Still Pool funeral home

— Снег, — с легким трепетом выдохнула Эвер.  — Да, наконец-то снег, — согласился Билл.  — Бее… — Красноречиво добавил Винни. В лесу снега не было. В лесу всегда была одна и та же пасмурная осень, даже дождей не бывало. — Вообще-то человеку важно чувствовать изменения погоды. Жить в одних и тех же погодных условиях - все рано что жить в клетке.  — А я бы жил в бесконечном лете.  — И как быстро оно бы тебе надоело? — Не надоело бы.  — А разве погода в лесу тебе не надоела ещё в первую неделю?  — В лесу не лето, вот и надоело.  Эвер молча слушала спутников.  Подходил к концу первый месяц её ношения метки, и, как бы она тому не противилась, из отвратительной пытки похоронная служба превратилась в попросту неприглядную работу. Поначалу она запоминала имя каждого из их клиентов. Записывала в блокнот с пометкой, от чего человек мучился. Прокручивала их имена в памяти, вспоминая, у кого был муж, жена, дети, родители.  Джуди. Осложнения при родах.      Александр. Ампутация рук.         Артур. Тяжёлый туберкулёз.             Конни. Частичный паралич.                 Лиам. Сильнейший ожог всего тела.                      Колин. Травма мозга.  Но клиенты прибавлялись в её список каждый день, и всё это начало терять значимость. Имена стали забываться.  Она даже пробовала пытаться смотреть на всё это с другой стороны — выискивать для себя аргументы, что это дело действительно благое. Они ведь помогали людям?  Нет. Она всё ещё считала, что отнимать жизнь человека, который способен жить дальше, пусть искалеченным, пусть инвалидом — нельзя.  Но каждый новый клиент вызывал в ней всё меньше ужаса и всё больше тупой грусти.  В их связке стало меньше напряжения. Билл  почти всегда был одинаково вежлив и рассудителен, и Эвер стала перенимать это. Они аккуратно огибали тему разнящихся мировоззрений и уживались мирно, почти комфортно. Винни на долгой дистанции оказался именно таким, каким ей представился сначала: вездесущим и неугомонным олицетворением социальной батарейки. Если Эвер не разговаривала с ним, он разговаривал сам с собой, а даже если не разговаривал, то постоянно ёрзал и что-то теребил в руках, не оставляя намёков на тишину. Это было проблемой все Цинтила, когда отклик давал о себе знать, а в остальное время головная боль её почти не тревожила. Даже кончившиеся таблетки не оказались проблемой.  Они шли по городу, архитектура которого не была ей знакома. Длинные многоэтажные здания строились в лабиринты, и этот пейзаж мог бы показаться ей мрачным, если бы оживленные вечерние улицы, припорошенные снегом, не были так залиты персиковым закатным светом. На волосы падали и тут же таяли легкие снежные хлопья. Винни выглядел несуразно — в его волосах снежинки выглядели так, словно ему на голову крошили пенопласт. Вечно у него в волосах что-то путается.  Ещё некоторое время они шли, и Эвер слушала разговоры. По мере того как они приближались к месту, разговор сходил на нет. На город опускались сумерки, и рабочая этика вступала в силу. Сливаясь с тенью здания, они осторожно затекли внутрь, минуя стены и чужие квартиры. Это чувство всегда отрывало от реальности: то, как пространство разжижалось, твёрдые тела становились неосязаемыми, а материя пропускала носителей меток, словно те становились бесплотными.  Они миновали несколько квартир, двигаясь осторожно и тихо. Как призраки. Винни всегда шёл первый, потому что знал путь. Звуки домашнего быта так же растворялись, сменяя друг друга, утекая мимо вместе с обрывками чужих жизней. Наконец они вынырнули и замерли в тени угла за дверью чьей-то спальни, прислушиваясь. В комнате, где они оказались, было убрано и тихо. У окна на кровати спала старая женщина. Винни кивнул, и все трое бесшумно приблизились к ней. Затем все произошло как обычно. Эвер старалась не отдавать процессу много эмоций. Она просто делала это.  Как и всегда, она встала у изголовья кровати, сняла с пояса гарроту и… взглянула на женщину.  Та и без того выглядела мертвой. Темные круги, залёгшие под глазами, впалые щеки… Она была чертовски худой и бледной. Сбоку на ее шее, едва прикрытая волосами, красовалась распахнутая собачья пасть. Витиеватая надпись снизу гласила: ”Кусать первым”. Дальше она не смотрела, как в последний раз расширяется грудь женщины. Не смотрела, как Билл забирает искорку, знаменующую конец очередной жизни.  Спустя некоторое время они сидели на крыше многоэтажки, смотря на то, как ночной городской пейзаж соприкасается с гранью темного неба. Звезды здесь казались блёклыми, словно капли молока на черной кофте.  — Кусать первым. Надо же было такое придумать, — прошамкал Винни, что-то жуя. — Может, ошибка молодости, — ответил Билл. — Наверное. Хотя мне, вообще-то, нравится. Разговор не клеился, как и всегда после процесса. Никому не нравилось смотреть на смерть одиноких, обреченных людей. Тем более, в ней участвовать.  — Сначала мне показалось, что она совсем старая… Винни и Билл переглянулись. Это, кажется, было первое, что Эвер сказала за день, а может, даже за несколько.  — Но вблизи она оказалась просто до смерти больной.  — У неё был рак, — кивнул Винни, — терминальная стадия или типа того.  — А почему у неё, ну… — Волосы на месте? Отказалась от лечения. Она у нас далеко не первая такая. — Почему отказалась? — Изумилась Эвер. — А ты бы не отказалась? — Что за странный вопрос? — Знаешь, сколько на это денег уходит? И не факт ведь, что выживешь. Даже с лечением. Доживать жизнь лысым, страшным и бедным - нет, спасибо, я бы тоже отказался. — Это всё в контексте терминальной стадии, — вклинился Билл, — а так, вообще-то, онкология весьма действенно лечится.  — Но даже не попытаться… — Нахмурилась Эвер.  — Это её выбор. — Пожал плечами Винни, — Она даже мужу не рассказала. Хотела дожить оставшееся время, не став тенью самой себя. Красивой и гордой, без повсеместной жалости.  — Ну, это можно понять.  — Начинаешь проникаться?  — Ни в коем случае.  — Ничего, скоро начнёшь. Эй, Билл, а покажи свою ошибку молодости!  — О нет. — Он прикрыл лицо рукой.  — Ну пожалуйста, — протянул Винни, — я её обожаю.  Билл вздохнул, оттягивая воротник кофты. На его спине, чуть ниже шеи, синим пятном выделялась татуировка змея, что сворачивался в знак бесконечности, кусая собственный хвост.  — Как его, говоришь, зовут?  — Уроборос… — Ответил Билл, явно уставший от насмешек Винни на эту тему, — Символ бесконечного. — Это так в твоём духе. — Что в этом смешного? Очень хороший образ. Он про вечный цикл жизни и смерти. Созидания и разрушения. — Смешно, что ты набил что-то умное и теперь это скрываешь.  — Я его не скрываю. Просто он нравится мне больше, пока я на него не смотрю. Винни обратился к Эвер, закатывая рукав: — У меня тоже есть, смотри.  Ближе к сгибу локтя на его руке широко улыбался небольшой человечек, расставивший в стороны палочки-ручки и ножки. — Сам сделал, — гордо объяснил он, — иглой и чернилами.  — Мило, — сухо ответила Эвер, оценивая потускневшие линии.  — А твоя что значит?  — Моя? — Ой… Билл тихо хмыкнул, и Эвер сразу сощурилась: — Точно, ты же следил за мной.  — Ну, не специально… Билл снова хмыкнул, и Винни удержал какую-то умную издёвку, подступающую к его горлу, возмущенным взглядом.  — Ну давай, показывай.  — Да нет… — Она неловко потёрла себя за локоть.  — Отстань от человека, — посоветовал ему Билл, — видишь же, тоже стыдится.  — Не стыжусь, — призналась Эвер, — просто это… ну, в прошлом.  — Показывай уже, заинтриговала.  Она нехотя сняла кофту, оголяя плечо, где расположились три простых чёрных точки, сложенных в треугольник.  — Воу,  — удивился Билл.  — Что? — Не понял Винни, даже на месте заёрзав, — Ты знаешь, что это значит?  — Ну, представляю.  — И?  — Говорить не буду. — Да ничерта ты не знаешь.  — Знаю, просто говорить не буду, если она не хочет.  — Да ты просто опять себя всезнающим выставляешь.  — Это послетюремный знак, — вздохнула Эвер, разрешая их спор, — mi vida loca.  — Ты сидела?! — У Винни отвалилась челюсть.  — По малолетству… — Она неловко отвела взгляд.  — ”Mi vida loca” - это на испанском, — показательно объяснил Билл, смотря на Винни, пока тот его беззвучно передразнивал, — значит ”моя сумасшедшая жизнь”. Символ принадлежности к криминальным делам.  — На испанском? — Отвлёкся Винни, — Ты разве не всю жизнь в Вайоминге прожила?  — Мы с отчимом раньше часто бывали в Мексике. — Объяснила она, — Там после колонии и набили. Меня не особо спрашивали. В то время казалось, что это очень круто и почётно. Ну, мне было тринадцать. — А… А за что ты?  — Да так. Всякие… дела.  — Какие ещё дела? — Вот вы правда уверены, что хотите знать?  Билл тактично начал: — Если ты не готова делиться чем-то о своём прошлом, то…  — Хотим. — Заявил Винни, — Так что там за дела? — Хранение… — Тихонько ответила она. — Хранение? — Хранение. — В тринадцать лет?  — Почти четырнадцать… — Я в шоке.  — Сам спросил. — И ты, типа, состояла в картеле? — Не состояла, — расплывчато ответила она, наблюдая забавную смесь ужаса и удивления на лице Винни, — просто вертелась в кругах помладше. В основном ходила за отчимом, иногда делала дела по мелочи.  — Я даже боюсь спрашивать, что там за дела по мелочи.  — Не спрашивай.  — Нет, всё таки спрошу. Что за дела по мелочи? Торговала? Прямо на углу, как в фильмах? — Нет, конечно. Иначе я бы оттуда живой не вылезла. Раньше ей на эту тему говорить не приходилось. В основном потому, что слова о её прошлом могли угрожать и без того не слишком спокойной жизни в тихом пригороде Каспера. Теперь же, хотя этих двоих она не знала близко, страха осуждения будто бы не существовало. Билл был слишком вежлив для чего-то большего, чем родительские нравоучения, а Винни и вовсе жадно ловил каждое её слово. — В общем, — она повернулась к нему корпусом, ища наиболее понятные формулировки, — младшие решают дела младших, всё строго по пищевой цепи. С тех, кто торгует, большой спрос. Если они теряют вес, залезают в долги или что-то задерживают, это не должно волновать тех, кто стоит выше. Все должны знать своё место, поэтому иногда их нужно припугнуть. — Ты им пальцы ломала?!  — Да что вы все с этими пальцами, — смутилась она, — просто припугнуть. Обычно этого достаточно.  — Так вот зачем тебе бита… — Осознал Винни.  — Да я её уже тысячу лет не ис… — И всё остальное!  —То есть, ты выступала в роли коллектора? — Вклинился Билл. Винни заметил: — Я буквально то же самое спросил.  — Ты таких слов не знаешь.  — Очень простое слово. Так, подожди, не сбивай меня с мысли! — Возмутился он, а затем снова обратился к Эвер, — Что-то в голове не укладывается, — он так усердно думал, что кажется, ещё немного, и заскрипели бы извилины, — почему тебя вообще кто-то должен был бояться? Небольшая тощая девчонка с веснушчатыми щеками. Я бы подумал, что ты по ошибке не в тот район забрела. Типа… Чёрт, отведите девочку домой. — В этом и суть. — Пожала плечами она, — В эффекте неожиданности. У меня тогда был друг покрупнее. Никто не ожидает, что ломает пальцы не он, а тощая девчонка. — То есть, все таки ломала! — Жуть, Винни. — Прокомментировал Билл, — Нашёл, чему радоваться. Это же всё очень страшно и, более того, совершенно незаконно.  — Боже, Билл. Какой же ты голос разума.   — А разве я не прав? — Зная тебя, тебе бы её понимать.  — Ты был связан с чем-то таким? — Осторожно, но очень уж импульсивно спросила Эвер.  — У меня были проблемы с наркотиками. — Честно ответил он, — Да, Винсент, не делай такое лицо. Это не секрет, но я всё равно поражён твоей бестактностью. Давайте об этом как-нибудь в другой раз.  — Извини. — Кивнула Эвер.  — Всё в порядке. Да что с тобой такое? — Обратился он к Винни, что держался за голову, будто просияв.  — Так это же всё объясняет, — ответил тот, — почему Эвер такая.  — Какая? — Покосилась на него она.  — Суровая. Она явно должна была воспринять это болезненно. В любое другое время, с любыми другими людьми.  Но почему-то не восприняла. Винни произнёс это слово почти восторженно.  — А знаете, что? — Вдруг сказал Билл, заулыбавшись, — У меня, кажется, есть теория, что у нас троих общего.  — И что?  — Если я правильно догадываюсь, никто из нас не окончил школу.  Винни рассмеялся, а Эвер согласно хмыкнула:  — Это абсолютно верно. 

