Дело о (не совсем) неразделённой любви

Глава шестнадцатая

Твори добро

Школа святого Иллариона, тем же утром Покинувшая тело пожилого охранника серая тень уплотнилась. – Эдвин!.. – вскричал Саймон, отчаянно заламывая руки, притом не делая попыток приблизиться. Эдвин Пейн, неестественно выпрямив спину и непроизвольно сжимая и разжимая кулаки в одному ему вéдомом ритме, замер и, медленно переведя ненужное дыхание, нахмурился. Его серо-зелёные глаза метали молнии, ибо перед ним действительно стоял Саймон, его одноклассник и причина его бесконечных страданий как при жизни, так и в посмертии, но вовсе не такой, каким Эдвин видел его чуть более двух недель назад в Аду. Там, почти погребённый под горой вырванных страниц, дрожал, прижав колени к щуплой груди, заплаканный мальчишка в заляпанной кровью драной ночной рубахе образца 1916 года, потерянный, лишённый воли и смелости... жалкий и беззащитный, глубоко несчастный. Тот мальчик, опасаясь гнева неведомого "директора", не посмел прикоснуться к Эдвину испещрёнными тонкими бумажными порезами окровавленными пальцами, не принял его руки и трусливо отказался от предложения бежать. С упорством маньяка или обезличенного, запуганного раба тот несчастный мальчик рвал проклятый гримуар, марая алым желтоватые листы, на которых в углу было старательно выведено: "S+E". Эдвин не простил Саймона тогда (такое не прощают!), но пожалел. Несмотря на ужасы, вновь пережитые в стенах Кукольного Дома, две недели назад в его душе затеплилась искра понимания: глупый мальчишка был в него безнадёжно влюблён... Ровно так же, как он сам был тогда влюблён в Чарльза. Быть может, не совсем так же, ибо ни один человеческий опыт не релевантен другому, но тоже бессильно, без права на взаимность, без шанса на признание. Однако сейчас Саймон выглядел совсем иначе. Он был в точности таким, каким Эдвин запомнил его в последний вечер – перед тем, как после отбоя... Перед тем, как Саймон с прихвостнями обездвижили его, заткнули ему рот самодельным вонючим кляпом и утащили в заброшенную постирочную, где Са'ал, формально принеся извинения ("Технически ты жертва! Ничего не могу поделать, не обессудь!"), высосал его дýшу. В общем, Саймон выглядел как всегда: безукоризненно сидящий серый форменный пиджак, вязаный жилет песочного оттенка с тёмно-зелёным орнаментом, крахмальный воротничок, галстук-бабочка, аккуратно уложенные пшеничные кудри... Эдвина затрясло. Он знал, что такое ПТСР, он всё прекрасно понимал, но не мог совладать с реакциями своего давно мёртвого и обратившегося тленом тела. Саймон осторожно шагнул вперёд – Эдвин отшатнулся, почти ныряя обратно в стену. – Эдвин!.. Прошу!.. – вновь шёпотом взмолился Саймон; в его тихом голосе звучала глухая тоска. – Что ты с ним сделал? – спросил Эдвин Пейн резко, опасно сузив глаза. Да, только завидев рыдающего старика, он был уверен, что тот невиновен, однако сейчас усомнился, ведь он знал не понаслышке: Саймон убивал. – Клянусь... чем хочешь клянусь... это не я! Я нашёл его таким! – выдохнул Саймон. По его навсегда теперь бледной щеке скатилась крупная слеза – он даже не заметил, а Эдвин против воли вспомнил: у Саймона при жизни была идеальная кожа. В прошлом он был... чертовски привлекателен. – Я обязан предупредить, хотя, возможно, это прозвучит грубо. – Эдвин пристально заглянул Саймону в глаза. – Я детектив Посмертия и расследую дело о множественных убийствах и необъяснимых исчезновениях на территории школы. Всё, что ты скажешь или о чём умолчишь при мне или при моих коллегах, будет использовано против тебя. Я застал тебя на месте преступления. Мы обязательно проверим твоё алиби, но сейчас рекомендую тебе без сопротивления пройти со мной. Саймон лишь отрывисто кивнул в ответ. Эдвин сделал мимолётный пасс, одно едва уловимое движение – и на запястьях Саймона сомкнулись магические наручники. – Следуй за мной и не вынуждай превращать это в железо, – приказал Эдвин, кивнув на источающие потустороннее свечение путы; в тоне его звучала глубокая отстранённость, холодность даже. Саймон молча повиновался. ...Прежде чем Смерть две недели назад забрала его из Ада и перенесла в вотчину Семьи Бесконечных, он успел задаться вопросом: а не следовало бы ему пойти за Эдвином, когда тот предлагал? В глубине души Саймон был уверен: Эдвин Пейн – тот единственный, за кем он всегда безропотно шёл бы по пятам.

