I love you, Ukraine

Seni seviyorum, Ukrayna

***

      Маленькие ножки весело мелькали по траве, разметая капли утренней росы. В воздухе звенели птичьи голоса, земля пробуждалась от ночного сна, а на горизонте медленно поднималось солнце, окрашивая небо в золотистые оттенки.       Двое детей беззаботно бегали наперегонки, забыв обо всем на свете. Как же здорово быть ребенком — ни забот, ни правил, ни мыслей о взрослых делах.       Они носились друг за другом в догонялки, пока, наконец, изрядно уставший Украина не упал в траву, протянув руки, чтобы остановить друга.       — Всё, всё! Я в домике! — выдохнул он, смеясь и глядя на товарища широко распахнутыми глазами.       Турция, весело блеснув взглядом, залился смехом и с размаху рухнул рядом, утопая в мягкой траве.       — Ну ты и шустрый! Бегаешь, как настоящий альфа! — с восторгом произнёс его мальчишеский голос, искренний и уверенный.       — А ты сомневался? — с легкой ухмылкой отозвался славянин, ловко откинув со лба прядь волос.       Украинец счастливо выдохнул, чувствуя, как утреннее солнце согревает лицо. Сейчас они были лишь детьми — свободными, беззаботными, живущими моментом. Но долго ли это продлится?       Рядом, на ветке тонкого деревца, устроилась крошечная птичка. Она весело затянула свою трель, не сидя на месте ни секунды, энергично перепрыгивая с ветки на ветку.       — Как на тебя похожа! — вдруг заметил Турция, поднимаясь и отряхивая траву с ладоней. — Такой же голос и такая же... неугомонность.       Украинец засмеялся, закинув голову, а птичка продолжала свою яркую, беззаботную симфонию.       Тишина, окутывающая их, была живой. Легкий ветер играл с травой, словно невидимый музыкант, перекладывая нежные мелодии с одной струны на другую. Солнечные лучи касались лиц мальчишек, подсвечивая их юные черты, будто сама природа хотела сохранить этот момент в своей памяти.       Украина лежал, раскинув руки в траве, глядя на бескрайнее небо. Его друг сидел рядом, задумчиво перебирая стебли травы, как если бы в каждом из них была спрятана маленькая тайна.       — Скоро ты уедешь… — тихо прошелестел голос Украины, словно шепот ветра, теряющийся в шелесте цветов.       Эти слова повисли между ними, такие простые и такие тяжелые. Взгляд славянина скользнул по горизонту, где солнце только начинало свое путешествие. Он не хотел смотреть на друга — боялся встретить в его глазах подтверждение неизбежного.       — Уеду, — наконец отозвался Турция, легко, словно говоря о чем-то незначительном. Но его голос дрогнул, и это дрожание разлилось тонкой нитью между ними. — Но я обещаю, мы ещё встретимся.       Украина отвернулся, устремив взгляд в высокое, безмятежное небо.       — Когда вырастем, мы обязательно с тобой поженимся, — уверенно заявил Турция, вскинув подбородок и посмотрев на друга с неподдельной серьезностью, свойственной только детям.       Украина не ответил сразу. Он лишь улыбнулся, устремив взгляд в небо, где облака медленно тянулись вдаль, словно и они были участниками этой беззаботной игры. В воздухе вдруг уловился тонкий сладкий аромат лукума — тёплый, обволакивающий, словно сам осман оставил на ветру свой след.       Славянин прикрыл глаза, впитывая этот момент, такую короткую, но бесценную минуту детского счастья, где не было прошлого и будущего — только они вдвоём и солнце над головой.

***

      Спустя  15 лет.       В XX веке жизнь омег была непростой. Впрочем, никто и не обещал, что она станет лёгкой. Омеги не имели тех прав, что принадлежали альфам и бетам, их роль сводилась к одному — заботе о доме и рождению детей. Мир, выстроенный на альфатриархате, не оставлял им выбора.       Но в начале века всё стало меняться. Омеги начали борьбу за равенство, и на горизонте замаячили первые лучи эмансипации. Появилось новое движение — омеганизм, который требовал перемен. В прогрессивных странах омеги стали получать права, включая избирательное, что раньше казалось немыслимым.       Украина был омегой, но совсем не обычным. В своём маленьком городке он славился как «Золотомушка» — хрупкий, певучий, словно птица, но с неугомонным духом. Он не сидел дома, как полагалось по негласным правилам, а лазал по деревьям, дрался, шалил и всегда искал приключений.       Именно тогда он встретил Турцию — сына богатого землевладельца, юного альфу, которому с рождения внушали правила о строгой иерархии. Но Турция отличался от многих альф. Несмотря на своё положение, он уважал омег, не смотрел на них свысока. А с Украиной, который по характеру больше напоминал дерзкого альфу, они быстро нашли общий язык.       Они играли вместе, лазили по деревьям, смеялись, обсуждали всё на свете. Но Турции с самого начала дали понять: они ждут от нех великих карьерных свершений. И всё же, вопреки этому, он продолжал дружить с Украиной, словно зная, что такие моменты стоят того, чтобы нарушать правила.       Расстаться им пришлось, когда обоим было всего по десять лет. Турцию отправили в Стамбул, где его ждал путь военного — элитная академия, строгая дисциплина и мечты об офицерских погонах. Украина остался в своём тихом городке, окружённый полями и лесами, которые когда-то были свидетелями их игр и детских обещаний. Среди них было одно, самое наивное и трогательное: «Когда вырастем, поженимся».       Но время показало, что это просто игра. Детская влюблённость, чистая и невинная, оказалась просто детской... Пусть и сильной, однако уже невозможной.       Украина думал о Турции. Но не часто — жизнь подбрасывала испытания одно за другим. После отъезда Османа его папа заболел сухоткой и вскоре скончался. Для маленького мальчика это стало непостижимой утратой. Никто не объяснил ему, что такое смерть, почему папа вдруг исчез. Это чувство потери, смешанное с одиночеством, поселилось в его душе.       Отца, тоже скорбящий о потери любимого, вскоре покинул дом — война призвала его на фронт. К тому времени Украина исполнилось восемнадцать. Он превратился в юношу, словно цветок, выросший в пустыне.       Невысокий, с изящной, тонкой талией, волнистыми синими волосами, мягкими и пушистыми, которые спускались до самой поясницы. Его губы, как тонкий бантик, глаза — глубокие, цвета небес, с блеском ума и силы. Но это была лишь внешность. Его душа оставалась такой же бойкой, доброй, заботливой, полной жажды знаний.       Украина тянулся к учёбе: языки, история, культура — всё это было для него источником вдохновения. Но мечты оставались мечтами, пока однажды на пороге их дома не появился отец, вернувшийся с войны.       Как же радовался славянин, увидев родного человека! Правда, отец вернулся не с пустыми руками. Он принёс весть, которая навсегда изменила жизнь его сына: Украина отправляется учиться в Стамбул, в престижную французскую школу-пансион.       Украина не мог понять, откуда у их семьи вдруг появились такие деньги. Ещё вчера они едва сводили концы с концами, а теперь отец говорил о престижном пансионе.       — Откуда? — наконец решился спросить он, когда они сидели вечером за столом, освещённым тусклым светом керосиновой лампы.       Отец тихо улыбнулся, словно предвидел этот вопрос.       — Звание миралая, сын, — ответил он. — Оно дало мне возможность накопить средства. Годы службы не прошли даром.       Украина слушал, но всё ещё чувствовал странное недоверие. Откуда-то внутри теплился вопрос, который он не решался задать: почему отец готов потратить всё ради его учёбы? Но глубоко в душе он понимал — это любовь, тихая, отцовская, сильнее любых слов.       Это был шанс, о котором он даже не смел мечтать. Однако радость была смешана с грустью. Покидать отца, которого он едва успел снова увидеть, оказалось нелегко.       Отец улыбался, но в его глазах мелькала печаль.       И вот, собрав вещи, Украина отправился в Стамбул — навстречу новой жизни, надеждам и, возможно, воспоминаниям, которые вдруг оживут в одном из шумных переулков великого города.

