Пластик

Когда классная руководительница, она же — учительница по литературе и по совместительству русичка, она же — Тамара Витальевна, хотя звали её, откровенно говоря, по-другому, зашла в класс на заключительном седьмом уроке, она быстро выхватила взглядом из кучки голов десятиклассников одну беловолосую. — О, Собакин! Наконец-то ты в школе! — в её голосе слышалось и облегчение, и удивление, и радость. Она поспешила к учительскому столу. Тошик даже улыбнулся. Приятно видеть, что не он один мучался от исчезновения Собакина и теперь рад его возвращению. — Здравствуйте! — радостно поздоровался Саша, поднимаясь с места и кивая. Присел в подобии реверанса, потянув за край зелёного адика, как за подол платья, и тяжело опустился на стул, снова расшатанный. Тамара взялась за журнал, поправила очки, стала поспешно листать страницы. Она недовольно качала головой, видя бесчисленное количество энок напротив фамилии Собакина, и приговаривала: — Я неделю не могла дозвониться до Ирины. У неё новый номер? Или она так много работает? Собакин уверенно подтвердил её догадку: — Да! Очень много, кхм, работает. Антон с призрачным Сашей только закатили глаза. — Где же ты был? — продолжала Тамара. Оставив журнал лежать на столе в раскрытом виде, она подпёрла голову рукой и с сочувствием глядела на телесного Сашу, совершенно неспешащая проверять домашнее задание или начинать новую тему. К седьмому уроку все начинали уставать, и она, кажется, не исключение. — Да так, — Саша пожал плечами. — В больнице. — И как твоё здоровье сейчас? — да, она определённо решила поболтать. Впрочем, никто не был против оттянуть начало урока. — Очень хорошо, спасибо! Я как огурчик, — прохрипел Саша. — Рада слышать. Ну, на физкультуру пока можешь не ходить, — учительница мягко улыбнулась. — У тебя же есть освобождение? На неделю или на две. — Наверное! — В справке должно быть написано, посмотри. Саша сделал вид, что задумался: — А мне её, кажется, не давали. Тамара растеряла своё беспечное настроение и слегка нахмурилась: — Сходи и возьми. Чтобы до пятницы справка была на моём столе. — Я не смогу. Тошик и ещё несколько одноклассников удивлённо покосились на него. — Как это не сможешь? Собакин, не выдумывай. Приходишь в больницу, где ты лежал, идёшь к врачу, который тебя лечил, и просишь справку для школы. Ну что мне, с тобой пойти, что ли? — Можно я после урока с вами поговорю по этому поводу? — Собакин спросил совершенно спокойно и серьёзно, что только сильнее сбило с толку одноклассников и Тамару. — …Конечно можно, Саша, — к сожалению, на этом лирическое отступление закончилось, женщина поднялась со стула, окинула взглядом класс и спросила: — Так, все повторили домашнее задание, пока мы говорили? Следуя инстинктам, Тяночкин сжался, чтобы его не заметили и, следовательно, не спросили. И, пользуясь такой возможностью, взволнованно зашептал соседу по парте, который, по его мнению, был чересчур спокойным: — Саш, может тебе реально за справкой съездить? Они же не отстанут, пока справку не покажешь… Собакин наклонился к нему и лихорадочно пробормотал: — Не-не-не, ни за что, я и так еле сбежал. — Сбежал? — Ну да. Иначе меня б в дурку запихнули, а оттуда уже не свалить. — Жуть… — Ага. Они немного помолчали, пока какой-то несчастный рассказывал биографию очередного писателя. Тяночкин беспокойно постукивал ногой. — И как же ты выкрутишься без справки? Саша ободряюще улыбнулся, хотя ободрять, по-хорошему, нужно было его, и пожал плечами: — Не знаю, Тош. Чёт придумаю. *** После урока Тамара Витальевна сама попросила Сашу остаться. — Я тебя подожду, — пробормотал Антон, пока с волнением поглядывал на Сашу и совал свои немногочисленные монатки в рюкзак. — Конечно, куда же ты денешься, — улыбнулся беловолосый. В сопровождении приведения Антошка неспешно двинулся к выходу вместе с другими одноклассниками. Когда шатен замешкался в дверном проёме и обернулся, Саша помахал ему рукой. — Идём, милый, его тут никто не съест. Идём, — Сашуля подгонял мягко, но настойчиво. Антон вышел из класса, выдохнул и навалился рюкзаком на стенку, робко провожая сверстников взглядом. Да, Саша как-нибудь разберётся без него. Обязательно разберётся. Разберётся же? Алина попрощалась с Тяночкиным, кучка весело щебечущих одноклассников постепенно рассасывалась. Очень скоро в коридоре остались лишь трое: Антон, призрак-Саша и Ульяна. Главная панк всея школы не обращала внимания на Антошку или Сашу. Она взволнованно наматывала круги у кабинета напротив. Иногда останавливалась и, встрепенувшись, внимала звукам, доносившимся из класса. Потом опять ходила перед дверью. Явно ждала чего-то. — Тоша-а-а, — Сашенька у его плеча наклонился к Антошке и по-заговорщицки зашептал: — Самое время отдать записку. Антон нащупал в кармане бумажку, кивнул и направился к девушке. — Ульяна, я… Ульян. Та ждала с таким упоением, что не сразу услышала Антона. — Ульян! — А-а! О, Антон. Чё хотел? — Я хотел… — он уже потянулся к карману, когда дверь кабинета перед ними распахнулась с такой силой, будто выходивший выбил её ногой, и из неё посыпались школьники. Ульяна успела отскочить ловко, словно мячик, подальше, ну а Антон, не настолько ловкий — принял удар собственнным плечом. — …Ай. — Ой, прости! — прощебетала девочка из параллели и тут же слилась с потоком одноклассников. Сашенька издал своеобразный звук сочувствия и потёр ушибленное Тошино плечо. Спустя мгновение в потоке показалась рыжая и её жёлтый кардиган. Ульяна только этого и ждала: она тут же кинулась в толпу и вытянула оттуда ничего не подозревающую подругу и, когда Роня сориентировалась в пространстве, накинулась на неё. В отличие от призрачного Сашеньки, Ульяна была очень осязаемой и достаточно весомой. Вероника хорошо прочувствовала на себе эти Ульянины свойства и прохрипела, краснея то ли от смущения, то ли от недостатка кислорода: — П-привет, У-!.. Уль, задушишь же… — она тоже приобняла девушку и легонько похлопала ту по спине. — Хи-хи-хи, сорьки! Пошли гулять? Пошли, пожалуйста! — Антон, давай подходи к ним уже, а то щас как засосутся, и вообще не до нас будет… — шептал Сашуля. Пока Вероника откашливалась от смертоносных объятий Саевой, Антон осторожно известил о своём присутствии: — Ам… — О, Антон, — девушка быстро пришла в норму и смерила школьника холодным взглядом. — Привет. — Привет, Ро-, то есть… — Роня, всё нормально, — она закатила глаза, но ободряюще ухмыльнулась. — Как твои дела? И как у тебя дела с?.. — она быстро окинула пустеющий коридор взглядом, но не нашла в нём Алины. Тяночкин кивнул, нервно улыбнувшись: — Всё хорошо. Роня улыбнулась тоже, удовлетворённо: — Рада за тебя. — Ульян, я хотел… Глаза Ульяны загорелись воинственным огнём, она вскинула руки и закричала: — Не переживай, Антон, мы не забудем тебя пригласить в студию!!! Ты первый в списке ожидания!!! Вероника скептично посмотрела на них обоих: — У нас есть какой-то список ожидания? — Теперь есть! — Уля улыбнулась и поставила руки в боки. — Представляешь, Антон так переживал, что мы забудем пригласить его на концерт, что пришлось сделать такой список! Роня сжала челюсть и одарил Антона взглядом, в котором ясно читалось, что если Антошке дорога жизнь, то ему не стоит больше надоедать Ульяне сегодня. И вообще, скорее освобождать её для общения с подругой. — Вообще-то, я по другому поводу, я хотел п-передать тебе… это, — Антон протянул девушке скомканную бумажку дрожащей рукой. — Что это? — Уля с интересом забрала бумажку. Роня скрестила руки на груди и подняла одну бровь. Бумажка тоже приковала к себе её взгляд. — Ничего особенного, просто гениальные стихи, — ответил Собакин. — Стихи, — повторил Антошка. Пока Уля разворачивала бумажку и пробегалась глазами по написанному, глаза Рони вперились в Антона и блеснули недобрым огоньком. — Стихи? — она переспросила, и её губы дёрнулись в кривой ухмылке, похожей на оскал. — Ха, любовные, что ли? — Ну да, про любовь, — кивнул Антон. — Ой. — Пригрела змею… — напряжённая Роня процедила, а огонь в её глазах перерос в целое пламя. Тошик залепетал: — Н-нет-нет, ты всё не так поняла, это песня про любовь, то есть!.. Ульяна хотела написать песню про любовь и монтажную пену, у меня была идея, и я п-просто… Ульяна тем временем совершенно не замечала бушующего вокруг неё огня. Она читала и, судя по выражению лица, была в полном восторге. Она перебила оправдания Антона, даже не заметив этого: — «Как монтажная пена»! Ого, это прикольно! Очень прикольно!!! И заливает, и скрепляет, всё как надо! Антон, да ты талантище!!! Тошик не ожидал такой положительной реакции даже от Ульяны и сразу стушевался: — Да нет, мне просто друг помогал… — ПЕРЕДАВАЙ САШКЕ СПАСИБО! — Ха-ха… Передам. — Пожа-а-алуйста, — Собакин с придыханием протягивал и улыбался во все свои призрачные зубки. Он определённо был на седьмом небе от счастья от того, что его заслуги оказались оценены по достоинству. Ульяна ещё раз прочитала написанное. — Ты прямо понял мою идею! — С-спасибо, — он пролепетал, неловко улыбаясь. — Не знал, что так умею. Сашенька дружелюбно толкнул Тяночкина в плечо: — Просто не веришь в себя, Тош. Всё ты умеешь. Перед тем, как Ульяна успела наброситься на Антона с новыми объятиями, что при Роне не стоило делать ни в коем случае, последняя мягко приобняла ту за плечо и предложила: — Ну, Уль, пойдём гулять? И обсудим репетицию, раз песня есть? — ДА! Да, пошли! Спасибо, Антон! — Пожалуйста. Пока. Девочки оставили парней наедине в безлюдном школьном коридоре. Те вернулись поближе к двери в класс русского и принялись ждать в хорошем расположении духа. Сладкие минуты покоя. Тихо и безмятежно. Окна затянуты полупрозрачным белым тюлем. Они плотно закрыты, поэтому шторы неподвижны, а коридор сохраняет хоть какое-то тепло, как свежую память о множестве недавно орущих, бегущих, смеющихся здесь детей. А за ним, за этим белым тюлем — виднеется кусочек стадиона, по которому уже бродят шайки отдыхающих после уроков школьников. За