***

Когда они трое прыгнули обратно, на Цинтиле ещё был день. Проверив почтовый ящик, что стоял у крыльца, Винни обратился к Эвер, пока та в очередной раз пыталась прийти в себя после перемещения: — Слушай, Эмбер отправила письмо, что хочет поговорить с тобой. Не против отправиться сейчас?  — С ней одной? — Сдвинул брови Билл. — Ага. Картер надумал что-то интересное насчёт её ”разговора” с Господином.  — Какой ещё Картер… — Выдавила Эвер, даже не замечая, как Винни выделил слово кавычками. Куда больше её волновал риск выблевать собственные внутренности.  — Милый дедушка в очках из храма. Забыла, что ли? — Да помню я его, — она разогнулась, все ещё корча недовольное лицо, — просто не пойму, за каким чёртом я нужна этой старой суке.  — Не такая уж она и старая. — Пожал плечами Винни.  — Ладно, — ответил Билл, — расскажете, что узнаете.  — А мы что, прямо сейчас? — Перепугалась Эвер.  — Конечно. — Винни снова взял её за локоть, — Готова? — Нет, подожди… Стой! Стой!  Но её мольба потонула в хлопке, и пространство выплюнуло их на плато горного храма, где её все таки стошнило.  — Никак не привыкнешь, — сочувственно прокомментировал Винни, — тебя бы потренировать.  — Лучше убей… — Вы не торопились. — Послышался из-за спины знакомый надменный голос, неизменно сопровождаемый стуком каблуков. Эвер благодарно кивнула Винни, что передал ей некий голубой платочек, мельком замечая, что тот запачкан старой кровью, и вытерлась, смотря на вышедшую к ним женщину.  Тот насмешливо ответил:  — А у тебя мало времени? Эмбер слегка сдвинула брови, не оценив шутку, и улыбка Винни притупилась.  — Эвер, я хотела бы поговорить с тобой наедине.  — О чём? — Недоверчиво спросила она, всё ещё помня неприятный опыт их первой встречи.  Сдержанная улыбка тронула губы женщины, и та на миг опустила лицо, набирая воздуха:  — Боюсь, мы начали с очень плохой ноты. Я бы хотела извиниться за тот грубый приём. Не пойми меня превратно, я поторопилась вымещать на тебе своё горе.  Винни от чего-то фыркнул, и Эмбер, даже не взглянув, произнесла:  — Винсент, не мог бы ты нас оставить?  — Разве я не могу послушать?  — Тебе не стоит слышать всего. Тем более, моих извинений.  Эвер настороженно взглянула на Винни, и тот, ответив ей таким же взглядом, бросил :”Вернусь за тобой”, а затем, уже шагая к лестнице, прыгнул.  Они с Эмбер остались одни. Та, спокойно улыбаясь, сложила в замок руки.  — Ладно, — неконкретно ответила Эвер, — так что там насчёт разговора с Господином?  — Сразу к делу? Лучше позволь мне угостить тебя чаем из Розовых Топей. Клянусь, он лучше того, что предлагал вам Лекс.  — Да не стоит…  — Конечно, стоит, я ведь пытаюсь загладить впечатление о себе. — Она медленно двинулась к каменному коридору, мягким кивком зовя Эвер за собой, — Идём же.  Эвер, тихо вздохнув, двинулась следом за женщиной, и вместе они, завернув в один из закутков коридора, стали подниматься по лестнице вверх.  — Расскажи мне о себе, милая Эвер. Как тебе здесь, на Цинтиле?  — Я не фанат светских разговоров. — Ответила она, не понимая смысл этого радушия. — О, я понимаю. Всё это для тебя не слишком насущно, так? Проблема с твоей матерью всё ещё не решена. — Она вообще не сдвинулась с места.  — Несправедливо, верно? Договор с Господином - нож о двух концах.  — Нож, а не палка?  — Выбор без выбора, Эвер. Обоюдоострый.  Они вышли на террасу, о наличии которой Эвер не знала прежде. Под ногами стелилась многовековая плиточная кладка, каждый квадрат которой пестрил индивидуальным цветочным узором, но все они, замысловато сплетаясь, образовывали на полу тот же символ, что она ощущала пальцами на своей ладони.  Здесь было просторно и уютно: посередине громоздились два длинных полукруглых стола, рядом стояла плетёная мебель, а с обеих сторон, где обрывы утопали в незнакомых глазу Эвер розовых кустарниках, открывался вид на просторы леса.  Эмбер налили им двоим чай и, насильной милостью заставив Эвер взять кружку, отвела к одному из диванов, где они сели и некоторое время молча наблюдали ту сторону Ценитила, которую ранее из-за горы увидеть не представлялось возможности.  — Не ищи в чае яд, — усмехнулась Эмбер, — у меня больше нет оснований считать тебя лишней здесь.  — И что изменилось? — Хмыкнула Эвер, делая глоток розового чая; тот на вкус оказался незнакомо-терпким. — Возможно, я пришла к мысли, что всё складывается так, как должно. Я не скажу тебе, что на всё воля Господ - они не видят будущего и не сплетают судьбы, на это способны лишь те, кто от них страдает.  — И что это всё значит?  — Я лишь начинаю издалека, зная, что тебе сложно будет поверить в нашу потенциальную синергию.  — Си… что?  — Прости мне мою устаревшую манеру изъясняться. Видишь ли, я здесь слишком давно, и вы, связанные, мой единственный способ сообщаться с тем, как меняется мир, пока я пускаю корни в Цинтилийские земли. Меня ведь тоже никто не предупреждал, что выхода отсюда не будет. — Она вздохнула, и длинные серьги в её ушах покачнулись, — Знаешь, я была полевым медиком в годы войны. Каждый бой выглядит проигранным, когда ты там, в больничной палате. Там не было концепции эвтаназии. Там нужен был каждый. Нужно было жить. — Слушай, мне не интересна твоя трагичная предыстория. — Оборвала её Эвер, — Это какая-то очень подозрительная херня, что ты решаешь мне всё простить и вызвать у меня доверие. Даже если ты по какой-то причине прощаешь мне смерть твоего близкого, я не стану участвовать в том, что ты хочешь взамен.  — Это справедливое опасение. Мне нравится, что ты верна своим принципам. Ты бы ведь не стала бы расстилаться в мольбе перед тем, кто убил твоего близкого, даже если теперь тебе от него что-то нужно?  — Что тебе нужно?  — В этом весь сахар, моя дорогая. То, что нужно мне, нужно и тебе. Мы здесь единственные, кто не согласен с условиями, на которых поставили подпись. Мы не верим в благо эвтаназии.  — Это не ответ. — Напряжённо заметила Эвер, не выдавая, что мысль женщины разит её в самое сердце.  — Я ищу способ спасти этот мир от Господина, Эвер. Я благими мольбами молю о его смерти.  Эвер поперхнулась чаем.  — Как ты это себе представляешь? Эмбер помолчала, смотря на пушистое одеяло леса в подножии горы. Её аккуратный профиль выдавал то, как же хорошо годы на Цинтиле уберегли женское лицо от старости. Её волосы, изящно перевязанные на затылке, держались за счёт двух тонких деревянных палочек, парой прядей спадая к шее, украшенной ожерельем из круглых деревянных бус.  Она заговорила:  — Есть один нюанс, держащий Господ Цинтила в страхе. Его имя Полночь, и это всё, что нам известно: он действительно приходит в полночь. Он появляется редко, и ты должна понимать, какое в моём случае это слово имеет значение. Есть такая легенда: Полночь движется триолями, а каждый третий его шаг убивает одного из Господ. Если Полночь стоит, значит, следующий шаг будет тщательно выверен.  — Убивает Господ? — Ошарашенно переспросила Эвер.  — В каждом третьем пришествии. — Кивнула женщина, — Между ними проходят годы и годы, но я полагаю, что каждое происходит в нужное время. С того момента, как произошла последняя смерть, Полночь появлялся лишь раз. — Так это из-за него Господ почти не осталось? — Два с половиной, — снова кивнула она, — и мы боимся за Цинтил. Боимся за Бисерника. Боимся за себя и свои метки. Неизвестно, что станет с этим местом без Господ.  Вопрос о том, кто представляет собой половину, Эвер решила отложить на потом, вместо него задавая более важный:  — Как всё это связано?  — Полночь охотится, в том числе, и за нашим Господином. Он и Бисерник - последние, до кого тот не может добраться, они оказались умнее прочих, а то, что осталось от Витражника - лишь вопрос времени. Я понимаю твою мысли: Полночь является нашим врагом, но Бессрочный Союз уже долгие-долгие годы рассчитывал стратегию использования целей Полночи в собственных. Если бы мы знали способ, которым можно убить Господина, мы смогли бы убить саму Смерть. Ты понимаешь меня, Эвер?  — Я не… но разве мы все не умрём без его меток?  — Без Господина смерти не будет вовсе. Её не будет существовать как явления. Смерти не будет. — Я даже… я не знаю.  — Я понимаю, всё это тяжело осмыслить. Теперь я должна рассказать о том, что нашёл Картер.  Эмбер протянула ей небольшую старую книжку, озаглавленную словами на Цинтилите. Она открыла книжку там, где был вставлен, разграничиваясь страницы, бумажный лист, и прочитала на нём перевод: — ”Смерть не желает боли, как не желает боли меч…” — Её сердце учащенно забилось, — Какого чёрта… — Это очень старые писания. Настолько старые, что книга, которую ты держишь в руках, является переписью оригинала в третьем поколении. Лексу пришлось прошерстить всю свою библиотеку, чтобы собрать по частям составляющие той речи, которую ты услышала. — Почему Он говорил со мной этими словами?  — Вероятно, тому причиной барьер понимания между нами и языком Господ. Пока все способны понимать его лишь через невербальные образы, ты способна понимать слова, но не те, какими он может общаться. Вся его речь перед тобой - продукт составления единого смысла из обрывков книжных изречений. Теперь же самое важное: много тысяч лет назад где-то на Цинтиле была запись о том, как кому-то давным-давно удалось убить одного из Господ, и, хотя эта запись утеряна, она должна сохранить в Его памяти. Он может сказать её тебе.  Эвер шокировано смотрела на книжонку в своих руках, говоря: — Почему ты думаешь, что Он скажет мне, как его убить?  — Это не тот вопрос, который ты должна ему задать. Обмани его.  — Он ведь всё равно будет знать, — она непонимающе посмотрела на женщину, — он же, наверное, даже прямо сейчас может нас слышать.  — Не может. — Улыбнулась Эмбер, постукивая пальцами по кружке с розовым чаем.  — Не понимаю… — Видишь эти растения? — Она взглядом указала на розовые кусты, каскадом спадающие с края террасы, — Это вечноцвет. Он вечен, потому что Смерть его не видит. Всякий, кто окружен им, спрятан от взгляда и влияния Смерти. Люди в Розовых Топях живут веками, потому что Смерть никогда не достанет их своими лапами через вечноцветовые рощи. С этими людьми мы и образовали Бессрочный Союз.  Эвер невидящим взглядом смотрела на розовые кустарники, снова и снова прокручивая весь разговор в голове, от чего в той начало покалывать. — Мне нужно обо всём этом подумать.  — Разумеется, нужно. — Улыбнулась Эмбер, вздыхая, — Я дам тебе время, у меня его много, и в следующую нашу встречу ты вступишь уже членом Союза.  Эвер вынырнула из своих мыслей, спрашивая: — Винни тоже состоит в союзе?  — Нет. Тебе не стоит говорить об этом ни с ним, ни с Уильямом.  — Почему это? — Напряглась Эвер.  — Уильям, мягко говоря, скептичен к нашим планам. Ты не добьешься от него понимания, и своими сомнениями он лишь собьет тебя с пути. А Винсент… — Она позволила себе пожать плечами, — В нём никаких тайн не держится. Ты, полагаю, заметила, если у вас с ним они уже появились. Эвер едва не сбилась с мысли от этой шпильки, но заставила себя ещё раз обдумать всё это критически.  Да, получалась отличная сказка: конец смерти как явления, жизнь для мамы и всех вокруг, возможная свобода от меток.  Но могла ли она действительно довериться тому, что считала правильным путём Эмбер? — Почему Билл скептичен? Какие у него причины?  Эмбер коротко улыбнулась, явно не радуясь этому вопросу, а затем сказала:  — Видишь ли, в идеальном плане есть проблема.  — Ну да. — Посерьёзнела Эвер, предчувствуя подводные камни.  — Мы пока не знаем, как нам защитить остающихся Господ от Полночи.  — Как только у него появится инструмент, он уничтожит Цинтил. Добьёт оставшихся. — Закончила за неё Эвер, а затем нашла более важную мысль и похолодела, — Нет никакой гарантии, что он пойдёт в нужной последовательности. — Подумай же: разве мы не сможем с ним договориться? — Эмбер согнулась, кладя свою руку на запястье Эвер, ища зрительный контакт, но Эвер аккуратно высвободила руку. — Что стало с теми, кто служил другим Господам?  Эмбер разогнулась, выражая этим негодование от утраты воодушевления в разговоре.  — Я вижу, ты не доверяешь мне. Да, я отвечу тебе правду: другие служители мертвы. Но подумай же снова: с уходом Господина всё будет иначе. Смерти не будет.  — Только если в планы Полночи не входит истребление Цинтила целиком. — Ответила Эвер уже совсем мрачно.  Эмбер прикрыла веки, вздыхая.  — Ты не поможешь нам. — Произнесла она.  — Нет. — Тихо, но уверенно ответила Эвер.  Женщина молчала некоторое время, взвешивая в голове что-то. Затем она спокойно произнесла:  — Я принимаю твой ответ. Принимаю, хоть и храню надежду, что ты его пересмотришь.  Эвер медленно кивнула, говоря: — Хочу верить, что будут причины. 

