Пластик

После концерта вся шумная компания высыпалась из повильончика и обступила Дыньку, чтобы убедиться, что та не слишком тосковала, чувствовала себя нормально и в принципе могла подождать ещё пару минуточек. Тогда Рома сказал, что перед гулянием с Дынькой ему бы не мешало получить дозу кофеина, и предложил школьникам сходить вместе с ним к ближайшему кофейному автомату. Прогулка предполагала напитки для всех за Ромин счёт, поэтому ребята единогласно согласились и направились туда. Живой Саша тоже согласился и брёл с остальными вполне добровольно и радостно, но подозрительные бабушки и другие обитатели улиц держали его в напряжении. Из-за них он старался идти где-то между ребят, жался к ним, сутулясь, прятал лицо и периодически шарахался от чего угодно. Другие не замечали или, что более вероятно, делали вид, что не замечали странного Сашиного поведения. А Антошка даже не знал, что делать: с одной стороны, и сам со страхом косился на бабушек, а с другой — шёл чуть поодаль и делал вид, что не знает Собакина. По дороге его отвлекал разговорами другой Саша, более родной. Как будто после танцевального экспромта, который приключился у Антоши с телесным Сашкой, Саша призрачный понял, что как-то мало отвлекал Антона за сегодняшний день, спохватился и решил это исправлять. — Ну что, тебе понравился концерт? — Сашуля плыл с краю компашки и мило улыбался Тяночкину. — Угу, — тот отвечал себе под нос. — А танцевать? — Угу. — А ты представлял меня? — Угу. — Понравилось представлять? Антон медленно повернул голову и смерил переливающегося парнишку долгим, негодующим взглядом. Очень хотелось спросить вслух: «нафига спрашиваешь, если и так знаешь?». — Потому что болтать хочется, — следовал ответ Собакина, простой, как песня. — И всё-таки, — вдруг начал Рома, который гордо вышагивал впереди процессы. — Мне не сложно записку написать, только не пойму, зачем ты пошёл ко мне. Сам написать не мог, или друзей попросить? Сашка бодро выглянул из-за капюшона и из-за плеч Вероники с Улей, за которыми прятался от прохожих, отвечая: — Я сам пишу как курица лапой — спалят. А Алина бы писать не захотела, я и так её в школе подставляю периодически. — Это правда, я бы тебя послала, — по-дружески бросила девушка и так же по-дружески толкнула Собакина в плечо. Тот не стал обижаться, вместо этого усмехнулся ей. После этого коснулся подбородка и задумчиво добавил: — …Ещё кое-кто есть, кого можно попросить, но мы аж в пятницу встретимся… если встретимся, — он развел руками: — А больше просить и некого! Как-то так. Тяночкин слушал их вполуха. Остальные полтора уха были заняты воркованием призрачного Сашки, которому приспичило и самому поделиться впечатлениями от концерта. Если вкратце, то концерт ему понравился. Но Антон всё-таки слышал слова живого Саши, пусть даже вполуха, и что-то в них его смутило. Он поднял голову, отрывая глаза от гниющих листьев, которые пинал на ходу, и растерянно спросил у друга: — А я? Собакин оттянул край капюшона и бросил на Антона с призраком вопросительный, на удивление ясный взгляд: — А что ты, Тошенька? — Почему меня не просил? Собакин добродушно улыбнулся: — А ты, Тошенька, побоялся бы подпись подделывать. — Чьорт, это правда… — проворчал Тяночкин и с облегчением опустил глаза обратно в пол. Такая причина вполне его устраивала. Не то чтобы он вообще горел желанием писать Сашке-наркоману записки. Вот только неприятно, когда Саша перечисляет друзей, что могли бы ему помочь, и даже не заикается о Тяночкине. Ведь как можно перечислить друзей и забыть о лучшем друге? Они же всё ещё лучшие друзья, правда? Призрачный Саша взял Антошку под руку, намекая, чтобы тот не забивал голову всякой ерундой. А живой Саша, словно продолжая ход невесёлых мыслей Антона, добавил: — И вообще, ты же на меня обиделся. Обиженка. Тоша снова поднял голову и встретился с внимательным, испытывающим взглядом телесного Собакина. Тон последнего изменился, теперь походил на что-то среднее между издёвкой и вызовом. Тяночкин похлопал ресницами, не дождался объяснений и переспросил: — Чё? — Игнорил с утра. Мне даже самому пришлось Алине писать, что меня не будет. Обиделся, что я по больничкам хожу без тебя, что ли? Там не очень весело, Тош, зря ты обижаешься. Скажи спасибо, что я тебя не уговорил пойти вместе, в поликлинике ваще-е-е приколов мало, да и тётьки в очереди злые очень… Пока живой Саша рассказывал всякие «неприкольные» вещи про поликлинику и её обитателей, обращаясь уже не только к Антону, но и ко всей компании, шатен всерьёз задумался о своём поведении. Как некрасиво это должно было выглядеть со стороны и как некрасиво было в принципе. Он ведь правда не поверил другу, не вспомнил бы про его просьбу касательно Алины и благополучно проигнорировал его весь день, а всё из-за чего? Из-за того что Тяночкин сделал поспешные выводы и додумал за Санька, чем тот будет заниматься, сидел и молча дулся на него, пока тот часами отсиживал мягкое место в поликлинике и дрался там же со злыми тётями в очереди за право заглянуть в кабинет хирурга. Зачем именно — пока неизвестно, вряд ли чтобы вырезать почку, ну, это и не важно, важен сам факт, что он не баловался с порошками, не пускал по вене на пару с блондинкой, а отсутствовал по весьма уважительной причине. Короче говоря, мальчику стало стыдно перед другом. Повисший на нём прозрачный Сашенька не упустил случая поддержать Тяночкина и хрипло зашептал ему на ушко: — Милый, не парься так. Он сам виноват, что доверие к себе подорвал. Тошка задумчиво кивнул. И всё-таки, его грызли противоречивые чувства. На самом деле, грызли уже давно. В этот раз он принял их за муки совести. — …Ну-у, Тошенька, — предложил призрак, — если не можешь не париться, то хотя бы не держи это в себе. А то взорвёшься, дурашка. Антон