есть… Телесный Собакин спросил, выговаривая слова неторопливо и как будто с трудом: — Ты видишь второго меня? Антон немного подумал, но решил пока что не вдаваться в детали, чтобы живому Сашке было легче всё это осознать, и пожал плечами: — Ну… Короче говоря, да. — Ты слышишь его голос? — Ну да. — Он говорит тебе, что делать? Один за другим вопросы срывались с губ бледного Собакина всё легче и быстрее. Брови хмурились, а взгляд становился холоднее. У Тоши появилось нехорошее предчувствие. — Да, я говорю ему мять капусту, — промурлыкал Сашуля, томно прикрыв глаза. Тошик поморщился. Давненько Сашенька не вспоминал про капусту. Когда ему уже наконец надоест этот кочан? — …Получается, так, — Антон нехотя кивнул. Покрытые корочками губы приоткрылись, но очередной вопрос не прозвучал. Даже стоящий рядом призрак выглядел живее, чем этот телесный, но мертвенно-белый Собакин. В его оцепеневшем лице промелькнуло нечто глубокое и немое, но в то же время быстрое и яркое, как вспышка: невыразимый ужас. Тогда Антон точно понял, что в знакомстве Саш что-то пошло не так. Совсем не так. Но это длилось всего мгновение. К живому Саше мигом вернулось самообладание. Он нахмурился, тряхнул головой — и твёрдо зашагал к Антону. Сел рядом. Бережно взял его за руку. — Тошенька. Как только Сашины телесные руки сжали ладонь Тяночкина, Сашуле стало уже не так весело, он поперхнулся, вылупился на их руки и начал возмущаться: — Опа, не понял… Тошенька, конечно, и сам от такого обомлел. Быстрые изменения Сашиного настроения, за которыми он никак не поспевал, всегда сбивали его с толку, ну а такой необъяснимый прилив нежности — вдвойне. Ну а живой Саша не терял время зря и с чувством продолжил: — Я понимаю, что тебе очень страшно. «Мне уже не страшно, вроде как?», — Тяночкин подумал, тупо хлопая глазами, а Саша продолжал с настойчивостью: — Но ты не один. Это можно исправить. Антон и Сашенька переглянулись, слабо понимая, что происходит. Сашуля удивлённо протянул: — А что исправлять-то? — …Я тоже не понял, — Антон шепнул. Живой Собакин сжал руку Тяночкина, привлекая внимание к себе, и задал ещё вопрос: — Ты был у врача? Тут уже у Антона с Сашулей глаза на лоб полезли. — У к-какого ещё врача?! Собакин замялся и глубоко задумался. Потом сочувственно улыбнулся и предложил: — …Знаешь, если страшно, можно вначале попробовать пойти к психологу или неврологу, а они направят, куда посчитают нужным. С полминуты Антон сидел молча, под терпеливым и тёплым взглядом живого Саши, пытаясь сообразить, что тот от него хочет. Сашуля не говорил ничего дельного, только крутил пальцем у виска и ворчал, что для начала живому Саше сходить бы к наркологу, а уже потом посылать Антошу чёрт знает по каким врачам. — А! — Антон наконец-то воскликнул, вырвал одну ладонь из цепких рук Собакина и указал пальцем на свой глаз, тот, который больше всего любит жить своей жизнью: — Ты з-заметил тик? Или ты про то, что у меня руки дрожат? Саша не подтвердил ни одну из Тошиных догадок. Он выглядел разочарованным и озадаченным в который раз. Немного пожевал колечки в губе, раздумывая, и потом уточнил: — Ты вообще кому-нибудь говорил об этом? Может, маме? — Про Сашу? Нет, маме нет. Только… — Антон стал вспоминать день рождения Алины, в конце которого он признался девушке, что поцеловался с мальчиком, но это воспоминание принесло ему только новую дозу дикого стыда. Это, конечно, не тянуло на полноценный рассказ, так что он потряс головой и затараторил: — Нет-нет, забудь. Никому не говорил. Ты первый. — Понятно, — Саша задумчиво подытожил и притих, навалившись спиной на стену. Череда вопросов закончилась, по крайней мере, пока что. Голова удручённо склонилась, лицо скрывала белая копна волос. Ладонь всё ещё держала пальцы Тяночкина. Потом он поднял голову, сильнее сжал Тошину руку и уверенно сказал: — Антон, не бойся. Мы обязательно справимся с этим. Всё это было очень мило. Так же мило, как и бессмысленно, потому что Антон с Сашулей совершенно не понимали, чего им надо бояться, с чем справляться, и в общем и целом смотрели на живого Собакина как бараны