Still Pool funeral home

Декабрь близился к концу, а снега в лесу так и не появилось. На Цинтиле Рождества, не праздновали, да и вообще привычных праздников на пантеоне Господ не водилось, и вместо них был один — Год Цинтила. Праздник, длящийся целых двенадцать месяцев каждого третьего года.  Узнав об этом из длительной культурологической лекции Билла, Эвер отметила, что удивилась бы, будь хоть одна Цинтилийская традиция не связана с числом, кратным трём.  Наперекор Биллу, долго распинавшемуся об уникальности этого праздненства, Винни откуда-то притащил ящик с классическими рождественскими украшениями и завесил весь дом мишурой, не забыв сам в неё замотаться, и с каждым днём различных праздничных безделушек в доме только прибавлялось. Поначалу Билл бурчал об уважении местной культуры, да и Эвер, к ёлочным игрушкам безразличная, посматривала на всё это с сарказмом, но праздничное настроение Винни оказалось заразительно, так что вскоре она и сама поддалась этому тёплому флёру детской радости. «Попробуй не поддаться, — думала она, — когда в доме шагу не ступить, не запнувшись о свечку, а меж комнатами то и дело скачет это нечто в вырвиглазном свитере, оставляя за собой след из шуршания и звона, непрестанно напевая очередную рождественскую песенку».  Наступление праздников не останавливало работу. За пару дней до Нового Года троица собиралась побыстрее закончить службу, чтобы по возвращению у всех оставалось время на визит к близким, ведь имбирные пряники Билла заслуживали быть раздаренными во все дома.  Винни запоздало вышел из дома, светясь самодовольством и блёстками, налипшими на плащ. Эвер, утомившаяся от ожидания, отлипла от перил веранды, оценивая его сегодняшний вид: ободок с оленьими рожками потонул где-то в его шоколадных кудрях, так что было бы не затруднительно представить, будто те естественным образом росли из его головы.  Она загнула бровь, говоря: — Вот это ты искал полчаса? Винни, и без того довольный, улыбнулся:  — Сегодня у меня настроение быть оленем.  — Ты всегда.  — Спасибо, Эвер, очень мило. Никогда не думала, что в твоей фамилии пропущена буква «Ч»?  Билл хохотнул, убирая очки в футляр.  — Давайте быстрее закончим, через полчаса нужно вытаскивать пряники из печи, — сказал он.  — Да, — согласился Винни, спускаясь с крыльца, — мне ещё нужно опробовать все способы заставить гирлянду работать.  — Каждый год одно и то же, — прокомментировал Билл. — Новый год - новая попытка. Рождество без гирлянд это фарс, к тому же я ещё не пробовал построить маленькую гидроле… электро… — Гидроэлектростанцию?  — Ja-ja.   Как происходило всегда, они встали рядом, надевая облики. Так же, как всегда, Винни осведомился, беря их обоих за запястья: — Готовы к прыжку, коллеги? — Ага, — автоматически ответила Эвер, расправляя на руке перчатку, но тут вторая выпала из её пальцев, и она потянулась за ней. Всё произошло мгновенно. В ушах хлопнуло, рука Винни пропала с запястья, из-под ног ушла земля, и её тело, по инерции тянущееся вниз, за перчаткой, выкинуло куда-то в твёрдую темноту. — Нет, подожди… — фраза запоздало соскользнул с её губ, а затем в плечо ударилась боль, — ах, чёрт! Чёрт! Плечо взбухло болью от удара, и Эвер со стоном сползла вниз по стене, в которую вмазалась, не видя перед собой ничего, кроме черноты. До носа тут же добрался густой запах тухлятины, заползая в носовые пазухи и наполняя голову тяжестью. Пол под пальцами оказался склизким, а до тела добралось ощущение жара, наполняющего воздух. Представив, в какую субстанцию она угодила, Эвер тут же подскочила, пытаясь стряхнуть с себя то, во что вляпалась.  — Чёрт! Твою мать… — сбивчиво выдохнула она, зажимая рукавом нос и озираясь, — Винни? Билл?… Невдалеке от неё зазвенел металл. Что-то заёрзало, влажно забулькало, обнаружив её присутствие, и Эвер инстинктивно попятилась назад, зажимая ладонью рот, пока не наткнулась спиной на ещё одну стену.  Всего каких-то пары секунд хватило, чтобы глаза привыкли к темноте, и детали стали вырисовываться. Свет просачивался через окна, заколоченные досками. У дальней стены небольшой круглой комнаты стояла кровать, и на ней, в луже чёрной жижы, пропитавшей ткань, высилось что-то гадкое, заросшее дикими кустарниками. Это нечто, завёрнутое в смердящие тряпки, шевельнулось, следом загромыхали тяжёлые ржавые цепи, растягивающие в стороны руки пленника, и где-то посередине всего этого блеснули, открывшись, глаза. Маленькие чёрные глазки на разбухшем лице. Оно оскалилось жёлтыми зубами, заскрипело, как старая дверь, и рассмеялось вороньим карканьем: — Убийца богов! — Существо задрожало в судороге, заставляющей цепи надрывно звенеть, — Идёт убийца богов! Убийца! В комнате оглушительно хлопнуло, в Эвер ударил поток воздуха, и рядом из пространства вывалился, едва стоя на ногах, Винни. Очки криво сидели на его лице, а одежда сбилась в сторону. Он хрипло выдохнул: — Вот ты где.  А затем он схватил её за руку, и прежде, чем мир свернулся, она успела заметить э, как по стенам и потолку в их сторону тянутся руки.  Спираль вытолкнула их обоих в грязную подворотню.  Билл, судорожно ходящий рядом, обернулся и сиюсекундно подорвался к ним: — Что произошло?! — Какого черта это было… — недоуменно прошептала Эвер. — Винсент? — Я ее выронил, — устало ответил Винни. Он пошатнулся, стянул с лица очки, прочистил горло и сплюнул кровавый сгусток на асфальт, а затем припал руками к мусорному баку рядом.  — Сколько раз ты прыгнул? — Серьёзно спросил Билл.  — Т…три… — выдавил тот, сразу же влажно закашлявшись.  — Три?  — …надцать.  — Что?!  Тут Винни шумно вывернуло в мусорный бак. Билл тут же вытащил из сумки стеклянный бутылёк и всучил его страдающему парню. Залпом залив в себя воду, Винни жестом указал не трогать его, и с минуту они стояли молча, слушая только его тяжёлое дыхание и шум улицы. У Эвер будто онемели конечности.  Когда Винни смог разогнуться, Билл заговорил взволнованно, но тихо: — Почему так много? Это ведь очень… у тебя могло что-то порваться внутри. О чем ты думал?  — Много о чём, — ответил Винни, растирая лицо ладонью, — я не знал, где её искать. Она выпала по пути. Что я должен был делать?  — Не совершать столько прыжков за раз, господи, Винни!  — А если бы она вывалилась в эти подземные катакомбы? — Он уставился на Билла, — Или, типа… я не знаю, слушай, она ведь была там, а я нет. Я бы не смог туда прыгнуть, понимаешь? Я просто подумал… — он замолчал, переводя дыхание, — мне просто нужно было быстрее найти её и убедиться, что она не там. Не потеряется там навсегда. Или если бы она упала куда-нибудь на верхушку дерева? Или… чёрт, не знаю. Она ведь могла быть где угодно. Я просто перебрал все варианты… Билл поджал губы, и в лице его читалось искреннее волнение.  Эвер, придавленная к месту чувством стыда, подала голос:  — Слушай, не нужно было так рисковать. — Нужно. — Твёрдо сказал он, обернувшись к ней, — Конечно, нужно, чёрт тебя дери. Я же знаю, что ты всегда попадаешь туда, куда не надо. И я был прав. Я нашёл тебя в башне, где раньше был храм бракосочетания. Сначала я искал в разных частях леса, на кладбище, в горных храма. Даже в твоём доме. Я торопился, и, ну, просто прыгал из одного места в другое, а потом подумал, что ты часто гуляешь до башни, и какая-то случайная мысль могла занести тебя туда. А там уже услышал, что старуха гремит, вот и… — Йорели? Она была у старухи? — Переспросил Билл и, получив кивок от Винни, тяжело выдохнул с некоторым облегчением, — Тогда хорошо, что ты торопился.  — Старуха? — Не поверила Эвер, — Это же… какой-то комок гнили с лицом… Билл кивнул:  — Она там давно, не меньше столетия, вот и… подгнила вся. Я слышал из уст Картера, будто она скована за предательство одного из Господ, вот и оставлена гнить в назидание.  Эвер потупила взгляд, держа перед глазами ещё свежее воспоминание о маленьких чёрных глазках.  И… этот хохот.  — Идёт убийца богов, — тихо повторила она.  — Что, извини?  — Она так сказала.  Билл и Винни переглянулись.  — Что это значит? Чего она хотела? — Да мало ли… — Скривился Винни. — Мало ли, чего она хотела, — поддержал Билл, — говорят, она сошла с ума, посмотрев в лицо Господина. Может быть, она просто надеялась, что кто-нибудь её наконец прикончит. А может, чего похуже.  На этом в тот день разговор о странном происшествии закончился. Троица продолжила заниматься своими делами, но все были слега притихшими от пережитого стресса.  Эвер всё представляла, как Винни совершает один прыжок за другим, лишь на пару секунд задерживаясь в каждой новой точке, и зовёт её, срывая голос.  *** За прошедшие три месяца жизнь понемногу наладилась.  Эвер волей не волей свыклась с работой, нашла некоторый покой в парадигме Цинтилийской изоляции. Ежедневные прогулки в пределах леса, нормализовавшийся сон и питательная еда по расписанию сделали своё дело — однажды утром она не только не узнала себя в зеркале без синяков под глазами, но и обнаружила здоровую прибавку в весе. Но главным фактором, успокоившим тягучую тревогу, с которой она просыпалась и засыпала в лесу, стало то, что мама шла на поправку. Вайолет, конечно, оставалась женщиной с присущими ей причудами, но когда она заявила ”Таблеток больше в рот не возьму. Если к концу этой недели меня не отпустят, я через окно сбегу. Хочу уже воздух почувствовать”, то Эвер увидела в её глазах тот блеск, что казался ей уже навсегда утраченным. Мама вышла из больницы и вернулась домой, где её ждал Филипп. По началу Эвер часто заходила к ним. Даже если не пообщаться, то хотя бы понаблюдать со стороны. Весомые опасения у неё вызывал отчим, ставший вдруг непривычно домашним и заботливым. То и дело в вазах дома стояли цветы, из кухни вкусно пахло, а из спальни слышался смех.  Всё это было для Эвер очень уж странно. Но и месяцы шли, и жизнь текла, и Эвер всё с меньшей настороженностью свыкалась с тем, что всё может быть хорошо. Без подвоха.  Примирилась и с тем, какую метаморфозу претерпела память Филиппа о её существовании. Ей случалось увидеть его лицо в те моменты, когда о ней говорила мама — лицо, выражающее ступор и попытку вспомнить. На пару мгновений он фрустрированно замирал, а затем оживал, говоря: ”А, Эвер”. Да, ”Та самая Эвер. Твоя дочь”.  Её отголосок существовал где-то внутри него ненавязчивым знанием, чем-то вроде смутного воспоминания о том, что такой родственник значится в фамильном древе. И… не более.  Прочие несостыковки затирались. Мама лишь недолго негодовала о забывчивости мужа, а затем отмахивалась и говорила дальше, будто бы вездесущее влияние Господина заполняло пробелы всюду, где должна была быть Эвер.  И она вздыхала, принимая это. Лучше уж так. Никаких лишних слов и чувств.  Лучше уж пусть она одна несёт на себе эту печаль, чем позволит близким заглянуть в мир влияния Господина и потери рассудка.  Она не хотела того, что случилось с Биллом.  Что было за прошедшие месяцы неизбежно, так это сближение, произошедшее в связке работников похоронного бюро. Так, в один осенний день Эвер застала Билла собирающим вещи. Бывало, он запирался в мастерской, бывало — коротал время наедине с собой за закрытой дверью, но в тот раз его дверь была открыта. Почти пригласительно. Она спросила:  — Куда-то уходишь?  Он обернулся. Перед ним на столе лежали разложенными детские книжки, пара чистых блокнотов, несколько новых ручек и контейнер домашних пирожных — словом, вещественные доказательства отцовства.  — Хорошо, что ты здесь, — слегка смущённо сказал он, — помоги мне выбрать.  Эвер замялась в проходе, говоря: — Прости, я ничего не смыслю в детях. — Значит, ты не захочешь познакомиться с Маркусом? — Ты… — удивлённо запнулась она, — хочешь нас познакомить?  — Почему же нет?  — Ну… есть подозрение, что я не пример для подражания.  Билл тепло улыбнулся: — Нестрашно, у него уже есть не-пример-для-подражания в лице Винни. Кроме того, знакомство с Марком - это мой малый кредит доверия тебе.  — Ничего себе ”малый”. Это же целый ребёнок. А если я научу его плохому?  — Например?  — Бить людей в лицо, например.  — Ты рассматриваешь вариант просто… не учить его этому?  — Не могу обещать… насилие может быть заразительно. — Честно говоря, Винни уже научил Марка ругаться на немецком и макать печенье в чай, вряд ли ты предложишь что-то хуже. Главное - полюби его. Тогда, случись со мной что, в мире останется хотя бы один человек, способный о нём позаботиться.  — Ты что, делаешь меня доверенным лицом? Одним знакомством с ним я подписываюсь быть крёстной матерью?  — Всё так.  — Это, ты думаешь, справедливо?  — Не волнуйся, у тебя не будет выбора, когда вы встретитесь. Его крайне легко полюбить. Одно знакомство, и ты не будешь прежней.  — Очень грязная игра, Уильям.  — Кроме того, это дополнительная причина волноваться о сохранности связки. Если нас с Винни не станет, у Марка мало кто останется, так что береги чужие… — Чужие головы, да, я поняла.  — Чудно, — довольно улыбнулся Билл, — а теперь помоги мне выбрать: книга об орнитологии или о палеонтологии?  Спустя время они вдвоём вышли из леса, и на той границе, где Цинтил плавно втекал в обыкновенный парк, из-за деревьев вырос небольшой дом цвета потёртого кирпича. Старое строение, спрятавшееся за забором, полнилось далёкими детскими голосами, и лишь решётки на окнах всех трёх этажей отличали его от обычного учебного заведения.  — Стой, — сказала Эвер, взглянув на Билла, — нам сюда? Он, одетый в пыльно-зелёное пальто поверх колючей кофты, со скруглёнными очками на лице, коротко кивнул, исступлённо глядя вперёд.  — Но это же… приют.  — Верно.  — Ты… не собираешься мне что-нибудь рассказать?  — Позже, Эвер. Не хочу, чтобы ты была к нему предвзята.  — Сложно не быть предвзятой к ребёнку в приюте.  Билл покачал головой:  — Не нужно излишней жалости и сострадания. Относись к нему, как к обычному мальчику.  Эвер кивнула, и вдвоём они вошли в здание через задний вход. Комнаты и коридоры приюта были пусты. В этот тёплый выходной полдень дети вытекли на улицу, оставив в прохладных стенах старенького детского дома воспитателей и кухарок, кто-куда разбредшихся в поисках уединения. Место это было далеко не столь угнетающим, как можно было подумать. С виду всё здесь походило на частную школу, и лишь комнаты-общежития, потянувшиеся вдоль третьего этажа, говорили о месте правдиво. Эвер мельком заглядывала в приоткрытые двери, где застеленные скрипучие кровати подпирали стены. У каждой кровати — тумбочка, на ней — немногочисленные детские пожитки.  Что-то в этой сиротливой аскетичности напоминало Эвер и их Дом.  От цветастых узоров с персонажами мультиков на покрывалах и неопределенного запаха чего-то детского, густо стоящего в воздухе, ей понемногу становилось дурно.  — Ему здесь… как, вообще? — Здесь неплохо, — ответил Билл, — я рос в намного менее приятном месте.  — Хм.  — Что?  — Только поняла, что вы оба росли в детдоме.  — И к чему ты?  — Да ни к чему. Просто яблоко недалеко падает, верно?  — Можно и так сказать.  Они подошли к одной из комнат в конце коридора, где дверь была закрыта, и Билл на пару секунд замер перед ней. В его глазах цвета кофейной гущи растекалась печаль, соседствуя с нерешительностью.  Эвер вдруг непреодолимо захотелось сделать что-нибудь, и она порывисто вторглась в его поле зрения, снизу вверх заглядывая в глаза. Как бывало всегда, когда в ней просыпалась неумелая сентиментальность, голос её прозвучал грубее, чем стоило: — Ты в порядке?  Билл посмотрел на неё, улыбнулся, и морщинки в уголках его глаз стали добрыми.  — В порядке, разумеется. Не переживай за меня.  Он слегка похлопал её по плечу, а затем, снова став прежним, вошёл в комнату. Тёплый свет заливал пространство, просвечивая через листы с рисунками, приклеенные на оконные стёкла. Комната была пуста.  Билл задумчиво хмыкнул.  Эвер проследовала за ним к кровати Марка. Из примечательного, в отличие от гнёздышек других детей, живущих в этой комнате, место Марка не выглядело обитаемым. На тумбочке не стояло ни одной вещи. Кровать — серое пятно, как больничная койка, без цветастого пледа и без рисунков над ней. Разве что… на кровати обнаружилась записка.  Эвер заглянула через плечо Билла, читая на листе единственную фразу:  «Возвращайся без незнакомцев» — Ох, этот Марк, — вздохнул Билл, отходя к окну, где принялся высматривать в толпе детей знакомую голову, — вечно он что-то придумывает… для Винни у него был целый квест. Билл продолжал бурчать себе под нос, а у Эвер тем временем что-то ёкнуло в голове. Что-то маленькое, как комочек, проследовало у неё внутри от темечка к носоглотке, а там погрузилось в горло и застряло. Она с непривычки даже не узнала родной отклик — то было чувство всего детского, откликавшееся внутри неё при взгляде на лица малышей, при ощущении их спутанных эмоций. Спутанных, как комок ниток, но совсем не замысловатых. Тут что-то тоже было спутано, но не намертво — а так, для видимости. Что-то стремилось выбраться из-под кровати, почти брыкаясь и позвякивая. Повинуясь занятному наваждению, Эвер опустилась на колени и с головой залезла под покрывало, скрывающее подкроватное пространство. Там, в углу за тумбочкой, притаилась рация — настоящая, увесистая, с выдвижной антенной.  — Билл, я тут кое-что… — она потянулась наружу, стукнувшись затылком о кроватный корпус, — ай.  — Где ты её нашла? — Уставился на неё он.  — Под кроватью, как видишь.  — Я вижу. Как ты поняла, что она там? Она пожала плечами, потирая затылок, в самом деле не зная, как это объяснить.  — Винни научил тебя искать вещи?  — Да нет, оно просто… само получилось.  — Ты не находишь это странным?  Эвер снова пожала плечами, определённо находя, но не зная, что с этим делать.  — Каждый раз выдаёшь что-то новое.  — Я не специально.  — Ладно, — подытожил Билл, а затем поднёс рацию ко рту и заговорил в микрофон, зажав кнопку, — Яблоня вызывает яблоко. Приём. Пара секунд тишины, и рация затрещала, выдавая из динамика серьёзный детский голос, искажаемый шипением помех: «Не знаю никаких яблок. Приём».  — Есть риск быть рассекреченными, необходимо использовать кодовые имена. Приём.  «Вас понял, яблоня. Приём».  — Будь добр встретить гостя. Иначе будет невежливо. Приём.  «Отклоняю запрос. Приём».  — Тётя Эвер специально пришла для знакомства с тобой. Приём.  Голос Марка звучал очень уж деловито, совершенно не присуще его семилетнему возрасту: «Я знаю, зачем ты её привёл. Это твой план по тому, как заставить людей обо мне заботиться, если ты умрёшь. Я отказываюсь в этом участвовать. Приём».  — Маркус! Эвер осторожно заметила:  — Не похоже, что я тут к месту.  — Не бери в голову, он так всегда, — отмахнулся он, прикрывая рацию ладонью.  «Я всё слышу. Кроме того, тётя Эвер мне даже не тётя. И используйте кодовые имена! Приём».  — Про дядю Винсента ты так же говорил, но вы друг другу понравились.  «Тогда почему он не пришёл? Не забывай говорить «Приём». Приём».  — Он занят работой. Приём.  «Он с прошлой недели занят работой. Приём».  — Возможно, это потому что в прошлый раз ты сказал ему фильтровать свою речь, как будто он говорит в рацию. Это могло быть грубо. Приём.  «Зато честно, приём». — Мы уже много раз обсуждали, что не всё, что честно, стоит говорить. Маркус, зачем ты стащил мою рацию? Приём.  «Я Яблоко! Я изучаю внутреннюю среду общества белок. Ночью они точно что-то обсуждают. Только я никак не могу дождаться, постоянно засыпаю под их возню. Приём». Пока Билл вёл разговор с Марком, у Эвер опять что-то засвербело в горле. Она стала осматриваться, ища взглядом нечто, отдававшееся внутри неё откликом, как одна из парных раций. Что-то было сверху, над потолком, и Эвер стала искать, вышагивая по комнате. Натяжение меж двух связанных объектов чувствовалось до того реальным, что она, не противясь этому притяжению, последовала за ним из комнаты, всё оглядывая потолок, затем дальше по коридору, по лестнице наверх, а в итоге уткнулась в стену. Не вполне что-то понимая, она прильнула к той ухом, и… не встретив сопротивления, завалилась в какую-то пыльную комнатку. Поднялось облако пыли, заплясавшее в свете из круглого окошка плотной полупрозрачной стеной.  Что-то встрепенулось у окна, раздался щелчок выключаемой рации. Перед ней застыл, сидя по-турецки, мальчик в безразмерно большой клетчатой рубашке. Мгновение — он вскочил, смело выпячива грудь, и потребовал:  — Назовись.  — Э… Я…  Эвер обескураженно посмотрела на себя, затем на стену, затем снова на себя.  Вот это было что-то совсем новое.  — Не знаю никаких Я.  — Я Эвер, — нашлась она, — тётя Эвер.  — Я Маркус Гудман, — заявил он, горделиво выставляя подбородок; весь он был и точной копией Билла, и, одновременно, кем-то совсем другим: тёмные, как у отца, волосы, стояли торчком, чёрные глаза смотрели строго, красные уши забавно топорщились в разные стороны, а на груди красовался амулетик в виде деревянного кольца на шнуре, — как ты сюда попала?  Эвер поджала губы, почёсывая затылок.  — Прошла… через стену?  — Так не бывает.  — Ну, да. Много чего, что не бывает, на самом деле иногда бывает.  Маркусу этот ответ, на удивление, пришёлся по душе. Во взгляде его наконец проступило что-то детское:  — Дядя Винни тоже говорил, что умеет через стены ходить. Вы меня научите? Эвер интереса ради коснулась рукой стены. Затем слегка надавила. Ничего не произошло. Она обернулась к нему и сказала:  — Как только сама научусь.  — А вы умеете телепортироваться, как дядя Винсент? — Не унимался Маркус. — Это вряд ли.  — А делать классные вещи из дерева, как папа?  — Не умею. Давай на «ты», ладно?  — Но это грубо. Вы старше меня.  — На тринадцать лет, — заметила Эвер, — я могла бы быть тебе старшей сестрой.  Марк задумался:  — А в тринадцать лет можно родить ребёнка?  — Это вряд ли. Так обычно не делают.  — Тогда, я думаю, можно на «ты».  — Договорились. Может, скажешь Би… папе, что мы на чердаке? — Нет, сначала мне нужно тебя проверить. Если ты мне не понравишься, то я сбегу. Без обид. — Он поднял с пола блокнот и карандаш, где перевернул страницу и что-то записал, — У тебя есть смертельные заболевания?  — Нет, — Эвер удивлённо похлопала глазами, пока Марк что-то записывал.  — Сколько языков ты знаешь?  — Один. Хотя, ещё знаю несколько слов на испанском.  — Какой язык ты бы хотела выучить?  — Ну… может, немецкий. Хотя, нет. Я бы выучила Цинтилит. Слышал о таком? — Знаю, — Марк закивал головой и записал что-то ещё, — могу сказать «Горе и благо вашему дому». Хиф ферар эхер си имфи. Вот.  — Ого. Неплохо. Так ты знаешь что-то о Цинтиле?  — Да, много знаю. Мне папа рассказывает. Мы ещё проводим сбор данных, не задавай лишние вопросы. Какой у тебя любимый цвет?  Эвер озадаченно хмыкнула на такую деловитость:  — Хм. Ну, допустим, чёрный. — Окей. Самый важный вопрос: с каким животным ты себя ассоциируешь?  — О, эм… не думаю, что такое есть.  — Подумай лучше.  — Ну, не знаю. Пусть будет волк.  — Волк? — Придирчиво посмотрел на неё он, оторвавшись от записи, — Обоснуй свой выбор.  — Ну… не знаю. Он хищник. Это правда важно?  — Конечно! Этот выбор много говорит о человеке, об этом даже на собеседованиях спрашивают. Дядя Винни, например, сказал, что представляет себя огнедышащей рогатой вороной. — Очень на него похоже. И о чём, по твоему, это говорит?  — В твоём случае об отсутствии фантазии. Без обид.  Эвер слегка надулась, будучи приниженной семилеткой. Марк, тем временем, бесстрастно поставил точку в конце записанного предложения.  — И последний вопрос: ты умеешь что-нибудь крутое? Как дядя Винни и папа. Эвер пожала плечами:  — Не знаю, малыш. Максимум - неплохо научилась рубить дрова.  — Ты, значит, сильная?  — Типа того.  — Круто. А хобби у тебя есть? Дядя Джесси, например, пишет стихи. Даже мне читал, и мне понравилось. Хотя я ничего не понял. Он ещё так интересно говорит!  «Пишет. Говорит». «Они не рассказали ему…» — Ну, говорить я тоже умею. Если тебе это интересно, могу сказать, какого цвета и фактуры твой голос.  — И какого? — Кораллового, тёплого. А на ощупь как пластик.  — Вау. Это прикольно. Но… —  мальчик чуть расстроился, убирая блокнот за пазуху, — бесполезно. Без обид.  — Так ты меня не принимаешь? — Принимаю, ты хорошая. Просто знай, что ты не станешь мне мамой! У меня уже есть мама, хотя она и болеет, и никто её не заменит. Марк держался смело, так по-детски честно говоря об этом, что у Эвер засосало под ложечкой. Этому мальчику явно слишком рано пришлось понять некоторые вещи.  — Я даже и не думала, — сказала она, — просто твоему папе важно, чтобы о тебе было кому позаботиться.  — Да, я знаю, потому что у него опасная работа. Но я не хочу, чтобы обо мне заботился кто-то другой! Я знаю, что дядя Джесси больше с ним не работает, и вместо него пришла ты, но я плохо тебя знаю. И поэтому я волнуюсь за него. Эвер поникла.  «Эта вина никогда меня не оставит».  — Мы с Винни сделаем всё, чтобы твой папа был в порядке, — уверенно заговорила она, — мы в ответе друг за друга. Знаешь, я обещаю, что буду защищать твоего папу, чего бы мне это ни стоило.  — Обещаешь?  — Клянусь. Я же, типа, сильная. Марк неуверенно улыбнулся, и Эвер тоже.  — Тебе не о чем волноваться. На самом деле, обычно именно он защищает нас.  На лестнице, упирая руки в бока, их встретил недовольный Билл. Он побурчал, обнял сына и вместе они вышли в парк, где пару часов гуляли, пока Марк рассказывал всё, что приходило ему в голову те несколько дней, что Билла не было. Эвер тихонько слушала, думая о том, что даже не замечала, как в некоторые дни каждый недели Билл уходил, чтобы просто провести с Марком время. Позже они уселись на лавочку вблизи приюта, и тёплые лучи осеннего солнца слепили им глаза, пробиваясь из-под крон деревьев, пока они жевали домашние печенья.  — Пап, слушай, — заговорил Марк, углядев каких-то мальчиков вдалеке за забором, — а ты можешь выйти со мной на площадку?  — С какой целью? — Осведомился тот.  — Ну, мне нужно, чтобы ты показал, что ты есть.  Билл отложил печенье в контейнер и внимательно посмотрел на мальчика.  — А разве меня нет?  — Я-то знаю, что ты есть, — Марк насупился, — а вот Алекс и другие не верят. Мы с ними даже подрались на той неделе. У меня синяк на ноге был, но быстро прошёл. Они спрашивали меня, откуда у меня такие классные книги, и просили поделиться, а я говорил, что это моё, потому что ты мне их принёс. Они тупые. Я говорил им, что у меня есть папа, а они отвечали, что нет, и что никому я не нужен.  — И что ты тогда сделал?  — Сказал, что они жопошники, и вмазал Алексу в глаз. — Марк не смог сдержать торжественную улыбку, — Он до сих пор с синяком ходит.  — Эх, Марк, — вздохнул Билл, приобнимая мальчика за плечи, — ума не приложу, кто тебя такому научил. Мы же с тобой давно говорим, что насилием ничего не докажешь. Ты ведь знаешь, что прав, а они - нет. К чему же на них время тратить? Так бывает, что людям ничего не объяснишь, и бить их за это нельзя, — на эти слова Марк было открыл рот, но Билл его опередил, — даже если они жопошники. Точка.  Марк захихикал, а Билл крепче прижал его к себе, теребя растрёпанную макушку. Тот высунулся из-под отцовского рукава и снова предложил: — Но, может, ты всё равно выйдешь к ним вместе со мной? — Ты знаешь, я не могу. Я хранитель тайны о Цинтиле, и у меня есть обязанности, помнишь? Ты, как посвящённый в тайну, тоже должен хранить её, даже если очень-очень хочется всем рассказать.  — Ладно, — успокоился Марк, — тётя Эвер, а ты тоже хранитель тайны?  Эвер, наблюдавшая за их общением на краю скамейки, кивнула:  — Да. Мне тоже приходится молчать, хотя очень хочется рассказать.  — Я бы, если бы жил на Цинтиле и видел Господинов, умер бы от желания всем рассказать и показать. Я бы, наверное, взорвался от таких интересностей. И всё равно бы рассказал.  Билл улыбнулся, но как-то грустно:  — Может, однажды получится тебе побывать там вместе с нами.  — Правда? И я смогу жить с тобой? И со всеми? С дядей Винни и тётей Эвер? Билл потёр его за плечо, опуская взгляд.  — Всё может быть.  А потом он велел Марку торопиться на полдник и читать новые книжки, и тот, очень вежливо попрощавшись с Эвер, ускакал к забору, не забыв дважды обернуться и помахать на прощание.  Когда мальчик скрылся из виду, Билл достал сигареты, как делал всякий раз, собираясь заговорить о чём-то честно.   В воздухе заструились сизые ниточки дыма, в кронах стрекотали птицы, и в этом полуденном умиротворении Билл вдохнул и тихим голосом начал предисловие истории, обещавшей быть печальной: — Знаешь, рождение Марка было лучшим, что произошло в моей жизни. Когда Сьюзи… его мама, забеременела, я сильно испугался. Помню, сказал ей, что буду ужасным отцом, потому что у меня даже не было примера для подражания.  — Кажется, ты лучший отец из тех, что я видела, — честно ответила Эвер.  — Спасибо, — усмехнулся он, смотря куда-то мимо неё, — Сьюзи тогда тоже так сказала. Но, видишь ли, я не имел отцовских навыков на подкорке, мне пришлось очень много стараться, чтобы он был счастлив рядом со мной. Я обязан ему. Я отнял у него детство.  Где-то недалеко с ветки сорвалась птица, шумно хлопая крыльями. — Что случилось?  — Моя смерть. Марку было чуть больше года. Мы со Сьюзен собирались начать всё с чистого листа, пожениться и растить сына в новом образе жизни. Я не дожил какие-то пару часов до свадьбы.  — Как? — От передоза. Героином. — Без обиняков ответил он, заставляя Эвер замереть от этой откровенности, — Всё в порядке, я собирался рассказать об этом рано или поздно. Этот момент подходящий.  — Ты укололся прямо перед свадьбой? — Осевшим голосом переспросила она.  — Я кололся много лет, Эвер. Мои отношения с веществами начались ещё очень давно, когда мне было четырнадцать.  Неудивительно после детства в детдоме, верно? — Светлая грусть тронула его лицо меланхоличной улыбкой, но тут же поблекла, — Я видел, как спиваются одноклассники. Видел ночи в притонах, видел рехабы и ломку, жизнь на улице. Видел, как люди кололи вещества туда, куда представить страшно, потому что других живых мест на теле не осталось. Я был в этом. Я вырос среди наркоманов, и разве мог я знать, что буду отцом? Мог ли я быть готов к этому?  Эвер смотрела на него, смежив брови, слушая голос, вибрирующий от тяжести.  — Как ты выбрался? — Спросила она.  — Только с помощью Сьюзи. Мы познакомились в группе помощи зависимым, и она знала всё, о чём я говорил. Она была такой же, без отца и матери, без безопасного дома и с багажом ужаса за спиной. Мы боролись с этим вместе, рука об руку. Наша свадьба должна была стать рубежом, за которым всё это осталось бы в прошлом. Но я… не смог. Разрешил себе последний раз.  — Он и правда был последним. Знаешь, я не очень умею находить правильные слова, но… кажется, тебе пришлось измениться. Очень сильно. Вытащить себя из этого и научиться жить заново… — И я думаю, ты можешь это понять. Я не имел права не измениться. Господин пришёл за мной, потому что я не мог оставить Марка одного, и, я полагаю, только эта мысль толкала меня из могилы, в которую я уже ступил одной ногой. Я не имел выбора. Одна моя ошибка стоила ему потери отца, вторая - потери матери. Я… не думаю, что смогу когда-либо за это расплатиться.  — Она мертва? — Отнюдь, Эвер, смерть - не худшее, что может случиться с человеком.  Билл глубокого затянулся, собираясь с мыслями. Эвер осторожно произнесла: — Ты точно хочешь говорить об этом?  — На самом деле я должен был заговорить об этом намного раньше. Знаешь… когда я получил метку, не было человека, способного объяснить мне правила. Не было того, кто остановил бы меня от неправильных решений. Мне видится, что я должен был быть таким человеком для тебя, но мне потребовалось слишком много времени, чтобы решиться рассказать свою историю во второй раз. Но я расскажу теперь. — Он помолчал ещё немного, думая с чего начать, и заговорил снова, — Я возвращался к Сьюзен, пусть и знал, что нельзя. По началу всё выглядело неизменно, но позже я стал замечать, что с каждой нашей встречей она всё меньше меня узнает. Я видел, как что-то меняется, видел непонимание в её глазах, но это не остановило меня. Мне казалось, что я могу заставить её не забывать, и я садился напротив неё, говоря обо всём, что нас связывало. Пересказывал наши общие воспоминания, будто мог закрепить их в её голове, но… однажды я вернулся домой, и она меня не узнала. Я был незнакомцем в её доме, с её ребёнком на руках. Она была так напугана, что я просто… не стал ничего делать. Ушёл. Перестал тревожить её разум.  — Винни сказал мне, что это ломает человеческий рассудок.  — Винни был прав. Я не видел, как каждое моё возвращение обрывает некоторые связи в её голове, но это происходило. Нужен был лишь взгляд на более дальней дистанции.  — И в итоге она не выдержала влияние Господина. — Нет, — покачал головой Билл, — но выдержал Маркус, и это её доломало. — Я всё думала, почему он тебя помнит, — задумчиво сказала она, — и заметила деревянное кольцо на его шее. С камушком. Ты попросил Бисерника, чтобы он не забыл тебя?  — Я попросил Бисерника защитить их обоих от Его влияния, но он отказался. Он сказал, что в этом нет справедливости, ведь я уже ошибся, подвегнув разум Сьюзи воздействию. За некоторые ошибки не расплатишься, и Господа это знают. Но Бисерник… он всегда был предвзят к вопросам детей. Он сказал, что если это правильное желание, так Марк будет меня помнить. Но, понимаешь… — он заполз ладонью под очки, растирая заблестевшие глаза, — я ведь до сих пор не знаю, было ли это желание правильным. Может, мне стоило найти другую формулировку, и тогда бы Марк… Его голос сорвался, и он судорожно вздохнул, закрывая лицо рукой, а плечи у него задрожали.  — Билл, — сокрушённо позвала его Эвер, придвигаясь ближе, — Билл, ну чего ты… — не зная, что сделать со своими руками, она неуверенно приобняла его, хоть и внутри от соприкосновения всё засвербело.  — …Тогда бы у Марка была мама и дом, а не няньки и приют. Бедный Марк, чёрт возьми. Я отнял у него детство. Он ведь не мог понять, почему меня не существует для Сьюзен. Она и так не была здорова, а Марк довёл её, и она… она не выдержала, просто сломалась.  — Билл, пожалуйста… Он прошептал осипшим голосом: — Она попыталась задушить его подушкой. Моего сына. Господи, моя бедная Сьюзи. Я клянусь, Эвер, она не чудовище. Я сам её сломал.  Игнорируя всё, что происходило в голове, Эвер обняла его крепче, облокотившись щекой о его спину, стараясь притупить дрожь в плечах мужчины. — Билл, ты вырастил чудесного сына. Я никогда не видела таких детей. И он безумно тебя любит. Это видно. Ты сделал всё, что мог, чтобы быть с ним. Даже после того ужаса, что ты пережил. Билл, это чертовски дорогого стоит.  