Aurora Purpurea

Рон аппарировал на Илинг Бродвей еще до полудня. Впервые он открыто шел по проспекту, а не прятался в сумраке, услужливо распахивающем свои объятия на закате дня. Бродвей. У Розмерты всегда была страсть к театральщине, хоть с американским тезкой этот район западного Лондона роднило лишь название. Картина была совершенно чуждой и знакомой одновременно: узкую полоску тротуара вдоль непрерывного ряда магазинных витрин и кафе теснила с противоположного края широкая проезжая часть, по которой, как рыбешки на нересте, с бешеной скоростью неслись автомобили. Люди, уподобляясь машинам, двигались двумя встречными потоками, умело лавировали и чудом не сталкивались. Один в один Косой переулок в разгар выходного дня. Солнечные зайчики играли в догонялки, прятались в неподвижных кронах деревьев. Густых и тяжелых, как огромные зеленые губки; напитавшихся стоячим, пышущим жаром воздухом. Все блестело, сверкало и переливалось, вселяя какую-то слепую и необоснованную уверенность, что все будет хорошо. Что жизнь — вот она, как кусок ароматного пирога, теплая и сладкая, готовая дарить радость и удовольствие. Как награда примерным мальчикам за хорошее поведение. Только вот на самом деле награды распределялись не таким образом. Кругом все кричало: посмотри как здесь ярко, красиво и вкусно. Этот массажер для ног прекрасно снимет усталость, пока ты будешь рыдать после восемнадцатичасовой рабочей смены. Дорогие часы придадут тебе статусности и веса. Сверяя по ним время, ты больше не будешь грустить, что опаздываешь на очередной день рождения ребенка. Хороня свою матушку, ты забудешь о скорби, ведь будешь рыдать оттого, что в землю опускаются две сотни галлеонов в виде дубового гроба. Деньги, деньги, деньги. Фунты и пенсы. Галлеоны и сикли. Без разницы. Всего 9,99. 19,99. 199,99. Кругом обман. Он в каждой фальшивой улыбке рекламного плаката. В каждой сверкающей витрине. В запахе свежей выпечки, распыленном в магазине. В музыке, которая днями звучит в твоей голове. Во всех этих мелочах, мельтешащих перед глазами, забивающих уши и ноздри, отвлекающих от того, что действительно важно. От собственных мыслей. Якобы стирая все плохое, они перепрограммируют мозг, дают простую и короткую инструкцию к получению сиюминутного удовольствия. И никто не смотрит, что написано на ее обороте мелким шрифтом. «Не подходит для постоянного применения». Ведь жизнь, состоящая только из удовольствий — это наркомания. Стоит не получить свою дозу — и ломка тут же прижмет тебя за яйца. Не успеешь очухаться, ты уже на крючке. Переулки нижнего мира были другими. Никакого лишнего внимания. Шторы за покрытыми пылью и грязью окнами плотно задернуты, как бы говоря: «Никого нет. Ничего интересного. Проходите мимо». Вывески — и те тусклые, с облупившейся краской отталкивающих грязных оттенков. Здесь представала жизнь как она есть, без прикрас. Никто не пытался впарить тебе вафельницу или соковыжималку, котел или чудодейственное зелье от всех хворей. Если только ты не полный кретин. А если так, то храни Мерлин твою наивную душу. Чтобы найти что-то в Переулках, недостаточно просто иметь деньги. Приходилось рыть носом землю, запачкаться, иметь связи, пожать несколько рук или поцеловать несколько задниц. А может, и подставить свою собственную. И за каждым углом тебя могла поджидать смерть. В этом заключалась очень честная и отрезвляющая поэзия жизни. Среднего будто и не дано. Все или ничего. Эйфория или выживание. Вершина мира или его самое дно. Рон встал на пешеходном переходе, пригладил волосы и приложил руку ко лбу наподобие козырька, вглядываясь в даль. Парк Хейвен Грин, через который ему предстояло пройти, однозначно был вершиной. Сто пятьдесят квадратов, покрытых густой зеленой травой, стриженой по линейке; группка детей играющих во фрисби, фургончик мороженщика, чья мелодия разносится по кварталу и, едва достигая слуха, заставляет слюнные железы усиленно работать. Все это Хейвен Грин — поистине райское убежище. Если бы не бетонная стена на южной границе, по другую сторону которой лишь покореженные ржавые ребра железнодорожных путей, пустырь и заброшенный участок метро. Именно туда Рон и направлялся, в очередной раз намереваясь заложить крутое пике с вершины мира к самому подножию и даже ниже уровня моря. Подойдя к подземному переходу, по периметру увитому плющом, он нырнул в проход. Барьер тут же поглотил все звуки, цвета и запахи, оставляя при нем только стук сердца, эхом разносящийся в вакуумной пустоте. Никаких тревог и забот, забытье. Как принять зелье, сполна намучившись лихорадкой. Но уже через мгновение благостная нирвана выплюнула его на магической стороне Бродвея. Цвета стали приглушенными, в нос ударила кислая вонь, а поприветствовал его писк мыши, перебежавшей дорогу. Счастливый оптимизм и уверенность не смогли преодолеть барьер, с Роном остались только нервный мандраж и потные ладони. А он ненавидел потеть. Переулки Илинга принадлежали Мадам Розмерте. После того как грязнокровок и полукровок вытеснили из Хогвартса, зачистка территорий продолжилась за пределами школы. Хогсмид сдался без боя и препирательств. Ни одного