***

      Украина, парень из маленького села, простой омега из бедной семьи, оказался в огромной столице. Город, ещё недавно израненный войной, всё ещё хранил её следы. Империя пала, республика была объявлена, но улицы оставались полны солдат — кто-то в форме, кто-то раненый, кто-то просто потерянный в своей новой реальности.       Независимый чувствовал тревогу. Всё вокруг было чужим: шумные улочки, величественные здания, толпы людей, говорящих на языках, которые он пока не понимал. Но его волновало другое — сможет ли он справиться с учёбой?       К счастью, его знания не подвели. Он блестяще сдал почти все вступительные экзамены, кроме математики — её он просто не понимал. В селе некому было объяснять тонкости формул, а библиотека, где он изучал языки и историю, увы, не могла помочь в этом. Но в остальном он оказался на высоте.       Учёба началась удачно, однако отношения с другими студентами в пансионе складывались далеко не так гладко.       Здесь собрались омеги на любой цвет, вкус и форму, как говориться. Со всего мира: богатые наследники, утончённые аристократы, дерзкие и своенравные личности. Каждый был с характером, со своей историей. Но такого, как Украина — Золотомушкой — не было никого. И это прозвище говорило обо всём: нежный, хрупкий, но с характером альфы, который невозможно было не заметить.       Его бедное происхождение сразу бросалось в глаза. Простая одежда, выцветшая, но аккуратная, делала его мишенью для насмешек. Богатые омеги шептались за его спиной: мол, деньки на учебы это от подаяние от какого-то богача, а сам теперь разыгрывает из себя важную персону.       Но Независимый только усмехался, пропуская всё мимо ушей. У него была мечта, ради которой он готов был терпеть всё: издёвки, пренебрежение, чужие взгляды.       — Пусть шепчутся, — думал он, глядя в окно своего крошечного пансионной комнаты. — Их слова — это пустое. Моё дело — идти вперёд.       И он шёл. Своим путём, не обращая внимания на чужие разговоры, словно птица, летящая к свету, не замечая теней.       С комнатой Независимому повезло. Хоть омеги-соседи и были высокомерными, но редко задерживались в пансионе: они исчезали на шумные вечеринки и в поисках приключений, учебу оставляя на заднем плане. В тишине комнаты Украина мог сосредоточиться на своих занятиях, на мечтах и планах.       Детская влюбленность в Турцию давно казалась чем-то далеким и наивным. Детство осталось в прошлом, с его обещаниями и играми. Лишь иногда ностальгия накрывала Украину в тишине ночи, заставляя ворочаться в постели. Бывали моменты, когда воспоминания выплескивались в строчки стихов, которые он записывал в небольшой потрёпанный блокнот.       Но судьба снова нанесла удар.       Телеграмма, пришедшая ранним утром, подкосила его. В кратких холодных словах сообщалось о смерти отца.       Украина застыл, держа в руках жёлтый листок. Мир вокруг будто остановился. Губы дрожали, а из глаз, полных боли, ручьями лились слёзы. Он рухнул на стул, ослабевший, растерянный, раздавленный.       Отец был его единственной опорой. Они переписывались часто, особенно в первые дни, когда Независимому было страшно и одиноко в этом огромном и чужом городе. Голос отца через строки писем всегда звучал тепло, ободряюще, как тихая песня из дома.       Он хотел вернуться летом. Он мечтал вырваться из давящего пансиона, чтобы на время снова почувствовать себя свободным, встретить отца, обнять его. Они были друг для друга всем — Независимый для отца, отец для Независимого. И теперь... он остался один.       Сирота.       Голова медленно склонилась на руки, и слёзы продолжали стекать по щекам.       «А Турция? — вдруг мелькнула мысль. Она ударила его, как гром. — Может, он тоже умер? Может, я совсем один в этом мире?»       Впервые за долгое время Украина почувствовал, как тяжело дышать в тишине, и как больно жить, когда единственный свет гаснет.       Украина ещё не успел оправиться от страшной вести о смерти отца, как вскоре получил новое письмо. Конверт лежал на столе, словно тяжёлый груз, от которого зависела вся его дальнейшая жизнь.       Он долго смотрел на него, боясь прикоснуться. Что теперь? Может, это последнее распоряжение отца? Может, он оставил ему наследство — домик в селе, пару вещей на память? Эти мысли немного согревали, хотя и вызывали щемящую боль.       Собравшись с духом, Независимый дрожащими руками вскрыл конверт. Глаза пробежались по строчкам, и вдруг земля ушла у него из-под ног. Он почувствовал, как кровь отливает от лица.       В письме сообщалось, что его… отдали в замужество.       Мир снова перевернулся. Глухой звон раздался в ушах, сердце бешено заколотилось. Украина невидящим взглядом перечитал строчки ещё раз, надеясь, что это ошибка, какая-то злая шутка. Но слова оставались неизменными.       "Для обеспечения твоего будущего и в память о нашей семье..."       Украина едва удержался, чтобы не упасть в обморок. Его дыхание стало прерывистым, а руки, до сих пор держащие письмо, задрожали так, что бумага чуть не выскользнула.       Кому? Когда? Почему? Что за безумие? В голове роились вопросы, но ответа не было.       "Сын, ты мой любимый и единственный, я хочу лишь для тебя счастья..."       Эти строки звучали так нежно, так тепло. Но каждое последующее слово ударяло, как молот. Жених. Договор. Долги. Будущее.       К горлу подкатывал комок, а руки, державшие письмо, дрожали всё сильнее. Украинец смотрел на договор, приложенный к письму, и едва мог различить слова. Адрес. Имя. Подпись отца. Всё было реальным, без единого шанса отвергнуть это как чью-то злую шутку.       "Он мушир... он будет часто в армии," — эти слова отца казались попыткой успокоить, но только сильнее углубляли чувство бессилия.       Украина почувствовал, как стены комнаты начали давить, потолок будто опускался. Всё, о чём он мечтал — свобода, учёба, независимость, — рухнуло в одно мгновение. Его жизнь больше не принадлежала ему.       Он почти слышал голос отца, шепчущий в последних строках: "Прости меня, моя птичка."       Слёзы хлынули ручьями. Украинец опустился на пол, прижав письмо к груди, и громко всхлипнул, как ребёнок, потерявший последнюю надежду.       — Почему? Почему ты так поступил, отец? — прошептал он сквозь рыдания.       Ответа не было. Только безмолвная тишина, нарушаемая его отчаянными всхлипами.

