Пластик

Среди разнообразного множества вопросов, которыми задавался Тяночкин, один имел чисто практический характер и теперь встал особенно остро: а возможно ли в принципе одновременно проводить время с обоими Сашами Собакиными? Возможно ли? И, если возможно, то как, или, ещё точнее, какой ценой? Вопрос не был задан вслух, лишь вертелся в голове. Но весь оставшийся день Саши любезно посвятили тому, что отвечали на него, как будто оба умели читать мысли Антошки. Естественно, Собакин всё ещё, как он сам выражался, мучался. Другими словами, ему нездоровилось: корми не корми, а беднягу тошнило при любом раскладе; бедняге также были выданы салфетки, и к вечеру комнату Антона тут-и-там украшали их белые засморканные кучки, похожие на грудки снега за окном. Зато бедняге помогала перетёртая с сахаром малина, чай с которой он самозабвенно пил и называл настоящим чудом, потому что от него раздирающий горло кашель утихал, а голос, грозящийся совсем затеряться в сплошных хрипах, превращался в нормальный Сашин голос с его обыкновенной хрипотцой. И даже язык Собакина, благодаря чудодейственному средству и заботе Тяночкиных вообще, болел всё меньше, и уже привычный, но трогательный «Тофа» время от времени превращался в банального «Тошу». Саша не был бы Сашей, если бы послушно соблюдал постельный режим. В нём было нечто вроде неиссякаемого источника энергии, благодаря которому он бесконечно улыбался и что-то выдумывал, чтобы развлечь и Тяночкина, и себя, и второго Сашу, хотя о последнем беловолосый не ведал. Под скептичным взглядом призрачного Сашеньки, в сопровождении его же искромётных шуток, больной боязливо выглядывал в окно и интересовался, например, не хочет ли Антон сходить в лес и поиграть там в снежки или построить снежную крепость. Откровенно говоря, для снежной крепости стройматериалов не хватило бы, но что, в таком случае, Антон думает насчёт постройки шалаша и так далее, и тому подобное. В конце концов, чтобы заставить Собакина отдохнуть, Тяночкин практически силой затащил его в постель — в буквальном смысле, конечно. Оказалось, что за всё время, что Саша провёл в бегах, он ни разу не удосужился заглянуть на Ютуб и хотя бы узнать, какие хорроры сейчас в моде, даже одним глазком посмотреть. Чем он был так занят, Антон с Сашенькой так и не поняли, но чтобы наверстать упущенное, Тяночкин захватил мобильник, улёгся на край кровати и, потягивая малину, которую мама для профилактики заварила и для него, демонстрировал завёрнутому в одеяло Саше новенькие ролики от Тарелки, Монвера, Винди, Валеры Гостера, бессмертного Куплинова и других любителей поорать на камеру, а точнее, профессионалов — всё-таки, именно этим они и зарабатывали на хлеб. — Можешь взять меня за пятку, если будет сильно страшно, — посоветовал Собакин, ведь руки его были заняты одеялом и натянутыми до кончиков пальцев рукавами. Тяночкин вежливо отклонил предложение. Время от времени Антон слегка отводил руку с чашкой в сторону, чтобы его Саша, устроившийся на коврике у кровати, тоже мог приложиться своими эфемерными губами к горячему напитку. Иногда тот от скуки прикладывался губами не к чашке, а к руке Тяночкина, оставляя ветреный поцелуй. А потом посмеивался, наблюдая, как Антон пытается не выдавать своего смущения. От такого отвлечения парень слушал болеющего Собакина невнимательно и даже от скримеров вздрагивал через раз. Позже, когда беловолосый увидел, что Тяночкин всё больше косится в сторону и всё меньше пугается, он благоговейно заметил: — Тош, ты стал такой смелый! Не успел Тяночкин, разгордившийся от комплимента, расправить плечи и сказать, что это пустяки, как Собакин добавил с тем же благоговением: — Аж смотреть неинтересно. — Оу. — Не урони малину, милый, — подсказал Сашенька. Тяночкин крепче сжал отставленную в сторону чашку и поинтересовался: — Ты хочешь, чтобы я боялся? — Конефно, — Саша улыбнулся, а потом безразлично добавил, потянувшись к строке поиска: — Ну, если ты не боишься, можем посмотреть летсплеи на Барби лошадиную ферму… — Не-не-не! Я буду бояться, честно. — Ну смотри мне. Антон нахмурился и постарался с усердием прилежного ученика вникнуть в происходящее на экранчике. Так старался, что не обратил никакого внимания, что сам Собакин больше не следит за игрой. Навалившись боком и откинутой головой на изголовье кровати, он с интересом разглядывал шатена. И не успел малополигонный монстр показаться, как Собакин сам ни с того ни с сего принялся отвлекать Антона: — Тоф. Эй, Тоха. — Ну что? — А что у тебя с рукой? — С рукой? — Тяночкин растерянно перевёл взгляд с телефона на одного Сашу, а потом на второго, мирно попивающего чай из кружки. Почувствовав на себе глаза обоих телесных юношей, призрак едва не подавился, отстранился от чашки и обиженно спросил: — Что такое, попить уже нельзя? Тогда до Антошки дошло, что для взгляда обыкновенного, не влюблённого всей душой и телом в приведение, но наблюдательного человека, которым и был его телесный друг, положение Тошиной, бережно протянутой в пустоту руки выглядело малость странно. — Эм… — Антошка