дверью льётся беседа Саши с Тамарой Витальевной, но Антон даже не пытается вслушиваться: не хочет подслушивать, да и желания нет никакого. Таким образом, жизнь кипела перед Тяночкиным — за окном, и сзади Тяночкина — за дверью класса, а он сам как бы застрял в этом недвижном коридоре также, как отчаявшаяся душа находит временное пристанище в чистилище. Но Антон не был один. Ещё одна томящаяся душа, беловолосая, составляла ему компанию, подобно проводнику между мирами. Её невесомая ладонь легла на его руку тончайшим тюлем. — Тошенька… — Чего? — Антон спросил, сжимая в своей руке другую, призрачную руку, и тут же почувствовал, что его будничный тон неуместен в этой чарующей обстановке, которую для них создал сказочно пустой школьный коридор. Сашенька явно прибывал в приподнятом настроении и своей таинственной нежностью с лихвой возмещал романтику, до которой не дотягивал скромный Тяночкин. Не спешащий отвечать и не отпускающий руки мальчика, он навис над ним. Тяночкин вытянулся в струнку и прижался к стенке сзади себя. Был уверен, что ощущает её и рюкзак за своей спиной с той же ясностью, что и руку в своей руке, что и хриплый Сашин голос в ушах: — А я тебе сегодня не мешал, как ты и просил. Заметил? Он игриво улыбался и красиво просвечивал на свету. Белёсые локоны как будто развивал лёгкий ветер, такой же неземной и неощутимый, как и сам Сашенька. Антон улыбнулся в ответ, поправил Сашу: — …Да, почти не мешал, — потом он смягчился и добавил куда теплее: — Спасибо. Нависший над ним Саша взволновано спросил: — Теперь ты меня любишь? Тяночкин пару раз непонимающе моргнул. Прошептал: — Я тебя и так любил, Сань. Вопрос удовлетворил кипящее в Саше любопытство, и он вздохнул с облегчением. Уронил плечи, вгляделся в лицо шатена, пока гладил его руку, и страдальчески прошептал, наклоняясь ближе: — Я скучал. — Мы весь день были вместе, — Антон осторожно напомнил. — Но я же весь день тебе не мешал, — пожаловался Сашка. — …Почти не мешал, — Тошик пробормотал, с трудом отрывая взгляд от такого пленительного Саши и оглядывая коридор, к счастью, пока что пустой. Саша измождённо склонил голову и зашептал крайне жалобно, даже подвывая, в приоткрытые губы Антошки: — Я весь день тебе «почти не мешал». Это так утомительно, Тошенька… Серо-зелёные глаза прикованы к губам Антона, белая рука робко касается его шеи. Стальные колечки в Саше, да и весь он — невыносимо близки. Парни легко могут дышать одним воздухом. Могут, но Антон временно забывает, как дышать. Между ними почти не остаётся расстояния, однако Саша корчит свою нелепую, театральную физиономию любовных терзаний и не спешит действовать дальше. Весь такой томный, прозрачный и несчастный, он лишь пожирает Тошу взглядом и судорожно дышит ему в губы. Тяночкин не в силах терпеть это напряжение, его тело начинает подрагивать, голова — кружиться, стена очень кстати помогает не упасть. Он честно не понимает: что делает Саша? Издевается? Играет с ним, и поэтому медлит? Или согласие Антона на подобное действительно перестало быть для него такой безусловной, очевидной, само собой разумеющейся вещью? Антон теперь тоже чувствует самые настоящие любовные терзания, которые, в шутку или нет, артистично изображает Сашуля. А беседа телесного Саши с учительницей не может длиться вечно. Наконец, ему надоедает задыхаться и дрожать. Он шипит с нетерпением: — Балда, целуй меня уже. Собакин мгновенно бросается вперёд, и нежный тюль, туман, призрачная пелена ложатся на губы Тяночкина, прижимаются к ним, впиваются — в общем, Сашенька его целует. Антошка жмурится, подставляет ему свои приоткрытые, высушенные холодным ветром губы, иногда боязливо поглядывает в сторону лестницы сквозь светловолосый дым, снова закрывает глаза и очень любит Сашу. Собакин отстранился и хрипло рассмеялся. — Ахах, ты такой бэд бой, Тош, целуешься прям в школе! Густо краснеющий Антон тоже глухо рассмеялся, донельзя счастливый, и горячо прошептал: — Саша, блин, не ржи надо мной! — Не, ну а чё? Реально прикольно. — Да, очень. Ребята широко улыбались, крепко держались за руки и просто радовались друг дружке. Антон, конечно, не заметил, как бесконечно далёкие голоса Тамары и Саши затихли, и вернулся из сладкой полудрёмы, только когда дверь рядом распахнулась, а осиплый Сашин голос как-то неестественно и скомкано прозвучал у него над ухом: — Н-ну! Т-Тош, мг, п-пошли домой?! — О, Саш! — он, всё ещё взволнованный и румяный, вздрогнул, робко выпустил из рук призрачные пальцы Сашеньки и повернулся к другу. — Как всё пр-… прошло? Сашуля-приведение испугался и отпрянул: — Ёбана в рот, ЧТО С НИМ ТАМАРА СДЕЛАЛА?! Живой Саша был весь в слезах. Его худенькие плечи трясло. Мокрые глаза, и без того красные, покраснели ещё сильнее и опухли. По щекам текли две дорожки. Обкусанные губы кривились в искорёженном подобии улыбки. Он громко всхлипнул и прохрипел: — Нгх… Нор… н-нормально! Всё хорошо! На Антошку тут же нахлынула волна паники: — Тогда почему ты плачешь?! — …Ёжика… жалко, — Саша осипло выдавил из себя. Шатен почувствовал слабость и схватился за стену, чтоб удержаться на ногах. — Какого ёжика? — он подумал, что ему послышалось, либо же он окончательно сошёл с ума, и переспросил упавшим голосом. В его туманной голове в принципе с трудом укладывался тот факт, что Саша плачет. Он впервые видел плачущего Сашу. Впервые. Плачущий Саша тем временем дважды резко втянул воздух и, захлёбываясь в слезах, энергично начал объяснять: — Я просто вспомнил… к-как н-недавно… видел… ёжика… н-на улице… — парень глубоко вдохнул и прохрипел: — раздавленного! — на этом слове его голос сорвался, он прижал ладонь ко рту и сдавленно зарыдал. — М-машиной!.. Так жалко! — Сашенька… Сашенька, не плачь, — Антон растерянно прошептал и протянул руку к другу, чтобы осторожно коснуться его дрожащего плеча. Вид рыдающего Собакина одновременно завораживал и ужасно пугал. Он мягко сжал его плечо и добавил: — Тот ёжик… Призрачный Саша траурно опустил голову и заключил: — Ёжик в лучшем мире, Саш. Антон кивнул: — Да, он теперь… — но прежде чем он закончил, ситуация стала ещё более головокружительной. Дверь кабинета опять открылась — на её пороге Тамара Витальевна. На плече у неё висела сумка, в руке она сжимала скомканный носовой платок, а в её глазах — как и у Сашули — стояли слёзы. Видимо, белобрысый рассказал и ей историю о ёжике — так подумал Антон в первое мгновение. Не обратив никакого внимания на шатена, она сразу подскочила к Собакину и крепко обняла. Его зарёванное лицо и удивлённый всхлип потонули в её длинных светло-брюнетистых волосах. — С-Сашенька, всё будет хорошо! — она страстно пообещала, прижимая дрожащего парня к себе. — Я всё объясню завучам, и мы придумаем, как решить вопрос без справки. Не переживай! — Спасибо-о-о, Т-Тамара Витальевна-а! — Сашенька провыл учительнице в рубашку. — Я не… — она хотела поправить его, но потом передумала, и печально улыбнулась, поглаживая Сашу по спине: — А знаешь, неважно. Береги себя и тётю, хорошо? Передавай ей привет от меня, и пусть скорее поправляется. Собакин в последний раз всхлипнул и, светясь от счастья сквозь слёзы, активно закивал: — Х-хорошо! Спасибо вам! Когда же ничего не понимающий Антошка привлёк внимание учительницы своим присутствием, она отпустила Сашу и обратилась уже к нему. Её глаза при этом быстро высохли, голос стал более серьёзным, а рука опустилась Тяночкину на плечо: — Антон, Саша же — твой друг? — Всё отрицай, — прошипел призрачный Собакин. А Антон растерялся окончательно. Он бросил испуганный взгляд на живого Сашу. Тот ободряюще улыбнулся, показал большие пальцы вверх и закивал. — …Ну да, друг, — он ответил с опаской. — Тогда, пожалуйста, помогай Саше и тёте Ирине, хорошо? — Помогать тёте Ирине? В смысле чебурашки носить? — мысли Тяночкина озвучивало приведение. Вытирающий слёзы Саша сразу включился, тоже положил Тошику руку на плечо, уже другое, и радостно заговорил: — О, Тошенька нам очень помогает, не знаю, что бы мы без него делали. Тётя от него в восторге! Да, Тош? — Ну… — Антон нервно улыбнулся. Перед глазами возник пугающий образ разящей перегаром Ирины с сигаретой во рту, которая смотрит на него своими выцветшими глазами сверху вниз и мерзко басит: «Ебать ты попуск!». Прозрачный Саша засмеялся: — Да-а, она его точно обожает! — Тошка просто у нас очень скромный, — Собакин заверил учительницу и потрепал Антошку по голове. — Да Саш, блин, только голову помыл… Тамара Витальевна торжественно улыбнулась и подвела итог: — Хорошо, Тошенька, ты молодец. Вы оба большие молодцы. — Я тоже, — добавил Сашенька. Смущённый Тошик пробормотал «спасибо», всё ещё не имея понятия, за что они с Сашей большие молодцы, чем он так нравится Ирине и при чём тут, в конце концов, погибший ёжик. — Что ж, пойду в учительскую. До завтра, мальчики. Берегите себя. — Вы тоже! До завтра! — прощебетал Сашенька. — …До свидания, — кивнул Антон, провожая спешащую по коридору Тамару, украдкой вытирающую глаза платком. Когда она скрылась из виду, он повернулся к Собакиным. Вначале ему показалось, что телесный опять собирается разрыдаться. Тот снова прикрывал рот рукой, подрагивал, жмурился и, очевидно, сдерживался. Но потом, когда шаги учительницы стали достаточно далеки, живой Сашенька оторвал руку от лица, звонко рассмеялся и, смахивая с белых ресниц слезинки, радостно подытожил: — Фух, пронесло! У Тяночкина всё ещё было много вопросов. — А что ты ей сказал? — Сказал, почему меня не было и почему я не могу принести справку. Экспромтом. Невероятная история, Тош, хоть блокбастер снимай. Тяночкин попытался улыбнуться: — Та же, что ты моим родителям рассказывал? — Не, новая. Антон продолжил смотреть на него вопросительно и крайне недовольно, давая понять, что этого краткого объяснения ему недостаточно. — Не смотри на меня так. Я эту хуйню во второй раз не повторю. Это надо было слышать в моменте, — Саша осторожно ушёл от вопроса, мило улыбаясь, обошёл Тяночкина и поплёлся по