решил, что взрываться не особо хочет, сунул руки в карманы, подобрался поближе к живому беловолосому, для чего пришлось втиснуться в самый центр компании, которая тем временем продолжала обсуждать всякие поликлиники, и позвал его вполголоса: — Кхм… Саш. — Так вот, и потом она как замахнулась сумкой… — беловолосый вскинул сжатые руки, демонстрируя, как тётька в очереди замахнулась на него сумкой, но потом отвлёкся и обернулся к другу. — Ась? Что, Тош? — П-прости меня, окей? Между ними образовалась недолгая пауза, во время которой смущённый Антон предпочитал смотреть не Саше в глаза, а строго прямо, Ульяне в затылок. У него не было ни сил, ни желания объяснять свои чувства более развёрнуто, так что он не терял надежды, что живой Саша как-нибудь поймёт всё сам, не задавая лишних вопросов. Пусть наконец проявит свою проницательность. — Ну, ты молодец, главное сказать, а поймёт он или нет — уже его проблемы, — подбадривал прозрачный Саша у правого плеча. — …Ха-ха. Тош, какой же ты самостоятельный мальчик, — отозвался Саша у левого. Непонятное замечание заставило шатена пересилить смущение и посмотреть живому Собакину в полуприкрытые глаза. Тот смотрел уже совсем по-другому, без издёвок. Может быть, без абсолютного понимания, которое Тошик привык получать от Саши-призрака, но с определённо прощающей улыбкой на потресканных губах. — В смысле самостоятельный? — Ну-у, сам обиделся, сам извинился. Всё сам, хахах! — Саша ответил и хрипло засмеялся, а потом налетел на Роню, слишком засмотревшись на Тяночкина. — Бля-! Не успела Роня чертыхнуться, как сборище неформалов добралось до места назначения. Потёртый кофейный автомат доброжелательно стоял у входа в продуктовый. — Кто какой кофе будет?—деловито спросил Роман. Девочки наперебой стали выкрикивать «латте» (или «ирландский виски», в зависимости от девочки). Живой Собакин тоже выкрикнул что-то в этом роде, а потом повернулся к Антону и любезно поинтересовался: — А тебе что? Мальчик бросил вопросительный взгляд на призрака, но тот не имел особых пожеланий, поэтому Антон пожал плечами и остановился на самом безопасном варианте: — Давайте, не знаю, латте? Живой Собакин принял к сведению, кивнув, и деловито передал Роме: — Нам с Тохой по чаю, пожалуйста. Антону, по большому счёту, было без разницы, что пить, да и Сашуле тоже, поэтому он не стал беситься, но Сашиного хода откровенно не понял и чистосердечно спросил: — …А чего не кофе? Переминаясь с ноги на ногу, боязливо косясь на прохожих, натягивая капюшон до самого носа, живой Саша заботливо проворковал: — А детям до двенадцати кофеин нельзя, не заснёшь потом. — Сам ты ребёнок до двенадцати, блять, я тебя-! — Антон набросился на Сашу с твёрдым намерением сорвать с него этот всем надоевший капюшон. Остальные представители неформальной компашки вежливо расступились, давая мальчикам место, а Рома просто проигнорировал. Парочка лучших друзей толкалась и пыталась поставить друг другу подножку ещё пару минут, пока не раздались волшебные слова Ромы: — Кто просил чай? Школьники мгновенно помирились, поблагодарили басиста и забрали у него горячие стаканчики. И если Антон не видел проблемы в том, чтобы стоять рядом с ребятами, греть пальцы о стаканчик и спокойно ждать, пока тот остынет, то живого Сашу такое положение дел смущало всё больше и больше — с каждым новым прохожим, который из простого интереса кидал взгляд на сборище ярких ребят. Поэтому, недолго думая, Собакин забился в уголок между автоматом и магазином, где его, по его же задумке, меньше замечали бы прохожие. На деле всё получалось с точностью да наоборот: жмущийся к углу автомата паренёк, безумно озирающийся по сторонам, выглядел странно и этим мог привлечь к себе ещё больше внимания. Ну, это Собакину было невдомёк. Вскоре по стаканчику с дымящимся напитком получил каждый. Кроме Сашеньки. Тот не выглядел слишком расстроенным: сказал, что это пустяки, и продолжил весело болтать языком. Но Антошка был добрым мальчиком, ему всегда было за милое приведение хоть немного, но обидно — и он сокрушённо вздохнул. Из-за автомата тут же высунулась голова живого Сашки и обеспокоенно встряла в их с Сашулей разговор: — Что такое, Тош? Чай невкусный? — А? — Антон похлопал глазами и взял пару секунд, чтобы переключиться на живого Сашу. — Да нормальный, а что? — Зачем так грустно вздыхаешь? Шатен очень не любил эти неудобные вопросы и неловкие паузы, в которые он лихорадочно выдумывает приемлемый ответ. Холодный воздух немножко отрезвлял, но ничего дельного в голову не приходило. — …Любопытному Саше на базаре нос оторвали, — мягко предостерёг прозрачный Сашенька, миленько улыбаясь. Антон был более лаконичен. Отворачиваясь, сухо бросил: — Ничё, всё нормально. На какое-то время этого хватило, и Сашка перестал спрашивать. Антон окинул взглядом остальную компанию. Рома с Артёмом пинали автомат, который зажевал купюру. Роня, Ульяна и Алина пили свои кофе и воодушевлённо болтали в сторонке. Так же, как и сам Антон с Сашулей. И только один телесный Саша стоял в углу, будто наказанный за что-то, в гордом одиночестве. И Антошке вдруг стало жаль и его тоже: все разбились по парочкам и тройкам, а Собакина оставили одного. Шатен коротко переглянулся с прозрачным, как бы получая его молчаливое согласие, и сделал нерешительный шаг к живому, чтобы составить ему компанию. Облокотился спиной на кофейный автомат, как и Собакин. Какой бы странной не была Сашина паранойя, она имела одно неоспоримое преимущества: благодаря ней беловолосый научился выбирать и занимать самые уютные, уединённые места. Такие Антону всегда были по душе. — Ну… — рассматривая клубы пара над стаканом, он начал, чтобы завязать хоть какой-нибудь незатейливый разговор. И живой Саша сразу подхватил его. Но понял Антошку совершенно