Каждый бродячий кот...

— Гарри, поставь на громкую, пожалуйста, — крикнула Эмма, заканчивая собирать волосы Генри в куцый хвостик — тот так вдохновился косой Гарри, что и сам начал старательно отращивать волосы. Гарри ничего не ответил, вместо этого подошел и оперся плечом о косяк двери в бывшей спальне Эммы — ту «пришлось» отдать Генри, а ей самой переехать в комнату к Гарри, впрочем, она ничуть не была против. Телефон он держал в руке, чуть прокручивая. — Ты на громкой, Баки. — И здесь ребенок, так что фильтруй слова, — добавила Эмма, не отрывая критического взгляда от прически Генри. — Так что там с переездом? — Две машины уже выехали, их сопровождают Майкл с Томом. Еще три завтра поедут, скорее всего, пока грузим. Чоуи на всякий случай их ведет. Ориентировочно ждите гостей часов в шесть вечера. — Принято, — кивнул Гарри и задумчиво почесал телефоном подбородок. — Ты со мной или?.. Эмма, выпустив наконец-то Генри и отложив в сторону расческу, задумалась. Она никогда не жаловалась на память, но последнее время ее график стал внезапно так насыщен, что всерьез мелькали мысли о ежедневнике. В офисе она сегодня сидит до трех, потом встречается с Руби, забирает со школы Генри, затем… М-м-м… Где-то с полпятого, значит, у нее занятие с Румпельштильцхеном. А это часа на два-три точно, потому что дурацкая эта вся магия!.. — Нет, я буду у Румпельштильцхена ломбард громить. — Вчера ты ничего не разгромила! — деловито-возмущенно заметил Генри, закидывая рюкзак на плечо. — Ваза вообще не считается! Гарри поперхнулся смешком, сдавленно закашлялся; ему вторил Баки по телефону, звонок ведь никто не спешил прерывать. Эмма недовольно посмотрела на этих предателей, пусть один и присутствовал исключительно голосом. А затем улыбнулась, все же ее мальчики такие забавные. — Ну если ты так считаешь… — поймала она Генри в объятия и сжала. — Ладно, беги, малыш, после уроков я за тобой зайду. — И мы пойдем к мистеру Голду, да? — Уверен?.. — Я, как приму груз и закончу с расселением, присоединюсь к вам. Устроим «семейный» ужин, чего нет. Семейный? Эмма удивленно посмотрела на Гарри, забыв даже выпустить Генри, а ведь тот такими темпами вполне мог опоздать в школу. Но Гарри был серьезен. Кошачий, всегда будто лукавый взгляд зеленых глаз был спокоен и уверен. В себе и своих решениях. Понятно, что к этому уже долго все идет, и последний месяц, с Рождества, они все ближе и ближе танцуют-трутся один о другого, все втроем. Но между Эммой и Гарри все было давно ясно и понятно — первый секс у них случился еще задолго до Сторибрука, а то, что к какой-то стабильной и общественно-понятной форме их близость приползла только сейчас, просто реалии жизненных перипетий. Румпельштильцхен? Вот где был главный вопрос. О, он ей понравился еще с первой встречи, этого нельзя отрицать. И ее уличное воспитание вполне позволяло и понять, и принять любые формы человеческих взаимоотношений, сколько их-то Эмма насмотрелась за свою бродячую жизнь. Да только сам он был не готов. Просто куча комплексов, надежно спрятанная за харизмой и самомнением, но все же. Она же видит, она же понимает. И оттого так сомневалась в самом начале, когда Гарри только начал свой танец, намекающе оставляя в вязи того место для нее. Но все же не смогла отказаться от участия в устроенной Гарри ловушке для Белль. Будучи вроде как «судьей спора», она не была беспристрастна, о нет, еще как пристрастна, желая победы Гарри. Белль бесила. Да и уж точно была недостойна. Чего-либо. Румпельштильцхен панически боялся близости душ, пусть и жаждал той. А Эмма боялась его сломать. Отпугнуть. Задеть. Гарри был котом, а оттого, при всей его проницательности, кое-что просто не понимал. Оборотни лишены стеснения как черты, та просто отсутствует в «заводской комплектации». Это и логично, ведь наполовину они звери. А может, и много больше, чем на половину. Теперь, зная