протянул, загнанный в угол. Он не оборачивался, но точно знал, что больной Собакин испепеляет его изучающим, испытующим взглядом. Саша-приведение пожал плечами, фыркнул: — Хз. Тут ты сам разбирайся, — и снова пригубил горячего напитка. Брошенный на произвол судьбы Тяночкин мысленно выругался и неуверенно начал: — А у меня просто… рука затекла, — он пару раз согнул и разогнул локоть, поводил чашкой туда-сюда, неумело демонстрируя, как пытается разогнать кровь по «затёкшей» руке. Сашенька же при этом с самым невинным видом тянулся за очередным глотком, но чашка всякий раз уходила у него из-под носа. Он напомнил Антону Гречку, когда водишь у её мордочки кошачьей вкусностью, чтобы поиграть. В общем, учитывая совершенное неумение Антона врать, происходила полная клоунада. — Рука, говоришь, затекла? — Саша протягивает с приторной улыбкой и особенной, играющей, исключительно Сашиной интонацией, из-за которой Антон чувствует себя последним дураком. Ему кажется, что Саша всё понимает, что все Саши всё прекрасно понимают, и просто наслаждаются зрелищем, которое из себя представляет наивный, безнадёжный, вообще не умеющий врать Антон Тяночкин. Он неровно выдыхает и отрешённо отвечает: — Ага. Сидящий на ковре Сашенька перехватывает взгляд Тяночкина и шепчет с улыбкой: — Он точно не поверит. В то же время улыбочка больного приобретает более кроткий вид, когда он весело предлагает: — Давай разомну! Хочешь? Тяночкин удивлённо косится на Сашу, который уже принялся выпутываться из одеяла-кокона. — Н… наверное? — Давай-давай, я тебе ничего не оторву, не боись, — Саша выпутался из одеяла достаточно, чтобы протянуть к Тяночкину пару паучьих рук. Тяночкин смиренно опустил кружку на ковёр рядом с Сашенькой, мобильник положил на колени, а потом отдал руку, уже и правда немеющую, на растерзание другу. Тот принял её с томной ухмылкой, покрутил, разглядывая, и деловито спросил: — И где она, говоришь, затекла? Тошенька ничего не придумал. — Э… Везде? — Ты просто хочешь бесплатный массаж, да? — Собакин усмехнулся и правда стал делать массаж. Если этим словом можно было назвать своеобразные пощипывания, выкручивания, растирания и другие манипуляции, которыми Сашины костлявые пальцы принялись осыпать руку Антона. И оказалось это довольно приятной процедурой, так что Антон не жаловался и сидел тихо, пока Собакин на ковре ревниво вздыхал, а видео на телефоне равнодушно играло. В какой-то момент Саша, не отрывая глаз от столь увлекательного занятия — переминания Тошиных пальцев — решил тихонько уточнить: — Но я бесплатно не делаю. С тебя 500 рублей. — Ты офигел? — Давай-давай, — улыбчивый Собакин потёр пальцы, на этот раз свои, в соответствующем жесте: — Позолоти ручку. — Ты офигел, — Тяночкин повторил. — И цыганка из тебя так себе. Тут, к сожалению Тяночкина, Саша перестал мять его ладонь, посмотрел ему в глаза и сказал достаточно серьёзно: — Так, Антон, если денег у тебя нет, то можешь расплатиться телом. Саша на ковре нервно рассмеялся, а Антошка чуть не упал с края кровати. — Каким ещё телом?! Оборванные губы в колечках расплылись в пьяной ухмылочке, глаза сощурились, и Собакин пролепетал, склоняя голову: — Телом твоей нежной мамочки, конечн- — Это уже слишком, собака!!! Волну похоти, неожиданно накрывшую Собакина, также быстро сменила накрывшая его волна тумаков от Антона. Шуточных, но ощутимых. — Ахах, не надо, не бей, аха… — тумаки не имели никакого действия, и вскоре в меру хриплом Сашином голосе послышались отчаянные нотки, ведь Антон перешёл на более тяжёлые методы: — Ахаха… Ха-ха! Не надо! Ну хватит, Тоша, прости!!! А-а-а! Ха-ха-ха, я больше не буду, я больше не буду, я больше! Я больше не!! — Саша заговорил скороговоркой, задыхаясь между приступами мучительного смеха, пока его мучитель, то есть Тяночкин, безжалостно щекотал его бока. Даже толстая ткань кофты не спасала Сашу от Тошиного возмездия и его собственной предательской чувствительности к щекоткам. — Ой, Тошенька, ты такой жестокий! — радовался призрачный Собакин, мило улыбаясь и даже хлопая в ладошки от радости при виде такой сцены. Послушав Сашины вопли и мольбы о помощи, не услышанные, кажется, никем кроме второго Саши и слоняющейся поблизости Гречки, Тяночкин сжалился и прекратил пытку. Тогда Саша, тяжело дыша, навалился на стенку уже другим боком, судорожно закутался в одеяло и пролепетал: — Ты… падла… — Ты падла! — Мы падлы… — юноша протянул то ли сонно, то ли мечтательно, потом шмыгнул носом от всей души. И сразу скривился: — Кхе-кхе, бля, я соплей наглотался! — Блин, Саш, можно без подробностей? Тебе салфетку дать? — Давай, кхем, — он мягко согласился и выхватил галантно протянутую ему салфетку особенно изящным, манерным движением. — Шпасибо. — Ага. Выкашляв в салфетку нечто страшное, высморкавшись и — ещё одним, не менее изящным движением — закинув салфетку на пол, Саша с уютом укутал в одеяло своё хрупкое тело (Антон догадывался, что Собакину, вообще-то, жарковато, а одеяло нравилось исключительно тем, что надёжно скрывало руки) и, довольный, снова полулёжа развалился