Разобратство

Ване новый парень Антона категорически не нравится. Брат приводит Арсения знакомиться чуть ли не через неделю после того, как они начинают встречаться, и Ваня тут же проникается к нему острой неприязнью. Актёр, ну надо же! Знает он этих актёров! Мама, конечно же, от пассии старшего сына в восторге: восхищённо расспрашивает про театральные постановки, про гастроли и съемки, заботливо уточняет, не сложно ли совмещать это всё с учёбой. Арсений улыбается застенчиво, отвечает скромно, не хвастаясь, чем, конечно же, завоёвывает маму ещё больше. Разумеется, она же не видит, что всё это чистое притворство! Он же актёр, ну мам! Хуже всего, конечно, ведёт себя сам брат. Всегда холодный и закрытый, с Арсением он отвратительно услужливый, крутится вокруг и чуть ли не хвостом виляет. Напоминает щенка золотистого ретривера своим мельтешением: хочешь чаю, Арсений, тебе не холодно, Арсений. Тьфу, смотреть противно. С Ваней вот он себя так не ведёт. И никогда не вёл. Они и раньше-то не особо контачили, а с тех пор, как брат поступил в университет, так вообще практически не общаются — тому, мол, не до того. Конечно, дались ему «всякие шмакодявки», у него там новая студенческая жизнь! Школьные проблемы младшего брата ему уже неинтересны. Ну ещё бы, думает Ваня, завистливо поглядывая на смущённо улыбающегося на материны комплименты Арсения. Ещё бы они ему были интересны, если тут такая цаца. Идеальная фигура, идеальное лицо, нежный влекущий запах — Арсений явно из тех омег, которым альфы проходу не дают. А он, наверное, и рад — хлопает ресницами наивно и высоко смеётся, будто бы невзначай прикасаясь к бицепсу очередного ухажёра. Альфы от такого прутся — Ваня от старшаков слышал. Антон стопудово тоже прётся. Вон как смотрит — ловит каждое слово с удивительно глупым выражением лица. И вьётся вокруг, стараясь предугадать любое пожелание Арсения, прежде чем тот успеет сделать вдох. Мать даже в какой-то момент шутит про то, что «Арсюша» её сына околдовал. Ваня ждёт, что тот на это загадочно улыбнётся или посмотрит невинно — проявит, в общем, свои актёрские способности — но тот неожиданно краснеет, вздыхает мечтательно и тихонько тянет, глядя на отошедшего за чаем Антона: — Кто ещё кого околдовал… Мама понимающе улыбается. Ваня мрачно сёрбает чаем. Ну каков лис, а! Как будто кто-то в здравом уме поверит, что Арсений реально запал на его брата, а не просто с ним из каких-то своих эгоистичных соображений! Нет, Ваня, конечно, брата любит, и всё такое, но тот объективно лох позорный. В детстве Ваня им восхищался, тянулся к нему и хотел быть как он, но потом подрос и… что-то изменилось. Наверное, после того, как не стало отца. Это ударило по ним всем, но в особенности по Антону — в тот же год у него случился первый гон, и коктейль из переживаний и гормонов сказался на нём резко негативно. Он начал вести себя как настоящий мудак, даже не пытаясь справляться со вспышками агрессии, которые сопровождают половое созревание любого альфы. Мама зашивалась на двух работах, и по большей части они были предоставлены сами себе, поэтому дома разворачивалась самая настоящая война. Ваня помнит, что они часто орали друг на друга и даже дрались, хоть ему и было всего десять, а Антону — пятнадцать. Это было тяжёлое время, тёмное. Но постепенно всё устаканилось: вспышки агрессии прекратились, мама нашла хорошую работу с нормированным графиком. Антон выправил оценки, которые до этого стремительно летели вниз, закончил школу и смог поступить на ту специальность, которую хотел. Они втроём даже сблизились, почувствовали себя командой. Но это всё вовсе не отменяло того факта, что он лох позорный. И может быть мудаком, особенно если что-то идёт не по его. Интересно, Арсений в курсе, что Антон терпеть не может, когда трогают его вещи? Что он вообще единоличник и ненавидит делиться чем угодно? И что умеет истерить почище двухлетнего ребёнка? — Держи, кот, — так ласково, что у Вани на зубах скрипит сахар, говорит Антон, ставя перед Арсением дымящуюся кружку. Красную, полулитровую кружку в форме земляничины. Из которой не разрешается пить никому, кроме самого Антона. — Антон, что это? — прыскает Арсений, с трудом приподнимая кружку обеими руками. — Что за ягодный монстр? — Нормальный чай, чё ты сразу, — деланно-оскорблённо отзывается тот, но уголки его губ дрожат. — Ягодный монстр — это у нас на даче! — Кстати, вы должны приехать как-нибудь вдвоём, — тут же включается мама, но в глазах её Ваня читает отражение собственного шока. Чтобы Антон, да дал свою любимую кружку кому-то в руки? И ради чего — просто чтобы Арсений с неё посмеялся? Ладно, это у него гормоны, успокаивает сам себя Ваня. Эндорфины-хуерфины. Близость омеги. Ваня читал, что это естественный инстинкт альфы — хотеть заботиться о своём избраннике и защищать его, но убедиться своими глазами оказывается неожиданно неприятно. Арсений отхлёбывает — да нет, это простые смертные отхлёбывают, этот изящно отпивает — из чашки и бросает на Антона благодарный взгляд, поймав который, тот расплывается в такой идиотской улыбке, что аж блевать охота. «Ничего, это ненадолго, — думает Ваня, с отвращением рассматривая его сияющую рожу. Брат не сводит с Арсения глаз, пока тот с живым (притворным!) интересом расспрашивает маму про огород. — Скоро его попустит. Или Арсения. Но скоро точно».