коридору. Недовольному Антошке и приведению оставалось только последовать за ним. — А при чём тут раздавленный ёж? Саша улыбнулся: — Чтоб пустить слезу для убедительности. Я его как вспоминаю, сразу так тошно становится, к горлу подступает ком, и… — он, кажется, опять вспомнил ежа, его голос дрогнул, и он добавил уже тише, шмыгнув носом: — Кхем, есть салфетка? — Да, сейчас, — ребята остановились у подоконника, на который Антон опустил рюкзак, а шмыгающий носом Саша — свой зад. — Держи. Санёк благодарно принял салфетку и принялся обильно в неё сморкаться. Потом Антон дал ему ещё пару салфеток. — А что насчёт тёти? — А. Ну-у, я придумал, что у неё был инфаркт или типа того. — Ужас. — Та да. Я типа был с ней в больнице, но не лечился, значит и справку мне не дадут. Такие вот дела, — Саша поднялся с подоконника, шмыгнул носом напоследок и уже хотел выкинуть сопливые салфетки в стоящую под окном мусорку, когда его взгляд зацепился за что-то в ней, а лицо посветлело: — О! — он присел на корточки, поморщившись от боли в коленях, положил салфетки на пол и запустил руку в мусорное ведро. — Блять, дурик, ты чё делаешь?! — Антон зашипел на друга и боязливо оглянулся, как будто тот занимался чем-то противоправным. По крайней мере, если бы их за таким застала техничка, ей это точно не понравилось бы. — Так а что? Всё равно выкинут. Вот, то, что мне было нужно! — Саша выкопал из-под фантиков и другой дребедени чёрный флакончик лака. — О, реально повезло, — полупрозрачный Саша тоже заинтересовался и присел, разглядывая находку. Кажется, Тошик был единственным, кто считал капание в мусорках чем-то странным. Антон и сам поразился Сашиной везучести, но потом снова заворчал: — Он тоже засох, наверное, раз выкинули! — Не факт! — Саша с энтузиазмом открыл баночку и тут же поник: — Эх, блин, это прозрачный, — он зачем-то понюхал кисточку: — Ой, фу-у, воняет ещё хуже, чем мой, — и протянул её Тошику: — Хочешь понюхать? Тяночкин грубо отвергнул предложение: — Нет, харе по мусоркам копаться! Если он тебе так нужен, чего ты не пойдёшь и не купишь себе новый?! Собакин равнодушно бросил: — Да я все деньги Милене отдал. «За наркотики», — мысленно добавил Антон, и ему стало не по себе. Второй Собакин перехватил его встревоженный взгляд и печально улыбнулся: — Ты ещё удивляешься, Тошенька? Саша не спешил закручивать лак, задумчиво крутил его в руках и время от времени нюхал. Антону это быстро надоело, и он предложил: — …Давай я у мамы спрошу, может, у неё есть чёрный лак. У неё, кажется, много разных. Сероглазый мгновенно потерял интерес к вонючему флакончику и устремил на Тяночкина взгляд, полный блаженства: — И я буду красить ногти лаком твоей мамочки? Это ж моя влажная мечта, ах… — Я тебя угандошу когда-нибудь. Наконец, непонятный лак полетел обратно в мусорку — Саша даже не удосужился хорошенько закрутить его, так что он, судя по всему, будет вонять на весь коридор. Троица поспешила скрыться с места преступления. Осталось только забрать куртки из гардероба, дойти до дома без происшествий и надеяться, что у тёти Ани найдётся для Саши немного лишнего лака. Сложностей возникнуть не должно. Не должно же, верно? Так думал Антошка, когда выходил из школы. Но скоро он обнаружил, что рядом идёт только один Саша — прозрачный. — А где второй? Призрачный Собакин ветрено улыбнулся и пожал плечами. Антон обернулся к школьному крыльцу. Из дверного проёма выглядывала белая макушка, пара безумных глаз и кусочек пушистого капюшона. Он вздохнул и вернулся к нему. — Что случилось? — Тошенька, кхм, там, ну-у, никого нет? Подозрительного? Точно, Саша же одержим преследованиями. Так что пройтись до дома спокойно вряд ли получится. Антон поджал губы и напряжённо осмотрелся. Ему и самому стало страшновато. Впрочем, опасения Тяночкина не оправдались. Он внимательно всмотрелся в каждый угол, но вокруг не было совсем никого подозрительного. — Ну, какая-то бабушка идёт… — он сообщил. — Подозрительная? — уточнил Собакин. — …Бабушка? — Да. — Саша, пошли уже. Тот улыбнулся: — Может, подождём конца восьмого урока? Чтоб, ха-ха, смешаться с толпой? Кхем-кхем, кхе… Глаз раздражённого Тяночкина угрожающе дёрнулся. — …Я не буду стоять тут сорок минут. Саша накинул капюшон, ещё раз усмехнулся и, вроде как, собирался выйти, но снова замешкался и принялся высматривать подозрительных бабушек, так и не переступив порог. Призрачный Сашка решил не церемониться: — Тош, вытягивай его уже. Недолго думая, Антошка взял Сашу за капюшон, вытащил из-за порога и потащил вниз по лестнице. — А-а! Кхе, да это шутка была, я иду, ха-ха, пусти, я иду! Он отпустил Собакина, и тот действительно пошёл, натягивая пушистый капюшон на лицо. — Э-эй!!! — парней окликнули, и они оба испуганно дёрнулись. Только призрачный Саша сохранял спокойствие. Бояться, однако, было нечего — разве что пары сломанных рёбер — из-за угла школы к ним спешила Ульяна. На плечах у неё висела большая, с виду мужская кожаная куртка. В одной руке девушка несла бумажный стаканчик с горячим напитком, предположительно, кофейным, другой рукой — тянула Ронечку за рукав зелёного, длинного пальто. И рыжая, кстати, не без труда поспевающая за подругой, тоже обзавелась стаканчиком. — Привет, вы что-то хотели? — Антон вежливо начал дружелюбным тоном, когда девушки подбежали достаточно близко, но остался без ответа. Ульяна быстро передала свой стаканчик подруге и без предупреждения накинулась на Собакина, радостно визжа. Тяночкин испугался, что Саше всё-таки сломают ребро, а то и парочку, либо они просто оба повалятся на землю. Но Саша сумел не растеряться, он смело принял на себя удар: распахнул руки навстречу девушке, крепко прижал её к себе, когда она повисла у него на шее, смеясь вместе с ней, ловко прокрутился вокруг своей оси на все триста шестьдесят градусов и опустил её на землю, довольный. Застывшие Роня с Антоном наблюдали за ними с открытыми ртами и ошарашенно переглянулись. По одному взгляду на Собакина было понятно, что он, мягко говоря, не силач, тут ему скорее помогло природное проворство, но трюк в любом случае вышел впечатляющий. Ульяна посмотрела на Сашу глазами, полными блеска, и радостно выдала: — Спасибо за песню, Саша!!! И тут Антошке стало не по себе. В этот раз он переглянулся с мерцающим Сашенькой. Тот лишь усмехнулся: — Ну вот, она перепутала Саш, хе-хе… Тяночкин нервно сглотнул, готовясь к множеству неудобных вопросов. — Всегда пожалуйста!!! — живой Собакин ответил также радостно и рассмеялся. — Ну, всё! — Уля отпустила Сашины плечи и обернулась к Веронике: — Собакина отблагодарили, теперь можно идти репетировать вдвоём! — Ага, хорошо… — Роня кивнула, похоже, автоматически, а потом широко распахнула серо-голубые глаза и уточнила, краснея: — Стой, ты сказала, вдвоём? — Ага! Ну, пошли скорее! — Ульяна схватила её, в этот раз, за подол пальто, и ринулась в сторону студии. Антошка и Саши молча проводили их взглядами, пока девушки бежали, и слушали их отдаляющиеся голоса: — А-а, Улечка, кофе не хочешь допить?! — Хах, в студии допьем!!! — Ха-ха… — живой Собакин тоже усмехнулся, поправил капюшон, из которого повыбивались его лохматые волосы, и, осматриваясь, спросил Антошку: — ты понял, о чём она? Чё за песня? — Нет, совсем не понял, понятия не имею, — соврал Антошка. Получилось так неубедительно, что прозрачный Сашенька хлопнул ладонью по лбу и коротко рассмеялся, качая головой. Живому Саше, к счастью, было не до неловкой лжи друга и не до его краснеющих ушей. Он в десятый раз огляделся, бросил: — Ну, пошли и мы тогда? — и, не дожидаясь ответа, двинулся к Тошиному дому. — Ага! — Антон поспешил за ним, и приведение тоже не отставало. На протяжении всего пути Собакин резко оглядывался, осматривался по сторонам, но мех капюшона сужал его кругозор, как шоры у лошади, и от этого Саша ещё усерднее вертел головой, что выглядело, честно говоря, немного смешно и не совсем здорóво. Как напуганный кот, впервые выпущенный в новой квартире, Собакин жался к домам и спешил забиться в свой безопасный уголок — в квартиру Тяночкиных — на полусогнутых. Антона поведение Саши слегка напрягало не только потому, что беловолосый стал меньше шутить и вообще болтать с ним, да и выглядел придурковато, а ещё и по той причине, что паника имела свойство передаваться окружающим. Поэтому он и сам боязливо косился на углы и подворотни, шугался каждой тени, с удовольствием обходил с Сашей подозрительных (то есть любых) прохожих и не мог дождаться, когда они уже доберутся до дома, где будет и мама, и закрытая на задвижку дверь, и ещё одна железная на кодовом замке, то есть можно будет выдохнуть и расслабиться, забыв о Сашиной паранойи. Единственным, кто сохранял спокойствие, оставался Сашуля-призрак. Он вальяжно шагал по улице, здоровался с попадающимся им людьми, как будто на зло ребятам, которые от них шарахались, и снисходительно смотрел на Антошу с Сашей даже с жалостью, как на дурачков. Антошка выдохнул, когда за углом показался родной подъезд. Вот-вот доберутся. Но Сашка не разделял Тошиных надежд. Он лишь кинул на железные двери Тошиного подъезда тот оголтелый взгляд, которым смерял всё вокруг, и, даже не сбавляя шаг, пошёл дальше. Озадаченный Тяночкин вместе с приведением остановился напротив своего крыльца и окликнул Сашу, который неумолимо отдалялся: — Эй… Эй, Саша, ты подъезд прошёл! — Тш, идём скорее, — Собакин поспешно повернулся и шикнул на него из-за капюшона. Тогда до Антона дошло, что Саша собрался делать. — Ты опять собрался делать круг?! — Чтоб не было хвоста! В понимании Антона оборачиваться каждую минуту, осматривать каждый угол и шугаться всего, что движется, было более, более, намного более, чем достаточно, чтобы убедиться, что хвоста нет. Он в принципе начинал задумываться, существовали ли преследователи, или просто привиделись Собакину когда-то — настолько ненормальным казалось поведение беловолосого. Антон обменялся с дымчатым Сашулей взглядами, и тот улыбнулся: — Мы ещё