Пластик

Антону начало казаться, что он пребывает в каком-то бесконечном кошмаре, тягучем, словно мёд, прилипчивым, словно паутина в Майнкрафте: нервный день, который продолжается тревожным вечером; беспокойная ночь, полная таких же беспокойных снов. После череды спутанных сновидений, скорее утомительных, чем бодрящих, таких же бредовых, как и реальность, а также доверху наполненных краснеющими глазами, тонкими руками и проколотыми языками многих Саш, Тяночкин уже и забыл, сколько Собакиных у него вчера гостило и с какими из них он засыпал. Потому он был слегка удивлён, когда проснулся рядом только с одним Собакиным, так ещё и одним из самых приятных на вид. Преспокойным образом Саша лежал рядом, у стены, и с любовью наблюдал за пробуждением Тяночкина. — Что, Тошенька, плохо спал? Ты всю ночь крутился. Как юла. Дабы не терять эту редчайшую минуту абсолютного спокойствия, которое вдруг охватило Тошика, он решил закрыть глаза и, если не провалиться в сон, на этот раз приятный, то хотя бы в полной мере насладиться мягкостью кровати и Сашиным хриплым тенором. — А я, вот, перебрался к тебе под утро, — как ни в чём не бывало доложил Сашуля, хотя Антон не вслушивался в его слова. — Ты что, не проснулся ещё? Я же видел, что проснулся. Тяночкин неоднозначно хмыкнул, но этот странный звук поглотила подушка. — Ну не дрыхни, котёнок. Уже утро. Солнышко встало, — парнишка растягивал слова и старался говорить особенно ласково и жизнерадостно, чтобы заразить Антошку своим ярым желанием жить. В конце концов, у него это получилось, и Тяночкин открыл глаза во второй раз, почти добровольно. Улыбчивый Саша, немного растрёпанный, но не заспанный, томно разглядывал Антона. Его голова — Тяночкину всегда кажется, что она лёгкая и на самом деле не требует подпорки — опирается на согнутую в локте руку, тонкие пальцы зарываются в облако белых волос, такие бледные, что почти сливаются с выжженными локонами, и только чернильно-чёрные ногти очерчивают их окончания. И запястья, его блеклые, бледные запястья — свободно открывает сползший рукав зелёной кофты. Солнечный свет, хитрые искры и что-то неописуемое играет в его расплывчатых глазах, и они, выглядывающие из-за череды белых ресниц, напоминают Тяночкину пару маленьких солнц или хотя бы звёздочек. Он устало улыбнулся, перекатился со спины на бок, поближе к Саше, и сонно промямлил, не в силах оторвать взгляд от таинственно мерцающих глаз: — Доброе утро, солнце. — Нихуя себе, кхе-кхе! И тебе доброе, малыш. Тогда Антон с ужасающей ясностью вспомнил, что Собакиных, чёрт возьми, двое! Он сел на кровати с головокружительной быстротой, попутно просыпаясь как бы во второй раз, и увидел второго Сашу. Тот, на удивление нелохматый, расселся в кресле, при чём забрался на него с ногами. В руках у этого, казалось бы, такого лишнего Собакина — одна из Тошиных тетрадей, и он листал её с видом скучающей, вальяжной дамы, словно не тетрадку старшеклассника, а модный журнал. Видно ведь, что не читал, а просто пробегался глазами, изредка что-то рассматривал, хмыкал, улыбался листам в клеточку и листал дальше. Со скрещенными ногами, такой небрежный, полураздетый. В прежнем одеянии: та же чёрная толстовка, те же семейки. Антон поскорее отвернулся. — У тебя что, романтичное настроение с утра пораньше? Или это от утреннего стояка, — Собакин любопытствовал, весело поглядывая на Тяночкина из-за тетрадки. — Я, кхм. Я, кажется, ещё не проснулся… Собакин усмехнулся, а потом протянул Тошке тетрадку и потряс ею перед его лицом: — У тебя такие рисуночки тут смешные, даже сердечки есть. Хе-хе, влюбился что ли? Или в тебя кто-то влюбился, и тебе рисует? Антон в тот момент не горел желанием ни рассматривать рисунки, ни разбирать математические формулы, а только отчаянно задавался вопросом, как он вообще докатился до такой жизни. И вообще, первым делом он невольно отпрянул от тетрадки, которую усмехающийся Собакин так злорадно тыкал ему в нос. Тогда тот перестал усмехаться, притих, опустил тетрадку и обеспокоенно спросил: — Эй, всё хорошо? Какой-то ты зашуганный. — Может, потому что ты его шугаешь? — по-доброму заметил Сашенька. Антон поёжился и неловко улыбнулся: — Да нет, мне… Мне просто… сон странный снился, вот. — М-м, — кресло на колёсиках подкатилось ближе к кровати, и Саша вместе с ним. — Что же тебе такое снилось? Хочешь рассказать? Тяночкин пересел ближе к стене. — Та… Та нет, ничего такого. — Может, та девочка, из-за которой ты сердечки в тетрадке рисуешь? — Да какая девочка… Кресло с Сашей кое-как пересекло ковёр, колёсико ударилось о край кровати. Руководствуясь инстинктом самосохранения, Антон отсел ещё дальше. — Эм, Тош… — Сашенька промямлил. — …Ради которой ты худел, — беловолосый отчеканил, пока его внимательные глаза прожигали Тяночкина и Сашеньку за ним, и подался вперёд. Антон — опять назад. Прозрачный Сашенька отчаянно прохрипел: — Тоша, ты меня придавишь щас. — Ой, — тихо вырвалось у Тяночкина, и теперь ему было некуда отступать. Нужно было привыкать быть таким: зажатым в ловушке из двух Собакиных. — Я хорошо держу секреты. Можешь рассказывать. Ну, кто тебе там нравится? — Собакин ободряюще похлопал Тошика по плечу. — Слышь, Тоша, может реально скажешь, чтобы он отстал? — предложение Сашеньки перешло в короткий истерический смешок, который разлился по сознанию Тяночкина с неприятными, острыми мурашками. Он опять поёжился. — Мгм… Саше всё это не понравилось. Он изменился в лице и отступил. Точнее, отъехал. — Я не давлю на тебя, если чё, — он начал крайне дружелюбно, а потом принялся крутиться на кресле. Снова заглянул в тетрадочку, будто там могло быть что-то интересное, помимо десятка кривых рисунков, которые он уже просмотрел. Не теряя времени, Антон лёг обратно и отвернулся к стене. Катавасия с Сашами началась слишком рано, Тяночкин не успел толком включиться. Он молча смотрел в мерцающего Сашеньку, недавно прижатого к стене, и ждал, когда его мозг проснётся, видимо, в третий раз, и начнёт генерировать какие-нибудь мысли и членораздельные слова, которые можно говорить одному Саше или шептать другому. Любимый Саша смотрел на него в ответ и как будто тоже чего-то ждал. Сашин голос то дальше, то ближе. Значит, кресло крутилось, пока он говорил: — Просто, знаешь, когда кому-нибудь открываешь душу, сразу легче становится. А ты сам не свой. Вот я и думаю, почему бы нам не поболтать о твоих секретиках, м? Тяночкин ждал, чтобы призрачный Сашенька что-нибудь возразил, но тот не возражал. — Тяжело всё держать в себе, не думаешь? — продолжал Собакин. Сашуля усмехнулся и как-то загадочно прищурился: — Тут он прав. Антон пожал плечами: — Есть такое. Сашенька выжидающе глядит на него, Саша выжидающе молчит и выжидающе крутится. Антон раздражённо вздыхает. Он боится даже думать о том, что бы серьёзно рассказать Саше про Сашу. Это звучит как плохая идея. Как что-то, после