***

Ваня даёт им месяц. Такие дивы, как Арсений, редко задерживаются с такими лохами, как Антон. Но месяц проходит и превращается в два, а потом в три и в шесть, а Антон всё так же таскает Арсения к ним и не затыкается о том, какой он замечательный. «Конфетно-букетный, — оправдывает это Ваня. — Розовые очки!». Но время идёт, а ни Антон, ни Арсений не выказывают ни малейшего намёка на разрыв. Даже наоборот — с каждым днём их отношения, к вящему неудовольствию Вани и восторгу его мамы, становятся всё крепче. Чем дольше продолжается это безобразие, тем заметнее становится присутствие Арсения в жизни их семьи: дома появляются какие-то мелкие подарки от него («Просто так», — мягко улыбается он в ответ на причитания мамы); на подоконнике высажен в стаканчики сорт помидоров, которые он любит, и которые Ваню наверняка заставят пересаживать потом на даче; на полке в комнате брата появляются совместные фотографии в рамках, а на его пальцах — новые кольца. Но самым большим признаком, — неоновой вывеской, раздражающе мерцающей и бьющей в глаза, когда пытаешься поспать, — становится сам Антон. Брат как будто добреет: улыбается чаще, смеётся, подшучивает над Ваней, но не язвительно, а непривычно ласково. Он в целом начинает вести себя расслабленней; у него даже запах меняется — из острого перца, бьющего наотмашь, становится пряной паприкой. Раньше над ним будто висела табличка «не влезай, убьёт», и Ваня лез из чистого упрямства — а сейчас напряжения внутри трансформаторной будки явно поубавилось. Его часто можно заметить уткнувшимся в телефон и глупо улыбающимся — наверняка на сообщения Арсения. Ещё он постоянно фоткает всё подряд — тоже чтобы отправить Арсению. Арсений, Арсений, Арсений — это имя звучит в стенах их дома чаще, чем писк микроволновки. И так же раздражает. Хотя нет, микроволновка хотя бы обещает что-то приятное. В начале марта Антон устраивается на подработку — Ване даже не нужно думать, чтобы понять, зачем. О приближающемся дне рождения Арсения он знает даже больше, чем хочет (он, кстати, не хочет) — и что Антон запланировал, и кого позовёт, и какие там будут развлечения. Детский утренник какой-то, закатывает глаза Ваня, но внутри острыми когтями царапается зависть. Для него никто таких праздников никогда не делал. Поэтому когда Антон неожиданно садится рядом с ним на диван в гостиной и спрашивает, какая, по Ваниному мнению, игрушка понравится Арсению больше, — рыжий лис с хитро прищуренными глазами или ёж с какими-то кислотными колючками — Ваня, не задумываясь, тыкает во второго. Очень подходит его внутреннему ощущению. И Арсению наверняка не понравится. Антон точно лох — ну кто покупает такому красивому омеге в подарок дурацкие плюшевые игрушки, будто тому шесть? Но о своих соображениях Ваня брату, конечно, не скажет. Пусть объебётся по полной. Но страшная мстя с треском проваливается: Арсений остаётся от ежа в полном восторге, даже возит его с собой на гастроли и выходит с ним на поклоны. Антон, чуть не трескаясь от гордости, показывает им с мамой кружочки в Телеграме, где косящий на один глаз ёж голосом Арсения передаёт им привет из славного города Краснодара. Ваня скрипит зубами и уходит к себе в комнату. Отвратительно, как можно быть такими сахарными? У них ничего от этого не слипается? И день рождения Арсения тоже проходит на ура. Антон после него летает, как на крыльях, чуть ли не напевает себе под нос романтические песни. Терпеть это просто невозможно, и Ваня прячется от этого влюблённого идиота в своей комнате, но истории его всё равно настигают. В буквальном смысле — в Инстаграме. На них Арсений, сияющий улыбкой во весь рот, задувает свечи на торте. Торт розовый и в бантиках, с непонятной Ване надписью «Коазлиция» кривыми кислотно-зелёными буквами. На это чудовище Антон угрохал два дня и полкухни, пока Ваня крутился рядом в поисках способа как-то испортить кулинарный шедевр. Но не вышло — брат бдил. Даже крем слизать не дал! Ваня недовольно цокает и листает дальше. Вот Арсений распаковывает подарки, смеётся с каждого фальцетно. Вот Арсений сидит в кресле и смущённо улыбается в камеру. Вот Арсений стоит спиной — камера клонится вниз, явно следуя за взглядом своего владельца. Ваня чувствует, как печёт щёки, и закрывает нахрен приложение. Конечно, брат ещё и озабоченный! Как же без этого! Он смотрит на свои острые колени, на шелушащиеся ладони. Тело ощущается таким неловким и нескладным, слишком тощим и бледным. А это у Вани ещё даже течки не было. Страшно подумать, что тогда будет из-за взбесившихся гормонов. Вот у Арсения наверняка никаких проблем с этим не было. Он точно из тех, кто родился идеальным. Не удержавшись, он снова заходит в Инстаграм брата. Последняя непросмотренная история обведена зелёным — сердце подпрыгивает от неожиданности. Антон добавил его в близкий круг? Он тыкает на кругляшок и тут же жалеет об этом: на видео брат, пьяно и нежно улыбаясь, целует Арсения, а тот с видимым энтузиазмом отвечает ему, обвив шею руками. Их друзья вокруг улюлюкают и считают вслух, будто это свадьба, и кто-то только что крикнул «горько!». Ваня читал, что молодожёны целуются, чтобы «сластить». Но на него это не действует. Ему всё равно горько. Делу не помогает то, что, смягчившись, Антон начинает вдруг вести себя как-то по-взрослому. Теперь он звонит и предупреждает, если задерживается, чего за ним раньше не водилось, покупает домой продукты и всякие штуки, типа лампочек с более жёлтым («уютным», как он говорит) светом. Даже готовить выучивается — торт, мол, понравилось печь. Природа альфы расцветает в нём тихой уверенностью, которая приходит на смену агрессивному давлению, и вот уже мама умилённо вздыхает, когда Антон аккуратно выталкивает её с кухни и берётся за приготовление ужина сам. — Повзрослел, сыночек мой, — улыбается она, промакивая уголки глаз салфеткой. — Хорошо на него Арсюша влияет. Какое счастье, что