на изголовье. Его голова тем временем угрожающе близко клонилась к плечу Тяночкина, развёрнутые к нему же коленки невзначай касались вытянутых Тошиных ног — Антошка старался не шевелиться, чтобы часом не задеть корочки на этих неспеша заживающих коленях. Повеселевшие зеленоватые глаза вначале задержались на руке Антона, держащей телефон, потом скользнули по видео, потом — прошлись по прямоугольничкам рекомендаций. В общем-то, Саша выглядел повеселевшим, и Антон размышлял, не нравится ли беловолосому на самом деле щекотка. Взгляд Собакина вдруг нашёл пристанище, и парень с восторгом прочитал: — «30 хоррор модов в одном чанке»? Ебануться. Включай. Антон хмыкнул и послушно тыкнул на предложенный ролик. А Саша на ковре, который еле увернулся от засморканной салфетки, злостно зашептал Тяночкину на ухо: — Милый, скажи этому торчку, чтобы он не бросал в меня захарканные салфетки. Антон коротко кивнул и обратился к телесному Собакину: — Саш, а ты можешь не кидать салфетки на пол? Голос порядком вымотанного Антона, видимо, показался Собакину злым, и он съязвил в ответ: — А где тут написано, что салфетки нельзя кидать на пол? Собакин с ковра угрожающе наклонился в Сашину стороны и выдал с желчью: — Я скажу Тошику, чтобы он тебе на лбу написал, пока ты будешь спать! У Антона начинала болеть голова, и он пробормотал: — Сашенька, ты невыносимый. Закутанный в одеяло Сашенька при этом многозначительно усмехнулся, а Сашенька без одеяла взглянул на Антона особенно глубокомысленно, с загадочной ясностью в просвечивающих глазах: — Ты теперь его тоже Сашенькой называешь? Антон, откровенно говоря, и сам не знал, к кому обращался. Вероятно, к обоим. — Блин, Антон, ты опять не боишься. — А, — Тяночкин заметил, что летсплейщика уже убила какая-то пугалка, которую он даже не успел рассмотреть. — Прости, задумался. — Лучше не думай, Тофенька, мне страшно становится, когда ты задумываефся. — Всё, всё, смотрю. Антон смотрел. — Блин, Антон, — через какое-то время Сашенька подполз к краю кровати, положил щёку на самый её край и жалобно прошептал: — ты опять с ним общаешься больше, чем со мной. Он смотрел на Антона со вселенской печалью, любовью и надеждой в глазах, как смотрел бы покинутый пёс на покинувшего хозяина. И как бы Тяночкин не был вымотан или раздражён, от этого взгляда его нутро таяло, и размокшее сердце, мучительно забившись, жаждало приютить несчастного зверька. — Щас, допью чай, — Антошка бросил и потянулся за чашкой на ковре. Чай, конечно, был лишь поводом: перегнувшись через край кровати, он быстро и незаметно чмокнул Сашеньку в вовремя подставленную щёку. Подхватил чашку, допил её содержимое одним большим глотком — после поцелуя перетёртая с сахаром малина показалось ему несладкой. А больной пока, как истинный джентльмен, поставил видео на паузу. Уложившись на спину, Тяночкин положил руку, которую предпринимательный Саша недавно разминал, на краешек кровати, и зазывающе раскрыл ладонь. Сашенька, как всегда догадливый, принял приглашение, и положил в неё свою мерцающую ладошку. Антон осторожно сжал её — если только можно было сжать эту неземную, сказочную руку — и провёл по ней большим пальцем, заодно, из-за её прозрачности, задевая и все свои. Сашенька таким вниманием остался доволен, расплылся в томной улыбке и какое-то время не ворчал. Он также убедился, что это не выглядело слишком странно. В самом деле, в том, чтобы время от времени тереть собственные пальцы, не было ничего выдающегося — многие так делали, да и сам Тяночкин, особенно, когда волновался. Это уж точно не страннее того, как сам Собакин по сотню раз на дню прячет руки в рукавах. И всё-таки с двумя Сашами нелегко. Тяночкин вздыхает и склоняет голову к правому плечу, ни с какой-то особенной целью, а потому что правда устал держать её, такую тяжёлую. По некой непонятной инерции, которая, впрочем, не имеет ничего общего с законами физики, болеющий Собакин тоже склоняет голову в его сторону. Головы даже не касаются друг дружки, но белые патлы одного из них закрывают половину обзора другому. Антон хмыкает, но не стремиться их убирать: они как раз прикрывают половину нелицеприятных монстров, то и дело выскакивающих на экране. В подобных сценах проходил оставшийся день. Антон, с точки зрения телесного Саши — рассеянный, задумчивый и даже таинственный, всё время метался меж двух беловолосых огней. Он почувствовал себя кем-то вроде официанта, когда в ресторане полная посадка, хотя на деле гостей было всего двое, но дел — невпроворот. Нужно было слушать то, что увлечённо говорит один Саша, и вовремя заметить, что другой Саша успел заскучать с тем, чтобы развлечь его, а потом извиниться перед первым Сашей, за то что Антон витает в облаках и совсем его не слушает, а потом развлечь его ещё какой игрой, компьютерной или с кошкой, а потом в пятый раз сбегать в туалет и расцеловать Сашу, чтобы тому не было одиноко, а потом объяснять взволнованному Саше, от чего Тяночкин в пятый раз за вечер бегает в туалет и что за просрочку он, несчастный, якобы съел, и делал всё это Антон изо