чего Саша опять пропадёт на месяцок-другой, например. Саше, похоже, пришла новая идея, как разговорить Антона. Он резко развернулся на кресле — оно скрипнуло — и спросил: — А Алинка знает? — Алина? — вначале Тяночкин растерялся, а потом вспомнил, как рассказывал Алине про свой первый поцелуй. — Ох, Алина — да. Антон предпочитал не вспоминать тот день, точнее, ту часть такого хорошего дня. Стыдно до ужаса. — Реально? — в Сашином голоске удивление. Тоша смущённо угукнул в подушку. — Хм. Получается, вы с ней прям друзьяшки уже, да? — Типа того? Играем иногда. Ну и разговариваем. Я пару раз у неё дома был. — Прикольно, — Саша задумчиво оттолкнулся, и кресло отправилось в свободное плаванье по глубинам комнаты. Он продолжил крутиться вокруг своей оси и вскоре проговорил с жаром: — Нет, это просто супер, что тебе есть, кому выговориться! И вообще, Алина оч хорошая девочка, я так рад, что вы ладите. — …Угу. Что-то подсказывало Антону, что сейчас в Сашиной радости точно что-то было не так, что-то было слишком наигранно. Только эта мысль, претендующая на звание толковой, проскользнула у Тошика в уме, когда Сашенька с умным видом заметил: — Звучит наигранно. Антон закатил глаза: «Я и так понял, но спасибо, что подметил, Саш». — Пожалуйста. Сашина способность читать мысли очаровывала и пугала одновременно. — А что мы по матеше проходим? У меня голова кругом, нихуя не понимаю, — Саша пожаловался, ни на секунду не переставая крутится на кресле. — Тригом… Тригном… Блять, — Антон сделал вывод, что обсуждать математику рано утром — тоже не его конёк. — Какой гном? — Собакин переспросил. — Подожди, дай мне тетрадь. — Три гнома — это очень много, Тош, — Саша ворковал, пока подъезжал к Антону и протягивал ему тетрадь. — Блять, дай мне секунду. — Даю. Недовольный Антон выхватил у Собакина тетрадь, спустил ноги на пол и стал листать. Он невольно морщился от каждой страницы, заполненной неутешительными графиками, формулами и функциями, смысла которых едва ли понимал. Наконец, наткнулся на заголовок, и гробовым голосом продекламировал: — «Тригонометрические неравенства». Подъехавший Собакин сел ближе некуда, щекой к щеке с Антоном, и с искренним интересом рассматривал то ли тетрадь, то ли его. — И что это такое? — кокетливо спросил, заглядывая в янтарные глаза друга. Словно в них можно было найти определение тригонометрии. — А хрен его знает, — Тошик буркнул и поник. Громоздкие неравенства приводили в уныние. Мерцающий Сашуля перебрался ближе к краю, уселся с другой стороны от Тяночкина и тоже спустил свои невесомые ножки на пол. Тоже щека к щеке. Делал вид, что смотрит на занимательные неравенства, а сам ревниво поглядывал на телесного Сашу. — Как же так? Ты же сидел на уроках, и я тебя даже не отвлекал, — Саша шмыгнул носом, как Антону показалось, с разочарованием. — Не переживай, я тебя подменил, — Сашенька промурлыкал, кладя ладонь на ногу Тяночкина. — Я, эм… Антон замолчал и с опаской покосился на призрачную руку на своей ноге. Она гладила его. С надеждой на лучшее, Антошка прочистил горло и продолжил: — Я просто тупой, н-наверное, — голос дал петуха, когда мерцающая Сашина рука погладила его и ненароком полезла дальше, в места, которые были поинтереснее каких-то там неравенств. Из-за того, что мальчик сидел впритык к Саше-другу, стряхнуть нахальную руку Сашеньки или хотя бы шикнуть на него не представлялось возможным. Приходилось терпеть. Возможно, по Тошиному лицу Собакин решил, что тот вот-вот расплачется, и принялся изо всех сил его успокаивать: — Так, Тошенька, не теряй надежду! — он вдруг приобнял краснеющего мальчика. Его тёплая ладонь погладила Тошино плечо. — Ты не тупой, тебе просто не объяснили нормально, куда синус совать, а куда котангенс, правда? — Аха-ха, Тош, сунул бы свой котангенс в моё неравенство? Когда нарик уйдёт, конечно. Странное предложение Тяночкин оставил без комментариев, даже мысленных. Сашины пальцы ощущались на коже неясно, как сквозь многие слои одежды, но волновали. Это хорошее волнение, когда они вдвоём, и очень-очень-очень сомительно-неуместное, когда это происходит перед вторым Сашей, который ещё, как на зло, и прислушивался, и присматривался к шатену. Антон перед ним — как на ладони. Приведение чувственно прошептало на ухо: — Ты так смешно смущаешься, Тош, я тебя обожаю. Антон вдохнул так резко, что чуть не всхлипнул. В то же время телесный Саша, всегда внимательный и как будто особенно заботливый с тех пор, как вернулся, тут же прижал Антошку к себе. Висок неготового к такому повороту Тяночкина тут же приложился к выступающей ключице. Покрытая корочкой коленка легла на его ногу, слегка поцарапав, а костлявые пальцы сжали плечо. Крепко, но не больно. Наконец, хихикая на границе Тошиного сознания, Сашенька и его руки отступили, удовлетворённые тем, что смутили Антона до предобморочного состояния. Таким образом, приведение совсем отбилось от рук. И пока Антон подбирал слова, которыми собирался позже устроить ему нагоняй, вместе с теплом Сашиных объятий к нему неожиданно пришло осознание, что от второго Саши, к которому он прижимался, очень хорошо пахло. Уже не только шампунем и приторной дурью, но ещё чем-то, едва уловимым, родным. Просто… Сашей? Всё ещё взбудораженный, Тяночкин хотел всего лишь продолжить дышать, но вдох, проникнутый Собакиным, вышел судорожным. Короче говоря, на этом этапе Саша точно убедился, что Антон был на грани слёз из-за математики. Он улыбнулся и проникновенно, осипло заговорил: — Мы разберёмся вместе, не переживай. Теперь шатен начинал смущаться вдвойне, но уже на каком-то новом, более глубоком уровне. Едва живой, он пролепетал ослабшим голосом куда-то в воротник Сашиной толстовки: — Х-хорошо. — У тебя конспекты есть-то? — Ну да, вот они, — Тяночкин покосился на раскрытую тетрадку. Странный вопрос для человека, который всё утро разглядывал эти самые конспекты. — Зашибись. Я возьму твою тетрадку, чтоб переписать? — не дожидаясь ответа, вторая рука Собакина потянулась за тетрадью. И под ней ненамеренно коснулась Тошиных пальцев. Собакина, видимо, уже не беспокоили такие случайные прикосновения. — Да, конечно, — вначале Антон ответил на автомате, но затем одумался: — Стой, я же не сделал номера на завтра. Губы друга растянулись в кошачью улыбку, когда тот снисходительно спросил: — А как ты их собрался делать, если ничего не понимаешь? Призрачный Саша подался вперед и гордо ответил за Антона: — Всё просто: приведение в помощь! Антон замялся: — Эм… Пальцы Собакина невзначай скользили по плечу Тяночкина туда-сюда. Успокаивали, видимо. Собакин тепло предположил: — Будешь сидеть час, страдать, а потом спишешь с гдз? — …Да. Сашеньку бесконечным бутербродом не корми, дай вставить свои пять копеек: — Поправочка: не страдать, а болтать со мной, и... Безразличный к планам мерцающего Саши, Саша несветящийся предложил идею