превратно. Наклонился к самому лицу мальчика и по-заговорщицки зашептал: — Ну наконец-то. Рассказывай, что случилось? Антон не ожидал такого поворота событий — расстояние между ними сократилось слишком быстро. Он тупо повторил за Сашей: — Что с-случилось? — Случилось что-то, из-за чего ты грустишь. И ты наконец решился мне рассказать, что именно, — живой Саша отвечал без капли сомнения. Довольная ухмылка доказывала, что он был абсолютно уверен в своей догадке. Мягкий тон приглашал Антошку к разговору, светлые глаза прожигали ярым любопытством, рука деловито помешивала чай палочкой из автомата. Зачем помешивать чай, если он без сахара? — Я… чего?.. — Антон продолжал хлопать глазами и строить дурачка. За него вступился Сашуля-призрак. Точнее, не вступился, а просто выпалил всё как есть на одном дыхании: — Да нифига, Антон просто хотел спросить у тебя ерунду какую-то, а то ты так одиноко выглядишь, ему тебя пиздец жалко. «Не пали контору, прозрачный…», — Тяночкин скривился. — Так что, Антон? — Сашуля-человек не унимался. — Я слушаю. — Да не случилось у меня ничего, чего ты пристал?! У меня всё отлично! — голос истерически дрогнул, глаз дважды дёрнулся, стаканчик чуть не выпал из рук, а немного горячего чая обожгло руку. Прозрачный Сашенька цокнул языком и покачал головой, Рома обеспокоенно покосился на Антона, Артём усмехнулся и покрутил пальцем у виска. Живой Саша хмуро молчал долгую секунду. Потом вторую. И третью. Потом улыбнулся. — Вот и хорошо! — он удовлетворённо прикрыл глаза и пригубил горячего чая. Резко отстранился и затараторил: — Ух, блин, кипяток! Горячий, прям как твоя ма-… Тяночкин перебил друга: — Ещё слово про мою маму и я из тебя самого заварку сделаю!! Собакин невинно улыбнулся: — …Не-е-ет, что ты, я собирался сказать, как твоя майндес-селф-индалдженс кофта! — и потом, чуть погодя, добавил: — Но тётя Аня, конечно, лучше. В общем, Антон бесился, порывался дать Сашке подзатыльник, Сашка уворачивался, а Сашуля смеялся. Всё как всегда. В процессе пролилось немало чая, но обошлось без ожогов. Потом они попили, а точнее, подули на чай молча, прислушиваясь к счастливым возгласам Артёма, которому удалось достать зажёванную купюру Ромы, и к хриплому визжанию Ульяны, которая делилась с девочками идеями для очередной новой песни. Руки ребят грел горячий чай, но холодный осенний ветер всё-таки пробирал не на шутку. Тогда Антошка понял, что уютный уголок, в который забился его телесный друг, спасал не только от взглядов прохожих, но и от порывов ветра. — А ну подвинься, — перебарывая некоторую неловкость, Антон подобрался к телесному Сашке вплотную, стал подыскивать безветренное местечко и для себя. Собакин подвинулся и тут же начал травить анекдоты: — Сидит лось на рельсах, к нему подходит другой лось и говорит: «подвинься!». Антон решил не смеяться, а прозрачный Саша, как всегда, поржал. Потом телесный Собакин бросил вполголоса, так, чтобы слышал только Антон и Сашенька: — …Слушай, Тош. Я знаю, что у тебя всё ок. Просто не забывай, что рядом есть чудесный друг, который всегда поддержит и даст умный совет, если с ним поговорить. Вот, — поднял стаканчик, как поднимают бокалы, подмигнул Тяночкину и отхлебнул горячего напитка. Антон смерил его вопросительным взглядом, а приведение тут же усмехнулось: — Это он обо мне, что ли? — а потом задумчиво почесало подбородок и спросил уже всерьёз: — И вообще, насколько безопасно слушать советы наркомана, который пытался самовыпилиться?.. Антон хмыкнул: — Хороший вопрос. Я тоже не знаю, — и опустил глаза в стакан. — Какой вопрос? — переспросил живой Саша. Повисла неудобная пауза. — Ой. Антон понял, что облажался. На бледное лицо живого Собакина снова возвращалась его выискивающая, полная любопытства физиономия. Он прямо-таки учуял, словно собака-ищейка, что напал на след. — Что? Тош, я ничё не понял, объясни. Этот уютный уголок влиял на Антошку слишком успокаивающе: чай, тепло, нет ветра, есть Саши. Мальчик слишком расслабился. Нельзя было так расслабляться и отвечать приведению вслух. Стаканчик в пальцах сильнее задрожал, взгляд забегал. — Не молчи, Тош, ляпни чё-нить! — подсказывало приведение. — Ничего, я говорил сам с собой! — ляпнул Антон. И это, на удивление, сработало. — А, ну понятно, — живой Саша опять расслабился и посмеялся, мило грея пальцы обоих рук о стаканчик. Потом вдруг добавил: — Говорить с собой — это даже хорошо, я считаю. Полезно. — О как, — хмыкнул Сашенька-приведение. Шатен тупо покивал им обоим и попытался тоже сконцентрироваться на своих пальцах, по традиции трясущихся, и на теплоте стаканчика, чтобы успокоиться. А потом, когда до него стал доходить смысл Сашиных слов про разговоры с самим собой, он округлил глаза и ошеломлённо переспросил у друга: — Правда? — Так, все свои заказы получили? — уточнил Рома. Все дружно подтвердили, что кофе и чаи при них, и не менее дружно отправились обратно к студии. А то в некотором отдалении от автомата уже собирался недовольный народ, который вроде и хотел насладиться дешёвым кофе, а подходить ближе побаивался — шайки подростков вообще мало кому внушают доверие, не говоря уже о кучке неформалов. У входа в старый добрый павильон их радостно встретила старая добрая Дынька. Её звонкое лаянье разлилось по окрестностям и заставило живого Сашку, вздрогнув, сильнее вжаться в центр компашки, чтобы спрятаться, при этом попутно проливая на себя остатки чая. Смотреть на него было больно. Антон не знал, как другим, но ему самому — так точно. Пока все мило общались, телесный Саша тоже старался мило общаться. Для милого общения он выбрал, как всегда, своеобразное место — прижался к закрытой двери, пока другие спокойно стояли на крыльце. Артём вообще присел на лестницу, тиская Дыньку. Сашка же чуть что — машина проедет или