всех сил и без остановки, не жалея ни себя, ни своих нервов, ибо он — хороший друг и хороший парень! Два в одном, как шампунь с кондиционером. Кроме того, парни успели попереписываться с Алиной. Она была на стороже и не только спросила мальчиков, как у них дела и чем они занимаются, но и потребовала фото-доказательства. А Собакин рад стараться: выхватил у Антона телефон и сделал пару совместных селфи, также себя отдельно, потом Антона отдельно, потом себя с Гречкой, потом разбитые коленки — Алина сказала, что это просто жуть; потом призрачного Сашу, повисшего на шее у Антона. Правда, вышло это случайно. К сожалению, кроме призрачного Саши и Антошки никто так и не узнал, что призрак на фото всё-таки был, точнее, должен был быть. Тяночкина удручало, что Сашуля, имея крайне фотогеничное лицо, никогда не виден на фото. С другой стороны, смешило, что он, будучи отчаянным оптимистом, каждый раз позировал, стоило кому-нибудь нечаянно навести на него камеру. В конце концов, Саша запечатлел себя вместе с нежной мам- простите, привычка, вместе с тётей Аней. И это даже не исподтишка: мама Антона вполне осознанно улыбнулась для фото вместе с Собакиным, который выглядел таким счастливым, словно фоткался со знаменитостью. После такого Чайкина окончательно уверилась в том, что всё проходит хорошо. Так, галерея Антона впервые за долгое-долгое, непозволительно время пополнилась Сашиными фотографиями. И не гнусно украденными по типу той, где маленький Сашуля запечатлён рядом с родителями, а совершенно добросовестными, живыми, совместными и отдельными, домашними фотографиями. Это радовало. Интересно и то, что общались ребята о чистой чепухе. Ни Антон — ведь был занят обслуживанием обоих Собакиных, ни призрак — его это, по сути, не касалось, ни Саша — не стремились к обговариванию преследователей и тех преступлений, или, как выражался Сашка, «глупоштей», что он натворил. Им, может быть, как здравомыслящим людям, стоило расставить все точки над и, выяснить обстоятельства, составить какой-нибудь план? Нельзя ведь сказать, что эта тема их не беспокоила: нет, она зависла тёмной тучей на горизонте сознания. Но трое этих не совсем здравомыслящих ребят решили не думать об этом сегодня и полностью посвятить себя этому странному дню, который лишь отдалённо походил на те старые-добрые деньки, когда Саша был один. Уже давно стемнело, когда Саша в одеяле стал зевать и клевать носом. Что Антон, что Сашенька, к примеру, в такое время только начинали смотреть какой-нибудь боевик, поэтому для них в том, чтобы поздней ночью играть в карты, не было ничего странного. — Тош, идём спать? — Саша с трудом проговорил, зевая. Он прикрывал рот картами, словно веером. — А… — Антон с мерцающим Сашенькой переглянулись. Спящий Собакин — это возможность провести время вдвоём. — Можешь идти спать, а я ещё посижу. — Посидишь? — брови Собакина поползли вверх, и он лишь мельком глянул на карту, которую Антон положил на ковёр перед ним. — И что ты будешь делать? — Ну, там… Уроки. Мы же фигнёй маялись целый день, я ничего не сделал. Призрачный Саша хрипло рассмеялся, мол, «да, уроки, конечно». Собакин в одеяле, напротив, настроенный крайне серьёзно, бросил на ковёр карты рубашкой вниз, таким жестоким образом окончив игру, нахмурился и настойчиво проговорил: — Антон, выходные нужны для того, чтобы маяться фигнёй. И чтобы высыпаться. Вот выспишься, а завтра сядешь за уроки. Хорошо? Кхем… Ты чего залип? — У тебя… — пока призрачный Сашка изучал раскрытые Сашей карты, Антон пристально смотрел на рукав друга, и указал на него пальцем: — ты что, там карты прячешь? — Что? А-а, ты об этом? — с невинной улыбочкой, ловким движением Саша вынул из рукава карту, кусочек рубашки которой Антон только что заметил. Он зажал её между пальцев и развернул лицевой стороной: туз. — Кажется, у меня просто всегда есть туз в рукаве! Ахахах, понял прикол, Тошенька? Туз в рукаве. Призрак от души посмеялся над приколом, а Тяночкин вскочил от возмущения, тоже бросил карты и принялся отчитывать Собакина: — А я-то думал, почему ты, урод, каждый раз выигрываешь! Больше не дам раздавать карты! Саша закашлялся: — Кхем-кхем, ну, кхем, Тошенька, это только, кхе-кхе, для шутки было, кхем, извини… Так что, спать идём? Антон вздохнул: — Да, идём. Только… — он задумался, в очередной раз многозначительно переглянулся с Сашенькой. — Подожди, я скоро вернусь. — Оки-и-и, — Саша мечтательно протянул, собирая раскиданные карты. — А куда ты? — В ванную, — Тяночкин коротко буркнул и направился туда. Мерцающий Собакин, хихикающий в предвкушении новых поцелуев, быстро поднялся и поплыл за ним. — Просрись там хорошенько, сладкий, — Собакин пропел ему вслед. Антон подавился воздухом. Дверь в ванную хлопнула, и Антон прислонился к ней спиной. Он покусывал щёки изнутри и молчал, пока собирался с мыслями, как делают многие люди перед трудным разговором. Видимые затруднения, которые испытывал Тяночкин в подборе слов, его призрачный друг нисколечко не разделял. — Опять целоваться? Ты сегодня зачастил, — он легко проговорил и с той