Двое в парилке, или банный день

      Одиночники выходят на произвольную. Сашка смотрит на Андрея, стоя за бортиком, смотрит тайком, сильно издалека, и пока следит за ним, с ужасом отмечает для себя тот факт, что со дня приезда они толком и не разговаривали.       Андрей вроде бы и рядом, но сейчас между ними как будто пропасть разверзлась. И Сашка не о той реальной пропасти, о бесконечной ледяной равнине, ограниченной бортиком, запретном пространстве, все подходы к которому заполнены шумными и суетящимися людьми так, что не протолкнуться. Его мальчик в белой куртке по ту сторону арены, за блестящим ледовым полем выглядит совсем маленьким, хотя Саше кажется, что он даже отсюда видит его сосредоточенное и тревожное лицо с прекрасными глазами, отливающими синевой в тон синему воротнику куртки.       Дело-то не в этом. Даже если бы они стояли рядом, локоть к локтю, и Сашка бы заглядывал в любимые серые глаза, пропасть между ним и Андреем не исчезла бы. Может, стала бы только глубже. Как и когда она успела вырасти? Вроде не ругались, не расходились… Но вот – пропасть. Марианская впадина.       До слёз обидно и очень горько. Неужели это то, ради чего Сашка не спал ночами, что он предвкушал целый месяц, та самая долгожданная встреча с любимым? Несколько отвлечённых фраз, сказанных рассеянным голосом на бегу, даже не глядя ему в лицо, одно-два тайных крепких пожатия руки прохладной ладонью – это всё, что Сашка заслужил? Конечно, ему не хочется никого компрометировать, естественно, они и должны партизанить и скрывать отношения, но... Неужели нельзя быть к нему хоть немного нежнее, уделить ему хоть несколько минут своего долбанного драгоценного времени? Найти такую возможность? У Сашки внутри что-то каждый раз умирает, когда он смотрит на своего мальчика, который разговаривает с другими, широко улыбается им и искренне смеётся над их шутками. А полностью завладеть вниманием Андрея, отвлекать его, не давать другим с ним разговаривать – тоже нельзя, это будет слишком нагло и грубо, и такое поведение обязательно вызовет подозрения. Сашке не хочется думать о том, что кто-то может знать правду об их отношениях. Даже если все вокруг знают, то пусть завалят хлебало и молчат, это не их собачье дело.       Вот сейчас, например, он может только смотреть. Сашка во все глаза наблюдает за Андреем и отмечает, что в нём что-то резко и необратимо поменялось, он стал другим, резким, дёрганным, напористым и самоуверенным. Это уже другой Андрей, московский, и хоть в нём всё ещё можно узнать прежнего мягкого и культурного питерского мальчика, эта новая, незнакомая его ипостась пугает и озадачивает. Омосковился, как называет это Сашка.       Бедный влюблённый с болью в сердце внезапно ясно понимает, что с каждым днём, что Андрей проводит вдалеке, он отдаляется, их любовь незаметно, по чуть-чуть умирает. Так всегда бывает: новые лица вокруг, новые мысли, новые хлопоты... Сашка понемногу становится частью его прошлого, чего-то, что уже никогда не вернётся.       Андрей честно старается любить так же сильно и искренне, как раньше, и, скорее всего, он верен Сашке. Но всё равно постепенно будет к нему остывать. Андрей не виноват, никто не виноват. Не судьба. Так сложилось.       Нет ничего страшнее этой безликой «несудьбы», которая постепенно, но неотвратимо стирает Сашку ластиком из Андрюшиной жизни. И Сашка с этим не согласен, не может согласиться.       Маленький Андрей по ту сторону ледяной пустыни, за двумя неприступными бортиками оборачивается, разговаривая с кем-то, стоящим у него за спиной, кого Сашка не может разглядеть. Наверное, это кто-то из тренеров.       Сашка ничего не может с собой поделать: он невероятно злится на них. Да, они помогают Андрею перезапустить карьеру, возятся с ним, и нужно быть им за это благодарным. Но это из-за них Сашка выживает в разлуке с Андреем. Он не может удержаться от раздражённого жеста, но сразу спохватывается, оглядывается, надеясь, что никто этого не видел.       