долго домой не попадём, Тош, крепись. — Не хочу я крепиться!.. Аргх, — Тяночкин прошептал, помедлил ещё секунду, а потом нагнал живого Собакина и схватил его за шкирку. — Всё, идём домой! Пока Собакин пищал и барахтался, Антон затянул его в подъезд. Наконец-то они добрались. Не поскользнувшись, не пройдя десять кругов вокруг дома Тяночкиных и не попавшись в руки псевдопреследователей — блестящий успех! Осталось перевести дух и попросить у мамы лак. На перевести дух Тяночкину нужно было хотя бы пару минут, ну а Саше — не было нужно ничего. Как только он юркнул в их уютную квартирку, то тут же скинул капюшон, потряс головой, как мокрая собака, и превратился в обыкновенного, беззаботного Сашу. С фирменной улыбочкой и хитрыми, полуприкрытыми глазами. Как будто ничего и не было. — Чёрный лак? — полулежащая на диване Тяночкина переспросила, с недоверием поглядывая на троицу ребят поверх очков для чтения. На журнальном столике кружка чая, в руке телефон с открытой книгой — тётя Аня весьма культурно проводила время после работы. — Да! У вас не завалялся случайно? — стоя за плечом Антона, Собакин изобразил улыбку, одну из самых пленительных, и сложил руки за спиной. Наверное, не хотел, чтобы такая шикарная женщина заметила его ободранный маникюр. Антон смущённо кивнул. — Хм-м, дайте подумать… — она была капельку сбита с толку, окинула взглядом тёмный шкаф с полками и указала на один из ящиков: — Гляньте-ка там, над телевизором. Саша вежливо оставил за Антоном его законное право копаться в маминых вещах. Скоро тот отыскал прозрачную коробку без крышки, что-то вроде судочка, наполненную флакончиками с лаками разной степени просроченности. Парни поблагодарили маму Антона и утащили этот клад в Тошину комнату, чтобы там досконально изучить. Полный воодушевления Сашка запрыгнул на кровать, поставил многообещающую коробку перед собой, вынул из-под пятой точки плюшевого Спрингтрапа и протянул: — Та-а-ак, что тут у нас… — Кс-кс-кс, Греча. Греча, иди в коридор, давай… — Антон тем временем погладил Гречку и стал бережно выталкивать её за дверь ради её же блага, приговаривая: — Щас тут будет вонять… Перебирающий лаки Собакин понял это по-своему: — Антош, что значит «будет вонять»? Собрался напукать? — Я о тебе вообще-то с твоими лаками! — Тяночкин захлопнул дверь за Гречкой и раздражённо добавил: — Вонючка. — Э-э, я мылся вообще-то! — Когда? — В пятницу у тебя. Забыл уже? — М-да… — мальчик присел на кровать напротив Собакина. Прозрачный Саша тоже был тут, сидел у стены, подобрав под себя ноги, и с любопытством рассматривал баночки, которые доставал и разглядывал Саша. — Нашёл что-нибудь? — Да. Как тебе, красивый? — Собакин продемонстрировал Антону баночку со сверкающим красным лаком. — Ну… Красивый, вроде? У Саши-призрака точно что-то щёлкнуло в голове, он встрепенулся и обратился к Тоше: — Давай тебе такой накрасим?! Антон надеялся, что пары напряжённых взглядов было достаточно, чтобы Сашуля такое больше не предлагал, и перевёл тему: — …Но ты же чёрный хотел? — Это да… Хотя тебе бы пошло, — Собакин вздохнул и опустил голову, дальше перебирая лаки. «У них реально один мозг на двоих…». — О-о, вот и он, мой сладенький! — тусклые серо-зелёные глаза засияли, когда Саша нашёл черный бутылёк. — Он не сладкий, не ешь его, — вздохнул Антон. — Ты откуда знаешь, сам-то пробовал? А ну-ка, — Собакин не без труда раскрутил баночку, и оба Саши понюхали её. Живой при этом закашлялся. — Блин, Саш, нахер ты их нюхаешь? — Антон обратился к обоим и про себя подметил, что они могли бы неплохо ладить. Оба хотят накрасить Тоше ногти красным с блёсточками, оба нюхают лаки и так далее. — Кхе-кхе, на всякий случай, кхе, — Санёк пожал плечами как ни в чём не бывало, достал кисточку из флакона и разочарованно протянул: — Ой бля-я… Антошка подался вперёд в попытке понять, в чём дело: — Что такое? — Не вставляет? — сочувственно предположило приведение. Саша демонстративно занёс кисточку с каплей лака над белой простыней, чем вызвал новую волну негодования у Тяночкина: — Не капни на кровать! — Оно не капает, — Саша печально потряс головой, а потом и кисточкой. С каждым движением его руки сердце Тяночкина пропускало удар, ведь казалось, что крупная капля на конце кисточки вот-вот упадёт. Но она оставалась на прежнем месте. — Тоже засох. — Жаль, — Антон вздохнул. Не хотелось видеть, как Саша продолжит рыться в мусорках. — «Может, купить ему новый лак?» На мгновение Собакин задумался, но потом хитро ухмыльнулся. Стал выбирать новые баночки, таинственно приговаривая: — Ничего, Тошенька, сейчас намешаем… — О, давайте смешаем все вместе, и посмотрим, какой цвет получится? — предложил Сашенька. «Он челленджов на Ютубе пересмотрел, походу», — подумал Антон. — Так, Тошенька, ты ассистент. — Ассистент? — Да. Ассистент, держи это. Пробкой вниз, — Саша деловито протянул ему кисточку от чёрного лака. — Э… Хорошо. А что ты будешь делать? Саша поставил открытую баночку к себе на ляжку, взял другую, уже с прозрачным лаком. — Смешивать химикаты. Это, кстати, тоже подержи, — он протянул другу ворую кисточку, уже с прозрачным лаком. Тогда Антон испугался не-понарошку. — Может, не надо?! Это же мамины! — Мне твоя мамочка потом спасибо скажет. На, подержи, пожалуйста. — Да ладно, Тош, это всего лишь лак. Не парься! — улыбчивое приведение как будто переметнулось на сторону Саши. «Вам просто скучно, а отчитывать потом меня будут!» — думал Антон. В любом случае, он решил прислушаться к зову сердца и всё-таки довериться Сашам. Поджал губы, но принял врученную ему кисточку. — Так, теперь главное — не разлить всё. — Только попробуй! Саша искусно поднёс одну баночку к другой, точно пробирки. Резко перевернул одну из них. Антон затаил дыхание. Через узкое горлышко в чёрный лак полился прозрачный. Когда перетекло его, по мнению учёного Саши, достаточно — он перевернул прозрачный лак в привычное положение, приказал ассистенту закрыть этот флакончик, забрал у него кисточку для чёрного, закрутил его крепко-накрепко и стал очень яростно взбалтывать. Это уже не выглядело так научно, но было, наверное, действенно. — И что теперь? — пробормотал Тяночкин, пока крутил в руках на четверть опустевшую баночку. — Сейчас… — Саша пыхтел, тряся баночкой с каким-то нечеловеческим усердием. — Сейчас ты увидишь чудо, Тошенька. — Я уже боюсь, — робко заметил Антон. — Я тоже, — радостно добавило приведение. Саша наконец-то открыл флакон и — едва ли это можно назвать чудом, но всё же — капля лака уже не застывала на кисточке мёртвым грузом, а свободно стекала по ней обратно во флакон. — Во, как новенький. — И правда, — Антон с облегчением улыбнулся. Кажется, Санёк ничего не испортил. — Ладно, Тош, а ты какой цвет хочешь? — Я? — Ну да, выбирай любой, — Саша развёл руками, показывая Антону всё разнообразие разноцветных лаков. — Если попадётся засохший, разбавим. — Ну… — Антон не совсем понял, зачем ему что-то выбирать, если всё и так понятно, и осторожно ответил: — Можешь красить себе чёрный, как ты и хотел. Телесный Саша коротко рассмеялся, и прозрачный тоже не упустил возможности прыснуть смехом. Они очень красивые, когда смеются. Один из них закашлялся: — Кхе-кхе, кхем… Выбирай себе, глупенький! — Да я не собирался. Я вообще не красил ногти никогда… — Один раз не пидорас, Тошенька. — Ну не знаю, — что-то по типу здравого рассудка подсказывало Антону такими извращениями не заниматься, а взгляд робко метался между красным и чёрным. — Точно не хочешь попробовать? Смотри, кхем, какой красивый есть, — Саша поправил рукав кофты и тыкнул ему в нос ещё одним блестящим лаком, на этот раз, серебряным. — Или нюдик, если ты хочешь более классический вариант, — тогда Санёк достал бледно-розовый флакончик. — А хочешь, я тебе френч нарисую? Только я не умею, поэтому херня получится, — последнее он проговорил так тепло и с такой доброй улыбкой, что Антон чуть не согласился. — …Нет, спасибо, — мальчик попробовал отшутиться: — Меня если техничка увидит с маникюром, спустит шкуру. А если Тамара, то родителей в школу вызовут. Саша уже опустил голову, сгорбился и начал подкрашивать свои ноготки. Выглянул из-под спадающей на лицо чёлки и мило заметил: — Ну с меня же шкуру не спускают и родителей в школу не вызывают. — Было бы странно, если бы вызывали, — Антон ответил по инерции, не особо думая о своих словах, пока смотрел, какими изящными движениями Собакин водил кисточкой по ногтям и крутил пальцами под ней. Повисла пауза. Прозрачный Сашенька быстро шепнул Тяночкину: — Про родителей немножко лишнее было. «Ой». Живой Собакин не позволил этой заминке продолжится дольше нескольких мгновений, оторвался от процесса и с радостью выдал новую идею: — О, а давай тебе ногти на ногах покрасим? Тогда никто не увидит. Тяночкин был настроен скептически. Саша вернулся к своим ногтям и продолжил: — Вот представь ситуацию: ты приходишь домой к Алине, всё идёт хорошо, а у тебя носок с дыркой на пальце — и всё, облом. — Подожди, в каком смысле «облом»? Мы с ней не-… Телесный Саша продолжил: — Ну а если ногти под цвет носка — то будет незаметно! Антон всё ещё не был впечатлён. — А ещё, если делать под чёрные носки, то у нас будет парный педикюр. Тяночкин устало улыбнулся: — Ну ладно, уговорил. — Раздевайся тогда. — …В смысле носки снимать? — Да, а я как сказал? Стягивая носки, Тошка невольно вспоминал старые шутки Собакина про пятки и пробормотал: — Блять, Саш, я просто надеюсь, что про футфетиши ты шутил всегда… Сашка загадочно прикрыл глаза: — Надейся, милый. Антон забрался с ногами на кровать, притянул коленки к себе, принялся смирно ждать, пока Саша закончит собственные бьюти процедуры и возьмётся за него. В процессе Саши пару раз пошутили про вонючие носки, а Тяночкин пригрозил, что в следующий раз кинет эти самые носки живому Саше на свежий маникюр, и Собакины успокоились. Потом Гречка заскреблась в комнату. Соскучилась по Саше, наверное. — Не пускай её лучше, — неожиданно разумно посоветовал