***

Когда Винни вернулся за ней, у Эвер от необходимости обсуждения чесалось нёбо. На все вопросы Винни она отвечала ”В доме”, и уже только в гостиной, где они собрались втроём, пересказала основные детали разговора. Оба мужчины выглядели напряжёнными.    — Ты правильно сделала, что не стала соглашаться, — наконец огласил Билл, — Эмбер уверена, будто её домыслы полностью совпадают с неизвестной нам реальностью. Её план обречен. С твоим участием она бы нас всех погубила.  — Ты не знаешь больше, чем она, — здраво заметил Винни.  — Я знаю, что Эмбер уже целую вечность ищет способ освободится, и часто стягивает концы разных фактов слишком спешно. Каким образом она, например, может быть уверена, что конец Господина означает конец смерти?  Никто ему, конечно, не ответил. Никто не знал, может ли Эмбер быть в этом уверена.  — Так она хочет смерти Господина ради того, чтобы не принадлежать Цинтилу? И… Его смерить разорвёт эту связку? — Мы вообще не посвящены в подробности её планов, — ответил Винни, — но, кажется, она почему-то уверена, что это единственный путь к её цели.  — И вообще есть основания полагать, что смерть любого из Господ несопоставима с жизнью его служителей.  — Тогда почему Союз с ней за одно? Они же… вообще непричастны к делам Господ.  — Не знаем. Мы не общаемся с ними, но она наверняка нашла рычаги давления.  — Что у тебя за отношения с ней? — Эвер внимательно посмотрела на Винни, а Винни удивлённо воззрился на не неё, причём такими глазами, будто этот вопрос был совершенно незаконным. Билл, будто подавившийся воздухом, только подтвердил этот саспенс. — Не будем об этом, — аккуратно предложил он.  Ответ Винни показался скорее вопросом, чем утверждением: — Ну… дружеские?  — Вы мне что-то не договариваете. — Заметила Эвер, — Ты перед ней как надрессированный щенок. Билл завозился в кресле, явно ища способ свести разговор на нет, а Винни наоборот как-то притих, сливаясь с мебелью.  — Чего вы молчите? — Не знаю, что сказать. Просто Эмбер такая, — ответил он, залегая вглубь кресла, — она помогала каждому из нас, когда мы только попали на Цинтил. Я не являюсь какой-то частью её плана, если ты об этом. Просто она сильно помогала мне, когда я только заключил с Ним сделку. Она вроде как была первой, кто стал мне другом тут. А теперь всё как-то сложно, потому что она замышляет мутные вещи.  — Очень… сомнительный друг.  Винни пожал плечами.  — А эти… — неопрделенно произнесла Эвер, — вечноцветы, и… Розовые Топи. Она сказала, что эти цветы… — Нет, они не спасают от смерти.  ”Ну да, — подумала Эвер, — не стоило ожидать, что лёгкий выход будет так близко”. — Эмбер остаётся такой, какой я её помню, — вздохнул Билл, — недосказанность и преувеличение - два её любимых инструмента. То, что вечноцветы отпугивают смерть - старая сказка, не более.  — А эти жители Розовых Топей правда живут столетиями?  — Правда. Они коренные обитатели Цинтила, но… — Все немного сходят с ума от этой долгой жизни, — закончил за него Винни, — и не очень-то любят общаться с кем-то за пределами Топей.  Эвер помолчала, а потом спросила тихо, так, чтобы даже стены дома не услышали: — Теперь Он знает о её плане?  Винни пожал плечами:  — Дом не ломается на составляющие, а это значит, что Он не смотрит. Слушает ли - кто бы знал. Может, он в курсе всего, что когда-либо было озвучено на Цинтиле. Может, он даже мысли читает, а может - ему вообще безразлично, потому что мы в его восприятии - вошки. — Это может угрожать метке. — Проговорил Билл себе под нос, — Мы не можем ставить Его планы под сомнение, а замышление убийства точно в его планы не входит.  — Ну, мы всё ещё живы, — отозвался Винни.

***

Расходясь по комнатам, все были слегка подавленными. Разговоры о хоть какой-то мнимой возможности повлиять на положение вещей были обречены на это. На печаль о том, что сами эти мысли бесполезны.  Проходя по длинному коридору первого этажа, Эвер заметила в окне нечто и остановилась. Во внешнем дворе, скрываясь за деревом, стояла фигура с флюоресцирующей в ночной темноте кожей. Фигура извернулась, будто переставляя детали своего облика с места на место, и взглянула на Эвер её же лицом. 