***

      Что ж... Украина был бы не Украиной, сдавшись. Собрав остатки сил и решимости, он отправился по указанному адресу. Когда он добрался до места, перед его глазами предстал огромный величественный особняк.       Роскошное здание, выполненное в османском стиле, впечатляло своими массивными резными воротами из кованого железа, украшенными золотыми вставками. Фасад был выполнен из белого камня, с изящными арками и колоннами, поддерживающими просторные балконы. Окна, украшенные витражами, переливались мягким светом на солнце, а крыша из красной черепицы гармонично завершала величественный вид. Вокруг раскинулся ухоженный сад с апельсиновыми деревьями, фонтанами и вымощенными камнем дорожками.       Украина невольно приоткрыл рот, поражённый красотой и размахом. Но его удивление быстро сменилось неловкостью, когда прислуга у ворот окинула его брезгливым взглядом. Судя по всему, их мнение о его бедности формировалось мгновенно, лишь по простой одежде.       Но стоило ему протянуть договор, как всё изменилось. Дворецкий с усилием подавил выражение удивления, тут же расправил спину и вежливо проводил гостя внутрь.       В шикарном зале, где царила атмосфера прошлого века, Независимый сел на бархатный диван. Высокие потолки с резными узорами, массивные люстры из хрусталя, дорогие ковры и картины в золотых рамах — всё это вызывало у него смесь восхищения и тревоги.       Сердце стучало чаще. "А вдруг альфа окажется стариком?" — мелькнула паническая мысль. «Грубым, толстым, некрасивым?»       Эти мысли терзали его, пока он ждал, нервно переплетая пальцы и время от времени оглядываясь на величественные детали убранства.       Украина чувствовал, как дрожь пробегает по его телу. Ему хотелось сбежать, забыть обо всём, вернуться к простой жизни, пусть даже в лесу. Какая разница, если это образование и учёба требуют такой цены? Быть игрушкой, инструментом для рождения детей? Никогда!       Но было уже поздно. Широкие двери зала открылись, и вошёл господин.       Перед Независимым предстал Крымское Ханство. Его фигура олицетворяла грацию и власть. Высокий, стройный, но с мощной осанкой, он держался так, будто сам воздух ему подчинялся. Его тонкое, почти изящное тело говорило об уверенности и силе. Шёлковая одежда восточного кроя переливалась в мягком свете: длинный халат цвета насыщенного граната с золотым вышитым орнаментом напоминал узоры на древних мечетях. Воротник был украшен драгоценными камнями, а на плечах струился шлейф из тончайшего муслина, оттеняющего каждый его шаг.       Его ноги обуты в туфли из мягкой кожи, расшитые серебряной нитью. Голову венчала тюрбан из лёгкой ткани цвета слоновой кости, закреплённый изумрудной брошей. За ним следовали двое слуг, склонив головы, не осмеливаясь смотреть на своего господина.       В зале воцарилась тишина, когда Ханство подошёл прямо к Украинцу. Его холодный, укоризненный взгляд был словно лезвие, рассекающее любую попытку дерзости. Его лицо, с тонкими чертами и подчёркнутыми скулами, оставалось непроницаемым. Только лёгкий омежий аромат цитрусовых выдавал утончённость.       Украина почувствовал, как слова застревают у него в горле. Один из слуг, стоящий за спиной Ханства, тихо подсказал:       — Поклонись, как того требует приличие.       Украина наспех поднялся, но в порыве неловкости зацепил штаниной край стола, чуть не уронив на пол всё, что стояло на нём. Его сердце бешено билось от стыда и волнения. Он покраснел до ушей, неловко склонился в поклоне и пробормотал что-то несвязное.       Крымское Ханство шикнул недовольно, взгляд его остался таким же холодным, но осуждающим. Затем он плавно опустился на пуфик напротив, держа спину прямо и излучая неподдельное величие.       Украина рискнул украдкой взглянуть на него. Волосы Ханства — густые, длинные, необычайно голубые, местами заплетённые в тонкие косы с серебристыми нитями, словно переливались при свете. Черты лица были настолько утончёнными, что напоминали статуи древних мастеров: острые скулы, изящная шея, ровный нос и губы, которые выглядели мягкими, но строго сжатыми. А глаза — они были пронзительными, тёмными, будто видели насквозь.       Украина сглотнул, поражённый такой красотой. Этот человек, похожий на его ровесника, казался воплощением экзотической утончённости. В голове мелькнула мысль: у такого красавца сын не может быть некрасивым. Наверняка он такое же совершенство.       Славянин, вспыхнув от смущения, снова отвёл взгляд в пол.       — На будущее: здороваться и кланяться прилично, с уважением, как это делают воспитанные люди, — раздался мелодичный, но низкий голос Ханства. Украинец заметил лёгкий, едва уловимый акцент, который лишь добавлял его словам шарма.       — Извините... — пробормотал он тихо, чувствуя, как жар охватывает его уши и шею.       Украина сидел, чувствуя себя всё более неловко. Чуткий нюх омеги уловил едва заметный, но всё же ощутимый запах недавнего секса, исходивший от хозяина дома. Тонкие нотки страсти смешивались с ароматом цитрусов и благовоний, вызывая у славянина ещё больший жар на лице.       «Он же взрослый... ему за сорок, но он выглядит так молодо и свежо. И всё равно, даже в таком возрасте, наверное, может... » — мысли Украинца запутались. Ему стало ещё более неуютно, и он снова опустил взгляд.       Ханство внимательно наблюдал за ним, его взгляд был холодным, но проницательным, будто он видел каждую эмоцию, мелькавшую у Независимого на лице. Затем он небрежно взял в руки чашку с горячим чаем. Его движения были плавными, почти изысканными.       — Украина? — уточнил он, пристально смотря на гостя поверх чашки.       — А... да... да, — заторопился Независимый, резко кивнув несколько раз. Его голос звучал чуть хрипло, а взгляд снова метнулся к полу.       — Сочувствую твоей утрате, — начал Крымское Ханство, и этот холодный, отчуждённый тон заставил Украину вздрогнуть. Голос был твердым, будто выточенным из мрамора, и ни капли настоящего сострадания в нем не прозвучало. — С твоим отцом... мы согласовали и подписали договор. С этого дня ты себе больше не принадлежишь. Твоё тело — теперь принадлежность моего старшего сына, — он сделал короткую паузу, от чего каждое слово прозвучало ещё весомее. — Он сейчас, к сожалению, находится в своей резиденции и при военных казармах, но я уже подал ему известие.       Крымский хан говорил спокойно, как будто обсуждал обычную сделку. Его ледяной взгляд не давал возможности противиться.       — Твоя прямая обязанность — родить альфу. Взамен мы полностью покрыли долги твоего отца и оплатили твоё обучение, — закончил он с той же холодной уверенностью, будто поставил последнюю печать.       Украинец почувствовал, как земля уходит из-под ног. Его всего трясло. «Родить?!» Это слово звенело в его голове, разрастаясь эхом. Он едва мог дышать. «Как... это? Отец... что ты сделал? Куда ты меня отдал?»       — Об этом не было ничего написано в договоре! — почти выкрикнул он, срываясь на голос, полный отчаяния.       Ханство, сохраняя холодное выражение лица, бросил на него укоризненный взгляд, словно перед ним был не человек, а просто объект, который осмелился выйти из своей роли.       — То, что ты чего-то не знал, меня не волнует, — отрезал он. — Твой отец дал согласие и поставил подпись, утвердив все условия. Мы не собираемся расторгать договор, тем более, что за твоё обучение уже заплачено.       Он сделал короткую паузу, будто давая Независимому время осознать сказанное, а затем продолжил:       — Я понимаю твоё стремление к знаниям, и потому разрешу доучиться. Однако появление ребёнка альфы в нашем доме должно состояться уже в этом году. Это не обсуждается.       Украинец почувствовал, как его сердце застыло. Слова Крымского хана резали глубже ножа. Все его мечты, надежды, стремления — теперь были похоронены под этой бесчувственной сделкой.       Сердце Независимого словно совершило кульбит, а затем с глухим ударом рухнуло на холодную землю. Надо же, какая ирония. Он всегда бежал от стереотипов, презирал те рамки, в которые загоняли омег, мечтал быть другим. А теперь судьба, будто насмехаясь, заставляла его стать именно тем, кем он никогда не хотел быть. Или всё же нет? Может, ещё есть шанс?       — Вы не имеете права... — голос Независимого дрожал, но в нём ещё звучала искра сопротивления. — Без моего ведома, без моего согласия решать мою судьбу!       Он резко поднялся, намереваясь уйти, сбежать прочь, но тут же почувствовал на плечах тяжёлые руки слуг.       — Сядь. — голос Крымского Ханства прозвучал властно, без малейшего намёка на терпение.       Украинец стиснул зубы, борясь с яростью, но подчинился.       — Ты уже никуда не уйдёшь. Деньги за твоё обучение и долги твоего отца нужно будет вернуть, а в противном случае мы подадим в суд. Родишь альфу — можешь делать что захочешь. Это условие договора.       Эти слова прозвучали, как холодный приговор. Независимый опустил взгляд, поджав нижнюю губу, чтобы не выдать слабость.       — Могу ли я... увидеть вашего сына? — наконец выдавил он, стараясь дышать ровно, хотя грудь сдавливала волна паники.       Крымское Ханство чуть приподняло бровь — вопрос явно удивил его. Однако он быстро вернул лицо в привычное безмятежное выражение.       — Через месяц, — проговорил он твёрдо, но уже с долей сдержанной уступчивости.       Украинец сжал кулаки.       — А если прямо сейчас?       Эти слова прозвучали неожиданно. На мгновение в глазах Ханства мелькнуло удивление, но он быстро отвёл взгляд.       — Твоё дело, — бросил он сухо, будто вопрос ничего не значил. — Анкара. Резиденция Долмабахче.       Украинец кивнул, чувствуя, как его внутренний огонь потухает, уступая место ледяному отчаянию.