громкого судебного разбирательства. Оно и понятно — как простая хозяйка паба в мелкой деревушке может противостоять правовой машине Министерства? Чем крыть притянутые за уши обвинения? Как оправдаться, если ни одно свидетельство не принимается к сведению и даже воспоминания дискредитируются? Но пока все размазывали сопли и собирали чемоданы, на радость высшей касты разбегаясь на окраины, как тараканы по углам, Розмерта времени зря не теряла. Она всегда была способна на большее, чем варить медовуху для престарелых задниц, которые не отличат Горную воду от ослиной мочи. Поэтому быстренько отыскала зловонную кучу со звучным названием и превратила в царство похоти и разврата. Розмерта, конечно, предпочитала закрепившемуся в обиходе названию «Сладкие грезы», но из песни слов не выкинешь. Пускай публичный дом хоть трижды называется молильной, блядушником от этого быть не перестанет. Петляя в лабиринтах узких улочек и мрачных дворов, которые мог бы уже пройти с закрытыми глазами, Рон видел перед собой лишь цель. Тошнотворный антураж не умалял его решимости. Сегодняшний день станет новым началом. Совсем скоро визитам в Илинг Бродвей придет конец. Сделка заключена, и уже на следующей неделе, как только поставка коснется ирландской земли, у Рона на руках будет вся нужная сумма. Он и попал-то сюда случайно. Все так же из-за клиента. По какой-то неведомой причине, воротилы предпочитали, чтобы их деловые отношения окутывала тайна; мерзкий грязный секрет, который делили обе стороны. Вроде посещения боев джарви, ставок на Арене или похода в бордель мадам Розмерты. Там он впервые и встретил её. Простую шлюху, одну из многих. Холёную и выдрессированную. С молочно-белой кожей и шелковистыми блондинистыми волосами, уложенными волнами. В них переливались маленькие блестящие камушки. Она была вся усыпана блёстками, как ванильный кексик с шапкой взбитых сливок и клубничкой сверху. Так и тянуло задуть свечку и впиться в сладкий бисквит, чтоб аж зубы свело. Добраться до начинки и слизать её, растянув на языке послевкусие. Но всё, что он мог, — медленно пожирать её глазами и исходить слюной. — Нравится то, что ты видишь? — вкрадчивый шепот у самого уха еще ярче подсвечивал плавные изгибы и контуры ее фигуры. Окончательно притягивая все внимание. В штанах стало тесно, и Рон поудобнее устроился в кресле. Касаться нельзя, только смотреть. Она двигалась медленно, покачивая округлыми бедрами. Прикрывая глаза и покусывая губы. Из нежно-розовых они становились алыми и припухшими. Отдавалась, но не ему, а власти музыки. Плавной, ритмичной, но неспешной, как томительная прелюдия. Убедившись, что Рон не собирается распускать руки, она оседлала его, широко расставив бедра. Крутилась и извивалась у него на коленях за два галлеона, будто в его удовольствии заключался смысл ее жизни. Перед носом оказалась упругая грудь в тонком переплетении кружева. Доносился сладковатый аромат ее духов. Она и пахла как конфетка. Интересно, на вкус также сладко? Руки, покоящиеся на подлокотниках кресла напряглись, и Рон с силой впился пальцами в обивку. Так хотелось податься вперед и провести языком по коже, лизнуть маленькую родинку на левой груди. А вот пить костерост, залечивая трещины в ребрах, которыми наградит его троллеподобный вышибала за подобную вольность совсем не хотелось. Поэтому Рон сделал вдох, сложил губы трубочкой и медленно выдохнул, прочерчивая дорожку от блядского бантика на ее кружевном лифчике до ямочки между ключицами. Она это заметила, без сомнений. На мгновение замедлилась, ожидая чего? Что он сорвется и ей не придется отрабатывать свои денежки? Черта с два, детка. Придется потрудиться. Все закончится, когда он так решит. Рон откинул голову на спинку и развязно улыбнулся, вглядываясь в ее лицо. Это что, удивление? Флирт на рабочем месте никто не отменял. Обычно дамы были весьма благосклонны к его улыбкам и комплиментам. Игра делала жизнь Рона проще, а женское настроение — лучше. Так и здесь, маленькое озорство: все равно, что прийти в кафе Мадам Паддифут за коробкой печенья и мило поворковать с хозяйкой, ожидая свой заказ. Только без трения о нее возбужденным членом сквозь брюки. Кстати об этом. Девочка привстала и перекинула волосы на одно плечо, проведя ладонью по своей шее, окольцованной кожаным ошейником с сердечком, вниз по грудной клетке, которой прежде касалось его дыхание, по животу, собирая блестки на влажные пальцы. Она ласкала себя вместо него, и теперь эта игра больше не казалась такой забавной. Рон не терпел, когда его дразнили. А она показала леденец и начала смаковать его прямо на глазах у изголодавшегося ребенка. Ее пальцы прошлись по тонкой ткани трусиков и вцепились в ремень его брюк, за мгновение до того, как она резко и с чувством прижалась к его паху. Член болезненно запульсировал. Брови Рона съехались на переносице, и он шумно выдохнул, разомкнув губы. Девочка подалась вперед и кожей живота он почувствовал ее жар сквозь ткань рубашки. Горячая ладонь, словно лесной пожар, вышедший из-под контроля, поднималась все выше, поглощая-пересчитывая пуговицы, и затем пальцы аккуратно коснулись его