на новые ворота. А ещё облачённая плотью рука Собакина смущала Антона. Как и то, с каким ревнивым взглядом на них поглядывало приведение. — Может, он тоже порофлить решил? — Сашуля предположил, нетерпеливо постукивая прозрачным берцем по полу. Антон решил, что пришла пора и ему позадавать вопросы, и сбивчиво заговорил: — С-спасибо, Саш, но… С чем справимся? Что-то я совсем тебя не понимаю. — Я просто пытаюсь сказать, что ты не должен бороться с этим в одиночку, — Саша говорил медленно, выразительно и не в первый раз особенно выделял загадочное «это». — Ой, Тош, — Сашуля подал взволнованный голос, — мне кажется, я понял. Он говорит обо мне. Тошик удивлённо покосился на него, а призрачный Сашенька продолжал: — Он думает, что ты должен бороться… со мной? Антон тут же повторил за ним, не веря своим ушам: — Бороться с Сашулей?! Живой Саша приподнял брови и неодобрительно переспросил: — Ты называешь его «Сашуля»? Это замечание кольнуло Тяночкина, он вздрогнул и стал краснеть. Всё-таки, он пока не говорил живому Собакину про те отношения, которые сложились у него с беловолосым призраком. И пока что не собирался. — Н-ну да, что в этом такого?! Сашенька тоже не остался в стороне и бойко выпалил: — Тошик будет называть меня, как захочет. Торчей никто не спрашивал. В отличие от него, живой Собакин не был настроен так воинственно. Ему быстро вернулось видимое спокойствие, и он покачал головой: — Нет, ничего. Твоё право. Называй его, как хочешь. Антон повернулся к Сашуле, который, видит Бог, уже собирался полезть на живого Сашу с кулаками, и прикрикнул на него: — Не бесись! Вот, видишь? Всё нормально, — Антон указал на живого Сашу перед собой, чтобы Сашуля присмотрелся к нему и понял, каким мирным и безобидным торчом тот являлся. — Понял, понял, — Сашенька фыркнул и, вроде как, успокоился. Живой Собакин ласково взял и вторую руку Тяночкина, наклонился ближе к нему и встревоженно спросил: — …Это ты сейчас разговариваешь с ним? — А, ну да. Саша смотрел ему в глаза, растирал Тошины костяшки подушечками больших пальцев и плавно говорил: — Но, Тошенька, думаю, тебе не стоит разговаривать с чем-то таким. Сашуля опять вспылил: — Ну вот, опять меня за человека не считают. Я тебе не тумбочка, у меня имя есть. Скажи ему! — Да подожди ты… — Антон шикнул на призрака, даже не отворачиваясь от живого Саши, и сразу же спросил у последнего: — К-как это, не разговаривать? Прежде чем живой Собакин успел ответить, Сашуля обеспокоенно забубнил: — Тош, настоящий абьюзер — это не Гречка, а он. Хорошие друзья не должны запрещать общаться с другими… Антон не выдержал и выкрикнул, жмурясь и сжимая руки живого Саши в ответ: — Помолчи, блин, дай мне поговорить с ним!! Сашуля удручённо вздохнул и сдался: — Прости, Тошенька, постараюсь не мешать. Зови, если что, — буркнув это, он направился к противоположной скамейке и уселся там с не самым довольным видом. Антон повесил плечи и устало вздохнул. Живой Саша наклонился ближе к Антоше, попытался перехватить его потухший взгляд и спросил со всем состраданием, на которое только был способен: — Эти голоса громкие, да? Антоша встрепенулся: — Голоса?.. Так, стоп! Объясни сначала, что значит не разговаривать? Почему ты это сказал?! Антон надеялся на какое-то недопонимание или недосказанность, и что как только они поймут друг друга, то всё встанет на свои места, поэтому так настаивал. Собакин кивнул, поджимая губы, и вскоре заговорил, тщательно подбирая каждое слово: — …Я понял, что ты слышишь голос этого «Саши», что он что-то говорит тебе, возможно, спрашивает или даже приказывает что-то делать. Но я подумал, что-о-о, если постоянно отвечать ему… — говоря это, Собакин также гладил ладони Тяночкина, то ли чтобы самому собраться с мыслями, то ли чтобы убедиться, что сам Тоша не потеряет концентрацию и останется внимательным. — То твоё состояние может стать хуже. Закончив, Саша поднял глаза на друга, грустно улыбнулся и стал ждать Тошиного ответа. — …Стать хуже? Антон искренне не знал, как от разговоров с любимым призраком ему могло становиться хуже. Ведь именно это улыбчивое