правду, веря в нее, Эмме была намного более понятна часть заскоков что Гарри, что Баки. Но дело в другом. Румпельштильцхен был человеком. Пусть хоть сто раз Темным, но человеком. С очень специфическим, она не сомневалась, сильно травмирующим прошлым. Человеком — как и она. Человеком, который вырос в среде по нравам много ближе к средневековью, чем к развратным реалиям свободного двадцать первого столетия. — Гарри… — покачала она головой. — Мам? — обернулся на нее Генри. — Малыш, беги уже в школу, давай, — подтолкнула его чуть вперед Эмма. И вновь заговорила уже, только когда за Генри захлопнулась входная дверь. — Выключи микрофон, пожалуйста. Спасибо. — Она ненадолго задумалась, подбирая слова. Но затем плюнула и сказала как есть: — Не дави. — Он свободен в своих решениях и своих желаниях, — чуть наклонил к плечу голову Гарри. — Не понимаю. — Ты не хочешь. Румпельштильцхен столько раз уже обжигался, что боится, даже не осознавая. Он как… Как кот у реки, которую ему необходимо переплыть, чтобы попасть на тот берег. Он вроде и плавать умеет, да только вода же, еще и не стоячая, но и берег манит, нужен… Пробует лапой воду и отскакивает. Пробует — отскакивает. Но он должен сам решиться зайти в реку всем телом. Если его туда столкнуть или закинуть, он-то на берег выплывет, да только на тот же, с которого и выкинут был. И больше к воде и близко не подойдет. Гарри моргнул, явно задумался. Эмма встала с кровати, подошла к нему, поцеловала, еле-еле дотронувшись губами до щеки. И, забрав из рук телефон, вновь включила микрофон. — Ты еще с нами, Баки? — Натетешкались? — послышалось насмешливое после недолгой тишины. — Все-то тебе расскажи, — фыркнула Эмма. — Что там по Нилу? — В процессе. Последний раз он засветился в Далласе, с тех пор будто крокодилы проглотили. Ищем. — Таким типчиком любой крокодил потравится. — Ну, тебе лучше знать, ты ж… — и замолчал, не продолжая. — Ты продолжай-продолжай, — ласково отозвалась Эмма, подходя к кухне и неосознанно поглядывая на нож, хотя вообще она шла за кофе. — Эээ… Да я, пожалуй, буду уже отключаться, дел полно, представляешь? На связи, все дела, напишу, как закончим с погрузкой машин, Эмма, босс, пока. И отключился. Ну-ну. Ничего, приедет в Сторибрук — они поговорят более предметно. И по поводу крокодилов тоже. — Взяла напугала мне подчиненного, кто же так делает, — подошел бесшумно со спины Гарри и обнял ее. — Я тебя услышал, — продолжил он уже серьезно. — Когда-то я доверил тебе свои деньги и угнанный грузовик, полный си-четыре. Поэтому теперь я доверю тебе наше будущее. В аспекте межличностных отношений. — Столько умных слов, мне аж страшно, — пробормотала полушутя Эмма, даже не зная, по большей мере его словами она тронута или польщена. Доверие. Так страшно кому-то поверить. После предательства Нила… Жестокий урок. Болючий урок. Она только решила тогда, что нашла родную душу, что вот теперь-то ее точно никто под машину толкать не будет… Действительно, под машину он ее толкать не стал. Но она уже доверилась Гарри. Доверилась еще пять лет назад, когда позволила мутному типу хрен поймешь какой национальности — серьезно, раскосые глаза, смуглая кожа, коса до жопы и золотые серьги в ушах, каких только фриков не встретишь в Штатах, но этот был прям эталонным — надеть на себя наручники и привести в участок, разыграв комедию «коп под прикрытием поймал воровку». «Копа» тогда, правда, изображал Баки, как более похожий на адекватную личность, сам же Гарри, пока Эмма старательно разыгрывала истерику пьяной бабы и отвлекала народ, громил местный архив и склад вещдоков. Но ведь подписал-то на это непотребство ее именно Гарри. Загнав в угол и не оставив иного выбора. А ведь она всего-то попыталась кошелек у него свиснуть, в очередной раз не поладив с ролью официантки. Делов-то… Пять лет. Почти шесть даже, как время-то летит. — Спасибо.