Саша, докрашивая мизинчик. Антон понимающе кивнул: — Чтобы она не дышала вонючим лаком? — Чтобы не испортила нам ногти. Если она ляжет тебе на свежий лак, то у тебя будет пушистый педикюр, понимаешь? — Понятно. — Хотя звучит неплохо, да? Пушистый педикюр. Давай такой и сделаем? — …Саш, давай пока обычный. Собакин пожал плечами: — Значит, в следующий раз. Ну всё, давай свои ножки, — он закончил красить, а точнее, подкрашивать свои ногти; осторожно отставил коробочку с остальными лаками в сторону — поставил прямо в прозрачного Сашеньку, из-за чего тот выругался, и уточнил: — Делаем тоже чёрный, да? Кхем. Под чёрные носки. — Ну да. Чтоб парный был, — Антон подсел ближе к Александру, предлагая ему свои босые ноги. Вначале Саша, кажется, почесал запястье костяшками пальцев — выглядело немного странно, но не Антону судить — в который раз поправил рукав и потом бережно обхватил одну из лодыжек Тяночкина, слегка замёрзшую без носков, и подтянул её ближе к себе. Эта необъяснимая бережность вначале ввела Антона в недоумение. Потом до него дошло, что Саша пока что всё делал особенно бережно, чтобы не смазать свой лак. В любом случае, пока белобрысый сосредоточенно красил ногти Тяночкина, его тонкие пальцы ещё какое-то время покоились на Тошиной лодыжке, а на лице всё время играла ехидная, довольная ухмылка. И Антону ни с того ни с сего стало совсем неловко. Мерцающий Саша наблюдал за ним с улыбкой, но не такой похотливой, как у живого Сашки, и вскоре рассмеялся: — Тош, ты без носков сидишь, а стесняешься, как будто голый, ахах, ну ты-… «Помолчи, молю, просто помолчи», — он подумал и сжал руками и без того помятую простынь, прогоняя из головы все шутки про пятки. Занятый делом Собакин не обращал внимание ни на их обмен любезностями, ни на смущение Тяночкина, он был слишком поглощён процессом. Пробормотал, намекая на то, что под его потёртыми носками с котиками тоже скрывается чёрный педикюр: — Капец мы лпшки будем, Тош… — закончив пару ногтей, он выпрямил спину, чтобы с любовью издалека полюбоваться на свою работу, и восхищенно покачал головой: — Ой, тебе очень идёт, ты прям… прям тысяча минус семь. — Кто? — Ну дединсайдик такой, — Собакин снова согнулся над Тошиной ногой и продолжил. Насколько Тяночкин понимал, комплиментом это было сомнительным, поэтому в ответ усмехнулся: — Хах… Я уже жалею. Саша безразлично пожал плечами без капли обиды: — Ну сотрёшь потом, не парься. Тогда Антошке, по правде говоря, стало обидно за Сашину работу. Он сидит, горбится, прелестно улыбается, все силы вкладывает, чтобы вышло ровно, и ведь получается же… — Делать мне нечего? Похожу дединсайдом уже. Сашина улыбка потеплела. Стала почти такой же тёплой, как и его пальцы, время от времени крутящие так и сяк пальцы Антошки. Сидеть долго без носков, всё-таки, было холодновато. Когда Саша закончил, Антону предложилось оценить результат. Несмотря на неприязнь к мастеру, даже прозрачный Сашенька сказал, что это десять мятых капуст из десяти, и Антон согласился. Было, мягко говоря, необычно, но интересно, что ли? Саша тоже стянул носки, поскорее подкрасил и свой педикюр и заставил Антона делать парные фотки ступней. — Поставь ещё вторую вот сюда… — Вот так? — Да, — камера щёлкнула, — супер, — Собакин принялся что-то печатать. Антон попытался выгнуть шею и увидеть, кому он там отправляет это всё, но безрезультатно. Тогда Сашуля-призрак сделал это за него. Безропотно подполз к Саше, заглянул через плечо в телефон и протянул: — О-ой, он в беседу класса отправил. — Т-ты кому там отправляешь?! — не выдержал Антон. — Ахах, ты чего? Не ссы, просто Алине! — Саша выставил перед собой руки в примирительном жесте, в одной из которых был телефон. В нём Тяночкин воочию увидел переписку с Чайкиной и сразу успокоился: — А… Ладно. Но потом Сашино лицо стало неожиданно серьёзным, взгляд — осмысленным, он опустил телефон и спросил: — Если Алине нельзя, то я сейчас удалю, она ещё не прочитала. Удалить? — Да нет, я- Спустя мгновение к Саше вернулась прежняя весёлость и игривая ухмылка: — Уже прочитала, упс! Прочитала. Всё, Тош, ты в пролёте, — Саша прикрыл глаза и удовлетворённо развалился на кровати. Антошка устало улыбнулся, а Саша стал записывать Алине голосовое с умным видом: — Да не, Алин, я Антону сразу сказал: один раз — не пидорас… Единственное, что Антону не нравилось в Сашиных маникюрах-педикюрах — это то, как долго они сохнут. Саша приказал не надевать тапки, пока лак не высохнет, а о носках вообще не думать. Негодующему Тяночкину оставалось греть ноги в ворсе ковра и ждать. А Сашу, казалось, тоже что-то беспокоило. Пока они листали мемы и искали, каким видосом или игрой скрасить ожидание, Собакин ёрзал, будто не мог найти удобное положение, теребил рукава, тянул их так и сяк, чесал себя под ними и нервно кашлял. Не поймите неправильно: Саша оставался Сашей, поэтому всё это он делал неприметно, ещё и отвлекал Антошку разговорами, привычно улыбался и, одним словом, сохранял лицо. А Антошка оставался Антошкой, поэтому он не обращал внимание на странности. Или старался не обращать. И хотя Саша оставался Сашей, а Антон — Антоном, ход событий принял другой оборот. Потому что в их скромную компанию затесалось одно наблюдательное приведение. Оно игриво толкнуло Тошика прозрачным локтем и шепнуло на ухо, указывая на Сашу: — Лол, Тош, смотри, у него как будто блохи завелись. Антон не счёл его шутку слишком смешной. Зато присмотрелся к другу. — Саш, всё хорошо? — Да! — Собакин ответил автоматом, собрался что-то добавить, и внезапно передумал. — Хотя знаешь, что? Нет. При этом он подался вперёд, спустил ноги на ковёр, а руки — обе сжатые и почти полностью спрятанные в зелёную кофту, одна держала запястье другой через замызганную ткань рукавов — прижал к себе, к животу. Лицо повернулось к Тяночкину и сбросило привычную улыбку. Особенно бледное. Тяночкин удивлённо поднял брови, а его помутнённый разум со скрипом постигал: Саша только что признался, что у него не всё хорошо. Да, прямо так, сказал словами, своим ртом. Как такое может быть? — Что такое? — У меня жёстко крутит живот, Тош, щас помру, — беловолосый поднялся. — Я пошёл в туалет. — Э… Окей. Антон придал моменту слишком много драматичности и теперь был разочарован. Призрак захихикал. Уже подходя к двери, живой Саша обернулся и грозно бросил: — Не надевай носки! — Да когда эта херня высохнет?! Собакин остановился в дверях и мудро парировал: — Красота требует жертв. — Иди уже, жертва! Саша юркнул в коридор и, слегка кашляя, потопал в туалет. Парни остались вдвоём. Сашуля занял место на кровати, где только что сидела его непрозрачная копия, и стал строить Антону глазки. — Чем займёмся ближайший час? — он протянул лукаво. — Какой час? — Батя в туалете и два может сидеть, а если с телефоном, так хоть целый день… — Так Саша — не батя, скоро выйдет, наверное. В комнату заглянула Гречка. Потёрлась об дверной косяк и пошла к парням. Сашенька присел, чтоб её погладить. — Знаешь, Саш, у меня такое странное чувство, как будто… Сашенька по-доброму выглянул на Тяночкина из-под прозрачной чёлки, поглаживая Гречку, и закончил за него: — Как будто ты дединсайд? — …Нет. Ну, это тоже, — Антошка пошевелил пальцами на ногах, к чёрному лаку на которых ему ещё надо было привыкнуть. — Но чувство такое, как будто я что-то забыл. Гречка, кстати, присела на ковёр и смотрела на хозяина своими огромными кошачьими глазами в слабом недоумении. Не понимала, с ней ли говорит Антошка, и если с ней, то почему таким серьёзным, не подходящим для бесед с котиками голосом. Сашенька пользовался её минутным замешательством и радостно наглаживал, приговаривая: — Что-то неважное, раз забыл. Или важное, но неприятное. Короче, фиг с ним, забей. Антон не мог с ним полностью согласиться и всё-таки стал припоминать сегодняшний день, чтобы вспомнить, что же он забыл. Вот, они с Собакиным поспешно собираются в школу, идут с Алиной, сидят на уроках, скомкано отвечают на химии, и, кажется, ничего не забывают, потом целуются, Саша плачет и копается в мусорке, потом идут домой, скрываясь… — Кстати, — сидящий на коврике Сашуля легко подхватил ход его мыслей и завёл непринуждённую беседу: — как думаешь, преследователи — настоящие? Антон вздохнул и задумался: — Не знаю, честно. Я никого не видел, и он нормально не объяснил. Но… зачем ему обманывать? Думаешь, он врёт? — Я этого не говорил. И вообще, может быть, он просто сошёл с ума? — В смысле? — Амфетаминовая шиза и всё такое. Антон задумался, что хуже: наличие реальных преследователей, которые хотят причинить Сашеньке вред, или шизофрения. Выделить наибольшее зло не так легко. Непередаваемая цепочка мыслей привела его к озарению, и он воскликнул: — О! Я вспомнил, о чём забыл! — О чём же? — привидение мило похлопало ресницами. — В туалете бумаги не осталось, а я не поставил новую! Саша улыбнулся и погладил Гречку, прикрыв глаза: — Как я и говорил: не важно и не приятно. Антон постучался в дверь ванной. — Занято! — приглушённый дверью крик выражал крайнее негодование и сопровождался недовольным кашлем. — Саш, я туалетную бумагу принёс. — Тут куча её! — …Да? Саша немного помолчал, пока осматривался, и вскоре ответил: — …Вообще-то, нет, но мне хватит. Прозрачный Собакин подошёл поближе к Тяночкину и потянул его за рукав: — Да пусть хоть кофтой своей подотрётся, Тош. Пошли лучше в тик-токе деграднём. — Сейчас, Саш, минутку, — Антон вежливо шепнул прозрачному юноше и опять обратился к юноше за дверью: — Да ты ж потом сам орать будешь, чтоб я принёс! Он думал быстренько приоткрыть дверь, не глядя поставить куда-то туда рулон, который держал в руке, и пойти с Сашулей-призраком восвояси, но дверь была заперта. — Чего ты ломишься?! — закричал возмущённый Собакин по ту сторону. — Слушай, просто дверь открой и руку высуни, я тебе дам… Нетерпеливый Собакин торопливо его перебил: — Окей, Тош, я понял, что ты мне дашь, а бумага тут при чём?! — Как же с тобой тяжело, — шатен