Дело о (не совсем) неразделённой любви

Часть I

Глава первая

Когда ты мёртв, ты – мёртв

Правду ли говорят: когда ты мёртв, ты мёртв, и посмертие твоё зависит исключительно от того, во что ты верил при жизни? Кто верил в земляной холмик, клубок червей и непроглядную черноту небытия – тот всё это и получит. Кто верил в карму и череду перерождений – того ждёт огненное Колесо Сансары. Кто боялся Ада, тем не менее малодушно греша при жизни, на смертном одре не смеет рассчитывать на Рай. Так, получается?.. Правда, кто не отказал бы себе в наивной надежде: а вдруг условный бородатый дед со связкой золочёных ключей, что сидит где-то высоко-высоко на облаке, ненароком потерял список грехов одного несчастного землянина?.. Документооборот же штука непредсказуемая, что Наверху, что Внизу, какую современную религию ни возьми, а человек в масштабах вселенной – не песчинка даже, пылинка всего лишь... Однако, как ни крути, куда ни вороти, по общепринятым меркам, смерть – это финал, итог. Смерть – как жирная чёрная линия над последней строкой счёта, выставляемого каждому за все до единого прожитые дни, за всякое принятое решение, за любой поступок или проступок. В большинстве своём люди уверены: смерть – это конец пути, и возврата быть не может. Но как быть отдельно взятому землянину, чей путь оказался прерван слишком рано? В воспалённом, мятущемся сознании вдруг восстаёт из небытия шаткий мост над бурлящей рекой, бесконечно несущей в неизвестность свои ледяные вóды: вот ты идёшь, идёшь, испуганно озираясь, опасливо наступая на гнилые балки, нервно цепляешься за хлипкие перила... и вдруг – обрыв. А если падать страшно? А если прыгать не хочется? А если позади остались незавершённые дела, незакрытые гештальты, несданный экзамен, наконец, или невыплаченный кредит, который ляжет на плечи ни в чём не повинных родственников? Что делать тому сáмому "среднестатистическому" землянину? How will our hero cope? Некоторые напуганные неизвестностью грядущего дýши ничего лучше не придумывают, чем спрятаться от Смерти за соседним могильным камнем, притаиться под прозекторским столом в морге, схорониться под грудой тел в разворошённом окопе или промеж колёс дымящейся легковушки – только бы обошла Костлявая, только бы проглядела. Кстати, лишь немногим (избранным!) известно, что Смерть далеко не костлява. У Неё идеальная фигура, шикарные кудрявые волосы чуть ниже плеч, тёмная, оттенка кофе с капелькой молока, кожа и большие внимательные карие глаза, в которых – мудрость, понимание и... сострадание. Смерть ведь действительно понимает, что не всякий готов вот так – раз... И с обрыва в бездну. Поэтому иногда Смерть отворачивается; Неспящая на миг отводит, фигурально выражаясь, взгляд. Так появляются призраки – голые души, лишённые привычной телесной оболочки, а потому – обделённые чувствами обоняния, осязания и вкуса. Они вольны бродить по планете, нырять в лужи и зеркала, повергая покамест живых землян в хтонический ужас, требуя правосудия или пытаясь завершить неоконченное дело. Такое странное полупосмертие – эфемерный дар одной из Бесконечных, обоюдоострый меч. Это своего рода шанс, но почти никому не удаётся им воспользоваться... Почему? Всё до банального просто: редкая душа способна выжить без тела, на голой силе воли, и не сойти с ума. Потому призраки со временем слетают, грубо говоря, с катушек. Проиграв в импровизированную русскую рулетку свой единственный шанс на постижение дзена, они рано или поздно ожесточаются, становятся гневливы, истеричны, впадают в мании... Тогда на невидимую шахматную доску мироздания выходят Ночные Медсёстры – особый отдел Посмертия. Их задача, цель самогó их существования – воздать каждому по заслугам, сиречь определить всякую дýшу туда, где ей, согласно предъявленному постфактум счёту, следует обретаться впредь. И кто теперь осмелится заявить, будто Смерть, что из Семьи Бесконечных, не заботится о рабочих местах для иных сверхъестественных сущностей?

***

Лондон, декабрь 2024 "Когда ты мёртв, ты – мё-ё-ёртв!" – вопил полоумный старик в цилиндре, впиваясь изжелта-сероватыми пальцами в дорогой его давно истлевшему сердцу могильный камень. Он остался на земле, чтобы увидеть, как вырастет дочь, затем – ради внуков. На этапе правнуков несчастный совершенно повредился рассудком. Он терроризировал всё кладбище, соседние улицы, пол-Лондона, своих несчастных потомков, конечно, тоже... Никакого не было с сумасшедшим сладу! Один из тихих и незаметных призраков с Беркли-стрит обратился в агентство Эдвина Пейна и Чарльза Роуленда в надежде, что Детективы с Того Света облегчат ему и его соседям если не жизнь, то... пост-бытие. Это было простое дело. "Плёвое", как выразился Чарльз. Именно то, что требовалось им с Эдвином после возвращения из Порт-Таунсенда. "Дело об увещевании", – позднее подписал карточку Эдвин. Чарльз своим неровным почерком приписал что-то в скобках, нахмурился, замер на мгновение и в итоге решительно вымарал написанное.