пройдёт рядом какой-нибудь незнакомец — вжимался в дверь так, будто хотел слиться с ней воедино, и скрывался за спинами друзей. Бедняга так пугался на первый взгляд обыкновенных вещей, что даже терял нить разговора и быстро перескакивал на новую. Вот такая была натура у этого живого, телесного, помешанного на преследованиях Собакина. Ему было весело проводить время с ребятами, да только невооружённым взглядом видно, что пребывать на открытом воздухе для беловолосого — ну просто сродни пытке. Стаканчики один за одним полетели в мусорку. Рома снова упомянул, что хотел погулять с Дынькой в парке. И самой Дыньке уже не терпелось быть отвязанной от перил. Девочки тут же предложили составить им компанию: расходиться не хотелось, тем более, подвернулся такой чудесный повод. Артём сказал, что ему всё равно нечем заняться, поэтому тоже напросился пойти. Собакины с Антоном ничего по этому поводу не сказали, но насколько Антошка понял, раз большая часть компании идёт в парк, значит, и они тоже. Он покосился на телесного Сашу с сочувствием: в парке бывает немало людей, много открытых пространств и совсем мало углов, в которые можно забиться. Как бедный Собакин с этим справится? Будет прятаться за деревьями? Тогда оказалось, что не только Тяночкину малоприятно наблюдать за мучениями Саши. Антон невольно ойкнул, когда заметил над собой высокую тень длинноволосого. Рома подошёл к Антону тихо, почти незаметно. И молча протянул ему ключи. На вопросительный взгляд мальчика басист лаконично ответил: — Посиди с ним внутри. Мы недолго. Антон дважды кивнул, взял ключи и поблагодарил Рому. Не столько за ключи, правда, сколько за доверие. Дыньку тем временем отвязали, и она, будучи умной девочкой, первая ринулась в направлении парка, а оставшаяся компашка постепенно потянулась за ней. Шатен потыкался ключами в замочную скважину. Потом дверь открылась. — Саш… — Тоша уже было открыл рот, чтобы оповестить живого Сашку о возможности перекантоваться в павильончике, но шустрый беловолосый понял без слов и тут же ворвался туда: — ладно, — Антон вздохнул, собираясь шагнуть внутрь за ним. На плечо легла чья-то тяжёлая рука. Школьник обернулся — за спиной всё ещё стоял Рома. Остальные ребята, ведомые Дынькой, удалялись всё дальше от студии, живой Собакин — уже спрятался где-то в её глубине. Так что Антон с Ромой неожиданно оказались близко и практически наедине. Уединению мешал разве что Саша-приведение поблизости. — Ну вот, опять он к тебе подкатывает, — призрак протянул. Антошке стало неловко и слегка страшновато. Голос Ромы звучал строго, чёрные глаза испепеляли, хватка казалась железной, пока тот говорил: — Антон, следи за ним, чтобы ничего не натворил, — а потом взгляд смягчился, полный сочувствия, и рука похлопала Тяночкина по плечу: — Справишься? Сашуля ответил за Антона: — Справимся! Если будет бунтовать, мы его кабелем к дивану привяжем. Антон кивнул, поддакивая: — …Д-да, справлюсь. Рома в последний раз хлопнул Антона по плечу и отправился догонять младших товарищей. Тоша провёл его тоскующим взглядом и невольно задумался. В гуще панков, неформалов и других бунтующих подростков особенно ощущалась Ромина взрослость, от которой вся компашка будто бы становилась менее чокнутой, находилась под каким-никаким, но контролем. Тогда Антону и самому становилось поспокойнее. А теперь Рома ушёл. «И на кого можно положиться теперь?». Антон, печальный и задумчиво глядящий вслед друзьям, выглядел очень загадочно на фоне грязного городского пейзажа, проеденного холодной поздней осенью. Как настоящий дед-инсайд. Сашуля закрыл собой весь этот тоскливый вид, нежно улыбнулся шатену и ответил ему на вопрос, хотя тот, по сути говоря, был риторическим: — Можешь положиться на меня, сладкий. Тоша улыбнулся милому приведению в ответ. А потом задумался, снова хмурясь. Ведь как можно положиться на приведение, если всё проходит сквозь него? Вот положишь что-нибудь на Сашулю — а оно на пол упадёт. Это проблема. Это могло бы стать темой для интереснейшего философского разговора с прозрачным Сашенькой, но, вот беда, дискуссия не состоялась: их прервал другой Саша. Точнее, прервала сумасшедшая барабанная партия. Походило не столько на партию, собственно, сколько на крик о помощи. Как будто барабанщика убивают, и он стучит по инструменту со всей дури, чтобы привлечь внимание. Антон тут же припомнил, что сейчас не время эстетично смотреть вдаль или болтать с Сашулей: нужно следить за другим Сашей, чтобы он всё не разнёс, не украл и, по возможности, не убился. Парочка ворвалась в дверь студии и застала живого Собакина в чудесном расположении духа: тот больше не беспокоился абсолютно ни о чем, светился от счастья, сидел за барабанами и от души лупил по ним Артёмиными палочками. Антон захлопнул за собой дверь, нервно сглотнул. Телесный Собакин вскинул лохматую голову и бросил на Тяночкина оголтело радостный взгляд: — Тоха, давай свой трек замутим!!! — О-о-о, давайте!!! — Сашуля подхватил за другим Сашей. — С-Саш, не надо, наверн-, — Тоша начал с осторожностью, когда Собакин выпрыгнул из-за барабанной установки и ринулся к синтезатору. — Давай на диктофон запишем. Ты на чём хочешь играть? — изящные пальцы в кольцах уверенно забили по клавишам. Несмотря на уверенность движений, получившиеся звуки не сильно походили на музыку. Саша довольно кивнул: — Можешь играть на этом, вроде несложно, — и кинулся в другую сторону. Прозрачный Сашка схватился за волосы и завыл: — Бляха муха, тоже хочу, ну почему не делают прозрачных синтезаторов?! Нгх… — Ну не надо, Саш, вдруг мы-… Ой! — Антон невольно вскрикнул от ужаса, когда Собакин схватил гитару Ульяны и тут же уронил. Сердце Тяночкина не просто пропустило удар — мальчик был уверен, что оно встало окончательно. — Опа! — живой Саша