подбородка, закрывая рот и поднимая голову, чтобы встретиться взглядами и сладенько улыбнуться. Рон сжал челюсти. Подловила. То больше не была улыбка белокурого ангела, которого она отыгрывала при встрече. Это была дьяволица в овечьей шкурке, сравнявшая счет. Именно тогда он и пропал. Время вышло, ирландец засуетился, сворачивая по быстрому все дела, чтобы удалиться в приватную комнату со своей избранницей. Рону же претила сама мысль покупать то, что можно получить даром. Пока остальные мужчины думали, что получают в пользование тело, покупают мимолетную власть и контроль, он видел в происходящем слабость и уязвимость. Иметь потребность было невыгодно и даже опасно, лучше обладать возможностями и предлагать их другим. Самому назначая цену. Поэтому Рон поправил брюки, прикусил язык и отправился домой, наивно полагая, что снимет напряжение и тут же забудет об этой части вечера. Но он не забыл. Ни этой же ночью, накладывая очищающее заклинание на свои руки и живот, липкие от спермы, ни следующим утром с зубной щеткой во рту и членом в руке, кончая прямо в раковину. Воспоминания о ней он неделями не мог выдрочить из своей головы. По этой же причине и появился на пороге борделя вновь. Сидя в баре, наблюдал издалека, как она ворковала с клиентами, улыбалась и касалась их, флиртовала, шептала что-то на ушко, вместе с тем якобы ненароком касаясь грудью. Рон смотрел и гадал, когда же пресытится ее образом. Когда каждый изгиб ее тела перестанет будоражить его сознание. Но каждый танец, свидетелем которого он становился, каждое мимолетное касание, каждый случайно брошенный в его сторону томный взгляд из-под полуопущенных ресниц лишь распаляли его жажду. Которая давно превратилась в необузданное желание. Неизвестно сколько бы еще продолжалась внутренняя борьба природных инстинктов и человеческих принципов, если бы не возобновившиеся поллюции. Спустя несколько мучительно долгих недель Рон лежал в предрассветных сумерках в своей постели, растерянный, липкий и сбитый с толку. Позднее — раздраженный, злой и окончательно измотанный этой внезапной больной одержимостью. Разве секс за деньги может быть унизительнее того факта, что ты кончаешь во сне, как долбаный тринадцатилетка? Так они оказались в одной постели. Снова и снова. Не проронив ни слова, он брал, а она отрабатывала. Каждый сикль, каждый эротический сон, каждое похотливое желание. Безропотно принимая его или беря инициативу в свои руки. Каждый раз, едва пелена страсти спадала и изливалась густым семенем на шелковые простыни, а воздух начинал холодить разгоряченную кожу, Рон отбрасывал сон и желание зарыться в ее волосы, прижать к себе и раствориться в послеоргазменной неге под звук ее голоса, напевающего баюкающую мелодию. Он сбегал. Он брал и отталкивал, наивно полагая, что еще существовала какая-то граница между их телами. Что у него все под контролем. Кто платит, тот и заказывает музыку, верно? Да вот только то был похоронный марш его спокойной жизни, доселе не знавшей душевных терзаний. Из раза в раз против воли он истово ловил каждый ее вздох, каждый стон, каждое откровение и смех, все ожидая, когда же шкатулка с этими моментами переполнится и он сможет со спокойной душой уйти и больше никогда не вернуться. Но, едва Рон покидал порог комнаты, ларец уже был пуст. Ее алтарь требовал новое подношение. И Рон вновь рвал себя на кусочки и скармливал их ненасытному зверю. Но тому все было мало. Как и самому Рональду. Наконец он оставался. Поддавался дреме, слушая сказы о далеких мирах и загадочных животных, о храбрых волшебниках и страшных проклятиях, о мифических кладах и зловещих артефактах. В них всегда побеждали любовь, дружба и справедливость, обнажая ее душу мечтателя. Она вовлекала его в разговоры и размышления о судьбе, предназначении и злом роке. О предсказаниях и пророчествах. И Рон позволил себе увлечься. — Ты веришь в переселение душ? — однажды спросила она, лежа у него на груди. Рон провел пальцами по ее волосам и следом невесомо очертил хрупкое плечо. — Наверняка есть какие-нибудь обряды, — вяло пробормотал он, мирно дрейфуя в своих мыслях. Она продолжила, будто этой реплики не было. — Что мы бессмертные сгустки энергии, обреченные одиноко блуждать во Вселенной. На короткое мгновение обретающие телесное воплощение и получающие возможность соприкоснуться с другими, такими же одинокими сгустками, — она потянула его запястье и приложила свою раскрытую ладонь к его, как к отпечатку. Касание почти целомудренное, без тени сексуального подтекста, чистое, словно капля росы, и искреннее, как ее слова, — то был совершенно иной уровень близости. Сейчас она будто касалась его сердца. — Я не хочу быть одинокой, — совсем тихо прошептала она, переплетая их пальцы. Рон не знал, что на это ответить. Он не знал, какую по счету жизнь проживала его душа или это была его первая и единственная попытка. Но одно знал точно: в доме полном кровных родственников он чувствовал себя так же одиноко, как и эта девушка, чья постель не пустовала ни дня. Рон коснулся ее подбородка, не размыкая переплетенных пальцев, и она нерешительно подняла взгляд. Спокойный, как водная гладь