***

Посреди кладбища, где давно никого не хоронили, они на два голоса "увещевали" несчастного старика, современника родителей Эдвина, однако бедолага всё никак не мог выплыть из шторма неконтролируемой истерики. – Когда ты мёртв, ты мё-ёртв! – монотонно завывал старик. – И у тебя ни-че-го нет! Ты можешь только наблюдать! Ты бесплотен, беспомощен, бессилен! Ты никому не нужен! Ни-ко-му не ну-ужен! Эдвин и Чарльз в нерешительности переглянулись. В их задачу не входило спорить с сумасшедшим. Им надо было его... успокоить и упокоить. – Многоуважаемый сэр, – начал Эдвин осторожно, как только старик ненадолго смолк, чтобы утереть призрачный нос призрачным же платком, украшенным вышитой монограммой. – Вы так долго пробыли здесь... Чарльз взглянул на друга с мольбой и сжал его локоть. – Только не надо, пожалуйста, с места в карьер про "ваш путь окончен"!.. – прошептал он, втайне готовясь к эскалации ситуации, ибо знал: дипломатический гений Эдвина Пейна и не на такое способен. – Я знаю, что делаю. – Эдвин послал Чарльзу короткий взгляд, который тот за три с небольшим десятка лет научился интерпретировать как "Не мешай, сам разберусь, всё под контролем", и, осторожно высвободив руку, сделал робкий шаг по направлению к надгробию и звучно рыдающему подле замшелого камня призраку. – Расскажите нам, пожалуйста, – обратился Эдвин к старику, – вашу историю. Мы с другом очень хотели бы... услышать её. Если вас не затруднит... Призрак поднял на Эдвина мутные глаза; в искажённых безумием чертах старческого лица неожиданно проступило выражение глубокого потрясения. – Вас ведь раньше не спрашивали... – не отступал Эдвин. – Меня?.. Меня никогда... Старик надсадно кашлянул, икнул (Эдвин в который раз про себя отметил, как крепко в них, призраках, порой сидят привычки из "прошлой" жизни) и вдруг заговорил отчётливо, ровно, связно даже. Он перечислял события давно минувшей жизни, ритмично поглаживая пергаментной рукой могильный камень, точно стряхивая наземь каждое озвученное воспоминание. Истерический припадок старика будто по волшебству сменился неестественной сосредоточенностью; он обнажал перед благодарными слушателями свою давно лишённую физической оболочки дýшу, и каждое его слово было подобно слезе – выстраданной, холодной и очень тяжёлой.