Мужчина разогнулся, позволяя Эвер отдалиться, утёр с глаз влагу и поправил очки. Даже распластанный чувствами, он выглядел самым осознанным человеком в мире.  — Знаешь, — сказал он, сглатывая дрожь в голосе, — я так и не сделал всего, что мог. Я знаю правильный для него путь и могу дотянуться до него рукой, но просто не могу себе его позволить. Не могу отбросить собственные чувства. — О чём ты?  — В доме Бисерника немного места, но он дал мне понять, что готов принять Марка, если я буду разумен.  — Он правда может?  Так в чём подвох?  — В том, что Бисерник не забирает чужих детей, — посмотрел на неё Билл, снова грустно улыбаясь, — он берёт лишь тех, с кем никого не осталось. Отдавая Марка ему, я подписываюсь, что не имею над ним полного контроля, и жить он будет в Сахарном Домике, а по достижению шестнадцати лет… покинет Цинтил, как и все, забыв о нём. И обо мне.  — Ох, чёрт… тогда это плохой вариант.  — Отнюдь не плохой. Дети там счастливы. Их любят, они в безопасности. Хелайни отличная матерь, да и Бисерник им как отец. Отдай я туда Марка, и он бы вырос счастливым и образованным, а потом бы и вовсе забыл об ужасах своего детства. Я много думаю об этом, но не могу решиться. Возможно, однажды я переступлю через себя, чтобы дать ему лучшую жизнь.  — Знаешь, я думаю, любой твой выбор будет правильным. Я думаю, никто другой не в праве решать за тебя. Ты лучше знаешь, что будет лучше для него.  — Спасибо, Эвер. Мне бы тоже хотелось так думать.  *** В то время как отношения Эвер с Биллом приобретали дружественно-искренний окрас, с каждым разговор становясь всё доверительнее, насчёт коммуникаций с Винни всё становилось лишь непонятнее.  Её мысли об этом начали закручиваться в начале ноября, когда похоронная служба прибыла на место умирания старика с усыхающими лёгкими во французской глубинке. Там она впервые поняла, какой временной разрыв отделял её работу от момента, когда Винни с Биллом начинали подготовку. Они брались за свои дела за месяц до того, как Эвер брала в руку гарроту, и это заставило её задуматься о том, как много времени Винни провёл, наблюдая за её домом. За ней.  Пожалуй, раньше ей не приходилось думать о том, сколько он мог знать о ней ещё до их знакомства, и, пожалуй, мысли об этом немало смутили её.  Тем же днём цикл службы завершал некий виток, ведь наставало время, когда Билл собирал все использованные сердцеловы в сумки, и троица работников несла этот багаж, полный отжитых искр, к условному месту завершения этого похоронного ритуала.  Эвер курсировала в собственных мыслях, пока они шли через берёзовую рощу в сторону того берега, где покоилась лодка, и ничего путного ей в голову не шло. Мысли то и дело соскальзывали в сторону её преследователя, пинающего на ходу камни и мычащего себе под нос какую-то заедающую мелодию, и она одёргивала себя, пытаясь подумать ни то о природе вокруг, ни то о чём-нибудь более тревожном, вроде смысла её пребывания здесь.  Но в конечном счёте на уме у неё были лишь жёлтые глаза-линзы.  — Слушай, Билл, я тут почитала про Зенит, — выжала из себя она, хотя тема для беседы заведомо не предполагала длинного разговора, — про то, что цинтилийцы считают, что туда попадают искры. — Да, действительно считают, — ответил он.  «Чёрт, Билл, неужели в этот раз тебе сложно завести получасовой монолог?» — Ну и… эм, — он попыталась придумать какой-нибудь замысловатый вопрос, давая ему почву для размышлений, — я подумала: откуда они могли это знать? То есть, не бывали же они сами в этом Зените… Винни состроил какую-то снобскую физиономию.  — А у меня умные вопросы можно даже не спрашивать?  «Заткнись, Винсент, я вообще с тобой разговаривать не хочу. Исчезни навсегда, так будет проще».  Билл задумчиво задрал брови. Округлые очки в роговой оправе, что он иногда носил, чуть приподнялись от мимики лица, придавая мужчине компетентный вид.  — Занятный вопрос. Если Зенит - то место, в которое попадают искры после человеческой смерти под руководством Господина, значит, оно существует по его замыслу, либо соотносится с его природой. Концепцию рая мы в этом случае отметаем, ведь в Цинтилийской религии нет обещаний каких-либо благ вследствие правильной жизни, да и заповедей, как таковых, нет. Из этого я делаю вывод, что Зенит может служить условным местом хранения искр, возможно, необходимых для существования Господ и их служителей. Так же можно поразмыслить на тему того, кто Зенит является не местом, а состоянием. Скажем, весь Цинтил теоретически состоит из искр, — Билл сделал жест, коротко очерчивающий природу вокруг, — и всё вокруг нас - плод работы связанных. Мне даже довелось получить от Бисерника расплывчатый намёк, что природа искр для Господ понятна так же, как природа Господ для людей. Как я уже говорил, есть все основания полагать, что Цинтил существует благодаря искрам, и от того мы, как  связанные клятвой, являемся чрезвычайно важной структурой для сохранения самого Цинтила. Вполне вероятно, что в былые годы, когда связь Господ и служителей была крепче, те, кто по какой-то причине понимали их язык, могли собственнолично узнать о цели службы из первых «уст».  Под ногой Винни хрустнула ветка.  — Ой. Вполне возможно, я только что раздавил чью-то искру.  Эвер подавила смешок, а потом ужаснулась:  — Мы же эти деревья едим… — Я не имел в виду буквальное строение леса из… — начал Билл, но был прерван Винни, облокотившимся о его плечо.  — Ты тако-ой умный, Би-илл, — протянул он, — я просто тащусь по твоим лекциям.  — Мне стоит перестать отвечать на ваши вопросы серьёзно, — помрачнел он, отпихивая Винни.  — Ты не выдержишь и дня.  Вскоре показался берег, теснящийся у подножья горы. Эвер сразу заметила большой плоский участок скалистого склона, образованный монолитным камнем, будто созданным быть сценой.  Когда они водрузили на него сумки, начав выгружать шкатулки, она сказала:  — Хорошее место, чтобы передавать искры Господину. Вдалеке от всех населённых пунктов, чтобы никто не ощутил его приход.  — Кто-то хорошо изучил карту, — заметил Винни. — Типа того.  — Ты, наверное, с нетерпением ждёшь празднование Года Цинтила, чтобы пройтись по всем храмам?  — Так ведь я и так все храмы видела.  — Не-ет, — протянул он, — ничерта ты не видела, их же куча. Ты видела только нормальные. Те, что нанесены на карту, а она же старая, со времён Хелена хранится. Он тогда зарисовал те, в которых ещё жили.  — Хелен, который расписывал надгробия на кладбище? — Вспомнила она, а затем вспомнила ещё кое-что: подпись с обратной стороны карты, гласящую «Хелен О.». — Ага, — кивнул Винни, — он же главный художник Цинтила. На всю жизнь натрудился, так ещё и столько поколений вперёд почтил вниманием. Я не показывал тебе портрет на надгробии Джесси?  — Чего?  — Он там как живой. С загадочным видом и звёздочками.  — В смысле? — Не поняла она, — Хелен же жил чёрт пойми когда.  — Так я и говорю, — вкрадчиво повторил Винни, — на все поколения вперёд натрудился. Билл, ты что, не рассказывал?  — Говорят, этот человек потратил жизнь на то, — обернулся к ним Билл, — чтобы почтить память каждого из связанных. Так, по крайней мере, считается, хотя нет никаких доказательств, что он писал эти портреты при жизни. Надгробия появляются, лишь когда становятся нужны, и преждевременно узнать следующих связанных не выйдет. Я бы скорее предположил, что талант Хелена может использоваться Господином посмертно, ведь в ином случае мы приходим к тому, что Он способен знать будущее. А это, в свою очередь, очень не похоже на правду.  — Почему бы Хелену не видеть будущее? — Не понял Винни.  — А почему бы видеть?  — Ну, допустим, потому что Господин дал ему такую способность. Так же, как мне прыжки.  — Я ведь уже озвучил свою мысль - не похоже, что Господин видит будущее. Разве может он дать то, чего не умеет сам?  — С чего ты взял, что он не умеет?  — Банальный пример - ему бы не были нужны метки и клятвы, знай он будущее. Он бы попросту выбирал удобных ему людей.  — Логично, — заметила Эвер, но её вставка потонула в дискуссии. — А с чего ты взял, что неудобные люди не вписываются в его план?  — А с чего ты взял, что у него есть план?  — Да потому что он божество. Если божества не видят будущее, это полный отстой. — Ты был первым, кто возражал, когда Господ называли божествами. Разве ты не считаешь их эгоистичными паразитами? — Считаю, но хочу верить в лучшее. Разве я не прав в том, что они знают больше нас?Так жить легче. Когда знаешь, что на всё воля Господ.  — Только от того, что ты хочешь в это верить, это не становится правдой. Тебе стоило бы больше думать собственной головой, чем уповать на волю Господ.  — Ты пытаешься меня переубедить или оскорбить?  — Ни то, ни другое. Я лишь говорю, что твоя теория несостоятельна.  — А может, тебе просто нужно поверить в магию?  — Магия, что ты так инфантилен.  Винни отвернулся от Билла, оставив того раздражённым, кажется, получая от этого некоторое удовольствие.  — В общем, смотри, — обратился он к Эвер, — изначально на Цинтиле было двенадцать главных храмов, но большую часть уже вообще не разглядеть, слишком уж давно они были разрушены. В болотах всяких затонули, под землю ушли. Вон там, за Храмом Искусств, Розовые Топи, — он указал пальцем чуть правее горы по ту сторону озера, — там небольшая церквушка, Храм Долголетия. Розотопийцы её поддерживают, но от старой веры там мало что сохранилось. Чуть левее под горой Храм Памяти, он весь в руинах, но всё ещё красивый. Дальше Топей Храм Самопознания, но у него обвалились стены. А вот там… Он взял её за плечо, оборачивая в сторону; его лицо оказалось так близко, что щёки у неё тут же вспыхнули, и в голове от чего-то всплыло воспоминание: вот она склоняется над раковиной, растирая лицо холодной водой, едва держась на ногах, а воздух пахнет сладостью. Воображаемая камера сдвигает ракурс, и она не одна в помещении.  Он стоит там.  В углу.  Наблюдает.  Она невзначай отступила от парня, растирая плечо, будто пламенем зардевшееся под кофтой.  — …за Сахарным Домиком, ближе к краю леса, Храм Расчёта, — тем временем продолжал тараторить Винн, — Дальше за кладбищем небольшой храмик охоты и плодородия. Правее кладбища что-то осталось от Рукотворного Храма, там всё было про кузнецов и прочих мастеров. Остальные совсем мелкие, да и Господа там были какие-то ни о чём.  — Ни о чём, — саркастично буркнул Билл.  — Что-то хочешь сказать?  — Нет, теперь роль рассказчика на тебе.  — А у тебя прямо язык чешется внести уточнения.  — Преуменьшать значение остальных Господ… — заговорил Билл, но был перебит.  — Не выдержишь и дня, — повторил Винни, язвительно улыбаясь.  —  — Как же вы любите друг друга, — заметила Эвер.  — Обожаем, — ответил Билл.  *** Тем же вечерами, уже сидя в гостиной, Билл рассказывал о цинтилийском обычае, связанным со смертью. Тогда Эвер узнала, что тела умерших в лесу не хоронили сразу же, а оставляли в гробах до наступления Года Цинтила, и лишь тогда удостаивали церемонии.  — Концепция в том, — объяснял Билл, — что здешние похороны не фокусируются на скорби. Здесь людей хоронят во время праздника, ведь смотрят на смерть, как на естественную часть жизни.  — Как в Мексике? — Спросила Эвер.  — Нечто схожее, но не столь торжественное. На Цинтиле вполне уместно проливать слёзы и горевать, но на это отмерено время до похорон. Каждый должен пройти это сам с собой прежде, чем присутствовать на погребении, к моменту которого должна остаться лишь светлая грусть. Ты, значит, видела мексиканские похороны?  — Лишь краем глаза. Это их… — она приподняла руки, обозначая придерживание воображаемого гроба над головой, — шествие по улицам.  — Честно говоря, мечтаю увидеть это своими глазами. Мне очень по душе подобное мировоззрение.  — Мечтаешь увидеть…  — Да уж, грубо сказано, — сник он, — похороны Джесси я увидеть не мечтал.  Эвер уставилась куда-то перед собой, натягивая рукава кофты до пальцев и ёжась. Сдавленные слова стали одно за одним сходить с её губ: — До сих пор иногда… просыпаюсь ночью и… не могу поверить. Что это правда. Он… был так молод.  Винни вымученно вздохнул:  — Хватит вам уже мусолить эту тему из раза в раз.  — Я убила вашего друга, — зачем-то напомнила она высохшим голосом.  — Я в курсе, вот только Оул от сожаления живее не станет. — Винни приложился к бутылке, —  Мне казалось, мы вроде как сошлись во мнении, что что-то с его смертью мутно, и он мог знать, что умрёт. Кроме того, он и сам, похоже, пытался тебя убить. Думай позитивнее: и он и ты делали то, что было в тот момент нужно. Нет виноватой стороны. Он, может быть, сейчас вообще в каком-нибудь лучшем мире. В Зените том же.  Билл вклинился:  — Связанные не попадают в Зенит, их искры некому…  — Знаешь, как ты звучишь? — Перебила его Эвер, смотря на Винни, — Как человек, никого не убивший. Ты, чёрт возьми, не знаешь, что это - видеть его фотографии и вещи. Постоянно слышать от вас о нём. Смотреть на свои руки. Держать гарроту. — А ты, кажется, больше волнуешься о своей запятнанной совести, чем о факте его смерти. Дерьмо случается, Эвер, никто этому не рад. Я уже своё по нему отстрадал, пора и вам с этим свыкнуться.  — Да, — тихо ответила она, исчерпав согласием конфликт, — я его не знала, даже ни слова от него не услышала. А теперь я живу здесь, где жил он, вместе с вами, и это… просто абсурд. Я вообще не должна была быть здесь, — закончила она, уткнувшись в свои колени. — Кто знает, — пространно ответил Билл, — ведь ты здесь, и правила продолжают действовать. Может, Винни прав, и стоит поверить в магию, согласившись, будто Господа видят будущее, и на всё их воля. И всё идёт, как должно.  — Вот-вот, — поддержал Винни, поднимая бутылку, — я за это выпью.  Спустя некоторое молчание Винни вдруг выдал:  — А если кто-нибудь умрёт в Год Цинтила? Ждать три года до похорон?  — Тебе нужен серьёзных ответ или ты уснёшь на первых словах? — Билл смерил взглядом бутылку ликёра в руке парня.  — Мне короткий, пожалуйста.  — Если смерть наступает в первой половине года, то хоронят во второй. В ином же случае откладывают до следующего празднества.  — Как мило, что розотопийцы несколько лет соседствуют с гниющими телами. — Винсент.  — Что?  Эвер спросила:  — Тело Джесси всё это время у них?  — У них, — кивнул Билл, — они изготавливают завидные гробы из опилок розового дерева и местной смолы. Получается весьма плотный материал, впитывающий влагу и запах.  — Жутко, — прокомментировала она.  — Зато без трат на посмертного косметолога, — хмыкнул Винни.  Билл устало заявил:  — У меня от твоего юмора в глазах темнеет.  — Можешь заранее заказывать в Топях «завидный» гроб, на похоронах Джесси ещё наслушаешься.  — На похоронках я собираюсь вести светские беседы с Картером, а не слушать твои аморальные хохмы.  — Вот, послушай, одну уже заготовил: что ответил Джесси Оул, когда его спросили, что будет после смерти?  — Боже, замолчи.  — «Не представляю».  — Какая глупость.  — Ты понял? Шутка в том… — Да, я понял, у Джесси была афантазия, очень смешно. Замолчи.  — Ты такой злой.  — Слушайте, — вдруг вклинилась Эвер, останавливая их перепалку, — зачем розотопийцам технология производства гробов? Они же, вроде как, не умирают.  — Умирают, — заверил её Билл, — ещё как умирают. Живут они, пускай, долго, но ничто не вечно. — Кроме того, что вечно.  — Верхний Узел, Винни, — ответил он на остроту парня, — тоже в своей первозданной форме не неизменен. Всё претерпевает метаморфозу. Как люди в канцелярии перешли в другую форму существования, так и розотопийцы не остались нетронуты своим долгожитием.  — Эмбер говорила, что вечноцвет спасает их от смерти.  — Да, они в это верят, — снисходительно ответил Билл, — и они в каком-то смысле правы. Вечноцветы - основополагающая вещь их медицины, и они действительно обладают целебными свойствами, но проблема розотопийцев в зацикленности на сией панацее. Они так долго жили под розовыми кустами, что не заметили, как оказались в мыльном пузыре, выход из которого его тут же лопнет.  Винни, уже слегка окосевший, сполз по спинке дивана, смотря на Билла с прищуром: — Ничего не понял. Кто кого лопнет?  — Я говорю о том, что они не приспособлены жить вне Топей. Их иммунитет слишком слаб, окружающая среда способна убить их любой бактерией или ссадиной.  Эвер представила эти Розовые Топи, отчего-то несвойственно Цинтилу залитые солнцем. Представила жителей Топей, одетых по-деревенски, высаживающих овощи в огородах крохотных домов, сложенных из розовых брёвен. Представила оазис, где смерть — редкость.   Представила, как Винни, только что прыгнувший из больницы, тащит на себе тело своего мертвого друга.  Она взглянула на него, пытаясь представить, какие эмоции оставили на его лице след. Стали ли его глаза холоднее с того дня?  А Билл? Какие из его морщинок залегли на лице скорбью?  Он сидел в своём любимом кресле, накрыв колени клетчатым пледом, а на подлокотнике рядом покоилась свёрнутая книга и сложенные очки. Он был спокоен и рассудителен, как и всегда.  Как и в ту ночь.  Как могут они быть так спокойны в одном доме с убийцей? — Кроме того, — продолжил мужчина, выдёргивая её из мыслей, — из-за консервативных взглядов и нежелания покидать Топи у них присутствуют ярко выраженные проблемы генетического разнообразия.  — Инцест цветёт, как вечноцветы, — хитро улыбнулся Винни. — Фу, — сморщилась Эвер, — и они там все уроды?  — У них присутствуют мутации, если позволишь.  — Паутина из рук и прочее, — Винни бросил на Эвер взгляд, а она изогнула бровь. Билл многозначительно произнёс: — Отнюдь. — Делились бы своими цветами, раз они такие полезные. — Пробурчала Эвер, — Мы-то в это время надеемся на подземную лужу.  — Давай их обкрадём. — Резонно предложил Винни, — Я прыгаю, ты срезаешь ветки, они и не заметят. От парочки кустов не убудет.  — Отлично, Винсент, провоцируй гражданскую войну.  — Пусть попробуют что-нибудь сделать, не высунувшись из-под куста. — Именно благодаря таким, как ты, розотопийцы к нам нелояльны.  — Так они что, — сказала Эвер, — не общаются с нами потому что кто-то из связанных крал у них ветки? У Эмбер из вечноцветов целый сад.  — Это знак глубочайшего признания с их стороны, — объяснил Билл, — они невероятно ревностны к вечноцветам. Судя по всему, Эмбер превзошла сама себя в пропаганде собственных идей. Немудрено, что розотопицы верят в концепцию убийства смерти - у них нет иного способа смотреть на её правдивость.  — Есть ощущение, что они неприятный народ, — вслух подумала Эвер. — Не могу ничего на этот счёт сказать, я весьма мало с ними общался. Но, кажется, есть вероятность, что они заглянут на празднование Года Цинтила.  — И кому-то придётся транспортировать их в розовую террасу храма, — саркастично сказал Винни.  В тот вечер Билл покидал гостиную раньше всех. Винни же стратегически остался, как делал теперь всегда, неприменно заводя с Эвер какой-нибудь разговор, побуждающий её тоже посидеть с ним ещё немного. В отсутствии Билла он становился сдержаннее, почти не язвил и не был придурком, и обычно она говорила с ним, будучи совсем не против, даже зная, что уже заметила этот поведенческий паттерн.  Но тогда нахождение с ним наедине показалось ей испытанием. — Как там твоя mutter? — Спросил он, не давая тишине слишком много времени. — Гут.  — А сама ты как?  Эвер пожала плечами. Если она понемногу начинала понимать немецкие вставки, то Винни начинал понемногу понимать её язык молчания.  — Мне казалось, ты повеселеешь, раз с мамой теперь всё в порядке, но иногда ты даже мрачнее, чем раньше.  У Эвер было много причин быть мрачной, и одна из них сидела с другой стороны дивана, поигрывая бутылкой в руке, пусть даже в этом случае мрачность была скорее напускной. И всё же, с вопросами про маму он тоже не был далёк от истины. — Не знаю, — сказала она, — теперь всё странно.  — М? Что странно?  Он сел вполоборота, опираясь локтем о спинку дивана. В мягкой домашней футболке и перчатках, в жёлтом облаке непривычных мыслей; чуть пьяный, чуть улыбающийся. Добрый. Внимательный. «Ты — вот, что странно». — Мне кажется, всё в любой момент может рухнуть, — сказала она, соскальзывая взглядом с его лица.  — И ты остаёшься готовой к эвакуации?  — В любой момент.  — Что, по-твоему, может с ней случиться?  — Да всё, что угодно. Филипп может в любой момент её бросить, тогда она останется одна. — И тогда - что? — Не знаю. Некому будет за ней следить.  — Скажи что-то более конкретное. Что может произойти?  Глубокие воспоминания, притаившиеся внутри Эвер, сжались в тугой узел.  Она знала, что может произойти.  Думая, должна ли она сказать об этом, Эвер тут же представлялась себе астероидом, возгорающемся в падении через астросферу. С каждой секундой молчания она чувствовала, что выгорит раньше, чем достигнет земли.  И она боялась, что больше не сможет говорить после этого. — Ладно, — Винни как-то по-своему  принял её неопределённое молчание, — даже если что-нибудь с ней там случится, ты ведь всё равно не узнаешь сразу.  — Очень обнадёживающе.  — Ну правда, Эвер. От твоих накручиваний ничего не изменится. Может, тебе стоит перестать постоянно думать о ней и начать жить свою жизнь? Она ведь взрослая женщина.  — Ты её не знаешь.  — Я её видел, — напомнил он, — Вайолет в свои лучшие моменты почти абсолютно нормальный человек. Дорогу на зелёный переходить умеет, счета оплачивать - тоже. Она ведь теперь с частичкой Бисерника, чего с ней случится? Не караулить же её каждый день.  — Не знаю, Винни. Может, мне просто стоит ходить к ней чаще.  — А может, тебе стоит расслабиться?  — Зачем?  — Что значит зачем? Чтобы жить свою жизнь. Поверить, что всё будет хорошо.  — Так ещё не было.  — А вот ты представь, что будет.  Эвер неодобрительно хмыкнула.  — Ну правда, — продолжил Винни, — представь, что ничего с ней не случится. Что теперь всё навсегда хорошо. Просто вообрази. — И что мне тогда делать? — Вдруг искренне усмехнулась она.  — Не знаю. А что бы ты хотела? — Я тоже не знаю, у меня же в жизни больше ничего не осталось, — опустошённо призналась Эвер, — ни целей, ни… стремлений каких-нибудь. До Сахарного Домика я хотя бы знала, что нужно делать, у меня был основной план и крайний. Я даже думала убить тебя, чтобы выбраться с Цинтила, а теперь… теперь всё, вроде как, в порядке, и я не знаю, что дальше. Теперь всё как-то бессмысленно.  — Кажется, — усмехнулся Винни, — ты слишком давно не била никого по морде и потеряла смысл жизни. — Может быть, — слабо улыбнулась она, — а может, мне просто нужно занять себя чем-то новым.  — Занять себя… — задумчиво повторил он. Винни замолчал, нерешительно крутя какие-то мысли в голове. На его приоткрытых губах зависли неозвученные слова, и Эвер смотрела на него, ожидая, что он скажет.  Тёплый свет пламени ложился на его острый профиль, подрагивая, оставляя искорку блика в глазах, диких, как и в первую встречу, но вдумчивых. Знакомых. Эвер представила, что тёплый свет оглаживает его щёки, нежно обводит острый подбородок, задевая щетину, затем путается в кудрявых прядях. Спускается по шее, касаясь выступа кадыка, плавно затекает за воротник футболки, теряясь там. Ей представилось, что это не свет в деталях изучает фактуру его кожи, а её пальцы.  Он всегда был так красив и молод или она попросту начала сходить с ума? Чушь какая-то.  — Что? — Спросила Эвер, не выдержав молчания. — Что?  — Что-то сказать же хочешь.  — Разве?  — Не знаю. Ты мне скажи.  — Ну, я… — он потёр шею, неуверенно смотря куда-то в сторону, — подумал… может, мне стоит поделиться с тобой тайной.  Эвер слегка удивилась.  — Может, и стоит. А чего это вдруг?  — Ну, я подумал… если тебе нужно, чем себя занять… я, типа, могу дать тебе пищу для размышлений. Только скажи мне: ты умеешь хранить секреты?  — Лучше всех. Вспомни, чьими усилиями Билл всё ещё не в курсе, что это ты тогда выровнял колки на его гитаре.  Винни коротко рассмеялся, а затем придвинулся ближе.  — Нет, правда. Пообещай, что никому не скажешь. Поклянись.  — Хоть на мизинце, хоть на метке. — Действительно?  — Не думаю, что ты хранишь государственную тайну.  — А если и храню?  — Тогда придётся молчать.  Винни поднял руку с отставленным мизинцем.  — Тогда клянись.  — Клянусь мизинцем на метке, — торжественно заявила она, сцепившись с ним пальцем, — что не выдам тайну, которую ты собираешься сообщить.  В пальце кольнуло. — Ты смотри, — заметил Винни, — оно и так умеет.  — Чёрт возьми, — Эвер удивлённо встряхнула рукой, — я теперь что, метки лишусь, если расскажу твой секрет кому-то?  — Только мизинца, вообще-то. А ты уже собралась рассказывать?  — Эй, — серьёзно сказала она, — я умею хранить секреты. Всё строится на доверии.  — Мы с тобой что-то строим?  — Да ну тебя, — она слегка пихнула его в плечо.  Наигранно качнувшись, Винни припал к дивану рядом с ней, но не смотря на неё. Она ощутила его плечо рядом, вдохнула его запах, полнящий голову шоколадом и хвойными иглами. Винни сказал:  — Тайна начинается с того, что я не загадывал желание у Бисерника. Я у него не был.  — А зачем сказал мне, что был?  — Потому что Билл не знает. Я тут уже… вроде как пять лет делаю вид, что в курсе, как он выглядит. Только я в не курсе. Маленькая ложь, знаешь ли, затянулась. Бисерник меня даже не приглашал.  — Ну… и? Вы же вроде как вместе отдали ему девочку из барака. Почему он не пригласил тебя?  — Хелайни прислала мне письмо, что Бисерник извиняется, но не хочет впускать меня к себе. Представляешь? Он сказал, что не доверяет мне. Сказал, что у меня не чисты помыслы.  — И в чём грязь твоих помыслов?  — Если бы я знал, то перестал бы их мыслить. Ну, то есть, я и перестал… в смысле, знаешь, у меня в то время в голове было совсем мрачно. Я был тут всего-ничего, меньше года.  Она понимающе хмыкнула она,  подталкивая его продолжать.  — Ну, в общем, много невесёлого думал. Про отца и… про прочее, — отмахнулся он.  — Ты мне никогда про отца не рассказывал.  — А что ты хочешь о нём узнать?  — Например, всё. Каким он был.  — Ублюдочным, каким ещё? Как тогда, так и сейчас.  — О. Я думала, его больше нет.  — Ну, от человека в нём уже мало осталось. Больше - от мебели.  — Как со Сьюзен?  — Да нет, он не больной. Просто жалкий. Доживает свои годы в компании бутылок.  — А ты ведь сын своего отца, — кивнула она в сторону полу выпитого ликёра на столе.  — Не смей так говорить.  Она смежила брови, не ожидав такого резкого ответа.  — Я не всерьёз.  — Я тоже.  Секунда молчания, и Винни хитро улыбнулся: — Испугалась?  — Иди ты, — она чуть пихнула его, тихо смеющегося, плечом, — я и так с тобой сверх меры сюсюкаюсь.  — О-о, wie süß, — промурчал он, — Ты становишься слишком мягкой, правда? Сдаёшь позиции. Не забудь сломать мне нос позже. Для восстановления вселенского баланса.  — Ты придурок, — пробурчала, — я подумала, ты говоришь о чём-то сложном для тебя. А ты издеваешься. — Ну не злись. Я просто разряжаю атмосферу.  — Вернись уже к тому, с чего начал.  — А на чём я остановился?  — На том, почему Бисерник не захотел тебя впускать.  — Точно. Ну, в общем, он не захотел меня впускать. Не знаю, может, ему не нравились желания, о которых я размышлял, и он просто не захотел меня видеть. Он же… ты знаешь. Не любит печали и тягости. Не хочет видеть в своём Сахарном Домике никаких жестокостей.  — Жестокости про твоего отца? — Догадалась она, — Да уж, он бы сказал, что в этом нет справедливости.  — Иронично, что справедливость была. А ещё иронично, что про отца я в итоге ничего не загадал.  — В смысле?  — За меня загадал Джесси. Он попросил его вернуть мне сестру.  Повисло молчание.  Рука Эвер сама собой сползла с колена, опустилась рядом с рукой Винни, коснулась своим мизинцем его и тут же, дрогнув жёлтой искоркой, чуть отстранилась. Винни перенял инициативу, повторив её действие, и их руки соединились мизинцами.  — Не знала, что у тебя была сестра. — Да. Моника.  — И… что случилось с желанием? — Явно не то, чего я ожидал. Бисерник не захотел пытаться вернуть её искру из Зенита, но согласился сохранить её тело. — Тело… — С холодом повторила Эвер, сводя брови, — Зачем? Это же… издевательство.  — Натуральное, — с невесёлой усмешкой согласился он, — Господам плевать на людей. Они строят свои божественные планы, встревают, когда удобно, а потом исполняют твои жалкие просьбы с применением меньших усилий. Посмотри на Билла - сколько он выстрадал из-за того, что Бисерник счёл его желание несправедливым.  — Ты не рассказал ему?  — Биллу? Нет. Зачем? У него и у самого было достаточно ужаса в жизни. Что бы я сказал ему? «Эй, Билл, я знаю, у тебя тут недавно рухнула вся жизнь, вот ещё кое-что прикольное: тело моей сестры сейчас лежит где-то на Цинтиле, не поддаваясь тлению». Как-то это было неуместно. — Ты даже не знаешь, где она? — Не-а. По сей день не знаю.  — Скотина этот Бисерник, — в сердцах огрызнулась Эвер, — это грёбаный абсурд. «Да, я могу вернуть твою сестру - вот её бездыханное тело». Поверить не могу.  — Ну, вот я и подумал, может, поиск её тебя займёт. Это, типа, хоть что-то. Ну и… не знаю, может, тебя утешит, что ты, по-крайней мере, загадала правильное желание. Ну, знаешь. Получила то, на что рассчитывала.  — Чёрт возьми, конечно, — выпалила она, — конечно, я помогу тебе. Хоть весь Цинтил обойдём. Так ведь нельзя. Нужно… хотя бы похоронить её. — Да, думаю… да. По меньшей мере мне было бы спокойнее, если бы я её нашёл. Но учти, что я уже пять лет её ищу.  Эвер прижала его ладонь чуть крепче, от чего в голове чуть закололо.  — Может, стоит наконец поделиться с Биллом? Вы же так долго вместе.  — Говорю же, эта ложь как-то очень далеко зашла. — Виновато ответил он, — Ну и… я вроде как не очень хочу, чтобы он знал, что Джесси отдал мне своё желание.  — Почему?  — Ты же знаешь Билла, он и так тяжело переносит его смерть. Не хочу его омрачать этим. Оул был таким человеком… ну, знаешь, он бы наверняка загадал мир во всём мире или типа того. Что-то трогательное. Как представлю Билла, если он начнёт думать о том, что Джесси пожертвовал мне желание и оно вот так обернулось… в общем, не хочу я с ним об этом говорить. — От озвученного нежелания Винни даже поёжился, будто сиделось ему неудобно, — К тому же, ты поклялась на мизинце, что это только между нами.  — Я помню. Не хочешь - не говори. Некоторые вещи навсегда остаются только в голове. А вообще про Монику Билл знает?  — Вскользь упоминал. Мы тогда были не так хорошо знакомы, чтобы я пришёл к нему плакаться.  — Странно, — заметила она, — так он что, знает о тебе даже меньше, чем я?  — Да нет, он хорошо меня знает. Я думаю, в этом суть мужской дружбы. Мы друг к другу привыкли, и всего знать не нужно. Эвер кивнула. Они немного помолчали, а затем она произнесла:  — Слушай. — Слушаю, Эвер.  — А Моника, она… что с ней случилось?  Винни качнулся в сторону, как-то неконкретно махнул рукой, и… склонил голову, до ужаса карикатурно изображая самоповешение. — Твою же мать… — Сама спросила.  — Ты… как вообще?  — Да брось, столько лет уже прошло. Я отстрадал своё.  — Нет, слушай, — с ужасом заговорила она, — такое не отстрадаешь. За всю жизнь даже. Как это пережить? Обыкновенная смерть близкого это трагедия, это чертовски дерьмово, это на всю жизнь. А самоубийство… — Всё, — прервал её он, — хватит пугаться того, что в прошлом. Это уже не важно.  — Ты что, прикалываешься?  — Хва-тит, — по слогам протянул он, склоняясь к ней. Прядь волос соскользнула ему на лоб, и он мягко улыбнулся, обводя чуть пьяным взглядом её лицо, — всё в порядке со мной, не драматизируй. В жизни и так печалей хватает, разве нет? На сегодня разговор о печалях закончен. Давай уже просто жить в настоящем, где всё хорошо. — Его глаза внимательно сузились, смотря в её, — Знаешь, чего я хочу в настоящем?  Эвер внутренне свернулась в трубочку,  придавленная к спинке дивана опасной близостью лица Винни, вся краснющая и безоружная.  — Чего? — Спросила она не своим голосом.  — Обнять тебя.  Она незаметно выдохнула, давая конечностям отойти от напряжения, отпихивая его лицо ладонью.  — Перехочешь. Винни рассмеялся:  — Почему? Чего ты такая напуганная?  Ей пришлось приложить усилия, чтобы голос звучал саркастично.  Так, будто она не чувствовала себя голой.  — Напуганная? Кого мне пугаться? Тебя?  — Ты себя видела?  — А ты себя? От тебя спиртом разит, как от последнего бомжа. — Значит, не обнимемся?  — Нет. — Ну, мы уже близко к этому. Ты делаешь успехи: почти можешь взять меня за руку. Может, я могу приобнять тебя за плечи? — Отстань, Винни.  — Я же вижу, ты уже из принципа упираешься. Лечь к тебе на плечо?  — Ты, нахрен, успокоишься? — Лечь к тебе на колени?  Эвер возмущённо проморгалась, смотря на ухмыляющегося парня.  — Тебе от этого как-то легче станет? — Абсолютно. Если ты не знала, женские колени - лучшее средство от печали по сестре-суициднице.  — Ты отбитый. — Это согласие?  — Боже, — она поражённо отвела взгляд, — ладно, если это всё, о чём ты мечтаешь.  — Правда? — Даже Винни не поверил её согласию.  — Ну, не знаю. Если после этого ты от меня отцепишься. Только… без всякого.  — «Всякое» на сегодня отменяется.  И он, расположившись удобнее, опустился головой на её колени, теперь смотря ей в глаза снизу вверх. По её ногам рассыпались его волосы, и Эвер убрала руки, не находя места ни им, ни своему взгляду, и, кажется, перестав контролировать некоторые мышцы.  — Как ощущения? — Поинтересовался Винни, явно забавляемый её реакцией.  — Смешанные, — скованно ответила она. — Gott, ты действительно будто бы прожила всю жизнь без физического контакта.  — А ты думал, я преувеличиваю. — Думал, да. Признаю, был не прав. Но смотри - я помогаю тебе расти над собой.  — Угу, — неясно хмыкнула она.  Винни замолчал, и снова повисла неловкая пауза. Эвер пыталась внутренне найти место всему этому жёлтому безобразию.  — Странно это как-то, — вслух заметила она, — обычно, вроде как, наоборот.  — М?  — Ты понял.  — Нет. Хотя, подожди. Ты о том, что обычно, вроде как, девушки лежат на коленях?  — Угу, — снова хмыкнула она.  — Можем поменяться местами.  — Нет, — заявила она.  Затем, помолчав, добавила:  — Оставим, как есть.  *** И вот, заканчивался декабрь.  Винни, Эвер и Билл заранее организовали себе маленькое Рождество, так как следующие дни обещали быть одинокими — близился период мигреней. Они собрались на кухне за длиннющим столом, под завязку набитым кулинарными изощрениями, что сам Билл охарактеризовал как ”Собирался просто утку запечь, понадобились овощи, а потом… увлёкся, в общем».  