пробормотал и опустил глаза, когда под ногами образовалась Гречка. Но в этот раз она пришла не за ногами Тяночкина и даже не за его педикюром, а, обойдя их, присела у двери и стала усердно скрести её лапкой. Не похоже, чтобы Саше было дело до этого, так что Антон веско заметил: — Тут уже Гречка в туалет хочет, хоть её пусти. — Передай Гречке, что!.. Терпение Антона было на пределе: — Если она опять насрёт в шкаф, убирать будешь сам. Послышались раздражённые бормотания. Задвижка щёлкнула. — Впускай её и сразу закрывай! Я фигею, никакого личного пространства в этом доме, — причитал Собакин. Тяночкин хотел возразить, что это даже не его дом, чтоб требовать личное пространство, но не был уверен, что тот у Саши вообще имелся. Сашину комнату в квартире тёти можно назвать домом лишь с натяжкой, и это с учётом, если его всё ещё не выгнали. В общем, он оставил это без комментариев. «И чего он вдруг так взъелся?..». Приоткрыл дверь, и в образовавшуюся щёлку проскочила Гречка. Не было понятно, правда ли ей нужно было в туалет или она просто соскучилась по Саше, потому что первым делом она потопала в глубь ванной к нему, и Саша заворчал на неё, говоря, что он занят. Тяночкин заглянул в образовавшуюся щёлку и протянул руку с рулоном туалетной бумаги, чтобы оставить на стиралке. И на долю секунды замешкался: надо же, на стиралке действительно было много туалетной бумаги. Только не в виде рулона, а размотанной, скомканной, кучей брошенной на стиралку. Ещё доля секунды, и Тяночкин осознал, что то, что он принял за бумагу, было марлей. Эта небрежная белая охапка — бинт. А вот и упаковка от него валяется рядом. Пока не совсем осознавая происходящее, Антон приоткрывает дверь дальше, чтобы, в худшем случае, встретиться взглядами с сидящем на унитазе Сашей и получить от него долю колких слов вперемешку с матами за излишнее любопытство. Но их взгляды не встречаются, а маты не звучат, потому что там нет Саши. На опущенной крышке покоится только его зелёная кофта, сброшенная в спешке. Рукава и длинный подол свисают на пол. Тяночкин открывает дверь нараспашку. Ссутулившийся Саша стоит перед зеркалом в футболке, бормочет проклятья себе под нос и неуклюжими, судорожными движениями пытается замотать бинтом красно-синее предплечье. Пока Антон не дошёл до этой мысли, но причина Сашиной неулюжести и судорожности — то, что тот пытался не смазать лак. У него что-то не получается, он злится, раскручивает несколько витков и пытается снова. Красно-синее — впечатляющая вереница лихорадочных, глубоких, несвежих линий. Над зеркалом большая лампа, она освещает их с ослепительной, болезненной резкостью. Белая кожа, белая стена, белая раковина, белый бинт, белая футболка, белый свет и над ними — омертвело-багряно-резкие линии. Эта кошмарная картинка не длится и секунды, хриплый Саша почти мгновенно замечает открывшуюся дверь и Антона в ней в отражении зеркала, оглядывается, прижимает истерзанную руку к себе и возмущённо орёт: — БЛЯТЬ, ЗАНЯТО ЖЕ!!! Тошик хлопает дверью. Ему очень страшно, и он больше никогда не хочет туда смотреть. — Саш, — он шепчет. — Да, милый? Сашуля отвечает ему подчёркнуто спокойно, смотрит на него очень внимательно и намеренно не отпускает шутки. — Мне снится плохой сон. — Я не уверен, — Сашуля мягко возражает. Антон выдумывает правила на ходу: — Если это сон, то я сейчас открою дверь, и там будет что-то другое. Сашенька берёт Антона за руку и кивает: — Хорошо, Тошенька, давай попробуем. Антон открыл дверь ещё раз. А там белые кожа-стена-раковина-бинт-футболка-свет, чудовищно-глубокие полосы и Сашенька в их безумном переплетении. Тот тут же оборачивается и кричит: — Вы обосрались все одновременно или чё?! Я выйду через пять минут, подожди! Копающаяся в лотке Гречка удивлённо покосилась на беловолосого. Дверь опять хлопнула. — Не сон, — Антон констатирует факт трагическим шёпотом. — Мальчики, хватит уже дверью хлопать! И не ругайтесь! — кричит мама из гостиной. И всё оборвалось. *** Он знает, что не шёл сам — его отвели за руку, а может быть, донесли, и усадили на кровать. За ним прикрыли дверь, ему накинули на плечи одеяло. Он был слишком далеко, чтобы позаботиться о себе сам, когда всё плавало, распадалось и теряло всякую опору, и он сам чувствовал, что проваливался, оступившись. Единственное, что удерживало его за последнюю ниточку над пропастью — пара полупрозрачных рук. — Всё нормально, милый. Ты переволновался. Такое бывает. Сейчас мы посидим, успокоимся, и всё будет хорошо, правда? Этот Саша совсем тебя измотал. Не думай о нём. Пусть сидит в ванной с Гречкой, а нас это всё не касается. Ты, я, Гречка — мы в порядке. У нас всё хорошо, — эти добрые нерезанные руки гладили его по коленке, а бледные неободранные губы заговаривали зубы. На самом деле в тот момент Антошка вообще мало что понимал и не пытался анализировать то, что оставил в ванной. Почему оно стало таким и что вообще из себя представляло? Нет, пока что оно было не настоящим человеком или хотя бы осмысленным фактом со всеми вытекающими выводами, а лишь застывшей в сознании картинкой — внезапной, яркой, страшной, болезненной вспышкой. Тяночкин попросту испугался её на каком-то очень примитивном, животном уровне. И спрятался в свою норку, как напуганный кролик, обложившись звёздным одеялом и Сашенькой. В идеале этой картинке стоило бы навсегда остаться в той ванной и не преследовать Антона нигде, кроме ночных кошмаров. Секунда, пол минуты, минута, пять минут или десять — он правда не знал, сколько он провёл в таком полуреальном, предобморочном состоянии. Но рано или поздно дверь приоткрылась, из-за неё выглянул мертвенно-бледный Саша. Тошина голова повернулся к нему бесцельно и как бы в земедленной съёмке. Когда Собакин встретился взглядом с Антоном, он ахнул — и тут же испарился. Поспешные шаги удалялись и становились всё тише. Всё дальше от Антона с приведением, в сторону входной двери. — Хм, — Сашуля посмотрел тому Собакину вслед, а потом повернулся обратно к Тяночкину, пожимая плечами: — Ну и ладно, пусть идёт. Но напуганное лицо живого Саши и звук его шагов рывком привели Антона в чувства. Он ощутил, как реальность возвращается к нему вместе с комком в горле. Заметил, что его сильно и давно трясёт, а лицо мокрое от слёз. Как будто бесконечное напряжение — всепоглощающее, разрушительное, которое он нёс в себе буквально постоянно, то самое, которое иногда выдаёт глазной тик, или дёрганность в руках, или запинки, вырвалось наружу целиком и теперь заставляет Тяночкина дрожать и плакать против его воли. При этом мальчик искренне не понимает, какая конкретная эмоция или мысль заставляет его рыдать. Это больше похоже на снежный ком. А искромсанный Собакин у него в ванной — это как уронить ложку, когда ты на грани. Это просто последняя капля. — Тш-ш, Тоша… Тоша! Солнышко, посмотри на меня, — Сашуля-призрак твёрдо скомандовал, а Антон опустил на него щиплющиеся, ничего не различающие, полные слёз глаза. Приведение положило свои мерцающие руки на его ладони. Антон почти ничего не чувствовал. — Я с тобой, и мы в порядке. Ты в безопасности, и я тоже. — К-куда ты?.. п-пошёл!.. — ярая потребность в воздухе и шумные всхлипы не давали Антону договорить. Сашенька грустно приподнимал брови, гладил Антона по рукам и говорил: — Неважно. Он разберётся. Пусть идёт, куда хочет. Сейчас тебе нужно- В голове у Тяночкина уже возникли страшные и стремительные сцены, в которых Собакин снова сбегает, и на чувствах с ним случаются — или Собакин сам заставляет их с собой случаться — самые ужасные вещи. Он резко поднялся: — Я должен! — всхлипнул, — п-пойти за тобой! Сашуля вскочил и поспешил за ним: — Нет-нет-нет, дорогой, не надо сейчас никуда идти! Посиди и успокойся, ради меня! Тяночкин прошёл пару шагов на чистом энтузиазме — и остановился. Во-первых, послушался Сашеньку, а во-вторых, на ватных ногах с подкашивающимися коленками далеко не уйдёшь. В глазах потемнело, он истерически всхлипнул и почувствовал, что вот-вот упадёт. В этот момент дверь открылась и на пороге появился Собакин при полном параде, то есть в привычной зелёной кофте. В руках — стакан воды и две небольшие коробочки. — Валерьянка или корвалол? В ответ из груди Тяночкина вырвался нечленораздельный, жалобный звук. Саша резко остановился, чуть не столкнувшись с другом, быстро осмотрел его с ног до головы широко распахнутыми глазами — задыхающегося, трясущегося, сжимающего накинутое на плечи одеяло до белых костяшек, — и оперативно кивнул: — Понятно, корвалол. Прижал все коробочки к себе одной рукой, а другой приобнял Антона за плечи и уверенно повёл к кровати. — Тебе стало хуже, да? Ну, ничего. Ничего, сейчас разберёмся. Сейчас всё будет нормально. Садись, — Саша усадил всхлипывающего Антошку на кровать. Призрак сразу опустился на колени на коврике у кровати и, стараясь не обращать внимание на живого Сашу, обнял Антона и стал приговаривать разные успокоения. В голове у захлёбывающегося слезами Тяночкина бушевал такой неистовый ураган, что он едва ли чувствовал Сашулю на себе, не говоря о том, чтобы понимать смысл его слов. Тем временем живой Саша метнулся к краю стола и там засуетился со стаканом и коробочками. Тоже приговаривал: — Всё будет хорошо, Тош. Всё… два, три… Всё будет хорошо. Семь, восемь, девять, десять… — он торопливо зашептал, пока бесцветные капельки одна за другой растворялись в воде. Комнату заполнил едкий мятный аромат, противный, как и весь этот кошмар наяву. — Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь… Перед расплывающимся взглядом Тяночкина появился стакан. Сашины пальцы, обжигающие своей живостью, своей нестерпимой настоящестью, оторвали ладонь Тяночкина от одеяла и силой вложили в неё стакан. Прозвучал строгий голос Собакина: — Выпей. Это поможет. Ты держишь? Тошенька, держи. Тебе станет легче. Пей аккуратно. Сашуля чуть отступил, чтобы не мешать, а теряющий рассудок Тяночкин направил сверхчеловеческие усилия на то, чтобы заставить