***

На следующий день, уже после похоронного процесса, все трое шли через лес к Храму Логики.  Распорядок дня становился рутиной: рано утром Винни уходил, к обеду возвращался и отводил их к очередному клиенту, потом Билл скрывался в мастерской, а Эвер занимала себя чем придётся, если Винни не приходил капать ей на мозги. К вечеру они втроём собирались в гостиной и либо разговаривали, либо молчали, слушая треск огня в камине.  Почти каждое утро Эвер находила на тумбочке у кровати записки, а иногда к ним прилагались конфеты. По началу она пыталась остановить Винни от вторжения в её личное пространство, но, как и пророчил Билл, это не имело результата: Винни имел манеру делать непонимающее лицо, будто к этому не причастен, и сбегать от разговора. Постепенно сентиментальные пожелания хорошего дня стали такой обыденностью, что если по пробуждению тумбочка у кровати была пуста, становилось немного пусто и у Эвер внутри. Она собирала записки, складируя их в ящик, но лично они об этом не говорили.  К Храму Логики, что располагался на возвышенности к северу от дома, вел тракт, свернувшийся вокруг холма серпантином, а путь троицы пролегал в его низине.  — …И я понимаю, что человеку плохо, но не понимаю, почему, потому что он, чёрт возьми, на китайском говорит. — Рассказывал, не замолкая, Винни, — Это хорошо, что у меня очки. Так я хотя бы какие-то отголоски мыслей могу понять. А если бы не было? Давно уже говорю, что нужно было несколько нижних узлов создавать, по одному на каждый континент, например. И чтобы везде были носители разных языков, а то это просто пытка какая-то. Со знанием английского и немецкого всех людей в мире не поймёшь.  — Отличная идея, предложи Господину. — Хмыкнул Билл, — Тогда у нас был бы нормированный рабочий график. Пять на два, например.  — И что ты делаешь, если не можешь понять клиента? — Вклинилась Эвер.  — Монетку бросаю. — Очень смешно.  — Орёл - берём контракт, решка - пусть живёт. — Саркастично улыбнулся Билл. — Решение моральной дилеммы путём сведения выбора к рандомизации. Очень человечно, а главное - гуманно.  — А если серьёзно?  — Да просто умерщвляем всех без разбора.  Эвер цокнула языком.  — Да ладно, ладно. Я просто обращаюсь к заключению верхнего узла. — Ответил Винни, закатывая глаза, — Они же мне письма присылают с информацией, там обычно всё понятно. Если ситуация спорная, отправляю им дополнительные запросы. Им же просьбы приходят на общем.  — Как интересно ты назвал английский. — Заметил Билл.  Винни посмеялся: — Спасибо, что не на цинтилите.  — На цинтилите было бы разумнее, — задумался Билл, — он ведь и создавался, чтобы быть общим. Чтобы соединять все культуры перед лицом Господ и их служителей.  — Чего ж он тогда вымерший? — Покосилась на него Эвер.  — Специфичная грамматика, узкий вокабуляр. — Предположил Билл.  — Кто узкий? — Рассмеялся Винни, — Это ты на цинтилите заговорил?  — Вот у тебя точно вокабуляр узкий.  — Ничего не узкий, весьма себе широкий… о, подожди, я понял смысл слова.  — Вот-вот. — Кивнул Билл, а затем вернулся к мысли, — На цинтилите очень много слов, имеющих широкое значение. Тот же твёрдый приступ - вводная конструкция каждого высказывания на цинтилите. В зависимости от того, какой из них использовать, меняется смысл утверждения. Говоря “Хиф шиам”, ты утверждаешь, что нечто является чем-то, то есть, высказываешь простейшую мысль, например ”Сейчас день”, но когда используются другие, например ”Хиф кхам” или ”Хиф ферар”, уже приходится думать, потому что один и тот же твёрдый приступ может утверждать и о времени, и о длительности, и о количестве.  — Твёрдый приступ сейчас случится у меня.  — Утомлённо ответил Винни.  — А мне интересно. — Пожала плечами Эвер.  — Вот и правильно. Я могу научить тебя базовому уровню позже. Язык - призма культуры, её полезно знать.  — Не делай из Эвер себя, — взмолился Винни, — мне и одного книжного червя достаточно. Билл вздохнул: — Неуч ты, Винсент. Эвер незаметно улыбнулась.  Через деревья стал проступать вид на озеро, и через пару минут они втроём вышли на небольшой берег, где Эвер потеряла способность говорить, уставившись наверх.  С верхушки холма, где стоял, развалившись на каменистом обрыве, гигантский храм, будто бы стекали тонкие стеклянные ручейки. Сбегая по горному склону, твёрдая жидкость капала на длинные сталагмиты, всюду растущие на берегу, и каждая стеклянная капля делала их чуточку больше. Ими, как пиками, был утыкан весь небольшой берег, и все они переливались, пропуская через свои прозрачные грани отражения.  — Вот это всё надо сломать. — Заявил Винни.  — Как сломать? — Встрепенулась Эвер, и под подошвой её хрустнула стеклянная крошка, — Красивое же… — К сожалению, эта красота опасна. — Печально ответил Билл, проходя вглубь стеклянного лабиринта, — Это кристаллы эго. Они - производная того, что сделали с храмом люди. Считай, что это плесень, обретающая разум.  — Из этого образуются осколки?…  Билл сощурился, смотря сначала на неё, а потом и на Винни, и тот под его взглядом раскололся:  — Ну да, мы уже видели одного. Я ей объяснил. Не бурчи только.  — Поэтому опасно ходить по лесу по ночам, — напомнил Билл, — осколки враждебны. Им ничего не стоит одним движением отсечь нам руку или что-нибудь ещё. Эти кристаллы острые, будьте осторожны.  — Знаем-знаем. — Согласился Винни, шагая вслед за мужчиной, и незаметно для того подмигнул Эвер.  Они прошли дальше по берегу, и сталагмиты обступили их со всех сторон. Формой те походили на стеклянные глыбы: острые грани и гладкие плоскости, будто намеренно обработанные человеческой рукой. С прозрачных поверхностей на Эвер смотрели её многочисленные отражения, путающие положение пространства, как зеркальный лабиринт.  Со всех сторон, отражаясь, доносился тихий разговор мужчин: — Что-то их в этом месяце много расплодилось. Как грибов после дождя. Может, они своё общество образуют, если их не трогать? Вот этот уже такой большой, что, наверное, ещё пара дней, и скажет мне ”папа”. — Вряд ли они настолько разумны.  — Просто они на людей не похожи. Это же не значит, что неразумны. Может, если их станет много, у них произойдет… как это… чёрт, слово забыл. Fortschritt. — Эволюция? Прогресс?  — Да, прогресс. Может, они сами говорить научатся.  — Даже если так, боюсь, мы не можем так рисковать. Уже не говоря о том, что я скептичен к твоей теории. — И где твой исследовательский энтузиазм?  — Будь чуть менее легкомысленным, пожалуйста. Из-за того, что мы смотрим на проблему сквозь пальцы, это почти убило Марсифа. Их и без экспериментов слишком много на Цинтиле.  — Марсиф сам не знает, что его почти убило.  — Мы опять начинаем этот разговор?  — Да нет, просто ты законсервировался в своих убеждениях.  — Ты собираешься отрицать их опасность?  — Нет. Нож для масла ведь тоже опасен.  Раздался дребезг — это Эвер с размаха ударила по осколку битой, отшвыривая того в сторону, и он разлетелся на части, ударившись о другой кристальный штырь.  Мужчины поражённо уставились на то, что почти подползло к ним, пока они разговаривали. На земле осталось лежать стеклянное тело, напоминающее человека лишь отдалённо — неоформленное и грубое, без нижней половины и с тонкими обрубками вместо рук, всё испещрённое трещинами и сколами.  — Ого, — произнёс Винни, смотря сначала на тонкий порез у себя на лодыжке, а затем и на Эвер, — спасибо. А ты всегда с собой биту носишь?  — Всегда из рюкзака торчит, чтобы легко было вытащить. — Пожала плечами она, — Пригодилась же. — Пригодилась, — согласился Билл, хмуро смотря на Винни, — что и требовалось доказать.  — Да он, наверное, просто поздороваться хотел.  — Ты бы мог остаться без ноги.  — Видишь, как хорошо, что с нами Эвер? Надёжный друг: всегда вооружена, всегда прикроет тыл.  — Ты просто до неприличия инфантильный.  — А что за Марсиф? — Прервала их ссору Эвер.  — Да так, один житель Розовых Топей. — Винни коротко махнул куда-то в сторону Храма Искусств, — Он убеждён, что осколки его преследуют.  Билл кашлянул:  — Осколок отсёк ему руку, если позволишь внести ясность.  — Ну да. — Небрежно бросил Винни, подошвой ботинка поворачивая голову стеклянного тела, невзначай продолжая уже себе под нос, — Или он сам её себе отсёк… — Винсент! — Возмутился Билл. — А что я? — Что-то я ничерта не понимаю. — Вставила Эвер.  — Тут нечего понимать, — прогудел Билл, — осколки нападают на людей, они враждебны. Мы пытаемся остановить прирост их популяции, а Винсент строит теории заговора, потому что однажды с ними пообщался и считает, что они не представляют опасность.  — Они что, разговаривать умеют?… — Они не скажут того, чего от них не ожидаешь, и Винсент слышит только то, что по какой-то причине хочет слышать.  Вот, посмотри, — он указал на стеклянную голову под подошвой Винни. Вглядевшись, Эвер различила в кристальных чертах отдалённую пародию лица Винни.  — И что они тебе такого сказали? — Обратилась она к парню, пытаясь понять обе стороны взглядов.  — Что слышат крики тех, кого мы разбиваем.  — Пусть даже так, мы слышим крики тех, кого они калечат.  — Марсиф уже целую вечность живёт, — Винни посмотрел на него как-то устало, — у него крыша поехала от долгой жизни. Ты его видел? Он постоянно несёт чушь про преследования. Кроме того, он сам постоянно себя калечит. Я просто думаю… мы обвинили бедных глупыш стекляшек без суда и следствия, устроив им настоящий геноцид. А ведь они разумны. Мы же не убиваем… не знаю… змей, например, только потому что они кусаются. Это их природа и самозащита. Я думаю, что мы делаем что-то не то, понимаешь? — Они… разумны? — Уточнила Эвер, снова смотря на треснувшее стеклянное тело.  Билл ответил: — У нас нет оснований так считать.  Винни хмыкнул:  — Ты настоящий нацист.  — Как знаешь, Винсент. Мы с Эвер и сами справимся.  Оба мужчины посмотрели на неё, ожидая, чью сторону она примет, и Эвер растерялась:  — Эм… ну… Билл вздохнул:  — Что-ж, ладно. Этот разговор из раза в раз меня утомил, так что можете оставаться при своём. Только в следующий раз, когда на вас нападут, зашивайтесь сами.  — В следующий раз?… — Как интересно. Винсент, должно быть, не рассказывал, откуда у него шрам на переносице.  Эвер мгновение вдумчиво пожевала губы.  — Ну, это всё правда не выглядит безобидно.  — Рад, что ты поняла меня. А ты постоишь в стороне? — Обратился Билл к Винни, лениво рыхлящему ботинком песок.  — Дв нет, — нехотя ответил он, — раз мои друзья за геноцид, то я тоже.  Где-то рядом хрустнуло стекло, напоминая о близости других полу живых кристаллов. Эвер прервала молчание:  — А дальше-то что?  — А дальше, Винни, доставай топоры.  