они нашли друг друга. Ванино сердце от этих слов неприятно сжимается. Счастье? Он так не думает. Просто Арсений ещё не понял, насколько его брат еблан. Ничего, вот случится у них какой-нибудь конфликт, Антон сразу проявит свои истинные качества. Не может же быть всё так просто, думает Ваня, наблюдая за пришедшим в гости Арсением. Тот держит Антона за руку; бедром прижимается к его бедру. Не может же сила любви менять человека так сильно? Не может же альфа ради счастья своего омеги вести себя настолько по-другому? Это как-то нечестно — быть нежным только с тем, кого любишь романтически. Что насчёт других? Которым, возможно, тоже нужна была эта нежность и забота? — Как школа, Вань? — обращается к нему Арсений. Его лицо открыто и дружелюбно, но отвечать в том же духе Ване не хочется. — Нормально, — цедит он в конце концов, сдавшись под укоризненным взглядом мамы. — Есть какие-то трудности? Если что, я могу помочь, — нисколько не смущается его тона Арсений, чем делает ещё хуже. — Мне не нужна помощь. — Выходит чуть грубее, чем задумывалось, и Ваня сам пугается этого, бросая взгляд на брата. Тот хмурится и открывает уже рот, будто хочет что-то сказать, но Арсений предупреждающе сжимает его руку, одаривает многозначительным взглядом и, вновь повернувшись к Ване, легко отвечает: — Хорошо, я понял. Но если что, обращайся, хорошо? Ваня бубнит что-то, не глядя на него. Перед глазами только резко заткнувшийся от одного жеста Антон. Даже так, значит. Права была мать — точно околдовал его Арсений. Иначе почему бы брат его так беспрекословно слушался? Ближе к маю случается невероятное: мама объявляет, что уезжает на все праздники к подруге в Питер. Рассказывая об этом, она так усиленно делает невинный вид, что и Ване, и уж тем более Антону всё сразу становится понятно. Брат краснеет до корней волос; Ваня выпучивает глаза так сильно, что становится больно. Ну какова подлость! И эта женщина называет себя его матерью?! Антон тут же уходит к себе. Из-за двери комнаты слышится его возбуждённый («Фу, — морщится Ваня. — Не думать об этом») голос, пересказывающий Арсению последние новости. Мама заговорщически подмигивает Ване, на что тот отвечает возмущённым взглядом. — Не вредничай, Ванюш, — просит она. — Ты разве не хочешь, чтобы твой брат был счастлив? «Как будто он так и рвётся, чтобы я был», — хочется сказать Ване, но он сдерживается. Мама расстроится, если снова напомнить ей про тот период. Поэтому он молча кивает и тоже уходит к себе. Первое мая выпадает на пятницу, поэтому мама уезжает вечером четверга. Сразу же после этого Антон разворачивает бурную деятельность: вылизывает весь дом от пола до потолка, наготавливает кучу еды, покупает все мыслимые и немыслимые снэки. Даже вино притаскивает, и не самое дешевое. С Ваней, которому вся эта суматоха претит, они договариваются, что тот останется у друга с ночёвкой. За это Ваня выторговывает себе право не мыть посуду целых две недели, но быстро понимает, что продешевил — так быстро брат соглашается. Надо было ещё и про мусор сказать! Но уже поздно, и он скрепя сердце пишет Славе, чтоб скачал все самые дурацкие ужастики, какие только может вспомнить. Желательно, чтобы там ещё в качестве жертвы был кто-нибудь длинный и тупоголовый. И кудрявый. Ваня старается не думать о том, чем брат с Арсением собираются заниматься. Его это не касается ни капли. Пусть хоть наденут меховые костюмы и изображают из себя животных, ему по барабану! И ему вовсе не обидно, что его вот так выставляют за дверь. Наоборот, круто — он классно проведёт выходные вместе со своими друзьями и ни о чём не будет париться. Супер. Зашибись. Плюс вайб. Но, разумеется, Вселенная решает сыграть карту «похуй плюс похуй». Утром субботы Ваня просыпается совершенно разбитым. Тело горит, будто под кроватью разожгли огонь, суставы ломит, а низ живота просто разрывается на куски. Он стонет, невольно перебирая ногами — и вдруг чувствует, как липко становится между бёдер. — Нет, — холодея, шепчет он, откидывая одеяло. Простынь мокрая, как и пижамные шорты; удушающе пахнет ванилью. — Нет, нет, нет, пожалуйста, нет… Сонный мозг ворочается медленно, конечности плохо слушаются, поэтому Ваня практически скатывается с постели и с глухим стуком падает на пол, приложившись коленкой. Боль отчего-то ощущается в два раза ярче и он воет, зажмурившись и чуть не плача от обиды на весь мир. Ну за что ему это всё? — Мелкий? Ты чего там? — раздаётся из коридора. — Ты встал? Арс скоро приедет, давай, собирайся! Горло удавкой захлёстывает паника. Нужно срочно всё убрать! Он с трудом поднимается на четвереньки, а потом на ноги, держась за спинку кровати, и начинает судорожно сдирать испачканную простыню. Резинки цепляются за матрас, сопротивляясь грубому обращению, но Ваня слишком захвачен истерикой, чтобы заметить, и только дёргает ткань сильнее. Напряжение мышц вызывает новую волну боли, и он сгибается пополам, чуть не падая лицом в подушку, и тихо воет. — Вань? — слышится голос Антона уже ближе, будто брат стоит прямо за дверью. — Всё хорошо у тебя? Как у него может быть хорошо хоть что-то, не говоря уж о том, чтобы «всё»? У Вани никогда ничего не будет хорошо. Он так и умрёт здесь, около своей кровати, от раздирающей внутренности боли. И никто не будет по нему скучать. Глаза щиплет, он всхлипывает и отчаянно дёргает простыню снова. Раздаётся треск и под пальцами образовывается приличных размеров дыра. Прямо как у него в душе. — Да что там у тебя такое? Ваня резко оборачивается, но слишком поздно: ручка двери дёргается вниз и та открывается, впуская Антона. Брат открывает рот, чтобы что-то сказать, но так и замирает на пороге, глядя широко раскрытыми глазами на постельное бельё в руках Вани. — Уйди! — орёт Ваня, в панике хватая покрывало и набрасывая его на испачканную кровать. В целом, лошадь уже сбежала, но его мозгу это не объяснишь. — Уйди! Антон резко захлопывает