Пластик

— Антон, надо пропылесосить!! Садись пить чай и за дело, — вот такими словами задорная тётя Аня самым бесцеремонным образом встречала уставшего сына со школы. «Ни тебе сдрасьте, ни до свидания…» — думал Антон, нехотя переступая порог и мигом теряя желание открывать рот, даже чтобы сообщить маме, что он привёл гостей. Гости, впрочем, не заставили себя ждать. Юркнули в квартиру сразу за Антошкой и оба прохрипели своими тонкими, певучими голосами: — Здравствуйте, тёть Ань! — поздоровался прозрачный. — Здравствуйте, тёть Ань! — тут же отозвался телесный, попутно стягивая берцы. У Тяночкина аж в ушах зазвенело. Он вдруг поразился, до чего эти Саши похожи: даже разговаривают хором. Потом из ванной выглянула мама. На руках — жёлтые хозяйственные перчатки, в них — губка и щетка, на самой маме — привычный фартук с машиной, заляпанный пеной, как будто альфа ромео на нём отвезли в автомойку; у двери наготове стояли, словно по стойке смирно, три солдата: швабра, веник и совок. Напрашивался неутешительный вывод: мама затеяла генеральную уборку. Антошка вздохнул. Если уборка генеральная, то не отмажешься: пылесосить придётся. Мальчик это дело очень не любил, потому что Гречка до ужаса пугалась пылесоса и потом ещё полдня не вылазила из-под дивана. Им с Сашулей потом приходилось долго уговаривать её выползать, и если Сашеньку она попросту ни во что не ставила, то на Антона обиженно шипела. Однако мама временно забыла про уборку. Она ойкнула, оставила щётку с губкой в ванной и засеменила к парням, попутно стягивая перчатки: — Ой, Сашенька, привет. Как дела у тебя, как дела у мамы? — Всё хорошо, спасибо! Мама передавала Вам привет, — голосок лживого Собакина ни разу не дрогнул. — Ну спасибо! Ты тоже передавай обязательно, — тётя Аня поставила руку на бок и широко улыбнулась, показывая зубы. От их милого, вежливого, с первого взгляда непримечательного диалога у Антошки вяли уши. Прозрачный Сашенька легонько потыкал шатена локтем и подбодрил, как мог: — Ну а что делать, Тош? По-другому никак. Главное, чтобы твоя мама в гости не напросилась, а то он как приведёт её на могилку, ахах… — он печально рассмеялся, а у Антона по коже прошла череда мурашек. Он старался о таком не задумываться. — Кстати, тёть Ань, насчёт того, чтобы пропылесосить, — вдруг начал живой Саша более серьёзным тоном, задумавшись, — я понимаю, что уборка — это очень важно… Тогда у Тяночкина глаза на лоб полезли, а Саша-призрак рядом громко засмеялся, складываясь вдвое: — А-ха-ха-ха, «уборка это важно»? Это слова чела, у которого под одеялом картошечная цивилизация развилась? — …Но мы с Антоном зашли за мячом, собирались потренироваться на спортплощадке, а то нам скоро норматив сложный по физ-ре сдавать. Может, уборку можно ненадолго отложить? — учтивость Собакина, вкрадчивый тон и щенячье выражение лица действовали на маму безотказно. Женщина снова заулыбалась и аж хлопнула в ладоши от радости: — Боже, какие вы молодцы! Конечно-конечно, идите, занимайтесь. В здоровом теле здоровый дух! — У нас ни тел здоровых, ни духов, — прохрипел Сашуля и загадочно похихикал. Антон вопросительно зыркнул на него, мысленно задавая вопрос: «А мы с тобой болеем разве?». Прозрачный Саша пожал плечами: — Мы тут все на голову больные. «М-да», — подумал Тяночкин и отвернулся. Оказалось, к тому моменту мама и Саша вопросительно на него смотрели уже какое-то время. Собакин вздёрнул нос и спросил, поглядывая на Антошку сверху вниз: — Тош, ты глухомань? — А? — шатен заморгал, будто хлопанье ресниц могло помочь ему наверстать упущенную часть разговора. — Ты что-то говорил? — Где мяч, говорю? — А, ну… надо в моей комнате в шкафу посмотреть. — Кстати, мальчики, — вставила мама, — если будете проходить мимо, будьте добры, загляните в гараж и позовите папу домой. А от он уже весь день с этой шахой возится, — потом она скрестила руки на груди, нахмурилась и недовольно выпятила губу. — В гараже бывает чаще, чем дома, боже мой… — Договорились, передадим! — телесный Собакин пообещал, и парни двинулись на поиски мяча. Поиски не увенчались успехом. В шкафу у Тяночкина оказалось много его одежды, папин носок, подушка от дивана, пара коробок с таинственным барахлом, аскорбинка в самом дальнем углу. Но ничего, отдалённо похожего на баскетбольный мяч. Скоро найденное было вывалено из наполовину опустевшего шкафа в центр комнаты и троица ребят молча смотрела на всё это дело с недоумением. — Слушай, а ты уверен, что он у тебя ваще был? — телесный Сашка спросил, попутно закидывая аскорбинку в рот. — Я… — Антошка повернулся к другу, аппетитно хрустящему древней аскорбинкой, и поморщился: — Саш, тебя ничего не смущает? — А что? — Эта аскорбинка там уже годами валяется. — Ну и что? Срок годности для лохов. — Согласен, чем больше лет прошло, тем вкуснее, — вставил улыбчивый Сашуля. Пока телесные ребята перерывали шкаф и травились аскорбинками, он расположился на столе и вилял ногами. — …Кхем. Да, мяч был. Может, он в другом шкафу? Или… — Антошка задумался, отчаянно пытаясь припомнить, где он в последний раз видел мяч. А потом в его гудящей голове всплыли соленья, стеллажи, страшного вида погреб. — А, вспомнил! В гараже оставил. — Ну погнали, скажем Серёге привет, — Собакин переступил разбросанные вещи с лёгкой душой, явно давая понять, что складывать их обратно не собирается, и направился к двери. Сашенька нехотя спрыгнул со стола на пол, прошёлся прямо по вещам прямо в берцах, ничего не переступая, и протянул: — Эх, щас будет челлендж: 24 часа в гараже. Антон понимал, о чём говорил Сашуля. А говорил Сашуля о том, что как только Собакин появляется в гараже — по крайней мере, живой — то у бати появляется непреодолимое желание разобрать на кусочки и заново собрать машину вместе с ним. Это правда могло затянуться надолго. Им потом ещё искать площадку с кольцом, тренироваться, как-никак, а у Антона уже и сейчас сил никаких. …А ещё, если он будет держать фонарик как-то не так, а то отец обязательно выскажет это Антону таким красноречивым матом, что при Сашах просто будет стыдно. — Стой! Э-э… — Антошка остановил живого Собакина в дверях комнаты. — Давай я сам по-быстрому сбегаю. — Почему? Го вместе шаху мучить. — Да потому что, блять, вы будете сами всё делать и меня вдвоём буллить, что я гайки закручивать не умею! — А-ха-ха, ты чё, гайки закручивать не умеешь? Ну ты лошара, Тош… — Нахуй я сказал… — Антошка вздохнул, и подоспевший Сашуля похлопал его по спине. Сашка телесный, тем временем, загадочно затих, с улыбкой окинул Тошину комнату взглядом и сказал: — Хотя почему бы и нет. Ты иди, а я пока поищу мяч получше. И аскорбинки, вдруг ещё завалялись? Любовь живого Саши к сомнительным таблеткам, пусть даже аскорбинкам, смущала Тошу. Сашуля почесал лохматый затылок и вставил: — Ну, в конце концов, он же не найдёт тут наркоту? А если и найдёт, то пусть скушает, чтобы у нас проблем было меньше. Тяночкин молча согласился, но предложил собственный вариант активности для Собакина на ближайшие пять минут: — …Лучше бы ты это всё сложил обратно в шкаф. — И сложу всё обратно в шкаф, — Саша ответил мягко и без единого препирания, чем приятно удивил парочку. Его предложение звучало заманчиво. Недолго думая, Антон согласился: — Ладно, договорились. Только если аскорбинки будут с плесенью или паутиной — не ешь! — Тошка пригрозил