***

— Агх, чёрт, вся куртка теперь в порезах, — буркнула Эвер, стряхивая с себя остатки стеклянной крошки, летевшей прозрачными брызгами во все стороны, когда они зачищали пляж от кристаллов.  — А ведь это крошечные кусочки их тел.  — Не развивай эту мысль.  Преодолев подъем по серпантину, они втроем поднялись к ступенчатому входу в храм Логики, что венчал своим кругловерхим куполом возвышенность, расползшись по крутым обрывам ножками-колоннами. В высоких арочных окнах царило запустение и беспризорная растительность, а одна из боковых башенок, формой напоминающих поднятые к небу руки, опасно покренилась, грозясь в любую минуту завалиться в бок и обрушиться в озеро у подножья горы.  Широкие ворота храма, подходящего на мечеть, застыли распахнутыми. Когда они вошли в его просторное нутро, ушей коснулся гулкий плеск капающей воды, расходящийся по залу эхом. Билл заговорил, будто снова начиная сказку:  — Господина этого храма прозвали Витражником, но истинное ему имя - Калькулятор.  Глаза привыкли к сумраку прохладного помещения, и стало видно единственное, что сохранилось в опустевшем храме — огромный алтарь у дальней стены, стремящийся пробить своим островерхим подобием иконостаса потолок. То была сложная каменная композиция, воплощающая собой две многотонных ладони, из которых, симметрично извиваясь во всех направлениях, расходились руки меньше, из тех — ещё меньше, и так до фрактальной крошечности. А по центру, ровно меж расставленными ладонями, в воздухе статично завис большой стеклянный шар.  — Люди приходили к Калькулятору, когда искали ответы, и тот делился своей мудростью, давая им всего лишь каплю своей силы. Один вопрос - одна капля, один ответ, руководствующийся логикой. Но вопросов у людей всего была больше, чем ответов.  Они прошлись к алтарю по каменной кладке, взглянув на которую, Эвер узнала ту форму искр, что была на её ладони.  Равномерное падение капель успокаивало и остужало ум. Срываясь со стеклянного шара, те разбивались о землю, и это многолетнее воздействие воды растолкало камень на полу, проточив меж плитами тонкий ручеек, убегающий куда-то за поворот.  — Не на все вопросы Господа способны ответить, и виной тому лишь та пропасть, что разделяет сознание богов и людей. Разве может бог понимать человеческие страхи? Может ли он знать ответы на те вопросы, которые порождает другая, незнакомая ему природа? Но Калькулятор был слишком милосерден, чтобы оставлять просящих его. Если вопрос был слишком человечным, его логика была бессильна. Тогда он отдавал просящему крошечную частичку себя, извиняясь за то, что не может дать ответ. Этим даром были осколки его собственной логики, заглядывая в которые, люди видели свои собственные мысли, принимая их за ответы.  — Но бог не безлимитен. — Произнёс Винни.  — Вовсе нет, — подтвердил Билл, — с течением веков от Калькулятора почти ничего не осталось. В книгах пишут, что раньше стены этого места были устланы стеклянной мозаикой.  Эвер подняла голову, осматривая круглый свод храма. Белые стены, шершавые и потрескавшиеся, были пусты.  — Ничего не осталось… — прошептала она.  — Неисчерпаемая человечная тяга понять всё сущее исчерпала Калькулятора. Он затаился здесь, отдав последние свои силы на сохранение своего бесполезного существования. Теперь он плачет тем, что заполнило его пустое нутро - человеческим эго, задающим вопросы про сущность и смысл своего существования.  — Из этого растут осколки… — поняла Эвер, смотря на убегающую тонкую нить прозрачного ручейка и внутренне холодея.   — Существа из чистого экзистенциального ужаса, — подтвердил Винни.  — Кроме этого ужаса в них больше ничего и нет, — вздохнул Билл.  Эвер противоречиво подумала о том, что, может, даже лучше, что этим бедным стекляшкам не даётся возможности превратиться в цельное существо, движимое лишь страхом и непониманием.  — Но Калькулятор всё ещё кое-что может. — Произнёс Винни, подходя ближе к алтарю, почти под сам шар, — Нужно задать вопрос, ответ на который будет либо да, либо нет. Можно спрашивать даже про будущее, если включить в вопрос конкретные вводные.  — Это не предсказание будущего, а лишь вывод из поставленных переменных, — заметил Билл.  — Главное, что это занятно. Вот, смотри: если в мире есть боги, покровительствующие всякими очень разными вещами, может ли быть в этом мире бог грузовиков? Винни встал ровно под стеклянным шаром, и следующая капля, сорвавшаяся с него, упала тому на лоб, от чего он вздрогнул, отступил, и, вытираясь, огласил: — Да!  — А теперь спроси, существует ли в нашем мире бог грузовиков, — хмыкнул Билл.  — Нет, мне главное, что он концептуально мог бы быть.  — А можно мне тоже попробовать? — спросила Эвер.  — Пробуй, конечно. Только не сломай его случайно. Я имею в виду, не грузи бедного Витражника своими человечностями, он и так от них скоро треснет.  Эвер боязливо подступила к алтарю.  — Если… эм… если человек договорился с богом, но его условия ещё не выполнили… можно ли его… ну. Договор. Расторгнуть?  Капелька, задержавшись, будто раздумывая, скользнула вниз, шлёпнувшись о её лицо.  — Нет. — Огласила она, промаргиваясь, толком даже не поняв, этого ли ответа ожидала.  — Если ”ещё не волынили”, то, видимо, надо ждать. Это весьма логично, — подметил Винни.  — Да я сама, если честно, не знаю, что хотела спросить.  Они прошлись вдоль ручейка, бегущего в другую комнату храма, отделённую заросшей лозой стеной, и там Эвер прикрыла лицо рукой, отвыкнув от света. Арочные окна были пусты. Стекло, что, вероятно, раньше было в оконных рамах, теперь лежало на полу, превратившись в прозрачно-зеленоватую груду осколков, и что-то в том, как белели крошащиеся края этой массы, напоминали волны, замершие во времени.  Винни довольно вздохнул, черед пустые оконные рамы смотря на лес: — Красиво тут.   — Да уж. Жаль, что показать некому.  Эвер задумалась, произнося вслух свои мысли:  — Если Полночь придёт, первым делом он, наверное, разрушит именно это место.  Мужчины удивлённо переглянулись, а затем Билл сказал:  — К сожалению, вместо ”если” полагается говорить ”когда”.  — И что будет? Когда Господ останется двое?  — Какое-то время всё будет, как всегда, — пожал плечами Билл, — с затем он примется за Бисерника и нашего Господина. Остаётся лишь надеяться, что это произойдёт не на нашем веку.  — Если Эмбер ничего не намудрит, — хмыкнул Винни.  — И тогда не станет Цинтила… — тихо подытожила Эвер.  — Никто и не вспомнит. 

