И ему дано счастье

      Очередная и уже полностью бессонная ночь кончилась. С появлением первых проскальзывающих сквозь занавески лучей Норман воспользовался крепким пьяным сном Итана. Как-то нехотя соскреб свое тело с постели, умылся, осмотрел себя в зеркале и с ужасом заметил яркие бордовые следы, раскиданные по шее, ключицам и даже всей длине плеча; тихонько собрал вещи, оделся и покинул сначала номер, а потом и отель. Тем ранним сонным утром Норман возвращался в Вашингтон один.       Приехал на вокзал, купил билет на поезд до другого города, сел в вагон и бездумно уставился в окно. Норман прекрасно осознавал, что делал. Ему не хотелось встречаться с Итаном, неловко переглядываться, испытывать чувство стыда под натиском его тяжелых строгих глаз. Не хотелось слышать оправданий от Итана по поводу его действий прошлой ночью, да и действий Нормана тоже. Норману хотелось обо всем забыть, представить, что былая страсть и те поцелуи были не более, чем сон. Иллюзией. Или хотя бы больной фантазией потерянного следователя.       До Вашингтона Норман доехал за два с половиной часа. Неторопливо вышел из поезда, миновал вокзал, равнодушно окинул взглядом знакомый город и протяжно выдохнул: с выдыхаемым воздухом вышла последняя растерзанная здравая мысль или то, что от нее могло остаться. Норман страдал. И у Нормана началась ломка.       Он вернулся домой, бросил чемодан в угол. Норман метался по комнате всего пару минут, после же стремительно быстро вышел на улицу, отыскал какого-то забитого молодого парня-диллера, на свой страх и риск купил дозу. Преодолел порог своей серой пустынной квартиры, кинулся на диван и вгляделся в прозрачный флакон. Норман не торопился: он медленно прокручивал хрупкий сосуд, завороженно наблюдая за сыпучим синим порошком. Его терзали сомнения, страх, обуял стыд и холод. Разве мучения того стоят?       Он и сам не понимал, отчего замешкался. Впервые Норману удается оставаться в трезвом уме при ломке, или хотя бы в самой малой доле понимания "трезвость". Но желание забыться, облегчить свои муки и получить неимоверное наслаждение, пустоту и заветное одиночество взяли вверх, и Норман, неуверенно поднеся колбу к носу, жадно вобрал мелкие частицы. Знакомое блаженство тут же разлилось по телу, и Норман откинулся на спинку кресла. Он забыл как говорить, как думать и как дышать. Все мгновенно потеряло значение. Душа Нормана очистилась, разум просиял — наконец Норману посчастливилось отдаться упоению и прочувствовать каждую ноту экстаза.       Внимание привлекла лишь одна деталь: покалеченное запястье. По бледной тонкой коже тянулась розоватая, почти зажившая царапина и глубокий темно-бордовый порез. Норман осторожно провел пальцами по своему клейму, что намекало на заживление не без памятного подарка — останется небольшой шрам. Шершавая корка надорвалась под неаккуратным рывком пальца. Норман ощутил неприятное покалывание, следом за болью выступила тонкая струя крови. Глаза наполнились влагой, к горлу подступил тугой ком, который сколько ни пытайся сглотнуть — не выйдет. Джейден уткнулся в ладони, пытаясь справиться с подступившим чувством вины и собственной безнадежности. Больно. Внутри все сжималось настолько, что Нормана готово было вывернуть наружу, здесь и сейчас. Он чувствовал, как силы покидают тело, оставляя его обессиленным и разбитым перед этой болезненной атакой. Сил на противостояние не осталось, и Норман, как-то незаметно для себя, отключился.       Норман не покидал квартиру три дня. Выключил телефон, обрывая связь с внешним миром; не проверял почтовый ящик; даже занавески не открывал — находился в полнейшей темноте. Надежда на светлую кульминацию и счастливый финал пропала, но на этот раз, казалось, окончательно. Может она и вовсе умерла, Норман уже не знал, ему плевать. Он преисполнился безразличием больше, чем когда-либо.       