рот и сглатывает. Его запах — Ваня в ужасе, что может это распознать — обостряется беспокойством и растерянностью. — У тебя что… течка? — очень тупо спрашивает Антон. Он ему сейчас чем-нибудь уебёт! — Ты глухой? Я сказал, выйди! — хочет крикнуть Ваня, но голос срывается, и получается вовсе не так грозно. К горлу снова подкатывает комок, глаза слезятся. В животе будто орудует шайка обезумевших мясников. А тут ещё этот со своими вопросами! К счастью, Антон больше ничего не спрашивает: смотрит пару секунд, а потом кивает и действительно выходит. Даже дверь за собой закрывает. Иррационально начинает хотеться расплакаться ещё больше: один, совсем один! Все его оставили! Никто его не любит! Он бросает попытки справиться с простыней и вместо этого кое-как расправляет покрывало получше и без сил валится на него. Смазка течёт по бёдрам, шорты неприятно липнут к телу; вопрос времени, пока чистое покрывало тоже пропитается влагой. Но встать и что-то сделать с этим не предоставляется возможным. Случайно принятое положение неожиданно не вызывает болезненных ощущений, и Ваня замирает в нём, боясь пошевелиться и снова навлечь на себя кару. По переносице стекают слёзы и впитываются в подушку. Ну почему? Ну за что? Мало ему было проблем в жизни, так теперь ещё и это? И так каждые три месяца? До конца жизни? Лучше тринадцать лет в Азкабане. Там тоже душу высасывают, так какая разница? Он сам не замечает, покачиваясь на волнах боли, как проваливается в поверхностный и беспокойный сон. Просыпается он от ощущения пальцев, гладящих его по голове — так ласково, как умеет только мама. Вернулась? Он шумно вздыхает и хочет уже было начать тихонько хныкать, чтобы пожалели, как мозг запоздало регистрирует информацию от обоняния. Мама не пахнет корицей. Корицей пахнет… Ваня распахивает глаза и тут же сталкивается взглядом с сидящим на его кровати Арсением. Тот мягко улыбается: — Проснулся? Ваня пытается отодвинуться от него к стене, но живот снова взрывается болью. Он зажмуривается и жалко скулит, обнимая себя руками. Кожа какая-то хрупкая и гиперчувствительная, будто истончившаяся, конечности двигаются с задержкой. Да что с ним происходит? — Тих-тих-тих, — начинает бормотать Арсений, наклоняясь над ним. Он трогает его лоб и обеспокоенно поджимает губы. — Я отправил Антона за жаропонижающим и обезболивающим, — говорит он. — Давай пока тебя переоденем и бельё сменим, хорошо? Что? Он что, предлагает… Кровь бросается в лицо, и Ваня усиленно мотает головой; та отзывается звоном. Не нужна ему никакая помощь, сказал же! — Малыш, ну ты же весь мокрый, — продолжает мягко уговаривать его Арсений. Обращение звучит непривычно: его так даже мама последнее время не называет. И правильно делает, он же взрослый! Вон у него даже течка. Как бы ему ни хотелось, чтобы её не было. — Я там тебе ванну тёплую набрал, давай ты помоешься, а я тут разберусь, хорошо? Его голос звучит ласково, но непреклонно. Запах корицы окутывает сознание, смягчая издёрганные болью нервы. Пахнет так, как когда приходишь из школы и ещё из коридора чуешь, что на десерт будут самые вкусные и любимые булочки. Это запах дома и уюта, запах самой заботы, и теперь Ваня чувствует его намного полнее. Неудивительно, что Антон так любит Арсения, приходит в голову странная мысль. В груди от неё ноет. Как будто ему и без этого недостаточно боли! — Надо, котёнок, надо, — настаивает Арсений. Он просовывает руку под Ванино плечо, осторожно подталкивает вверх. Сопротивляться просто нет сил, поэтому Ваня со стоном подчиняется и садится в кровати. Голова тут же начинает кружиться, но Арсений помогает ему встать, поддерживает за талию и отводит в ванную, где действительно уже набрана ванна с ароматной пеной. Ваня даже не знал, что у них есть средство для этого. Арсений достаёт из шкафчика полотенца, кладёт их на стиралку и тактично выходит, оставляя дверь чуть приоткрытой. — Если что-то нужно будет, кричи, — улыбается он напоследок. Ваня не уверен, что сможет напрячь пресс для этого, но кивает. Он, морщась, стягивает с себя испачканную одежду и со вздохом опускается в воду. Та идеальной температуры — не слишком горячая, но и не холодная. Тело быстро начинает расслабляться; мясники прекращают свою жестокую деятельность и уходят на перерыв. Ваня откидывается головой на бортик ванны и с облегчённым вздохом прикрывает глаза. Не хочется признавать, но Арсений, похоже, был прав, когда уговорил его помыться. Чтоб его. Ну почему он такой идеальный? У него наверное и течки не так болезненно проходят… Мысль цепляет за собой другую, и щёки невольно теплеют ещё сильнее, чем от горячей воды. Они ведь сегодня собирались… Прямо здесь. Ну то есть не здесь-здесь. Хотя может быть и… А что, он читал про такое! И в фильмах видел, как герои лежат в обнимку в ванне с пеной! Но представлять брата с Арсением дико смущает, и Ваня яростно трясёт головой, отгоняя полезшие картинки. Будто в отместку, голова начинает генерировать другие мысли, на этот раз — виноватые. Получается, он испортил им планы? Антон, наверное, злится. Арсений ещё сказал, что послал его в аптеку — это точно брата взбесило. Горло снова сдавливает слезами. Да что же это такое! Он никогда не был таким плаксой, что за фигня с ним происходит? Из коридора на секунду тянет прохладой, и Ваня прячет плечи под воду. Звенят ключи, хлопает дверь, и голос Антона обеспокоено зовёт: — Арс? Ты тут? Всё окей? — Не шуми, — слышит Ваня укоризненное шикание. — Купил? — Да, только там таких прокладок, как ты сказал, не было, я в другой магаз сбегал, там дороже, правда, но это ничего, мне ещё чашу какую-то предлагали, я не понял, но на всякий случай купил… — Чашу рановато, но пускай будет. — Таблетки все купил, ещё гематогенки, Ваня любит… Ну, раньше любил. Сейчас не знаю. — Я предложу. — Ты сказал суп приготовить, да? Тыквенный нормально? Он проще всего, и там много веществ полезных, я