***

На следующий день никто никуда не пошёл. Проснувшись, Эвер обнаружила дом пустым и холодным. Билл и Винни сидели на веранде, и, увидев её, Винни приложил палец с губам, хотя этот жест был излишним — что-то явно было не в порядке с Биллом. Он сидел, не шевелясь, с закрытыми глазами, сдавливая пальцами виски. Эвер долго сидела с ними, не считая времени, и в какой-то момент Билл произнёс одно слово — ”Начинается”. Тогда Винни помог ему встать и провёл в комнату,  которую Эвер видела впервые. Там, словно в самом нутре Билла, всё стояло на своих местах ровно и аккуратно: стоял большой шкаф, по завязку набитый книгами, занимающий значительную часть стены, на письменном столе покоились стопкой сложенные записи; карандаши, длинные линейки, циркули — всё в органайзерах. Всё, как и стойка для гитары, занимающей своё законное место — деревянное, ручной работы.  Винни беззвучным призраком прошёлся по комнате, задёрнул тяжелые шторы — стало темно и покойно. Оставил у кровати стакан воды, где лёг, накрывая голову подушкой, Билл. С тихим треском Винни выдавил из упаковки пару таблеток и положил рядом со стаканом. Затем он склонился к Биллу, невесомо похлопал его по плечу и прошептал: — Поправляйся, старик.  — У него мигрени? — Спросила Эвер тихо, не нарушая голосом хрупкий покой дома. Они вдвоём сидели на диване в гостиной, слушая треск огня, а пыльный Цинтилийский закат уже сменялся темнотой за окнами.  — Длительные, — кивнул Винни, — каждый месяц по четыре-пять дней.  — Каждую последнюю неделю месяца?  — За шесть лет ни разу не обошлось. Она сдвинула брови: — Это ужасно. — Не то слово. Он говорит, ощущения те же, что от присутствия Господина.  — Длиной в неделю… — Тихо повторила она, — Как ему помочь?  — Никак. — Винни почему-то улыбнулся, — Я делаю всё, что могу. Даже пробовал наливать ему воду из сердца Цинтила.  — И?  — От боли не спасает, только помогает уснуть.  — Это уже что-то, разве нет? — Да, уже что-то, но воды слишком мало, чтобы использовать её как снотворное.  — Но почему она не помогает?  Винни пожал плечами:  — Она вроде как лечит только тело. Физические травмы. Мигрень же, ну… внутри. Особенность работы мозга, наверное. Не знаю. Мы размышляли на эту тему и пришли к выводу, что это, вероятно, как раз та особенность Билла, которая имеет значение для Господина.  — Как мой отклик и твой синдром?  — Ага.  — Так они же врождённые. Мигрень - нет.  — Слушай, я не знаю. Это вообще всё просто теория.  — Ну да, — вздохнула она, откидываясь на спинку дивана, — как и всё здесь. А у прошлых связанных? Тоже были особенности?  — Ага. У всех.  — А у Джесси?  — Ой, хах, — он усмехнулся, — не поверишь. Он не умел представлять.  — Представлять что?  — Всё. Просто не умел видеть в голове то, о чём думал. Все его мысли были завязаны на словах, и чем страннее - тем конкретнее. Он, знаешь, был писателем, и для него было важно упорядочивать в голове воспоминания, потому что он не мог их видеть. Вместо образов он запоминал слова. Иногда звучал странно.  — Что-то я не могу представить, как можно не уметь представлять.  — А я не могу представить, как можно слышать цвет голоса.  — Шлёпни себя с размаха по уху, услышишь свой.  — Правда? Типа писклявый и звенящий?  — Да нет. Просто жёлтый. Я же говорю, здесь не нужно искать логическую связь.  — Тебя и сейчас он раздражает?  — Нет, здесь легче, — покачала головой она, — здесь весь отклик как будто под слоем пыли. Иногда я вообще про него забываю. Вне Цинтила, конечно, всё ещё неприятно, но я уже привыкаю. — Здорово, что привыкаешь.  — Наверное.  — А голос Билла? Он какой?  — Мм… — она пожевала губы, подбирая нужное слово, — Мраморно-белый. Глянцевый.  — Это, наверное, потому что он более спокойный?  — И какая в этом связь?  — Ну, не знаю. Мраморный, твёрдый, спокойный.  — Не надумывай. В этом нет логики.  — Логику можно придумать.  — Можно, но она от этого не появится.  Винни, развалившийся на противоположной стороне дивана, поёрзал на месте, а затем зачем-то закинул ноги на спинку, свесившись на сидение вниз головой.  — Что это за положение?  — Мне так думается легче. Слушай, а как они ощущаются у тебя? — Кто?  — Мигрени.  — Ну… очень фиолетово.  — Ну да, это я понимаю. Я уже много слышал от Билла о том, насколько это больно. Вроде того, что уровень боли при мигрени балансирует на грани с потерей сознания. Я просто, ну… они же разные у всех. Интересно, как это у тебя. Как они наступают. У Билла они привязаны ко времени, например.  Эвер пожевала губы, думая о том, что месяц назад не стала бы рассказывать о настолько личной части себя. Теперь она могла, и она заговорила: — У меня они в основном из-за отклика. Когда вокруг слишком много всего, голова начинает перегружаться. Начинается с точечного покалывания в затылке, потом проходит дальше по голове. Давит на глаза.  — В тот раз всего было слишком много, да? И первый клиент, и возвращение отклика.  — Да, — вздохнула она, — было так себе.   Винни молча покивал головой. Лёжа в своей глупой позе, он будто мысленно утёк в другое место, смотря в неконкретную точку пространства. В том, как он вертел в руках, неизменно закрытых перчатками, шелестящую блистерную упаковку, угадывалось сосредоточение на пока ещё не оформившейся мысли, и Эвер осматривала его, пока тот не замечал внимания: с широченной домашней футболки на неё угрожающе смотрел зелёный супергерой, с предплечья — улыбающийся стикмен.  — Зачем ты всегда в перчатках? — Спросила она, не успев поймать этот вопрос для пропуска через все нужные двери.  — А? — Он выдернулся из мыслей, обращаясь взглядом к своим рукам, — Перчатки… да так. У меня гадкая привычка - костяшки кусать, с детства ещё. Либо так, либо намордник носить. Я просто… — Он снова улыбнулся чему-то неясному, — Вспомнил, как нашёл тебя в центре города. Ты стояла посреди оживлённой улицы и просто держалась за голову.  Она смутилась.  — Ну, я… ничего не видела и не понимала.  — Я сначала не понял, что с тобой, — продолжил он, — пытался привести тебя в чувство, а ты повторяла ”пусть это закончится, пусть это закончится“.  Мне было так жаль тебя.  — Не надо меня жалеть, ладно? — Слегка сморщилась она.  — Почему? — Он удивлённо посмотрел на неё. — Не такая уж я жалкая.  — Так ведь это разные вещи, нет? Я же не называл тебя жалкой.  — Жалость - паскудное чувство. Оно для бездомных или… не знаю. Душевнобольных. Когда даже смотреть неприятно.  — О, я понимаю, о чём ты. Но нет. Жалость - это сострадание. Это типа ”чёрт, мне жаль, что с тобой такое происходит”. Это как будто смотришь на собачку, которой хочется помочь. — Так ведь одно и то же. Не хочу я быть собачкой, на которую все с жалостью смотрят и проходят мимо. Я человек, который способен решить свои проблемы. Не надо смотреть на меня сверху вниз.  — Вырасти, тогда поговорим.  — Ну ты и сука.  — Ой, — заулыбался он, — что происходит?  — Что? — Ты улыбаешься. Это же улыбка, мне не кажется?  — Ну всё, — она отвернулась, прикрывая лицо, чтобы в самом деле спрятать наползшую саму собой улыбку, — перестань.  — Это грандиозное событие. На Цинтиле, наверное, сегодня снег пойдёт. Или солнце выйдет.  — Да ну тебя. Иногда можно.  — Конечно можно. Лучше бы почаще.  Эвер хмыкнула:  — Ты как мой отчим. Тоже постоянно говорит, что… Она запнулась, и улыбка медленно сползла с её губ. Воспоминание было таким ярким, что она почти наяву могла услышать прокуренный голос Филиппа, между делом укоризненно замечающего: ”И.Джи, сделай лицо попроще. Улыбнись, что ли, христа ради, а то как на поминках”.  Воспоминание было до того насущным, что она почти могла ощутить отклик — что-то мутно-бордовое, знакомое, родное. Но это было воспоминание, ускользающее из пальцев. Это было воспоминание, которое отдалялось с от неё с каждой минутой. С каждым днём, проводимым тут, Филипп, должно быть, помнил о ней всё меньше.  Внутри у неё стало горько. Действительно ли могло быть так, что лес отбирал у неё близких?  Разве может забыть её человек, о котором она помнит всё?  — Постоянно говорит что? — Спросил Винни, не понявший длинной паузы.  — Говорил. — Поправила себя Эвер, — Всегда говорил, что мне стоит чаще улыбаться хотя бы ради приличия. Теперь же, наверное, не будет… — О, вот ты о чём.  Винни сдвинул брови и сел в нормальное положение, явно не зная, что должен ответить. Они некоторое время молчали, а потом он перевесился за край дивана и достал откуда-то с пола начатую бутылку ликёра, говоря чуть более бодро, чем стоило бы:  — А давай просто… не будем о грустном, ладно? Я имею в виду, что грусть ничего не изменит. Давай просто жить, как будто ничего плохого не происходит? Как будто больше ничего не важно.  — Я не пью.  — Вообще ничего?  — Алкоголь, дурная твоя башка.  — Ну, тогда я буду за двоих. — Он показательно сделал большой глоток с горла. Эвер неодобрительно вздохнула: — Пьяные люди это противно. Почему вам нравится намеренно становиться тупее?  — А почему тебе нравится пахнуть, как прокуренный дед? Хочешь харкаться кровью к старости?  — Ладно, я поняла тебя.  — Вот и всё.  Они ещё немного помолчали, слушая треск камина. Где-то в глубине дома будто бы завыл призрак.  — Это Билл?… — Да… мучается, бедолага. Первые две дня особенно тяжелые.  — Нельзя дать ему больше таблеток?  — Не-а. Выработается нечувствительность к обезболивающему, перестанет помогать.  — Жутко… — Главное перетерпеть. И убрать от него острые предметы.  — В смысле? — Ужаснулась Эвер.  — Это он сам советовал. Мало ли, что ему в голову взбредёт.  Спустя некоторое молчание, Эвер, всё ещё отягощаемая мыслью об отчиме, решилась на вопрос:  — Слушай… а как было с тобой? Когда тебя забывали.  — Меня почти некому было забывать, Эвер.  — У тебя совсем никого не было?  — Да это неважно уже. Начинай заранее думать, что у тебя теперь тоже никого нет.  — У меня есть близкие, — грубовато отозвалась она. — Это вопрос времени.  — Какого чёрта ты говоришь об этом так?  — Как?  — Безразлично.  — Потому что я вообще не хочу об этом говорить, — изумлённо посмотрел на неё он, — это запрещённая тема.  Эвер помрачнел, теряя в лице всякие эмоции.  — Ладно. Забудь. Не знаю, зачем об этом заговорила, — она порывисто встала, пряча  в голосе отчаяние, — я… пойду, наверное.  — Да нет, не надо, — Винни удержал её за край рукава, когда она уже собиралась уйти, тоже от чего-то виноватый, — только одного меня здесь не оставляй. Я ненавижу периоды мигреней.  Эвер помялась, но всё же села, теперь оказавшись ближе к парню, и отползать уже не стала. С минуту в воздухе висело неуютное молчание, а затем она сказала:  — Мне просто… агх, — от подступившей искренности запершило в горле, — просто нужно было об этом поговорить. Я не могу переварить это в одиночестве.  — Ты не в одиночестве.  Она заметила, что рука Винни осталась на месте, рядом с её, касаясь пальцами рукава кофты. В груди засвербела тупая печаль.  Никого кроме Винни не было рядом. — Ты, типа… тоже.  — Знаешь, жаль, что с нами нет Оула. Он всегда был умным в сложных ситуациях. Иногда он просто смотрел на меня, пока я рассказывал ему всё что в голову взбредёт, и у него был взгляд типа ”говори всё, что нужно”. И он мог долго так сидеть, молча. Я потом просто благодарил его и уходил. Так что… говори всё, что нужно.  — Это бессмысленно. Всё равно что рассказывать стене о своих мыслях.  — От разговоров становится лучше. Плюс, я могу держать тебя за руку.  — Сразу два минуса. Мне не нравится, когда меня трогают, а тебе не нравится, когда спрашивают про твою семью. Стопроцентное непопадание.  — Нужно протереть прицел.  — Да уж.  — Почему ты такая нетактильная?  — А почему у тебя тактильный голод?  — Просто убеждаюсь, что я ещё живой. Прикосновения это круто. Лучший способ человеческой коммуникации, как по мне.  — Мне не нравится, когда что-то касается кожи, — задумчиво сказала она, смотря в сторону, — от этого слишком много отклика. Иногда вообще хочется не иметь тела.  — Ого. А если, допустим, трогать через одежду?  — Тогда терпимо.  — Gott. Кажется, мне стоило узнать об этом намного раньше. Тогда бы ты не бесилась так каждый раз.  — Да, только простых просьб не трогать тебе не хватило.  Винни рассмеялся: — Ладно, признаю, виноват. Давай найдём компромисс: я буду иногда тебя трогать, но исключительно через одежду, а ты можешь иногда задавать запрещённые вопросы, но не слишком конкретные.  — Ну, я… не особо хочу говорить на тему, которая для тебя слишком личная.  — Не переживай, я не тресну. В конце концов, с кем тебе ещё разговаривать… — Ладно, — осторожно начала она, — так у тебя… совсем не было близких, когда ты сюда попал?  Винни пожевал губы, а потом его рука по рукаву поползла к её ладони, осторожно взявшись за запястье, и он, будто нащупав опору, сказал:  — Были. Бабушка с дедушкой. Но они в Германии, мы и так редко общались.  — Ты не навещал их?  — Всё ещё иногда навещаю. Просто смотрю, как они живут.  — И… как?  — Как живут? Да хорошо.  — Нет, как тебе это. Осознание.  — Ну… я, наверное, даже рад, что они меня не помнят. Пусть живут дальше без этого ужаса.  — Это ты о чём?  — О том, как я сюда попал. Что было до. Я думаю, это знание тоже частично потёрто в их головах.  — У вас что-то в семье случилось?… Винни замолчал, напряженно смотря в одну точку с поджатыми губами.  — Нет, не хочу об этом.  — Ладно. Не надо. — Кивнула Эвер, чувствуя что-то очень личное, пульсирующее в воздухе, — Всё равно спасибо, что… сказал хоть что-то. И… вообще спасибо.  Винни тепло улыбнулся, оттаяв.  — Нам, наверное, стоит чаще разговаривать. Вот так, вдвоём.  — Возможно. — С некоторыми облегчением вздохнула она.  — Может, обнимаемся? — Он повернулся к ней, — Не слишком крепко.  Эвер смущённо потёрла себя за локоть:  — О, эм… Это уже как-то слишком. Извини. Может, в другой раз.  В тот вечер она, уже ложась спать, взглянула на пустую тумбочку. Толком не осмыслив, зачем, она достала лист бумаги и оставила его там с подписью:           ”Хорошего дня.                                                                — сам знаешь, кто”