приведение было тем, что всегда поддерживало его, давало любовь, внимание, заботу и, что самое важное, не обманывало и не исчезало одним прекрасным осенним днём в наркотическом угаре. — Я думаю, тебе лучше игнорировать его, — продолжал Собакин с той же нежной улыбочкой. Сашенька очнулся от печальной полудрёмы на своей скамеечке. Он был в ужасе. — Игнорировать?! К-котёнок? Ты же не будешь?! Его страх можно понять. Всё-таки Антон — единственное, что связывало Сашеньку с реальностью. С кем ещё ему разговаривать, если не с Антошей? Со своими берцами? Или с сигаретой? Антон поспешил заверить его, сурово, но искренне: — Не буду конечно!!! Успокойся, дай мне во всём разобраться! Сашенька быстро закивал, попутно подтягивая ноги к себе на скамейку, обнимая их и напугано сжимаясь: — А-ага. Хорофо. Живой Саша потянул Тяночкина за руки и стал торопливо горланить, видимо, в попытке перекричать кого-то, хотя в комнате все молчали, так ещё и делал это с довольно сумасшедшим видом: — Тш-ш, Тош, Тоша, не бойся! Оно не может тебе навредить! Антон невольно поднял одну бровь и скривил рот от изумления и негодования. Похоже, живой Саша навооброжал себе что-то ужасное и опасное, в то время как на самом деле свернувшийся на противоположной скамейке призрачный комочек и не собирался никому вредить! Он просто был напуган. И вредничал, и паясничал до этого он тоже потому, что испугался — теперь для Антона это стало совершенно ясно. Он яростно замотал головой решительно и заговорил: — Н-нет, нет, мне никто не пытается вредить! С-Саш, п-по-моему, ты всё неправильно понимаешь! Саша тут же задал ответный вопрос: — А ты сам понимаешь правильно? — пониженный голос прозвучал многозначительно, беловолосая голова склонилась на бок, на хмуром лице не было и намёка на улыбку, а глаза сверкали недобрым, обличающим огнём. Если бы не нежность, с которой белые пальцы трепетно держали и поглаживали ладони Тоши, можно было бы заподозрить Собакина в недобрых намерениях. Тяночкин в миг растерялся: — Ч-что? А Саша продолжал, настойчиво и значительно: — Антон, скажи мне одну вещь. Ты же понимаешь, что этот второй Саша, которого ты видишь… — парень махнул одной рукой в направлении, где, как он думал, пребывал Сашуля, — не настоящий? Раздевалка погрузилась в удушливую, тяжёлую тишину. Даже едва слышимый треск, с которым горел свет, благоговейно затих. И руки Собакина, живые, тёплые, постепенно замерли. Взоры всех Саш устремились на Тошика в немом ожидании. Антон свёл брови к переносице. Его смятённый взгляд прорезал пространство раздевалки, опустился к полу, суматошно забегал по квадратикам плитки. Духота раздевалки снова дала знать о себе. Частое дыхание сковало грудь, и даже сердце в ней забилось быстрее, словно бег крови по венам мог помочь быстрее дойти до ответа. Но метания длились недолго. Ведь на самом деле ему не нужно было думать, чтобы найти ответ. Не требовалась даже Сашулина подсказка. Антон и так сам всё знал. Ответ всегда был в нём, глубоко в сердце. Тогда Тошик собрался с духом, твёрдо посмотрел живому Саше в глаза и настолько же твёрдо сказал: — Он настоящий. Живой Саша казался оглушённым. В его бледнеющем лице снова промелькнуло что-то страшное, только не собственно страх. Больше похоже на отчаяние. Страх — это чувство, которое посещает нас, когда нам есть, что терять. Когда же терять больше нечего — приходит отчаяние. Тошины ладони выскользнули из Сашиных пальцев. Беловолосый вдруг поднялся и сделал два шага назад с тем же отчаявшимся выражением лица. То, как неожиданно Саша отстранился, глубоко поразило Антошу. Мальчик почувствовал себя прокажённым. Упавший голос Саши жалобно заполнил раздевалку: — …Так ты совсем не понимаешь? Вопрос риторический, заданный не Антону, а пространству вокруг. Пространство ответило Саше тяжёлым молчанием. Светодиод сочувственно затрещал. Ощутив неладное, Сашуля встрепенулся и опустил ноги на пол, напрягся, готовый к действиям. Живой Саша заходил кругами. Поднёс палец ко рту и принялся энергично грызть чёрный ноготь. Отчаяние на его лице сменилось активным мыслительным