***

...Он был глубоко немолод, когда родилась дочь, и любил её безмерно. Она стала его божеством, его маленькой принцессой, светом в окошке, смыслом существования. Когда внезапно он заболел, и инфлюэнца сожгла его убогое тело, напоследок опалив разум высокой температурой, он просто не смог... Он не смог позволить себе уйти насовсем. Он воспротивился зову Бесконечной, малодушно спрятался от Смерти под кроватью. Как и многими, им двигал страх, но то был не страх суда или осуждения, то было не запоздалое, трусливое раскаяние в неправедно прожитой жизни... Более всего он страшился оставить дочь без попечения, без защиты. Мучась от головокружения и то и дело проваливаясь сквозь пол, он насилу доковылял до детской. Его драгоценная девочка мирно спала, не зная пока, что папы больше нет. Он ждал у её кроватки всю ночь, надеясь, что ангел-хранитель спустится с небес, чтобы сменить его на этом посту... Никто не снизошёл до его малышки ни в ту ночь, ни в последующую, ни через неделю. Она плакала о нём, а его мёртвое сердце разрывалось от боли и бессилия. Тогда-то он укоренился в своём решении: раз никто не шлёт его девочке защитника, значит – отныне это его путь. Он останется подле дочери и будет оберегать её и охранять, невидимый и неслышимый, пускай она о том никогда не узнает. – Насколько нам известно, – проговорил Чарльз, – ваша дочь прожила долгую и счастливую жизнь. Простите, я не могу не спросить: отчего даже на её смертном одре вы не показались ей? Ведь тогда она могла увидеть вас, вы могли бы поговорить. Вы бы ей всё рассказали... – Я не посмел... – Призрак перевёл ненужное дыхание. – Не стал омрачать своим присутствием её последние часы. Но я был рядом... – Он махнул рукой куда-то в сторону, перенесясь в воспоминаниях в тот скорбный день и в дом, где его уже пожилая дочь, вдова и мать троих взрослых детей, уходила в посмертие, окружённая роднёй. – Я всё время был там... за дверью. – И вы вновь увидели голубой свет, – подсказал Эдвин. – И вновь спрятался, – признался призрак. – Ведь у меня ещё оставались внуки и правнуки. Пускай они меня не знали, пускай я был для них не более чем портретом на стене, полуистлевшей фотокарточкой... – Вы совершили подвиг, – выговорил Эдвин тихо, серьёзно и почти скорбно. – Да какое там... – перебил его старик, смущённо хмурясь. – Да, это настоящий подвиг самоотречения. – Эдвин сделал ещё несколько шагов вперёд и остановился перед надломленной годами и одиночеством призрачного бытия фигурой. – Вы герой. На пороге смерти все мы... – Он взглянул на замершего на расстоянии вытянутой руки Чарльза. – Все мы... в той или иной степени эгоисты. Мы боимся за себя, беспокоимся о себе, о том, что с нами станет. А вы думали о других. О своих близких. Об их благополучии. Поэтому вы герой. Это звание ваше по праву, но, к сожалению, путь героя – одинок. Старик всхлипнул. Чарльз испугался, что несчастного накроет очередной волной истерики, но тот, опустив голову, лишь тихо плакал, роняя призрачные слёзы на бледный мох. – Ваша дочь, как и ваши внуки и правнуки, как ни прискорбно, не могли и не могут оценить вашей жертвы, – продолжил Эдвин. – Живые не видят и не ощущают нас. Но они пугаются внезапно падающей с полок посуды, трескающихся зеркал, хлопающих дверей. Мне... – он ненадолго смолк, мучительно подбирая слова, – искренне жаль, что вы так долго пробыли один, что вам не с кем было разделить это бремя. Вы очень смелы. Ваше самопожертвование не может вызывать ничего, кроме глубочайшего восхищения. Но те ваши потомки, что ныне живут, не способны этого оценить. Не потому, что они черствы или плохи, а именно потому, что живы. А ваша дочь... она где-то там, и уже вы теперь не можете связаться с ней. Быть может, вам стоило бы... – Уйти за ней? – договорил за Эдвина призрак. – Разве вы полагаете, молодой человек, что я не думал об этом?! – в его тоне зазвучал смешанный с обидой гнев. – Я не настолько глуп! – Я этого и не говорил, – мягко возразил Эдвин. – Я лишь хочу предложить вам альтернативную точку зрения... Чарльз выступил вперёд, поравнявшись с Эдвином и, словно прочитав мысли друга, медленно произнёс: – Родители не должны хоронить детей. Это несправедливо. Вы похоронили дочь. Внуков. Неужели вы хотите остаться здесь, чтобы дальше наблюдать, как поколение за поколением ваша семья уходит?.. В то время как вы могли бы воссоединиться с дочерью... там? Вы могли бы рассказать ей свою историю и вместе с ней... не провожать потомков в последний путь, а встречать их в посмертии? Я сам, конечно, там не был, но полагаю, что им всем поначалу понадобится помощь, поддержка... – Вы ничего не говорили о своей жене, – сказал Эдвин, развивая мысль Чарльза. – Если она не здесь, то, скорее всего, там же, где ваша дочь. Неужели вы не хотите вновь увидеть жену? – О моя дорогая Долорес!.. Преисполненный скорби, старик только и мог, что мелко трясти седой головой. Его помятый цилиндр съехал на затылок, обнажая лысину и придавая призраку вид ещё более потерянный, несчастный и беззащитный. – Многоуважаемый сэр. – Эдвин несмело протянул руку, почти коснувшись пальцев безутешного старика. – Ваша миссия выполнена. Вы действительно совершили подвиг во имя любви. Вашей дочери... – Он печально улыбнулся. – Очень... очень повезло. И вы заслуживаете того, чтобы она о вашем подвиге узнала. Вы заслуживаете того, чтобы близкие вами гордились. – Ваша миссия выполнена, – произнёс сакраментальные слова Чарльз. Старик как будто вмиг просветлел лицом. Так и не коснувшись его руки, Эдвин отступил от надгробия и встал плечом к плечу с Чарльзом. Горизонт окрасился нежным голубоватым свечением. – Доставай зеркало, – шепнул Эдвин. – Давно наготове, – ухмыльнулся Чарльз. Он ловко расстегнул свой безразмерный рюкзак, запустил в его недра руку, не глядя вытащил простое овальное зеркало и бросил на землю. – Всё будет хорошо, – сказал Эдвин призраку. – Спасибо, что поделились с нами своей историей, – вторил ему Чарльз. Рука об руку мёртвые мальчики-детективы шагнули в зеркало и исчезли. На историческом лондонском кладбище, где давно никого не хоронили, остались лишь согбенный старик, Смерть из Семьи Бесконечных да блестящая лужица в деревянной оправе, отражающая ночное декабрьское небо. На зеркальную поверхность, словно на подёрнутую серебристой корочкой льда водяную гладь, лениво опустилась крупная снежинка.