же лёгкостью скользнул к мальчику, нависнув над ним большим, мутным, ароматным облаком. Его туманные губы почти коснулись Тяночкина, когда он добавил с придыханием: — Хотя я не против… — Подожди, Саш, — шатен прошептал и слегка отвернулся. Сашенька не стал настаивать, тут же остановился без лишних вопросов. — Я сегодня… очень старался уделять тебе внимание, чтобы ты не скучал, —Антошка пробубнил, поглядывая на Сашу снизу вверх. Собакин хитро сощурился, отстраняясь, и подтвердил с теплотой: — Да-а, я заметил. Мне было очень приятно проводить с тобой время, Тошенька. Тяночкин втянул голову в плечи. — Я могу п-попросить тебя об одолжении? В Сашиной улыбке появились смешливые нотки, он вскинул брови. — О, ну конечно можешь, милый мой. — М-можешь ты?.. — Я могу многое. Не только целоваться, — Саша весело подмигнул. — Проси, что хочешь. Его голос гипнотизировал. Антон набрал побольше воздуха в лёгкие и отчаянно попросил: — Ты можешь поспать на полу сегодня? Оба влюблённых, стиральная машинка, кран над раковиной, душ и всё, что могло бы издавать звук, напряжённо молчало. Секунда показалась Антону вечностью. За эту секунду Сашино лицо неуловимо изменилось, хотя полуулыбка и игривый взгляд были похожи на прежние. — С чего бы? Тяночкин опустил взгляд и быстро залепетал: — Потому что я не думаю, что мы втроём поместимся на кровати. В отличие от него, Саша говорил очень спокойно и размеренно, выделяя почти каждое слово: — Ты хочешь, чтобы я спал на полу без тебя? — Ну… мы же не поместимся на кровати втроём … — в горле неприятно пересохло. — Наверное? Собакин говорил мягко, но уверенно. С напором человека, который знает свои права: — Мне это не подходит. Тяночкин заставил себя взглянуть в его пристальные, серо-зелёные глаза. Лишать любимого человека кровати, пусть даже на одну ночь, в понимании Тяночкина был низким поступком, поэтому он предложил с крайне виноватым видом: — Хочешь, я лягу на полу, а ты с Сашей на кровати? — Конечно нет, Антон! Я хочу спать с тобой, с тобой! Тяночкин задумался. — Может, положим его на диван? — Тю, там же твои родители спят. — А, ну да. Теперь Саша задумался. — Может, на кухне? — Саша, нет! Оба задумались. — Ладно, Саш, давай сегодня Сашу положим на кровати, а сами на полу поспим. — М-м, — Саша протянул, почесав подбородок. — Ты уверен, что ему нужна кровать? То есть, он столько времени бомжевал, должен был привыкнуть?.. Тяночкин подался вперёд и горячо зашептал: — Сашенька, именно поэтому я и хочу, чтобы он спал на кровати. Он и так намучился. Понимаешь? Побеждённый опустил веки и вздохнул: — Понимаю, Тошенька. Ты очень добрый мальчик. — Э… Ты прости, что приходится из-за меня спать на полу. Беловолосый улыбнулся неожиданно миловидно: — Пустяки. Хоть на потолке, сладенький, лишь бы с тобой! — Х… хорошо. Спасибо. — С Тошиком рай и в шалаше. — Хорошо. — Нет, вот так: с Тошиком рай и на потолке! — Хорошо, Саш, я понял. Когда парочка вернулась в комнату, в ней было на удивление пусто: они не застали там ни Саши, ни белые кучки. Впрочем, дорожка следов в виде уроненных салфеток тянулась вдоль коридора до кухни, где виднелся край одеяла и слышался их шелест, пока Собакин копошился в мусорном ведре. Оставалось надеяться, что он просто утрамбовывал гору грязных салфеток. Не теряя времени, ребята полезли в шкаф и стали искать что-нибудь, что сможет смягчить их грядущий сон на плинтусе. Там им посчастливилось найти старенький и скрученный улиткой ватный матрас, тонкое одеяло, пододеяльник к нему (не по размеру), наволочку и вишенку на торте — диванную подушку. Когда они начали раскладывать всё это добро, из ванной послышался осипший крик: — Тоф, а где моя?.. — Твоя щётка? — Тяночкин выкрикнул в полуоткрытую дверь. — Внизу в шкафчике! Молчание. — Под мойкой! — А, шпс! — больной, кажется, поблагодарил, и в раковине зашумела вода. Дело в том, что Собакин, несмотря на его любовь к ночёвкам в гостеприимном доме Тяночкиных, так часто забывал свою зубную щётку, что в один момент Антон не выдержал и потащил белобрысого покупать новую, специально для ночных посиделок. С тех пор она, с торчащими во все стороны белыми ворсинками — то есть такая же лохмато-белобрысая, как и её хозяин — составляла компанию остальным щёткам в общем стакане или, на худой конец, дожидалась Сашу в ящике. — Ты его прям с полуслова понимаешь, — Сашенька заметил, пока, сложив руки за спину, снисходительно поглядывал на Антошку, хлопотающего над их общем ложе. Тяночкин пожал плечами и молча продолжил запихивать завалявшуюся подушку в чуть менее завалявшуюся наволочку. Вскоре дверь скрипнула, и осторожно заплывающий в комнату Собакин нежно промурлыкал с тем заискивающим выражением, которое предполагает, что его необходимо похвалить: — Я выбросил салфетки, ты видел? — Молодец, — проронил Антон. В тот момент он как раз занимался тем, что запихивал в пододеяльник одеяло, которое превосходило его почти вдвое — в общем, был занят нелёгким делом. Саша остановился в дверном проёме, и Антон не оборачивался, но мог почувствовать кожей его изучающий взгляд. Он