***

      Перед тем как отправиться, Независимому ясно дали понять, что побег — не вариант. «Сбежишь — найдем, и заставим вернуть долг». Эти слова звенели в его ушах, отрезая все пути к бегству. Он прекрасно знал, что эта семья — одна из самых могущественных в стране, и у них хватит средств и влияния, чтобы найти его где угодно. Без вариантов. Итак, побег становился невозможным, как бы он ни мечтал о свободе. Поэтому они «любезно» предоставили ему транспорт — как напоминание о его положении.       Ехал он с паникой, которая все сильнее сжимала его грудь. Зачем я вообще это сделал? — этот вопрос, словно остриё ножа, вонзался в его мысли. Но и его заменяла другая мысль — может, всё можно еще исправить? Может, альфа поймёт, что это ошибка? Может, это всё можно изменить? Он не знал, но что-то внутри подсказывало: он сможет это сделать. Он должен был это сделать.       Когда они прибыли, Украина вновь оказался потрясён роскошью, которую встречал на каждом шагу. Резиденция Долмабахче — дворец, как из сказки. Белоснежные мраморные колонны тянулись ввысь, а крыши покрывали золотые купола, блестящие на солнце. Изогнутые балконы с цветочными гирляндами и величественные арки, сплетающиеся в роскошные коридоры. Мраморные лестницы вели вверх, и повсюду чувствовалась атмосфера изысканности и власти, как в любом здании, принадлежащем могущественной династии. Огромные вазы с цветами, изысканные ковры, зеркала в золоченых рамах — всё здесь было грандиозным и утонченным.       Но когда он узнал от слуг, что Мушира нет дома, растерянность захлестнула его. Что теперь? Его шаги остановились, и он снова почувствовал себя потерянным. Словно кусок земли исчез из-под ног. Он не знал, что делать дальше.       Слуги, указывая путь, сообщили, что мушира находился в военных казармах. Украина, не теряя времени, решил отправиться туда. Возможно, он сможет найти его там, и поговорить. Объяснить.       В казармах Независимый сразу заметил знакомые лица — несколько студентов из его пансиона. Это были медики, которых отправили сюда из-за острой нехватки врачей. Здесь требовались любые свободные руки, и эти юные специалисты, несмотря на недостаток опыта, уже пытались спасать чужие жизни.       Украине стало немного легче от того, что он видел здесь знакомых, но это не избавило от тревожного чувства, которое не покидало его с самого прибытия. Узкие коридоры казарм, пропитанные запахом пота, железа и сырости, казались ему давящими и бесконечными. На каждом шагу он встречал массивных альф, которые с равнодушием, открытым любопытством или с хищными глазами смотрели на него. Их резкие взгляды вызывали в нём смятение, а иногда даже страх.       "Как же они здесь живут?" — подумал он, стараясь не встречаться с ними глазами. Его плечи инстинктивно подались вперёд, словно пытаясь спрятаться от внимательных и тяжёлых взглядов.       Каждый раз, собираясь спросить дорогу к маршалу, он чувствовал, как язык прилипает к нёбу, а голос едва поднимается. Независимый понимал, что другого выхода нет, и всё-таки с усилием подходил к альфам, пытаясь произнести:       — Простите, не подскажете, где я могу найти мушира?       Вопрос звучал робко, едва слышно, но каждый раз ему указывали путь, иногда с коротким кивком, иногда с лёгкой насмешкой. Украинец чувствовал себя неуютно, словно лишним в этом суровом мужском мире, но продолжал идти.       Украина остановился в шаге от мускулистого альфы, который, заметив его, медленно перевёл на него тяжёлый, изучающий взгляд. Хищный, словно взгляд волка, от которого у Независимого невольно пробежал холодок по спине.       — Может, хочешь расслабиться, омежка? — усмехнулся громила, протянув крепкую руку, схватив за запястье и притянув Украину ближе.       Внутри всё сжалось от ужаса. Славянин резко дёрнулся, пытаясь вырваться, и начал отбиваться, но силы были явно неравны.       — Отпустите! Что вы делаете?! — голос Независимого зазвенел, полный паники и страха.       — Охох! — усмехнулся альфа, крепче сжимая запястье. — Люблю пылких!       Украина продолжал сопротивляться, но руки альфы держали железной хваткой. И вдруг всё изменилось.       На его плечо легла тёплая, уверенная рука, а знакомый аромат лукума наполнил воздух. Это было как вспышка воспоминаний, такое родное, что Независимый на мгновение застыл.       — Он мой, — раздался низкий, бархатный голос, от которого стены казармы будто задрожали.       Украинец застыл. Тепло, что исходило от руки на его плече, и этот бархатный голос будто отключили его способность двигаться. Он медленно повернул голову, уже зная, кого увидит, но всё же его сердце пропустило удар.       Перед ним стоял он. Осман. Турция.       Тот, кто когда-то обещал пожениться с ним, чьи глаза смеялись в солнечных утрах их детства, сейчас выглядел иначе. Перед ним был взрослый мужчина, уверенный, высокий, в безупречной военной форме, подчёркивающей его силу и статус. Густые брови были чуть нахмурены, а в карих глазах читался властный блеск, но где-то на самой глубине теплилось что-то знакомое, что-то из прошлого.       — Турция... — едва слышно прошептал Независимый, не веря своим глазам.       Турция на мгновение склонил голову, словно усмехаясь в ответ, но его взгляд не отрывался от солдата, который до этого вёл себя с Украиной нагло.       — Я сказал, он мой, — повторил Осман, его голос стал жёстче, словно каждый слог был приказом.       Солдат, мгновенно сменив тон, отступил. Он не смел перечить командиру.       — Простите. Я не знал, что...       — Теперь знаешь, — коротко отрезал Осман, не отпуская плечо Независимого.       Когда солдат удалился, Украина наконец смог разглядеть перед собой выросшего Османа — того самого мальчишку, с которым он когда-то бегал по лугам и делил солнечные дни. Теперь перед ним стоял мужчина, чей рост превышал два метра, с крепким, мускулистым телом, словно высеченным из мрамора. На молодом лице не было и намёка на щетину, несмотря на военную выправку и серьёзность в глазах, выданную прошедшими годами службы и войной.       Но для Независимого он всё равно оставался тем самым Османом — мальчишкой с добрым сердцем.       Осман наконец посмотрел на него, и его лицо смягчилось.       — Независимый? — тихо произнёс он, словно проверяя, это ли та самая "Золотомушка" из его детства.       Сразу обо всем забылось. О мушуре, об отце, об этом клятом довгоре!       Украина, не выдержав нахлынувших эмоций, внезапно бросился к нему, сжав руками его крепкие плечи и уткнувшись в грудь. Всё внутри разом сломалось, и он разрыдался, вымещая весь накопившийся страх, боль и одиночество.       — Ты… ты единственный, кто мне остался… — сквозь слёзы прошептал он, цепляясь за Османа, как за последнюю опору.       Осман замер, поражённый этим порывом. Затем, мягко, но уверенно, обнял его, позволяя маленькому славянину выплакать всё, что сжимало его сердце.       Украина глубоко вдохнул, и знакомый, сладкий аромат лукума тут же затопил его воспоминаниями. Он вспомнил, как Осман приносил ему этот лакомый десерт, как те детские дни были полны смеха и счастья.       — Ты всё ещё пахнешь так же… — еле слышно произнёс Независимый, всхлипывая.       — А ты всё тот же упрямый мальчишка, — тихо ответил Осман, чуть улыбнувшись, осторожно погладив его по голове. — Я не позволю тебе снова исчезнуть из моей жизни.       Заметив любопытные взгляды солдат, Осман не сказал ни слова, а просто подтолкнул Независимого к ближайшей пустой комнате. Открыв дверь, он осторожно ввел его внутрь и, закрыв за ними дверь на ключ, облокотился на нее спиной, чтобы никто не помешал.       В тусклом свете небольшой лампы он оглядел славянина с головы до ног. Незаметно для себя Осман улыбнулся краешком губ, его мысли непроизвольно вернулись в прошлое.       "Все та же птичка," — думал он, внимательно разглядывая дрожащую фигуру перед собой.       Хрупкое тельце, тонкая талия, чуть вздернутый подбородок. Пушистые, волнистые волосы, которые будто сияли, обрамляя лицо. Нежные черты, мягкие, как у куклы, и губы, которые так и манили своей природной чувственностью.       Но главное — взгляд. Боевой, дерзкий, полный гордости и упрямства.       "Казалось бы, такое тело для нежности, для защиты… А характер — как у альфы. Всё такой же своенравный."       — Ты всегда умел находить неприятности, правда? — произнес Осман с легкой усмешкой, оторвавшись от своих мыслей и возвращаясь к реальности.       Украина поднял на него глаза, всё ещё полные волнения, но Осман лишь сделал шаг ближе, мягко, но властно заговорив:       — Теперь расскажи мне, что ты здесь делаешь, Золотая птичка.       Славянин вспыхнул, словно утренний рассвет, и, не сдержав эмоций, вновь бросился в объятия Турции. Его тонкие руки обвились вокруг сильного тела альфы, а звонкий, надломленный голос разнесся по комнате, утопая в рыданиях.       Турок опешил, не ожидая такого порыва. Он невольно отступил на шаг, но не смог оттолкнуть хрупкого омегу, который так крепко прижался к его груди. Его рука сама собой легла на золотистую макушку, поглаживая мягкие волосы, как когда-то давно, в детстве.       — Украина, что ты делаешь?.. — прошептал он, стараясь придать голосу твердость, но дрожь в словах выдала его растерянность.       Славянин задрожал всем телом, словно тонкая ветвь под порывом ветра.       — Отец… — его голос сорвался, и слезы вновь покатились по щекам. — Папа… отец… всё умерло, а вместе с этим и моё сердце. Я помолвлен. Помолвлен с альфой… по расчёту.       