другу и поспешил в коридор. Саша, на удивление довольный, что его оставляют одного, крикнул в догонку: — С плесенью не буду! — и потом добавил чуть тише: — А вот с паутиной — не уверен… Сашуля сразу встал на сторону тех, кто плетёт паутину: — Шорику их оставь, жадина ты наркоманская. Всё, пакедова, — и побежал вслед за Тошкой. Гречка, неспешно вышагивающая из кухни, провела парочку коротким «мяу» и пошла тереться об Сашины материальные ноги. Идя по грязной дороге, тут и там усыпанной нерастаявшими кучками снега, Антон фыркал, смущённо смотрел в пол и очень надеялся, что румянец на его щеках не будет слишком заметным. Ничего особенного, просто подъезд оказался пустым и Сашуле вздумалось лезть целоваться, а Тяночкину — поддаться. Гараж, как и ожидалось, был открыт. В пыльном, захламлённом гараже, в котором всё было как бы в кучу, но вроде и на своих местах — короче, творческий беспорядок — среди ободранных стен, которые представляли из себя симбиоз кирпичей и штукатурки, их встретила, в первую очередь, шаха. Уже потом — из неё вышел батя. — Здорово, бандит, — поздоровался Сашенька, как он считал, очень вежливо. — Привет, пап. Тебя мама… — СЫНА! Фонарик при тебе? — А-э?.. К-какой фонарик? — Тошка испугался, потому что абсолютно не помнил, чтобы его просили принести фонарик. Ну а с его дырявой памятью надеяться на себя не приходится… — Ну тот, который электричеством колошматит. Хотя ладно, не хочу опять заряды получать, без фонарика обойдёмся, — с этими словами батя усмехнулся и ударил по выключателю, тогда над воротами загорелась дополнительная лампочка. Наверное, специально для таких моментов, когда Антон забывает фонарик. — Ща буду учить тебя аккумулятор менять. — Найс. Сейчас из тебя мужчину сделают, — улыбнулся Сашуля. А Антон не был рад. Он понял, что по-быстренькому найти мяч, позвать батю кушать и улизнуть не получится. — Пап, я, вообще-то, за мячом… — Так, блэт, вначале шаха, потом — всё остальное! Хоть за мячом, хоть за холодильником или ещё за чем — если ты мужик, то менять аккумулятор в автомобиле надо уметь. Сына, ты мужик?! Антон нервно вздохнул и переглянулся с Сашулей. Тот твёрдо уверил шатена: — Конечно, мужик, Тош, даже не сомневайся. — Ну, да, — Антон несмело подтвердил. — Тогда не ломайся, как баба. — Скорее, «не ломайся, как шаха», учитывая, как часто её твой батя чинит, — прошептал Сашуля. Младший Тяночкин с трудом сдержал смешок и принялся учиться тому, как меняется аккумулятор. Это было не так сложно: нужно было смотреть, как это делает батя, кивать с, желательно, умным, а ещё лучше — мужественным видом, время от времени держать воздуховод. В процессе Антон даже прикрутил пару болтов, что оказалось не так страшно, а ещё ему была предоставлена честь закрепить дрожащими руками одну клемму на аккумуляторе. Сашуля всегда был у его плеча, всячески подбадривал и методично убеждал Антона, что они не взорвутся. Всё это заняло немало времени. Потом Антон, видимо, стал мужчиной, и его отправили на воздух: — Всё, свободен. — Ага! — Тяночкин развернулся и пошёл на улицу. — А мяч? — промурлыкал Сашуля. — А! — мальчик резко развернулся у самых дверей и пошагал обратно. — Пап, я же за мячом приходил! — За каким мячом? — За баскетбольным. Батя почесал подбородок. Опустил глаза, кашлянул. Признался: — Так я, сына, того, кхем-кхем… В ломбард сдал. Широко распахнутый глаз игриво дёрнулся, дар речи временно пропал в Тошином приоткрытом рту. Парнишку захватили различные эмоции, и если сам он даже не был в силах их описать, то Сашуля сложил руки на груди и ёмко выразился: — Не по-бандитски ты поступил, Серёга. Потом батя раскатисто захохотал. — Да шучу я, сына! Ты бы своё табло видел, хы-хы-хы, поверил шо ль?! — Ха… ха-ха… ну а где он? — Ты думаешь, я тут только и делаю, что за твоими мячами слежу? Иди в погребе глянь. — Блин, опять туда лезть… — Тяночкин прошептал. Погреб или, по крайней мере, вход в него выглядел малоприятно, лезть туда особо не хотелось. — Не дрейфь, бывало и похуже. Тут хотя бы картошка не гнилая. — шептал Собакин, идя рядышком. — Хочешь, я первый полезу? Антошка пожал плечами, решил, что терять нечего, и кивнул. Вход в погреб представлял из себя ничто иное, как квадратное отверстие, за которым таилась кромешная темнота, а в ней — горы картошки, множество банок, велосипед и, предположительно — мяч. Также из дырки торчала хлипкая на вид лестница, которая, спускаясь вниз, тоже тонула в кромешной темноте. Итак, Сашка полез первым. Антон смотрел, как тускло мерцающий парнишка опустился на колени спиной ко входу, нащупал берцами ступеньки и спокойно полез вниз. Забавно было наблюдать, как Саша, опускаясь, не пропадает в темноте погреба вместе с картошкой и закрутками, а блекло светится. Тошка хмыкнул, подумав, что его парень может заменить фонарик — и был разочарован. Скоро он вспомнил (и увидел), что Сашка, сколько бы не светился — ничего вокруг не освещал. Странный, странный парадокс. — Чего втыкаешь, Антон?! — послышался громогласный голос бати. — А, я? Я… Мяч ищу. — В такой темноте нифига ты не найдёшь. Лови шокер и спускайся давай, — батя как ни в чём не бывало кинул Антошке фонарик-электрошокер. У Тяночкина вся жизнь пронеслась перед глазами, пока электрошокер нёсся по пространству гаража. По пути он даже замигал и издал характерный трескучий звук. Обычный человек, может быть, решил бы, что ему жизнь дорога, и не стал бы ловить электрошокер голыми руками. Но Антон знал, что если из-за него сломается батина побрекушка с алика — ему влетит так, что какие-то там двадцать тысяч вольт покажутся шуткой. И, каким-то чудом, едва не уронив, на чистых рефлексах… словил. Стоило адскому устройству оказаться в неприлично дрожащих руках Антона, как огонёк в нём погас. Тяночкин потыкал на кнопку — это не помогло. Недолго думая, стукнул им по полу, предварительно переглянувшись с батей для одобрения последнего — но и это не помогло. Но и хуже не сделало, потому что Тошика до сих пор не ударило током. И на том спасибо. — Э-эх, всё, накрылось. Понаделают, блен, китайцы свою херню дешманскую… Всё, никогда больше в Китаях не выписываю, нахер надо… — батя ворчал, ища что-то на полке. Скоро в его руке оказался ещё один фонарик. — Вот, на другой. Антон попятился, и если бы не предупреждающий крик Сашули снизу, свалился бы в погреб. — Э-это тоже с электрошокером? — школьник уточнил. Батя улыбнулся: — Нет, обыкновенный. — У ТЕБЯ ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ БЫЛ НОРМАЛЬНЫЙ ФОНАРИК? — Ну да. — Долго ещё? — Сашенька крикнул. — Тут скоро картошка гнить начнёт, лезь уже!! Антон полез в погреб с недовольной мордашкой и, будем надеяться, безопасным фонариком. Но электрический разряд — не единственная опасность, которая могла поджидать Антона в погребе. Оказалось, с самого начала нужно было опасаться другого: лестницы. Или собственных ног. Потому что лестница ни коим образом не виновата в том, что в какой-то момент Тяночкин оступился, дрожащие руки не успели вовремя схватить перекладину, а приступ головокружения тоже никак не помог. С громким «ОЙ!» Тяночкин полетел вниз, и короткая жизнь мальчика пронеслась перед его глазами уже во второй раз за какие-то несколько минут. После «ой» следовал глухой удар и боль в затылке. Звук чрезвычайно напоминал упавший мешок картошки. Иронично, потому что когда-то Тяночкин