процессом. Шагая от одной стены к другой, он бормотал себе под нос: — Пока не поймёшь… ничего не поможет… надо как-то… но как… как же тебе объяснить?.. Антон наблюдал за ним, пока голова не закружилась так, словно он смотрел на карусель, а то и сам сидел на ней. Наконец он встряхнулся и взволнованно затараторил: — Ч-чего?! Почему не поможет, с чем мне надо помогать? Чёрт, не говори со мной загадками!!! Живой Саша резко остановился и круто развернулся к Антону. Так резко и круто, что подол длинной замызганной кофты эффектно хлыстнул его по ногам, словно плащ или пальто. — Антон, — ни в голосе, ни в лице, ни в позе не было ни следа былого ужаса, только твёрдая решимость, — тебе придётся признать, что второго Саши не существует. Сашуля вскочил на ноги. Он стал резво обходить живого Собакина, подходить к Антошке и резво говорить: — Ага, щас. Чё ещё Антону сделать? Попу тебе поцеловать? — Тихо ты! — Антон шикнул на него. Сашулю никто не слышал, но даже так он заставлял Тяночкина краснеть. Антон впервые видел, чтобы Сашино живое и всегда спокойное лицо так долго хмурилось. Тот продолжал с грозным напором: — Ты пробовал просто сказать ему в лицо, что его нет? — А может это тебя нет?! — Сашуля ловко парировал. Антон опешил: — Чт-… Нет конечно, с чего бы я такое говорил?! — Хорошо, я скажу сам. Где он? — Саша прекрасно знал, что не может видеть Сашулю, но всё равно невольно забегал широкими зрачками по комнате, чтобы самому найти его. Нехотя, пряча голову в плечи и вздыхая, Антошка указал ему рукой на Сашулю. Тот как раз стоял над ним, между Антоном и Сашей, как будто его эфемерное тело могло хоть как-то защитить Тошеньку, и грозно смотрел на своего телесного оппонента, поставив руки в боки. Он вытянул лебединую шею и протянул с вызовом: — Ну? Живой Саша коротко кивнул Антону, перевёл взгляд в сторону Сашули, очень внимательно всмотрелся в точку, где, как он думал, располагалось его призрачное лицо, хорошенько вообразил его там для должного эффекта и внятно проговорил, чеканя слова по слогам: — Тебя нет. — Иди нахуй. Тяночкин подпёр локоть коленкой и хлопнул себя по лбу. Диалог этих двоих не предвещал ничего хорошего. А Сашенька тем временем продолжал, победно расправив плечи: — А как говорил Декарт, «посылаю нахуй — значит существую». Понял, мудак? Антон очень сильно сомневался, что Декарт правда так когда-либо говорил, но увидел толику не то что бы здравого, но хоть какого-то смысла в этих словах, поэтому, не отрывая тяжёлой головы от руки, задумчиво кивнул. — Антон?!! — А! — Тяночкин дёрнулся, отрывая голову от руки, и сел ровно. — Да что?! — Что он ответил? — живой Саша нетерпеливо вопрошал, прожигая взглядом то Антошу, то пустоту. Пустота, конечно, не была пустой, а содержала в себе мерцающего Сашулю, только оголтелый взгляд телесного Собакина никак этого не замечал. Прозрачный Сашенька бросил взгляд на Тяночкина через плечо: — Да, ёжик, передай ему! Из глаз обоих Саш так и сыпались искры. — Н-ну, — Антон смутился и заёрзал на скамеечке. Он никак не думал, что придётся пересказывать бред, который несёт Сашуля. — Он п… п-послал тебя, как бы. Живой Собакин выпятил губу, недовольно поморгал и попросил: — Ёжик, я не только посылал. Передай и дальше. Тоша нехотя продолжил: — Он сказал, т-типа… «Если я могу тебя послать, то существую». И потом он… всё. Сашуля гнул свою линию: — Не всё. Передавай дословно. — Всё? — догадливый телесный Саша уточнил охрипшим, усталым голосом. Антон обречённо вздохнул, стыдливо опустил голову, всё больше ёрзая, и пробормотал: — К-короче, он потом назвал тебя мудаком. Теперь точно всё. Сашуля остался доволен, что его сообщение передали целиком. Живой Саша замолчал. Хмурые морщинки на лбу разгладились, и весь он озарился каким-то особенным, печальным пониманием. Безразличный голос тихо произнёс: — Так ты считаешь меня мудаком? Антон прекрасно видел, что понимание ситуации у них с Сашей разительно отличалось, но чувствовал, что ничего не может с этим сделать. Тепля в груди последнюю каплю надежды, что они смогут друг друга понять, он залепетал: — Что? Н-нет же, это