За эти три дня Норман почти не спал и не ел. Любые естественные нужды не волновали его — большую часть времени он либо терялся в лабиринте сознания, утопая в галлюцинациях, либо с неподдельным удовольствием играл роль марионетки триптокаина. Теперь у Нормана не было желаний. Пустынно, холодно, отчужденно. Жизнь Нормана — юдоль боли, отведенное ему время — сплошная черная полоса. Может в его бытие и были крохотные проблески света, но, к сожалению, так судьба лишь в очередной раз доказывала, насколько умело способна переносить Нормана в настоящий ад. И ведь ей мало: только в жизни Нормана все налаживалось, только он справлялся с собственным эмоциональным ураганом, только Норман решал старые проблемы, как она сразу одаривала Нормана новыми трудностями, ставила огромные препятствия на пути к такому желанному счастью и взваливала на его ослабшие плечи непосильную ношу. Добродушного отчима, балующего своего иждивенца, а после насилующего в его же комнате; мрачную, сложную, но все же любимую работу в ФБР, в которой Норман души не чаял, но не оправдал ни своих, ни чужих ожиданий, и ее пришлось оставить в прошлом; романтические взаимоотношения и совместную жизнь с прекрасной, заботливой и красивой девушкой,— и даже с возможностью завести полноценную любящую семью — но такое мерзкое их продолжение и отвратный конец, после которого Норман поклялся огородить себя от попыток обрести любовь. Клятву он не сдержал — встретил Кевина Тернера — поначалу друга, а позже уже явно ставшим ему чем-то большим, чем просто напарником или товарищем. Но жизнь, подарив Норману атом восторга и фарта, сиюминутно и безжалостно наказала его, отобрав самое дорогое — самого Кевина.       После всех даров судьбы Норман обещаний никому и никогда не давал. Он закрылся в себе, не поддерживал связей со старыми друзьями и знакомыми, коих было и так ничтожно мало, беспредельно много работал и почти не спал. Дни летели не то мучительно долго, не то издевательски быстро. А потом Норман получил письмо с приглашением на похороны своего коллеги, самого близкого ему человека, своего любимого. Принял его, в назначенную дату пришел на кладбище, пропустив прощальную церемонию, — к началу Норман прийти не решился — и надеялся, что навсегда запомнит Кевина живым и никогда не увидит его иным. Мертвым. Без души и эмоций, без света, излучающегося изнутри; не увидит пустую оболочку, ледяное синее тело. Норман искренне желал помнить его яркое лицо, белоснежную улыбку, смеющиеся и полные счастья глаза. Маленькие ямочки на щеках, загорелую гладкую кожу, еле заметные родимые пятна, — одно на шее и два на груди — мощные мышцы пресса, что так часто вздрагивали от звонкого смеха Кевина. Хотел помнить все их беседы и шутки, все моменты, прожитые вместе, все те слова благодарности, что Кевин часто говорил Норману за то, что Норман есть, и есть у него: за то, что они пережили все взлеты и падения вместе, за их тесную дружбу и духовную связь; за бесконечное понимание Нормана, за его заботу, любовь и неколебимую верность. Норман хотел помнить глупые и зачастую абсурдные выходки Кевина, его отчасти солдафонский юмор. Но крышку гроба открыли и на кладбище, и Норман увидел Кевина. Замер у самой его макушки, рассматривал безразличное белое лицо, которое когда-то дарило Норману любящую улыбку и пламенный взгляд, взглядом ухватился за синие обмякшие губы, которые Норман когда-то так страстно целовал. Наблюдал за его припухлыми неподвижными пальцами, что когда-то так нелепо, но с лаской вырисовывали неподдающиеся разуму силуэты на горячей коже Нормана, вглядывался в его поблекшие пятнышки на шее и груди, которыми Норман всегда умилялся. Кевин умер, от него осталась разлагающаяся плоть, неспособная на чувства, эмоции и тем более понимание и эмпатию. Кевина. Больше. Нет.       