в погожий летний день, которую сейчас не тревожили демоны сомнений и страхов. Они никуда не делись, но затаились на глубине, позволяя ей пребывать в безмятежной тишине. Он склонился и мягко коснулся ее губ. Безмолвно говоря: «Я тоже». Вот так конкистадор Уизли вторгся, желая обладать, а в итоге сам оказался в чужой власти. Дева захватила его мысли, тело и душу. Укутала бдительность мягким одеялом безмятежности, обольстила сладкими речами, опоила напитком из нежности, обожания и страсти, усыпив тревоги и страхи. Одурманила, привязав к себе крепкой невидимой нитью потребности. Но Рон не мог успокоиться. Не мог так легко поддаться и продолжать просто плыть по течению. Каждый раз, когда они вели разговоры обо всем на свете, ели, дурачились и занимались любовью, его не покидало чувство тонкого налета фальши. Это читалось в ее мимолетном взгляде на часы на прикроватном столике, в ее желании всегда выглядеть привлекательно, в том, как она переводила тему, когда его вопросы становились слишком личными. Будто она сохраняла дистанцию и не пускала его дальше границы, которую провела для своих клиентов. И даже когда он заключил сделку с Розмертой, эта граница не сдвинулась ни на дюйм. Она все так же прихорашивалась перед его визитами, ждала его в облаке сладковатых духов и тончайшем шелковом пеньюаре, возлежала на высокой кровати в самой сексуальной позе, маня его. Она кормила его с рук, нежно целовала и всегда спрашивала, хорошо ли ему и как ему нравится. Хотя ему нравилось абсолютно все, что она делала или говорила. Рон гадал, как изменится этот образ, когда она покинет свою клетку? Какая часть ее — правда? Чтобы узнать ответ, придется подарить ей свободу. Он мог унять свои сомнения, лишь отпустив ее. Больше всего он хотел, чтобы она выбрала его по велению сердца, а не за деньги или покровительство. Ведь сейчас, стоя на пороге борделя, наконец отбросив страхи и предрассудки, он выбирал ее. Сейчас и, казалось, всегда. Рон поднес букет к лицу и ощутил бархатную нежность лепестков кожей. Цветы источали терпкий аромат. Удивительно, что Лонгботтом помимо уродливых лечебных водорослей и ядовитых растений смог вывести что-то столь безупречное и безобидное. А ко всему прочему не задавал лишних вопросов, что для Рона даже перевешивало обширные познания в травологии. Розовый неоновый свет из больших панорамных окон, ночью заливающий клочки грязного асфальта на улице, при свете дня был тусклым и блеклым. Маленький пьедестал, на котором обычно красовались одна или две девочки, зазывая посетителей, был пуст. Рон решительно постучал в дверь. — Сахарное перо, — произнес он пароль, когда на пороге показался коренастый крепыш Эрни. Вышибала бросил беглый взгляд на букет, и будь Рон проклят, но в его взгляде читалось сочувствие. — Мистер Уэст, — взвизгнула миниатюрная девушка за стойкой, заметно засуетившись, едва он вошел. — Вы рано! Она сверилась с журналом посещений и растерянно улыбнулась Рону, заправляя светлые волосы за уши. Под его пристальным взглядом следом поправила бабочку на шее. Очередная декорация, ведь кроме корсета с оборками, едва прикрывающего соски, сверху на ней ничего не было. — Здравствуй, Кендис, — лишь спустя несколько месяцев Рона перестало передергивать каждый раз, когда он произносил вымышленные сладкие имена работниц борделя и свой собственный псевдоним, наспех придуманный в целях анонимности. — Мне нужна мадам Розмерта. — Мадам Розмерта, да-да, сейчас, — девушка бросила взгляд на цветы, а затем взмахнула палочкой, вызвав мерцающий образ маленького пушистого пекинеса. — Мадам Розмерта, к вам мистер Уэст. Рон не переставал удивляться, как, работая в таком месте, волшебницам все еще удавалось вызвать патронуса. Да, обилие малинового, пурпурного и розового, рюшей и бархата, цветов и приторно сладких ароматов в окружающем интерьере создавало разительный контраст с тем, что творилось прямо за порогом здания. Розмерта создавала для себя и клиентов островок безопасности. Но Рон сильно сомневался, что у девочек были хоть какие-то права и свободы после заключения магического контракта с борделем. — Мадам скоро примет вас, — сказала Кендис, увидев зеленоватое свечение в хрустальном шаре на стойке. — Хотите что-нибудь выпить? — она снова натянуто улыбнулась в перерыве между кусанием губ. Рона не могла не насторожить такая нервозность. Но не настолько сильно, чтобы интересоваться в чем дело. Хватало ему в жизни одной особы, чьи проблемы требовалось решить. Он пересек пустой общий зал, где обычно гости болтали, потягивая напитки, наслаждались шоу и бесстыдно лапали официанток. Сейчас же сцена была пуста, как сундук, из которого изъяли все сокровища. Музыканты заступали в восемь, их угол так же осиротел. На одном из диванов развалилась молодая девица с волосами цвета нежного персика. В ней он без ошибки узнал Пич, которая закинув ноги на кушетку, потягивала розовый коктейль, нарушая сразу несколько правил Розмерты. — Привет, — весело поздоровалась Пич, прежде чем вновь обхватить соломинку пухлыми губами. Сейчас ей не было нужды заигрывать, но некоторые рутинные действия со временем видимо превращались