читал… — Если тебе нетрудно. — Нет, конечно, нет… Как он? Дальше Ваня не слушает: погружается в воду по самую макушку, чтобы залило уши. Глаза щиплет, но он упрямо списывает это на мыльную пену и другие ароматные приблуды, которые добавил Арсений. Антон помнит, что он раньше любил гематогенки. Ване их часто покупал отец, когда ещё был жив, и брат всегда демонстративно морщился и пугал его, что бычья кровь пробудится и поработит его разум. «Сказку про козлёночка знаешь? Вот это оттуда пошло», — многозначительно говорил он. Ваня боялся, но конфетки всё равно втихаря ел — вкусно же. А потом папы не стало… Сквозь шум воды в ушах слышится стук в дверь, и Ваня резко выныривает, снова сталкиваясь взглядом с Арсением. — Топиться надумал? — весело спрашивает тот, заходя внутрь. — Ванна для этого неподходящее место. Рекомендую берег моря — намного драматичнее. Смешно ему. У Вани тут мир переворачивается, а ему смешно! — Не топился я, — бурчит он, искоса наблюдая за Арсением. Тот кладёт на стиралку чистые штаны и толстовку — явно размера на четыре больше, чем нужно. Вещи отчётливо пахнут паприкой. — Как закончишь, надень, — говорит Арсений, кивая на одежду. — Это не моё. — Лучше, если у тебя будет что-то, что пахнет как близкий тебе альфа. Организм чувствует себя под защитой. Ваня выпучивает на него глаза. — Я думал, это только на… романтических партнёров распространяется, — бормочет он. Феромоны альф действительно обладают успокаивающими свойствами, но ему и в голову не приходило… Арсений смотрит на него удивлённо, но уже через секунду снова улыбается. — Нет, конечно, нет, — качает он головой. — Прежде всего на членов семьи. И выходит из ванной, бросив через плечо: «Жду в комнате». Ваня сидит в ванне ещё пару минут из чистого упрямства, но когда вода начинает остывать, всё-таки осторожно вылезает. Пушистое полотенце приятно гладит кожу, которая ощущается уже далеко не так ломко, как раньше, и он даже приободряется. В целом, не так уж всё и плохо! Но организм, будто акула, почуявшая кровь, коварно скручивает его новым спазмом, и Ваня морщится, прижимая руку к животу. В этом мире можно быть счастливым хотя бы на секунду?! На стиральной машине, помимо одежды, лежат ещё трусы (слава богу, не Антоновы) и упаковка прокладок. Ваня смотрит на них, как на заползшую в квартиру змею: её здесь настолько не должно быть, что любопытство пересиливает страх. Какое счастье, что он всё-таки не в пещере живёт и знает, как этим всем пользоваться — он бы скорее умер, если бы Арсению пришлось помогать ему ещё и с этим. «И хорошо, что это не чаша», — мелькает у него в голове. Мысль о том, чтобы что-то в себя засунуть, вызывает одновременно стыд и интерес — как это будет ощущаться? Это похоже на… на секс? Щёки вспыхивают, и он решает отложить этот вопрос до лучших времён. Например, тех, когда его не будет перекручивать на мясной фарш от каждого движения. Он одевается, стараясь не думать о том, чьи на нём вещи. Запах перца окутывает его, забираясь в ноздри, но впервые за всё время ему не хочется чихать от него. Наоборот, вдохнув поглубже, Ваня чувствует, как успокаивается всё внутри, как уменьшается боль внизу живота. Чёртова омежья природа! Чёртов Арсений, который опять оказался прав! И чёртовы альфы, которые всё равно оказываются полезны, даже если они лохи позорные! С одним таким лохом он сталкивается в коридоре. Беспокойство в запахе брата резко контрастирует с безмятежностью, которая сейчас окутывает Ваню, и последний невольно морщится. Антон будто замечает это — отходит на шаг, опускает голову, прикрывая шейные железы. — П-порядок? — хрипло спрашивает он. Ваня кивает. — Суп скоро будет. Тебе что-то ещё нужно? — Ваня качает головой. — Хорошо. Брат явно не знает, что ещё сказать. Рискнув вновь потянуть носом, Ваня с удивлением разбирает искреннее сочувствие по отношению к себе. «Всё было так просто? — поражённо думает он. — Взрослые просто… чуют друг друга?». Это кажется несправедливым, будто от него всю жизнь что-то скрывали. Хотя на биологии они проходили, что запахи в жизни людей играют очень важную роль — но он всегда думал, что это преувеличение. — Всё хорошо, — поддавшись импульсу, говорит он. Голос звучит неожиданно хрипло, и он откашливается: — Спасибо. Антон неуверенно улыбается и отходит, чтобы дать ему пройти. Наверное, он думает, что Ване неприятно быть к нему близко. Одежда ему ни о чём не говорит, Аллах Акбар? Тем не менее, доказывать что-то ему лень. Хочется просто лечь и лежать всю жизнь. Поэтому он проходит мимо Антона и направляется к себе. В комнате снова обнаруживается Арсений, деловито надевающий пододеяльник на одеяло. Простынь уже перестелена, как и наволочки, а на тумбочке рядом с кроватью стоит стакан воды и валяются блистеры с таблетками. — Выплыл? — весело улыбается он. — Ложись. Он смотрится здесь одновременно очень чужеродно и очень к месту. Наверное, всему виной его обычная уверенность, сквозящая в каждом движении. Он тоже в домашнем — в растянутой футболке и спортивных штанах, волосы растрёпаны — но ему идёт даже это, делая его неуловимо уютным и мягким. Корица вновь наполняет лёгкие, смешивается с Антоновым перцем, создавая причудливый коктейль, который действует на Ваню гипнотически. «Всё хорошо, ты в хороших руках, — шепчет он. — Тебе ничего не угрожает». Хочется верить, что это так. Он забирается в кровать, и Арсений накрывает его заправленным одеялом. Он не подтыкает края, — слава богу, а то стало бы совсем неловко — но осторожно гладит Ваню по плечу: — Лежи пока. Сейчас суп принесу, поешь, а потом таблетки. Станет полегче. Хотя уже должно было… Он прав: толстовка действительно помогла. Ваня кутается в неё, зарывается лицом и глубоко дышит через нос. Глаза снова начинает подозрительно щипать. Когда он в последний раз ощущал себя в такой безопасности, вдыхая запах перца? Арсений шуршит испачканным бельём, складывая его, чтобы