он тебя так назвал, а не я! Саша повторил тем же смирившимся, безжизненным голосом: — Антон, ты же просто прикрываешься им. — Я… Нет! Аргх… — повсеместная дрожь возвращалась к Тяночкину, головная боль тоже не отставала, злость захлёстывала, а капелька надежды стремительно угасала. — Л-ладно, я буду фильтровать его слова, раз тебя это так волнует! Сашенька тут же встрял: — Стой, не фильтруй мои слова! Передавай всё. Я хочу с ним нормально побазарить, как приведение с мужчиной!.. Второй Саша, кажется, тем временем тоже что-то говорил, но видя, что Антон не отвечает, повысил тон: — Эй, Антон, ты слышишь? Пока дрожащий Антон пытался понять, какого Сашу слушать, прозрачный наклонился к нему и спокойно заговорил: — Короче, Тошик, передай ему, чтобы не тявкал на меня, а то я- Живой Саша ещё сильнее поднял голос: — Антон, ну не молчи!!! Тошик схватился за голову, которая была готова взорваться, и закричал: — Я не могу п-понять, когда вы орёте в одно время, х-хватит!!! Саши мгновенно умолкли и отпрянули. Стыд и ужас исказили их бледные лица. В тот момент они были такими настоящими и искренними, совершенно лишёнными масок, что Антон мог бы даже порадоваться. Если бы не хватался за волосы, скрючившись, зажмурившись и отчаянно пытаясь не плакать. Время шло, а Саши словно проглотили языки. Они могли бы говорить по очереди, но ни один не решался. Напряжение в комнате стало таким сильным, что не давало им двинуться. И так как Собакины испугано молчали, Антон заговорил сам. Тихим, надломленным, срывающимся голосом: — Зря я решился… надо было… дальше скрывать… как ты всегда делал, — мальчик всхлипнул. — Нет, Тошенька, — один из Саш сдавленно охнул, но было слишком поздно. — Я… Я не… — Антон горько заплакал. Он закрыл лицо руками, уткнулся ими в коленки и зарыдал. Язык призрачного Сашули сразу же к нему вернулся. Он приглушённо захрипел: — Ох, ёжик, прости нас. Мы такие дураки!.. Как жаль, что всё так вышло, — сел к Антону и, кажется, приобнял: — Но я рядом, Тошик, ты не один... И пока прозрачный Саша занимался вполне полезным и благородным делом — успокаивал навзрыд рыдающего Антона, второй Саша завертел головой, засуетился и невпопад заговорил: — Сколько времени? Где часы?! Сашуля тут же на него наехал, не отпуская плечи Тяночкина: — Бля, ну ты нормальный? Тошик плачет, а тебя интересует, сколько времени? — потом нагнулся обратно к Тяночкину и заботливо добавил: — Тош, ты не обращай на него внимания, торч — он и в Африке торч. Я побуду с тобой. Антон смотрел на него одним заплаканным глазом, который выглядывал из-за пальцев, и благодарно всхлипывал. Торч тем временем нашёл то, что искал. Вряд ли часы, скорее просто откопал свой телефон. Проверив время, он приглушённо заключил: — …Девять минут до конца урока. Если бы Антон был в состоянии думать, а не захлёбывался в слезах, он бы мог вспомнить, что обычно ребят отпускают с физкультуры минут на десять раньше звонка, чтобы школьники успели спокойно переодеться. Это очень удобно! …Но прямо сейчас перспектива того, что в раздевалку вот-вот нагрянет куча вонючего и горластого народа, пока Тошик в таком состоянии — не обещает ничего хорошего. А Антон правда не мог ничего с собой поделать. Если в прошлый раз в доступности была хотя бы валерьянка с корвалолом, то теперь — и этого нет. Только раздевалка, рюкзаки, мальчишечья школьная форма там и сям, пара растерянных Саш и бесконечное, кромешное, неудержимое отчаяние, которое подсказывало, что живой Саша не сможет его понять. А если Саша не смог, то не сможет никто. Антон обречён. Слышно, как этот самый живой Саша опять засуетился. Берцы нервно стучали по полу, шуршала ткань, и вот — он остановился перед Антоном. Две палки с рваными розовеющими кругами — Сашины ноги и виднеющийся коленки из дырок на джинсах — расплывались перед мокрым взглядом Тяночкина. — Антон, послушай, — живой Саша громко окликнул его. Сашуля притянул мальчика к себе и раздражённо фыркнул: — Не слушай его, Тош, его только часы и интересуют. Живой Саша настойчиво продолжал: — Антон, я знаю, что ты не хочешь меня слушать и мне не