в привычки. Рон кивнул и опустился в кресло, положив букет на низкий столик. Глянцевая поверхность столешницы из темного стекла была чистой от пролитых напитков и других жидкостей; в ней отражались пышные белоснежные бутоны, которые Пич разглядывала чуть склонив голову набок. — Красивые, — она задумчиво поболтала соломинкой в бокале, и кубики льда зазвенели, ударяясь о стенки. — Везучая сучка. Рон нахмурился, впервые прямо посмотрев на проститутку. На ее миловидном лице-сердечке не было и тени сарказма или злобы. Напротив, оно казалось мечтательным. Поймав взгляд Рона, она стушевалась и извиняюще улыбнулась. — Я не имела ввиду ничего такого. Просто ты это ты, понимаешь. А мы, — она провела свободной рукой по телу, едва ли прикрытому полупрозрачным халатиком с перьями на рукавах и манжетах. Ее красные ногти на доли секунды задерживались на местах, к которым требовалось привлечь особое внимание: изгиб шеи, ложбинка между грудей, упругая округлость бедра. Еще одна стандартная уловка из арсенала в действии. Следом она обвела зал и пожала плечами. — Далеко не каждый парень будет ждать, пока… Пич внезапно замолкла. Дернулась, наполовину расплескав напиток. По ее телу прошла волна судороги. Она резко поднялась на ноги, будто непослушная марионетка, вздернутая недовольным кукловодом за ниточки. Наполненные ужасом глаза косились в сторону, но она не поворачивала головы, а поднесла к плотно сжатым губам бокал, который оказался снова до краев полон. Поморщившись, приоткрыла рот и запрокинула голову так сильно, что жидкость переливаясь через край стекала по щекам, подбородку и шее. Пич закашлялась, ее горло судорожно дергалось с каждым глотком, не успевая справляться с напитком, который все не заканчивался. Пальцы свободной руки хватали воздух, на глазах выступили слезы и влажные дорожки, окрашенные черной тушью бежали из уголков глаз к кромке волос на висках. С очередным приступом кашля из ее рта брызнул розоватый пенный фонтан. Рон вскочил на ноги и отшатнулся. По воздуху плыл приторный клубничный аромат, отчего желудок неприятно скрутило. Все, о чем она говорила, напрочь вылетело из головы. Он отвел взгляд и увидел Розмерту. Та шептала что-то, не сводя глаз с Пич, и, когда ее губы остановились, та выронила бокал из руки и рухнула на пол, зайдясь в хриплом кашле. — Убери за собой, — отдала последнее распоряжение Розмерта и переключилась на Рона, одарив его теплой улыбкой. — Здравствуй, дорогой. Розмерта распростерла руки, подзывая его к себе. Рон сгреб цветы, обошел Пич, которая, продолжая надсадно кашлять, опустилась на колени, принимаясь слизывать лужу на полу. Его передернуло от отвращения. — Иногда приходится напоминать, где их место, — уловив замешательство, пояснила Розмерта, чмокнув воздух возле его щеки. — Пойдем. Хозяйка обхватила Рона за плечи и провела за кулисы сцены, где находился ее кабинет. Здесь все было выдержано в глубоких винных тонах, много бархата и атласа в сочетании с темным вишневым деревом мебели. Большую часть комнатки занимал широкий стол. Розмерта села и, выдвинув один из ящиков, вытащила зажигалку и портсигар. — Не переживай, дисциплина идет им на пользу. Скоро сам убедишься. Лязгнула металлическая крышка, слабый огонек неудачно подсветил морщины в уголках рта женщины, пока она делала первую затяжку. — Присаживайся, — Розмерта выдохнула клубы дыма в затуманенное пространство ее небольшого кабинета и двумя пальцами, держащими длинный мундштук, указала ему на место напротив. Рон опустил цветы бутонами вниз и остался на месте, отрицательно покачав головой. — Я ненадолго, — он вытащил из кармана мешочек галлеонов и бросил на стол перед хозяйкой. Монеты внутри глухо звякнули. — Молодежь, — она выдохнула это слово с новой порцией дыма, смакуя, — вечно вы куда-то торопитесь. Едите, не чувствуя вкуса. Бежите, не замечая красоты вокруг, смотря в одну мелкую призрачную точку на горизонте, именуемую целью. Живете будущим, а не настоящим. Розмерта повращала в воздухе пальцем, и кожаный ремешок развязался, обнажая перед ней содержимое. Ее глаза блеснули, как только она безошибочно определила недостачу. — Остаток будет на следующей неделе, — игнорируя философские речи, сказал Рон. — Конечно будет. Совершенно безобидная фраза из уст Розмерты звучала как брошенный ему окровавленный мизинец в подарочной коробке. Как предупреждение: «Я вспорю твое брюхо и намотаю кишки на вертел. Медленно поджарю и скормлю твоим родственничкам, перед тем как вырезать всю вашу кровную линию, если ты вздумаешь играть со мной». — Ты уверен, Рональд? — хриплый голос настиг его уже на выходе из кабинета. — Я не возвращаю деньги, если ты помнишь. А вот это можно расценивать как предостережение. Дурное предчувствие потянулось в его животе и выпустило когти, разминаясь. Он дернул плечами, разгоняя табун мерзких мурашек на загривке. — Помню. Наш уговор в силе. Розмерта сузила глаза и внимательно всмотрелась в его лицо. Неизвестно, что она искала, но увиденное ее удовлетворило, потому что из недр стола она вытащила коробку, полную свитков. Приманив палочкой нужный, развязала тесемку и развернула пергамент на