День тогда выдался тяжелым. На похороны пришло много людей: родственники, коллеги, бывшие однокурсники с академии, старые друзья и знакомые. Гости подходили к могиле, кидали сухую, нагретую солнцем землю, та глухо отстукивала свой омертвевший ритм. Многие плакали, вздыхали, бесконечно всхлипывали, поддерживающе хлопали друг друга по плечам и утешительно обнимались. Но не Норман. Норман держался в стороне, в уединении, у невысокой одинокой березы. Ему не хотелось внимать прощальным речам, слушать наигранные сожаления, видеть выдавленные слезы. Он не хотел хотя бы попытаться разделить с кем-либо боль и утрату. Норман отстраненно стоял и бездумно наблюдал за могилой.       Ты ведь так и не объяснился, Кевин.       Когда все наконец покинули кладбище и разошлись по своим повседневным делам, как обычно и бывает после захоронений, Норману выдалась возможность попрощаться с другом без фальши и ненужных посторонних взглядов. Он медленно, словно тщательно вырисовывая на почве каждый свой шаг, подошел к невзрачному памятнику с именем Кевин Тернер, датой рождения и смерти молодого человека — Кевину на момент ухода исполнился двадцать один год. Норман смотрел на бледное фото друга, пытался уловить с ней связь, увидеть хоть какой-то знак, ощутить присутствие Кевина. Старался выдавить хоть слово, наконец выдвинуть собственную речь — вместо нее следовал лишь надрывный хрип, наполненный грузом боли.       Джейден и не подметил стоящего поодаль мужчину: черный плащ элегантно сходил с его плеч, высокие кожаные ботинки обтягивали широкие голени, замшевые перчатки полнили и без того крупные пальцы. Неизвестный подошел к Норману сзади, встал за спиной так близко, что Норман мог слабо ощутить его тяжелое дыхание на своем загривке, и представился. Это оказался один из агентов секретной штаб-квартиры ФБР, с которым Норман ранее не встречался. Для достоверности мужчина показал свое удостоверение.       — Мы с Вами коллеги, мистер Норман, сэр, — его речь звучала монотонно, голос отпугивал своей сиплой тягучестью. — И у меня есть для Вас предложение.       Тогда Норман и познакомился с УРС и стал экспериментом воплоти.       Агент предупредил о возможных последствиях: о том, что ранее это устройство никто не использовал слишком долго и не применял в работе так часто, как придется Норману — а потому риски эксперимента велики. Но Норман уже потерял самое дорогое, самое прекрасное и такое любимое. Норман потерял смысл жизни и потому никакие последствия и риски, а тем более возможный в скором времени бред или даже смерть не пугали его.       А дальше жизнь Нормана покатилась в бездну: борьба с эмоциями при помощи УРС, попытки скрыться от реальности в голограмме, поиск способов полностью забыться и не чувствовать ничего. Галлюцинации, триптокаин, уход Беатрис. Судьба губила Нормана, Норман убивал себя — так и прошли годы, пока на его стол не кинули занимательное дело о Мастере Оригами. Тогда жизнь Нормана претерпела колоссальные изменения.       