собственноручно бросал их сюда и потом высыпал корнеплоды в коробки. А теперь он сам шмякнулся об пол, как картошка. Слегка очухавшись и осмотревшись, Антошка понял, что ему повезло: до земли оставалось всего пара ступенек, поэтому пол оказался ближе, чем он рассчитывал, а падение — не смертельным. Но ударяться затылком об пол явно было лишним. Сашуля нагнулся над неудачно приземлившимся парнишкой. — Эй… Ты меня слышишь? Ты в порядке? — Живой, — Тяночкин буркнул, раскинул руки и продолжил понуро лежать. Никакого желания или сил, чтобы вставать. — СЫНА, ТЫ ЧЁ ТАМ?! РАЗБИЛСЯ?! — батя взревел и кинулся ко входу в погреб, попутно падая перед тем на колени и заглядывая внутрь. Вряд ли ему удалось там расмотреть что-то, кроме неяркого лучика фонарика, направленного в стену, и очертания лежащего пластом Антошки. Беловолосый призрак запрокинул голову и прояснил ситуацию: — Нет, Тошик не разбился. Просто приуныл. Тяночкин хмыкнул, но отрицать не стал. — СЫНО-О-ОК!!! — папа закричал снова, при чём не хуже, чем Симба из старого доброго диснеевского мультика, пока смотрел, как Муфаса летит вниз со скалы. Сам Антон слабо подходил на роль большого и сильного льва, но чувствовал, будто по нему уже пробежалось стадо антилоп гну. — Я в п-порядке! — Тяночкин заголосил из глубины ущелья, то есть, из глубины погреба, когда понял, что Сашулин ответ папе не подошёл. — Хуле не отвечаешь тогда?! Напугал старика! — батя посмеялся с облегчением и исчез из квадратика света, что очерчивался входом в погреб. Очевидно, пошёл дальше копаться в шахе. Сашуля опустил взгляд обратно на Антошку и усмехнулся: — А правда, хуле ты не отвечал? — Да я забыл, что он тебя не слышит, — мальчик виновато прошептал. Сашенька рассмеялся: — Так сильно затылком ударился? — Походу, — шатен криво улыбнулся. Сашенька подал ему руку, чтобы помочь подняться, но Тяночкин вовремя напомнил ему, что тот прозрачный, и Санёк расстроился, что прикол не удался. Потом, перебарывая лень и невесёлое настроение, которые нахлынули на него в этом затхлом подвальчике, мальчик всё-таки поднялся на ноги сам, попутно отряхиваясь от многовековой пыли и приятно удивляясь, что фонарик остался невредим и отлично светил. Пусть слабенько, но всё же лучше, чем ничего. — Найдём этот клятый мяч и дело с концом, — Тяночкин процедил сквозь зубы и, покачиваясь, стал озираться по сторонам. То ли в погребе было так много пыли, то ли удар головой не пошёл Антону на пользу, но полки будто бы окутал густой туман. — Агась, — подтвердил Сашуля, верно следуя за Антошкой. — А если не найдём, можно картошку взять и ею в кольцо кидаться. — …Поищем мяч для начала. Погреб, подобно кроличьей норе, не такой маленький, каким кажется снаружи. Внутри было правда немало стеллажей и коробок, которые стоило осмотреть. Занятие это было не из весёлых, поэтому скоро Тяночкин заскучал. — Слушай, Сашуль… — Антон зашептал, пока, держа фонарик под мышкой, доставал с высокой полки большую коробку, — всегда хотел спросить, каково это — когда тебя никто не слышит? Приведение неоднозначно хмыкнуло и, после недолгой паузы, подало голос: — Спрашиваешь так, будто тебе это незнакомо. Антон обернулся, поддерживая край тяжёлой коробки, и удивлённо уставился на своего Сашу. В подземную тьму холодного погреба, где компанию парням составляли только овощи и родственники Шорика, внешний мир почти не проникал. Разве что характерные звуки шахи, которые доносились сверху, но даже те — доходили до их ушей неясными, отдалёнными отголосками. Картину дополнял царящий в голове Тяночкина туман. В такой непривычной обстановке Сашино приведенческое свечение было особенно чарующим. В таком месте, тёмном и неприглядном, его томная, мягкая улыбка выглядела душевной больше обычного. В грустных бровях, долгом взгляде и белом мерцании Сашули скользила нотка несвойственной ему печали. Как ни странно, она была ему к лицу. — А п-почему это должно быть мне знакомо? — Потому что ты думаешь, что тебя никто не слышит, — парень пожал плечами: — Это то же самое. Антон покрепче взялся за коробку, которая норовила выскользнуть с полки и из рук. — Но… — он с трудом старался собраться с мыслями. — Но я просто думаю, а тебя правда никто кроме меня не слышит. Есть же разница? Слова Сашеньки прозвучали очень значительно. Гулко и чётко, как будто раньше уши Антона были заложены, а теперь заложенность прошла: — Нет разницы. Я говорю, и меня не слышат. Ты молчишь, и тебя не слышат. Итог один. Беспокойный испуг, страх чего-то неопределённого разлился по телу Тяночкина вместе с мурашками. Голос дрогнул: — И что? Приведение улыбнулось, хмыкнуло и опустило глаза, пожимая плечами: — Да ничего. Просто забавный факт. Антошка попытался не забивать этим голову, наконец-то вытянул тяжёлую коробку, покашлял от её пыльности, открыл и стал перебирать содержимое. И всё-таки, голова забивалась. — …Знаешь, — Антон начал, водя фонариком по внутренности коробки, а потом и по соседним полкам: — мне кажется странным, как ты всегда понимаешь меня без слов. А я иногда не понимаю, о чём ты, даже когда ты объясняешь. — В этом нет ничего странного, Тошенька. Я же приведение. Нельзя «понимать» приведений, в них можно только верить! Сашенька улыбался уже по-обычному, весело и расслабленно. Антон решил, что грусть померещилась ему. Возможно, на него плохо влияет обстановка погреба или, на худой конец, недосып. — Ну, я верю, вроде, — мальчик улыбнулся в ответ. — Это хорошо. — Саша помолчал секунду, немного подумал. Потом подошёл ближе к Антошке, так близко, что почти дышал ему в затылок. Понизил голос и добавил: — Знаешь, мне уже как-то пофиг, кто меня может слышать или видеть. Пока это ты, мне не о чем беспокоиться. Антошку захлестнули противоречивые чувства. Он обернулся и переспросил, понижая голос до едва слышного шёпота: — И что, тебе правда хватает одного меня? — Ага. Мне не грустно и не одиноко. Мне достаточно, — он прикрыл глаза, очерченные туманной дымкой и наклонился к Тошеньке, точно хотел его поцеловать. А потом ухмыльнулся: — Ну, хотя с тётей Аней я бы не прочь… «Всё с ним понятно», — Тошик подумал, отвернулся и продолжил поиски. — Опа, — почти сразу же в слабеньком луче фонарика, направленным в глубину стеллажа, туда, откуда Антон только что выудил коробку, блеснула поверхность потёртого, тёмно-оранжевого мяча. — А вот и он! Найти — это полбеды, осталось этот треклятый мяч ещё достать. К счастью, в погребе оказалось достаточно крепких коробок, и после некоторых манипуляций мяч оказался у Антона. Когда парни зашли домой, Антон сразу подумал, что что-то не так. Вначале их с Сашенькой встретила Гречка, а чуть позже из ванной снова высунулась удивлённая мама: — Что, уже позанимались? Как быстро. — Эм… Да нет, я же только за мячом ходил, — Антон кивнул в сторону мяча, который добыл с таким трудом и ценой целого затылка. — Сейчас заберу Сашу и пойдём. — Заберёшь? А разве вы не уходили вместе? В разговор с осторожностью вмешался Сашуля: — Уходили вместе, да. Но я, — он показал на себя пальцем, — не тот Саша. Мы нарика забираем. Антон замялся. Его накрыло уже привычное, но всё ещё до тошноты противное чувство. Это ужасно: переставать доверять рассудку и терять нить повествования собственной жизни. Неужели он правда уходил с двумя Сашами? — Не паникуй, Тош. Проверь обувь, — шепнул Собакин. Начинающий