столе. Рон подошел ближе и в верхнем углу документа мельком увидел колдо юной девушки. Изможденной, осунувшейся, растрепанной, с потухшими глазами и темными кругами под ними. Розмерта отпустила край, и верхняя часть пергамента свернулась, скрывая фото. Ладонь, унизанная перстнями, нашла нужную строчку. — Подсоби-ка, придержи, — Розмерта потянулась за пером, и Рон едва успел прижать бумагу к столу, прежде, чем та вновь собралась в трубочку. Хозяйка окунула кончик пера в чернильницу и размашисто написала что-то прямо поверх старой записи. Пергамент под пальцами начал молниеносно нагреваться подобно раскаленной плите. Рон отдернул ладонь и озадаченно посмотрел на подушечку указательного пальца, на которой выступила алая бусина крови. Розмерта же, не обращая на него внимания, поддела пальцами цепочку, покоящуюся на шее, и вытащила кулон, припрятанный в ложбинке между грудей. Что-то неразборчиво прошептав, сняла колпачок и припечатала основание к бумаге, прямо поверх кровавого следа от его пальца. — Поздравляю, — она улыбнулась одними губами, когда бумага впитала чернила, а печать утратила алое свечение. — Внесешь оставшуюся часть и будешь волен делать с ней все, что пожелаешь. От немого торжества Розмерты Рон терял самообладание. Его не покидало чувство нависшей угрозы, неизбежности чего-то жуткого и темного, пугающего в своей неопределенности. Будто он стоял на берегу моря, и легкий бриз, ласкающий кожу, вот-вот грозил обратиться разрушительным ураганом. Словно он был слеп, и лишь Розмерта видела надвигающиеся тучи. — Буду ждать свое приглашение с нетерпением, — она улыбнулась, вновь удовлетворенная его замешательством. — На свадьбу. Передавай мои поздравления брату. Рон ничего не ответил. Он с силой толкнул дверь и поспешил к лестнице. На заднем фоне маячила Кендис, все еще причитая звенящим голосом. Ноги сами несли его вверх, лихо преодолевая ступени. Вперед на вершину эшафота, где его ожидало что-то зловещее. Этот день должен был быть полон радости. Но это он, Рон, так решил. У судьбы могли быть другие планы. Рон застыл у комнаты номер шестнадцать. Ее комнаты. Поправил лацканы пиджака, пригладил волосы. Во рту отчего-то пересохло. Предчувствие в животе уже наматывало круги в нетерпении. Рон схватился за ручку, убеждая себя, что он слишком взвинчен, что это просто нервы. Что его подозрения беспочвенны, что сейчас он войдет и увидит ее в кресле за чтением «Ведьмополитена». Она всегда любила этот глупый журнал, а Рон любил ее. Эта мысль царапнула его внезапно и без предупреждения. Пальцы сжали дверную ручку до побеления костяшек, когда он услышал скрип. Но даже тогда Рон списал все на старое кресло. Но следом раздался еще один, тихое бормотание и слабый стон. Внутри все оборвалось. Пальцы разжались, рука повисла, и он сделал несколько шатких шагов назад. Коридор вращался. Он будто летел в малиновой трубе из старого ковролина, пока не стукнулся спиной о стену. Сердце бешено стучало. На коже выступил липкий холодный пот, и он отер кожу под носом рукавом рубашки. Серия ритмичных стонов рассекла мозг острым скальпелем. Предчувствие ликовало, оно кидалось, кусалось и выпускало когти, извиваясь в смертельном танце и вызывая чувство тошноты. Рон с силой зажмурился и глубоко задышал, в уме считая от сотни. Счет не давал ему поддаться первому порыву бежать и извергнуть из себя весь завтрак. Больше никогда не появляться в этой комнате и этом здании. Но он не мог пошевелиться. Ему нужны были ответы. Время текло где-то вне, омывая его, как камень посреди русла реки. Не сдвинуться, не пошевелиться. Рон давно сбился со счета. Все стихло. Когда дверь отворилась, он увидел мужчину средних лет. В меру лысеющего, в меру седеющего. Обычного среднестатистического мужика, который схватил девочку за ягодицы и нагло залез языком в глотку, потому что мог. Потому что заплатил за это. Рон больно припечатал затылок к стене и смотрел. Не мог оторвать блядский взгляд от того, как кто-то лапал ее. Рональд знал, что происходило в этих стенах, он не был идиотом. Но она поклялась, что все осталось в прошлом с тех пор, как Рон ежемесячно стал отстегивать круглую сумму за такую роскошь, как неприкосновенность. Мужик наконец отстранился и провел большим пальцем по ее губам. Грубо и властно, засунул меж сомкнутых губ фалангу. Затем развернулся и увидел в темноте коридора Рона. Его взгляд упал на охапку цветов, и губы расплылись в гадкой улыбочке. — Она вся твоя, — незнакомец подцепил петельку пиджака и, закинув его на плечо, направился к лестнице. Рон представил, как достает палочку, как бросает в спину непростительное. Как красный луч растворяется в рыхлом теле и оно падает и бьется в конвульсиях. Как мужчина корчится, изрыгая не проклятья, а свой желудок до кровавой рвоты. Как мочевой пузырь опорожняется и моча вытекает из дряхлого члена, которым он только что трахал его девушку. Но Рон был камнем, а поток времени уносил посетителя все дальше и дальше, пока тот не скрылся за поворотом. — Привет, Лав, — Рон всегда считал это сокращение до ужаса поэтичным. Сейчас же оно горчило на языке вкусом предательства. — Ронни… — прошептала