занимало меньше места, и Ваня крепко жмурится, чтобы не видеть этого. Ему стыдно и неловко, но как только он представляет, что занимался бы этим всем сам, ему резко плохеет. Это же мерзко и противно… разве нет? Он приоткрывает один глаз, но на лице Арсения ни капли отвращения — только спокойствие и деловитость. «Наверное, он привык, — думает Ваня, чуть успокаиваясь. — Он же сам омега. С ним точно такое случалось, и не раз». Мельтешение Арсения в какой-то момент начинает убаюкивать, и Ваня постепенно погружается в дремоту. Поэтому от неожиданно раздавшегося стука его чуть не подбрасывает на кровати, и он распахивает глаза, в панике шаря ими по комнате. — Всё хорошо, малыш, — спешит успокоить его Арсений, открывая дверь. — Я же говорил, не шуми, — укоризненно цокает он уже Антону. Тот виновато пригибает голову; в руках у него поднос с тарелкой, источающей восхитительный аромат. — Я ж не знал, вдруг вы тут… — Вдруг мы тут что? — складывает руки на груди Арсений. — Чем, по твоему, занимаются омеги, когда у одного из них течка? Антон багровеет так сильно, что кончики ушей начинают напоминать стоп-сигналы. Ваня его таким никогда не видел. Это по-своему мило, и он сонно хихикает в ворот толстовки. — Ну чё ты сразу, — бормочет брат, избегая Арсеньева скептического взгляда. — Я же просто, ну… — Ставь, — закатывает глаза Арсений. — Да не туда! На стул! Антон слушается. Прям реально слушается: опускает поднос на стул, придвигает стул к кровати, чтобы Ване было удобнее есть. Поразительно. Ещё поразительнее то, что он постоянно поглядывает на Арсения, будто уточняет у него, всё ли он правильно делает. Тот наблюдает за ним, выгнув бровь, но после того, как Антон справляется со своей задачей, благосклонно улыбается. — Спасибо, кот, — мягко говорит он. — Пахнет вкусно. — Тебе принести тоже? — вскидывается Антон. — Ты ел сегодня вообще? У тебя репетиция была, опять на одном кофе, да? Лицо Арсения освещается нежностью. — Я ел, — говорит он, дождавшись, пока беспокойное тараторенье Антона смолкнет. — А вот ты, кажется, даже не завтракал. Антон хмурится, открывает рот… и закрывает, растерянно моргая. Реально, что ли? Чтобы его брат, да забыл поесть? Такое на Ваниной памяти впервые. — Положи себе пока, я сейчас приду, — безошибочно считав реакцию на свои слова, машет рукой Арсений. — Ване таблетки дам только. Брат кивает, тихо желает Ване приятного аппетита и уходит — по всей видимости, на кухню. Ваня утыкается взглядом в суп. Тот приятно-оранжевый, посыпан поджаристыми гренками и какими-то зелёными веточками и пахнет просто одурманивающе; Антон действительно стал очень хорошо готовить в последнее время. И всё это только из-за того, что в его жизни появился Арсений? Ваня косится на него украдкой. Тот сосредоточенно изучает инструкцию к таблеткам, бормоча что-то себе под нос, и от всего этого, — от его заботы и внимания, от безмолвной поддержки, — Ване вдруг становится стыдно за то, как он к нему относился. Арсений ведь не обязан был ему помогать, но всё равно приехал, несмотря на то, что это явно не то, как он представлял себе сегодняшний день… и ночь. — Я всё испортил, — вырывается против воли. Арсений поднимает на него удивлённые глаза и растерянно моргает. — Что ты испортил? — спустя пару секунд осторожно уточняет он. — Всё, — выдавливает Ваня. — Вам. Вы хотели сегодня. Ну. А я. Вот. Арсений молчит какое-то время, после чего осторожно присаживается на кровать рядом с Ваней. Тот продолжает гипнотизировать взглядом суп. — Малыш, — так ласково, что невольно начинает свербеть в носу, говорит он. — Ты ни в чём не виноват. Я, наоборот, рад, что смог помочь тебе в такой сложный момент. А с Антоном мы, ну… — Он умолкает, откашливается, ёрзает, но потом всё-таки продолжает: — С Антоном мы разберёмся. Значит, не время ещё. — Вы прям планировали, да. — Голос предательски вздрагивает. — Вы прям… Это всё серьёзно, да? Ты не просто… Вы не просто так это всё, да? Он рискует поднять глаза на Арсения. Тот смотрит на него, и лицо его светится той самой нежностью, с которой он разговаривал с Антоном. — Это всё серьёзно, — говорит он. — Я, наверное, никогда не был так серьёзен насчёт кого-то в своей жизни. И поэтому ты ни в чём не виноват — если я… То есть, — он снова осекается, но на этот раз Ваня видит румянец, заливший гладкие щёки. — Если мы с Антоном будем вместе столько, сколько планируем, то ты тоже будешь частью моей жизни. Если захочешь, конечно, — поспешно добавляет он. Корица волнуется, будто ароматную палочку бросили в кипящее молоко. Запах накатывает волнами, и в нём Ваня не различает ни капли обмана — только искренность и немного смущения. Интересно, чем сейчас для Арсения пахнет он? — Если бы не ты, он бы мне не стал помогать, — с удивляющей его самого горечью говорит он. — И злился бы на меня. Повисает молчание. Ваня сверлит глазами суп, упрямо не моргая, чтобы по щекам не скатились слёзы. Но, когда Арсений вдруг берёт его за руку, от удивления всё-таки хлопает ресницами, тут же чувствуя предательские мокрые дорожки на коже. — Зайчик, — мягко говорит Арсений, поглаживая его по запястью. — Твой брат очень хочет заботиться о близких ему людях. Просто он… не совсем умеет. Ему нужно немножечко подсказать как, а дальше он сам уже поймёт. Тебе бы вот чего сейчас хотелось? — Торт, — не задумываясь, брякает Ваня. И, смутившись своего порыва, пытается оправдаться: — Он тогда тебе на день рождения испёк торт… — И не дал тебе попробовать, да? — понимающе улыбается Арсений. — Хорошо. Скажи ему, что хочешь торт. Ладно? Он будет рад. — Он не будет, — мотает головой Ваня. — Для тебя он всё сделает, а я… Он не договаривает; в горле встаёт комок. Арсений смотрит на него долгим, задумчивым взглядом, а после треплет его по руке и встаёт: — Ты удивишься, — говорит он. — Удивишься, как много в твоём брате любви. И выходит, оставив таблетки на стуле рядом с тарелкой.