зашаркал к шатену, наклонился и спросил: — Что делаешь? — Стелю, не видно, что ли? — Понятно, — тот глубокомысленно ответил. Тяночкин вздохнул. «И что ему там понятно?». Что-то поняв, Собакин шмыгнул носом и бесцельно побродил по комнате, как тигр по клетке. Тяночкин тихонько выругался и опять вздохнул: одеяло всё перекрутилось внутри пододеяльника, и надо было начинать сначала. Призрачный Сашенька меланхолично произнёс: — Ты только не злись. Это всего лишь одеяло. Оно ни в чём не виновато. Антон понимал, что одеяло не виновато, но не был в силах не нервничать и не злиться, когда оно отказывалось запихиваться, куда требуется. И тогда покрывало, в которое болеющий Собакин весь день кутался, упало на кровать, и перед сидящим на импровизированном лежбище Антоном возникли две коленки, подёрнутые корочкой, а к конгломерату из одеяла и пододеяльника в его руках потянулись тонкие Собакины руки. Беловолосый бодро произнёс: — Тошенька, ты всё сегодня за меня делаеф, не надоело ещё? Дай хоть постелю себе сам! Тяночкин тупо похлопал ресницами и не выпустил пододеяльник из рук, который Саша дёргал. — Это не тебе. — Пардон? — Это мне. Ты будешь спать на кровати. Собакин улыбнулся, решив, что глупенький Тоша опять что-то перепутал: — Я на кровати, а ты на полу? — Ну да. Саша нахмурился: — Ты сдурел? — Э… — шатен не был уверен, сдурел ли. Он быстро бросил вопросительный взгляд на любимого, и тот отрицательно покачал головой. — Нет? — Антон. Ты должен спать на кровати. — Почему? — Потому что она твоя! Антон отважно парировал: — Пол тоже мой. Сашин голос задрожал от чувств, которые тот в него вкладывал: — Но это нечефтно, почему ты должен ютиться на полу, когда у тебя есть такая чудесная кровать? — при этом Собакин указал на Тошину кровать артистичным жестом и посмотрел на неё с такой любовью, будто на ней в тот момент раскинулась самая прекрасная из всех возможных милф. Тяночкин выдрал пододеяльник из цепкой Сашиной руки и затараторил с не меньшей пылкостью: — Потому что ты мой друг, Саша, и гость, и ты болеешь, и тебе нужен здоровый сон на нормальной кровати! Собакин — похоже, что от общей слабости, которую он таланливо скрывал — легко выпустил одеяло, ещё немного постоял над Тяночкиным, а потом зашагал к кровати и послушно присел на её край. Схватка Антона с пододеяльником продолжилась. Прозрачный Саша сказал, что верит в Антона. Телесный Саша спросил, честно не понимая: — Почему мы не ляжем вместе? Тон дружелюбный, вопрос незатейливый. Антон вцепился пальцами в одеяло, подозрительно отвёл взгляд и постарался не впадать в панику. — Я… Ну, не знаю. Я подумал, так нам будет удобнее? Собакин пожал плечами, тихонько напомнил ему: — Раньше нам было удобно спать вместе. Антон нервно перебирает пальцами шовчики одеяла и не поднимает голову. Саша-любовник, заинтригованный, молча наблюдает за разворачивающейся сценой. Саша-друг придаёт своему голосу беспечность, но у него плохо выходит, ведь больное горло начинает скрести в самый неподходящий момент, и он через силу выдаёт с хрипом: — Тебе теперь… некомфортно со мной… в одной кровати? Будет странно подтверждать эту непутёвую догадку. Хотя бы потому, что Антон провёл с Собакиным в одной кровати по меньшей мере половину этого дня. И каких бы затруднений не доставляло наличие телесного Сашки — Тяночкин соврёт, если скажет, что это было неприятно. Мерцающий Сашенька не помогает выбрать. Он смиренно ждёт. Собакин телесный, наоборот, мягко подгоняет: — Ничего не придумывай. Скажи честно. Я не обижусь. Мне просто… хочется знать, — мягкие Сашины губы приоткрыты, тянутся в блеклую улыбку. Антон знает, что там, под всеми корочками и колечками, они именно такие — мягкие. Собакин даже не подозревает, сколько раз Антон поцеловал их за сегодня. Это забавно. Он вовремя спохватывается, что неприлично вот так пялиться на губы собеседника, и отвечает: — Да нет, вполне к-… — пересохшее горло не позволяет ответить сразу, и Тошка мысленно ругает Сашу за что, что он подбирает такие вычурные слова. — комфортно. Взгляд больного Саши особенно ясен, когда тот заключает: — Тогда ты можешь спать со мной. — Ну… Мальчик колеблется. А Саша смотрит на него с терпением и жалостью. Будто знает, как бедный Тяночкин мучается. Будто всё-всё понимает. Наконец в Антоне что-то щёлкает. Он опускает многострадальный пододеяльник, поднимает белый флаг. И сам себе удивляется, сам себя спрашивает: — Думаю, могу? Сашина улыбка теплеет. Антон боится взглянуть на призрачного Собакина. Молчание, которым тот наградил его за этот выбор — громче любого упрёка. Холодным взглядом и гробовым молчанием он, не сдвинувшись с места, сопровождал движения Антошки, неуклюжие, скованные, пока тот поднимался с пола, выключал свет, забирался в кровать, клал голову на подушку, натягивал на себя затасканное Собакиным одеяло. Телесный Саша тем временем тоже укладывался и тоже наблюдал за Антошкой. Они лежали лицом друг к другу, Саша — потому что хотел видеть Тяночкина, Тяночкин — потому что боялся видеть Сашу. — Хм. Прозвучало в голове Тошеньки