Лаванда вопросительно-удивленно, и ее пухлые алые губы сложились в порочный кружок. Она инстинктивно запахнула на груди тонкий розовый халат, прикрываясь. Рон засмеялся бы, если бы мог. Он оттолкнулся от стены и прошел в номер, швырнув цветы на небольшой столик у входа. Встал посреди комнаты, смотря перед собой вникуда, которым теперь являлась его жизнь. — Ты рано, — тихо начала Лаванда, и за спиной раздался хруст оберточной бумаги. — Это мне? — последовал глубокий вдох, на который Рон при всем желании был сейчас не способен. — Очень красивые, спасибо. Плеча коснулась ладонь. Лаванда приблизилась, намереваясь… что? Поцеловать его? Рон дернулся, будто она отвесила ему пощечину, и отстранился. — Будешь делать вид, что ничего не произошло? — голос перешел в сухой хрип против воли. Предательская пелена перед глазами и першение в горле выставляли его жалким слабаком. — Не произошло ничего нового, Рональд. Не Ронни. Рон просто уставился на нее, не в силах вымолвить ни слова, чувствуя, что от объяснений станет только хуже. — Это мой очень давний клиент, — осторожно подбирая слова, начала Лаванда. Рон возненавидел себя за надежду, которую пробудили в нем эти слова. Он накинулся на них, словно бездомный на жалкие хлебные крошки. — Так это Розмерта тебя заставила? — наконец он дал волю гневу. Ненавидеть престарелую сутенершу оказалось так просто. Намного проще, чем разрываться от противоречивых чувств к Лаванде. — Я пойду и разберусь с ней, — Рон решительно двинулся к выходу. — Какого хрена я плачу за тебя каждый месяц, а она все равно присылает к тебе клиентов? — Она никого не присылала, — Лаванда схватила его за рукав, останавливая. — В каком смысле «не присылала»? Ты же сама сказала, что… — Я сказала, что это мой очень давний клиент, — Лаванда говорила, делая огромные паузы между словами, будто своими стройными ножками шагала по гребаному минному полю. — Он платит в двойном размере и совсем не груб. Не самый худший вариант. Рон взял секунду на осознание. А каким вариантом тогда был он сам? Дебилом, который платил за неприкосновенность шлюхи, раздвигающей ноги за его спиной. Настоящий кретин. — Я что, сейчас должен порадоваться, что тебя очень нежно трахает какой-то старпер? Ты хоть понимаешь вообще, что несешь? Предчувствие ликовало, оборачиваясь чудовищем. Оно вкладывало яд в каждую фразу, словно оружие в занесенную руку; оно сжимало своими когтистыми лапами кулаки; оно разливало токсичную ярость по венам, отравляя разум. — Я всего лишь говорю, что… — Что? Что ты говоришь? — крикнул Рон, вырываясь. — А то я ни черта не понимаю! Он смотрел на нее и не видел. Больше не видел той, что всегда была перед его взором, реальным и мысленным. Похоже, вот он — момент истины. Рон с силой вцепился в волосы и закружил по комнате. Голова трещала так, будто ее расщепило после неудачной аппарации. И он бы не отказался от подобного исхода. Все было лучше, чем происходящее с ним сейчас. — Рон, ничего не изменилось, — Лаванда осторожно коснулась его плеча, поворачивая к себе. — Между нами все по-прежнему. —«По-прежнему»? — взревел Рон, хватая ее за запястье, на котором красовалась миниатюрная роза — знак принадлежности Розмерте. — Ты мечтала покинуть это место. Ты плакала на моих руках и молилась, чтобы это все прекратилось. И я из кожи вон лез, чтобы дать тебе свободу. А ты!.. Он тряхнул ее, притягивая к себе, и заглянул в голубые глаза. Лаванда говорила, что они наверняка знали друг друга в прошлой жизни, поэтому цвет их глаз был так похож. Как подтверждение связи. Очередная красивая ложь. Она всегда любила говорить про прошлые или вымышленные жизни больше, чем о своей настоящей. Но сейчас в ее глазах не было озорства. Не было горечи или раскаяния. В них вообще ничего не было. Она была пуста. — Ты оплачиваешь каждый месяц моего пребывания здесь, — устало и бледно выдохнула она. — Просто продлеваешь мою агонию. Мои ночные кошмары и панические атаки. Я больше не могу так, Рон! — Эмоции внезапно вырвались бурным потоком. — Если чтобы выбраться мне нужно пару раз переспать с богатым клиентом, то почему нет? Разом больше, разом меньше, я и так уже сбилась со счета… — Заткнись! — Он отшвырнул ее руку от себя и сдавил уши ладонями. — Заткнись, заткнись, заткнись! Бойся своих желаний, Рональд Уизли. Ты хотел видеть ее истинное лицо? Вот, полюбуйся. Изможденное, безэмоциональное выражение с отпечатком боли и усталости от этой жизни — вот оно. — Ты — продажная тварь, — ошарашенно прошептал он. Глаза пересохли, так долго он не моргал. — Тебе вообще все равно, кто будет на моем месте. Я или какой-то старый сморщенный член, главное — чтобы кошелек был потолще. А мозгов поменьше. Широко распахнутые глаза Лаванды влажно блестели, она открывала и закрывала рот, но с губ не сорвалось ни единого звука. — Что ты молчишь? — Ты знаешь, что это неправда, — Лаванда вяло шмыгнула носом. — Я видел правду своими глазами. — Ты не слушаешь. — Твой лживый рот говорит то, что я хочу услышать, а потом ты делаешь совершенно другое. Твоим словам нет веры. Растерянность продлилась недолго. Ей на смену пришла ярость и обида от предательства. Уязвленное