веришь. Пожалуйста, доверься мне один последний раз. Этот «один последний раз» насторожил и даже напугал Тяночкина. Трясясь как в лихорадке и беспрестанно всхлипывая, он боязливо разогнулся, поднял голову и взглянул на живого Собакина из-за пальцев. Размазанный, рябящий Собакин смотрел на него сверху вниз в чёрной кофте с длинными рукавами, а сложенную зелёную зипку держал в одной руке. Как только их взгляды, вроде как, встретились — слишком много воды в Тошиных глазах, чтобы он мог сказать наверняка — живой Саша потянулся к нему, схватил за прижатые к лицу руки, резко потянул на себя и грозно приказал: — Вставай! Подчиняясь Саше, как какой-то абсолютной природной силе, которой невозможно противостоять, Антон поднялся. Руки, конечно же, отнялись от лица — зарёванного, красного, сопливого, наверное. Он смущённо завсхлипывал, подвывая и очень стыдясь своего лица. Лучше бы Саша не включал свет! Не теряя времени, живой Саша накинул свою зелёную кофту Антону на плечи, принялся засовывать его руки в рукава и повелительным тоном приговаривать: — Ты должен прямо сейчас перестать плакать… — Легче сказать, чем сделать! Не проси невозможного, — Сашуля возмущённо парировал. Он тоже вскочил на ноги, стоял рядом и внимательно следил за происходящим, как будто это помогало ему контролировать ситуацию. — …Всего на минутку. Только на одну минуту. Хорошо? — Саша добавил, расправляя капюшон на голове Тяночкина. Учитывая, что Саша вечно натягивал его себе на нос, ткань оказалась растянутой, легко поддавалась и без труда закрывала Антону едва ли не всё лицо целиком. — Я приведу нас в безопасное место. Ты должен быстро бежать за мной, понял? Тошик отрешённо кивнул, даже образно не представляя, что сейчас будет происходить и в какое «безопасное место» его поведут. У него в любом случае не было выбора. Он согласился бы на любой план. Собственных сил хватило бы, в лучшем случае, только на то, чтобы, рыдая дальше, забиться в уголок, закрыть глаза и представлять, что вокруг никого нет. Пока шли все приготовления, то есть пока Саша натягивал на Антона свою кофту, последний правда капельку успокоился. Слёзы всё ещё бежали по его щекам, всхлип сопровождал каждый вдох, перетекая в завывания, а плечи дрожали. Но исходящая от живого Собакина уверенность и мысль, что нужно сдерживаться всего одну минуту — помогала. Можно было, в крайнем случае, даже задержать дыхание, чтобы не всхлипывать. — Так, — оставив Тяночкина справляться со своим дыханием в одиночку, Саша быстро подхватил их рюкзаки, закинул по одному на плечо, оббежал раздевалку, проверяя, не забыли ли они ничего, крепко взял друга за руку и повёл к двери. Сашуля пошёл следом, замыкая эту странную процессию. Остановившись у двери, Сашка приоткрыл её и осторожно выглянул. Мгновенно захлопнул дверь и навалился на неё спиной. — Блять. Сквозь слёзы и Сашу Антон не успел заметить, что происходило за дверью, но до него уже доносились весёлые голоса и топот многих ног. Они не успели сбежать, их класс уже здесь. Что теперь? Скоро в дверь стали толкаться разгорячённые одноклассники. Саша изо всех сил держал её спиной. По ту сторону послышались удивлённые возгласы, и, судя по звукам, дверь попытались выбить ногами: — У меня там все вещи, кто дверь закрыл?!! Антон честно не знал, сколько это могло продолжаться. Очевидно, недолго. Но вот, живой Саша собрался с духом, сжал его руку и быстро напомнил заговорщицким шёпотом: — Быстро переставляй ноги и не считай ворон. Антон тихонько всхлипнул и кивнул. — Дорогу… — Саша зачем-то сказал, набрал в грудь побольше воздуха и приготовился. С той стороны услышали их шепотки и ещё сильнее всполошились: — Э?! Там кто-то есть? — Дорогу прогульщикам!!! — Саша испустил боевой клич, распахнул дверь и, сжимая ладонь Тяночкина с такой силой, что можно было бы оторвать, ринулся в гущу людей. Со всех сторон посыпались толчки и крики пацанов, которых сбивали с ног. Перед полными слёз глазами замелькали грязные ботинки, ноги в спортивных штанах, синие доски. Казалось, что либо они с Сашей кого-нибудь затопчут насмерть, либо задавят их — одним