***

Это было крайне непростое утро как для Детективов с Того Света, так и для их подруги- медиума, и тем более – для Монти. До побелевших костяшек сжав рукоять крикетной биты, Чарльз буравил взглядом Саймона. Он не знал всего о прошлом Эдвина, его Эда, но умел сложить два плюс два. Детектив он, или где, или как? Этот... напыщенный индюк был одним из тех уродов, что принесли Эдвина в жертву! Чарльз закусил губу и поудобнее перехватил биту: хотелось со всей дури вдарить по этой смазливой роже! Его сдерживало лишь одно: это их свидетель, если не главный подозреваемый. Насчёт последнего разберётся Кристалл, а он здесь, чтобы обеспечить её (и, конечно же, Эдвина!) безопасность.

***

– Пожалуйста, прочитай его, – обратился Эдвин к Кристалл, кратко изложив суть сцены, свидетелем которой стал. – Я не возражаю, – вставил Саймон. – Клянусь, что говорю правду. Я действительно хочу помочь... – Кого б твои возражения волновали даже в теории. И шёл бы ты со своей помощью... – сквозь зубы процедил Чарльз, поудобнее перехватывая биту. Кристалл приблизилась к опутанному заклинаниями Саймону и мягко предупредила: – Это может быть неприятно. Я не стану трогать барьеры Эдвина, буду смотреть через них. Его магию я знаю, а твоя может мне сопротивляться. Чтобы ускорить процесс и снизить возможные риски, предлагаю расслабиться... "И думать об Англии", – мысленно закончил за неё Саймон, покорно прикрывая глаза.

***

Для следственных действий мёртвые мальчики-детективы и их подруга-медиум выбрали глухой тупичок в ближайшем коридоре. – К завучу, по объективным причинам, мы сегодня не попадаем, – сказал Эдвин слегка ошеломлённому Монти. – Если хочешь, пойди прогуляйся по парку... Или можешь вернуться в комнату. Зачем тебе с нами?.. Монти ещё никогда не чувствовал себя таким бесполезным. Ему стало обидно. – Ты отсылаешь меня? – спросил он напрямик. – Совсем нет, – ответил Эдвин спокойно. – Я думаю о твоей безопасности. Если что-то пойдёт не так... – Мне лучше быть подальше, – договорил за него Монти с горечью. – Спасибо, Эдвин... Ты всегда такой заботливый. Мальчик-ворон развернулся и пошёл прочь. – Well, that went down like a lead balloon, – глядя ему вслед, протянул Чарльз не без сарказма. – Всё нормально, всё правильно, – отозвался Эдвин слегка отрешённо. – Пусть погуляет, мало ли... – Правильно?! – взвился Чарльз. – Если твой Саймон сейчас начнёт нас убивать, то бедному беззащитному Монтичке лучше, естественно, быть подальше отсюда! – Во-первых, Саймон не мой, – заметил Эдвин и, хотя всё внутри этому претило, ядовито добавил: – Пускай мог бы быть, родись мы с ним лет на семьдесят попозже... Во-вторых, – продолжил он, нарочито не замечая остекленевшего взгляда Чарльза, – ты совершенно прав: Монти лучше не видеть, как работает Кристалл... Как работаем мы. Ведь у него, в отличие от нас с тобой, есть шанс... на жизнь. Не будем отнимать у него право на нормальность.

