Часть меня

***

      Прошло два месяца с тех пор, как доктор пришел и осмотрел ее. С тех пор как он сказал: все дело в ее психике, что бы ни происходило. Она много думала об этом, о том, что, может быть, это действительно в ее голове. Может быть, это что-то, что было всегда.       У нее и раньше были периоды, когда она чувствовала себя очень подавлено, не совсем так, как сейчас, но это было так. Оно было там и преследовало ее мысли. Она всегда могла убежать от этого в мир слов, писать или читать. Возможно, в этом и заключается проблема на этот раз. Она не может найти свое безопасное место между пером и бумагой. Бывали дни, когда она писала так много, что натирала руку до крови, ее кровь смешивалась с чернилами, и она чувствовала: она дома. Это место на бумаге было единственным домом, который она когда-либо знала, оно давало ей все, что она искала. Теперь она чувствует себя покинутой и одинокой.       Часто она думала о смерти. Действительно ли это лучший выход? Она была в таком состоянии, когда мысли заставляли ее путешествовать в царство смерти, где она могла вообразить сценарии своей кончины. Сделать это… Она не могла представить, что зайдет так далеко, но ничто не исключено.       На прошлой неделе Гиацинт уговорила ее выйти из комнаты, они пошли в сад у дома, сели на скамейку, и она читала ей свою книгу. Это было хорошее время. На следующий день она почувствовала, что ее руки и все конечности стали свинцовыми. Она не могла встать с кровати, не могла ничего делать, кроме как спать. Она испытала все взлеты и падения. Пенелопа постоянно спала и бодрствовала до потери сознания, она уставала, чувствовала пустоту, ненавидела себя, потом думала о тех сценариях, когда ее сердце было разбито, и так далее. От ее тела и разума не было спасения. Гиацинт очень помогала, она смогла сосредоточиться и заботиться о некоторых вещах, почувствовала себя немного лучше, но ни с того ни с сего снова почувствовала себя чудовищно. Ее настроение менялось почти ежедневно, это была ловушка, из которой не было выхода.       В самые мрачные дни она думала о смерти. Она думала о том, как ляжет на землю, вдохнет аромат лаванды, а потом возьмет нож и зарежет себя. Истекать кровью в тишине, в одиночестве, ни о ком не заботясь. Лишиться всей крови между ее любимыми цветами, позволить этой крови впитаться в землю и тем самым возродиться вместе с лавандой. Там, где она принадлежит или может принадлежать.       Она подумала о пистолете, но это слишком громко, а она не хочет шуметь. Может, она просто воспользуется медленным ядом, который усыпит ее и она больше никогда не проснется. Единственное, что вывело ее из этих размышлений, — осознание того, что она не одна. Как только она прикоснулась к ожерелью, которое подарила ей Гиацинт, она вспомнила, что кому-то не все равно. За последние несколько недель девочка делала все возможное, чтобы заставить ее принять это. Постепенно, но она дошла до того, что поверила ей. Не в то, что она этого заслуживает, а в то, что есть человек, которому это действительно небезразлично.       Объединится с кем-то, кто любил ее и заставлял чувствовать себя замеченной, было так хорошо, изучая возможность создания любящей семьи. Она знала, что они знают о том, что она Усилдаун, — Гиацинт рассказала ей, — и что вся семья не против, ей не нужно об этом беспокоиться. Они узнали об этом довольно давно, некоторые — с самого первого сезона, некоторые — позже.       Возможно, она не так хорошо скрывала свой секрет, как думала. Эта семья настолько великодушна, что они не ненавидят ее за все эти вещи, за все то, что она сделала. А ведь она могла бы, и нередки дни, когда ей казалось, что она должна это делать. Бремя ее поступков легло на ее плечи, и ей пришлось жить с тем, что она делала. Чувство сожаления ничего не меняет, это уже произошло, поэтому единственное, что она может сделать, — это постараться стать лучше, стать лучшей версией себя. Это не значит, что в некоторые дни чувство вины не брало верх, переходя в ненависть к себе, но благодаря Гиацинте она пыталась взглянуть на вещи в лучшем свете. Она — леди Уислдаун, ее нельзя отделить от Пенелопы, они — одно целое, и все это — ее личность. Она сделала то, что сделала, и теперь должна признать это.       