получше: — Спишем у Алины завтра. — Хорошо, — Тяночкин кивнул. Он всей своей кожей чувствовал, как неприятно его Сашуле, когда того перебивают. Тёплая рука немного потрясла Антошку. — Блять, Антон, да что случилось? Ты весь раскис. — Раскис?.. — Антон бездумно повторил и опустил глаза. — Не-не-не, не в смысле формы, а в душевном плане, понял? В духовном. — Ну да, да, я так и понял. — Короче, Тоха, — при этих словах Собакин прижался к Тяночкину настолько, насколько позволяло разделяющее их кресло. То есть не всем телом, а коленкой к коленке и щекой к кудрявой макушке. — Всё у тебя будет нормально с твоей девочкой. И с этими гномами, — Саша немного отстранился и махнул головой в сторону тетради. — Отдыхай сегодня и не думай про математику. Мы в паре с Алиной точно что-то поймём, а там и ты подключишься и тоже догонишь. Одна голова — хорошо, две — лучше, а три — вообще супер. Антон печально хмыкнул. Саша, может быть, и был прав, но когда две из трёх голов беловолосые — это сущий кошмар. Тёплая рука настойчиво потрепала по плечу: — Хорошо? — Хорошо. Благодарный взгляд Тошика уверил его в том, что всё в норме, и юноша поднялся, потягиваясь: — Ну-у, кхе-кхе, я пойду, наверное, — Сашка деловито шмыгнул носом и положил руки на бёдра. — Где мои шмотки? — Я… Я повесил на балконе, — почти неосознанно Антон положил собственную ладонь к себе на руку чуть выше локтя, туда, где только что была Сашина. Как будто за минуту, что она была там, мальчик слишком привык к её теплу, и уже не мог по-другому. — А ты спешишь? — Ну да, — он улыбался солнечно и искрился, как чистый снег: — Хочу поскорее домой идти, чтоб с тётей помириться. — Оу. Хорошо. Саша уже уверенно зашагал на балкон, когда провожающий его взглядом Тяночкин уточнил: — Эм, ты даже не позавтракаешь? Собакин махнул рукой: — А, не хочу, — а потом попутно развернулся в пол оборота, подмигнул, сложив пальцы пистолетом и направив их на Тяночкина: — Но ты покушай, окей? — Тоже не хочу. Собакин было пропал в коридоре, но спустя мгновение сделал несколько шагов назад и снова появился в дверном проходе. Повторил с приторной улыбкой: — Покушай. — Не хочу. С секунд десять они играли в молчанку и гляделки. При чём два на одного: полупрозрачный тоже глядел на Сашу. — Я передумал, я остаюсь. — А как же тётя? — Та пошла она на-а!.. — Собакин встретился взглядом с мамой Антона, проходящей по коридору, и незаконченное ругательство плавно перетекло в приветствие: — …А-аня, тётя Аня, доброе утречко! Ой, простите, я чего-то без штанов, ахах, — сонная мама ответила ему на это чем-то неразборчивым, и Собакин, следуя за ней дальше по коридору, рассмеялся: — Ах-ха, кхе-кхе, правда? Антоша так долго без штанов ходил? Не знал. Антон хлопнул себя по лбу: — За что мне это! — Дыши, Тошенька, дыши. Уже с порога кухни звонкий Сашин голос рассыпался по дому, весёлый, но опроникнутый хрипотой: — Не помочь ли вам с завтраком? Мы с Тошей та-а-ак проголодались! А давайте… Сашенька развалился на кровати за спиной Антона и усмехнулся: — Пиздит как дышит, скажи? Тяночкин не был настроен обсуждать того Сашу, пока что у него были претензии к этому. Он обернулся и посмотрел на Санька с гневным осуждением. Румянец только начал сходить с его щёк. — Что? А-а, ты об этом. Нормально мы тебя заСашили, да? — Сашенька заливисто посмеялся над своим странным каламбуром и нежно добавил: — Ты милый, когда краснеешь. Антон тихо прошипел сквозь зубы: — Я тебя прибью когда-нибудь. Сашуля склонил голову, ласково улыбаясь: — Чего, тебе же нравится? И вообще, я придумал игру. — Какую игру?! — «Кто сильнее засмущает Тошика: Саша-невидимка или Саша-торч». Игра такая. Ну, кто выиграл? Саша и так знал, кто выиграл, просто придуривался. Тяночкин взял себя в руки и продолжил серьёзно: — Ты понимаешь, что если будешь вести себя неосторожно, то нас раскроют? Саша медленно моргал в кошачьей манере, беспечно улыбался. — Минусы будут? — Д-!? Д-да, конечно будут! Ты совсем-?! Антон, конечно, отчитывал своего Сашу исключительно шёпотом, и всё равно боязливо замялся, когда услышал приближающиеся шаги Собакина. — Приветик, скучал? — Саша неторопливо прошёлся по комнате и опустился рядом с Тяночкиным, на этот раз на кровать. — Я думал, ты помогаешь маме с готовкой? — Нет, она сказала, типа, кхем… — Саша притянул одну ногу к себе, приобнял себя за колено и мечтательно закатил глаза: — «Сашенька, дорогой, не беспокойся, иди отдыхать, а я всё сделаю сама и принесу тебе завтрак в постель». — Так и сказала? — Да. Наверное, мама просто прогнала Сашу, чтобы не мешал. Антон улыбнулся, хотя голова уже начинала побаливать. Пока Тяночкин умывался и занимался прочей утренней рутиной в сопровождении милого приведения, он, конечно, был очень «рад» найти свою расчёску, полную белых волос. А также задумался, каким образом Саша будет извиняться перед тётей. Кровь стыла в жилах, когда мальчик вспоминал собственный визит в затхлые, словно заброшенные владения Ирины Астольфовны, а судя по последнему телефонному звонку оттуда, они с Сашей вполне могли подраться. В общем, с одной стороны, ему хотелось отдохнуть от обслуживания двоих Собакиных, с другой стороны — отпускать Сашу домой было страшно. Хотелось верить, что у его неубиваемого друга, как и у любого кота — девять жизней, но верилось с трудом. Когда Антошка с призрачным Сашей пожаловали на кухню, уже переодетый Саша жадно доедал свою яичницу. Рядом стояла чашка, в которой дымилось целебное снадобье для друга — чай с малиной. — Ты посмотри на него. Говорил, что не голодный, а сам, как Гречка на паштет… — Сашенька пробормотал и, фыркнув, сел как можно дальше от Сашки, поглядывая на того с неприязнью. Иногда Антону казалось, что его молодой человек вообще презирал всех, кто обладал способностью съедать еду и пользовался ею в присутствии неосязаемого Собакина. Антон, честно говоря, тоже иногда ел, но хотя бы делился с Сашенькой, поэтому на него эта неприязнь, как он надеялся, не распространялась. — Яифница зафибись, попробуй! Самая вкуфная яифница в моей жизни, — Саша клялся с набитым ртом. Мама уже заварила себе кофе и отправилась с ним поработать на ноутбуке в родительскую комнату под аккомпанемент храпящего отца, то есть оставила их троих на романтический завтрак. Мысленно пообещав себе поблагодарить её позже, Антон сел между Сашами и преступил к трапезе, честно заинтригованный самой вкусной яичницей в Сашиной жизни. Пока Тяночкин ел, Собакин выпил свой чай парой внушительных глотков. Яичница не оправдала ожиданий. — М, Саш? — Да-а, Тошенька? — сразу после снадобья голос Саши стал чистым, полным жизни, а не хрипоты. — Это ж обычная яичница, нет? Саша радостно кивнул. Он вообще выглядел крайне довольным. Локти стояли на столе по бокам от опустошённой тарелки с чашкой, подбородок покоился на ладонях, сцепленных в замок. Напоминал девушку на свидании. — Ты же