подхватил инструмент за ремешок буквально в последний момент, прежде чем гриф успел коснуться пола. — Ахахах, что, испугался? Я тож, — парень набросил ремень на себя и твёрдо взял гитару в руки, с такой лёгкостью, будто играл на ней ежедневно: — Врубай диктофон, Тош, щас запишем хит и заработаем миллион! — придурок не постеснялся ударить по струнам, оглушая Антона громким аккордом. Сашуля нахмурился, указал пальцем на Сашку и предупредил: — Ладно, пацаны, вы записывайте трек, а я пока бас-гитару буду лизать! Антон не успевал следить за ними обоими. Он начал прерывающимся голосом: — Р-ребята, стоп! А давайте, эм… д-давайте не будем разносить студию?! — Чё сразу разносить? Мы не разносим, мы просто-, — живой Собакин развернулся, разводя руками, и гриф весящей на нём Ульяниной гитары звонко ударился о стену. Саша замялся и застыл, разглядывая чудом уцелевший гриф с невинной улыбочкой. — …Упси. У Тяночкина к тому моменту уже появилось желание ударить Сашиной головой об стену так же, как и этот несчастный гриф. Он судорожно вздохнул: по Тошиной задумке, этот неумелый вздох должен послужить ему дыхательным упражнением, но облегчения не последовало. В общем, Антошка не стал тратить больше времени на самоуспокоение и очень угрожающе процедил сквозь зубы: — Поставь. Гитару. На место. Глаз Антона усердно дёргался, самого его потряхивало, Сашуля лизал Ромину гитару с пристрастием, а телесный Собакин смерил друга озадаченным взглядом и спросил: — Тош, что с тобой? Вопрос прозвучал так невинно, как будто вокруг не происходил дурдом. Тогда Сашенька-призрак отстранился от гитары и подсказал Тошке, что неудобные вопросы всегда можно игнорировать. Антон решил так и поступить. Потирая костяшки и бегая глазами по студии, он предложил, пока Саши не разнесли её окончательно: — Д-давайте, то есть, давай просто спокойно сядем и… Живой Собакин к тому моменту действительно стал спокойнее. Печально улыбнувшись, он обнял гитару и проронил: — Я думал, мы запишем трек, пока есть шанс. А просто спокойно сидеть — это скучно. — Хорошо, мы можем заняться, эм, мы можем… — шатен стал панически думать, чем можно занять Саш. Как минимум, одного, потому что призрачный, хвала небесам, не разобьёт ни одну гитару, даже если захочет. Упомянутый призрак тем временем, видимо, нализался с гитарой вдоволь. Он неожиданно быстро оказался у Антошки за спиной, накрыл его плечо своей мерцающей рукой и предложил шёпотом: — Нечего изобретать велосипед, Тош. Предложи просто поболтать. — …Можем поговорить? — Антон повторил, бросая на живого Сашу взгляд, полный надежды. Надежды, что тот наконец-то отпустит Улину гитару. Телесный Саша отлип от гитары и его улыбка едва заметно дрогнула. Теперь в его красноватых глазах тоже появилась надежда. В добром голосе с хрипотцой сквозило крайнее любопытство: — О чём ты хотел поговорить? — парень чуть склонил голову, явно давай понять, что был весь во внимании. — О вечном, — усмехнулся другой Саша. Антону понадобилось пару секунд, чтобы обработать его ответ. Звучало странно, конечно, но ничего лучше он не придумал, так что пришлось робко сказать то же самое: — О… вечном? — прозвучало фальшиво, потому что Антон не имел понятия, зачем это говорит. Просто привык повторять за прозрачным. Все замолчали. Живой Сашка, наверное, ждал последующих пояснений от Антона. А Антон ждал пояснений от Сашеньки, но тот не дал их, только начал напевать себе под нос заевшую в памяти песенку из тик-тока. Спасибо ему и на этом, потому что иначе тишина стала бы невыносимой. А потом живой Саша усмехнулся, тихо подытожил: — Хорошо, Антошка. Давай поговорим о вечном, — наконец-то снял с себя ремешок от гитары и положил её. Не в чехол, из которого вынул, а на колонку, но хотя бы так. Тяночкин смог спокойно выдохнуть: ни один из инструментов не сломан, а студия не разнесена. Трое уселись на диван. Антон сел на самый краешек, чтобы Саши могли вдоволь развалиться, как им вздумается. Телесный Сашка первым воспользовался такой возможностью: он навалился спиной на подлокотник, на котором как раз покоилась его парка, закинул одну ногу на спинку дивана, сцепил ладони в замок, сложил руки на груди. Смерил Антона долгим взглядом, не переставая улыбаться. — Что? — не выдержал Антон. — Тебе удобно? Тяночкин прочистил горло. Телесный Сашка этого не видел, но между ними на диванчике весьма вольно сидел ещё один Саша, которому тоже нужно было пространство. От этого Антону приходилось жаться в самый уголок. Сашенька перехватил Тошин взгляд и наигранно забеспокоился: — Что такое, милый, мало места? Хочешь, пересяду на тебя? — Не-… — Тоша вспомнил, какому Саше следует отвечать вслух, и быстро исправился: — То есть, да, удобно. — Так что для тебя «вечное», Антош? «Головная боль», — Антон сразу подумал, но озвучивать не стал. Всерьёз задумался. Пока Антон думал, прозрачный Сашенька набрасывал свои варианты, загибая длинные пальцы: — …Ещё отчаяние, усталость, бессонница, бутерброд конечно… Антон понял, что ничего дельного из этого не выйдет, и вздохнул: — Не знаю, у меня какие-то глупые примеры придумываются. Лежащий на подлокотнике Саша мягко ответил: — У меня тоже глупые примеры, Тош. Люди вообще по природе очень глупенькие существа. — Не то что ёжики, — вставил прозрачный Собакин. — Ха-хах… — усмехнувшись, Антошка принял поражение: — У меня прям совсем глупые примеры, Саш. Скажи свои. — Пример «вечного»… — телесный Сашка ненадолго притих и опустил глаза. Потом томно взглянул на Антона из-под светлых ресниц и хрипло ответил, прекрасно понимая, как слащаво звучит, но почему-то ни капельки не смущаясь и улыбаясь так же хитро, как обычно: — Например, любовь. Повисла неудобная пауза. Тогда Антошка, во-первых, почувствовал себя не в самой дорогой любовной драме, по типу тех, которые