Нашлось на кухне место и для небольшой ёлочки. Хоть и близился вечер, на кухне было светло от пары десятков свечей, тут и там воткнутых меж тарелками и всякими украшениями, и виновник этого пестрящего многообразия блёсток, Винни, сидел столь довольный, как будто счастливее в его жизни ничего не было. Эвер, подмечая это, тоже внутреннее улыбалась.  Как-то за неделю до этого Винни обронил фразу «У нас в семье Рождество никогда не праздновали, хотя мне всегда хотелось», и с тех пор она не произвела ни одной колкости в сторону его одержимости праздником. «Пусть радуется. Никому не вредно».  После ужина произошёл обмен подарками. Биллу Эвер неловко вручила криво перевязанную лентой книжку его любимого автора, а он ей — красивый деревянный портсигар ручной работы, и был этим невероятно горд. Винсенту он, сопровождая комментарием «Рассортируй, наконец, свои рабочие документы», подарил что-то вроде кошелька-книжечки с множеством отсеков под бумажки и якори для сердцеловов, которые обычно беспорядочно болтались у Винни по карманам. Разумеется, тоже ручной работы. Эвер подвинула к Винни подарочный свёрток, чувствуя себя немного глупо.  — Ого, что-то большое? — Удивился он.  — Просто мне больно смотреть на твою обувь.  — Хм?  Растрепав обёртку, он выудил из шуршащей бумаги пару новых кед, поблёскивающих от магазинного воска.  — Да ну нахер.  — Не ругайся в христианский праздник! — Скомандовал Билл.  — Только не говори, что ты вышел из этого периода, — ответила Эвер на смущенное выражение лица Винни.  — Нет, никогда. Просто… Он поднял на стол объёмную коробку, и Эвер, притянув её к себе, сняла крышку.  Билл хохотнул, смотря на две похожие пары обуви на столе:  — Что-ж, теперь вы связанные одним шнурком.  *** Эвер снился сон.  Она плыла через материю неосязаемой тенью, ведомая чьей-то рукой. Коридоры и комнаты сменились темнотой, а затем белым туманным облаком. Её присутствие проносилось вдоль ряда деревьев, линией тянущихся к горизонту. Хвойные лапы, проходили сквозь неё, пролетали мимо и уносились в белую густоту, не тревожимые присутствием её сознания.  Что-то было вдалеке, меж деревьев. Оно оборачивалось вокруг толстых стволов, юрко путая след собственного движения, то ли не зная о преследователе, то ли притворяясь.  Эвер пыталась поймать это нечто взглядом, рассмотреть хоть краешек этой формы, но оно лишь ускользало за новый ствол, путаясь в ветвях.  Хвойные ветви разомкнулись, являя взору пустую поляну в окружении дремучего леса, и Эвер остановилась там, в обозримом центре, став объектом наблюдения того, что перемещалось вокруг полян, прячась в темноте. Она оказалась в ловушке, чувствуя взгляд в спину всякий раз, как поворачивалась в одну из сторон. Что-то смотрело на неё.  ”Покажись”. — Подумала она, и что-то, что двигалось вслед за ее затылком, замерло на месте, и тогда, обратившись вниманием назад, ведь тела у неё не было, она смогла сфокусировать взгляд. Нечто большое по-птичьи повернуло голову, напоминающую одновременно и птичий клюв, и вытянутую лисью морду. Затем оно дрогнуло, и Эвер дрогнула тоже. Назвать эту тварь птицей больше язык не поворачивался. Это вообще ни на что не было похоже.  Будь у Эвер желудок, её бы точно затошнило.  Тварь не была ни худой, ни толстой. Оно состояло из костей и суставов, обтянутых кожей, напряженных, движущихся, гибких.  То, что Эвер приняла за морду, не являлось ни лицом, ни даже головой. То, что она приняла за крылья… То, что она приняла за конечности…  Понимание форм покинуло сознание, оставляя лишь ощущение чего-то противоестественного. Тварь передвигалась осторожно и плавно, переваливаясь с боку на бок, искажаясь и меняясь в пропорциях, но не так, как перекатывается кусок сырого теста. Нечто в том, как оно двигалось, нечто неестественное и неосмысляемое, — это напоминало движение пятимерной фигуры вокруг своего оси, будто оно… Будто оно выворачивалось наизнанку. Утром в канун наступления Года Цинтила Эвер буквально вытолкнуло из постели раньше, чем она успела проснуться, и не успела она понять, зачем, как уже быстрым шагом шла куда-то по лесу, наспех натянув кофту. Что-то так сильно давило на голову, будто где-то в лесу во всю мощь динамика звенел высокочастотный шум, не слышимый ушами, ни ощущаемый физически. Эвер чувствовала направление его источника, сколько бы не вертела головой. Это натяжение в голове напоминало то, что соединило её с Марком, но если в тот раз потребность найти его росла из интереса, теперь Эвер тянулась за чем-то очень важным, что не могла понять или объяснить, и давление в её голове не было способно утихнуть, пока она не добралась до цели.  Только на пороге горного храма Логики её отпустило. На лодыжках ныли свежие мазоли, натёртые новой обувью и быстрым шагом, и Эвер, запыхавшись от подъема, остановилась, переводя дыхание. Внутри у неё было тревожно. Она бросила взгляд на дом, виднеющийся в низине леса, думая о том, почему, уходя, не встретила ни Винни, ни Билла. Её внимание привлекло бормотание, эхом доносящиеся из нутра храма.  Стремясь остаться незаметной, она тихонько обступила храм по периметру, остановилась на одном из балконов и выглянула в зал. Под стеклянным шаром в центре помещения сгорбился человек, облачённый в белые одежды, свисающие к его ногам кружевами. То был до неприличия худой мужчина, и Эвер не нашла в его виде никаких совпадений с жителями Цинтила, которых видела ранее. Если он не принадлежал ни к Верхнему Узлу, ни к Сахарному Домику, то, должно быть, пришёл сюда из загадочных Розовых Топей. Хотя, так же оставался вариант его непричастности ни к одной из каст — он мог быть таким же отшельником, как, например, гниющая старуха в башне.  Но, тем не менее, выглядел он вполне безобидно. Её ушей коснулся его тонкий тихий голос, и эхо храма донесло некоторые слова:  — О, бабушка… на что оставила меня… бедный я, бедный… У неё немного отлегло от сердца. Она убрала в карман руку, которая сама собой легла на гарроту, что весела на поясе, и тихонько двинулась к человеку со спины.  — Топям нужна моя помощь, а я… сил моих нет…  Эвер приблизилась, ступила на неровную плиту, издав звук.  Качнулись белые кудри, открылся профиль, на одно лишь мгновение на Эвер взглянули розовые, словно два самоцвета, глаза, и тут же человек уже отпрыгнул от неё, вопя, как пожарная сирена: — Не убивайте! Не будьте ко мне жестоки! — Да я не… — Не убивайте! — Парень нырнул за руку-колонну, кажется, перепугавшись неосторожного шага Эвер в его сторону, не переставая голосить, — Не причиняйте мне боли! Я лишь посетитель храма, лишь мирный житель Топей! Не причиняйте мне вреда! Горе и благо вашему дому, не будьте жестоки! Эвер, даже не мыслившая ни о чём таком, в замешательстве уставилась на человека, а тот, выпучив от ужаса глазищи, смотрел на неё. Он выглядел не старше её самой, а лицом напоминал афроамериканца. И всё бы ничего, если бы не его абсолютный альбинизм: кудри, хаотично разбросанные вокруг его лица, были светлыми, будто выжженные перекисью, лицо — белое пятно даже на фоне белых одежд, а глаза — чистая маджента. Таких чистых цветов, подумалось ей, даже в природе не водится.  С ушей у парня свисали длинные серьги-ниточки, одна чуть короче другой, и на них поблёскивали, звеня, мелкие нанизанные бусины. На лице у парня тоже болталась какая-то верёвочка, проходящая под носом, и теперь Эвер могла ощутить, как густо от него пахло какими-то маслами.  — Да угомонись ты, — неловко сказала она, сбитая с толку таким поведением, — горе и благо, и всё прочие. Хиф рерар эхер си имфи. — О, вы знаете цинтилит? — Чуть остыв, парень высунулся из-за колонны, опасливо держась за неё руками, — Хороший знак. Я верю тем, кто знает цинтилит, хотя сам не знаю. Нас такому теперь не учат, в Топях уже некому. Все старожилы перевелись. Мне говорили, что и многоуважаемые связанные его не учат, не чтут традиций. О, знаете, мне так много всего говорили. Мне говори, вы безжалостны и жестоки.  — Да разве я жестока… — слегка обиженно буркнула Эвер, думая о том, как, всё таки, удачно было принято решение не доставать оружие.  — Нет-нет, — парень высунулся смелее, — я не хотел ничего такого сказать, я не считаю вас жестокой. Я лишь был предупрежден и ожидал худшего. Извините, я так взволнован, я впервые вижу связанных. В Топях вас все боятся, ведь вы служители Господину, Приносящему Боль. В Топях боли все очень боятся, и ваш многоуважаемый Господин нас пугает. Я вообще, знаете, впервые вышел из Розовых Топей! Бабушка меня готовила, что тут нужно ждать худшего, и хлестала розовыми вениками. Хотя, вообще-то, она меня и просто так хлестала, за то что я такой бестолковый и бесцветный. Ой, прошу меня простить, я забыл представиться, — он разгладил полы своих одежд, распрямляясь, — я Аир из розовых земель, сын рода Уфи, возделыватель, писец, друг всем цинтилийским семьям. Вдовец, к тому же. И, и… верный следователь Бессрочного Союза!  «Союза, значит?» — насторожилась она. — А я Эвер.  Аир как-то растерялся:  — Эвер - кто?  — Тоже друг Союза, — ответила она, запоздало задумываясь о том, как долго эта наскоро придуманная ложь может выдержать.  — Действительно? — Просиял Аир, — Вы здесь, чтобы мне помочь? Хвала. Я бестолков, леди Эвер. Совершенно бестолков, как моё имя. Невзрачен и прозрачен, так бабушка всегда говорила. Меня назвали Аиром за цвет, с которым я выродился, это, вы знаете, «прозрачный, бесцветный» с цинтилита. А вы, должно быть, тоже за цвет названы? Я прежде таких волос не видел. Ой, простите! Это не грубо?  — Подожди, Аир, — прервала его она, держась сдержанно, как и полагалось притворному друга Союза, — с чем тебе нужно помочь?  — О, вы… вы здесь не за этим?  — Я пока что не знаю, зачем я здесь, — даже не солгала она, — я здесь… эм… по зову сердца.  — О… — расцвёл он, — как красиво вы говорите. А говорили, связанные грубы. Скажите, как ваш цвет не увял в такой близи со смертью? Парень без конца говорил первое, что приходило в его бледную голову, хаотично перескакивая с темы на тему, и Эвер нетерпеливо вздохнула. Такой невозможности сконцентрироваться она не замечала даже за Винни, а ведь у него стоял диагноз… — Вы ведь почти здороваетесь с умиранием за руку! — Продолжал, тем временем, он, — Я даже слышал, что в вашем обществе убивают своих. Мне бабушка всегда говорила, что я с рождения увядший, потому как все в моей семье почили, и я такой в наказание. За то что мои предки пили мало чая и недостаточно втирали масла. Бабушка тоже скончалась, мне без неё тяжко… — Аир! — Прервала его она.  — Не причиняйте мне боли!  — Не стану. — Эвер подавила подступающее раздражение, — Скажешь ты мне наконец, что тут забыл? «Не просто же так вылез из Топей в безжалостную и суровую реальность» — добавила она мысленно.  Аир опасливо стрельнул глазами вправо и влево, затем чуть склонил голову, тихонько сообщая:  — Я здесь по очень важному делу. Мне было поручено… найти… — он запнулся, глубоко вдохнул и прошептал, — голову!  — Голову? — Не поняла Эвер.  Аир воспринял её сконфуженность как-то по-своему:  — Да-да, именно! Вы ведь знаете, о чём я говорю? — Ну… да… Только человек без ушей и глаз мог бы счесть враньё Эвер за правду, настолько оно было далеко от убедительности. Благо, Аир, кажется, не блистал умом.  — Хвала Господину, — выдохнул тот, — больше сил моих нет молчать. Столько лет я сюда хожу и ни с одной душой не поделиться! Хвала, хвала.  Эвер сощурилась:  — Столько лет? Ты сказал, что в первый раз выбрался из Топей.  — Всё верно, леди Эвер, я жалкий лжец. Уже шесть лет я безбожно вру, потому что храню свою тайну, и на душе моей тяжело. Даже бабушке врал. От того она, может, и скончалась… как больно мне… — Что за тайна, Аир? Кому ты служишь? Кто тебя сюда отправил? Эмбер?  — Нет-нет, — яростно закачал головой он, — не янтарная леди, нет. Я… — тут он сам зажал себе рот, — сказать не могу. Не позволено. Извините. Великая тайна, но она во благо. Клянусь.  — Ладно, но… зачем голова нужна Союзу? — Союзу? Нет, Союз тут ни при чём. Меня в их дела не посвящают. Это поручение только для меня, но очень важное. Важнее важного, очень важное. Если я найду голову, то… ах, нет, простите. Не могу сказать.  — Подожди, — запуталась Эвер, — так если Союз ни при чем, с чего ты взял, что я здесь, чтобы помочь тебе?  — Мне обещали помощь! Мне сообщили, моё поручение… требует помощника, леди Эвер. Я посчитал это намёком на члена Союза, ведь Союзу я верю. А теперь появляетесь вы! И говорите, что пришли по зову сердца. Разве это не значит, что всё идёт, как должно?  — Да, типа того… — ответила Эвер, всерьёз задумываясь, не являлась ли она, сама того не зная, частью какого-то плана Союза.  И в этом случае… могло ли её участие привести к чему-то неправильному? Чем являлось нечто, называемое головой, и… чьей головой оно могло быть? — Странна ваша речь, но красива, — вдохновлённо заметил парень.  — Аир, — обратилась к нему она, — как ты планируешь найти голову, если ты… уже потратил на её поиск шесть лет? — Нет-нет, — оживился он, — я уже знаю, где голова. Она прямо здесь.  И он указал рукой на алтарь.  — Где? — Глупо спросила Эвер.  — Прямо здесь. В сердце Господина Калькулятора. В стеклянном шаре. Эвер взглянула на сферу, неподвижно завившую в воздухе меж руками-колоннами. С той, как и всегда, мерно падали капли жидкого эго.  — Она… как-то открывается?  — В этом и вся проблема, — расстроился Аир, — сколько бы я ни задавал вопросов, ответ один - нет. Шар нельзя разбить, нельзя открыть, нельзя понять. Я бился над этой головоломкой так долго, но так ничего и не придумал. Всё безнадёжно и бестолково.  — И как тогда достать из неё голову?  — Не знаю, леди Эвер, — Аир огорчился ещё сильнее, а голос его стал страдальческим, — если и вы не знаете, то я даже не знаю, на что мне… постойте, — он вдруг посерьёзнел, посмотрел на неё, — так вы не знаете? Выходит, не вас я должен был ждать? Неужто я просто так раскрывал вам тайну о моей тайне? О, боги, как я бестолков, вы хотя бы состоите в Союзе? Боги! Я должен немедленно рассказать леди Эмбер!  — Нет-нет-нет, — заторопилась Эвер, боясь раскрытия своей лжи, — стой, подожди. Да постой ты на месте! — Она схватила Аира, уже собравшегося прочь, за руку.  — Не уби… — Молчать! — Перебила она его подступающий вопль, — Хватит орать. Чего ты такой нервный? Успокойся, не нужно к Эмбер. Не тревожь её. Есть у меня одна идея. — Есть? Не врёте?  — Есть, — буркнула Эвер, от слова совсем в своей идее не уверенная, — стой на месте. Держи свои тайны при себе.  И, отпустив парня, она подошла ближе к одной из колонн, устремляясь взглядом наверх, к сфере. Тяжело выдохнув сквозь сжатые губы, она схватилась за каменные ответвления, взбираясь на колонну. По мере приближения к верху те становились тоньше, и прежде, чем совсем закончились, она уцепилась за верх ладони, тяжело подтянувшись, и уже сверху взглянула на Аира, смотрящего на неё снизу, заломив руки на груди.  Затем она перевела взгляд на шар, висящий в воздухе неподалёку. Тот, хоть и находился рядом, не был достаточно близко, чтобы дотянуться до него рукой. С опаской посмотрев вниз, Эвер взяла волю в кулак и перевесилась через край, упёршись в сферу ладонью, чудом не соскользнув.  — Что вы такое придумали? — Донёсся снизу голос Аира.  — Пока не поняла, — ответила Эвер и, наудачу зажмурившись, втолкнула руку в холодную густоту шара.  Поначалу ничего не произошло. Открыв глаза, она не увидела своей руки. Если левая её ладонь упиралась в твёрдую поверхность, то правая беспрепятственно вошла в сферу по плечо, скрывшись внутри.  У Эвер даже замерло сердце. Она стала наощупь шарить по внутреннему пространству шара, ощущая свою руку в чём-то среднем между водой и стекловатой.  — Что вы такое сделали? — Восторженно заголосил Аир, — Как вам это удаётся? Как вы додумались? Что там? Что там внутри? — Подожди ты, — огрызнулась она, — если ты будешь меня отвлекать, я свалюсь вниз и не будет никакой…  Её пальцы коснулись черноты.  Холод пополз по предплечью, наполняя тело и нервные окончания.  — Головы… Рука вышла из шара беспрепятственно, лишь тронув поверхность едва заметной рябью, извлекая обруч.  Тонкий и чёрный, увенчанный остроконечными пиками, будто горами. Иссечённый хребтами и сколами, тонкими иглами и острыми гранями. В руке Эвер держала чёрную, как отсутствие всякого света, корону.  Полночь шагает триолями,  в каждом из третьих пришествий лишая Цинтила Господ.  Месть не торопит время, и годы идут между долями.  Пусть не боится носитель, его не коснётся исход.    Полночи нужен носитель. Делает шаг, лишь когда на плечах голова,  и в сделке нет места жадности.  Каждый мучитель в итоге  несёт  смерть,  носитель же — знак благодарности.  Пусть же просящий просит.  Шаг, что лишь часть триоли, красен обещанной щедростью. Полночь шагает, и звёзды теряют свет. Только покой, что несом на костях, обладает  ценностью.  Без носителя  Полночи  нет.  Шаг — и дрогнет Цинтил.  Рассыплется. Распадётся.  Храмы покроются инеем — значит, конец им близок.  Пусть Господа дрожат:  если Полночь стоит, значит, следующий шаг будет тщательно выверен.  В черноте напряжённо гудело жидкое небо, текущее в воздух, а из воздуха в землю. Тихий шлепок. Остановка. Тихий шлепок. Остановка.  Босые ноги шагают по чёрному небу. Делают шаг вперёд, останавливаются. Делают шаг, останавливаются.  Эвер показалось, что ей оторвало голову.  