сказал, самая вкусная в твоей жизни? — А, — он склонил голову и прикрыл глаза: — да это я так аппетит нагонял нам обоим. — Хах. Понял, — мальчик поковырял остатки яичницы вилкой и осторожно спросил, пользуясь моментом, пока родителей нет рядом: — Ты сейчас пойдёшь мириться с тётей, правильно? — Угу! — А мне можно яичницу? — вмешался Сашенька. Антон бросил на того умоляющий взгляд, а потом уточнил с сочувствием и вполголоса: — Она сильно разозлилась, что ты сбежал, да? Саша вскинул брови: — То есть? Ну, не совсем. Она разозлилась, что я вернулся. — Ох. — Не боись, всё под контролем. Куплю пару бутылок, и всё, дело в шляпе. Или в пакете от пятёрочки, ха-ха. Тяночкин всё ещё волновался, и даже не знал, что бы такого спросить, чтоб удостовериться, что с Сашей всё будет хорошо. — Так что, можно и мне кусочек? — призрачный Сашка опять попробовал заклянчить. Пока Саша наблюдал, как его друг машинально тыкает вилкой в оставшуюся на тарелке еду, выражение его лица приобретало более серьёзный оттенок, и, наконец, он сказал неожиданно сурово: — Антон, если плохо кушать, хуй не вырастет. — Я просто… Стоп, блять, что ты сейчас сказал? Весёлая физиономия вернулась на бледное лицо, и он пожал плечами: — Хз. Только что придумал. А что, убедительно прозвучало? — Да, очень. Сашка коротко рассмеялся. Сашенька вздохнул: — Вот ты мне не даёшь яичницу, а у меня потом хуй не вырастет… Антон вздохнул и сказал немного сдавленно: — Я просто надеюсь, что ты будешь в порядке. Саша глубокомысленно промолчал, а потом столь же глубокомысленно начал, планируя отшутиться: — Ну, я хорошо кушаю, так что у меня там всё в порядке… «Боже, этим двоим лишь бы про письки шутить». — Я боюсь, что она сделает с тобой что-то плохое, — Антон раздражённо пробормотал. Он слишком устал, чтобы отвечать на шутки. Оба поджали губы. Третий — тот, что прозрачный — с безмерной тоской провёл взглядом последний кусочек яичницы, который направился в рот Тяночкину. Тяночкин, кстати, тут же пожалел об этом, потому что от волнения кусок в горло не лез, и пока что Тошику оставалось только обречённо его жевать. Наконец, Собакин снова улыбнулся, томно прикрыл глаза и ободрил его: — Не парься. Я ей нужен живым и здоровым, чтобы бегать за бухлом. Тем более, что я, не смогу справиться с дряхлой алкоголичкой, если она забуянит? Да запросто. При всех прочих благоприятных характеристиках Ирины Астольфовны Антон не назвал бы её дряхлой. В отличие от Собакина, на которого было больно смотреть. Он, конечно, набрался немного сил, да и отмылся, но всё ещё был хилым и худым до ужаса. Тошин жалостливый взгляд Собакина порядком удивил: — Что? Налюбоваться не можешь? Шатен с трудом проглотил и спросил: — Думаешь, справишься? — Пф, лол, конечно, — он сощурил глаза очень хитро и промурлыкал: — Я даже тебя на лопатки уложу, если захочу. — Хи-хи, вот это заявление, — заинтригованный Сашенька шепнул, прикрыв рот и переводя взгляд с одного парня на другого. Тошка моргнул: — Ты рофлишь? — А что, испугался? — Саша захлопал ресницами и принялся строить глазки Антону. Тяночкину всё чаще мерещилось, что Саша флиртует с ним. Или беловолосый чудик всегда был таким? Со всеми? Антон пока что не хотел задумываться об этом и решил, что ему просто кажется, а причина тому — влияние прозрачного Сашеньки. — Я боюсь только за тебя. — Ну да, да, конечно, — в Сашином взгляде читалось абсолютное превосходство. Кровь в Тяночкине, которая ещё недавно стыла, начинала закипать. — Саша, ты… — М-м? Сашенька ликовал: — Хи-хи, сейчас будет мясо! «Не яичница, так хоть мясо ему». Антон прикусил губу, оглянулся — убедиться, что никто из домашних не притаился за спиной — бросил вилку, наклонился к Собакину и с жаром зашептал, смотря прямо в его наглые, полуприкрытые глаза: — Саша, ты тощий, простуженный, конченный наркоман, ты вчера чуть не помер, как минимум, раза три, и это только при мне! — Ага. — Думаешь, сможешь меня уложить на лопатки?! — Ага. Между их носами считанные сантиметры — не больше пяти. С Сашиного лица всё это время не сходила нахальная ухмылочка. Так и хочется её стереть. — Не хочу тебе делать больно. — Я не буду заставлять. Просто признай, что струсил. Тяночкин встал из-за стола. Прозрачный Саша за ним. А потом и телесный. — Пошли в комнату. Собакин заметно наслаждался происходящим и с трудом сдерживал смех: — Ну пошли. Антон открыл дверь перед Сашами. — Дамы вперёд, да? Спасибо, — один Собакин проследовал вглубь комнаты, а второй развалился на кровати и принялся поддерживать Тяночкина: — Давай, покажи ему, кто в доме хозяин! — он растерянно огляделся: — Блин, щас бы попкорна... На случай, если Собакин решит улизнуть, или если мама заглянет в комнату и спросит, какого чёрта её сын мучает больного друга, Антон закрыл дверь. Беспечный Саша остановился напротив Тяночкина, ближе к окну, и сложил руки за спиной. Переминался с пятки на носок, всем видом показывая, что уже начинает скучать. Наверняка он, истощённый, всё ещё чувствовал себя неважно. Даже сейчас он слегка покачивался из стороны с сторону, очевидно, против своей воли. В общем, весь этот нахальный Собакин, до безобразия беспечный, даже отдалённо не выглядел устойчиво. Антон ждал, пока Саша соберётся, только чтобы тот окончательно заскучал и спросил: — Ну? — Готов? — Всегда готов. Антону эта авантюра кажется странной. Он становится в подобие боевой стойки и в последний раз предупреждает: — Тебя свалить, как нефиг делать, понимаешь? Собакин криво ухмыляется и не оставляет ему выбора: — А ты попробуй. — Как скажешь. — Вали его уже! — кричит Саша с кровати, словно с трибун. Антон выдохнул — ладно, он сделал всё, что мог — и прикинул тактику боя. «Немного разбегусь, толкну — и он упадёт. И не тянуть за руки». Тяночкин делает несколько быстрых шагов к Собакину, который до последнего остаётся в прежней небрежной позе. Когда Антон делает бросок вперёд, одна его нога предусмотрительно остаётся чуть позади, готовая поддерживать его, а руки собираются толкнуть Сашу в грудь. И натыкаются на воздух. Отставленная нога едва ли помогает, и Антон сам чуть не теряет равновесие, почти падая вперёд. Прыткий Собакин в мгновение ока оказывается с другой стороны, и, не доставая рук из-за спины, уже ждёт Антошку за его спиной. Возмущённый Тяночкин шумно выдыхает, круто разворачивается и кидается к Собакину вновь. А тот уворачивается боком — тонкий и изворотливый, как уж — и уже дожидается Антона с новой стороны, у шкафа. Антон к нему — и Саша отскакивает к стене. — Опа, ха-ха! — он смеётся, пока уворачивается, чем только сильнее выводит Антошку из себя. Саша слабый, но вёрткий. Но каждый раз, когда он уворачивается, он на грани падения. С каждым разом его всё сильнее заносит. Это зрелище, такое захватывающее, что даже Сашенька восторженно затих на кровати, продолжается считанные секунды, но смех Собакина уже сменяется сильной