мама смотрела по телевизору, пока готовила еду, только в них актёры играли хуже, чем Саша, но говорили подобную ванильную ерунду. А во-вторых, он был даже немного разочарован. Ожидал от своего умного друга чего-то более… оригинального. — Почему любовь? — он уточнил без особого интереса. — Ну, потому что любовь обычно противопоставляется бренности бытия. Бренность означает быстротечность и временность, понимаешь? Типа то, что приходит и уходит, начинается и заканчивается. А настоящая любовь — это как нечто непреходящее, потому что настолько окрыляет человека, что освобождает от всяких там условностей, от власти времени в том числе. Когда человек познаёт любовь, вообще всё остальное теряет значение и становится более временным, чем любовь, которая кажется бесконечной. И поэтому когда герой теряет возможность быть с человеком, которого любит, он может выбрать смерть, как Татьяна у Островского и ещё всякие персонажи русской классики, у которых любовные линии не сложились и которые поубивались нахуй, потому что вот это бренное существование им влачить становится ну просто нестерпимо! Потому что когда человек теряет любовь, он как бы теряет связь с вечным, а после потери связи с вечным всё остальное уже не имеет смысла, — он закончил, устремив взгляд в потолок и драматично вскинув руки в состоянии, близком к катарсису. Потом опять сложил руки на груди, одарил парней бледной ухмылочкой и спокойным взглядом. — Как-то так. Глупенький пример, да? Прозрачный Саша всё это время слушал Санька и кивал с умным видом, типа что-то в этом понимал. А Антон перестал следить за мыслью Саши ещё с того момента, когда Собакин заговорил про бренность. Для невыспавшегося, недумающего и непонимающего Тоши большая часть монолога прозвучала как бессмысленный набор слов, и если бы не кивки призрака, то он бы решил, что так и есть. Но монолог, пускай бессмысленный для Тошкиного сознания, оказался неожиданно приятным. Размеренный голос с хрипотцой, как это обычно и бывало, действовал на Антона успокаивающе. И было что-то по-забавному необычное в том, что он попадал в его мозг снаружи, а не изнутри. Было что-то по-волнительному хорошее в том, чтобы слушать живого Сашу. Почему именно живого? Потому что бредни Сашули-призрака Антошке уже приелись, а живой Саша ощущался чем-то новым, наверное. Новизна — так называется это чувство спокойствия в душе и трепетания в животе? Сашуля-призрак, судя по всему, соскучился по близости с Антошкой: перекинул ноги на Тяночкина и стал перебирать его волосы. — Что думаешь? — поинтересовался живой Собакин. — …Думаю, потянет на итоговое сочинение… — Антон ляпнул, потому что Собакин упоминал что-то про русскую литературу. — Это точно. О, кстати о бренности бытия! Я тебе прикол хотел показать, когда будем у тебя. Обновочка, так сказать, ха-ха… — У меня сегодня планы на Тошу, вообще-то. Показывай сейчас, — Сашуля протянул, повёрнутый к Собакину спиной. — А чего сейчас не покажешь? — Антон уточнил. От живого Саши последовал встречный вопрос: — А ты закрыл дверь? Он снял ногу со спинки, чуть не задев Антона подошвой грязного берца, и приподнялся на руках. Понизил голос, приоткрыл рот, опоясанный колечками, и покосился на вход. — Нет. То есть, да. То есть… не на ключ. Собакин кокетливо похлопал ресницами и не менее кокетливо предложил: — Если закроешь на ключ… могу сейчас показать. Тоша с Сашулей даже не удивились. Самым удивительным тут было то, что Саша вспомнил про дверь только сейчас, а не сразу, учитывая его страх преследований. В общем, делать нечего: Антон честно пошёл запирать двери. Если точнее, то поискал ключ пару минут по студии, пока не нащупал в кармане, чертыхнулся и только тогда пошёл закрывать. — Воу, Тоша, а что это он делает? — спросил Сашуля, который остался на диване. — Неужто стриптиз? — М? — Тяночкин повернул голову и замер с ключом в руке. Один из Саш поспешно разматывал бинты на руках, его зелёная кофта уже лежала на полу, а Сашуля с интересом наблюдал за происходящим, рассматривал то, что скрывалось под витками марли. Тяночкину эта картина крайне не понравилась. Когда Саша делал это в последний раз, то есть, разматывал бинты и показывал Антону скрывающийся под ними «прикол», то Тошка был, мягко говоря, не в лучшем расположении духа. Настолько, что в его чувствительном мозгу образовалась достаточно прочная связь: снимающий бинты Сашка естественным образом сросся со всепоглощающей паникой. Первый порыв — открыть дверь и бежать куда глаза глядят, лишь бы не испытывать эту убийственную свору чувств снова. Первый порыв был подавлен. — Ты что делаешь? — как только до Тошиных ушей доходит его же надломленный голос, ему становится стыдно за себя. — Показываю прикол. — Саша, этот прикол — не решаясь называть вещи своими именами, Тоша указал дрожащим пальцем на Сашины руки, — я уже видел. — Да ладно тебе, ёжик, они же не кусаются, — прозрачный Сашенька попробовал его ободрить. — Не видел, у меня там обновочка. Саша улыбнулся, поднял глаза и всмотрелся в побледневшее лицо Антона, чтобы убедиться, что происходящее мальчика пугало. — Ладно, я понял, это не оч неинтересно, — он сказал легко и быстро, пожимая плечами и мило улыбаясь, поспешно поднял и накинул на себя кофту, натянул рукава до пальцев, сунул размотаннный бинт в карман и откинулся на подлокотник. Голову тоже откинул, делая вид, что потолок студии было интересно разглядывать, положил ногу на ногу и протянул: — Так-с, что бы тебе ещё о вечности рассказать… В то же время первоначальный испуг начал проходить. Антон смотрел на развалившегося Сашку, то на первого, то на второго, на ручку двери с ключом, и вскоре стал постигать тот факт, что он, по сути говоря, был в безопасности (если можно было назвать безопасным времяпрепровождение с наркоманом