***

Остаток течки проходит спокойно. Изначальный шок быстро сходит на нет, и Ваня привыкает — к тому, чтобы просыпаться среди ночи и менять прокладку, к тянущей боли внизу живота, к слабости и усталости. А ещё — к собственным перепадам настроения. Арсений говорит, что это нормально, но Ваня ему слабо верит. Не должно быть нормальным так резко бросаться из желания разрыдаться над уроненной лапшинкой в желание рассмеяться от того, в какую смешную загогулину она легла. Но Арсений рядом, утешает его и хихикает с ним, рассказывает всякие приколы из своей жизни, связанные с течками, и постепенно это перестаёт казаться дикостью, становится чем-то обыденным. В какой-то момент Ваня даже набирается смелости и спрашивает про то, когда течки… меняются. Арсений заливается краской, смущённо отводит глаза, но всё же рассказывает — запинаясь и кашляя, но рассказывает. Ваня это всё знает в теории, — читал и смотрел — но из первых рук информация кажется более важной и значимой. Антон тоже постоянно крутится рядом — приносит чай, готовит еду, ходит в магазин и в аптеку по первому требованию. Его присутствие не такое близкое, как Арсеньево, но всё равно стабильное и надёжное. Запах перца, пропитавший вещи брата, которые Ваня продолжает носить, окружает его защитным коконом, от которого успокаиваются гормоны и утихает боль. Это… необычно, мягко говоря. Свои проблемы Ваня, как правило, решает либо самостоятельно, либо с маминой помощью, а тут сразу два человека, от которых он ничего не ждал, так впрягаются за него, отменяют свои планы и ведут себя так, будто это само собой разумеется. Он пока не понимает, как к этому относиться — и стоит ли к этому привыкать. Арсений остаётся у них, пока мама не возвращается и не принимает у него эстафету заботы о Ване. Она хлопочет и причитает, как обычно, но в её глазах грусть — сложно, наверное, понимать, что оба твоих ребёнка неминуемо взрослеют. Ване её становится немного жаль, особенно когда он различает в её запахе ещё не отболевшую скорбь. Мама всё ещё горюет по папе — и понимание этого неожиданно делает её ближе и роднее. Течка заканчивается через шесть дней, и всё снова возвращается на круги своя: школа, домашка, дом, друзья. Те поздравляют Ваню и в шутку называют его первой ласточкой, и ему одновременно стыдно и приятно. А ещё немного одиноко — хочется, чтобы кто-то из его окружения тоже это прочувствовал, тогда они могли бы это обсудить. Как с Арсением. Единственная вещь, которая неожиданно ранит тем, что возвращается к своему привычному состоянию — это отношения с Антоном. Они снова перестают общаться: тот ходит весь погружённый в себя, почти не обращая на них с мамой внимания. Ваня иногда ловит на себе его взгляды, но не успевает разобрать, что в них скрывается, а запах не говорит ему ничего — только то, что Антон из-за чего-то переживает. «Ну конечно, — с неожиданной горечью думает Ваня. — Арсения нет, не нужно больше делать вид, что я ему важен». Это несправедливо, и он это понимает; но внезапную обиду подавить не удаётся. Зато он теперь искренне радуется Арсению. Они начинают обниматься при встрече; Ваня с удовольствием вдыхает запах его корицы и оставляет на нём свой. Арсений шутит, что, раз Ваня пахнет ванилью, то вдвоём они кекс. Это звучит прикольно, особенно когда Антон начинает протестовать, что его оставили за бортом. — Ты другой кекс, — кидает ему Арсений, хитро прищурив глаза. Ваня не понимает, но Антон почему-то краснеет и перестаёт возмущаться. Какие-то внутренние приколы. Ваня закатывает глаза и отворачивается. Ладно, пускай флиртуют, ему не жалко. Пусть он и всё равно обижен на Антона. В общем-то, ничего нового, он привык. Но в один из визитов Арсения происходит то, что переворачивает его мир с ног на голову. Антон, и без того весь день фонящий острой нервозностью, вдруг прокашливается и нерешительно говорит: — Вань, мы можем… поговорить? Свет кухонной лампы бросает на лицо брата причудливые тени — кажется, что у него под глазами круги, а вместо рта просто кожа, но, присмотревшись, Ваня понимает, что это он просто так сильно поджал губы. Арсений успокаивающе поглаживает Антона по плечу, а, поймав Ванин взгляд, еле заметно ободряюще кивает. — Ладно, — полувопросительно тянет Ваня. — Что-то случилось? — Нет, нет, всё хорошо! — частит Антон. — Ну то есть, я не знаю, может быть, нет, но я надеюсь, что… Рука Арсения движется выше, мягко приглаживая встрёпанную макушку брата. Тот делает глубокий вдох и прикрывает глаза, будто собираясь с силами. — Я хотел сказать, — наконец, произносит он. — Что мне жаль. То есть, я хотел… я хотел извиниться. Перед тобой. Ваня моргает. — Что? Ему не послышалось? Антон сглатывает и вскидывает на него глаза — огромные, взволнованные, и такие беззащитные, каких Ваня у него никогда не видел: — Я вёл себя отвратительно по отношению к тебе, когда… когда папа умер. Я это понимаю теперь. Я не должен был… мне не надо было… Я должен был тебя защищать, а получилось наоборот, и я… мне так жаль, Вань. Его голос дрожит и срывается, лицо краснеет от эмоций. Он вцепляется крепче в колено Арсения и продолжает: — Мне было тяжело и