одышкой. Саша совершает очередной ловкий манёвр и оказывается посередине комнаты. Его взгляд мутнеет, колени подгибаются, бездумно опущенные руки не помогают устоять, а инерция несёт дальше по оси. Антон смекает, что ему не нужно даже трогать Сашку, чтобы тот упал, но всё-таки ловит момент, кидается вперёд и делает один решающий толчок. Толчок не приводит к победе, потому что Собакин не падает. Наоборот, он спасает Сашу: тот успевает ухватиться за Антона перед тем, как повалиться на пол, и тянет его, чтобы упасть вместе. Антон отчаянно подаётся назад, и тогда Саша, недолго думая, наваливается на него, толкая туда же. Носки Тяночкина то и дело скользят по ковру, но он упирается в его костлявые плечи и давит в ответ. Оба пыхтят. Саша — ещё и посмеивается между тяжёлыми вздохами. Теперь никто из них не скачет. Бой принимает весьма унылый вид. Антону это быстро надоедает, да и Сашуле тоже, поэтому он выкрикивает подсказку: — Подножку, поставь подножку!! Тяночкину нравится эта идея. Пока Саша занят тем, что цепляется за Антона, отчаянно пытается отдышаться и не то что бы вытолкать Тошика, но остаться на ногах, Антон прикидывает, куда ударить, и пинает Сашу куда-то в голень. Результат не заставляет себя ждать: — А-ах!!! Но Сашина хватка не слабнет ни на йоту, и Тяночкин летит вместе с ним. Хотя Собакин и похож на груду костей, он неплохо смягчает падение для Антона. Падение для Саши, увы, смягчает только тоненький ковёр, так ещё и шатен придавливает сверху. Последний скорее приподнимается на руках и взволнованно спрашивает сквозь шум в ушах: — Саш, ты живой?! Побеждённый Сашка, так и не отдышавшись, вместо ответа заливается радостным смехом. Тяночкин смотрит на него сверху вниз в полном недоумении. — Ч-чё ржёшь, ты же проиграл? Пусть взмыленный и взъерошенный, и только что больно приложившийся затылком об пол, Саша выглядит, как самый счастливый человек на свете. Его руки всё ещё крепко цепляются за футболку Антона, а сбитое дыхание мешает говорить, когда он торжественно выдаёт: — Нак-конец-то… я тебя… растормошил! — Чего? Дверь распахнулась, и мама застала троих парней врасплох. — Что за грохот у вас?! Антон испуганно вскинул голову и застыл. А Саша не стал её поднимать, ему было легче, наоборот, запрокинуть голову и смотреть на маму Антона как бы вверх ногами, снизу вверх. Тяночкин вспомнил, что хотел сказать маме, и выдал: — С-спасибо за завтрак, мам. Саша радостно подхватил: — Это была самая вкусная яичница в моей жизни! — Да пожалуйста, мальчики, — мама рассмотрела их поверх очков для чтения и удручённо покачала головой: — Вроде взрослые уже, а как дети… Саша парировал с самым умным видом, которого только можно было добиться, лёжа на полу под другим мальчиком: — Понимаете ли, возраст — всего лишь цифра. Мама растерянно покивала: — Да, да... Саша, я смотрю, тебе уже лучше? — Да, намного! Кстати, я уже собираюсь домой. — Я вижу, — наконец, женщина улыбнулась. — Ну, хорошо, передавай маме от нас привет. — Обязательно! До Антона как-то резко дошло, что всё это время он сидел прямо на Саше. Самого Сашу, ни одного, ни другого, кажется, это ни капельки не смущало, маму тоже, зато Антона — ещё как. Мама уже пошла дальше по своим делам, когда Тяночкин, чертыхаясь и спотыкаясь о разлёгшегося Собакина, окончательно поднялся на ноги. Саша, наоборот, подниматься не спешил: спокойно лежал и наблюдал за Антошкой. Тот протянул Саше руку помощи — и тот с радостью схватился за неё, на этот раз, не мешкая, лишь быстро поправив рукав, и весело заговорил: — Это как утренняя зарядка, да? Тяночкин вымученно улыбнулся, делая усилие, чтобы поставить Сашу на ноги: — Ага, это точн-, ой!.. Собакин накренился, как пизанская башня, и упал бы обратно, если бы не Тошина реакция. Он вовремя подставил руку ему под поясницу. — Не падай! В отчаянной попытке устоять, Собакин вцепился в плечо Антона. На этот раз он, с лицом совершенно отсутствующим, завалился вперёд, и его голова упёрлась Тяночкину в другое плечо. Сгорбившийся, с подгибающимся коленками и опущенной головой, беловолосый был почти одного роста с Антошкой. — Тебе плохо? — М-мне заебись, Тош. — Я вижу… — Тош, наконец-то ты его чуть-чуть побил, — трепетно прошептал призрачный Собакин с такой гордостью, будто Антон был его сыночком, который только что окончил четвёртый класс. Тяночкин неуверенно улыбнулся ему. Собакин пробормотал, уже находя опору в собственных ногах, но не отпуская Антона: — Каждое утро бы так, да? Тяночкин печально вздохнул и покрепче сжал ослабевшую ладонь в своей руке: — Саш, от тебя тогда живого места не останется. — Ахах, это да… — смеялся Сашка. Шатен подумал, что друг не в состоянии стоять, потому так крепко держался за него. — Приляжешь? — Не, не. Просто голова закружилась. Уже норм! Антон кивнул и, неспеша, осторожно отпустил парня. Собакин самую малость покачивался, но не падал, и это радовало. Пока он отряхивался и расправлял одежду, Тяночкин обратил внимание, что это, в общем-то, за одежда. Саша был тем ещё модником, любителем походить по секондам, подраться там с бабулями за леопардовую ночнушку по скидке. И Антон всегда был его верным спутником в таких походах, так что воочию видел, ради каких обновок Собакин их устраивает. Кроме того, они попросту проводили столько времени вместе, что Тяночкину были знакомы все его наряды. А этот иссиня-чёрный свитшот, под которым прятались свежезашитые милфы, был чем-то новеньким. Да что там свитшот: ещё больше внимания шатена привлекли шорты, на вид домашние, которые торчали у Собакина из-под джинсов. Можно было подумать, что Тошик стал законодателем моды, когда в похожем виде побежал навещать друга в обезьяннике. — Это у тебя там… шорты под джинсами? — Да-а-а, это чтоб тепло было, — Саша опустил глаза, с нежностью смотря на своё стильное решение, и похлопал себя по бёдрам, как бы показывая, что именно он собрался греть. — Новые, да? — Ну-у… — Собакин неоднозначно протянул и пожал плечами. — И кофта новая. — Можно и так сказать, ха-ха… — В секонде взял? Секунду в Сашиной голове проходил какой-то сложный мыслительный процесс. — Нет. Одолжил. Антон не совсем понял и поднял одну бровь: — То есть? Нужно будет вернуть? Саша опустил глаза и опять пожал плечами. Проронил, печально улыбаясь: — Вряд ли уже получится. Антон быстро переглянулся с Сашулей. В голове сложился пазл: Собакин — вор. Если он украл героин, он может украсть что угодно ещё, будь то шорты или свитшот. Саша на кровати схватился за волосы и в ужасе проронил: — Лишь бы он нашу Хацунэ Мику не спиздил!! — самое дорогое, что было у Антона в комнате. — Ты украл их... — Тяночкин округлил глаза, с ужасом понимая, что ему правда придётся проверить ценности в квартире. — Просто не успел попросить. Там, понимаешь, наш притон накрыли, спасаться надо было, а у меня вся одежда мокрая, вот я и прихватил, хах… Когда Собакин