От этих мыслей ей стало легче, хотя она все еще переживала очень мрачные дни, но сейчас ей действительно стало легче. Она металась туда-сюда между хорошими и плохими днями, но сейчас ей казалось, что она снова обрела себя. Может быть, в новой версии себя.       Единственное, что оставалось неизменным, — она не разговаривала, понятия не имея почему, просто не могла вымолвить ни слова, даже когда хотела принять участие в разговоре с Гиацинтой или другими членами семьи Бриджертонов. Они навещали ее, пытались поговорить с ней и заставить ее заговорить, но она просто не была готова. Ей казалось, что это гигантский шаг, который она должна сделать, и почему-то ей казалось, что если она сделает его, то он уничтожит ее. Поэтому она молчала.       Родные не навещали ее. Вот так сюрприз! Только Альбион, ангел в мужском теле. Он принес цветы и ее любимое пирожное (он помнил!) и провел некоторое время, разговаривая с ней. Бывали дни, когда она не понимала, как Филиппа смогла найти такого любящего и заботливого мужчину, как ее деверь. Они были противоположностями друг друга. А может, в этом и был ключ к разгадке. Некоторые люди говорят, что люди с разными характерами как-то притягиваются друг к другу. Между ними возникает магнитное притяжение. Возможно, это правда. Это единственное логичное объяснение.       А сегодня прибыла неожиданная гостья. Ее мать.       Она провела несколько кошмарных дней подряд, а теперь, когда ей стало хоть немного лучше (если не считать случайных мыслей о смерти и того, что она не могла писать нормальные предложения на бумаге…), она решила, что пришло время навестить ее.       И вот она здесь, но почему-то не такая, как можно было бы ожидать, извиняющаяся, любящая и беспокоящаяся о своем ребенке, она здесь, чтобы отругать ее. Она услышала, что Пенелопа пробовала выходить на улицу — заметьте, только в сад, на улицы Мейфэра она не выходила, — и теперь злится, что она не навещает ее. Она пролежала в постели несколько недель, не ела, едва могла сидеть на этой проклятой кровати, но она чудовищная дочь, раз не навестила мать, когда хотя бы смогла ходить.       — Ты смогла одеться и погулять по этому большому дому, но увидеть свою мать — это слишком? Я родила тебя, а ты бросила меня, что я сделала, чтобы заслужить такое жестокое обращение? Как ты можешь не заботиться обо мне, после всего, что я для тебя сделала? Ты всегда была такой неблагодарной, и теперь я вижу это! Ах, но, наверное, это крест матери — остаться одной, без заботы! Мое сердце! Мое бедное сердце! Я думала, что воспитала тебя лучше…       — Ты меня совсем не воспитывала. — Она сказала это тихо. Она была так зла, что просто не могла больше держать это в себе. Возможно, она просто должна была найти вдохновение или, скорее, цель, чтобы выплеснуть весь свой гнев. В таком случае ее мать должна была прийти раньше. Она могла бы заговорить раньше. Не видя от ярости, она начала кричать на нее. — Ты… ты вырастила меня? И как это произошло, ведь я не помню, чтобы ты была рядом со мной! Воспитывать — значит учить ребенка, устанавливать для него границы, показывать ему все, что он должен знать, помогать ему стать своей лучшей версией! Это значит, что вы рядом с ребенком, что вы даете ему всю свою любовь и поддержку, а не отталкиваете его или отвергаете, заставляете его чувствовать себя неполноценным, нежеланным, нелюбимым, не заботитесь о его интересах и не только об этом, но и стыдите его за это! Постоянно стыдить их за все, за то, что они любят, за то, как они выглядят, смеяться над ними и вести себя так, будто они — неудобство! Воспитала меня! Пожалуйста! Я сама себя воспитала, и у меня это неплохо получалось, несмотря на все мои недостатки, я стала лучше чем могла бы! Я была сама себе учителем, воспитателем и матерью, и знаешь что: я неплохо справилась с этим! Я была лучшей матерью для себя, чем ты когда-либо могла быть!       Ярость бурлила в ее жилах, и она была уверена, что они могут даже взорваться.       — Как ты можешь так говорить?! Я же вырастила тебя! Я сделала все, что могла, с таким отцом, как у тебя, поверь, это был не пикник! Но, видимо, я была такой плохой матерью, таким чудовищным человеком, а он — святым! Я — злой дух, который разрушил твою жизнь! ААА! Вот что я получила после всех жертв, после всего, от чего я отказалась! Назваться плохой матерью, в то время как он играл с нашим состоянием, подвергал риску нашу репутацию…       — И ты используешь это как щит, чтобы оправдать свое поведение! Его финансовые проблемы были причиной того, что ты сказала мне, что я настолько непригодна для брака, что единственная причина, по которой мужчина может посмотреть на меня, — это определить разницу между моими размерами и размерами слона? Или когда ты сказала ухажерам Марины, что они могут проведать даже меня? Как мимолетная мысль? Как будто я не имею значения, настолько, что едва ли стоит об этом упоминать? Его проблемы с азартными играми были причиной того, что ты постоянно твердила мне, насколько я неважна и что мне повезло, что я вообще есть на этом свете, потому что я всего лишь еще одна вещь, которая отнимает деньги от более важных вещей, что само мое существование — это ошибка? Вот в чем дело, мама: ты из кожи вон лезешь, чтобы оскорбить или проигнорировать меня, в зависимости от настроения, и это не имеет никакого отношения к тому, каким человеком был отец, а к тому, какой человек ты! Тебе не нужно было ничего говорить, но ты все равно сделал это, только чтобы причинить мне боль! И этому нет оправдания. Знаешь, что самое ужасное в этом? То, что ты прекрасно знаешь, что делаешь, но притворяешься, что не знаешь. Ведешь себя так, будто ничего не произошло, потому что не можете смириться с тем, что ты не такая уж великая и милосердная, какой ты себя представляла! Ты просто сама по себе. — У ее матери было такое ужасное выражение лица, словно она вонзила нож ей в сердце. Сколько раз она разбивала ей сердце, а она вела себя как ни в чем не бывало, но сейчас ей было очень больно. — Ты разбивала мне сердце столько раз, что я даже не могу сосчитать. Я плакала каждый раз, когда пытался приблизиться к тебе, полюбить тебя, а ты отталкивала меня. Мне нужна была моя мама! Так чертовски сильно! Я просто хотела что бы меня было достаточно, заслужить твою любовь, но любовь не должна быть чем-то, что нужно заслужить. Она просто есть. На самом деле ты никогда не любила меня. Любовь — это принятие, и я сделала все, чтобы ты приняла меня такой, какая я есть, но ты просто не смогла! Я бы делала все, чтобы ты меня полюбила! Я молчала, даже извинялась, когда ты тащила меня по грязи и вырывала мне сердце, как будто это моя вина, но не теперь! О Боже! Больше нет. — Ощущение было такое, будто что-то покинуло ее тело, и часть этой огромной ноши упала на землю. Она начала смеяться, почти истерически. — Я не виновата, что ты никогда не слушала меня, заставляла меня чувствовать себя безголосой, лишала меня власти над моим телом и просто не позволяла мне быть собой! Я не виновата, что ты все время заставляла меня молчать, что мне пришлось искать другой способ быть услышанной, и это привело к тому, что я сделала. Я не виновата, что ты плохо обращалась со мной, отстраняла меня, никогда не воспринимала всерьез, я не виновата, что ты не давала мне выбора в жизни и просто отодвигала меня на второй план! Дело не во мне, а в тебе! Это не моя вина, не моя неполноценность, чтобы быть любимой тобой или заботиться о тебе, это из-за того, кто ты есть! Может быть, я даже не нелюбимая, это просто ты не можешь меня любить и постоянно заставляешь меня чувствовать себя никчемной! Вся пустота, молчание и обидные слова, через которые мне пришлось пройти, потому что ты заставила меня пройти через это, — это не описание моего характера, а твоего! О боже! — теплые слезы падают с ее щек. — Меня всегда было достаточно. Просто двадцать лет своей жизни я видела себя твоими глазами и верила в это. Но больше нет! — Она посмотрела в глаза матери и решила, что это в последний раз. — Убирайся.       — Что?       — Убирайся. Уходи из этого дома, из моей жизни, я больше никогда не хочу тебя видеть. Убирайся!       Как только мать вышла из ее комнаты, она почувствовала облегчение в сердце. Она была счастлива, и разрыдалась жгучими, но чистыми слезами. Она была свободна. И теперь она свободна до конца своих дней. И она собирается прожить их. Она разразилась смехом.