себя сжать отданный ему стакан и выпить из него жидкость, такую же химическую на вкус, как и её удушливый запах. Закончив, он уронил руки и стакан в них к себе на колени, ослабленный и подрагивающий, хлюпающий носом, со сдавленным стоном. — Всё выпил? Молодец, просто умничка, — Собакин забрал опустевший стакан из его рук. Он старался говорить спокойно, но наружу прорывались взволнованные нотки. — Гадость, да? — Сашуля-призарк сочувственно улыбнулся и приобнял Тошика за плечо. Далёкие отголоски желанного спокойствия эхом разлились по нутру, по пути обжигая Тошины язык и гортань. Мальчик долго, прерывисто выдохнул, прислушиваясь к ним. Живой Собакин поджал сухие губы, открыл их и снова сомкнул, ничего не сказав. Сглотнул, нервно потирая пальцы, и всё-таки заговорил: — Я, кхм… Я, понимаешь, хуёво замотал их утром. Антон поднял на него мокрый, отчаянный взгляд. — Они, кхем, размотались. Краешек торчал. Край бинта. Я х-хотел быстро поправить, чтобы ты не увидел. А вышло… А вышло, как вышло, — Саша попытался улыбнуться. У него получилось, но это не помогло ни одному из них, и он почти сразу же уронил уголки губ, прохрипел: — Прости, что тебе пришлось увидеть. Пустота в Тошиных глазах не дала ему определённого ответа. — Я, эм… Раз ты уже видел… — губы Саши снова дрогнули в подобии кривой, безумной ухмылки. Он бросился к двери и закрыл её. Вернулся к кровати с Антоном и Сашулей: — Вот, — он сбросил кофту на пол. Бинтов не было. — Вот, не бойся. Посмотри, — и сунул Антону в лицо одну из своих изувеченных рук. Интуитивная реакция всхлипывающего Антошки — испуганно отпрянуть от лихорадочных порезов и вжаться в одеяло, как будто оно могло спасти от них и его, и Сашулю, Господи, хотя бы одного из Саш. — Не заставляй его на такое смотреть, извращенец! — Сашенька грозно прикрикнул на живого Сашу и крепче прижал к себе Антона. Секундный испуг перерос в болезненное любопытство. Всё ещё пребывая в ужасе, шатен приблизился. — Вот, — изрезанный Сашуля бодренько указал пальчиком чуть выше красно-синего месива, на сгиб локтя, под тонкой кожей которой должны были пролегать вены: — видишь, я не кололся. А ты не верил, — он поджал губы и, затаив дыхание, стал ждать реакции. — Ебать ты молодец, возьми с полочки пирожок, — ответил призрак, всё ещё придерживая Тяночкина. Тошик не смотрел на вены. Он с опаской отпустил одеяло и с сакральным страхом, чувствуя, как внутри всё холодеет, коснулся Сашиной руки. Прозрачный Саша затараторил, предупреждая Тошу: — Тош, это-о, конечно, капец как интересно разглядывать, но, может быть, потом этим займёмся, когда корвалол подействует? М? Тош? Антон не мог ждать. С чрезмерной осторожностью поднёс Сашину руку ближе к своему лицу, чтобы рассмотреть катастрофу на ней. Фарфоровая кукла разбита, птицы попадали с неба замертво, цветы вырваны из клумбы с корнем — так выглядело полотно Сашуленого предплечья, испещрённое страшно глубоким, рубиновым пунктиром. Целая череда поперечных линий раскинулась широко, от запястья до локтя. Порезы не сегодняшние и даже не вчерашние — тут и там они покрыты старой, подержанной корочкой, сухой, побелевшей по краям и бордовой посередине. Кожа вокруг неё подёрнута болезненной синевой. Но белёсая, будто уже совсем бескровная, она не была в силах затянуть на себе все эти раны самостоятельно. Поэтому в нескольких местах ей добродушно помогали медицинские швы. Они пугали не меньше, чем сами порезы, потому что предполагали чудовищную глубину. Особенно ближе к запястью — там крупный подшитый порез лихо перечёркивал пару многострадальных вен, которым не посчастливилось оказаться у него на пути. От этой скреплённой линии особенно разило ужасом, смертью. — Вторую показывать? — Саша неуверенно спросил. — Там… Там была точка от капельницы. Уже нету. Или… — он пригляделся, но остался довольным, подставил парням вторую руку и гордо повторил: — Нет, уже нету. — Т-ты же… — Антон наконец-то подал голос и вначале сам не узнал его. — Ты же сам? Ты сам это сделал? Собакин на мгновение замялся. Слишком очевидный вопрос поставил его в тупик. — Ну да. — Когда? — Э… Неделю назад? Или две? Я не знаю, честно. — Зачем? — Тош… — Собакин осторожно улыбнулся с намерением, видимо, перевести тему, и Саша-призрак сразу его поддержал: — Тош, тебе бы отвлечься немножко, расслабиться… Антон проигнорировал их обоих и поднял на живого Сашу глаза, полные безграничного ужаса: — Зачем? Ты хотел умереть? Собакин склонил голову, пожал плечами и невразумительно хмыкнул, будто сам не был уверен. Изображал равнодушие, как будто обсуждаемый вопрос не особо его касался и в принципе не был важен. — Хотел, наверное, раз его зашивали, — предположил Сашуля, поглаживая Антошку по спине. Тот кивнул, снова опустил голову и принялся ловить здравые мысли, которые так и норовили ускользнуть, оставляя его в каком-то тёмном небытии. Ему хотелось составить хоть какую-то картину событий, понять, что привело к этому, какие последствие вызвало, что вообще, чёрт возьми, творится с жизнью этого Собакина. — А раз зашивали, значит, был у врача, — прозрачный Сашуля незатейливо рассуждал дальше. — Так в-вот… почему… ты был в б-больнице? — Тошик всхлипнул. — Угу, — живой Собакин вздохнул, — швы, кстати, пора снимать. Никак руки не дойдут. Неожиданно для всех, даже для самого себя, Тяночкин взорвался: — Ты же обещал! Обещал, что даже думать об этом не будешь, а сам-! — он затрясся в приступе смешанных чувств, коктейль из гнева и отчаянья. — Я знаю. Я знаю, Тошенька, но я… — Собакин запоздало осознал слова Тяночкина и вдруг впал в замешательство: — Подожди, что я обещал? Когда? Сидящий рядом мерцающий Собакин слегка нахмурился и мягко напомнил: — Тош, это я обещал, а не он. Он тебе ничего не обещал. — Ах, — мальчик вздрогнул. — Точно. Это… это не ты обещал. Д-да. Я… з-забыл. Я, кажется… запутался, — он шептал, мигом теряя запал. Собакины объединялись в его голове так же просто, как и отделялись друг от друга, и его это пугало. Он крепче сжал руки перед собой, чтобы убедиться, что они были телесными. — Тош, я не… — в Сашином голосе слышалось серьёзное беспокойство. Антон в который раз перебил его, неразборчиво бормоча: — И в-вот почему ты… Вот что ты… Проверял в ванной? — Что-что? — Я п-потянул тебя за руку, а ты убежал в ванную. П-проверять… Саша как бы оживился и заговорил бодро: — А-а-а, ахах, да-а, припоминаю, было дело. Неловко вышло, конечно, сори за это, ха-ха… Ещё до того, как на бледном лице Антона появилась гримаса ужаса, призрак быстро и яростно заговорил: — О-о, я знаю о чём ты думаешь! Нет, нет и ещё раз нет! Он сам виноват, что не предупредил. Ты не виноват. Ты тут вообще ни в чём не виноват, ты хотел, как лучше! Тяночкин поднял голову и выдавил из себя несколько обрывающихся слов: — Сильно больно было?! Саша улыбался: — Нет, нет конечно! Ты извини меня, Тош. Я просто пересрался, подумал, вдруг ты мне чё-то порвал? Желудок Тяночкина сжался, и его замутило. — Н-но видишь, всё нормально! — Саша тут же встрепенулся и быстро заговорил с какой-то отчаянной весёлостью. — Всё на месте. И вообще, столько неловких ситуаций с этим, просто жесть! Антон растерянно моргал и с трудом успевал за ним: — Н-неловких?.. — Взять ту же Милену. Она подумала, что я хочу убить тебя, прикинь? Ещё и позвонила вам, ребятам, и сказала это! Я фигею с неё. — А ты?.. — А я… — улыбочка живого Саши на мгновение застыла, когда он осознал, что эта «неловка ситуация» вряд ли развеселит Тяночкина, но всё-таки продолжил: —Ну-у, я тогда просто разговаривал с собой. Не, ну, ха-ха, я понимаю, что это очень странно, разговаривать самим с собой, но иногда же хочется поговорить с умным человеком, правда? — Да, очень понимаю, — прозрачный Собакин кивнул. Антошка стал невольно представлять, как тогда, у Милены, Сашенька, по её словам, бегал по её квартире, рвал на себе волосы и истерически кричал, что надо было кого-то там убить. Судя по всему, он обращался к себе на «ты» в какой-то безумной, наркотической горячке. Неудивительно, что Милена поняла его превратно. После того, как Милена рассказала ему про визит Антона, Саша стал бегать по её квартире, рвать на себе волосы и истерически кричать, что снова хочет себя убить. — Ну вот опять! — мерцающий Собакин приобнял Тошика и нахмурился. — Лапочка, это же не твоя вина. — Но… — Антон отвечал вслух, пребывая в таком растерянном состоянии, когда страх раскрыть присутствие второго Саши уходит на второй план. — Что? — грустно улыбнулся живой Собакин. Наивный. Думал, что Тошенька говорил с ним. Прозрачный Саша наклонился к шатену и твёрдо заговорил: — Никаких «но», Тош. Ты не виноват. И ты не обязан решать его проблемы, ты ему не мамочка и не психиатр! Он взрослый мальчик и отвечает за себя сам. Если он хочет убиться, то он убьётся, и это будет не твоя вина! Антон постарался выровнять дыхание и хоть на минутку предположить, что Сашуля прав. Что Антон не виноват не только за визит к Милене, но и не виноват в принципе, за все эти месяцы, что он был близок к Саше, близок — и не смог помочь. Но даже если Тяночкин правда не был виноват и не нёс ответственности за это жалкое, израненное существо перед собой, беспечно тянущее губы в печально-ободряющую улыбку, то это не освобождало мальчика от отчаяния вселенского масштаба, которое жестоко разрывало ему грудь. Эта невыносимая безысходность. Причастный или нет, он чувствовал её каждой фиброй души. У него не осталось сил, чтобы рыдать, кричать или злиться. Корвалол усмирил его сердце, которое теперь колотилось медленно, как бы нехотя, но оставил в нём тяжёлый груз. Он всё время держал Сашины руки перед собой, как будто они сбегут, исчезнут, канут в небытие вместе со всем остальным Собакиным, если отпустить. Рот скривился в немом стоне, глаза намокли вновь, бесшумно и болезненно. Прозрачный Саша потрепал его по плечу и защебетал уже не так строго, с сочувствием: — Ну-ну, мой хороший, не плачь раньше времени. Ты в порядке, я в порядке, и