словом, это был какой-то кошмар. Но Антон быстро переставлял ноги и не считал ворон. Поэтому через пару мгновений они уже вырвались и ринулись к выходу из зала. Открытая дверь, мельтешащие перед взглядом Сашины ноги, рывок вперёд, резко налево, коридор, круто направо, сумасшедший темп — всё рябило и летело, будто они не бежали своими двумя, а неслись на автомобиле. Антон думал лишь о том, как переставлять ноги быстрее, как не запутаться в них и как не улететь в стену на очередном повороте, и даже забыл, что вообще плакал. Из-за капюшона, который скрывал львиную долю Тошиного кругозора, он с трудом соображал, где они бегут и в какую сторону направляются. Кажется, они пронеслись мимо дежурного, потому что впереди прозвучал тоненький девчачий голос: — Э-эй, бегать по коридорам нельзя! — а потом крикнул им вдогонку, стремительно отдаляясь: — Вы из какого класса?! — Рабочего! — кто-то из Саш крикнул, победно посмеиваясь, и после ещё одного безбашенного поворота троица нырнула в коридорчик. Задыхаясь и путаясь в ногах, Антошка не сразу узнал его, но по светлому полу и побеленным стенам понял, что это то самое отдалённое крыло, в которое они во времена средней школы приходили на рисование и музыку. Здесь всегда тихо и немноголюдно, и самое страшное, что здесь могло произойти — приход технички. Промчавшись по этому коридорчику мимо классов музыки и рисования, они свернули ещё один, самый последний раз, и рука Антона оказалась на свободе. Дверь за спиной захлопнулась. Бешеная гонка окончилась. Антона потряхивало, пока он стоял и пытался отдышаться. Коленки подкашивались от неожиданной физкультминутки, лёгкие горели. Он отвлёкся и уже не чувствовал того всепоглощающего отчаяния, что настигло его в раздевалке, как будто оставил его там. Слёзы скатывались по щекам просто по инерции, а всхлипы звучали всё тише и не так надрывисто, пока он хватал воздух. Появилась минутка скинуть капюшон и воочию увидеть то самое «безопасное место», куда его привели. Сделав это, Антон не был слишком впечатлён: простой школьный туалет. Живой Саша в это время резво пробежал вперёд, заглянул в каждую кабинку и победно сообщил Антону: — Всё чисто. В ответ Тяночкин недоверчиво шмыгнул носом. Чистый школьный туалет — это что-то новое. Потом Сашка снова взял Антона за руку и повёл в дальнюю кабинку. Тяночкин обернулся, чтобы проверить, не потеряли ли они Сашулю в процессе: всё хорошо, беловолосый призрак уверенно семенил за ними. Итак, дрожащего Тяночкина запихали в кабинку туалета, за ним туда же юркнул Сашуля, и дверь закрылась. Троица ребят остановилась возле унитаза, тяжело дыша, и переглянулась. И хотя Антон уже чувствовал себя лучше и всхлипывал тише, судя по тому, какими жалостливыми взглядами Собакины смерили его, выглядел он плачевно. Шатен мысленно поблагодарил себя за то, что не посмотрелся в зеркало рядом с умывальниками. Радовало только, что капюшон Сашиной кофты скрыл его от чужих взглядов. — Давай сядем, — деловито предложил живой Собакин, скинул с себя рюкзаки и присел. Антон последовал его примеру и опустился на холодную плитку. Притянул колени к себе. — Белый трон чур мой, — прозрачный Сашка улыбнулся, изо всех сил пытаясь приободрить Антона, и изящно разместился на унитазе. У Тяночкина, как обычно, не было сил смеяться. — Можешь потихоньку успокаиваться. Или ещё поплакать, если нужно. Я не против. У нас ещё куча времени, — живой Саша предлагал с лёгкой, слегка печальной улыбкой. Насколько Антон помнил, до конца урока считанные минуты, а потом ещё десять минут перемены до математики, и это время даже с натяжкой не назовёшь кучей. — …Куча времени? — он переспросил, пробуя, получится ли у него говорить, не разрыдавшись вновь. Голос сел и ослаб, как и сам Антошка, но говорить он мог. Слёзы остановились, и две мокрые дорожки на щеках начали высыхать. — Хоть весь день, — живой Саша усмехнулся. — Просто будем сидеть тихонечко, если кто-нибудь зайдёт, и всё. Антон хмыкнул, шмыгнул носом и затих. Ему уже не хотелось плакать. Он вперил невидящий взгляд в белую, кое-где исписанную матом стенку кабинки