гулко, значительно. От этого рокового «хм» он поёжился, как от сквозняка, а по спине пробежались нехорошие мурашки. Сашенька не стал закатывать сцен — он промолчал, но сделал выводы. Антон почувствовал всем своим естеством, как тот шагнул к своему постельному месту, изящно опустился на него и, отвернувшись от Антона, лёг к нему спиной. Только когда больной Саша заговорил, невидящий взгляд Антона различил перед собой его лицо, подёрнутое темнотой. — Фто так беспокоит тебя? Можем поговорить об этом. Антон ответил на автомате: — Ничего. «Ничего» саркастично фыркнуло с пола. У Антона внутри всё сжалось, а интуиция подсказала, что он просто не сумеет заснуть, пока Сашенька будет в таком скверном настроении. Шатен боязливо покосился туда, где лежало его приведение, и стал панически думать, как исправить ситуацию. — Ты что, опять боишься темноты? — сочувственно предположил Собакин. — Да нет, это… — Антон притянул к себе руки и коленки, весь сжался от обиды на самого себя и вместо добрых Сашиных глаз всмотрелся в поверхность подушки. — Всё нормально, в общем. Вначале обговорил всё с Сашулей, постарался учесть его чувства, а потом взял — и сделал всё по-своему, и отправил Сашеньку спать на пол в одиночестве. Хорошие парни и даже хорошие друзья так не поступают. Он задавался вопросом, почему старался из-за всех сил, но потом попадал вот в такие вот ситуации, в которых всё шло не так — в которых он всё делал не так. — Это связано с родителями? Или с учёбой? Антон твердил одно и то же: — Всё нормально. — Когда рашкажешь мне? Твердить одно и то же оказалось не самой успешной тактикой. Шатен зажмурился и сдавленно прошептал: — Не знаю. Не сейчас. — Хи-хи, попался. Антон открыл глаза. — Что? — Сказал, что рашкажешь не сейчас, значит, есть что рашказывать, значит, не всё нормально, — Собакин выдал и весело шмыгнул носом. Антон молчит, поэтому беловолосый продолжает: — Скажи вот что, ты высыпаешься? — Не-а. — От этого все твои проблемы, — больной Собакин нежно шепчет. — Что бы тебя не беспокоило, если выспишься — станет в сотню раз лучше. Антон угрюмо хмыкнул, слушая Сашу вполуха. Стал раздумывать не о том, как выспаться, а о том, как будет мириться со своей «проблемой» утром. Ничего дельного в голову не приходило. Глаза, привыкшие к темноте, видели, что сам Собакин тоже не спешил засыпать. Он медленно моргал, слабо улыбался и — что Антону особенно понравилось — уже не допрашивал его. Такой спокойный и расслабленный. Кому-кому, а ему точно комфортно с Тошиком в одной кровати. В тот момент это модное, капельку вычурное словечко описывало Собакина с ювелирной точностью: комфорт. Поздний час, всеобщая усталость и Сашино улыбчивое присутствие точно пьянили мальчика. В голове — шум, на сердце — тоска, а на языке, на языке — крутится что-то сокровенное. Какие-нибудь признания. Антон не знал, что именно говорить, но очень хотел что-то сказать. Всё-таки он не умеет ни врать, ни скрывать. Он открыл рот, но вместо слов тишину ночи разбавил лишь его тяжёлый вздох. — М-м? — Саша расплывается в хитрой ухмылке и вопросительно мычит. А ночь всегда предрасполагает к душевным разговорам. — Мне кажется… — Когда кажется, креститься надо. — Мне кажется, я плохой. — Почему? — Потому что вроде стараюсь, но всё равно что-то делаю не так. Потом кому-то плохо из-за меня. — Тош, ты не можешь быть в ответе за чувства всех-всех людей. Ты сказал, что стараешься — это главное. Разве этого недостаточно? «Видимо». — Ты даже слишком стараешься. К примеру, для меня ты сегодня сделал очень-очень-очень много хорошего. И после этого ты называешь себя плохим? — Ну… — А если кому-то там ты не помог или кто-то там на тебя обиделся — забей. Это не стоит твоих нервов. Кто-то коротко вздохнул на полу. Тяночкин поджал губы. Поддержка Собакина была милой, конечно, но никак не способствовала примирению. Саша тем временем продолжил особенно трепетно, в едином порыве хриплого вдохновения: — Тош. Ты самый хороший человек, которого я знаю. Если кто-то не понимает этого, если кому-то не нравится — это их проблемы, а не твои. Кто-то печально усмехнулся на полу: — Ну да, ну да, пошёл я нахер. Сущее издевательство над ними обоими. Не успел Собакин снова открыть рот, как Тяночкин не выдержал: — Саша, хватит! Звенящая тишина. Он продолжил сдавленно: — Можешь… Можем мы просто помолчать? Одёрнутый Собакин так и застыл с приоткрытыми губами. Ведь как это может быть, чтобы Тяночкин — тот самый Тяночкин, его Тяночкин, которого всегда очаровывала магическая способность Собакина подбирать нужные слова; который позволял Собакину увидеть себя слабым и заплаканным, утыкаясь раскрасневшимся лицом в костлявое Сашино плечо, пока тот хлопал его по спине и говорил какие угодно глупости, умности — что угодно, лишь бы другу полегчало; который, в конце концов, писал или звонил не кому-либо ещё, а только ему, Собакину, когда бывало особенно плохо — не очаровывался, не утыкался, а затыкал ему рот. Во всяком случае, истерические нотки в Тошином голосе, да и во всём Тошином естестве, давали проницательному Собакину