Знакомство с Картером Блейком — отвратительным надменным полицейским, в двойку к которому временно и приставили Нормана. Его методы работы были очень агрессивны, из-за чего впервые за столько лет в Нормане безразличие сменилось на яркую и сковывающую все тело эмоцию — гнев. Сначала Норман сдерживался, ему было по силам не врезать этому мудаку, что насмехается над всем и вся, применяет силу, язвит, а иногда и вовсе напрямую грубит самому Норману. Норман сдержался в доме у сумасшедшего священника, когда Блейк начал издеваться над больным человеком, но в тот момент сама жизнь прекрасно справилась с возмездием — Картера чуть не подстрелили. Было страшно, но Норман отговорил запуганного, погрязшего в собственных иллюзиях мужчину, и напарникам удалось задержать подозреваемого. Картер тогда лишь хмыкнул и сказал что-то вроде "у меня б терпения не хватило, пристрелить и делов-то". Вроде и похвала, но нет — Блейк снова высмеял Нормана, унизил его, втоптал в грязь.       Второй случай — у личного психолога Итана Марса. Врач не имел права предоставлять им конфиденциальную информацию, тем более поводов у него и не было — Итан ведь тактично умолчал о своих галлюцинациях и оригами в руках при каждом пробуждении. Но Блейку было плевать, он не умеет договариваться, ему хватает мозгов разве что кулаками махать. Норман пригрозил ему, но никаких насильственных действий не предпринял — сдержался.       И третий случай — когда Картер повалил Итана. Причастность Марса к убийствам еще даже не доказали, да и улик было маловато, столько противоречий, но Картеру плевать, он мощно проехался кулаком по лицу Итана и опрокинул его со стула. Тогда стало плевать и Норману, но в отличие от Картера — плевать на свои принципы держать себя в руках. Норман в гневном припадке накинулся на Блейка, окрасил это мерзотное и выводящее из себя лицо его же кровью, что моментально показалась под шершавыми костяшками Нормана, и выдохнул. Тогда он испытал вторую эмоцию — радость. И гордость. За себя. Норману стало легче, пока в его лоб не уперлось холодное дуло пистолета — Картер таких выходок не терпел, и уже тем более от Нормана. За радостью последовало волнение. Не страх, Норман смерти не боялся, более того, он ее жаждал. Попросту не решался сделать шаг первым. Да и волнение было вызвано мыслями о дальнейшей судьбе пропавшего мальчика и его отца, не более того.       Тогда Норман знал, что замышляют Блейк с Перри, слышал их разговоры и прекрасно понимал, что им не нужна правда, их поглотила меркантильность, коррупция и возможность популярности. Норман же искал справедливости и, прежде всего, истинного убийцу. И как же он был не прав, сопоставив все улики и выстроив свои подозрения в одну, как ему казалось, логичную цепочку и обвинив Картера Блейка. Норман не ухватился за суть, не разглядел крупицу, что могла вывести его к истине, не копнул глубже — это на него было не похоже. Тогда-то Норман и понял, что сходит с ума. Или уже сошел. И отныне он представляет опасность для окружающих его людей, а таким путь в ФБР наказан. Норман задел эго Блейка (хотя на это ему глубоко плевать — что тогда, что сейчас), выставил себя чокнутым перед всем полицейским участком, опозорил штаб ФБР, разочаровал капитана и разочаровался в себе сам.       После такого люди кончают жизнь самоубийством, не так ли? Норман искренне хотел, был готов и даже попытался, но запасов триптокаина не хватило. А вот и ответ, почему наутро Норман застал разворошенную квартиру с раскиданным повсюду хламом.       От прокрутившихся воспоминаний Нормана передернуло: и как он мог закрыть глаза на то, что еще тогда его начали посещать мысли о смерти не как о героической гибели во время раскрытия дела или естественного ухода из жизни, — привычные для Нормана мысли в тот многолетний период жизни — а как о собственноручном выборе. Обдуманном и даже обоснованном. О самоубийстве. А за безобидными мыслями последовала и попытка. Неудачная, о чем сейчас Норман сожалел.       