паниковать Тяночкин опустил глаза на берцы. Они слегка прозрачные и грязные, как обычно. А рядом — точно такая же пара ботинок, только непрозрачная. Взгляд метнулся выше — там на вешалке висела Сашина куртка. Она тоже выглядела более чем видимой и материальной, тем более, Саша-призрак куртку вообще не носил, а из этого следует, что… — Н-нет, — он взглянул маме в глаза, собрался с силами и повторил увереннее: — Нет. Саша оставался здесь. Больше всего он хотел услышать подтверждение того, что не сошёл с ума. Что всё ещё может положиться на себя. Весь напрягся, ожидая ответа. — Ой, а ведь точно! — мама улыбнулась, усмехнувшись, и добавила тише: — он так тихо сидел, что я уже и забыла… — потом женщина скрылась за дверью ванной, включила воду и продолжила натирать раковину щёткой как ни в чём не бывало. — Фух… — Антон тихонько выдохнул и устало опустил голову на грудь. Ещё чуть-чуть, и он бы решил, что по ошибке ушёл с живым Сашей, а потом оставил его где-то по пути и всё забыл. Сашуля-призрак тут же прильнул к Антону и попросил его не унывать: — Видишь, не потеряли мы твоего торчка. Не вешай нос! — при этом он в качестве жеста поддержки щёлкнул Тяночкина по носу. — Что? Я любя, не злись. Оставив мяч на полу на обнюхивание Гречки и разуваясь, Тяночкин прокрутил в мыслях разговор с мамой — неприятная привычка, бесконечно вспоминать неловкие моменты своей жизни и страдать из-за этого, когда другие люди либо забывают их мгновенно, либо вообще не замечают — и понял, что именно смутило его с самого начала, как только они с Сашулей вернулись в квартиру. «Он так тихо сидел, что я уже и забыла». Правда ведь. — Слишком тихо, — Антон прошептал, пока развязывал шнурки, и окинул коридор тревожным взглядом. С виду ничего не предвещало беды. Сашенька пожал плечами, спокойный как удав: — Мне побольше разговаривать с тобой, чтоб тихо не было? — Не в этом дело, — школьник поспешно разулся и подхватил мяч в руки. — Так, пошли. Быстрым шагом Антон направился в свою комнату. Распахнул прикрытую дверь. — Прости, что долг-… Комната была разгромлена. Если, уходя, Антон оставил лишь кучку вещей на полу, то теперь по его комнате словно прошёл ураган. Куча хлама, которую живой Саша, вроде как, пообещал убрать обратно в шкаф, не только не исчезла, но и оказалась вдвое больше, разбросанная по всему полу. За приоткрытой дверцей шкафа виднелась голая фанера — похоже, полки оказались практически пусты. Сам телесный Собакин восседал на подоконнике и никак не отреагировал на прибытие парней. Навалившись на холодное стекло, прильнув к нему виском, парнишка держал в руках какую-то тетрадку и бормотал что-то себе под нос в исступлённом упоении. Но какая тетрадка могла так сильно его заинтересовать? Опять тригонометрия? Медленно и тихо, будто в страшном сне или фильме ужасов, Тяночкин вошёл внутрь, ошеломлённо оглядываясь. Вид собственного стола его тоже не порадовал: тетрадки и книжки с полок были свалены на нём в кучу, открытые на самых разных страницах. На включённом мониторе красовалась открытая вкладка с чатами — если бы Антон не был так озадачен царившем в комнате беспорядком, он бы мог задаться вопросом, почему, ведь не помнил, чтобы вообще включал компьютер по приходе домой. Впрочем, в тот момент мальчика ещё больше разозлило кое-что другое: рядом со столом на ковре валялась перевёрнутая мусорка. Это уже ни в какие ворота. Сашенька за спиной Антона сокрушённо вздохнул: — Ну всё, пиздец. Он нашу комнату в притон превратил. Если бы Антон был дома один и нашёл бы свою комнату в таком состоянии, то точно подумал бы, что в квартиру ворвались воры. Но даже воры, чёрт возьми, мусорки не переворачивают. — Слушай, Тош, я знаю, ты хочешь его выгнать нахуй… — Саша-призрак осторожно переступал раскиданные по полу предметы вслед за Антоном, а потом остановился у него за спиной, положив призрачные руки ему на плечи, и мягко предупредил: — но лучше заставим его для начала убрать тут всё, а? И ещё можно зарядить мячом по лицу. Советы отличные. Антон, краснеющий от злости, определённо взял их на заметку. Итак, остановившись посреди комнаты, он уже открыл рот, чтобы обматерить Санька всеми известными ему ругательствами, так ещё и занёс мяч над головой, чтобы взбодрить беловолосого пасом в его дурную голову… когда застыл. Застыл и испуганно ахнул. Он разобрал, что бормотал Собакин. Он не просто бормотал — он читал одну строку за другой, и все они были до боли в сердце знакомы Антону. Тогда он понял, что в Сашиных руках вовсе не тетрадка по математике. — …Ночь беспросветная тяжка… утонем в милой грязи… и тонем в ней мы постепенно… за слоем слой… до дна всенепременно… прощаемся с тоской... — Сашины глаза безумно бегали по исчёрканному тетрадному листку, а губы произносили Сашулины стихи восхищённым речитативом. Сашины губы произносили Сашулины стихи. У Тяночкина снова закружилась голова. Голос телесного Саши величественно задрожал, а глаза заблестели, пока он тихо читал последние строчки: — …Ни боли, ни огня. Забудь же навсегда про сушу. Нет никого. Лишь ты и я. Мяч не полетел в Сашино лицо. Он просто выскользнул из Тошиных рук и гулко ударился об пол. — А?! Ай… — дёрнувшись, Сашка стукнулся головой о стекло. Почесал ушибленное место и наконец-то заметил Антона. — О, Антон. Привет! Почему ты-? — парнишка беспечно улыбнулся и протянул другу исписанную тетрадь. — Как тебе стихи? — заискивающе вставил Сашуля. — Почему ты разгромил тут всё?! — Антон взвизгнул, перебивая их обоих. Недолго думая, живой Собакин тоже поднял голос: — Почему ты не говорил, что пишешь стихи?! Антон сжал кулаки, аж трясясь от злости, и продолжил гнуть свою линию: — Тут всё, блять, вверх дном!! Саша гнул свою линию также упрямо: — Тут целая, блять, тетрадка стихов!!! Сашуля закричал громче всех: — Ну как тебе мои стихи???!!! — Ой… — от последнего у Тяночкина зазвенело в ушах. Живой Собакин тут же отложил тетрадку и спрыгнул с подоконника: — Тебе что, нехорошо? К тому времени ребята перестали кричать, но было уже поздно. Шум воды в ванной затих, и скоро дверь комнаты распахнулась, а из неё выглянула явно недовольная мама: — Так, чего вы разорались? — потом она увидела, что творилось в комнате её сына, и начала орать уже сама: — И что тут происходит?! Напуганный Антон не успел ещё начать выдумывать оправдание, а живой Собакин уже натянул привычную спокойную улыбку и залепетал: — А мы решили сделать перестановку. Перебираем все вещи и выбрасываем ненужные. Извините пожалуйста, просто спорили, что выбрасывать, а что оставлять! — Ого, ну вы даёте! Не спорьте, мальчики, отложите просто, мы потом с Антошкой решим вместе, — мама покивала собственной идее, ещё немного постояла в дверях, оглядывая импровизированную «перестановку», и поражённо покачала головой: — Но вы молодцы, конечно! — повернулась и пошла дальше убираться. Парни ещё долго могли слышать, как она приговаривала: — Молодцы. И спортом занимаетесь, и убираетесь, боже мой, золотые дети... В общем, крики затихли, и перевёрнутая вверх дном Тошина комната погрузилась в тишину. Все выдохнули, собираясь с мыслями. Сашуля уселся на стол сверху на сваленные в кучу книжки и тетрадки. Перешагнув всё, что приходилось перешагивать, Антон добрался до двери и тихонько закрыл её. Вернулся обратно, к живому Саше, и, по возможности сохраняя спокойствие, процедил сквозь