Эти люди ему явно неприятны, как бы там Андрей их не расхваливал.       Сделав несколько кругов, Андрей разогревается, снимает свою куртку, отдаёт тренерам – и дальше раскатывается уже в костюме к произвольной. Сашка смотрит на него не отрываясь. Вчерашний наряд к короткой ему понравился больше: тот оттенок голубого удивительно подходит к серым глазам Андрея, заставляя их «играть», отливать синевой, делая ярче и глубже, и вообще был ему очень к лицу. А эта бежевая блуза с нарочно «запачканным ржавчиной» воротником ему как-то не очень.       Наверное, большой отложной воротник – самая красивая часть костюма. Андрею давно не шили рубашки с воротником, а они ему очень идут, делают его юным и хрупким, невероятно миловидным. Сашка приятно вздрагивает, вспоминая нежную розовую шею Андрея в обрамлении синевато-белого отложного воротника той самой рубашки к программе под «Юнону и авось», и нервно сглатывает слюну. Короче, он голосует за отложные воротники на Андрюшиных костюмах, это очень красиво.       Остальное ему не очень нравится. Особенно когда он поднимает глаза на экран и видит за бортиком шикарную Этери Тутберидзе, нового тренера Андрея, которую как раз показывают крупным планом. Выглядит она потрясающе и почему-то одета в блузку примерно такого же цвета, может, чуть светлее, и брюки болотно-зеленого цвета, как у Андрея. Полное совпадение цветовой гаммы в одежде. Случайное, конечно, но Сашку отчего-то это сильно раздражает. Пусть собачкам своим подбирает попонки под свой модный лук, а не его Андрею. Мальчик-то не её питомец, а самостоятельная личность и сильный спортсмен! Выглядит так, как будто Андрей для неё что-то вроде куклы или забавного зверька. Он, конечно, рассказывает, что у них всё не так, его уважают, о нём заботятся и взахлёб твердит, что очень, очень ему там нравится, что у него глаза горят и открылось второе дыхание. Но, может, это не так? Может, ему просто хочется убедить в этом друга или… или самого себя…       Сашка в отчаянии смотрит на лица тренеров Андрея. Те спокойны, непроницаемы, даже веселы. Переглядываются, шутят, посмеиваются. Потом лихорадочно скользит взглядом по всем лицам, которые может разглядеть на экране, и внезапно упирается взглядом в до боли знакомые глаза. Да это же Димка Козловский, тоже вышел посмотреть на прокат Андрея. Ё-моё! Хотя да, они же теперь вроде как товарищи по команде. Наверное, Димка и должен болеть за Андрея как за своего, вроде как это правильно.       Сашка не может удержаться от нервного смешка. Они с Димкой всегда были соперниками, зарубались жестко, доходило до открытых конфликтов и драк, – и вот теперь получилось так, что их соединил Андрюша. Они оба за него переживают, желают ему самого лучшего. Интересно, что по этому поводу думает сам Андрей? За кого из них он будет болеть? За «победила дружба», но так ведь не бывает в профспорте.       Сашка смотрит на задумчивое лицо Димки – и внезапно понимает, что хочет броситься к нему, пожать руку, может, даже сжать в объятиях, и засыпать вопросами, заставить рассказать всё в подробностях: как там Андрей, как к нему относятся, не обижают ли его тренеры, что говорят между собой о его перспективах, как он в целом, как справляется с тренировками, в каком настроении выходит на лёд… Ему же нужно узнать это от кого-то, кроме самого Андрея, а больше он в той группе ни с кем и не знаком! До чего дошло, одёргивает он себя: готов броситься на шею главному сопернику! И всё из-за Андрея, угораздило же его перейти именно туда, где Димка!       Сашка отвлекается от злобных мыслей и вздрагивает, когда Андрей жёстко падает с квадсальхова, правда, быстро поднимается, раздосадованный, и подъезжает к тренерам. Те, видимо, дают установку не убиваться, раз не получается, а прыгнуть вместо четверного сальхова тройной. Хоть бы так и решили. Он каждый раз вздрагивает, когда его мальчик так больно падает.       