даже твой любимый торчок сейчас живой. Не плачь, солнце. Второй Собакин, пока что живой, тоже подал голос: — Тошенька, ну что такое? Видишь, я живой. Это… — он окинул свои руки брезгливым взглядом. — Это заживёт. — Но ты сможешь сделать это ещё раз, — мальчик прошептал сдавленно. — Я был не в себе, я… — Собакин хотел сказать так много, что замялся, подбирая наилучшие из слов, видимо, но в конце концов просто уронил плечи и дважды глухо повторил: — Я не смогу сделать это ещё раз. Я просто не смогу. Антон посмотрел на него вопрошающе, молча ожидая дополнительных пояснений, которые могли бы заверить его. — У меня не получилось… И не получится, — Собакин начал слегка растеряно, а потом подобрал нужные, по ему мнению, слова, взглянул в Тошины глаза прямо и выдал тихим, проникнутым сильными чувствами голосом: — Потому что я трус. Я просто трус, Тошенька. — Трус? — Ну-у, если бы я не был трусом, — Сашенька замялся на мгновение, и вдруг блеск его глаз стал как бы стеклянным, а осиплый голос — равнодушным: — резал бы вдоль. Были вещи, с которыми не могли справиться даже тридцать капель корвалола. Последние, впрочем, просились наружу, потому что Антона затошнило с новой силой. Он разжал руки и, наверное, заметно побледнел, потому что живой Собакин тут же засуетился: — Прости! Прости, прости, прости, сказал лишнего. Прости. Принести воды? Прости меня, Тошенька, я всё порчу, я дурак, — он опустился на разбитые колени перед шатеном, прямо как призрачный Сашуля недавно делал, попытался перехватить опущенный взгляд Тошика и обнять его. Что-то ёкнуло в Антоне, он оттолкнул Сашу и горячо заговорил, глотая слёзы: — Н-нет, нет, всё неправильно! Всё должно быть… н-не так! Собакин, слегка сбитый с толку, послушно отстранился и оторопело улыбнулся: — Ась? Залитые слезами глаза вспыхнули ярой решительностью, и пока прозрачный Саша совершенно спокойно наблюдал за разворачивающейся метаморфозой в Тяночкине, иногда одобрительно кивая и поглаживая его по спине, тот взвизгнул, жмурясь: — Не успокаивай меня! Собакин поднялся. На бледном лице промелькнула смесь испуга и удивления, он выставил перед собой ладони в примирительном жесте и тихо заговорил: — Хорошо, хорошо, тихо, не кричи-… Тяночкин не хотел утихать, он поднялся вслед за ним, и его взволнованный голос дрожал не меньше, чем ноги: — Это я должен тебя успокаивать!!! — он практически выкрикнул ему в лицо и прикусил губу, изо всех сил стараясь не разреветься снова, ведь когда ревёшь — подбирать и произносить слова поддержки крайне сложно. Прозрачный Собакин остался сидеть на кровати и, усмехаясь, наблюдать за этой сценой снизу, в то время как живой — растерялся окончательно. Он поднял одну бровь и смерил Тяночкина непонимающим, снисходительным взглядом, выставленные ладони развернул и развел в стороны, собираясь то ли ловить Антона, если того подведут дрожащие коленки, то ли защищаться, если взбесившемуся Антону придёт в голову напасть. Он склонил голову, скомкано улыбнулся: — …Э, хорошо? Тяночкин проглотил достаточно слёз, чтобы суметь не разрыдаться, и кинулся Саше на шею. — С-саш, Сашенька, всё будет хорошо, — он старался придать своему голосу мужества и твёрдости, прижал Собакина к себе с силой, которая должна была заставить Сашу поверить в его слова. Этого показалось недостаточно, особенно потому, что Тошик не смог сдержать тоненький всхлип, который не сочетался с ролью утешителя, и тогда ко всем прочему он принялся усердно гладить Собакина по его лохматой голове. Как бы застигнутый врасплох беловолосый сориентировался спустя мгновение, ответил на объятия, положив руки Антошке на спину, склонив свою голову к его голове, и тихонько подтвердил: — Да, Тош. Конечно будет, — почувствовав на своих волосах поглаживания Тяночкина, он замешкался и осторожно дал знать: — Тош, я, как бы, ну… я сейчас в порядке. Но Антона уже было не остановить, он перестал сдерживаться, и слова полились из него вперемешку с новыми всхлипами и слезами: — Т-ты мой лучший друг, и ты очень умный, и х-хороший, и к… красивый, и смешной, и добрый, и всем помогаешь, и у тебя с-стихи красивые, и ты даже химию понимаешь! Ты самый лучший. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не делай так с собой больше! Последовала своеобразная заминка, которую Антон взял, чтобы отдышаться. Он не видел Сашиного лица, но почувствовал, как тело беловолосого застыло, а пальцы на спине Тяночкина как-то по-особенному сжались, едва ли не царапая кожу сквозь ткань рубашки. Мурашки. Сашенька сдавленно прохрипел у него над ухом: — Прости меня. Воздуха стало достаточно, и Тяночкин пылко продолжил надтреснутым голосом, в котором всхлипы и слова переплелись в единую, искреннюю, пламенную речь: — Ты просто замечательный, тебе н-нельзя умирать! И ты не один! Я тебя очень люблю, и моя мама тебя любит, и папа, и Гречка, и Алина, и-и-и… и Т-Тамара, наверное? Сашуль, мы все тебя очень любим, и мы очень хотим, чтобы ты был живым! — последнее Тошик выпалил скороговоркой и тихо захныкал в Сашино костлявое плечо. Не отталкивая Антошку от себя, Собакин маленькими шажками развернулся, опустился на кровать и потянул Тяночкина за собой. Они оба сели, крепко держась за друг друга. — Хорошо, Тошенька. Хорошо. Не плачь. Спасибо тебе большое, — незамысловатые слова Собакина дополняла благоговейная дрожь его осиплого, тёплого голоса, проникнутого глубоким чувством. Ладонь нежно гладила Тяночкина по спине. Как только ноги Антошки смогли расслабиться, а за ними и остальное тело, он сквозь слёзы почувствовал, как его стало клонить в сон. Корвалол давал о себе знать. Он упёрся лбом в плечо Собакина, не шибко удобное, и успокоился неожиданно быстро. Пьянящие спокойствие и тепло. Последняя слеза упала на Сашину футболку, оставляя маленькое, солёное пятнышко, всхлипы затихли. — Фух, — прозрачный Саша выдохнул с облегчением, подсаживаясь поближе к Тяночкину и, как ни в чём не бывало, начал разбор полётов: — Вот это стресс. Я испугался, честно. Прям драма, как в сериалах у тёти Ани, да? А всё потому, что Саша-нарик не закрутился бинтом нормально! Во даёт. Антон решил поддержать беседу и, не отрывая головы от неудобного плеча, не открывая глаз, пробормотал: — ….Н-надо на ютубе посмотреть, как это… правильно делать… — Что делать? — тихонько поинтересовался живой Собакин. — …Повязку. Опора для Тошиной головы легонько дернулась — это Саша усмехнулся и ответил: — Да я умею, просто спешил сегодня. Ты ж так гнал меня в школу, помнишь? Саша опять застыл, наверное, в попытке не мешать Антону лежать на своём плече. Рука и дальше гладила Тяночкина, другая — заботливо придерживала. Коленки соприкасались. Антон с трудом припомнил утро, как будто от него парней отделяло не полдня, а по крайней мере неделя, и проворчал: — …И всё равно ты на первый урок опоздал, балда. — Ну так, ё моё, Тош, конечно, опоздал. Макияж, укладка — на это всё время нужно! — в хриплых словах без труда угадывалась улыбка. Антошка тоже усмехнулся, сонный. А потом встрепенулся, оторвался от плеча, отстранился от Саши на расстояние, на котором можно было разговаривать не шепча друг другу в уши, а нормально, и задал вопрос, который, вообще-то, время от времени появлялся у него на границе сознания последние полгода так точно, но он никогда не решался спросить прямо: — Ты реально красишься? Собакин засиял: — Конечно. А ты что, думал, что это синяки под глазами? Сашуля и Антон переглянулись, оба шокированные. Саша наблюдал за реакцией друга с упоением. Они, кстати говоря, всё ещё сидели в обнимку — наверное просто не заморачивались. Обниматься было тепло и удобно, поэтому почему нет. Антошка чуть приблизился к Собакину, разглядывая его глаза, точнее, их чернеющее обрамление: — Серьёзно?.. Саша гордо кивнул: — Ага. Можешь проверить! Вначале Антон растерялся, но Собакин подставил ему своё лицо, и, кажется, был не против, если Антон подпортит его макияж. Что ж, недолго думая, Тяночкин (для чистоты эксперимента) облизнул большой палец, осторожно прижал его к тоненькой коже под одним из сияющих Сашиных глаз и — оба затаили дыхание — потянул в сторону. Кожа жутковато оттянулась вслед за пальцем, оголяя красные склеры. Потом Антон, хмурясь, на полном серьёзе проверил палец на наличие на нём смазанных теней. К тому моменту живой Сашуля уже не смог сдержаться, прыснул смехом и звонко расхохотался: — Аха-ха-ха-ха, шучу! Это, ха-хах, это реально синяки! Антон уронил руку на колени и закатил глаза, тоже невольно посмеиваясь: — Блин, хах… я поверил уже. — У меня просто, кхем, мейкап встроенный, очень удобно. Они посидели так ещё. Достаточно долго, чтобы Антон начал задаваться вопросом, задаётся ли Саша вопросом, почему Тошина рука всё ещё лежит на его плече, почему Сашины руки всё ещё на Тошиной спине, и когда, по правилам приличия, нужно будет их убрать, и кто должен сделать это первым, и что случится, если Антон не будет первым. Это длилось всего несколько секунд, но достаточно значимых, потому что руки так и не были убраны. Казалось, лишние размышления нервировал призрачного Собакина. Он выглянул из-за Сашиного плеча и обратился к Антошке со странным предложением: — Тош, а меня на макияж проверишь? Антошка посмотрел на него терпеливым, но многозначительным образом, вздыхая и думая: «Хорошо, дорогой, немного позже». Телесный Собакин быстро перехватил его изменившимся взгляд и предложил, светясь чистой, счастливой улыбкой: — Пойдём, может, на кухню? Чаёк заварим, печенье погрызём? — Давай, — Антон улыбнулся и провёл рукой по глазам, смахивая последние следы слёз и, заодно, усталость. Последняя всё равно брала своё, и он добавил, зевая: — А носки уже можно надеть? Саша поднялся, наконец-то опуская Антошку, лишая его тепла, которое казалось Тяночкину на удивление правильным и привычным, что особенно странно для человека, который обычно обнимался лишь с прохладным приведением. — Да, разрешаю, — беловолосый ответил и, как настоящий джентльмен, подал другу его носки.