Эти слова пронзили Турцию, будто острый клинок. Он замер, ошарашенно глядя на омегу, который казался таким маленьким, таким уязвимым.       — Как? Почему? — его голос был тихим, будто ему не хватило воздуха.       Украина поднял на него глаза, полные боли и горечи, и криво усмехнулся.       — Вот так. Отец постарался, — ответил он с надрывом, пытаясь улыбнуться, но это лишь придало его лицу ещё больше трагизма.       Турция медленно отступил, словно пытался переварить услышанное. Его лицо исказила нервная улыбка, и он коротко рассмеялся, прикрыв рукой глаза, чтобы скрыть отражённое в них отчаяние.       — Какая ирония… — выдохнул он, убирая руку.       Украина смотрел на него с недоумением, не понимая смысла этих слов.       — Ты о чём?       Осман поднял на него глаза, в которых теплился огонёк боли и тихой злости.       — Я тоже помолвлен… — его слова прозвучали как холодный приговор, от которого по комнате пронёсся едва уловимый шёпот прошлого, навсегда разорванного временем.       Украина, не веря своим ушам, отпрянул от Турции, его синие глаза широко раскрылись от потрясения.       — Ты... тоже? — голос сорвался на полушепот, а в груди всё словно сжалось.       Осман не ответил сразу, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, будто он пытался найти ответы в пустоте комнаты. Затем он коротко кивнул, убирая руку с лица.       — Да, мой отец давно решил за меня. Такова жизнь альфы в моей семье. Я принадлежу не себе, а долгу. — Голос Турции был полон горечи, но внешне он оставался хладнокровным.       Украина лишь покачал головой, отступая к стене, будто пытался отгородиться от этих слов.       — Какой долг? — прошептал он, горько усмехаясь. — Мы с тобой обещали... Ты же сказал...       Для Независимого эти слова были как молния, поразившая прямо в сердце. В этот момент мир вокруг его поглотила тьма, а вся реальность казалась далекой и чуждой. Он чуть ли не упал в обморок, но крепкие руки Турции удержали его, обвивая его тело, словно надежда на спасение, и прижимая к себе.       Славянин метался в своей голове, мысли путались, и в какой-то момент, с безумной решимостью, он подумал сбежать, даже уйти вместе с Турцией — просто исчезнуть, чтобы остаться рядом с ним. Ведь если его любимый жив, значит, всё еще можно вернуть, можно вернуть их любовь, ту, что они обещали друг другу. Но теперь всё оказалось не так, как он мечтал. Все, что казалось верным и надёжным, стало иллюзией.       Он с трудом перевел взгляд на Турцию, в котором горела какая-то невыразимая боль.       — Ты… можешь же отказаться, можешь? — голос Независимого был почти не слышен, как будто он боялся услышать ответ. Он с надеждой в голосе спросил, но Турция уже аккуратно положил его на кровать, глядя с той же болезненной отчужденностью, которая разрушала всё в груди славянина.       — Не могу... — ответил Турция, его глаза избегали прямого взгляда, а слова срывались, как что-то безысходное. — Это было моё желание.       Независимый чуть не задохнулся, взгляд его стал пустым, полный боли, как озеро, на котором не осталось ни одного живого отражения. Он, как нищий, взирал на Турцию, его большие глаза, полные страха и отчаяния, не могли скрыть того, что происходило в его сердце.       — Ты обещал, что мы поженимся... — его слова звучали как тихая молитва, почти молитва о чуде.       Турция усмехнулся, но эта улыбка была горькой, как слёзы. Его голос был низким, полным тоски и сожаления.       Турция грустно улыбнулся, в его глазах читалась вся горечь прожитых лет.       — Хах, ты ещё помнишь? — его голос звучал тихо, словно он боялся нарушить хрупкую тишину, которая их окружала. — Я думал, ты давно забыл... Я просто... отчаялся... В надежде найти тебя, я ведь приезжал в наш город. Искал, спрашивал. Но тебя не было. Все твердили одно и то же: «Помер весь их род». — Альфа провёл рукой по лицу, будто пытаясь стереть боль воспоминаний. — А теперь ты здесь... Но я уже успел совершить ошибку. Принял предложение родителей, согласился на помолвку. Я думал, это спасёт меня... Но всё оказалось ложью.       Он виновато посмотрел в синие глаза Независимого, пытаясь найти прощение в этом взгляде.       — Но знаешь, я всё ещё могу всё исправить. Когда ты сказал, что тебя тоже выдали замуж... Я не позволю тебе исчезнуть! Давай убежим? — прошептал он, сжав руки славянина в своих. Его голос звучал, как мольба. — Только ты и я... Где-нибудь у побережья. В Америке, в Канаде... Далеко-далеко, где нас никто не найдёт.       Украинец усмехнулся, хотя на глазах блестели слёзы. Он отдёрнул руки и взглянул на Турцию с болью и горечью.       — Ты себя хоть слышишь? — резко бросил он, его голос дрожал. — Мы оба помолвлены. Куда мы сбежим? Тебя будут искать по всему миру.       Турция шагнул ближе, его голос стал мягким, почти гипнотическим, и Независимый снова ощутил этот обволакивающий запах сладкого лукума.       — Будь со мной... — прошептал он, и от этих слов славянин вздрогнул, словно его окатили холодной водой.       — Как любовник? — с вызовом поднял бровь Независимый. — Нет уж, спасибо.       Он резко встал, встряхнув головой, чтобы отогнать этот дурманящий запах, и вздохнул глубоко.       — Нет, как мой муж, — твёрдо ответил Турция, его голос дрогнул только на мгновение. — Прошу, не покидай меня...       Украинец посмотрел на него с отчаянием.       — Турция, это невозможно. За нас уже всё решили.       Турецкий альфа вдруг остановился, его глаза вспыхнули решимостью.       — Тогда... Тогда... — он поднял взгляд, полный твёрдости и уверенности. — Я смогу погасить все долги. Всё, что потребуется!       В глазах славянина мелькнула слабая искра надежды.       — Правда? — едва слышно выдохнул он, не веря своим ушам.       — Правда, — уверенно кивнул Турция, раскидывая руки, как будто хотел обнять весь мир. — Ну же, иди ко мне, моя певучая Золотомушка.       Славянин колебался, но теплота и нежность этих слов заставили его пошатнуться.       Украинец хотел броситься в эти теплые, такие знакомые объятия, словно найти там спасение от всего мира. Но внезапно дверь в комнату отворилась ключом, и на пороге появился молодой омега-медик, держа в руках сложенные простыни.       Омега, едва увидев Турцию, радостно взвизгнул и, не обращая внимания на Независимого, бросился к альфе. Рыжеволосый омега, усыпанный веснушками, обвил руками шею Турции, повиснув на ней с такой лёгкостью, будто они были старыми любовниками.       — Турки, я так скучал по тебе, милый, — промурлыкал он слащавым голосом, прижимаясь к альфе.       Украинец замер, словно каменея на месте. Этот рыжий... Независимый его узнал. Эмир Сойлу. Легендарный омега, который в свои двадцать восемь лет успел стать героем, спасая жизни на полях войны. Один раз он приезжал в пансион, чтобы поделиться опытом — тот визит вызвал фурор среди учеников.       Так это он?       Вот и ответ. Именно этот омега — та самая пара Турции. Идеальная партия: герой войны, уважаемый всеми, красивый и харизматичный.       Украинец застыл, глядя на эту картину. Словно вся та искра надежды, что вспыхнула в его сердце, угасла, оставляя только боль.       — Эмир, отстань, — голос Турции звучал резко и отрывисто. Альфа пытался стряхнуть омегу, но тот не собирался отпускать его так просто.       Сердце Независимого билось с бешеной скоростью, будто готовое вот-вот выскочить из груди. Турция взглянул на него — в этом взгляде было отчаяние, словно он понимал, что Славянин вот-вот сорвётся, и пытался остановить его одним лишь взглядом.       Он хотел как можно скорее отбросить Эмира, чтобы подойти к Независимому, притянуть его к себе и успокоить.       Эмир обернулся и бросил насмешливый взгляд на застывшего Независимого, в глазах рыжеволосого омеги сверкнуло что-то злобное и высокомерное.       — О, так это он? — протянул Эмир с кривой усмешкой, делая акцент на каждом слове. — Я помню тебя. Разве не ты — та самая шлюха из пансиона? — его голос прозвучал с язвительной насмешкой. — Ходили слухи, что ты только через постель смог туда попасть. Да и высшие оценки, говорят, тебе доставались точно так же.       Эмир с прищуром обвёл Независимого взглядом, словно оценивая.       — А ведь и правда. Как может такой бедняк позволить себе учёбу в престижном пансионе? — продолжал он, не упуская случая уколоть. — Что ты тут делаешь? Тебя сюда отправили, чтобы ты и тут всем прислуживал? Хотя... для уставших солдат ты будешь просто находкой.       Последние слова Эмир произнёс с ехидной улыбкой, в его голосе звучала откровенная издёвка.       Украина будто окаменел на месте. Внутри всё кипело от ярости и унижения. Но этого было слишком много. Гнев, боль, унижение захлестнули его, будто волна, сметающая всё на своём пути.       Не выдержав, он сорвался с места и, не оборачиваясь, рванул обратно к машине. Адреналин бурлил в его крови, толкая вперёд, дальше от этого места, подальше от всего, что он хотел забыть навсегда.       — Украина! — раздался позади крик Турции, но Независимый даже не обернулся.       «К чёрту всё это!» — кричал его разум, пока ноги несли его прочь. «К чёрту этого Турцию, к чёрту мушира, к чёрту этот договор!»       Он бежал, не замечая ничего вокруг. Единственная мысль, свербившая в голове, звучала как приговор: «Убью себя. Убью и избавлюсь от всего этого!»       Турция звал его, но единственное, что Независимый слышал, — это собственное сердце, бешено колотящееся в груди, и ненавистный, сладкий запах лукума, который, казалось будет преследовать его всегда.