Сашка внимательно наблюдает за тем, как Этери Георгиевна настраивает Андрея перед прокатом, как поправляет ему кисти рук, говорит какие-то наставления, и не может понять, как к этому относиться. То, что он сейчас переживает, очень похоже на ревность, причём глупую, смешную, детскую, ни на чём не основанную, но оттого ещё более сильную. Да, он собственник, он сердится на эту женщину, потому что сейчас она трогает Андрея за руку, а не он, и у неё, а не у него есть возможность видеть эти серые глаза каждый день. Хотя… а был ли другой вариант? Для Андрея – никаких. Но хоть и переход, и их разлука были предопределены, Сашка всё равно злится.       Пребывая в растрёпанных чувствах, он даже невнимательно смотрит самое начало Андрюшиного проката. Отмечает для себя стартовую позу коленнопреклоненного монаха-иезуита, раскинувшего руки крестом, как будто распятого. Андрей говорил, из какого фильма будет музыка, и Сашка успел посмотреть, и понимает, к чему эта отсылка, но всё равно невольно хихикает. Ему кажется, что хореограф слишком сильно увлёкся религиозной метафорикой, но это, конечно, его личные придирки. Потом он вспоминает про квадсальхов и вздрагивает в ужасе, и с облегчением выдыхает, когда Андрей благополучно приземляет тройной, а затем… затем Саша просто забывает дышать, следя за тем, как одно движение плавно переходит в другое, как его мальчик плетёт кружева на льду.       Сашка не может даже вспомнить, когда он в последний раз видел на льду кого-то, кто мог кататься так же. И это за полгода… Всего лишь за полгода в новой команде! Ради этого он даже готов пережить разлуку. Ради того, чтобы видеть Андрея ТАКИМ.       Ошибок на прыжках Сашка намеренно не замечает. Не страшно, это же не соревнования, а только прокаты. Все ещё не в форме, ведь сейчас только середина сентября. Андрей обязательно вкатает программу, и как же она тогда зазвенит, зазвучит! Как одна нескончаемая прекрасная песня!       Андрей отработанным движением опускается на колени, откидывается назад, вытягивая шею и прогибаясь в пояснице, и крестом раскидывает руки в стороны, принимая финальную позу. Поза чисто глейховская, Сашка даже мысленно видит, как тот показывает Андрею, как всё это правильно делать. Но это неважно, она уже Андрюшина, тот уже освоил её, сделал своей. Всё, что Андрей пропускает через себя, становится частью его. И эта программа, и этот образ, и всё это новое – уже его, искреннее, истинное. Не скопированное, а прожитое.       Секунды тянутся бесконечно долго. Сашка слышит, как тяжело дышит Андрей, видит, как его выгнутая дугой грудь резко поднимается и опускается, как ходят вверх-вниз рёбра, как подрагивает его прекрасный изящный кадык. Или ему кажется, что слышит и видит? Возможно, он уже настолько привык чувствовать своего мальчика как себя самого, что додумывает. Сашка буквально ощущает, как Андрею физически тяжело, как он устал, потому что ещё не набрал форму. И как он разочарован результатом, уже мысленно переваривает, анализирует всё случившееся, корит себя за ошибки. Не получилось. Зрителям, может, и не очень заметно, и в целом зашло, но он ведь завалил половину программы. И самому очень неприятно, и тренеры, конечно, расстроены и устроят ему разбор полётов. Вот выйдет сейчас со льда, сразу и отчитают. А он уже сейчас об этом думает и заранее чувствует себя виноватым.       Сашка вдруг понимает, что стоит, прижавшись к бортику, почти перегнувшись через него, и тянется к Андрею, выбросив вперёд обе руки в умоляющем жесте, как будто на самом деле может выбежать сейчас туда, на лёд. Ему невероятно хочется поддержать его, как он поддерживает Настю в поддержках во время проката, схватить сильной ладонью за поясницу, удержать на весу, зафиксировать, прижать к себе, почувствовать громкое и неровное биение сердца, ощутить, как шуршит и приятно холодит кожу гладкий шёлк Андрюшиной блузы. Не из эротического порыва, не из-за тоски и желания согреть сердце теплом от близости любимого человека, а только лишь из чувства солидарности спортсмена. Он хочет помочь крепкому и одновременно хрупкому телу Андрея полностью расслабиться, обмякнуть в его руках, снять это дикое напряжение в мышцах. Сашка держал бы его столько, сколько нужно, осторожно, бережно, любовно…Лишь бы у него ничего не заболело. Держись, родной, дотерпи, дотяни. Ничего не бойся, я с тобой, я обо всём позабочусь.       