зубы: — Ты что тут делал, пока меня не было, скотина?! Саша смотрел на Антошу сверху вниз, моргал с непониманием и коротко отвечал: — Искал мяч. — Искал мяч? — Тошин глаз красноречиво задёргался. — Ну-у, я подумал, вдруг его не будет в гараже? Вот я и решил получше поискать тут. — Ты искал мяч… — Антон кинул взгляд через плечо, оценивая масштабы бедствия. Раздражение так и сквозило в голосе: — в шкафу, в котором мы уже искали? — Ну да, — в голосе живого Саши, наоборот, никакого раздражения, разве что удивление оттого, что Антон не понимал таких простых вещей: — Вдруг мы не заметили его там? — …Ты искал мяч на полках? Ты искал… грёбанный баскетбольный мяч… на книжных полках? — Ну да. Может, ты его спустил, закинул на полку, а потом наложил сверху книг и забыл о нём. Такое ведь могло произойти? — И в мусорке?! — Конечно. Мало ли. Аргументы у Антона иссякли. Как и надежда получить вразумительное объяснение о том, что за природное бедствие произошло в комнате, пока они с Сашулей барахтались в гараже и погребе. Живой Собакин пожал плечами: — Ты не переживай, я всё сложу на место. — Только попробуй не сложить! — А стихи понравились? — пискнул Сашуля со стола. — А, насчёт этого… — подуспокоившись, Антон взволновано покосился на тетрадку стихов на подоконнике. Сама по себе тетрадка оставляла желать лучшего. Обложку украшала парочка тёмных пятен от чая, треть листов была безжалостно вырвана, и почти две трети — хаотично исчёрканы, плотно изрисованы, сплошь исписаны стихами. Не Тошиными стихами. Антон ведь вообще не умел писать. Но почерк-то принадлежал Антону и никому другому. Живой Собакин, которому не раз приходилось переписывать домашку у друга, безошибочно это определит. — Насчёт этого, — живой Сашка схватился за повидавшую виды тетрадку, и его глаза тут же загорелись, а голос трепетно упал: — почему не показывал? Глаза Тяночкина забегали по страничкам, которые Собакин живо перелистывал. Он стал панически придумывать ответ. Решил увиливать: — Ну… Ты же тоже многое не рассказываешь, разве нет? Живой Собакин сразу помрачнел. Закрыл тетрадь, свёл тонкие брови к переносице. Искры в глазах погасли также быстро, как и зажглись, а сам взгляд смотрел уже не на страницы, а словно сквозь них. Когда он был таким — а бывало это редко — тонкие черты его точёного лица ещё больше заострялись, предавая тому нездоровую худобу. — Да, так и есть, — он тихо ответил и притих. Но потом перевёл хмурый взгляд на друга и продолжил: — Но, Тош, я скрываю плохие вещи. А это же… — Саша снова открыл тетрадку наугад, многозначительно потряс ею перед Антоном. Выражение его бледного лица при этом смягчилось, а хриплый голос дрогнул: — это же творчество! В этом нет ничего плохого или стыдного. Таким надо гордиться, а не прятать. — Ну… Это… — Тяночкин смущённо заморгал, неготовый к такой пафосной речи. — Давно ты писать начал? — Давно? Ну, не очень, как бы… Сашенька помог ответить: — Да с тех пор, как я стал прозрачным. Антон перефразировал: — Э… Начал через какое-то время после того, как ты пропал. — Угу, понятно, — живой Саша поморщился, когда Тяночкин упомянул его пропажу, но понимающе кивнул, дальше листая тетрадку. — И это всё твои? Или брал что-то из инета? Прямой вопрос пронзил Антошку, будто ток. Стихи не его, конечно, но если так, то чьи? Эти строчки не найти ни в книжках, ни в песнях, ни в упомянутом интернете. Оправдание, почему они всё-таки появились на свет и нашли своё место именно на полях Тошиной тетрадки, записанные туда его же рукой, отчаянно не приходило на ум. Как всегда, Сашуля не стал оставлять любимого в беде. Виляя ногами, он стал объяснять: — Это мы с ёжиком вместе писали. Без Тошика я бы ничего не записал, так что очень ему благодарен. — …Это мои, — Антон подытожил гробовым голосом. — Круто, — покусанные губы живого Собакина растянулись в улыбке. Антошка чувствовал на своём затылке удивлённый взгляд прозрачного Сашули. После паузы, короткой, но очень неприятной, тот протянул с надеждой: — …И-и-и твоей элпэшки-приведения. Да, Тош? — в его тонком голосе слышалась неуверенная улыбка. — Всё сам? — Саша переспросил, будто издеваясь, листая страницы и выпучивая глаза на самые длинные стихотворения, целые баллады, которые мерцающий Сашенька начитывал Тяночкину ночами напролёт. — Сам. Каким бы мягким и тихим ни был прерывающийся Тошин голос, слово прозвучало так резко, словно оставило порез у него на сердце. За ним следовало ещё одна пауза, мучительнее прежней, когда опять зазвучал голос Сашеньки: — Р-разве? Тебе кое-кто помогал, разве нет? — Да, — Антон вздохнул и тихонько повторил, смотря в пол, — все писал сам. Он не понимал, кого пытался в этом убедить: Сашу, Сашулю или самого себя. Но ситуация — именно ситуация виновата, твердил себе Антон, не он, а ситуация — вынуждала его учиться врать. Он грустно усмехнулся. Похоже, у него начинало получаться. Но Сашуля — умное приведение, которое не так легко надурить. Оно встало со стола и подошло к ребятам. — Ты помогал мне записывать мои стихи, помнишь? — мерцающий Саша повторил, из последних сил пытаясь направить Антона на праведный путь. Но Антон не отвечал, только смотрел в пол и молчал. Теперь ему было прямо-таки слышно, как прозрачный Саша хмурится. — Антон? — Ты хоть кому-то показывал? Алине там… — продолжал живой Саша. — Или в стол пишешь? «В какой, блин, стол?», — Антон бы подумал, если бы любую мысль в его голове не вытеснял прожигающий висок взгляд призрака. Призрака, горячо любимые стихи которого Антон бессовестно присваивал себе. — Н-не показывал. — Ну вот, — телесный Собакин по-доброму усмехнулся, — такое сокровище пропадает. Кстати, мне вот этот понравился, про тонущих, где он… Вот, «Дойдём до дна всенепременно и попрощаемся с тоской». Скажи пожалуйста, это о чём? Про социальное дно? Или депрессию? Хотя Антон и писал каждое стихотворение в тетрадке своими руками, но не то что бы вникал. Он не понимал, о чём была и половина. — Это… Это про… — мальчик покосился на Сашулю рядом в надежде, что тот ему подскажет. — Что? — Сашуля хмуро прохрипел. Сложил руки на груди, посмотрел в сторону и недовольно вздохнул: — Я не знаю, Антон. Твои же стихи. Это было похоже на болезненную вспышку. Когда Тошик вдруг осознал, что вездесущее Сашулино расположение, которым он всё это время пользовался, возможно потерять. И что он только что сделал это. Живой Саша отвлёкся от тетрадки: — Что-то не так? Тяночкин очнулся и виновато ответил другу: — …Если честно, не знаю, о чём. Не придумал. Саша коротко рассмеялся: — Ха-ха-ха, это нормально, у меня тоже так бывает. Я часто вначале пишу, а потом придумываю, о чём. — Ха… ха-ха… — Антон тоже посмеялся, хотя ему не было смешно. — А вот этот? «Ну что же ты, родной, поник? В сырой могилке мой двойник…». Тебя что-то определённое вдохновило? — Ну, это… — Антон понятия не имел, что там могло его вдохновить, и всё старался искоса перехватить взгляд прозрачного Сашеньки, всё надеялся, что тут ему подскажет. Но тот не подсказывал. — Не помню уже, в общем… Сашуля не подсказывал и печально смотрел на Антона. Потом на тетрадь. Опять на Антона. А потом просто развернулся и пошёл к двери. Побледневший Тошик так сильно хотел окликнуть парня, что набрал воздуха в грудь и чуть не сделал это прямо при втором Саше. Телесный Саша сам его окликнул: — Антон! Да что такое? Антон