***

      Подготовка к свадьбе была лишена какой-либо радости, превратившись в рутину, которую Украинец выполнял механически. Каждый день был серым и однообразным, а сердце словно раздавили. Он чувствовал себя разбитым, уничтоженным, словно его судьба больше не принадлежала ему.       Крымское Ханство, заметив перемены в омеге, стал вести себя более мягко, хотя это скорее было похоже на вежливое равнодушие, чем на искреннюю заботу. Он сообщил, что его сын, будущий муж Независимого, решил вернуться только в день свадьбы. Причина такого решения осталась загадкой, но Украинца это устраивало. Ему не хотелось никого видеть, особенно того, кому он теперь принадлежал по договору.       За это время он успел увидеть отца своего жениха — Османскую Империю. Этот мужчина полностью соответствовал своему грозному титулу. Альфа внушал уважение и страх одним своим видом. Намного крупнее, чем Крым, ростом практически под два метра, с массивной мускулатурой, которую невозможно было скрыть даже под роскошной одеждой.       Украинец заметил, как свет скользил по шрамам, украшающим руки и шею Османской Империи. Эти отметины говорили о его участии в множестве войн. Альфа явно был не просто лидером, но и воином, заслужившим высшие звания и завоевавшим земли своим упорством и силой.       Эта фигура олицетворяла мощь и влияние, против которых Украинец был беспомощен. И, глядя на него, славянин лишь сильнее ощущал свою бесполезность и безвыходность ситуации.       Несмотря на всю свою грозность и величие, Османская Империя оказался неожиданно веселым человеком. Он с легкостью отпускал шутки, часто флиртовал со своим омегой, причем совершенно не стесняясь присутствия других. Украина сразу понял: перед ним искусный дипломат, харизматичный мужчина, который умел завоевывать расположение одним своим поведением.       Однако, что смущало Украину больше всего, так это сильный, почти обволакивающий запах секса, который постоянно исходил от Ханства. В его возрасте такая насыщенная и бурная сексуальная жизнь вызывала у Независимого смешанные чувства: от лёгкой зависти, такой крепкой любви до сильного смущения. Империя, похоже, замечал это и находил его реакцию забавной, явно наслаждаясь тем, как славянин краснел, едва осмеливаясь заговорить.       И всё же, несмотря на неловкость, их общение оказалось неожиданно приятным. Империя любил беседы об истории, особенно о прошлом их земель, и с удовольствием слушал рассуждения Украинца. Это заставляло молодого омегу чувствовать себя немного менее одиноким, хоть на короткие мгновения.       Обучение Украинцу пришлось продолжить дома, но он справлялся. В учебе он находил утешение, способ забыться и не думать о своей судьбе.       Он не раз смотрел на пару Османской Империи и его омеги и думал: "У них не может быть некрасивого сына. Такой альфа и такой омега должны были создать что-то идеальное." Но вместо радости от этой мысли он снова и снова возвращался в своих мыслях к Турции.       "Может, зря я тогда убежал?" — мелькало в голове. Но тут же он подавлял в себе это чувство.       "Нет, нет! Между нами уже ничего не будет!" — яростно твердил он себе, сжимая кулаки. — "Убью себя. Сразу после свадьбы. Чтобы им не повадно было заставлять других идти на такое!"       Украина горько усмехался своим мыслям, его губы тряслись от подавленного отчаяния. "Тем более... в этом мире у меня больше никого не осталось."       Однако Украина был бы не собой, если бы вскоре не нашёл способ вернуть себя к жизни. Он не мог просто лежать, погружаясь в отчаяние. Это было не в его духе, не в духе Золотомушки. Вместо этого он начал искать способы скрасить свои дни. Украинец находил радость в мелочах: он готовил, ухаживал за садом, убирал дом, наполняя его уютом.       На его настойчивую просьбу во дворе построили импровизированную «штаб-квартиру» на огромном дубе возле дома. Теперь он часто лазал по дереву, сидел там с книгой или просто мечтал, иногда катаясь по перилам с балконов, словно ребёнок. Всё это возвращало ему ту искру жизни, которая, казалось, совсем угасла.       Однажды за этим буйством детского восторга застал его Крымское Ханство. Увидев, как славянин, улыбаясь, скатывается по перилам с громким смехом, Крым буквально задрожал от злости.       — Что за вседозволенность?! Это что ещё за цирк?! — раздражённо бросил он, указывая на Украину, который стоял внизу с довольным видом.       Однако Османская Империя лишь рассмеялся, лениво облокотившись о дверной косяк:       — Похоже, я не прогадал про пару для нашего сына. Омега ему под стать. У таких и правда родится альфа, достойный нашей семьи.       Эти слова вызвали бурю эмоций у Крымского Ханства, который продолжал сердито ворчать, но ничего не возразил. А Украина только усмехнулся, будто между ними и не было напряжённого разговора, и, словно птица, вновь взлетел на дерево, наслаждаясь моментом свободы.       Однако каждое упоминание о предстоящем замужестве и "обязанности" родить ребёнка возвращало Украину в мрачное состояние. Он впадал в глубокую депрессию и уходил на улицу, к своему любимому дереву, словно это было единственное место, где он мог дышать свободно.       В мыслях всё чаще звучали противоречивые вопросы: он поклялся себе, что покончит с этим всем, что не допустит чужого альфу в свою жизнь, в своё тело... Но действительно ли он готов умереть? Нет. Он не хотел умирать. И в то же время он не мог представить, как жить дальше после того, как его свобода будет окончательно уничтожена.       И всё это время его преследовал этот проклятый запах лукума. Он то и дело витал в воздухе, заполняя его лёгкие, пробуждая воспоминания и оставляя после себя горькое послевкусие.       Украина узнал, что Османская Империя, как и его сын, обожают эту сладость. Даже Крымское Ханство вскользь упоминал, что его наследник предпочитает эти сладости.       Что ж, похоже, этот приторный, сладкий аромат будет преследовать Украину везде, будто напоминая, что от судьбы ему не спрятаться.

***

      С самого утра Украина словно стал куклой в руках умелых мастеров. Его тело заботливо омыли в бане, скрупулёзно очищая каждый сантиметр кожи. Тёплая вода и ароматные масла окутывали его, создавая ощущение странной нереальности. После кожу натёрли нежными кремами, делая её бархатистой и мягкой. Каждое прикосновение словно готовило его к чему-то, от чего хотелось сбежать, но он сдерживался, скрывая смущение.       Самым унизительным моментом стала проверка омега-повитухой. Украинец чуть ли не умер от стыда, но стиснув зубы, выдержал. После этого его тело полностью избавили от любых волос, словно подчёркивая его предназначение для "никях" брачной ночи       Наконец, его начали одевать. Для свадьбы по османским традициям омега наряжался в роскошный наряд, напоминающий наряды знатных женщин прошлого. Длинное шёлковое платье насыщенного тёмно-синего цвета, расшитое золотыми нитями, обтекало его фигуру. Узоры на ткани изображали павлинов и цветы, символизируя богатство и плодородие. Поверх накинули лёгкий полупрозрачный платок, закреплённый на плечах золотыми брошками.       Его длинные синие волосы уложили в искусную причёску: часть прядей заплели в тонкую косу, обвивая ею основание, остальное свободно спадало до пояса. Волосы украшали гребни и заколки из золота и бирюзы, переливающиеся в свете. Лёгкий слой косметики подчёркивал его нежные черты: глаза выделили угольной подводкой, губы — мягким коралловым оттенком, а на щеки добавили едва заметный румянец.       Когда всё было закончено, Украина поднял взгляд на зеркало.       Он не узнал себя. Перед ним стояло нечто изысканное, чужое, словно иллюзия. Украинец провёл рукой по шелковистой ткани, по волосам, украшенным золотом. Его сердце замирало в грудной клетке.       — Это... я? — прошептал он, едва слышно.       Но вместо ответа отражение лишь немо смотрело на него, как будто напоминая, что сегодня он принадлежит не себе.       Украинец стоял в гулкой тишине, за вуалью, словно спрятавшись от реальности. Казалось, что время замерло, а вместе с ним замерли и его чувства — но не страх. Он не знал, что ожидать. Прибыл ли его жених? Если да, то почему не пожелал увидеть его до свадьбы? А главное, будет ли этот альфа хоть немного уважать его?       Появление Османской Империи вывело Украинца из раздумий. Никого из родных у него не было, и Империя предложил лично проводить омегу. Крымское Ханство было явно недовольно таким нарушением традиций, но одного лишь лёгкого поцелуя от мужа хватило, чтобы Ханство мгновенно уступил, издав тихий стон, полный покорности.       Украина вздрогнул, когда сильная рука Империи мягко, но уверенно взяла его под локоть.       — Готов? — спросил Осман, с ноткой веселья в голосе. Он любил торжества, особенно такие, где все внимание сосредоточено на деталях и символах.       — Признаться вам честно... — Украинец прикусил губу, чувствуя, как дрожат его пальцы. — Мне страшно...       Османская Империя остановился на секунду, чтобы внимательно посмотреть на "невесту". Перед ним стояло воплощение изящества и чистоты. Небольшое тело, аккуратные черты лица, умный взгляд, скрытый за вуалью, и та непокорная аура, что пронизывала каждый жест, каждое движение. Этот омега был как птица — свободолюбивый, но сейчас пойманный в клетку.       — Знаешь, а ведь я тоже женился ради договора, — неожиданно произнёс Империя, в голосе прозвучали тёплые нотки ностальгии. Он слегка улыбнулся, вспоминая прошлое. — Тогда я думал, что всё — это конец. Зачем? Почему? Как? А мой супруг... он буквально истерил, срывался... — Империя негромко засмеялся. — Но теперь мы счастливы как никогда. Я всем сердцем благодарен за тот кусок бумаги, что перевернул мою жизнь.       Украинец задумался над его словами. Может ли быть счастье после насильственного брака? Может ли договор привести к чему-то настоящему? Но он тут же отбросил эту мысль. Нет. Не в его случае. Ведь он никогда не сможет полюбить кого-то другого, кроме Турции.       И в этой горькой уверенности он сделал шаг вперёд, к неизвестному, надеясь только на одно: чтобы этот день скорее закончился.