Он и сейчас думает о суициде, но теперь у него вновь не хватает решимости — свой момент Норман упустил. Казалось бы, его даже ничего не держит в этом мире: ни работы, ни семьи, ни даже домашних зверушек. В целом — ни-че-го. Норман один и никому ненужный. Или был ненужным? В воспоминаниях затесалась Рут, та самая грубиянка и покрытая иголками врач-недотрога — Рут Ашфорд. Ее волнение в глазах, душераздирающие мольбы о завязке Нормана, трогательная поддержка. Норман бы даже сказал, что за их кратковременное общение влюбился, вновь не последовав своему старому многолетнему плану о равнодушии. Мог бы сказать. Мешало одно "но" — к девушкам его не тянуло. Да, раньше он был с Беатрис, даже съехался с ней. Однако с годами Норман все больше понимал — все это иллюзия. Первопричина его отстраненности заключалась в другом — Норман не гетеросексуален. Геем он себя также не считал, да и бисексуалом, впрочем. Приходила мысль, что он асексуален и к тому же аромантичен. Но предположение покинуло его с появлением Кевина. Конечно, он приглянулся Норману не в их первую встречу. Замечать за собой некий трепет, какой-то отклик глубоко внутри и учащенный пульс при виде напарника Норман начал лишь при их знакомстве и сближении. А убедился в своих чувствах только там, в душевой, во время самых его чувственных и влажных поцелуев. С Кевином Тернером. С мужчиной. Нормана не волновала ориентация, ему было плевать. Его волновали свои чувства к Кевину и волновал сам Кевин. Но когда объект его первой настоящей влюбленности, нет, любви, отверг Нормана — мир рухнул. А когда Кевин умер — умер и Норман.       Норман остался один, гадать о причине отказа Кевина. В голову приходило одно: поцелуи, прикосновения, симпатия и тем более любовь у мужчины к мужчине — это мерзко для Кевина и непонятно, но до боли знакомо Норману.       Я ошибка. Одна. Сплошная. Ошибка.       Норман стиснул зубы. Вставать с дивана не хотелось, Джейден будто бы прирос к своей серой студийке. Он искренне надеялся, что поездка сгладит углы, приведет его мысли в порядок, и он наконец решит, что будет делать дальше: может начнет новую карьеру, совершенно не связанную с ФБР и преступлениями, или съедет на новую квартиру, куда более светлую и уютную? Но это не про Нормана. Норман тухнет. Норман издыхает. Норман умирает и гниет.       Норман тосковал. Ему очень хотелось вернуться в то беззаботное время, в академию, в его маленькую общажную комнату, вернуться к Кевину. Прижать к себе, уткнуться в сильное плечо и никогда не отпускать. Никогда не думать о том, что любимого больше нет. И вообще больше ни о чем не думать.       — Норман, приди в себя.       До боли теплый хрипловатый голос, уверенный тембр, тихое прерывистое дыхание. Перед Норманом стоял Кевин — здоровый, румяный, бодрый и живой. Разве что слегка взволнованный и огорченный.       — Ты должен, — должен что? О чем ты говоришь? Просто обними меня, прошу. — Ты должен жить дальше. Отпусти меня, Норман.       Отпустить? Разве я могу.       Норман потянулся к несказанно точной и как никогда настоящей жилистой ладони, неуверенно коснулся пальцами, бережно, будто гладил хрусталь, провел вверх до плеча. Встал, приблизился к Кевину, не отрывая руки, и внимательно посмотрел в глаза: такие же темные, такие же игривые и живые — любимые глаза.       — Я сплю? — Норман выдавливал каждый звук, пытаясь хотя бы прошептать.       — Отпусти меня, Норман.       Не могу.       Норман раскрыл объятия и прильнул к другу, крепче стискивая Кевина в своих руках. Его сердце бешено билось, кровь в венах закипала, грудь клинило. Вкупе с непослушным телом сознание плыло: Норман и не заметил растворяющуюся комнату вокруг себя и уходящий из-под ног пол.       — Просыпайся. Тебе еще рано уходить.       Что?       