вздрогнул и повернулся обратно к нему: — П-прости, ничего! Собакин нахмурился и, кажется, даже слегка пригнулся, отчего серо-зелёные глаза с болезненной, красноватой каёмкой всматривались в Антона не сверху-вниз, а прямо. От этого выражение Сашиного лица лишилось присущей ему снисходительности. Равный равному. Хрипящий голос беловолосого тоже стал ниже: — Антон, я просто пытаюсь- Зазвонил Сашин телефон. Парень выругался и достал мобильник из кармана. — Щас, Тоха, минутку, — он проронил, резво принялся переступать разбросанные по полу вещи, выскочил из комнаты и засеменил по коридору. — Алло-о-у? Кто это? — он стал растягивать слова в игривой, шутящей манере, а потом рассмеялся, да так красиво, так приторно, точно по-девичьи. — Что, прямо сейчас? Да-а, школа закончилась, просто… Хе-хе, да-да, конечно, я помню. Пока живой Собакин кокетливо смеялся и болтал с кем-то по телефону, Антон молча вылупился ему вслед в исступлении, онемевший и оглушённый. Во-первых, совесть Антона усердно мучила его и, кажется, начинала грызть. Во-вторых, поражала разительная быстрота перемены Сашиного настроя. В-третьих, было ещё кое-что удивительное. Саша и не догадывался, что, выбежав из коридора, поставил Антона в крайне странное для него положение: оставил его одного. Да, впервые за долгое время Тяночкин остался совсем один. Он, конечно, хорошо понимал, что другие люди и даже прелестная кошка ожидают его за приоткрытой дверью, что у него есть друзья, родные и что в прямом смысле слова прямо-таки «одиноким» его никак не назовёшь. Но впервые за долгое время перед лицом мальчика не маячил ничей светловолосый образ, на краю сознания не витало осознание того, что приведение притаилось за спиной. Пусть в пределах одной комнаты. Но в кои-то веки Антон был действительно один. Совсем без Саш. Он оглянулся. Иронично: ускакав по своим делам, Собакин оставил его не только в одиночестве, но и в полном беспорядке, даже разрухе. Прямо как тогда, когда пропал. Это непривычное чувство одиночества образовывало в голове Антошки странную какофонию вместе с Сашиным щебетанием, которое доносилось из коридора. Пустота захламлённой комнаты никак не сочеталась с его задорным голосом, легкомысленным смехом. И вообще, с кем он там так заигрывает по телефону?! А что ещё важнее, куда убежал Сашуля? С каждой секундой, что тот не появлялся, внутри Тяночкина росло напряжение. Он понял, что облажался, но насколько? Много вопросов, мало ответов, руки дрожат, Сашка смеётся в коридоре. Короче говоря, чтобы не сойти с ума окончательно от бездействия и всех этих вопросов, Антон начал яростно складывать вещи по местам. — Э-эй, Тошенька, извини, но… — с такими словами Собакин шагнул обратно в комнату, а потом замялся, смерив Антона любопытным взглядом, и спросил: — Опа, что делаешь? — Убираюсь! — Антон вскрикнул, бросая сложенную кофту в шкаф с такой злобой и силой, будто хотел разломить в нём пару полок. Собакин улыбнулся: — Молодец, золотой ребёнок. Так вот, мне надо уходить, так что придётся потренироваться в другой раз. Ярость в Антоне иссякла быстро, как и появилась. Он растерянно глянул на валяющийся у окна мяч, про который успел совершенно забыть, и спросил: — Чего это тебе надо уходить? — а потом горячо выпалил, хотя не собирался: — И кто звонил? — Да Ирине опять нужна моя помощь, срочно, говорит. Как она пережила, когда меня не было дома пару недель, ума не приложу. Я просто незаменим, ха-ха. Да-а… — Саша выговорил скороговоркой, постоял в дверях, окинул комнату прощальным взглядом. И отправился восвояси: — Так что пока-пока, спасибо за- — А НУ ВЕРНУЛСЯ!! — А?! Антон поймал друга за капюшон в прихожей и потянул обратно к своей комнате. — Убирать за собой кто будет?! Антон не разжимал хватки, чтобы беловолосому не вздумалось сбежать. Но тот вполне спокойно проследовал за ним, остановился на пороге, осмотрел комнату ещё раз, хмыкнул, снова улыбнулся, прикрыв глаза, и подытожил: — Так тут убирать нечего. — ТЫ ОХРЕНЕЛ?! — Не бей лучше обоссы!! — Если не уберёшь, я и то и другое сделаю! — Ладно-ладно, сейчас!! — Сашка выставил руки в примирительном жесте. — Щас уберу, не хмурься так, а то морщины появятся! Делать было нечего: ребята принялись убирать. «Вот так всегда, — думал Антон, пока собирал содержимое мусорки обратно в неё: — свинячит он один, а убираются оба». Но стоило положить все фантики обратно в мусорное ведёрко, а само его — под стол, где ему самое место, как Антона что-то смутило. Он поднялся, отошёл на пару шагов и посмотрел на мусорку под разными углами, чтобы понять, что было не так. И его осенило: мусора не хватало. — Саш, — он окликнул друга, который как раз зашвыривал вещи обратно в шкаф с впечатляющей скоростью. Аккуратности, к сожалению, не доставало. — А тут разве не было скомканных страниц? — Понятия не имею, о чём ты, — телесный Сашка прощебетал, с силой закрывая дверцы шкафа. Те не хотели закрываться. Кажется, после него придётся всё переставлять. — А что, они тебе нужны? Пропажа мусора было странным событием, но точно не таким, с которым Антон не мог бы смириться. Тем более, на данный момент у него хватало проблем поважнее. Он почесал затылок и пожал плечами: — …Да нет, не нужны. Я поэтому их и выбросил. — Ну вот, я так и подумал! — телесный Собакин толкнул дверцы ещё раз, и внутри шкафа что-то упало, зато сам он наконец-то закрылся. Беловолосый победно улыбнулся. Антону и маме пришлось провожать Сашу с удивительной поспешностью. Гость так торопился покинуть дом Тяночкиных, что можно было подумать, у его тёти что-то загорелось, и он бежал тушить пожар. Правда ли у Ирины Астольфовны горела квартира или нет, но в любом случае напрашивался вопрос: как Собакин мог так миленько общаться с тётей? Насколько Антон мог судить, между Сашей и тётей царила обоюдная, всепоглощающая ненависть. Говорят, от ненависти до любви один шаг, но чутьё подсказывало шатену, что это — не тот случай. И снова Антон имел дела поважнее, чем думать об этой ерунде. Как только мама неспеша вернулась к своей уборке, он тихо и шустро прошёлся по всей квартире, панически оглядывая каждый угол, даже выглядывая в окна. И так круг за кругом. Сашенька просто исчез. Тяночкин решительно отказывался в это верить, но Сашуля точно сквозь землю провалился или, что более вероятно, растворился в воздухе, словно дым. — Антон, ты что делаешь? Ищешь что-то? Раздражённый голос мамы заставил Тяночкина вздрогнуть и перестать наматывать по квартире беспокойные круги. — Ищу… пылесос. — Его разве нет в зале? За диваном. — С-сейчас посмотрю, — Антон пискнул и поспешил туда. По неудобному стечению обстоятельств пришлось напомнить маме про пылесос, получается, уже не сачкануть. Хотя неудачи и проблемы сопровождали Антона во многом, в одном ему точно повезло: его семья обладала таким благом цивилизации, как роботом-пылесосом. Так что оставалось убрать всё с пола, в том числе стулья, эвакуировать Гречку в безопасное от пылесоса место, и можно включать. В то же время батя подошёл на поздний обед, который подогревался мамой такое бесчисленное количество раз, что уже вполне мог считаться ужином. Итак, пылесос гудел, Гречка забилась в уголок на кухне, родители спорили, что же важнее: шаха или семья, а Антон под шумок юркнул в свою комнату, прикрыл за собой дверь, сел на краешек кровати, ссутулился и замер. Тело словно