шутит, у него другое лицо. Когда он шутит, его губы тянутся в ухмылку. Их уголки не подрагивают. Он стоит прямо и смотрит на Антона, такого низкого и наивного, сверху вниз, либо со снисходительной теплотой, либо с игривым прищуром. А не горбится, не мнётся, словно готовясь к удару, как сейчас. А потому эту шутку Тяночкин совсем не понял. Саша добавил, возможно, жалея о своей неожиданной вспышке искренности: — Это я тогда с окна и выпал, кстати. Прикинь? Антон так и не смог прикинуть. Не дожидаясь ответа, неспеша, почёсывая затылок, Собакин развернулся и поплёлся к двери. Тяночкин опять переглянулся с Сашенькой. Тот немного поразмыслил и выдал: — Милый, вот тебе мой совет: не задумывайся об этом. Антон кивнул. Ладно, у Саши новая кофта и шорты, а притон накрыли. Почему бы и нет. Антон примет, как факт, не будет задумываться. Но очень скоро Антон понимает, что не может совсем не задумываться. Как минимум, потому что чувствует за белобрысого некую ответственность. И, следуя за ним, украдкой следит: не коснутся ли его ловкие пальцы папиного кошелька, который тот так беспечно оставил на комоде; не покажутся ли из кармана спортивной кофты мамины золотые серёжки или ещё какая драгоценность. Ему самому противно от своих же подозрений, но он следит. Собакину не понадобилось много времени, чтобы собрать по жилищу Тяночкина свои вещички — большинство из них уже было на нём, осталось только накинуть чёрную толстовку, чтобы стать похожем на капусту от количества надетых кофт, бросить в рюкзак телефон, сунуть туда же тетрадку по алгебре — и значительно больше времени, чтобы покрасоваться перед зеркалом. Парни: Антон и прозрачный Саша — уже несколько минут стояли в коридоре, слегка напряжённые, перебирая в памяти многие моменты, когда оставляли Сашу одного и когда у него была возможность что-нибудь стащить, и молча наблюдали за тем, как Собакин крутился перед своим отражением. Трепал себя по волосам, разглаживал мех на парке, застёгивал её по-всякому, поправлял лямки рюкзака, даже бил себя по щекам — хотел то ли взбодриться, то ли придать им природный румянец, чтобы не выглядеть таким мертвецом. Наконец, он спросил их: — Ну, как я выгляжу? — А? — Тяночкин вышел из раздумий, как из транса. — Нормально. Саша хмыкнул, потирая подбородок: — Надо не нормально, а хорошо. — Тяжело выглядеть хорошо, когда ебашишь героин, Санёк, — с улыбкой заметил второй из Саш. Тяночкин считал, что говорить так прямо — немного невежливо, но в общем-то разделял его точку зрения. Тем временем Саша, который крутился у зеркала, плюнул на пальцы, прошёлся ими по бровям — и наконец-то удовлетворённо кивнул: — Зашибись, теперь хорошо. Как по Тяночкину, так в Сашином лице ничего не изменилось, но если ему нравилось, то пожалуйста. Он не стал спорить, только робко кивнул и поинтересовался: — Это ты для тёти так прихорашиваешься? — Ага, надо ж красивым мириться. — Наверное, — Антон бездумно ответил, прожигая взглядом карманы Сашиной парки. Такие большие, удобные карманы. Там может поместиться много всего. Не говоря уже про рюкзак. А потом можно сдать это в ломбард и спустить выручку на дозу. Саша обернулся. — Всё в порядке? — Эм, да! Да. Очень удобно. Саша обувается. Значит, вот-вот покинет их дом. И если он взял что-то, то чья вина это будет? Саша — больной человек, он может вообще не понимать, что творит. Именно Антон был тем, кто впустил его, накормил, отогрел. И, зная обо всём, оставлял без присмотра. — Говорил же я тебе не думать об этом, Антон, — Сашенька печально щебетал ему на ухо. Неосязаемая рука погладила мальчика по голове, пропуская сквозь себя кудри. — Почему ты меня совсем не слушаешь? Антон не может не думать. Сашенька вздыхает: — Значит, скажи ему, чтобы вывернул карманы, и покончим с этим. Антон вскинул брови: «Блять, как я это ему скажу». Беловолосый фантом пожал плечами: — Как есть, Тошенька. — О-о, Гречка, пришла прощаться? Гре-е-ечка… Ахах, смотри на неё, — пока Саша, согнувшись вдвое, натягивал ботинки, кошка принялась обнюхивать их, а потом и вовсе упала на один из берцев, покрутилась и замурчала. — Капец, она любит мои ботинки больше, чем меня! Гречка, ты со мной только из-за ботинок? — У Гречки хороший вкус так-то, — задумчиво проронил призрачный Собакин, разглядывая Сашину обувь, точь-в-точь повторяющую его. Пока Антон перебирал в голове все возможные слова и выражения, которыми мог бы попросить Сашу вывернуть карманы, у него онемел язык. Нормального варианта, после которого Саша не захотел бы его побить, Тошик так и не придумал. — Саша-а, уходишь? — пропела мама с кухни. — Да, спасибо за гостеприимство! Послышалось шуршание, быстрые шаги, и мама вышла в коридор вместе с загадочным пакетом. Она несла его особенно бережно и почти торжественно, поддерживая содержимое ладонью снизу. Сразу видно, что-то ценное. — Возьми. Это малина, перетёртая с сахаром. Будешь пить дома и совсем поправишься. — Ох, не стоило… — Бери-бери. У нас ещё много, не обеднеем. — Спасибо!!! И так, драгоценность сама попадает в руки Собакина. У Тяночкина кружится голова. Саша так трогательно улыбается и так мило радуется этой несчастной банке малины, разве он может что-то украсть у этой семьи наивных, добрых людей? Не может, правда? И тогда забытый голос разума, обычно молчащий, обычно тихий, вдруг отчётливо напоминает ему: но Милена ведь тоже не думала, что он может что-то украсть, и кто угодно, кому принадлежали шорты и свитшот, тоже могли так не думать. Прозрачная рука Сашеньки прикоснулась к пальцам Тяночкина. — Давай, Тош. Иначе будешь жалеть. «Как я… Не при маме же…», — Антон нервно сглотнул. — Ну, я пошёл, до свидания! — Пока, Сашенька, если что, не стесняйся, заходи ещё! — Благодарю, обязательно. Пока, Тош! Пока, Гречка! — Мяу, — ответила Гречка. — Мне пойти с тобой? — спрашивает Сашуля. Улыбчивый Сашка уже пропадает за дверью. Когда дверь хлопает, Антон решает, что нужные слова подберёт на ходу. — Я к-кое-что забыл, щас вернусь! — он проговорил скороговоркой и, не дожидаясь маминого ответа, выскочил за дверь. Так быстро, что оставил второго Сашу в прихожей. — Саш! Пространство тесной лестничной клетки освещает свет из небольших окошек в соседней стене, таких узких и немногочисленных, что даже в самое светлое время суток место остаётся мрачным. Саша, который уже было накинул капюшон и двинулся к бетонным ступенькам, удивлённо обернулся, не выпуская капюшона из рук: — Да, Тош? Стены выкрашены в яркий, болезненно-зелёный цвет, и на его фоне Сашина тонкая радужка кажется совсем белёсой, а расширенный зрачок — пугающе глубоким. Антон медлит. — Знаешь, мне правда пора, — Сашка криво улыбается, с опаской косится на лестничные пролёты и натягивает капюшон до самого носа. Кажется, как только он покидает Тошину квартиру, то превращается в чокнутого параноика. — Прости, я просто… не хотел при маме… — Антон мямлит, не