понять, что тому есть причина. — …Да, можем. Антон выдохнул с облегчением и перевернулся на другой бок, спиной к замолкшему Собакину, лицом к не менее замолкшему Сашеньке. Последний угрюмо лежал спиной к обоим парням, недвижимый, но не заснувший. В его ногах валялось откинутое Антоном одеяло, запутавшиеся в недрах пододеяльника. Комната приобретала зловещий вид заброшенного дома, когда посреди неё лежало хмурое, покинутое приведение. Нервно сглотнув, Антон подумал, что разберётся с приведением уже завтра, и как можно скорее перевернулся обратно. Слегка придвинулся к Собакину, как будто близость к нему сможет защитить его от уныния, которое тягучими флюидами распространял вокруг себя обиженный призрак. Собакин не изменял своим привычкам и отворачиваться не стал. Когда Тоша повернулся обратно, темнота скрыла ликование на Сашином лице. Но оно было выдано едва слышимым шорохом простыней и одеял, когда Саша тоже подсобрался и придвинулся ближе. Они немного полежали молча, рассматривая тёмные, неясные черты друг дружки. Хорошие друзья вообще часто молчат, говорить им необязательно. Казалось, Собакин думал, что если заговорит достаточно тихо, то молчание не посчитается нарушенным. Потому вскоре он зашептал едва слышно, с каким-то восторгом и всё ещё с хрипотцой: — Ты такой загадочный теперь. Ты как будто стал, не знаю… — Сашка закатил глаза, пока рылся в подходящих эпитетах, и наконец выдал: — Глубоким. Тяночкин скривился. Такой комплимент ему ещё не делали. — Эм… Это плохо? — Нет, я люблю, когда глубоко. — Ты извращенец. — Ахах, а ты думал, почему я хотел спать в одной кровати? Они коротко посмеялись, Сашка — весело, Антон — печально. Ни сил, ни желания дубасить Собакина у Тоши не осталось. Их тихий смех утонул в молчании, которое не было неловким, но всё-таки требовало точки. В конце концов, Саша поставил её. Он спокойно прикрыл глаза, зевнул и утвердил с такой простосердечной лёгкостью, которая подразумевает истину. С простотой, с которой говорят, что Земля вертится вокруг Солнца, или что вода превращается в лёд при морозе: — Всё-таки ты самый хороший человек, которого я встречал. Тяночкин промолчал. Его лицо подёрнуто спасительной темнотой, его грудь сдавливает болезненно-радостное чувство. — Спи сладко. Пусть в твою голову больше не лезут такие глупенькие мысли. — Спокойной ночи. — Споки ноки! Ещё один талант всесторонне одарённого Собакина — заражать других своим настроением. Когда весёлый Саша вливался в нудную компанию — она становилась весёлой. Когда спокойный Саша заполнял вторую половину Тошиной кровати — шатен проникался его спокойствием. Хотя бы ненадолго. Скоро Саша перестал шмыгать носом и засопел относительно спокойно. А Антон — нет. Чем глубже Сашино сознание погружалось в царство Морфея, тем дальше волшебная сила Сашиного спокойствия была от проникнутого неясной тревогой Антона. Вопреки наилучшим пожеланиям, глупенькие мысли снова посещали его глупенькую голову. Он отчаянно всматривался в Сашины черты и безликий потолок, испробовал почти все доступные, учитывая сопящего соседа, удобные положения, пересчитал десятки овец, сбивался и начинал сначала. И сбивался. Всё без толку. Когтистые лапы бессонницы упорно не отпускают, хотя прошло чёрт знает сколько времени. Прожигая потолок безнадёжным взглядом, Тяночкин предполагает, что попросту разучился спать за эти недели. Липкие минуты тянутся, как резина. И рвутся. Потому что подобно тусклому лучику карманного фонарика, темноту Тошиной бессонной ночи прорезает тонкий, взволнованный голосок: — Ты спишь? Собакин на кровати не шелохнулся и дышал также размеренно. Ночь перестала быть настолько безнадёжной. Антошка склонил голову к любимому приведению, пока что боясь посмотреть на него прямо, и шепнул: — Нет. — Не можешь заснуть? — Да. — Я тоже. Вдалеке проезжает запоздалая машина. Собакин под боком потешно сопит из-за насморка. По коридору деловито бродит Гречка. — Я не умею спать без тебя, — говорит приведение. — Я тоже, — одними губами шепчет человек. Борясь со страхом разбудить сопящего соседа, он всё-таки поворачивается на левый бок. Милый Саша теперь лежит лицом к нему. Вот только самого лица Антон не видит: Саша подобрался совсем близко, так что теперь под ним было больше ковра, чем матраса; свернулся клубочком, и с высоты своей мягкой кровати Антон мог видеть разве что его скруглённую спину. От этого жалкого зрелища сердце Антона больно сжимается. — Саш… — мальчик с горечью шепчет, и тут почти перед самыми глазами у него появляется полупрозрачная ладонь. Словно рука подкроватного монстра, она угрожающе тянется, но не хватает Антона, а бессильно ложится на край кровати. Потом чёрные ногти нетерпеливо царапают простынь. — Можно твою? — призрак шепчет. Тошка накрыл его ладонь своей. Пронзительная темнота в комнате стала тихой. Посветлела. — Теперь я засну, — в Сашином голосе слышна улыбка. — Прости меня, — Антон гладил прозрачные пальцы. И простынь под ними. И пальцы. — Оки. Что ж, с двумя Собакинами возможно проводить время одновременно, да. Но это очень непросто.