окаменело, таким бездвижным оно стало. Только грудь вздымалась от неровного, быстрого дыхания. Оголтелый взгляд прирос к одной точке в полу. Руки сами тянулись к сухим губам и порывались то оборвать корочки на них, то залезть в рот, чтобы можно было беспокойно кусать ногти. Хоровод из мыслей кружился и кружился, отдаваясь режущей болью в голове. Ну не мог Сашуля просто исчезнуть. Или мог. Что тогда делать? Куда тогда бежать, кого просить о помощи? Кто пойдёт вместе с ним на мороз искать невидимое не для кого другого приведение? Кто поймёт его боль, кто посочувствует? Вместе с пропажей Сашули внутри Тяночкина назревала новая трагедия, а он даже не мог никому ничего о ней сказать. Он начинал понимать, о чём говорил призрачный Саша в погребе. Теперь неспособность говорить ощущалась почти физически, как болезненный, удушающий комок в горле. На подогнутых лапах в комнату бесшумно забежала Гречка. Она засеменила к Антошке, уселась у его ног, задрала свою кошачью голову и умоляюще уставилась на хозяина. А в огромных глазах так и читалось: «спаси меня от пылесоса». Скованно и не сразу, но Тяночкин потянулся за Гречкой, подхватил её на руки и усадил на себя. Не теряя времени и несмотря на то, что устрашающее гудение всё ещё доносилось из коридора, перепуганная кошка стала расслабляться и вскоре лежала у Тяночкина на коленях, тихонько мурча. Антон долго гладил её, словно в трансе, а потом приподнял её подбородок, сделал тихое «кс-кс», отчего любимица уставилась на него крайне внимательным, глуповатым взглядом, и спросил: — Он же не мог, правда, Гречка? — Пр-р-равда, — промурчала Гречка, даже не открывая рта. — Ч-что ты сказала?! — Мяу?! — Гречке не понравилось, что на неё так кричали, так что она перестала мурчать, недовольно мяукнула и начала вырываться из объятий Тяночкина. — Фух, показалось… Ой, Гречка, ну прости!! Гречка не простила его и, как бы мальчик не старался уложить её обратно к себе на колени, выскользнула из его рук, оставив на память пару тонких царапин. Рухнула на пол, ощетинилась, подогнула лапы — и выбежала из комнаты. Навстречу своему страху, видимо. Антон вздохнул, рассматривая пару белых, краснеющих полосочек на своей руке. Гречка не дала ему так много ласки и нежности, как Антону того хотелось, но нужно отдать ей должное: она определённо его взбодрила. Он сжал поцарапанную ладонь в кулак. Встал с кровати. И, хотя ему ужасно не хотелось — сел за уроки. Домашка шла хорошо. С каким бы скрипящим трудом ни работало его воспалённое сознание, но Антону буквально приходилось её делать, потому что стоило отвлечься, и становилось настолько страшно, что… что лучше не отвлекаться, в общем. Иногда он всё-таки выглядывал из комнаты и быстро оглядывал коридор. Только Сашули не было и там, раз за разом. Опять принимался за домашку. Со временем родители утихли, робот-пылесос — и подавно. Стулья были поставлены обратно на пол, Гречка успокоилась, в гостиной включился телевизор. Вечерело. Утомлённый мозг Антона больше не мог вместить в себя ни один параграф биологии, не мог списать правильно ни одно уравнение. Тогда школьник встал. Подождал, пока темнота в глазах развеется. Оценил ситуацию: Саши нет, задания на завтра сделаны, самочувствие ужасное. И пошёл делать чай. Темно, только тусклый уличный фонарь мерцал за окном в густом-густом тумане. Выключатель щёлкнул, и из угрюмого полумрака кухня перекрасилась в тёплый электрический свет. Он протёр глаза, которые слипались, стал искать чайник. Протёр глаза ещё раз, потому что перед ними стояла упрямая белая пелена. А когда протёр и в третий раз, понял, что дело вовсе не в глазах. Это сама кухня погрузилась в странный, плотный туман. Первым делом недоумевающий Антон осмотрел плиту и духовку. Обе пребывали в выключенном состоянии, так что причина белой поволоки — не дымящаяся еда. Да и не похоже, чтобы что-то горело. Горелым совсем не пахло, пахло по-другому, далеко и тонко, пахло то ли табаком, то ли… Антон вздрогнул, сердце ёкнуло. Пахло табаком и Сашиной травой. Руководствуясь чистыми инстинктами, Антон тихонько подошёл к выключателю и снова щёлкнул им. Кухня погрузилась в полутьму, но теперь он видел именно то, что ему было нужно. Дым, который Антон принял за туман, проникал в кухню через балкон: теперь он ясно видел его тоненькие струйки, которые просачивались через стеклянную дверь. И ясно видел того, чьё мерцание случайно принял за уличный фонарь. Подрагивая от усталости и волнения, Антон подошёл к балкону тихо, на цыпочках, почти тайком, и открыл дверь. Дым-туман вырвался из балкона, ещё больше заполняя собой кухню и, наверное, всю квартиру. Колкий, ледяной воздух тут же обдал тело мальчика холодными мурашками, и он поёжился, тяжело вздыхая. В углу у двери примостился Сашуля. Он обнимал руками худые коленки, торчащие из изорванных джинсов, прятал голову в плечи. Сидел, грустно мерцал, недвижимый и расплывчатый, как мираж, и курил: не косяк, а сигарету. К сожалению, теперь Антон умел их отличать. Алый кончик сигареты трепетно блестел в Сашиных белёсых губах. А дымок, исходящий из неё же, вначале поднимался вверх струёй, потом витал над потолком дымчатым облаком, но не развеивался, а оседал и превращался в плотный, всепоглощающий туман, застилающий балкон, кухню, Сашу и Антона. Медленно Собакин поднял голову. Его неясные глаза странно уставились на Тяночкина, губы дёрнулись в грустной, какой-то расплывчатой улыбке, словно он был пьян. Он печально-мягко просипел: — Привет. Антон сцепил ладони вместе и мелко задрожал, то ли от холода, то ли от нахлынувших чувств. Глаза защипало от дыма. Он знал это и не должен был сомневаться: Сашуля не пропал. — Где ж ты был? — он прошептал тихо-тихо, и прерывающийся голос вдруг тоже охрип, словно он и сам курил. — Ты меня напугал. Всё с той же меланхоличной медлительностью Сашенька опустил голову обратно, склонил её и прислонил к стене. Горящий кончик сигареты застыл в опасной близости от его голой коленки и игриво прыгал, пока он произносил слова: — Выходил погулять. — Куда? — Антон поинтересовался, заламывая руки. Раньше Сашуля не уходил гулять один. Приведение прикрыло глаза. Белые ресницы сливались с белым туманом, растворялись в нём. — Туда, где мы впервые встретились, Тошенька. — В школу, что ли? Он открыл глаза. Губы снова дрогнули в ироничной усмешке и остались в ней. Глаза смотрели вдумчиво и долго, как смотрят вдаль. Только Сашин взгляд оказался прикованным к дверному косяку. — Нет, глупенький, — он мягко прошептал. — На вокзал. — И з-зачем? — Искал. — Что искал? — Антону было немного стыдно за допрос, но он не мог остановиться. — Вот это, — Сашуля ответил и пошевелил дымящей сигаретой. — Это?.. — Антон переспросил, глядя на покачивающийся огонёк с недоверием. Чуть менее медлительно Сашуля достал сигарету изо рта, поднял голову, взглянул Тяночкину в глаза и объяснил: — Подарок от Гарика. Помнишь? — он повертел сигарету так и сяк, но понимания на Тошином лице от этого не прибавилось. — Не помнишь? Неважно, — Саша промямлил, опять запуская пожёванную сигарету в рот, опуская взгляд и наваливаясь на стенку. Он затих и замер, будто картинка. Отросшая чёлка скрыла глаза. Лишь дым вырывался из кончика сигареты и иногда — из уголков дымчатого рта. Антон кусал губы и язык. Весь подрагивал и жался в свою домашнюю футболку, пока Сашенька