уверенный, что его это каким-то образом оправдывает. Зато Собакин понимает, что речь о чём-то серьёзном. Он борется с собой какое-то время, выглядывает в соседние пролёты, пока что пустые. — Что такое, Тошик? — он тихо спрашивает, подходит к парню. И, пересилив что-то в себе окончательно, всё-таки скидывает капюшон. Знак того, что желание открыто выслушать Тяночкина — сильнее, чем страх засветить свою белую макушку. — Саш, ты… — начинает Антон, но не может продолжить. Сжимает в руке дверную ручку. Смотрит в пол. Корит себя за то, что собирается обвинить лучшего друга. Всё кажется неправильным, особенно — зависший между ними пыльный воздух, который мешает дышать. Когда Собакин шагнул к Тошке и крепко обнял его, дышать мешала уже не пыль, а пух на капюшоне. Круговорот мыслей в Тошином сознании мгновенно останавливается. Этот Саша тёплый: Тяночкин ощущает это по его рукам и горячему дыханию над своим ухом. Этот Саша мягкий: Тяночкин чувствует это, когда отпускает влажную ручку двери и робко обнимает парня в ответ, а потом с силой сжимает в пальцах ткань парки. — Не волнуйся, Тошенька, всё будет хорошо, — он хрипло шепчет ему на ухо. — Со мной всё будет в порядке. Тётка мне ничего не сделает. Я отпишусь, когда вернусь домой. И когда с ней помирюсь, тоже напишу. А ты не переживай и отдыхай, договорились? Прошу тебя, отдыхай. Опущенная голова упёрлась в грудь Собакина. Саша говорит ласково, Саша успокаивает, поддерживает, Саша гладит по плечам, окутывает приторным ароматом и бесконечным теплом. Но этот Саша не читает мысли. Этот Саша не понимает с полу слова. Догадливость этого Саши имеет предел. Антон пугается этого, это сводит его с ума. И он сильнее цепляется за куртку. — Знаешь, Тош, ты можешь пока Алине написать, если будет грустно. Или скучно. Поболтай, поиграй, выскажись, если надо. Хорошо? — Пожалуйста, скажи, что ничего не стащил из моего дома, — Тошин слабый прерывающийся голосок, направленный куда-то в грязный пол, звучит невнятно. — Что? Тяночкин отстраняется. Он не отпускает Сашу, но теперь между ними есть расстояние. — Ты воруешь наркотики, воруешь одежду. П-пожалуйста… — Антон в ужасе шепчет, а потом наконец-то поднимает голову и встречается с Сашей взглядом, когда у самого глаза уже печёт от подступающих слёз, и с трудом повторяет: — Пожалуйста, скажи, что хотя бы у меня ты ничего не крал. Какую-то долю минуты Саша Собакин молча осознавал его слова. Руки его тем временем безмятежно покоились на плечах Тяночкина, и попадись им кто-нибудь на лестнице, будь то преследователь или обычный сосед, наверняка счёл бы сцену странной. Он улыбнулся. Это идеальная Сашина улыбка. Снисходительная. Томная. Только один уголок тянется вверх. Она даже улыбкой была с натяжкой — так, ухмылка. Но она была идеально-Сашина. Та, что Антон чаще всего видел, та, что он лучше всего запомнил. И, что самое главное, та, при виде которой Тошик на подсознательном уровне понимал, что всё хорошо. Саше не нужно ничего добавлять, он может молча уйти или даже раствориться в воздухе, а Антошка всё поймёт. Что всё в порядке, что сам он — глупышка, который зря переживает. Улыбка всё сказала за него. Но вот, ободранные губы открываются, и с них срываются лукавые слова: — Да, кое-что я у тебя украл. Антон не успевает удивиться. — Я украл... Собакин вдруг ущипнул Тяночкина за нос. Тот невольно пискнул и тут же отпрянул, похожий на напуганного котёнка. А Саша, улыбаясь во все двадцать восемь зуба — зубы мудрости пока не прорезались, оно и не удивительно — зажал между указательным и средним пальцем кончик большого пальца, быстро поводил им перед лицом Тошика и весело выкрикнул: — Твой нос! Потом он отпустил Антошку и бросился вниз по лестнице, всё ещё сжимая в кулаке «нос» друга и дико хохоча. Антон перегнулся через перила и наблюдал, как тощий безумец несётся вниз и пропускает ступеньки, цепляется за перила и натягивает капюшон одной и той же рукой, пока другая занята Тошкиным «носом», едва не падает и бежит дальше и дальше, смеётся, смеётся. И пока Саша, такой глупенький и безумный, мелькает на лестничных пролётах, Антон безрассудно проникается его быстротой, лёгкостью, беспечностью. Он тоже чувствует себя лёгким и беспечным, и, совсем забыв, что его может кто-нибудь услышать, свешивается над пропастью высотою в четыре этажа и кричит Собакину вдогонку: — Напиши, как дойдёшь!! — Ахах, ага!!! Антон улыбается. Он тяжело опустился в кресло, практически упал. Такое впечатление, что сил осталось только на то, чтобы добраться до кровати, занять там позу трупа и пролежать так до понедельника. Двое Саш — суровое испытание для Антошки. Они чрезвычайно, невыносимо утомительны. Даже по отдельности они доставляют много хлопот, а когда набрасываются на него вдвоём, одновременно… Он чувствует Сашино присутствие в воздухе, его фантомную улыбчивую сущность за своей спиной. И тихонько жалуется этому милому фантому: — Я устал. — Да-а, ёжик, я знаю, — щебетал фантом в ответ. — Сам ты ёжик. — Буду считать это комплиментом. Приведение стало мягко перебирать его волосы. Гладить по голове. Антон закрыл глаза и выдохнул. Выпустил весь воздух, что мог в нём быть. Вытянул ноги. И подумал. Прошептал: — …Сашуль. — Да-а? — заинтригованный Саша склонился над ним. — Скажи, почему ты такой несносный? — Это тоже комплимент? — Вообще-то… Вообще-то, нет. Ты просто… невыносимый иногда. Особенно, когда мы с Сашей, — шатен проронил и замер в ожидании. Но Сашенька ничем не выдавал обиды. Он молчал, продолжая перебирать волосы Тяночкина с прежней любовью. Когда Антон уже подумал, что юноша не ответит ему, тот снова наклонился, щекоча лицо парня белыми волосами, и спросил, в каком-то умилении, с долей печали: — Ты правда не понимаешь, почему? — Нет, не понимаю. Саша снисходительно хмыкнул, выпрямился и безмятежно бросил: — Ну, поймёшь когда-нибудь. Или не поймёшь. Как пойдёт, — он опять таинственно притих, и опять неожиданно заговорил снова: — Я тебя очень люблю. — Я тебя тоже. Саша спросил куда веселее, пока его прикосновения, почти неуловимые, переместились на Тошины плечи: — Хочешь анекдот? — Не уверен… — Приходит ежиха к наркологу. — Блять, опять про наркотики. — И говорит: помогите, мой муж колется. — А в чём шутка? Повисла неловкая тишина. — …Отдыхай, Тошенька. Ты устал. — Мне жалко ежиху. — Отдыхай. Антон не чувствует, сколько времени сидит вот так, с закрытыми глазами, в исключительном онемении, ни о чём не думая, и прислушивается к дымчатым прикосновениям. Из полудрёмы его вывел звук уведомления. Мальчик слегка нахмурился, опущенные веки дрогнули. — Знаешь, Тошенька, — приведение приговаривало, — на твоём месте я бы поставил мобилку на беззвучный, чтобы сообщения от всяких торчков тебя не беспокоили. — Да, так и сделаю… — Антон пробормотал и встрепенулся. Точно. Сообщения от всяких торчков. Лишь бы у них всё было в