Далёкий звон о кафель, в глазах всё завертелось, и несколько дезориентированных шагов чуть не толкнули её вниз, за край каменной ладони, а кости в теле ломило, словно от температуры.  «Где?» — она вцепилась в свои волосы, ища отвергнутое, но ощутила лишь след обруча на коже; слова залегли в голову, отметившись вдавленной линией.  «Полночи нужен носитель».  «Верни на место».  Она в ужасе встряхнула головой, выбивая черноту, затёкшую в мысли, не понимая, что происходит с телом. Корона улетевшая вниз, всё ещё звенела, стукнувшись о плиты пола где-то внизу. Грудная клетка судорожно содрогалась, пытаясь втянуть немного воздуха, и рёбра, не слушаясь, натягивали кожу, стремясь разорвать плоть.  Что-то перепуганно залепетал Аир.  Эвер в ужасе смотрела на свои дрожащие пальцы. На кончиках запёкся холод и чёрные следы, впитавшиеся в кожу, и ей показалось, что она видит, как чернота расходится по венам вглубь её тела, поражая сопором саму её душу.  Она нужна ему. Она должна её надеть.  — Нет! — Воскликнула она, давая себе пощёчину.  Капилляры в глазах, кажется, тоже почерневшие, пульсировали, притягиваясь к зрачкам.  — Аир, — опомнилась она, — не трогай эту дрянь! Аир?  Ответило ей только эхо собственного голоса и падающих капель. Эвер спешно полезла назад, и, спрыгнув на пол, увидела парня, смотрящего на корону в своих руках, и тогда она, натянув рукав кофты, вырвала её из задеревеневших пальцев. Аир отмер, несмело выдавил из себя несколько нечленораздельных звуков, а затем, прийдя в себя, завыл. Бессмысленно и надрывно.  — Голова Полночи? — Она схватила парня за воротник, встряхивая, — Голова, мать твою, Полночи? За каким хером она тебе сдалась? Что ты собирался с ней делать?  — У-у-у… — громче взвыл тот, даже не будучи способным сфокусировать на ней взгляд. По лицу ему прилетела отрезвляющая пощёчина, и взгляд прояснился, а с розовых глаз градом покатились слёзы.  — Это Эмбер тебя отправила, — прорычала она, — чтобы нахер попереубивать весь Цинтил. Ты знал, что это его голова? Ты знал это? — Не убива-айте-е… — Отвечай, сучёныш.  Приглушённый хлопок срезонировал вскрику Аира, схваченного крепче. По каменной кладке зацокали каблуки, по округлому своду храма покатилось эхо голосов, но смолкло, оборвавшись. Эвер обернулась, отпуская парня, и тот завалился на пол за её спиной. В белом прямоугольнике главного входа застыли две фигуры. Одна — высокая и взъерошенная, вторая — ниже, с очерченными бёдрами.  Мысли спутались. Болезненно дыхание Аира звучало близко, как её собственное. Она убрала руку с короной за спину. Шаг, и перед ней оказался Винни под руку с Эмбер. Шелест прыжка укатился в глубины зала.  «Что ты здесь делаешь?  Почему ты? Почему с ней?» — Эвер? — Ответил он вопросом на вопрос в её глазах.  — Какого чёрта вы здесь делаете? — Что? Мы пришли за Аиром, он… «Пришли, потому что обещали ему помочь».  — Скажи мне, что не участвуешь в этом, — произнесла она, смотря на Винни вспухшими глазами; темные капилляры маячили в поле зрения. — В чём? О чём речь? — Винсент, — тихо прозвучал бархатный голос Эмбер, — прошу, помоги Аиру.  Винни скользнул к парню, что сидел, закрыв голову руками, но тот дёрнулся и пополз назад, избегая протянутой руки, умоляя дрожащим голосом: — Не касайтесь… не касайтесь! Боль и смерть… ихор, разложение, распад… связанные несут лишь смерть… Эвер уставилась на женщину. Та проследовала за Аиром, отползающем к колонне, взглядом. Её брови напряжённо замерли, но холодные глаза не выражали ничего. Она смотрела на него отстранённо, будто наблюдая за вещью, к которой уже утратила интерес. — Люди Топей восприимчивы, — медленно произнесла она, — их легко ранить. Сжав нежной листок единожды, его больше не увидеть прежним. Он покроется трещинами и заломами, потемнеет и усохнет. Розотопийцы вянут, если не быть с ними осторожным.  — Я ничего ему не сделала. — Голос Эвер налился синевой, вторящей теням храма, — Ничего хуже того, что могла бы ты.  Лишь теперь женщина обратила внимание на неё. Взгляд оказался цепким. Она смежила брови, кажется, собираясь что-то сказать, но её лоб распрямился. Взгляд соскользнул куда-то ниже лица Эвер, и она почувствовала его на себе почти физически.  Прозвучал твёрдый голос: — Что ты прячешь?  — То, что не отдам тебе.  — Я ни о чём не просила.  — Меня - нет. Но я здесь. И я знаю, что голове нужны плечи. Ты не сказала об этом. Не сказала, когда просила меня о помощи. О чём ещё ты не сказала?  — Я не вполне понимаю.  Эвер расслабила руку, позволяя короне показаться из-за её спины. Женщина изменилась в лице. Будто каменная статуя, лишь на миг забывшая о своей сдержанности, она вдохнула, и вместе с воздухом в её нутро проникла тревога.  — Что это?  — Ты знаешь, что это.  — Мы способны складывать звуки в слова, чтобы понимать друг друга, но ты делаешь нечто совсем иное. Разве мы… — Хватит, — повысила голос Эвер, чувствуя, как от напряжения сохнут глаза, — засунь себе свои высокопарные речи подальше, тут не перед кем разводить драму. Если ты не знаешь, что это, то коснись и узнай, — она протянула корону женщине.  Цокнули каблуки - это Эмбер отступила на шаг назад. В голубых глазах отразились чернеющие пики.  — Я… не желаю этого касаться. Эта вещь сочится мраком и могильным холодом. Она проклята. Эвер хмыкнула.  — Да, я в курсе. Потому что касалась её. На твоём месте я бы тоже не стала повторять это дважды.  — Эвер, — напряжённо вклинился Винни, — что, чёрт тебя дери, происходит? Женщина вальяжно вздохнула, обращаясь к нему, но даже на него не смотря:  — Винсент, будь добр, приведи Аира в чувство. — Нет, Винсент, — отрезала Эвер, — лучше отведи меня к Биллу, а потом к Лексу Картеру. Сдаётся мне, что Эмбер удачно уворачивается от третьей клятвы.  Винни только успел открыть рот, но ему снова не дали вставить и слова. — Милая, — расплылась в ядовитой улыбке Эмбер, — прости, ты выносишь мне обвинения? К сожалению, пока что я даже не различаю их сути. Если ты решила, что имеешь власть судить о чужой верности, мне придётся тебя расстроить, ведь положение вещей совсем обратное. Я, как арбитр клятвы, коим является и Лекс, способна не только их заключать, но и расторгать, если это необходимо. Так может, ты дашь мне немного больше вводных для понимания происходящего? Пока что я могу судить лишь о том, что ты покалечила очередного невинного.  У Эвер внутри всё так вскипело, что она шагнула вперёд, лишь усилием воли подавляя волну желания схватить женщину за патлы, намотать их на кулак и оставить висеть в воздухе, пока на её лице не останется и толики этой надменности.  Вместо этого она усмехнулась: — Ты что, угрожаешь мне?  Женщина отступила, смеряя Эвер снисходительным взглядом.  — Кажется, я не опускалась до твоего уровня, но ты внемлешь моему посылу верно.  — Ты этого не можешь, — неверяще усмехнулась она, а затем взглянула на Винни, — нихера ведь она не может.  — Ну-у, — осторожно протянул тот, — вообще-то… — О, я могу.  — Чушь собачья, ты просто не рассчитывала, что я окажусь здесь, а теперь пытаешься вывернуться. Я по твоим глазам вижу, что ты знаешь, что за вещь я держу в руке. — Мне не нужно касаться проклятых вещей, чтобы ощутить их силу, ведь я чувствительна к искристому потоку. Тем не менее, я не представляю, почему ты считаешь, будто мы понимаем друг друга. Мне казалось, с момента первой нашей встречи мы успели сгладить углы, и больше ты не будешь вести себя по-варварски.  — Сука, — выплюнула она.  — Эв! — Винни оказался рядом и остановил её, схватив за плечо, а Эмбер брезгливо сморщилась; он поймал её взгляд через линзы, успокаивая голосом, — Спокойнее, мы просто пришли забрать Аира. Я помогал с транспортировкой людей из Топей, и там нам сказали, что он ушёл сюда. Мы просто пришли забрать его на праздник, ты чего? Что с тобой? Она с трудом подавила синюю бурю внутри, поджимая дрожащие от холода губы.  — Почему вас не было в доме? Где Билл? Зачем ты здесь с ней?  — Ты не читала мою записку?  — Какую?  — С камнем.  — С каким ещё камнем?  Винни отпустил её. Он неловко потёр шею, говоря: — Ну, эм… просто я нашёл классный камень  вчера, и… чёрт, да неважно. Я написал, что мы с Биллом пораньше ушли в Храм, чтобы помочь с организацией и декором. Мы должны были вернуться за тобой, и… в общем, Билл в храме. Я просто помогал с розотопийцами.  Повисло неловкое молчание.  То, что сидело у Эвер внутри, не звучало в такт непониманию пришедших.  Она почувствовала, будто сходит с ума.  — Это всё чертовски подозрительно. Сначала Эмбер говорит, что ищет контакт с полночью, а потом я узнаю, что для его прихода нужен человек, и тут рядом оказывается Аир, который ждёт помощи от Союза. Интересно, почему именно в этот момент Эмбер тоже оказывается рядом.  Ещё пара секунд тишины, и Эмбер тихо подала голос: — Ты сказала, что для прихода Полночи нужен человек? Эвер промолчала, внимательно следя за эмоциями на лице женщины, надеясь заметить, если в нём промелькнёт фальшь, но вместо неё пришла решимость. Она медленно шагнула вперёд, протянула руку, коснулась пальцами короны, и её глаза безучастно замерли. Эвер обернулась к Винни, и он ответил ей встревоженным взглядом.  — Хо-олодно внутри, хо-олодно… — вздохнул розотопиец, раскачиваясь на полу с прижатыми к груди коленями.  Винни опустился к нему, утешительно потирая парня за спину, и предложил:  — Тебе, может, пальто дать? Тишина заполнила зал. Лишь теперь, слушая ровный плеск капель, падающих с алтаря, Эвер поёжилась, чувствуя, что и у неё внутри тоже холодно.  Она обняла себя за локти, кутаясь в кофту, но лишь глубже ощутила мертвенную пустоту, съедающую её тело изнутри. Будто под кожей ничего не было, лишь ветер гулял в полой оболочке.  «Холодно» — подумала она, чувствуя, как подбородок дрожит, а от конечностей отлила кровь.  Холодно, но не так, будто выйти обнажённым в зимнюю бурю и окунуться телом в снег.  Так, будто все близкие мертвы. Будто ничего не осталось. «Может, если я снова её надену…» Нет.  Из мыслей её выдернуло движение — это Эмбер одёрнула руку, отступая на пару шагов. Качнулись её длинные серьги, с лица пропала прежняя спесь, вокруг глаз залегли морщины, тяжёлая печаль обрушилась на осанку статной дамы, обтянутой праздничным бордовым платьем. Она приложила руку к груди, будто могла растереть своё сердце, возобновив остановившийся кровоток.  — Умирание, разложение и распад, — болезненно выдохнула она, — ясно, от чего Аиру плохо. Эта вещь наполнена скорбью и одиночеством, ненавистью и жестокостью. Полночь касается своими пальцами сердца носителя, не оставляя в нём ничего живого. — Она качнула головой, смежив брови, и следующие слова прозвучали твёрдо, — Союз не желает смерти Господ. Мы не имеем к этому отношение и иметь не будем.  Эвер кольнула неясная иголочка. Было похоже, что Эмбер действительно переживала момент осознания, и взглядом она едва ли отличалась от Аира, впавшего после подобного в ужас.  «Она не врёт… — вдруг поняла Эвер, — никто не умеет так врать. Она действительно почувствовала это».  — Голова Полночи, — повторила Эмбер, быстро вертя в голове мысли, — из всех голов - голова Полночи. Необходимость носителя в корне меняет положение вещей. За каждым пришествием стоит человек, за него ответственный. За каждой смертью Господ стоит осмысленное решение цинтилийца. Не было ни одной притчи, ни одной сказки и записи… кроме этого обрывка про триоли. Никто и никогда не знал, что Полночь исполняет желания. Это происходит множество веков, и никто не знал, а носители молчали, получая свои желания взамен на остающиеся у Цинтила годы… Тут рядом снова оказался Винни. — Что-то я ничего не понял, дайте и я коснусь… — Нет, — Эвер ударила его по тянущейся к короне руке, — не нужно оно тебе. — Да что с тобой?  — Ты не видишь, что эта штука делает с людьми? — Эвер махнула рукой в сторону Аира, всё ещё сидящего на полу.  Эмбер задумчиво вздохнула, будто подтверждая её слова. Женщина медленно растирала пальцами кожу в открытой зоне декольте, от чего та порозовела полосами. Её пальцы будто стремились проникнуть внутрь груди. Туда, где притаился холод. — Слишком много чувств томится в короне, — сказала она, — она состоит из боли и ненависти. Неясно, что Господа сотворили с тем, кого мы называем Полночью, но всё это время он осуществлял месть. Одно лишь прикосновение оставляет его частицу внутри, и она… зовёт.  — Зовёт, — донёсся высохший голос Аира, — зовёт надеть. Ищет плечи. Обещает… Эвер сощурилась, смотря на парня.  — Это Аир сказал мне, что голова здесь. В шаре, — она махнула рукой в сторону алтаря, — и он не мог её достать. Он сказал, что это поручение лично для него, но не сказал, чьё и зачем.  — Аир? — Обратилась к нему Эмбер. — Невиновен! — Завопил тот, услышав своё имя, — Не знал о такой боли! Не хотел надевать! Хотел лишь благо! — Винсент, — указательным тоном произнесла Эмбер, и парень поднял голову, блеснув линзами.  Всё это время он заглядывал в прошлое, открывая перед собой окно в недавние события. Он замялся:  — Эм… похоже, никто не замышлял ничего страшного, да и Аир сам не очень понимал, зачем ему голова… — Но?  — Но… Эвер надевала корону.  Женщина медленно перевела на неё взгляд. Эвер подавилась воздухом, не ожидая, что обвинения сместят фокус в её сторону. — Я ничего не загадывала. — Кажется, это правда, — подтвердил Винни.  — Кажется? Это всё, что ты можешь сказать?  — Мне нужно больше времени, — смутился он, — воспоминание совсем свежее, почти прозрачное, я не могу так быстро сфокусироваться. Я вижу лишь отголоски мыслей, но там нет ничего ужасного… — Я не собиралась её надевать, — заявила Эвер, — это произошло само. Этому сложно сопротивляться.  На удивление, Эмбер кивнула, соглашаясь с её словами. Она выпрямилась, тяжело вздыхая, и стала перебирать в пальцах длинную цепочку серьги, что стекала с её уха к ключице, задумчиво рассуждая:  — С момента последнего пришествия минуло более тридцати лет, и никто не имел понятия о существовании короны. Если она была здесь так долго, я должна спросить, каким образом это стало известно Аиру, но… — она обернулась на парня, что лишь сильнее сжался у основания колонны, услышав своё имя; зрелище это оказалось жалким, — боюсь, он не в состоянии вести диалог. И теперь я должна спросить тебя, Эвер. Как ты оказалась здесь сегодня?  — Не знаю, — честно ответила она, — я просто знала, что мне сюда нужно. Именно в этот момент. Такое уже бывало.  — Бывало, — эхом повторила женщина, — и что ты сказала Аиру?  — Что я… тот человек, который должен ему помочь.  Эмбер заинтересованно хмыкнула:  — Ты так недоверчива к Союзу.  — Мне за это не стыдно.  — Я не пытаюсь тебя пристыдить. Теперь ты знаешь, что мы не имеем к этому отношения, и мы можем притупить конфликт. Скажи мне, верно ли я понимаю, что ты тоже чувствительна к искристому потоку?  — Я вообще без понятия, что это значит. — Поток течёт в плотной связи с Цинтилом. — Эмбер медленно покрутила своей изящной кистью в воздухе, и стало видно, как мелкая дрожь бьёт её тонкие пальцы, но голос, хоть и стал тише, звучал всё так же плавно, — Он состоит из множества закрытых зон, полнящихся чувствами. Тот, кто к нему чувствителен, способен внимать отголоскам окружения, как если бы каждое ощущение оставляло на материальном след. Подобно тому, как облик Винсента зрит в самое нутро потока, некоторые из нас предрасположены к его восприятию по своей натуре. И неудивительно, что ты ощутила голову Полночи. Лишь остаётся вопрос, почему поток привёл тебя к этой точке.  Эвер пожала плечами, не зная, может ли найти ответ на это внутри себя. Та встреча с Марком, рация… теперь голова Полночи.  «Из всех голов — голова Полночи» — мысленно повторила она, чертыхаясь.  Прежде она и не думала счесть обе эти подсказки, потянувшие её за собой, за что-то кроме её родного отклика. Теперь же она начинала видеть явственные различия.  Её отклик никогда не был таким.  Что Цинтил сделал с ней? В какой момент он пустил в неё свои корни?  — Кажется, на данный момент мы достигли потолка этого обсуждения, — сказала Эмбер, — теперь нам стоит вернуться в храм. Я вынуждена признать, что не могу делать выводов, не узнав об этих событиях с точки зрения Аира, и я собираюсь передать голову Лексу.  — Что вы собираетесь с ней делать? — Со слышимым недоверием спросила Эвер.  — Лишь изучать. Ты сможешь найти ей лучшее применение?  Эвер перемялась с ноги на ногу, но, не найдя аргументов, всё же протянула корону, и женщина приняла её, защитив руку платком, любезно предложенным Винни. Затем она отошла, намереваясь побудить Аира встать, и Винни, смотря вверх, к сфере под потолком, тихо сказал:  — Ты достала её из шара. Не знал, что ты так умеешь.  — Я тоже.  *** Храм Искусств не был похож сам на себя. Прежних каменных стен нигде не было видно, всё потонуло в разномастных цветных тканях и коврах, до того пестрящих узорами, что глаза начинали побаливать, и, всякий раз моргая, Эвер хотелось подольше оставаться незрячей.  Но в темноте за закрытыми веками каждый раз появлялось лишь одно — босые ступни, шагающие триолью.  Близился вечер, а она всё блуждала из одного зала в другой, из коридора в коридор, нервно кусая щёки. Винни куда-то пропал сразу же по прибытии в храм, а Билл так и вовсе не появлялся, и Эвер не оставалось ничего, кроме как ходить туда-сюда, то перетаскивая мебель на гостевую террасу, то притупляя мысли бесполезным копошением в декоративном хламе.  