чувство гордости, которое он растоптал в порошок решением позвать Лаванду на свадьбу, потихоньку восставало из праха. — Я же сказал, что выкуплю тебя, как только соберу нужную сумму. Мне нужно было немного времени, неужели я многого просил? Так и хотелось швырнуть ей в лицо письмо из Ирландии. Чтобы поняла, что потеряла. Уже на следующей неделе она была бы свободной. Но сейчас это все неважно. — А мне нужно как-то жить! — голос Лаванды сорвался. — Или ты думаешь, что за этими стенами меня ждет светлое будущее? Никто не возьмет на работу девицу без образования и связей. И куда мне идти? Может, заявиться на порог твоего дома? Рон побледнел. Он перевел взгляд на цветы. Он ведь собирался позвать ее на свадьбу. Познакомить со своей семьей. Планировать с ней свое будущее. Готов был терпеть насмешки близнецов, когда те узнают, что девушка Рона — шлюха. Был готов защищать ее и отречься от семьи, если понадобится. Идиот. Он собственными руками выстроил воздушный замок. Не хватало чертовых единорогов в этих фантазиях. — Так я и думала, — горько усмехнулась Лаванда. — Ты такой же, как и все. Хочешь обладать мной, как вещью. И она еще смеет бросать такое ему в лицо? Когда сама использовала его ради собственной выгоды. — Возьми свои слова назад, — потребовал Рон, сдерживая дрожь в голосе. Не от досады, а от клокочущей ярости. — Я не буду ничего забирать, — заупрямилась Лав. — Возьми. Свои. Гребаные. Слова. Назад. Рон не узнал собственный голос. То был звериный рык окрепшего и насытившегося злостью предчувствия. Лаванда сглотнула, ее горло нервно дернулось, но уступать не стала. Считала его слабаком, не иначе. — И не подумаю. Рон двинулся на нее и обхватил рукой горло. Не сжал, пока лишь примерился. — Ну давай, — с вызовом бросила она. — Что, ударишь меня? Рон не понял, не успел сообразить, как все произошло. Мысли пытались догнать реакцию тела. Он обнаружил себя нависающим над Лавандой, вдавливающим ее шею в матрас кровати, с силой сжимая ее тонкое горло. Оно вибрировало под его пальцами от хрипов. Ее лицо побагровело, глаза наполнились слезами и выпучились. В них читался не просто испуг. Это был неподдельный ужас. Рот открывался и закрывался в попытке хватить воздух, в немом крике, в мольбе о помощи. Только тогда Рона окатило ледяное осознание. Что он творит? Кто им правит? Он разжал пальцы и отшатнулся. Отдалился, приводя мысли в порядок, но те летели со скоростью молний и, сталкиваясь, взрывались цветными фейерверками. Лаванда закашлялась, перекатываясь на бок. Хотелось кричать, что сама виновата. Что сама спровоцировала. Довела. Унизила. Что он не монстр. Он же любил! Рон достал палочку, пытаясь вспомнить хоть одно заклинание, которым учила Помфри. Но замер, услышав зловещий, истеричный смех, в который перешли кашель и всхлипы Лаванды. — Мерлин, — отсмеявшись, хрипло произнесла она, вытирая слезы. — Ты всего лишь маменькин сынок, который отчаянно пытается доказать всем, какой он самостоятельный. В первую очередь себе самому. Она лежала практически нагая, безоружная и слабая, но резала его наживую. Своим гадким словом. Правдой, которую утаивала долгие месяцы. Вот о чем она думала, едва он покидал ее комнату. А может, и во время того, как стонала под ним. Просила больше, сильнее, а сама лишь ждала окончания. Смеялась над его глупостью и наивностью. Наверняка они все смеялись. — Еще хоть одно слово — и я клянусь… — палочка в руке Рона задрожала от силы, с которой он сжал древко. — Ты просто трус. Лаванда знала его лучше, чем кто либо. И с легкостью находила все уязвимые места. Играючи давила на болевые точки. Она уничтожила его веру в добро, любовь и верность, высвобождая самую чернь его души. Это она во всем виновата. — А ты? Хочешь посмотреть, кто ты без своей внешности? Чего ты сможешь добиться, если даже самый уродливый гоблин не захочет трахать тебя за бесплатно? Давай-ка проверим? Рон поднял древко, не до конца осознавая, что именно собирается сделать. Он полностью отдался во власть предчувствия, которое, как оказалось, всегда лучше знало, что делать. Рука рассекла образовавшееся между ними пространство кончиком палочки, и зверь выкрикнул его голосом: — Сектумсемпра! Лицо Лаванды исказилось, в ее глазах промелькнул страх, а затем его наискосок прорезала рана, из которой мгновенно хлынула кровь. Она завизжала, упала с кровати, но Рон не двинулся с места. Красное, красное, красное. Как ярость, как вино, как кровь. Как пульсация в сбитых костяшках. Ее крик звенит. Отскакивает от стен и летит в тело. Падает ошметками на пол, корчится и распадается, пытаясь уползти. А следом уже несутся все новые и новые волны. Но Рон застыл, вновь обращаясь в камень. Холодный, твердый, неприступный. Он не чувствовал ни жалости, ни сожаления, ни наслаждения. Она забрала и сломала часть его души, и он отплатил ей той же монетой. Пустота внутри разрасталась, поглощая крики. А каменная броня росла. Он вынул платок из нагрудного кармана и бросил его Лаванде. Тот спланировал на пол и, как пиявка, с жадностью измученного жаждой странника, впитывал в себя кровь, пока не насытился. Как и Рон, уже порядком наевшийся лжи.