***

Он смотрел на него издалека. Он восхищался им и боготворил его, одновременно неистово, необъяснимо ненавидя. Как?! Как Господь создал такую красоту?.. Как умудрился Он сотворить эти обманчиво хрупкие запястья, эти нервные пальцы, эти зелёные глаза, на дне которых сияет таинственный отблеск серебра? Однажды он случайно застал Эдвина Пейна в музыкальной гостиной за фортепиано. Боже, как Эдвин играл! Его техника, возможно, была неидеальна, но та чувственность, с которой кончики его пальцев пробегались по костяным клавишам... Они ласкали инструмент, извлекая из его недр совершенно неприличные звуки, исполненные томления и страсти!.. Простой пассаж в исполнении Эдвина Пейна звучал слишком искренне и открыто, растерзанно и почти обнажённо! Рождённая его прикосновениями мелодия дышала, трепетала, жила... как ничто в этой богом забытой школе! Саймон никогда и никому о том не говорил. Он влюбился в этого мальчика в 1914-м, он всячески его изводил, он пытался с ним заговорить, привлечь его внимание хоть как-то... Но Эдвин Пейн всегда отворачивался, утыкаясь носом в книжку. Эдвин был недосягаем. И Саймон решил его немного встряхнуть. Он украл у старшего брата страшную книженцию, подговорил друзей провести "ритуал". Кто же знал, что книжка настоящая?! Он ведь лишь хотел внимания Эдвина!.. Он желал столь малого!.. Желал стать осязаемым, видимым. Он даже помыслить боялся о тайком украденном поцелуе!.. Только бы Эдвин Пейн заметил его! И вот к чему это привело их обоих – к Аду. Мальчика, которого он боготворил, преследовал и поминутно пожирал омерзительный паук (О!.. За сто с небольшим лет ему показали и рассказали!), а сам он был приговорён вечность резать пальцы о страницы книги, на которых собственноручно выписал их инициалы... Когда Эдвин сказал: "Мне жаль", – Саймон почти лишился рассудка. Это не было прощением или отпущением грехов, на то он и не рассчитывал... Это было проще, честнее и прямолинейнее, чем смог бы выразить любой носитель английского языка. В словах Эдвина Саймон расслышал понимание и принятие. О! Саймон был влюблён в Эдвина. Спустя сто восемь лет в Аду – всё ещё влюблён.. И он сожалел. О господи, как он сожалел о том, что вытворил! Он валялся в ногах у Смерти, он умолял Бесконечную позволить ему... дать ему хотя бы десяток лет призраком, чтобы он смог искупить, исправить ту несправедливость, которой подверг Эдвина! Смерть смотрела на него ласково, с пониманием. – Эдвин не простил тебя, Саймон. Такого, боюсь, никто и никогда не сможет простить, – проговорила Она с неожиданной мягкостью. – Но он понял. И отпустил. Ты свободен. Ты можешь двигаться дальше, как завещал старина Киплинг. Пойдём со Мной!.. As long as the red Earth rolls... Саймон всё ещё валялся в ногах у Бесконечной, когда руку ему внезапно подала другая из Её Семьи. Страдание: грузное тело, заплывшие глаза, слипшиеся волосы – хмуро ухмылялась ему. – Эдвин Пейн (красивое имя) мой друг, – произнесла Она низким, осипшим, словно прокуренным, голосом. – Сестрёнка ломается, но Я Её уломаю. Иди, милый мальчик, страдай и твори добро. Как лишённая голоса русалочка, чей каждый шаг отзывается неистовой болью в разодранных о камни ступнях, ты побредёшь, спотыкаясь, по этому миру. Об этот мир. Иди. Неси свою неразделённую любовь, словно светоч, словно эльфийский фиал из детской книжки, написанной другим моим другом. Иди. Сестра тебя пока не тронет. – Десять лет, – выговорила Смерть наконец. – Десять земных лет ты будешь повторно искупать то, о чём страдал. Десять лет ты будешь оберегать учеников своей школы, Саймон. Честная сделка. – Спасибо, – выдохнул Саймон. – Я хочу всё исправить. – Знаешь... – улыбнулась Смерть, – в Порт-Таунсенде (это в США) есть девушка (её зовут Дженни Грин), которая любит повторять: слишком поздно исправлять, надо играть теми картами, что сдала Жизнь. Это так мудро... и так забавно... Ведь то, что люди зовут Жизнью, представляя Её юной светлой девой в венке из одуванчиков, лишь одно из Моих отражений. Я – богиня спойлеров, и Я тасую карты. Твои карты сданы, Саймон. И расклад... – Смерть ухмыльнулась, – ничего такой. Удачи. Твори добро. — На всей земле, — прогнусавила Страдание.