***

      Алтарь для свадьбы был расположен под раскидистыми ветвями древнего платана, чья листва образовывала густой зелёный купол. Всё вокруг дышало природной гармонией: мягкий шелест ветра в листьях, журчание ручья неподалёку, и лёгкий аромат цветов, что густо обвивали деревянные стойки арки. Арка была сделана из резного тёмного дерева, украшена белыми и золотыми лентами, переплетёнными с гирляндами из белых роз и полевых цветов, добавляющих лёгкую непринуждённость. У её подножия стояли два высоких канделябра с зажжёнными свечами, чьи язычки пламени танцевали, несмотря на дневной свет.       Дорожка к алтарю была выложена мелкими, гладкими камушками, белыми, словно жемчуг. С обеих сторон её окаймляли низкие плетёные корзины с цветами: васильками, ромашками и маком. Каждый шаг по этой дорожке отдавался в сердце Украинца тяжёлым ударом. Но больше всего его мучил этот запах...       Снова и снова его обволакивал сладкий аромат лукума, тёплый, пряный, словно пришедший из детства, но теперь больше похожий на издевательство. Этот запах будоражил сознание, притягивал и вызывал невыносимое желание просто всё бросить и бежать.       « Почему? Почему именно сейчас?! » — Украинец кричал про себя, сжимая губы до боли, чтобы не сорваться. Его пальцы крепко вцепились в руку Османской Империи, будто эта связь была единственной вещью, удерживающей его от того, чтобы сбежать. Империя почувствовал это напряжение, но мудро промолчал. Омега должен был сам справиться с этим.       Когда они достигли алтаря, Империя мягко высвободил руку и, кивнув в знак поддержки, отошёл к своему супругу, который смотрел на происходящее с довольной улыбкой.       Украинец остался стоять перед своим "женихом". Воздух вокруг казался тяжёлым. Он поднял взгляд и едва мог дышать. Перед ним стояла огромная фигура, чья аура буквально давила, заставляя чувствовать себя слабым и беззащитным. Но самое ужасное — это запах.       Тот самый запах лукума, от которого у Украинца начинала кружиться голова, который сводил с ума, который он возненавидел всем своим существом.       «Почему? — прошептал он, не осмеливаясь произнести это вслух. — Почему этот проклятый запах снова здесь?»       Ноги подкашивались, сердце било как бешеное. Он чувствовал это... Этот запах был Турцией. И почему-то он исходил сейчас..       Обряд начался в тишине, нарушаемой лишь голосом имама. Его речь звучала уверенно, возвышенно. Сначала хвала Всевышнему Аллаху, затем благословения пророку Мухаммаду, его семье и всем праведным мусульманам. Он медленно декларировал аяты Корана, рассказывающие о сотворении альфы и омеги, их соединении и предназначении быть вместе.       Украина стоял неподвижно, едва дыша. Его сердце било в рёбрах, словно птица, попавшая в клетку. Но в тот момент, когда имам призвал произнести священную клятву, раздался голос.       — Нет. Я отказываюсь.       Глубокий, бархатный и слишком знакомый голос. Вся свадьба замерла. Шокированные гости повернулись к алтарю, одни с изумлением, другие с негодованием.       Украина едва не упал от услышанного. Его дыхание сбилось, пальцы задрожали, и он облизал пересохшие губы, прежде чем дрожащими руками потянулся к рукам напротив, притягивая к лёгкой вуали, скрывающей его.       "Жених" — высокий и крепкий мужчина, который только что отказался от брака, попытался отступить. Но Украина, несмотря на слабость в коленях, уверенно схватил его за руки и притянул ближе. Он сам приложил их к вуали, словно хотел, чтобы всё стало очевидным.       — Я не буду с тобой, — проговорил "жених", его голос был полон гнева, боли и отчаяния. — У меня уже есть возлюбленный.       Украина улыбнулся про себя. Его сердце бешено билось в груди, но теперь от трепетной радости. Едва слышно, но решительно он убрал вуаль с лица.       Толпа ахнула. И он.       Турция.       Его Турция. Его единственный, любимый альфа. Уставший, подавленный, но всё тот же. Мужчина широко распахнул глаза, будто не верил тому, что видит.       — Да? И имею ли я честь узнать имя этого счастливчика? — прозвучал его голос, срывающийся от волнения.       Украина почувствовал, как его сердце оживает. Оно трепетало, словно в груди вновь вспыхнуло пламя жизни.       — Золотомушка? — прошептал Турок, не отводя взгляда от омеги, одетого в свадебные наряды. — Или я схожу с ума?       — Глупышка, — выдохнул Украина с тихой усмешкой, едва слышно, но так искренне, что это прозвучало как музыка.       Турция прищурился, изогнув бровь.       — Я глупышка? Это не я сбежал из казармы. Казармы, куда, как я понимаю, ты тогда пришёл искать меня?       Украина опустил глаза, вспоминая всё то, через что они прошли.       — Это ты виноват, — серьёзно ответил он, но в глазах его была не злость, а тоска и любовь.       Турция внимательно смотрел в его синие, сияющие, как волошки, глаза. Затем рассмеялся. Громко, звонко, так, что его смех эхом разнёсся по всему саду.       Все гости недоумённо переглядывались, не понимая, что происходит, но осману было всё равно.       Он не выдержал и шагнул вперёд, крепко обняв свою омегу, прижимая к себе, будто боялся снова потерять.       — Как же я люблю тебя! — выдохнул он, прижимая лицо к мягким волосам своего Золотомушки.       Украина застыл в объятиях Турции, чувствуя, как его сердце сжимается от переизбытка эмоций. Это было неправдоподобно, словно сон. Он боялся пошевелиться, чтобы не разрушить этот момент. Запах лукума, который так долго мучил его, теперь казался родным, согревающим.       — Ты... Ты не можешь... — тихо выдавил из себя Украина, его голос дрожал. — Это неправильно. У нас ничего не получится. Нас просто уничтожат...       Турция отстранился на мгновение, чтобы взглянуть ему в глаза.       — Скажи это ещё раз, глядя мне в глаза, — его голос был твёрдым, но в нём звучала мольба. — Скажи, что ты меня не любишь, что между нами ничего нет.       Украина хотел ответить, но слова застряли в горле. Он не мог.       — Я не позволю тебе снова исчезнуть, Золотомушка, — продолжал Турция, его руки крепче сжались вокруг омеги. — Ты ведь знаешь, что и я не смогу без тебя. Пусть весь мир будет против нас, но я никогда больше тебя не оставлю.       Украина пытался бороться с собой. Внутри всё кричало, что это невозможно, что так не бывает. Но стоя здесь, чувствуя тепло Турции, его запах и эту невыносимую уверенность, он начал верить.       — А что дальше? — прошептал Украина, его голос был полон сомнений. — Ты готов бросить всё ради меня? Ради нас? Это не игра, Турция. Это твоя жизнь, твоя семья, твоя честь.       — Я давно сделал выбор, — Турция провёл ладонью по щеке омеги, убирая непрошеную слезу. — Ты — моя честь. Моя семья. Моя жизнь. Если они этого не поймут, то мне плевать. Я буду бороться. За тебя. За нас.       Слова Турции прозвучали настолько искренне, что Украина почувствовал, как его внутренние стены начали рушиться. Но прежде чем он успел что-то ответить, их разговор прервали.       — Это что за спектакль?! — раздался властный голос Османской Империи.       Толпа замерла, обернувшись к грозному мужчине, чьё лицо, казалось, застыло в маске гнева. Рядом стоял Крымское Ханство, который тоже выглядел шокированным.       — Отец, я всё объясню, — начал Турция, отстраняясь от омеги, но продолжая держать его за руку.       — Объяснишь? — Империя усмехнулся, но в его глазах блестела сталь. — Ты бросаешь свадебный обряд ради... него? Потом внезапно обнимаешь, не смея этого делать, до полного завершения обряда. Ты понимаешь, что это значит? Ты решил унизить нашу семью перед всеми?       Турция шагнул вперёд, закрывая Украину собой.       — Я не унижаю семью. Я защищаю её. Он — моя семья. Сначала я пытался найти, отыскать, но вместо помощи, вы подсунули тот договор... если бы Украина передо мной сейчас бы не стоял, меня бы здесь не было... Я больше не собираюсь жить так, как мне диктуют.       В толпе начался ропот. Гости шептались, одни осуждали Турцию, другие с любопытством наблюдали за разворачивающейся драмой.       Османская Империя пристально смотрел на сына, его взгляд был тяжёлым, но затем он вдруг рассмеялся.       — Ну что ж, ты действительно мой сын, — сказал он, покачав головой. — Упрямый и готовый идти против всех ради своей цели. Я должен был этого ожидать.       Турция замер, не веря услышанному.       — Ты... Ты не против?       — О, я в бешенстве, — Империя нахмурился, но в его глазах блеснуло понимание. — Но я вижу, что ты не отступишь. И если ты готов за это отвечать, то я не стану тебе мешать.       Украина почувствовал, как его ноги стали ватными. Всё это казалось таким нереальным.       — Только запомни, Украина, — Империя посмотрел на украинца. — Он мой сын, и если ты разобьёшь его сердце, тебе лучше спрятаться где-нибудь под землёй.       Украина невольно улыбнулся, чувствуя, как напряжение немного спадает.       — Я не разобью, — твёрдо ответил он.       Турция повернулся к нему, его глаза светились счастьем.       — Нет… Пусть говорят, что хотят. Я не дам тебя в обиду, — Турция крепче прижал Украину к себе, вдыхая его сладкий, чарующий запах полевых цветов, смешанный с нотками волнения и смущения.       Украина дрожал в его объятиях, чувствуя, как силы покидают его. Он таял, словно снег под весенним солнцем. Но больше всего его сводил с ума этот запах лукума, исходящий от Турции. Запах, от которого он пытался бежать, запах, который теперь казался самым родным.       Имам что-то говорил, продолжая обряд, но ни Турция, ни Украина уже ничего не слышали. Их мир сузился до этого мгновения, до их дыхания, до прикосновений, которые заполняли пустоту внутри.       — Можете поцеловать...       Турция не стал ждать разрешения. Его терпение иссякло ещё много лет назад. Он наклонился ближе, его горячее дыхание обожгло кожу омеги.       И наконец их губы встретились.       Поцелуй был мягким, но наполненным страстью и тоской, накопившейся за эти годы. Украина вздрогнул, но не отстранился, позволяя Турции крепко обнять его, будто боясь, что тот снова исчезнет.       Он чувствовал, как сильные руки альфы обвивают его, защищая от всего мира. Губы Турции двигались уверенно, настойчиво, требовательно, заставляя Украину забыть о сомнениях, страхах и всех проблемах.       Толпа шепталась, кто-то ахнул, имам стоял, улыбаясь, довольный их счастьем, но никому не было дано разрушить этот момент.       — Ты моя, Золотомушка, — прошептал Турция между поцелуями, его голос был хриплым и дрожащим. — И я больше никогда тебя не отпущу.       Украина тяжело дышал, его глаза были полны слёз, но в них светилось что-то новое — надежда, смешанная с любовью.       — Глупышка, — наконец выдохнул он, слегка улыбаясь, — я и не хочу, чтобы ты отпускал.       Украина прижался сильнее, его тело словно искало убежища в этих крепких объятиях. Турция издал глубокое урчание, похожее на довольное рычание, ещё крепче прижимая его хрупкую фигуру к своей широкой груди.       — Думал о тебе все эти пятнадцать лет... Думал, с ума сойду, — шептал Осман, игнорируя шум вокруг. Ни гости, ни раздражающий голос имама уже не существовали для него.       Украина вздрогнул, его взгляд был обеспокоенным.       — А та омега... — голос Независимого дрогнул, словно он боялся услышать ответ.       Турция резко выдохнул, будто ему неприятно было даже упоминать.       — Ты про Эмира? — его голос стал холодным, а кулаки невольно сжались. — Я не бью омег, но тогда сделал исключение.       Украина удивлённо распахнул глаза.       — Зачем?       Турция взял его лицо в свои ладони и нежно, но твёрдо прижал его голову к своей груди, туда, где отчётливо слышался сильный, ровный стук сердца.       — Никто не посмеет обзывать тебя... Никто не посмеет тебя унижать. Даже если мне придётся свернуть горы, я защищу тебя, — выдохнул он, в голосе звучала смесь гнева и страсти.       Украина покраснел, его губы дрогнули в неловкой улыбке, и он, наконец, позволил себе зариться лицом в плечо Турции, впитывая его родной, до боли любимый запах. Этот сладкий аромат лукума, который раньше сводил его с ума, теперь стал чем-то утешительным, родным.       Все вокруг оживились, когда имам наконец произнёс заключительные слова, объявляя их союз. Гости, которые сначала были в замешательстве, теперь вставали со своих мест, аплодируя и поздравляя пару. Их глаза блестели от удивления, смешанного с теплом. Пусть всё было неожиданно, но это зрелище переполняло сердца радостью.       Однако ни Турция, ни Украина ничего этого не замечали. Они стояли в центре, окружённые восторженными взглядами, но словно существовали в своём собственном мире. Их руки не разжимались, тела были плотно прижаты друг к другу, а губы находили друг друга снова и снова в нескончаемом, страстном поцелуе.       Украина чувствовал, как всё его напряжение, все страхи и боль последних лет растворяются в этом тепле. Турция держал его так, будто боялся, что тот снова исчезнет.       — Знаешь... Я ещё не верю, что ты здесь, — прошептал Осман, отрываясь от губ Независимого лишь на мгновение. Его голос дрожал от переполняющих чувств.       — И ты здесь, — тихо ответил Украина, его синие глаза блестели от едва сдерживаемых слёз, но на губах играла лёгкая, счастливая улыбка.       Аплодисменты усиливались, но для них всё ещё существовала только эта близость, это долгожданное соединение. Кто-то из гостей шутливо прокричал, что пора уже начать праздновать, а не только смотреть на их нескончаемые поцелуи.       — Может, всё-таки дадим им шанс поздравить нас? — с улыбкой спросил Турция, проводя пальцами по нежной щеке своей омеги. — Позже, — коротко ответил Украина, вновь прижимаясь к нему и закрывая глаза, наслаждаясь этим мгновением, которое казалось вечностью.       Турция усмехнулся, заметив, как Украина глотает ком в горле, его синие глаза блестят смесью смущения и доверия. Альфа мягко провёл пальцем по подбородку омеги, чуть приподняв его лицо, чтобы ещё раз заглянуть в эти удивительные глаза, которые он никогда не забудет.       — Теперь ты мой, полностью, навсегда, — прошептал Осман, его голос был низким и глубоким, будто обещанием, звучащим в самой душе.       Украина почувствовал, как его сердце дрожит от этих слов, а вместе с ним дрожало всё тело. Он понимал, что теперь всё изменится. Теперь запах лукума — сладкий, тягучий, дурманящий — станет его спутником навсегда. Этот аромат больше не будет гнать его прочь, теперь он станет его домом, его пристанью, его воздухом.       "И пусть, — подумал Независимый, кивнув"       А затем добавил тихо, почти шёпотом:       — Если это твой запах, то я готов им дышать вечно.       Эти слова были больше, чем признанием, они были окончательной сдачей, признанием в том, что все преграды больше не важны. Турция мягко провёл руками по его спине, обнимая крепче, словно хотел защитить его от всего мира.       — Давай отпразднуем это быстро, Золотомушка, — сказал Осман, его губы сложились в уверенную улыбку, которая заставила Украину ещё сильнее зарумяниться. — А потом у нас будет целая ночь, чтобы ты понял, как сильно я люблю тебя.       Украина залился мягким румянцем, но его губы тронула теплая, искренняя улыбка. Не сказав ни слова, он доверчиво склонился к груди Турции, позволив сильным рукам альфы обнять его ещё крепче. Теперь всё было так, как должно быть — спокойно, тепло, правильно.       — Seni seviyorum, Ukrayna...