сидел на холодном полу, упирался в холодную стену так спокойно, словно на дворе лето, а не зима. Деланное Сашиное спокойствие никак не усмиряло Тяночкина, наоборот — только сильнее заставляло переживать, только подогревало кипящую тревогу. — П-почему ты вдруг так ушёл? — Антон мучительно процедил, переминаясь с ноги на ногу. —Я очень ис… — он запнулся, нервно сглотнул и добавил ещё тише: — я испугался. Покорная, тягучая тоска пронизывала Сашин размеренный голос, пока он мягко говорил, роняя пепел: — Не бойся, ёжик. Я всегда возвращаюсь. Пока ты этого хочешь, я всегда возвращаюсь, — вместе с тяжёлым вздохом, из его груди хлынул целый клуб дыма. Он виновато отвёл взгляд и задумчиво, сдавленно добавил, так, будто не хотел, чтобы Антон слышал. Словно говорил какую-то неудобную правду: — Я тут только по твоей воле, в конце концов. Антон замер, даже дрожать стал меньше. Эти последние слова не то что бы глубоко ранили его сердце, но точно дали пощёчину. Всё его нутро, невыносимо напряжённое, злостно и испуганно затрепетало. Каждый натянутый нерв яростно взвыл, больше не выдерживая. Рот скривился, щёки порозовели, притянутые к груди руки сжали футболку, и он выплюнул слова, ни разу не обдумав их: — Сашенька, ты ч-что, не любишь меня больше? Но Саша оставался спокоен. Он ответил твёрдо и уверенно, тоже не задумываясь: — Люблю. Очень тебя люблю. Просто… — он задумался. Явно был не уверен, стоит ли сейчас говорить это. — Просто ничего не осталось. Жар отступил, и Тошик как бы очнулся от наваждения. Шторм внутри утих также быстро, как и разгорелся. Он сделал глубокий выдох — именно выдох, а не вдох. Кажется, он не делал этого уже давно. И решил, что вместо того, чтобы пугаться Саши и злиться на него, для начала стоит хотя бы попробовать его понять. Словно почувствовав эту готовность Антона к тому, чтобы слушать, слушать и понимать, Саша встрепенулся и вскинул голову. Его глаза пронзительно посветлели, лицо прояснилось: это походило на то, как лёгкие ночные облака, прикрывающие Луну, рассеиваются, и тогда она предстаёт перед людьми во всём своём белёсом великолепии. Он повторил полушёпотом, вкладывая глубокий смысл в каждое слово: — Не осталось ничего, Тошенька. — Ч-чего? — У меня ничего не осталось, — говоря тем же трагическим шёпотом он вынул сигарету изо рта двумя пальцами, уставился на неё и рассеянно продолжил, говоря скорее с собой, чем с Антоном, и обращаясь к чёрт знает кому, но не к нему: — Я хотел, чтобы была хотя бы сигарета. Лучше, чем ничего. Она дымит так прикольно, хомяком пахнет… — последнее Саша проговорил совсем мечтательно, с отсутствующим выражением лица, а потом его голос оборвался, и он сунул пахнущую хомяком сигарету обратно в рот. Тогда Антон был почти полностью уверен, что Сашуля на фоне стресса и призрачности попросту сошёл с ума. Только эта идея ещё больше удручала мальчика и точно никак не приближала его к пониманию Саши. — В к-каком смысле? — он вопросил, схватился за волосы, зажмурился и судорожно втянул носом холодный воздух, из последних сил сдерживаясь, чтобы не закричать и никого не побить. Протараторил: — Сашенька, пожалуйста, я совсем тебя не понимаю!!! Саша положил ладонь на лоб, бездумно сверля стенку глазами, и промямлил через сигарету: — Как же тебе объяснить, солныфко… Подрагивающий Тяночкин развёл руки и нервно улыбнулся: — Как есть?! Тогда, как Антону показалось, в голове обезумевшего Саши что-то встало на место. К взгляду вернулась осмысленность и пронзительность. Он сел ровнее, сцепил руки в замок и внимательно посмотрел на Антошку. — У тебя вот, например, есть много всего, — Саша принялся методично перечислять: — Кошка, родители, квартира, компьютер, школа, друзья, чайник там. И всякое другое. Так? — Так, — Антон кивнул, бледнея, потому что причувствовал что-то нехорошее. — И что? — А вот у меня — нет, — Сашенька сказал, как отрезал. — Очень мало таких вещей в этом мире… которые мои, — он развёл пустые руки, как бы показывая Антону, что в них ничего нет. — У меня есть только ты, мои обноски, парочка колец, — он покрутил кольцо вокруг пальца, усмехнувшись. — И стихи, — добавил и тут же поморщился. Голос упал. — То есть были. До недавнего времени. Больше нет. Каждое из последних слов отдавалось болью. Антон прекрасно понимал, что инцидент со стихами задел Сашулю, но до сих пор не понимал, насколько. А Сашуля хрипло продолжал: — Мне так нравилось, когда они появлялись на настоящей бумаге. Они были такими… настоящими. Меня аж трясло от мысли, что кто угодно может увидеть их, потрогать, прочитать. «Если не слышат и не видят меня, то пусть хоть прочитают». Так я думал. Обманул, получается, когда сказал, что одного тебя мне хватает. И тебя обманул, и себя. Ха-ха, дурак, — он посмеялся беззвучно, приобнял себя за костлявое плечо. И грустно затянулся. — Теперь не осталось ничего. Кроме вещей, колец и тебя. Медленно, слово за словом, Антон стал понимать, насколько. Саша всё ещё продолжал свой монолог, выдохнув и, вроде как, повеселев: — Вот мне и захотелось найти ещё что-нибудь своё. И я пошёл искать эту Гариковскую сигарету, потому что она прозрачная, как я, как Гарик, понимаешь? Она для таких, как я. И я её нашёл, — он затянулся и многозначительно хмыкнул. — Она воняет хомяком. — Саша, — Тошины губы дрожали, он обнимал себя продрогшими руками. Собакин спрятал глаза в чёлку и промямлил: — Сорьки, что тоску навёл. Я хотел побыть один, если позволишь. — С-Саша, прости меня. Сашуля пожал плечами и глухо буркнул: — Да забей. — Нет, я не забью. Я… — шатен тяжело дышал, пытаясь не заплакать, а предательская влага всё подступала и подступала к глазам. Он с трудом удерживал свой голос в шёпоте, ему очень хотелось крикнуть, а не прошептать: — Это твои стихи, Саша, не говори так, будто я их все и навсегда у тебя забрал! Лохматая голова медленно поднялась, бледное лицо вытянулось, два удивлённых зеленоватых глаза уставились на Тяночкина в немом вопросе: «разве ты не сделал именно это?». Тяночкин отважно выдержал его взгляд, собрал в кулак всю свою волю без остатка, не расплакался и сказал: — Я решил. Я скажу ему, что стихи твои. Удивление во взгляде стало только больше, а потом сменилось чем-то сложным — восторг, перемешанный с ужасом. Сашуля вскочил на ноги. Подошёл к Антошке ближе, так, что кончик сигареты едва не обжог Антону нос. Мальчик немножко боялся за свой нос, но не шарахался, стоял прямо, хмурил серьёзное лицо и смотрел прямо в Сашины морозные глаза. Призрачный Собакин должен был почувствовать всю его решимость. Вначале он молчал, будто не верил. Невольно из его рта хлынул клуб дыма — но Антон не отворачивался и не морщился. Вопреки ожиданиям, дым совсем не выедал глаза, не заставлял кашлять. Только нежно обволакивал их обоих и покрывал весь окружающий их мир сероватой дымкой. — Ты сделаешь это ради меня? Сашулин голос дрожит в такт подрагивающий сигарете. — Это самое маленькое, что я могу сделать, — шепчет Антон. — Ты понимаешь, что это значит? — Сашуля вдруг сильно разволновался, поднял голос, часто задышал, прямо как живой человек, и закусал колечки в губах: — Если ты хочешь рассказать, что стихи мои… То придётся рассказать и обо мне. — Я знаю. И я сделаю это. Ты простишь меня? Сашуля вынул сигарету изо рта, преодолел последние сантиметры, их разделяющие, и повис у Антона на шее. — Уже простил.