порядке. Он добрался до телефона, подхватил его и упал обратно в кресло. Сообщение от Саши: «Прив Тоха у меня всё нормуль». Тяночкин устало улыбнулся. И вдруг в сердце защемило. Как же давно в его уведомлениях не появлялась засвеченная, потерянная в помехах, растворяющаяся в неправильном цветокоре анимешная девочка, глядящая с Сашиной аватарки на Антона угольными, грустными, глубокими глазами. Как давно он не писал. Кажется, что с последнего раза, когда они переписывались, прошла целая жизнь. «хорошо», — Тяночкин ответил, а потом, на всякий случай, уточнил: — «ты дома, да?». На случай, например, если помириться с тётей не получилось, и теперь Саша будет жить на улице. Зная беловолосого, Антон не удивился бы, если бы такой расклад тот охарактеризовал как «всё нормуль». Саша печатает. Печатает. Перестаёт печатать. Печатает опять. Выходит из сети. — Ох, — Антон выдохнул с разочарованием. Как-то это совсем печально. — Эй, Тошик. Антон запрокинул голову, чтобы встретиться взглядом с улыбчивым призраком. — Не расстраивайся. Он сто процентов дома, просто занят. Дерётся с тётей или моет ёжиков. Нечего волноваться за него. — Это, по-твоему, нечего волноваться? — Ну-у, может, ты и прав, мыть ёжиков довольно опасно. Они же острые. Через пару минут телефон в руке Антона спасительно пиликнул: «Сори Тошенька я чктьчуть позже отпишусь я пока занят немножка». *** «Чуть-чуть позже» застало Тяночкина поздно-поздно вечером, в окружении тёплого света гирлянд, в кровати. Он перевернулся на бок, лицом к полупрозрачному Саше. — Кто пишет? — Сашуля поинтересовался. — Саша опять, — Тяночкин ответил и зашёл в чат. — Написал «Тош». — И всё? — И всё, — Саша по ту сторону оставался в сети, но ничего не печатал, и Антон начинал переживать. — И что ему ответить? — М-м, — Саша протянул с равнодушием. — Спроси, всех ли ёжиков он помыл, например. — А… Ага. До того, как Тошик начал печатать, Собакин по ту сторону отправил фотографию. Качество её оставляло желать лучшего, судя по фону, вокруг царила темень, и только благодаря вспышке можно было увидеть исписанный тетрадный лист. Мазня на полях, нечто вразумительное до них. Спустя пару долгих секунд Антон узнал свою тетрадь по алгебре. Одна из фраз была обведена красным уже поверх фотографии. «Подскажи пж что тут написано?». — Он мой почерк не понимает… — Антон проронил с досадой. — Ахахах, это он ещё мой не видел! — Ты не можешь писать, — Антон пробормотал, пока всматривался в размазанный текст. — …Блин. Саша не мог сфоткать ещё хуже? Наконец до Антона дошло, что он сам там накалякал, и поспешно ответил: «то решений нет». Потом Антон посмотрел на фотографию ещё раз и понял, почему с таким трудом узнал собственную тетрадь. Потому что эти рисунки на полях оставлял не он. Он вообще видел их впервые. «а это что нарисовано», — он осторожно спросил. «А это я нарисовал», — тут же пришёл ответ. — Блять, нахуй он мне ручкой в тетраде рисует?! — А я вот тебе никогда в тетрадках не рисую, — заискивающе промурлыкал Сашенька, стараясь перехватить Тошин взгляд. Увы, тот был прикован к телефону. — Потому что ты рисовать не можешь, — Тяночкин пробурчал, пока переворачивался на спину. — И то правда, — Саша легко вздохнул и тоже перевернулся. Задумчиво уставился в потолок. Что-то тянуло его в этом потолке, что-то, чего Тяночкин не видел, потому что не умел читать между строк. И пялился в телефон. — Сейчас спрошу его про ёжиков. — Давай, — Сашенька прошептал, склонил голову поближе к Тяночкину и тоже заглянул в телефон. «ты уже всех ёжиков помыл?». Ответ снова не заставил себя ждать: «АХАХАЗА», «Ты откуда узнал что я делал весь день». Антон почувствовал, как внутри разливалось тепло. С губ не сходила улыбка. Они переписывались, как раньше. Как будто ничего не произошло. Сашуля притих. «Слушай Тош» — Собакин начал, как Антону показалось, напряжённо, и не сразу, но продолжил: «Ты же смотрел мою галерею?». Мягкое напоминание о том, что как раньше — не будет. Призрачный Собакин отреагировал мгновенно и тут же заверил Антона: — Ты это делал для его же блага. Не нужно себя винить. — Да, но… Ох, — Тяночкин вздрогнул, когда пиликнуло новыми сообщениями. «Тош» «?» «да, смотрел», — Антон честно ответил с замиранием сердца. Собакин не писал страшное количество времени. Недолго на самом деле, меньше минуты, просто Антону так показалось. «Тошенька, ты смотрел…» «Даже мемы?». — Блин, что ему ответить?! — Говори правду, он тебя не съест. «да», — ответил Тяночкин. Повисла тяжёлая пауза. Он поспешил добавить: «но я уже не помню их». «Фух», — ответил Саша. В следующее мгновение в переписке появилась фотография рыбы с подписью «пиздец кем я стал ебаный 10 класс». — Он, как всегда, хуйню кидает, — прошептал Тяночкин, с трудом сдерживая смех и светясь от счастья. — Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не ебашило героин, — печально улыбнулся Сашка, обращаясь то ли к Собакину, то ли к Антону. Потом пошли низкокачественные мемы про заднюю парту. Тяночкин уже не старался так сдерживаться. Он тихо хихикал — в том настроении, в котором он пребывал, рассмешить могло натурально что угодно — и показывал приколы Сашеньке. — Посмотри, это чисто мы. Сашуля тоже посмеивался и хмыкал: — Ну да, мы, — и вдруг добавил: — только капусты не хватает. Антон аж от переписки отвлёкся и с ужасом покосился на капустопамятного Сашу: — Ты всё ещё помнишь про капусту?!?! Тот проговорил с нежностью: — Да, каждый день вспоминаю. Каждую минуту. — Только не это… — Антон нервно сглотнул в снова вперил нос в экран телефона, словно тот мог защитить его от капусты. — Ахах, а отправь ему тот тик-ток про капусту. — Чтобы вы вдвоём меня капустой бесили?! — Это сейчас так в тему! — Нифига не в тему! — Ну отпра-а-авь… — Саша, нет! — Хорошо, — Саша неожиданно согласился, а потом перевернулся на бок и опёрся на согнутые локти, чтобы нависнуть над Антоном. Томно прикрыл глаза и проговорил с устрашающей ухмылочкой: — Тогда капуста будет только между нами. — Ну… — Тяночкин выглядывал из-за телефона с опаской. — Да, наверное? Сашенька склонился над мальчиком, потянул к нему свои мерцающие ручонки и с видом сумасшедшего принялся горячо нашёптывать: — Антон, капуста должна дать сок. Надо мять. Капуста должна- — Я сейчас плакать буду, Саш, ну хватит, — Антон не собирался плакать, просто знал, что на какого угодно Сашу эти слова сработают. Они сработали. Сашенька спокойно лёг обратно и не вспоминал про капусту. Стало подозрительно тихо. Антон понял, что эта тишина напрягает его не многим меньше, чем капуста. Через какое-то время он обеспокоенно покосился на беловолосого: — Ты не обижаешься? Саша беспечно улыбнулся: — Неа, всё хорошо. — Точно? Мерцающая рука в не менее мерцающих кольцах легла на щёку парня, воздушная и едва ощутимая. Прозрачные пальцы погладили по лицу. Саша фыркнул, ухмыляясь: — Да точно, котёнок, не парься.