Мерзкий тонкий писк аппаратуры, дерганное и еле слышимое дыхание. Белые стены, мрачный кафель, тусклый свет, мигающие лампы. Тело сковывает, спину ломит, шея поднывает. Не узнать эту комнату было бы кощунством — больница. Старая скрипучая койка, не глаженные одеяла, упругая подушка. Норман не шелохнулся, он наблюдал. Его внимание привлекла знакомая девушка с вьющимися черными волосами — Рут. Она неподвижно сидела на стуле, склонив голову, со скрещенными руками, упирающимся ей в грудь, и тихо посапывала. Норман улыбнулся: отчего-то он рад ее видеть .       Болезненно потянувшись, Норман привстал с своеобразной больничной кровати и осмотрел аппаратуру: на рядом стоящей тумбе он заметил пару книг, вазу с орхидеей и телефон. Потянулся за мобильником, проверил его — все еще выключен и, к тому же, разряжен в ноль. И ладно, так даже лучше. Из-за спины донеслись шорохи — Рут разъединила руки, но продолжила дремать. Норман присмотрелся к ее сонному лицу: такое расслабленное, умиротворенное и даже симпатичное. Впервые Норман видит ее такой. Не грубой, скорее уязвимой и даже милой. Норман хотел бы влюбиться, но не мог. И не мог по нескольким причинам.       Он неспеша встал, втиснул ноги в тонкие бархатные тапки, прошел к выходу и покинул палату. В коридорах такой же мрачный вид, еле работающие грязные лампы, гробовая тишина и нависшее одиночество. Ночь глухая, но спокойная. Сейчас Норману хотелось выпить, да побольше и чего-нибудь покрепче, но из того, что он мог достать, был лишь кофе — и славно, лучше, чем ничего. Парень уже знал путь к комнате ожидания, а потому добрался за считанные минуты. Запустил кофемашину, подставил под кранчик холодную кружку и ждал, не отрываясь от вида льющегося кофе. Когда кофе заполнил кружку почти до краев, Норман ухватился за ручку и поднес керамику к губам: горячий напиток обжег язык, согрел грудь и обволок желудок. Нормана приятно взбодрило, он прикрыл глаза и досадно выдохнул: слишком устал. Проснулся уже вымотанным, полным желания умереть. Нет, даже не умереть, попросту не существовать. Никогда.       — Нашел ты, конечно, отраду, — эта приевшаяся усмешка за спиной, пристальный взгляд, который Норман чувствовал даже затылком — Рут, кто же еще. — На, вот.       Джейден обернулся — девушка протягивала ему бутылку воды без газа. С пластика медленно стекали кристально чистые прозрачные капли, заманивая своей свежестью Нормана.       — Так и будешь стоять?       Под натиском недовольного взгляда Норман все же принял жест некой заботы и забрал бутылку. Рут довольно хмыкнула, потянулась в карман за еще каким-то флаконом и вынула из халата крохотный бутылек виски. Открутила крышку, выхватила кружку из рук Нормана, влила содержимое емкости в кофе и залпом выпила сомнительный коктейль.       — Так-то лучше, — облегченно выдохнув, она небрежно поставила кружку на стол, явно не думая оставаться незамеченной — звонким грохотом можно было разбудить пациентов из соседних палат — и игриво улыбнулась. — И не смотри так, мне нужнее.       Норман, в общем-то, и не думал задавать вопросов. Сейчас он предпочел бы одиночество и покой, но у Рут явно другие планы. Девушка обошла Нормана, невзначай задев того плечом, и принялась изучать содержимое дешевого автомата с какими-то закусками. Она неровно дышала, часто прочищала горло, нервозно теребила волосы — видно, девушка мнется в нерешимости начать диалог.       — Ты голоден? Тут неплохие сэндвичи, — она говорила с Норманом из-за спины, то и дело прикрывая лицо волосами — пыталась как можно на подольше оттянуть предстоящий и очень серьезный разговор.       Норман все так же молча подошел к Рут, встал неприлично рядом, приблизился к ее уху и покашлял. Девушка вздрогнула, но не отдалилась — она замерла.       — Ты ведь явно другое хочешь сказать, — слишком вяло, слишком хрипло, слишком тихо — не самое лучшее время выбрал Норман для разрешения их конфликтов, но другого шанса может и не быть. — Я думаю, самое время поговорить.       — О чем? — Рут затаила дыхание, но стояла все еще неподвижно. — И так все понятно.       — Рут.       Девушка наконец повернулась лицом: на ее физиономии застыла гримаса боли. Она шагнула назад, оперевшись лопатками о мутное стекло автомата. Мельком посмотрела на губы Нормана, через мгновение перевела взгляд на бледные голубые глаза.       — Иди к черту, Норман, — прошипела Рут, не отрывая взгляда от глаз Нормана. Ее пальцы вжались в стекло, тело напряглось, на гладком молодом лице прибавилось недовольных морщин. — Хватит уже заставлять меня волноваться о тебе.       Норман отступил: не в его репертуаре давить на собеседника, тем более, если это хрупкая девушка. Он вдумчиво посмотрел в сторону, опустил голову и прокашлялся. Брови нахмурились, пальцы слегка дрогнули, но через секунду Норман уже не двигался.       — Мне жаль, Рут. Но я не тот, о ком тебе следует заботиться, — на его лице мелькнула фальшивая улыбка, болезненная и до безумия ослабшая. — Я не смогу ответить тем же, не смогу отплатить. Я ничего не смогу. Прости. Стоило оставить меня там, в подворотне.       Щеку пронзила острая боль, комнату заполнил звук глухого хлопка — пощечина маленькой руки, разъяренное женское лицо, тяжелое дыхание — Рут в бешенстве толкнула Нормана в грудь.       — Во-первых, не тебе говорить, о ком мне стоит заботиться, а о ком нет, — ее уверенный голос, отчасти переходящий в крик, взбудоражил Нормана, вывел из смятения. — А во-вторых, если бы не я, ты бы уже гнил в земле. С чего тебе вообще пришло в голову накидаться кучей таблеток, так еще и снотворного? Сдохнуть вздумал?       Норман окинул Рут трезвым, но вопросительным взглядом — та, кажется, не торопилась с пояснениями. Норман ничего не помнил. Последнее, что осталось в его памяти — это серая студия, никчемный старый диван, встреча с Кевином и самые долгожданные объятия. Дальше — мрак, провал и бездна. О каких таблетках речь?       — Теперь я тебя не оставлю. Будешь пока здесь, потом ко мне переберешься. Иначе писхушка. Уж поверь, без побочек я тебя одного домой не отпущу. Может, хоть так мозги на место встанут, — ее настойчивость раздражала, а накапливающиеся вопросы только больше выводили из себя.       Норман пытался получить от нее хотя бы один ответ, но та наотмашь отказывалась продолжать диалог. Рут не слушала Нормана, не принимала его отказы, не терпела противоречия — она молча пошаркала в сторону палаты Нормана и п приказала Джейдену следовать за ней. Убедившись в том, что споры с Рут сейчас бесполезны, он побрел за девушкой.       Уже в палате Рут раскрыла Норману свои планы на него: временное сожительство, пока она не заметит улучшений в психологическом состоянии Нормана, предстоящие походы к психологу и поиски работы. Норман все отрицал — такие новшества сейчас ни к чему, и тем более с ней, но девушка звучала очень убедительно и даже настойчиво. На любой весомый, как казалось самому Норману, аргумент она мотала головой, всячески перебивала его и, в конце концов, хлопнула дверью, оставив Джейдена одного. Норман же сидел в оцепенении и смотрел вслед ушедшей Рут. Сознание захватила паника; чувство несправедливости и возмущение переполняли, но вместе с тем Норману удалось уловить ощущение нужности — Рут не плевать на друга даже после сделанных ею выводов, после всего произошедшего между ними. Несмотря на все их недопонимания и конфликты, девушка считала своим долгом помочь Норману, спасти затерявшегося в лабиринте жизни человека. Не сказать, что Норман рад, но и говорить о том, что ему так уж неприятно — будет ошибкой.