рядом с телесным Собакиным. Честно говоря, всё, чего ему хотелось в тот момент — просто помолчать. Он устал. Очень устал. — …Я в порядке, — он прошептал, но ослабший голос дал осечку, и вышло слишком тихо. Такие тихие слова понимал только Сашуля. — Ась? — живой Саша поспешно наклонился ближе к Антону. — Я в порядке! — Антон выпалил с усилием, бросая на Сашу взгляд исподлобья, опять опустил глаза и продолжил спокойнее: — Мне лучше. Мне… я уже успокоился. Живой Саша поджал губы, немного подумал и переспросил: — Ты уверен? Мы можем посидеть тут ещё. Пусть Паша за нас словечко замолвит перед математичкой, а я ему ещё аскорбинок принесу завтра, хех. — Нет, правда. Я в порядке. Сейчас я… — он уже понял, что Саша свою одежду вообще не бережёт, так что терять нечего, и вытер мокрое лицо рукавом его кофты, — просто хочу немного побыть один. — Хорошо, но ты уверен, что будешь в порядке? Может, тебя провести? — Нет, я… в порядке, правда. Иди. Саша оставался неуверенным. — И я в туалет хочу, — Тоша буркнул. — Окей, — наконец-то, для Саши это прозвучало достаточно убедительно, и он поднялся. — Окей, Тош, жду тебя на математике. — Окей. — Но я занесу твои вещи, окей? — Собакин поправил лямку Тошиного рюкзака на своём плече. Он, наверное, не привык носить такие тяжёлые рюкзаки. — Окей, — Антон кивнул. Вдруг Собакин зловеще усмехнулся: — Если у тебя что-то вкусное в рюкзаке, то я съем, окей? Антон и Сашуля одарили его испепеляющими взглядами. — Шучу! Хе-хе. Хотя, если там готовка тёти Ани, то я не смогу себя контролировать… — Саша обнял себя за плечи с немного ненормальным видом. Уходить из кабинки он совсем не спешил. Антон процедил сквозь зубы: — Иди уже, Саш, я щас обоссусь. — Пока!! — как ни в чём не бывало, он распахнул двери и направился к выходу из туалета. — Не поминай лихом. — Ага, — Тошик буркнул в ответ. Отделаться от Собакинов не так-то просто. Без лишних слов он запер дверь кабинки на задвижку и снова сел на пол, опёршись спиной о стенку. Устало прикрыл глаза. Наконец, Сашуля с Антоном остались наедине. Наедине с унитазом. По коридору разносились и затихали бодрые шаги Собакина, который спешил на математику под грузом двух рюкзаков. Ещё дальше из класса музыки едва слышно доносилась нежная мелодия. Хор из детских голосов подпевал ей невпопад. Сашины шаги затихли, коридор опустел. Только голоса детей тянулись вдалеке, наполняя собой воздух пустых школьных коридоров и слух одинокого Тяночкина. Меланхолия. Неторопливо, ведь время у них действительно было, Сашенька спустился с унитаза и уселся на пол, прямо как Антон, напротив него. Он не трогал Антона и ничего ему не говорил. Тем не менее, это было именно то, чего Тяночкину хотелось услышать. Мягкую, понимающую, принимающую тишину. Пока звонок ещё не прозвенел, пока шумный народ не повыбегал из классов и не заполнил собой коридоры с туалетами, пока из класса в начале коридора доносилось приглушённое, протяжное пение — Антон прокручивал в голове их с Сашей разговор. Смотрел на него в своей голове, словно на фильм: со стороны. Он ещё не решил, стоит ли ему жалеть о том, что всё-таки рассказал. С одной стороны, всё прошло плохо, все кричали, сам Антон в который раз не справился с эмоциями, Саши стали ещё сильнее друг друга недолюбливать, ну а что телесный Саша теперь думает об Антоне?.. Чёрт-те что. С другой стороны, он пообещал Сашуле, что сделает это ради него, и сдержал слово. Чувство выполненного долга хотя бы немного согревало душу Антона, будто маленький огонёк посреди безжизненного, промёрзшего, зимнего пейзажа. Подумав об этом, он встретился взглядами с призраком, и тот тепло улыбнулся ему, с усталостью и бесконечной благодарностью в таинственных, туманных глазах. И было ещё кое-что. Даже когда они кричали, злились, пугались и испытывали весь спектр неприятных чувств, было кое-что ещё. Потому что когда Антон рассказывал про Сашулю, смотрел на Сашулю, говорил с ним, говорил за него, показывал Саше на него пальцем — он чувствовал нечто очень сильное, хорошее, важное и давно позабытое, давно утерянное. Он чувствовал себя свободным.