Если бы существовало однополое парное катание, Сашка стал бы для Андрея лучшим партнёром. Самым умелым, самым сильным и надёжным, носил бы его на руках осторожно, как хрустальную вазу, и всем бы хвастался своим прекрасным мальчиком. А какие бы у них были параллельные кораблики! Но парням вдвоём кататься не принято, и вряд ли что-то такое заведут при их жизни, ибо это подрыв скреп и всё такое.       Однако музыка затихла, уже звучат аплодисменты и ободряющие крики с трибун, и Андрей распрямляется и проворно поднимается с колен, вскидывает руки, благодаря зрителей за внимание. Сашка не прячется, и ему кажется, что Андрей замечает его, даже немного улыбается ему лично. Но, возможно, это только самообман.       Андрей выступал последним, после его проката объявили заливку льда. Пока он доезжает до бортика, получает свою куртку, надевает чехлы и покорно топает вслед за тренерами, чтобы заслуженно получить люлей, зал понемногу пустеет, зрители идут выстраиваться в бесконечные очереди за кофе и в туалет, а на лёд выходят деловитые работники с ведёрками искусственного снега и плавно выезжает замбони.       Сашка не обращает внимания на всю эту суету, он до того впечатлён, что ему срочно нужно дать выход эмоциям. Он мечется по коридорам и раздевалкам и ищет, высматривает своего Андрюшу, а когда наконец натыкается на него (мрачноватого, раздумывающего о своих косяках и всё ещё одетого в костюм к произвольной и курточку с синим воротником), то сразу оттаскивает в уголок, и, убедившись, что никто не смотрит, жарко и нагло целует в губы. Губы у Андрея сухие, холодные и потрескавшиеся, но невероятно приятные. Сашка чуть не задыхается от восторга, облизывая их. – Ну что ты, что ты, прямо здесь, – шепчет донельзя сконфуженный и перепуганный Андрей, испуганно косясь в сторону, хоть и не пытается уклониться от поцелуя или отвернуться. – Зачем ты… почему… – Потому что, – Сашка наклоняется и целует ещё раз за ушком. – Потому что ты – это ты. И потому что ты у меня лучше всех. Самый красивый, самый классный, самый талантливый фигурист. Мой чудесный мальчик.       Андрей отвечает ему тёплым взглядом, тихонько смеётся – и Сашка наконец-то чувствует себя счастливым. Нет больше никакой пропасти. Он целует своего мальчика в третий раз, просто потому, что не может от него оторваться, потому что любит его и как человека, и как невероятно сексуального парня, и как крутого фигуриста.       Как же всё хорошо и как просто. Всего-то навсего нужно было самому проявить инициативу. Делов-то. Теперь он будет знать, как действовать в следующий раз. – Палево, Сань, увидят же, – нежным шёпотом выговаривает ему Андрей и по-кошачьи трётся мягкой щекой об его свежевыбритую челюсть. – Знаешь, что? Не уходи никуда без меня, дождись, пожалуйста. Я тебя кое-куда отвезу. У меня есть планы на вечер. У мальчика есть планы. На него, на Сашку. Как же сладко это звучит! – Хорошо, – покладисто соглашается Сашка, – дождусь тебя. – и до хруста сжимает Андрюшу в объятьях. Обниматься же можно и прилюдно? Это ведь не палево? Андрей заметно дрожит в его объятьях, но это спортивное волнение, не эротическое. Он до сих пор остался там, на льду, до сих пор не пришёл в себя после проката. Сашка тоже спортсмен, он понимает разницу и не обижается. Ему ведь тоже пора настраиваться на прокат. Надо временно выкинуть Андрюшу из головы и думать только о Насте. Только партнёрша, только прокат, только её безопасность и успешное исполнение всех элементов. И уж тем более не думать о том, будет Андрей болеть за них или за Диму с Сашей. За них, конечно. Какие могут быть сомнения.