больно, когда… когда это всё случилось, но это не оправдывает того, что я срывался на тебе. Ты был младше и ты тоже… Тебе тоже было плохо, а я ещё сверху добавлял. Я был ужасным старшим братом, и я прошу за это прощения. Внутри всё переворачивается, рвётся и кричит. События пятилетней давности всплывают в памяти, как будто произошли вчера — вся боль и обида, страх и непонимание вновь наполняют душу, грозя вылиться слезами. Горло перехватывает; Ване кажется, что он сейчас задохнётся. — Я не знал, что делаю. Я так злился на всё вокруг: на отца, что он умер, на маму, на тебя. Но на них нельзя было это выплеснуть, а на тебя можно было — ты же не мог мне ответить. Это… это было ужасно с моей стороны. Я не должен был. — Он наклоняется ближе и заглядывает Ване в глаза — а кажется, что в самую душу. — Прости меня, пожалуйста. Если сможешь. Эмоции всё-таки взрываются внутри вулканом: Ваня чувствует, как по лицу струятся слёзы, как дрожат губы, и как отчаянно ему хочется… Да пошло оно всё — он вскакивает с места и кидается к Антону в объятия. Тот, охнув и покачнувшись, ловит его и прижимает к себе. — Ты был нужен мне, — с трудом выдавливает Ваня сквозь рыдания. — Ты был нужен мне тогда! — Я знаю, зайчик, — шепчет Антон, обнимая его крепче и гладя по волосам. — Я знаю. Я надеюсь, ты когда-нибудь сможешь меня простить. — Я простил! — ревёт Ваня, зарываясь лицом ему в шею. — Я простил, только не… Не делай так больше! — Никогда. Клянусь. — Ты меня любишь? — Слова вырываются сами, и Ваня пугается их, пытается отшатнуться от Антона, но тот не пускает: сжимает руки крепче и твёрдо отвечает: — Конечно, люблю. Остатки плотины, сдерживающие внутренние переживания, рассыпаются в труху, и Ваня плачет так сильно, как давно не плакал. Кажется, он забирается к Антону на колени: тот не возражает, только обнимает его и шепчет что-то мягкое, окутывает своим запахом. Тепло переносит в детство, когда всё ещё было хорошо, и отец был жив, и Антон чаще улыбался, и мама была счастлива. Впервые за всё это время в груди проклёвывается робкая надежда, что так может быть снова — пусть без папы, но с Арсением. Того, кстати, на кухне нет — когда Ваня чуть успокаивается и отрывает лицо от Антоновой шеи, то не обнаруживает Арсения на соседнем стуле. Видимо, тот в какой-то момент тактично решил оставить их наедине. Благодарность к нему мешается со смущением: наверное, он теперь думает, что Ваня плакса. Но Антон тоже украдкой вытирает лицо, и смущение испаряется. Если он плакса, то это у них семейное! — Это Арс, да? — тихо спрашивает Ваня, обессиленно опуская голову на плечо Антону. — Это он тебе сказал это всё сказать? Антон фыркает. — Он помог сформулироваться, но нет. Он молчит какое-то время, бессознательно поглаживая Ваню по спине. Это приятно; слезать не хочется. Запах перца снова наполняет сердце безопасностью, укутывает его, будто мягким пледом. Антон заговаривает снова, и его слова отдаются вибрацией Ване прямо в ухо. — Через любовь к нему я понял, как мало я… любил других людей в своей жизни. Я покупал ему подарок и думал: а почему я никогда не покупал такого маме? Я встречал его с репетиций и думал: как давно маму никто не встречал с работы? Я слушал его истории про мудака-бывшего, который на него кричал и… ну, всякое, и думал… Думал: чем я лучше него? Я же делал то же самое, только с тобой. За него никто не вступился тогда, и мне стало так горько, что… Что за тебя тоже некому было. Хотя это я должен был. — Ты не мудак, — тихо возражает Ваня. — Ты не такой, как тот парень. — Я не хочу таким быть. Я хочу делать тех, кого люблю, счастливыми. И мне так жаль, что когда-то я… делал наоборот. — Тебе было столько же, сколько мне сейчас. — Обида истончается, как старая тряпка, и он может посмотреть сквозь неё. — Когда папа умер. Ты не виноват. — Знаю, — кивает Антон. — Но мне стыдно. Я так больше не поступлю. Я буду рядом, когда буду нужен тебе. И маме. — И Арсению? — Конечно. — Ты… ты за него замуж хочешь? — нерешительно спрашивает Ваня, глядя на него снизу вверх. Антон улыбается — нежно-нежно, мечтательно. — Хочу, — просто отвечает он. — Я думаю, он тоже. Поэтому тебе придётся привыкнуть, что мы вместе. — Да я привык уже, — фыркает Ваня. — Ты про него не затыкаешься. И он здесь чаще, чем у себя бывает. — Я посмотрю на тебя, когда у тебя появится кто-то, — цокает Антон, но тут же мрачнеет. — Хотя нет. Не посмотрю. Никаких альф, понял? — А омег? — хихикает Ваня. — Вдруг мне омеги нравятся? — Ещё лучше! — вздрагивает Антон. — Буду один среди омег, как в стане врага! — Сам ты враг! — шутливо пихается Ваня. Антон бурчит что-то недовольное; его запах густеет, будто хочет остаться на коже подольше. Ваня мысленно закатывает глаза. Кажется, ему придётся создать с Арсением коалицию по обработке брата, если он хочет когда-нибудь беспроблемно иметь отношения. Но пока думать об этом необязательно. Он и не думает, нежась в руках самого близкого после мамы человека. Антон тоже как будто не спешит его сгонять, и от этого становится ещё приятнее на душе. В голову вдруг приходит шальная мысль, и Ваня хитро улыбается. — Антон? — М-м-м? — Я хочу торт.