Всё больше розотопийцев, держа в руках подносы с едой, вытекало из нутра скалы, и вскоре гостевая терраса наполнилась перезвонами ксилофона. Пол в этой части храма представлял собой что-то вроде поверхности огромного перкуссионного инструмента, где каждая плита, будь она деревянная или металлическая, издавала мелодичный звук при ударе о неё каблука, и хаотичные шаги людей по террасе удивительным образом создавали приятную, хоть и не очень складную, музыку. По началу.  Теперь же, когда меж колоннами и розовыми кустами передвигалось, разговаривая, не меньше полусотни шумных розотопийцев, Эвер мечтала, чтобы все немедленно скинули обувь.  Эти мысли вели к босым ступням, шагающим триолью.  Она нервно курсировала с одной террасы на другую, проталкиваясь между толпами людей в узких коридорах, и смотрела в лес, растирая собственные плечи. Впервые где-то на Цинтиле было так людно, и среди предпраздничного шума весёлых голосов она чувствовала себя совсем не в своей тарелке.  Внутри росло неясное напряжение, и конец каждой мысли упирался в одно слово — Полночь.  Ни одно из слов, которые Эвер знала, не въедались в ткань реальности так же, как это. Оно отравляло язык, произносящий его, и обжигало лёгкие, его выдыхающие.  «Полночь» — беззвучно произнесла она, чувствуя, как холод в груди откликается этому имени, и отклик складывается в слова стихотворения.  «А прежде Смерть Господ нас не пугала, —  безучастной насмешкой прозвучал в её голове голос воображаемого облика, — краешком сознания мы даже мечтали о ней, пока никто не слышал. И что теперь? Мы напуганы. Мы просто в ужасе.» «Я пообещала Марку». «Да, разумеется, безопасность связки прежде всего. Нам ещё нужна та сделка, что заключена с Господином, и мы не хотим напрасных смертей тех, чьи условия туже душат шею. Так может стоит надеть голову и загадать желание?  Столько вариантов.  Можно пожелать свободу для связки. Разве Полночи сложно? Он не станет чураться нарушением воли Господ, как Бисерник. Попроси о свободе для связки, и их никогда не коснётся то, что однажды случится с этим местом. Время Цинтилу отмерено, нам просто нужно выбрать верное желание. Но что происходит? Руки дрожат. Мы не хотим. Что же будет с теми, кто останется? Если кто-то из Господ умрёт — что с того? Что с того, если вдруг не станет, например, Калькулятора? Ничего. Всё останется прежним. Одним безликим богом больше, одним меньше. Ничего не изменится, ведь нас уже не будет здесь. «Я не могу так поступить. Я не стану частью того, что однажды лишит розотопийев и детей Бисерника дома».  «Дело даже не в том, действительно ли мы собираемся надеть голову. Дело в том, что с нами стало.  Винни, Билл и чьи-то чужие дети. Кто нам все эти люди? Мы знаем их всю жизнь? Они что-то сделали для нас? Мы счастливы, когда нас принимают с руками, испачканными кровью. Мы надеемся, что в нас не разочаруются, и жаждем быть понятыми. Мы стенаем: «Зачем, Билл? Зачем ты был со мной добр? Я убила его. Я не заслуживаю доверия». Мы никогда не делали себя обязанными за то, о чём не просили, но теперь позволяем этому течь внутри себя.  Ты позволяешь.  Ты — больше не я. Что с тобой стало? Кто с тобой стал? Стоит Полночи сделать шаг, как следующий может быть решающим для Господина, и тогда Похоронного Бюро может не стать. Может не стать меток и клятв, не стать служителей.  И тогда ты останешься одна.  Именно он сделал это с тобой.  Ты ненавидела это место, этот дом и этих людей. Теперь ты боишься решительного шага, потому что позволила себе решить, что можно довериться сахарной фантазии.  «Всё хорошо, больше ничего не случится».   Ты нашла баланс, но он хрупок и иллюзорен. Не будь дурой. Ты всегда была одна.  Он может думать, что его чувства к тебе способны расти, но они лишь увянут, коснувшись. Станешь ли ты позорно опускать глаза, не сумев найти слов для ответа, или попросту взглянешь честно, сказав, что всё это — глупость? Скажи себе честно. Признайся, что загнала себя в тупик, выронив слишком много слов, и теперь они знают, где на твоём панцире дыры в хитине. Признайся себе, что теперь ты плавишься от слов и прикосновений, потому что стала мягче. Потому что сама себе позволила. Признайся и прекрати.  Хватит этого фарса.» На пустую террасу втёк щебет женских голосов, зазвенели задетые украшения, запахло маслом. Сразу три старушечьих голоса говорили почти что наперебой: — …а я и говорю: не гниль на тыквах, а мякоть, это самое вкусное. А он мне…  — Сама ты мякоть, это лишайник! — Так я и говорю, что всё съедобно, что растёт, даже если на еде растёт. А он мне, знаешь, что… ох! Ох-ох!  Внутренний монолог прервался, и мысли потеряли форму. Как лёд на ладони, они растаяли, впитывая в кожу. Эвер прикрыла глаза, надеясь слиться с декором.  — Что въыхаешь, духа? — Кто? Что случилось?  — Глаза разуй, тут леди из связанных. — Так сдоовайся! — Сама и здоровайся, раз смелая.  — Гоье и благо дому сьязанных!  Эвер, вздохнув, обернулась, надеясь выражением лица обозначить неохотность ответа:  — Горе и благо Розовым Топям.  Перед ней сбились в кучку три пожилые темнокожие женщины — одни из немногих представительниц женского рода на этом мероприятии. Как прочих топийцев, распознать их можно было даже без глаз — душащий запах масел шёл впереди представителей крошечной общины. Если вначале дня Эвер едва ли могла притворяться, будто не напугана их внешним видом, то теперь смотрела на старушек совершенно спокойно. Все топийцы, как один, отличались особенностью кожи, которую воображаемый голос Билла в её голове вежливо называл генетической мутацией. Все они, от природы темнокожие, были покрыты молочно-белыми пятнышками, хаотично разбросанными по телу. В некоторых местах, где пятна затрагивали голову или брови, волосы у топийцев росли пепельно-белые, будто эти люди сошли с недописанных картин.  Но особенность кожи была лишь наиболее безобидной их чертой.   — А на цинтилите скажите? — Хитро прищурилась полная старушка, вся покрытая какими-то неясными буграми и шишками. Кое-где из-под её бордового платья так и стремились прорваться наружу объемные опухоли, делающие её похожей на больное дерево. — Не пьиставай к челоеку! Неежливо! — Невнятно запротестовала другая женщина, не способная правильно выговаривать звуки из-за смещённой вбок челюсти. — Что-о-о? — Громко переспросила третья, слепо щурясь под розоватым наростами, наползшими на морщинистое лицо.  — Вам помочь чем-нибудь? — Только лишь из вежливости спросила Эвер, но её вопрос, кажется, не был услышан, ведь старушки уже отвлеклись на собственную перепалку.  — Ничему их не учат теперь, вот что! В чём толк цинтилийских фраз на этом их английском? — В уважении, стахая тоя бошка. Ты сама ынтилит ни слухом, ни духом, а как астьепалась.  — Что-о? — Вот вы! — Обратилась старушка к смущённой Эвер, — Знаете, для чего горе и благо на Цинтиле желают при встрече?  — Ну… потому что всего, типа, должно быть в меру.  — Нет-нет, глупости! В меру должно быть только горя, а благо пусть будет без меры. Ничему вас не учат, вот вы и не знаете. А знайте: цинтилит ведь язык честности. Если кто лишь горя желает, то это сразу слышно, язык все тайны выдаст. А ежели ничего дурного, то и понятно. Только благо. Так вы нам чего желаете: горя или блага?  — Я, э…  — Отстань от леди, стаая, ей эти тои нъавоучения ни к кусту, ни к гьядке.  — А что же нет, ежели да? Кто их ещё научит слова попусту не тратить? Так ведь и выговорят из себя все звуки, ничего не останется. — Какие грядки? — Ну, мне нужно… пойти. — Эвер неопределенно указала пальцем себе за спину и спешно отступила к шторам, закрывающим проход в коридор, пока старушки сцепились языками в шумной дискуссии, — Всего, эм… благого вам, — буркнула она сама себе под нос и нырнула за шторы.  Старательно избегая коридоров, где ходили люди, она наугад преодолела несколько лестниц и поворотов, надеясь выйти туда, где смогла бы найти пространство для одиночества, как вдруг чья-то рука высунулась из-за шторы и втянула её в внутрь. Несколько шагов, путающихся в тюлях, и её втолкнуло в мягкое нутро тупиковой ветви коридора. Свет ламп, увенчанных стеклянными шарами, потонул в тяжёлом бордовом бархате и прозрачных тюлях, пахнущих старыми коврами и церковным воском. Вокруг остались лишь ткани, замыкающие пространство в приватную зону. Над ней навис мутный силуэт.  — Ничего, если я ненадолго тебя умыкну? — Винни, мать твою, — облегчённо выругалась она, — где ты шлялся всё это время? — Ну, знаешь. То там, то здесь.  Она одёрнула тюль, за которой скрывался парень, и он взглянул на неё линзами, ухмыляясь. Она хотела бы прозвучать саркастично, но в голосе оказалась лишь усталость: — Ты на целый день бросил меня с розотопийцами.  — Но теперь пришёл тебя спасти. Громкие они, правда? С ума можно сойти. — Да, да… неважно. Где Билл? — В хламохранилище, — он неопределённо махнул в сторону, — откисает после периода мигрени, ещё не совсем пришёл в себя. Я долго убеждал его сегодня никуда не идти, но он ни в какую. О, кстати. Представляешь, мы уговорили Бисерника прийти.  — Куда?  — На праздник, куда ещё? Вместе с детьми. Они уже целую вечность никуда не высовываются, а Билл смог убедить Хелайни, что сейчас, типа, безопасное время. Так что сегодня у нас мероприятие с рейтингом джи.  — Чего?  — Что? — Безопасно?  — Ага.  — Вы, нахер, с ума сошли? — Вскипела она. — Почему? — Ты издеваешься? Мы только что обнаружили штуковину, призывающую Полночь! Грёбаного бога, убивающего богов! И вы… именно в этот момент вы решили вытащить Бисерника? С детьми? Вы нормальные?  — Эй, Грин, — он стянул с лица очки, смотря на неё с некоторым сарказмом, — ты чего, заразилась истеричностью от топийцев? Не произошло ничего опасного.  — Кроме того, что сейчас буквально в любую секунду кто-то может надеть голову.  — Да о чём ты? Эмбер весь день занимается тем, что изучает корону вместе с Картером. Они там только и делают, что допрашивают Аира и восстанавливают ход событий. Это же круто, что теперь все будут о ней знать, понимаешь?  — Очень круто, Винни, очень круто. Теперь каждый цинтилиец будет знать на один способ исполнения желаний больше. Я, нахер, в ужасе. Ты что, думаешь, здесь нет людей, которым не жалко потратить пару ходов? Два таких человека, и… — Э-эв, — позвал её Винни, беря за плечи, — ты как вообще?  — Хреново, — горько выплюнула она, — а ты как думаешь?  —  Да у тебя же крыша едет от влияния короны, ты не видишь? Она оставила на тебе след, прямо как Эмбер сказала. — Эмбер сказала. — Огрызнулась она, — Отлично, теперь не воспринимай меня всерьёз.  — Так начни мыслить трезво.  — Я мыслю трезво.  — Нет, ты мыслишь тревожно. Ты держала эту штуковину в руках слишком долго, а теперь не можешь от этого отойти. Тебе бы расслабиться, что ли. Всё ведь нормально. Эвер с дрожью выдохнула, подбирая под себя распустившиеся ветки тревоги и раздражения. Она покачала головой, выразительно шепча: — Винни, я ей не доверяю. Эмбер точно имеет к этому какое-то отношение, и пусть говорит что угодно, но я этой суке никогда не поверю. Нам не стоило отдавать ей голову. — Ты же её слышала, — он тоже понизил голос, — Союз не будет иметь дел с Полночью. Цена слишком высока, никто на это не пойдёт. Подумай: кто захочет, чтобы Цинтила не стало? Кому это выгодно? Цинтилийцам нужно где-то жить. Топийцы, например, без своих кустов точно долго не протянут.  — Отдельный носитель короны не будет думать об общей картине. Раньше не думали, и теперь не будут. — Раньше никто не знал, что голова делает носителя психом. — И сейчас не знают.  — Она расскажет.  — С чего вдруг ей это выгодно?  — Я вообще не очень понимаю, что ей выгодно, но знаю одно - ей нужно доверие. Обоих узлов, топийцев и Сахарного Домика. Она не посмеет ни о чём соврать.  — Но… — В ином случае мы скажем своё слово. Я ведь всё видел, — он постучал пальцам по оправе гогглов, улыбаясь.  Эвер чуть обмякла, утопая спиной в тканях. — Ладно, — нехотя ответила она, не то что бы соглашаясь на самом деле.  — У тебя вид замученный, как будто вот-вот умрёшь, — заметил парень.  — Выживу, — вздохнула она.  — Охотно верю. Я от одного нахождения рядом с короной до сих пор чувствую эффект, Аир от прикосновения свихнулся, а ты её надела. То, что тебе хреново - чертовски мягкий исход.  — Может, я тоже свихнусь в скором времени.  — Есть какая-то возможность вставить тебе мозг на место?  — Не знаю, — обессилено выдохнула она, — скажи, что всё будет нормально.  — Да всё вообще супер будет.  Внутренняя тревога притупилась, а далёкий звон ксилофона и запах воска зазвучал успокаивающе.  Винни отстранился, и на её плечах остались тёплые следы его рук.  Где-то далеко в её голове столкнулись противоположные мысли: одна тепло светилась жёлтым и пахла хвоей, а другая смотрела холодными красными линзами. Посередине этих мыслей стояла Эвер, не склоняемся ни к одной из сторон более, чем к другой, и от этого внутри у неё было тяжело и пусто. Она вздохнула, пытаясь от этого отстраниться.  — Хотел бы я знать, как тебе постоянно удаётся во что-то вляпываться. — Невзначай хмыкнул Винни, смотря в сторону, — Ты просто удивляешь меня снова и снова.  — Взаимно. — М?  — Сам знаешь.  — Я читаю воспоминания, а не мысли. Хотя… подожди немного, и я загляну в воспоминание о том, что ты думала. Не гарантирую точность.  — Твои странные отношения с Эмбер, — прямо указала она, — какого чёрта ты подчиняешься ей?  — Я похож на человека, который кому-то подчиняется?  — Не знаю, но рядом с ней ты ниже уровня каблука.  — Эй.  — Я не права?  — Я просто вежлив с ней, а ты грубиянка.  — Зачем? Что она для тебя сделала?  — Ну… это сложно. Вот так сразу не объяснишь.  — Разумеется.  — Правда.  — Попытайся, потому что я уже начала думать, что это подозрительно.  — Может, обойдемся без этого?  — Ты сам загнал нас в этот угол.  — Ну, — хмыкнул он, — да, ты права. Слушай, как-то это неловко… но никакой тайны нет. Кажется, она любит меня.  Ничего говорить не потребовалось. Судя по всему, лицо Эвер само собой скривилось так выразительно, что Винни сокрушённо вздохнул. Он неловко потёр шею, говоря: — Не знаю, в курсе ли ты, но она тоже немка. Не то что бы это, типа, что-то объясняло…  — Ага, абсолютно ничего.  — Не знаю, слушай. Она не всегда была сукой. Странно будет сказать, что раньше мы были друзьями, потому что… ну, потому что друзьями мы не были. Мне было тяжко в первое время на Цинтиле, она, по своим меркам, тоже была тут недолго… а ещё она потеряла сына, а я… Эвер сдвинула брови, впервые слыша, как он заикается на эту тему.  — Потерял мать? Винни как-то неопределённо поморщился, вроде как кивая, но не давая подтверждения словами. — Я поддерживал её, она поддерживала меня. За последнюю пару лет мы отдалились, а потом, когда умер Джесси… не знаю, что с ней случилось. Иногда мне кажется, она чувствует себя моей матерью. Ну или… сводной матерью. Типа, как будто она до сих пор заботится обо мне, и я, наверное, подыгрываю. Видимо, сейчас ей это нужно.  — Я даже… не знаю, как на это реагировать.  — Я же тебе говорю, это сложно объяснить.  — Так вы… ну.  — Нет, ничего такого.  — Знаешь ли, тут много чего «такого». То, что отношения у вас странные, это понятно, но то, как она относится к тебе, если вы правда близки - вот, что странно. С близкими так себя не ведут.  — А ведь я говорил, что лучше обойтись без этих подробностей.  — Да нет… — слова прозвучали немного фальшиво, и Эвер поспешила ответить более уверенно, — нет, теперь я, по-крайней мере, что-то понимаю. Хотя мне и странно об этом думать.  — Ну вот и всё. Sowieso, беспокоиться не о чем. Сегодня классный день, так что предлагаю больше ни во что не ввязываться, наесться еды топийцев и веселиться. Тебе пора бы вытолкнуть Полночь из головы. Идём, мне есть, что тебе показать. — Улыбка у тебя хитрая. — Заметила она, — Задумал что-то, что мне не понравится? — Абсолютно.  *** Выходя из маленькой комнатки, где осталась брошена будничная одежда, Эвер споткнулась о подол собственной мантии, и, запутавшись в шторе, едва не сдёрнула ту с петель, так уж они были между собой похожи.  Вышла к Винни она, словно деревянный солдатик без единого шарнира в теле, и, видимо, настолько ее лицо было кислым, что Винни, и без того едва сдерживающий смех, чуть не согнулся пополам от ее вида.  — Ну да, конечно, — сокрушенно проговорила она, на что Винни взорвался хохотом.  В зеркале за ним она наконец увидела себя, и от этого зрелища у неё нервно задёргался глаз. Выглядела она, мягко говоря, несуразно. Бархатная мантия, только швами отличимая от штор, футов на пять волочилась за ней по полу, учитывая длину нескромного количества рюшей; оборы на плечах создавали ощущение скукоженного умирающего цветка. В лучшем случае.  — Ну всё, это уже ни в какие ворота. — пробурчала она, стягивая мантию с себя, и снова запнулась о ее складки, от чего Винни, только переведший дух, снова залился истерическими смехом.  Сам он был одет так, что в глазах начинало рябить, если смотреть слишком долго: темно-красная рубашка, вся в цветочных узорах, словно на бабушкином платке, отвратно-зелёный бархатный пиджак, блестящий более нужного, твидовые штаны в мелкую полоску, золотистый галстук, повязанный криво и, конечно, торчащий из кармана, розовый цветочек.  