и призраком в закрытом помещении, но это уже мелочи) и что Сашины порезанные руки правда не кусаются. С каждой последующей секундой Антона всё больше волновало, что такого новенького скрывалось за рукавами зелёной кофты и что Сашка так жаждал ему показать. Инфекция? Новые порезы? Что-нибудь похуже? — …Показывай уже, раз начал, — шатен проговорил спокойно, как только мог. Телесный Собакин вскинул голову и залепетал с довольно диковатой улыбкой: — Та забей, щас ещё одно сочинение на ходу придумаю, смотри и учись! Э-э, короч, категорический императив это- Тревога внутри Антона достигла предела, и он поднял голос: — Хватит хуйню сочинять, показывай давай!!! Нотки отчаяния или подступающей истерики не получилось скрыть, они разнеслись по комнате и отдались горечью на языке, комком в горле. — М-м… — Собакин не заметил или сделал вид, что не заметил тон Антошки, который не обещал ничего хорошего, разве что новую дозу корвалола. В общем, он секундочку подумал, поглаживая себя по запястью, будто определял наощупь, можно его показывать Тяночкину скрывающееся там или нет, и всё-таки согласился с неизменно хитрой улыбкой: — Ну ладно, Тошенька, раз ты так настаиваешь. Ватные ноги привели Антона обратно к дивану, куда он благополучно сел. Они с прозрачным Сашенькой даже поменялись местами, чтобы Тоша был ближе к живому Саше и мог легко разглядывать всё безобразие, которое тот собирался ему показывать. Итак, Собакин снова засучил рукава. С необъяснимой гордостью протянул Антону свои бледные руки-палки, испещрённые знакомым Тоше старым пунктиром. Сашуля встал с дивана и подошёл к ребятам, чтобы тоже смотреть. — Вот, смотри. Антон посмотрел. Затягивающиеся, несвежие и неприглядные порезы выглядели такими же затягивающимися, несвежими и неприглядными, как и раньше. Истерзанный Собакин заметил Тошин озадаченный вид и усмехнулся: — Найдёшь десять отличий? — Десять?! — …Нет, я по приколу сказал, что десять. Можно и меньше. Антон нахмурился, склонился над Собакиным. И стал искать. Живой Саша умолк, и звенящая благоговейная тишина окутала их троих, пока Тяночкин рассматривал. Рассматривал безуспешно. Все порезы были на месте и выглядели примерно так же, по крайней мере, не хуже. И немногочисленные целые участки бледно-синеватой кожи — тоже. Он смотрел то на выдающиеся корочки на ранах, то на их окружение, но никак не мог понять, что изменилось. Даже пытался шире открыть глаза, присмотреться. Нет, он в упор не замечал ничего нового. Может, нечто новое от зоркого Тошиного взгляда скрывал фиолетовый неон? — Знаешь, Тоха, лучше бы мы просто болтали дальше о вечном, — вставил мерцающий Сашенька, разрушая тишину без капли благоговения. — Тебе и моих приколов хватает, так зачем ты себя нервируешь?.. Тошка тоже не знал, зачем. «Помолчи, оболтус, — мальчик думал изо всех сил, чтобы Сашуля точно прочитал его мысли. — Помоги лучше понять, что тут изменилось». Сашуля послушно наклонился ближе к рукам Собакина, хорошенько рассмотрел их, задумавшись, почесал подбородок и выдал: — А, у него новая причёска? «Пиздец». За это время телесный Собакин начал терять терпение. Его можно понять. Показывать другому человеку себя таким, а точнее, такую часть себя — казалось щепетильным делом, если не сказать интимным. Так и ещё держать руки вытянутыми долго — довольно неудобно. — Ну как? Дошло? — живой Саша хрипло поинтересовался, живо покусывая колечки в губах. Сашуля сочувственно покачал головой: — Умные мысли преследуют Тошу, но он быстрее. Тоша раздражённо выдохнул через нос и пообещал себе надавать приведению призрачных подзатыльников. Потом поднялся с дивана и ринулся к стене. Саши остались на месте и удивлённо наблюдали за Антошкой. — Э, куда поскакал? — усмехнулся живой Санёк. — Тош, всё хорошо? А Антошка провернул гениальный ход: щёлкнул выключателем, как это недавно делал Рома — и в центре сцены загорелся свет. Потом шатен вернулся к диванчику, на ходу взял живого Сашу за его всё ещё протянутые руки, буркнул «иди сюда» — всё делалось быстро, так что Собакин не успевал отпираться или спрашивать, что Антон задумал — и потащил друга под зажжённый софит. И вот, парни снова попали в центр студии, но на этот раз — в настоящий центр. В самое сердце сцены, будто рок-звёзды. Прямо под луч слепящего света. Под ним Сашкина макушка вспыхнула кристально-белым, а на светло-удивлённые глаза легла глубокая тень. Свет ясно очертил выдающиеся скулы, точённый нос, бордовые корочки на бледных губах. — Ась? Белый свет софита лишал Собакина той фантастической фиолетовой дымки, которая царила за его пределами и которая, предположительно, мешала Антону рассмотреть нечто новое на его изуродованных руках. Итак, Тошик держал их и решительно разглядывал под этим всераскрывающим, беспощадным светом. Но и это не помогало. — Тош, — шепнул один Собакин. — Может, ты новые порезы от старых не отличаешь, дурашка? — мягко предложил какой-то другой Саша, оказавшийся у Тошика за спиной. Тогда Тяночкин попробовал их пересчитать. Чтобы наверняка. — То-ша, — один из Собакинов продолжал звать Антона, и к тому моменту мальчик окончательно перестал понимать, какой именно. — Антон. Антон… Пока Антон считал, бормоча себе под нос и отчаянно сбиваясь, в его глазах начало занимательно двоиться. Теперь на каждой из четырёх изрезанных рук Саши стало на порядок больше ран. На одной Антон насчитал вначале десяток, потом второй, потом… — Я просто снял швы. Неожиданно строгий голос подействовал на Тяночкина благоприятно, как глоток холодной воды. Руки стало две, шум в ушах притих, и Антон наконец-то постиг: на Сашиных руках действительно исчезли швы. — Ох. Да. Да, понятно. Швы. Хорошо. Мы же вместе снимали… — Нет, Антон, вы не снимали их вместе, — прозрачный Саша подошёл к парням и печально покачал