***

Дерево в очередной раз загорелось, и Эмма зло рыкнула, хлопая ладонями по бедрам. Черт! Румпельштильцхен спокойно потушил то, не изменившись в лице даже. Затем подошел к ней, встал за спиной, обхватывая ее руки чуть выше запястья. — Расслабь кисти, давай, — чуть помахал в воздухе ее руками он. — Молодец. Ты слишком напрягаешься, стараешься собраться там, где, наоборот, следует отпустить себя — и свой разум. Магия — река, а не пес на поводке. Ты направляешь, а не спускаешь с цепи в цель. — Я думала, тебе ближе тирания. — В тирании нет места сделкам, в ней никакого веселья обманутых ожиданий, лишь скучная предопределенность. Фу. Эмма засмеялась, чуть поежившись от мурашек, пробежавших по телу: все же голос у Румпельштильцхена, м-м-м… Еще и так интимно, на ухо, прижимая ее спиной к себе… И как в такой обстановке учиться прикажете?! — Мам, давай, у тебя выйдет! — подскочил на бревне, который специально для него свалил Румпельштильцхен, Генри. Ну да, только благодаря Генри и удается оставаться в рамках. — Река, да? — переспросила Эмма, пытаясь сосредоточиться. — Именно так. Движение руками не важно на самом деле. Но в начале так легче целиться и концентрироваться. Смотри, держишь ладони близко-близко друг к другу, будто даже ощущая, как тепло одной мешается с теплом второй, — поставил в соответствии со своими словами ее руки Румпельштильцхен. — И думаешь про свет. Свет мягкий, теплый, он словно перчатки облегает твои руки, каждый пальчик по отдельности… Эмма прикрыла глаза, пытаясь визуализировать то, что ей описывают. Как ее ладони будто укрыты светящейся желтоватой краской, теплой такой… — Мягче, Эмма, мягче… …краска мягкая, будто даже пушистая; и не краска это, а свет, будто тепло настольной лампы взяли и маслом по ее рукам размазали… — Молодец, вот так, не спеши, чувствуй тепло, а не жар… Эмма чувствовала тепло. Тепло тела Румпельштильцхена, пусть и скрытого одеждой, но… Чувствовала. Нежную и крепкую хватку на ее запястьях. Дыхание, колышущее волоски у уха… — Да, все так… А теперь отпусти это тепло, этот свет, пусть он словно рой светлячков украсит дерево, согреет его, но не навредит… И Эмма отпустила, будто инстинктивно взмахнула кистями, стряхивая с них свет, как капли воды; Румпельштильцхен податливо ослабил хватку, но не отпустил, просто не ограничивал. — Вау… — послышался вздох восхищения Генри словно сквозь дымку. — Отлично вышло. — Довольный голос Румпельштильцхена сочился медом. — Открывай глаза. И она послушно последовала его словам. И сама еле сдержала восхищенное восклицание — дерево горело. Но не как все двадцать семь раз перед этим, а светилось, будто кто-то спрятал в кроне гирлянду. — Уловила? — Румпельштильцхен отпустил уже ее руки, но отходить не спешил, и Эмма спиной оперлась на его грудь, зная, что он поддержит, выдержит. — Кажется, да, — кивнула она, неуверенная и все еще не верящая, что вот это чудо — ее работа. — Тогда попробуй вот то соседнее дерево украсить красными огоньками. — А можно синими? — попросил Генри, и даже спиной Эмма ощутила, как чуть неуверенно усмехнулся Румпельштильцхен. Он все никак не мог смириться, что Генри его внук, и Эмма его прекрасна понимала. Сама она и вовсе предпочитала не думать, что Нил — сын Румпельштильцхена, мужчины, в чью постель она так настойчиво (и успешно) пытается залезть надолго. — Можно. Эмма прищурилась, инстинктивно напрягаясь, но почти сразу же заставляя мышцы обратно расслабиться. Сила бурлила под кожей, она чувствовала ее, пусть это и казалось таким странным. Будто ненастоящим. Непривычным — безумно. Но приятным. И она взмахивает руками в сторону выбранного дерева, думает про голубоватое сияние синих диодов на гирлянде, которая украшала их рождественское дерево. — А вот то — зелеными! — тыкает пальцем на выбранное дерево Генри, и Эмма заходится смехом. Довольно улыбается Румпельштильцхен. Магия — чудо.