Эвер наконец выкинула в сторону мантию, оставшись в одной красной жилетке и зелёных штанах со всё тем же цветочным узором. Чтобы совсем не растаять, она сгорбилась и обняла себя за голые плечи.  — Ну всё, Мур, хватит ржать. Сейчас по морде получишь.  — Ну а что? Неплохо. Недурно! Эти цветочки на штанах придают тебе раритетный вид. Так ведь и не скажешь, что ты дама в возрасте.  — Это мне говорит рождественская ёлка.  Шторы комнатки покачнулись, и в примерочную, узкую от раритетного хлама и пыльных люстр, вошёлл Билл, одетый в безразмерное подобие пончо, со рваных концов которого свисали, звеня, мелкие золотые звёздочки.  — Билл! — Эвер двинулась к нему, на ходу оценивая, не нужна ли мужчине физическая опора, — Ты как тут? Ходишь, стоишь?  — Хожу, стою, — уверил её он, устало улыбаясь, — всё приемлемо.  — А голова?  — На плечах, — кивнул он, поправляя на носу очки, — как бы в свете последних событий это ни звучало. Говоря об этом… как себя чувствуешь ты? — Да пойдёт… — она неопределённо пожала плечами. — Я видел того розотопийца, Аира. Он, мягко сказать, перенёс соприкосновение с Полночью тяжелее. — Видел? И что с ним? Они разобрались, зачем ему нужна была голова?  — Парень в глубочайшем шоке, — покачал головой Билл, — он отказывается говорить. Картер опасается, как бы он не остался в этом состоянии навсегда… — Ну хоть что-нибудь новое они узнали? — Они собираются заняться поиском всех упоминаний Полночи в книжных архивах после праздненств.  — То есть, ничего.  — Картер считает, пока опасаться нечего, ведь голова под присмотром.  Эвер фыркнула:  —  Нечего опасаться… как же. Кто-то из всех этих людей мог надевать корону в прошлом, может надеть и сейчас. Как-то это всё мутно. — Да, верно, ситуация неоднозначная, но мы мало что можем сделать в данный момент. Сегодня праздник, завтра похороны Джесси… разбирательствам ещё будет местно, и понадобится помощь Винни.  — Как же, — саркастично хмыкнул тот, — без меня Цинтил не вертится.  Обстановка ощутимо разрядилась. Билл окинул Эвер взглядом и заметил:  — Удивлён, что ты согласилась нарядиться в традиционные одежды связанных. Ты ведь знаешь, что это… мужской вариант?  — Ни один из вариантов вообще не входил в мой календарь одежды.  — Исключение - уже хорошо.  Винни сдавленно хмыкнул, и Эвер, ещё свежо помнившая его шпильку про размер местных платьев, не подходящих под обхват её бёдер, притупила его ухмылку убийственным взглядом.   «Хмыкни ещё раз, и будешь рад, что умеешь прыгать».  — Мне по душе эти наряды, — Билл любовно поправил подол своего балахона, — аутентично. Здорово чувствовать себя частью этой культуры.  — Вот-вот. Аутентично, поняла? — Издевательски повторил Винни, лыбящийся от того, с каким лицом Эвер бросила взгляд на вешалку с платьями, напоминающими связку слезшей змеиной кожи.  — Ужасающе. Билл склонился к одному из комодов, где на извилистых подсвечниках весели потускневшие от времени украшения, перебирая причудливую бижутерию пальцами.  — Можете думать, что хотите, но это наследие Цинтила, и нам повезло, что все эти вещи сохранились до наших дней.  — Повезло, — согласился Винни, — можно ощутить, как пахли десять прошлых поколений связанных.  — Золото - важный элемент традиционных образов. — Продолжил Билл, — Если красные оттенки бархата означают приближенность людей к Господам, то золото символизирует тяготы, ей сопутствующие. Обручи для жнеца, лепестки для посредника и звёзды для удильщика, — он коснулся украшений своего балахона, а затем протянул Винни горстку тонких золотистых листиков, которые парень стал наугад цеплять к волосам. Эвер же он передал несколько толстых браслетов из старого золота, и, переняв их, она удивилась:  — Тяжёлые.  — Метафорично, правда? Их носят на руках. Цинтилийское золото предназначено украшать своим весом те руки, что способны его выдержать. На цинтилите так и называется - «Шифирам; тот, чьи руки тяжелы».  — А удильщик? Это к чему?  — Сложная игра слов, я полагаю. «Крюком цепляющий смерть». Так называют могильщиков. Звёзды на моей одежде изображают тяготу каждой искры, прошедшей через мои руки к Зениту.  — Так ты почти Харон. — Да, — добавил Винни, - который, типа, души в загробный мир переправляет. — Это верно, — отметил Билл, довольный таким сравнением, — а вот Винни, как посредник, отягощён способностью видеть то, что предшествует умиранию. Лепестки на голове тяготят голову, ведь его взор должен быть чист и непредвзят. Он - глаза и уши связки, жнец - её руки, а я - душа и сердце.  Увешанные золотом и бархатом, служители бюро вышли на переполненную террасу, где ротанговой мебели едва ли хватало для вмещения хотя бы трети присутствующих. Столы полнились закусками и напитками, горшки с вечноцветами свисали с потолка, а колонны тонули в пышноте оборчатых тюлей. На фоне весёлых голосов и перезвона плит звучали басистые завывания причудливых струнно-духовых инструментов.  — О, вот и вы, — обрадовался им, выплыв из толпы, добродушный Лекс Картер с бокалом в руке, — столько всего за один день, верно? Сумасшедшие трилетие. Ну как вы?  — Неплохо, мистер Картер, — вежливо ответил ему Билл.  — Вот и чудно. С вами, мисс Грин, мне будет ужасно интересно поговорить позже.  Эвер рассеянно кивнула, и мужчина отвернулся к толпе, постукивая по бокалу ложечкой.  — Дамы и господа! — Объявил он, и голоса стали понемногу стихать, а посередине террасы образовался пустой прямоугольник; Лекс сделал пару шагов вперёд, оглядывая присутствующих, — Все в сборе, верно?  Кто-то что-то шепнул ему на ухо, и он опомнился:  — О, ещё не все.  Плиты посередине пола расступились, выпуская наружу длинную руку в бордовом рукаве. Пол разверзся, скрежеща камнем, и в воздух вырвался сноп конфетти, за которым последовал Господин Сахарного домика, вытягивающий за собой его обитателей. Дети радостно завизжали, рассыпаясь в стороны, и из-за спины Бисерника показалась Хейлани, в некотором ужасе наблюдающая эту расгруппировку.  Эвер взглянула на Винни, ловя его ошарашенный взгляд, и усмехнулась.  — В первый раз, да?  — А вот теперь все. — Объявил Картер, — Выходит, можем начинать. — Гости заняли свои места по краям толпы, и мужчина начал свою речь, — Что-ж, вот и подошло к концу очередное трилетие Цинтила. Если кто-то всё ещё считает, то поделитесь, сколько веков нашему дому.  — Мы не считаем, — донесся крик откуда-то выше по холму. — Спасибо за честность, дамы Верхнего Узла. Спасибо и людям Розовых Топей, что преодолевают свои тревоги и посещают нашу скромную церемонию. Прошу заметить, отдельная благодарность им за имбирное шампанское. Кто ещё не успел попробовать - спешите, иначе я разберусь с ним сам. Так вот! Спасибо Нижнему Узлу за помощь в организации, и, конечно, спасибо Господину и Матери Сахарного Дома, что почтили нас своим присутствием.  Толпа зашумела аплодисментами.  Картер продолжил вещать о том, как здорово, что почти весь цинтилийский народ собрался под одной крышей, но Винни вдруг шепнул Эвер на ухо, отвлекая от речи:  — Эй, смотри, вон там Марсиф. Помнишь его?  — Где?  — У колонны справа. Заморыш в красном.  — Тут все в красном. О, подожди… да, вижу.  У кромки толпы стоял, сжавшись, нервный розотопиец, моргающий чаще нормального. На плечах его рубашки распустились цветы, а курчавые волосы топорщились во все стороны, будто его только что ударило током. — Это тот, которому осколок руку отсёк?  — А ты что, не видишь?  — Нет, мне… а, вот, вижу. Страшный же у него обрубок… — Ага. А Аира что-то не видно. — Да нет, вон он. У самого края.  С другой стороны, у самого обрыва террасы в кресле сидел бледный парень, явно оторванный от происходящего. Вокруг него толпа слега расступалась, делая того отщепенцем.  — А, точно, — шёпотом ответил Винни, — какой-то он… ну.  — Не отошёл.  — Да.  — Бедолага.  — Я уже заканчиваю, мои дорогие, — по-доброму повысил голос Картер, прерывая их диалог, — ещё самую малость внимания. Так вот, о чём я? Как вы можете знать, в этом трилетии мы столкнулись с печалями. В первом дне нового года мы почтим память покинувшего нас друга, и я надеюсь увидеть многих из вас на похоронах, чтобы прощаться вместе, помня, что наша вечность - ценнейший дар. Толпа тихонько зашуршала, бросая опасливые взгляды на Эвер, и она съёжилась, мечтая сию же секунду стать невидимой.  Топийцы вокруг неё чуть расступились. Лишь на миг ей почудилось, будто бездыханный Джесси Оул стоит рядом.  — Откуда они все знают… — вслух прошептала она.  — Больше на Цинтиле рыжих нет, — шёпотом ответил Винни.  — Но, как вы можете знать, — продолжал Картер, — кроме печалей это трилетие принесло в наш дом и радость. Среди нас новые лица: пополнение в фостером доме и Нижнем Узле. Это, безусловно, чудесно, ведь именно люди поддерживают наш дом цельным, и я хочу верить, что каждая наша потеря восполнится.  Противоречивые шепотки нарастали, и Эвер услышала, как кто-то из пожилых розотопийцев говорит: — Убивают себе подобных, представляешь?  — Господа! — Возразил шуршанию голосов Картер; все смолкли, смотря на мужчину, и он выдержал паузу, оглядывая присутствующих добрым подслеповатым прищуром, — И немногочисленные дамы, конечно. Разве бывало на Цинтиле так, что ни одна дилемма не гложет разум? Мы можем бояться грядущего, можем скорбеть о былом и не понимать настоящее, но прежде всего мы должны оставаться верными нашему дому. Так или иначе мы все принадлежим Цинтилу и его Господам, и лишь нашей верой он остаётся стоять, как стоял веками. Иногда цветку нужно срезать ветвь, чтобы дать новый росток, и, пусть на бутон будет меньше, ценнее - сохранить стебель. Междоусобицы источили фундамент нашего дома, и ныне нас вместе осталось немного. Останемся же единым народом! Давайте верить, что на всё воля Господ. Пусть горе и благо сосуществуют в наших сердцах в балансе, и пусть мы вступим в новое трилетие ещё множество раз. Толпа зааплодировала, вдохновлённая речью, а затем зашумела, растекаясь к столам. Зазвенели бокалы и столовые приборы. Билл быстро оказался втянут в светские беседы с заинтересованными топийцами, Эвер за смешные веснушки и мощные руки превратилась в ходячую вешалку для детей, а Винни, и без того умыкнувший со стола целую тарелку канапе, каждый раз возвращался к ней с новой закуской на шпажке, закидывая детям в головы новые идеи для издевательств над Эвер и, ухмыляясь, скрываясь с места происшествия.  Небо давно потемнело, на террасе светились разномастные свечи и лампы. Дети, зазевав, разбежались кто-куда, как и половина остальных людей, нашедших интерес с другим комнатам храма. Музыканты за странными подобиями виолончелей затянули медленную музыку, и Эвер, обессилив, свалилась на пустой диван рядом с Винни, доедающим миниатюрные пирожные прямо с трехэтажной тарелки.  — Сколько уже есть можно, — упрекнула его она, — ты что, бездонный?  — Я ещё с собой заберу.  — Растолстеешь.  — Кто бы говорил.  — Эй.  — Шучу, мне нравятся твои щёчки.  — Ты уже успел напиться?  — Что значит «уже»? Всего пара бокалов за столько часов.  — Пара? Это сколько?  — Где-то от двух до шести. Не вини меня, сегодня можно.  — Да я и не виню, — легко ответила Эвер, ища на плетёном диване подходящее положение, — сегодня правда можно. Какая же тут неудобная мебель… агх, — она встряхнула руками, затёкшими от веса обручей, и стала расстёгивать украшение на шее, — не могу больше в этом ходить, оно меня душит… чёрт, как его… — Давай помогу, — прошамкал Винни, лениво переваливаясь к ней.  — Оно заржавело.  — Нет, просто ты неумёха.  — Иди ты.  — Сама иди.  Он собрал её волосы, перекидывая их через плечо, и его горячие пальцы прошлись по её оголённой шее, а кожу защекотали перчатки. Медленнее и плавнее, чем было необходимо. Эвер сжала зубы, застыв в неудобной позе, то ли забыв, как двигаться, то ли притворившись мёртвой. Щёлкнул замок, шее стало легче, а Винни отстранился, усаживаясь ближе к ней.  — Ну вот.  — Да… вот.  Музыка сменила мелодию. На середину террасы вытекли парочки, поочерённо вступая в такт медленного гудения струн, и ноты ксилофона удивительно вошли в музыку, придавая объем.  — Слушай, — Винни слегка пихнул её в плечо, — может, потанцуем?  — А может, сразу в озеро прыгнем? — Саркастично ответила она.  — Идея хорошая, но сначала, всё таки, танец.  Она обернулась на него, чуть сонными глазами следящего за импровизированным танцполом, и он ответил ей не хитрым, а совсем обычным, добрым взглядом.  — Тебе стоит знать, что даже самый кривой розотопиец танцует лучше меня. — Серьёзно сказала она, — Безногий, к тому же. — Прямо заинтриговала.  — Нет, правда. Я ужасна.  — Да там всё просто, — он вдруг поднялся, утягивая её за руку, — это же вальс. Шагаешь, там… шагаешь. Даже думать не надо. Пошли, я покажу.  — Ладно, ладно… — слегка улыбаясь, она поддалась, поднимаясь к Винни, и он утянул её к танцующим, но ближе к краю, чтобы не мешаться.  — Так, смотри, одну руку ко мне на плечо, — стал объяснять он, — а вторую вот так, да.  — А вот так обязательно? — Она бросила взгляд на его руку, лёгшую к ней на талию.  — Хочешь поменяться ролями? Вот только глаза не закатывай, сама спросила. Я командую, поняла?  — Молчу.  — Молчи. Ноги шире поставь. Сначала два шага вперёд, потом приставляешь ногу, а потом так же в сторону и назад. На три счёта. Пеоняла?  — Чего? Куда приставлять?  — Сначала два вперёд, — он потянул её назад, шагая в такт и приговаривая, — eins, zwei. И приставляешь ногу. Drei. Поняла?  — Нет.  — Мышцы расслабь. На ноги мне не наступай. Три счёта, два шага и остановка. Eins-zwei-drei.  Он снова потянул её за собой, тихо считая, и, несколько неудачных попыток спустя, она стала озираться по сторонам, ища повод смыться.  Эмбер стояла у края террасы, рядом с креслом, в котором сидел, не шелохнувшись, Аир, и вела непринуждённый разговор с кем-то из Топей.  — Шаг, остановка, — напомнил Винни, обращая её внимание.  «Шагает триолями…» Она передёрнулась, избавляясь от мыслей.  Всё нормально.  Ничего не произошло.  — Давай ещё раз, — сказала она, увлекая мысли в счёт.  Спустя время звуки плит и под их ногами стали попадать в музыку. Затем Эвер даже понравилось, и к моменту, когда стало получаться более складно, количество людей на трассе снова сократилось.  — А кто учил тебя? — Спросила Эвер, не переставая смотреть себе под ноги.  — Моника, — зевнув, ответил Винни, — она мечтала быть звездой школьного бала, так что мне пришлось быть тренажёром.  — Так она старшая сестра?  — Ага. Помню, как она поздно возвращалась домой. У неё уже были тусовки, друзья, алкоголь, а я ложился спать в десять вечера. Она вытаскивала меня из кровати и вела оттачивать движения в платье.  — Очень в твоём духе. Понятно, откуда корни. — Да, она была классной.  — Скучаешь?  — Когда вспоминаю - конечно.  — Мне жаль.  — Ого. Ты сказала это.  — Что?  — Что тебе жаль.  — Нет, ну, я имею в виду… — Да брось, я понял. Спасибо.  Рядом вдруг появился Билл, вымученный разговорами. Уставший, но довольный.  — Хорошо проводите время? — Заметил он.  — Странная картина, скажи? — Улыбнулась Эвер.  — Нет, это приемлемо. Странно, что последние пару часов я слушал лекцию о родильных традициях розотопийцев.  — И?  — Странно, что было интересно.  Все трое посмеялись.  Картер вернулся на террасу с толпой людей, шедших за ним хвостом, и снова стало более людно. Он постучал по бокалу, привлекая внимание, и заговорил на небольшую аудиторию:  — Уж не знаю, сколько сейчас времени, но сдаётся мне, что новое трилетие уже наступило. Предлагаю в честь этого всем выпить ещё по бокалу имбирного вина и отправиться в большой зал для командной партии в шепци-ат!  Толпа поддержала его речь ленивой радостью, звякнули бокалы, задрожали люстры, зазвенели украшения и загудели стены. Из-за куста широко шагнул Бисерник, тут же во все стороны распустившись цветными верёвочками, и из дверей к нему притянулись, ничего не понимая, дети; ксилофоновые плиты расступились, и, схватив детей в охапку, Бисерник сбежал, скрываясь в полу. Всё произошло так быстро, что Эвер только и успела открыть рот. Небо вспыхнуло. Оглушительный хлопок прорезал воздух, ударив о барабанные перепонки. Храм Логики сложился, как карточный домик, раскололся купол, осколки покатились вниз по горе, руша выступы и деревья. Ударная волная пришла запоздало, отталкивая стоящих назад, и гора дрогнула, столкнувшись с пощёчиной воздуха. В оглушительным грохоте по голове ударил звон — это по горе покатился, ударяясь о выступы, колокол, а следом за ним, медленно, почти невесомо, в озеро полетела одна из рук-колонн. Удары массивных кусков храма и скалы о поверхность воды потонули в криках людей. Храм осыпался, а деревья вокруг него горели. На террасе начался хаос, кто-то воткнулся Эвер в плечо, вопя, чуть не сбив её с ног, но Винни удержал её за руку, притягивая к себе, а другой рукой она вцепилась в рукав Билла.  В свете мечущегося пламени на одном из горных выступов появилась фигура. Чёрная, как само отсутствие света. Прямая и высокая.  Фигура подняла руку и, пусть расстояние скрадывало детали, Эвер почувствовала, что рука указывала на неё.  Ничего не прозвучало. Не было произнесено звуков. Все смотрящие почувствовали присутствие слова, и оно было одно.  «Она».