головой. — Это тебе приснилось. — А, т-точно, не мы сняли, т-ты сам снял, да… — пальцы Тяночкина разжались, дрожащие, как и его голос, и Собакин медленно опустил свои ослепительно-белые руки вниз. Нахмурился. Тошке всегда было непривычно видеть серьёзного Сашу. — …Ты меня чутка пугаешь, Тошенька, — он тихо прохрипел, будто боялся, что кто-то мог подслушивать их. — Ты меня тоже пугаешь, я поседею с твоими приколами! Ты сам их выковыривал? — Нет же, у хирурга. — А… вот почему ты был у него? — Ага, — на белом лице живого Саши промелькнула бледная, печальная улыбка. — А ты что думал? Что я рил почку продал? — Да нет, п-просто… — Что просто, Тош? Антон не знал, что просто. Антон не справлялся. Трое молчали секунду за секундой, одна неподъёмнее другой. Антон глазел просто в пол, не в силах смотреть Сашке в лицо, но чувствовал на себе его долгий, внимательный, бесконечно тяжёлый взгляд. Удивительно, как глаза настолько светлые могут смотреть так тяжело. Потом Тяночкин шагнул вперёд и обнял Сашу. — …Просто рад, что ничего плохого, — он выдавил из себя ослабшим голосом, уткнувшись в его футболку. — Ну-ну, ёжик, — прозрачный Сашенька улыбнулся и похлопал Тяночкина по спине, — видишь, зря переживал. Потом на спину Тяночкина легла другая, более тяжёлая, более ощутимая, более тёплая Сашина рука. Что-то сочувственное, молчаливо-понимающее было в том, как Собакин прижимал Тяночкина к себе. Что-то сокровенное таилось в тишине, сгущающейся вокруг них вопреки яркому свету. Что-то ломалось в Тяночкине, точнее, доламывалось. Он знал. А потом по лестнице засеменили ботинки и лапы, зашумели голоса, ручка задёргалась. Живой Сашка молниеносно отпустил Антона, натянул закатанные рукава до кончиков пальцев, побежал к дивану и прыгнул на него, крича: — Веди себя естественно!!! — Э… А… — Антон застыл под лучом софита с испуганным видом и в не самой естественной позе. — Мега естественно, — усмехнулся прозрачный Саша. Ребята по ту сторону тем временем начали дубасить в дверь. Тяночкин вспомнил про ключ и ринулся открывать. А когда дверь была открыта, Ульяна влетела внутрь и завопила: — ПРИКИНЬТЕ, АРТЁМ В ЛУЖУ УПАЛ!! Лёжа на диванчике как ни в чём не бывало, живой Саша засмеялся: — Бли-и-ин, Тоха, мы самое интересное пропустили!! Ахах… Ульяна вначале тоже смеялась, но постепенно смех затих, а чёрные глаза прилипли к её гитаре, которая, напомним, лежала отнюдь не в чехле, где Ульяна её и оставляла, а на колонке. Любой бы заметил, наверное, что там гитаре не место, а уж тем более — хозяйка, которая лелеет и хранит её как зеницу ока. Душа Тяночкина ушла в пятки. Он никогда не видел Саеву настолько злой. — Вы чё, блять, трогали МОЮ ГИТАРУ???!!! — Антон, пора сваливать! — Сашка схватил свою парку, одним прыжком достиг Антона, уворачиваясь от Ульяны, и схватил его тоже: — Спасибо за гостеприимство, всем пока!! — таща Антошку за шкирку, как котёнка, и расталкивая всех вокруг, даже мокрого Артёма, Собакин понёсся в закат. — АХ ВЫ ГРЁБАННЫЕ-!!! — Уля кричала им вслед, но парни, полные адреналина, даже не оборачивались и бежали, бежали, бежали, временами хохоча. Пробежав так почти целый парк, покрывшись испариной, они замедлили шаг. — Хорошо… посидели… — Собакин подытожил, тяжело дыша, пока натягивал на себя парку. — Ага… — выдохнул Антон, проверяя наощупь, не оторвали ли ему капюшон. Вроде, последний был на месте. Потом мальчик с ужасом вспомнил, что они оставили Сашулю-призрака в студии. Оглянулся — нет, всё, хорошо, Сашенька не отставал, а уже парил над лужами у Тошиного плеча. Можно выдохнуть с облегчением. Живой Саша тоже времени не терял, повеселились и хватит: опять натянул капюшон на нос и давай шугаться прохожих. — Эх, какие же вы оба дурачки! — приведение вдруг засмеялось. Антон пожал плечами. «Все ведь немного дурачки, разве нет? Артём вон, вообще в лужу упал». — Ну… по домам? — спросил Собакин, кутаясь в капюшон, когда ребята вышли с окраины парка и оказались у дороги. Похоже, по ней ездило слишком много машин, которые слишком напрягали Сашу. Это же с ума сойти можно, если от каждой шугаться. Антон остановился, переводя дыхание окончательно. Переглянулся с Сашенькой. Тот мило подмигнул ему. Обернулся к Саше в капюшоне и, посмотрев на него исподлобья, робко сообщил: — Подожди, я хочу кое-что спросить. Это, ну… важно. — Спрашивай. Антон набрался решимости, воздух в лёгкие тоже набрал — холодный, он прямо-таки обжигал глотку — и выпалил: — Помнишь, ты сказал, что говорить самому с собой — это, типа… хорошо? Полезно? Собакин удивлённо округлил глаза, похлопал белыми ресницами. Но ответил: — Агась. — Ты правда думаешь, что если человек, ну-у, иногда, как бы, говорит сам с собой… то это не значит, что он псих? Тяночкин краснел, пока спрашивал. Конечно, он спрашивал о себе. Конечно, он знал, что не разговаривает сам с собой. Но понимал, что со стороны его перешёптывания с любимым человеком (если Сашулю можно назвать человеком) выглядели именно так. Конечно, он не хотел выглядеть психом в глазах лучшего друга. Саша оглянулся. Немного подумал. И сказал следующее: — …Нет, не значит. Люди на самом деле часто говорят сами с собой. Например, если им одиноко, или если сильно волнуются, или если стихи сочиняют. Я вот тоже думаю вслух, когда придумываю рифмы или проверяю слог — что мне теперь, в дурку ложиться? — Нет! — Антон встрепенулся. — Конечно нет. — Ну вот, как-то так, — Саша улыбнулся, видя, как Тяночкин обрадовался его ответу, и потом уточнил: — А что? — Ничего!! Спасибо. — Пожалуйста? Светофор неподалёку, за которым пролегал путь к Тошиному дому, загорелся зелёным. — Пока! — Пока-пока, Тош. И Антон, исполненный какой-то странной надежды, бросился к пешеходному переходу, и оттуда — домой. Сашуля тоже попрощался с Сашей и побежал догонять парнишку.