***

Глубины дома, тёмного от предрассветной синевы, полнились скрипами половиц и дверей — это Винни собирался хлопнуть тяжелой входной дверью и исчезнуть, как он делал каждое утро. Эвер вымученно вздохнула, зная, что больше не заснёт, а после растопки камина никаких дел, притупляющих мысли, не останется.  Натянув кофту, она проскользнула в коридор, поднялась по шаткой лестнице и прильнула к косяку открытой двери чердачной комнатки. Винни копошился в деревянном ящике на полу, вороша свои пожитки.  — Уходишь? — Сухо спросила она.  — О. — Он обернулся, глядя на неё через облик, — Давно ты так подкрадываешься?  — Разучиваю положение скрипящих половиц.  Винни тихо рассмеялся, а затем вернулся к своему делу. Она вытянула шею, наблюдая процесс перемещения вещей из одного ящика в другие. То были объемные конверты и шуршащие свёртки, в виде которых она узнала посылки, что Винни получал от верхнего узла через почтовый ящик у дома.  — Иду утверждать клиента, — просто к слову уточнил он, — опережаю график, пока Билл в несостоянии.  — Берёшь сверхурочные?  — Типа того. На случай дней, когда не захочется никуда идти.  — И часто пригождается?  — Почти никогда.  — На нормальной работе цены бы тебе не было.  Наконец найдя что-то нужное, он распихал свёртки по карманам пальто и встал, будто вырос из темноты комнаты. ”Сейчас он уйдёт, — подумала Эвер, — и до обеда даже поговорить будет не с кем”.  — Хочешь что-то ещё сказать? — Поинтересовался он.  — Да. — Ответила она и замялась, неловко зажевав слова, — Можно я с тобой?  — Ого. Ты серьёзно?  — А по-твоему шучу?  — Ну, не знаю, — улыбнулся он, — как-то это не в твоём духе. Чего вдруг?  — Осточертел уже этот дом.  Выйдя в туманное утро, они сцепились руками в перчатках, затем Винни сделал шаг, и спираль пространства толкнула их в тёмную ветреную улочку, мощёную каменной кладкой. Подавив тошноту и ком в горле, Эвер накинула на себя вуаль, пока очередной акт осквернения её теплых воспоминаний о больницах не превратил её меланхолию в тяжёлую грусть.  С обликом у неё отношения так и не сложились. Она надевала вуаль лишь в моменты необходимости, более нужного не задерживаясь в холодном омуте своего бессердечного рассудка, и облик почти что вёл с ней диалог, когда они сплетались в единую сущность работника похоронного бюро. Он поднимал в её разуме нескромные вопросы, с надменным холодом упрекая её в нежелании думать о себе осмысленно. Вот и теперь началось опять:  ”Мы же знаем, что он влюблён. Ты знаешь. Он учащённого дышит, находясь рядом. Он ждёт любой возможности оказаться наедине, и он даже принял эти глупости про страх тактильного контакта. Только ведь он не знает, что это страх, и принимает его за дефект твоего характера. Почему ты вечно создаёшь поводы считать, что в тебе нечего любить?” Эвер по возможности отмахивалась от мыслей, начиная подумывать, нельзя ли найти себе другой облик, утилизировав этот, а то уж больно болтливый.  — Вот сюда, — Винни подтолкнул её в переулок, и, сделав ещё один небольшой прыжок, они оказались на просторном карнизе за окном больничной палаты. Они пригнулись, расталкивая декоративные растения, и воззрились на одиноко лежащего пожилого мужчину, утыканного капельницами и катетерами. Рядом мерно гудела громоздкая машина жизнеобеспечения.  Винни придвинулся к Эвер, указывая ей пальцем, куда смотреть:  — Это аппарат искусственной вентиляции лёгких. Дедуля уже и так на последнем издыхании, едва ли ручку в руках удержать может, когда выходит из сна. Его так или иначе отключат. Здесь даже никакой моральной дилеммы.  ”О, нам так нравится, как Винни пахнет. — Тихонько подтрунивал облик, — Сколько ещё мы собираемся скрываться за безопасной маской безразличия?” Эвер отмахнулась.  — И что ты будешь делать теперь? — Попытаюсь понять временные рамки. — Сказал он, и, о чём-то задумавшись, стал раскручивать один из окуляров своих очков, — Сейчас покажу. Тебе понравится.  В круглом пространстве пустой глазницы очков появился глаз Винни, кольнувший в самое нутро облика жёлто-фиолетовым воспоминанием о их первой встрече.  ”Мы здесь с ним по собственной воле делаем то, чего обычно не хотим. Иронично? Может, облик способен сказать ему, что он сбивает наш моральный компас?” — Заткнись. — Скрипнула зубами Эвер.  — Да я молчал. — Я не тебе. Борюсь с внутренними демонами.  — Ого… — рассеянно ответил Винни, — И как, выигрываешь?  — С переменным успехом.  — Ну, передавай им привет. Ладно, смотри, — он передал ей желтую линзу, — вставь её в свою вуаль.  Не задавая вопросов, она сделала указанное. Линза щёлкнула, входя в паз, и в мозгу кольнуло непривычным разрядом щекочущего тока.  — А теперь что?  Винни, наполовину жёлтый, наполовину красный, кивнул в сторону окна:  — А теперь смотри.  Стоило Эвер повернуть голову, и её тут же затянуло в водоворот смазанных образов. Полупрозрачными призраками по больничной палате ходили люди, проскальзывая друг через друга и путаясь в светотени. В темно-жёлтом водовороте по стенам комнаты проплывали лучи света, затем пропадали, сменялись темнотой и появлялись снова. Обрывки незнакомых слов и чувств тянулись через неё, начинаясь где-то глубоко внутри помещения, проходя сквозь её нутро и, закручиваясь в спираль, летели дальше. Люди на больничной койке то появлялись, то проваливались вглубь одеял, и стоило Эвер попытаться сконцентрироваться, как всё замедлилось. В палату вошёл, опираясь на трость, старый мужчина, позже лежащий в сердцевине хитросплетений медицинских приборов. Одновременно существовало три ипостаси времени: у двери человек ещё мог дышать сам, в середине комнаты его придерживали те, чьи сердца тянулись к его, а у дальней стороны мужчина уже почти замер во временном промежутке. У кровати, словно отдельные элементы отклика, висели слова на языке, который Эвер не знала, но в них было много отчаяния и жалости. Она обратилась вниманием к одному из слов, и его незнакомая семантика тонко повеяла чувством беспробудного сна. Другие отзвуки мыслей фиксировались на усталости, прошедшем времени и отсутствии жизненных ресурсов. Все они принадлежали скорее пространству, чем самому мужчине, вокруг которого плавал ореол желания раствориться в эфире. Вокруг ещё было много всего, но Эвер не успела всё это рассмотреть — всё потекло и скрутилось, появились другие люди, наполнившие комнату предварительной скорбью и восклицанием о скоротечности.  — Этого хватит. — Голос Винни потянул её назад из спирали чужих жизней, переплавленных в единое текучее целое, и как только она оторвала взгляд от комнаты, его рука закрыла ей обзор на время; щелчок — и линза вышла из прорези.  Ей потребовалась минута бездействия, чтобы снова почувствовать надёжную твёрдость бытия. Она сдёрнула облик, вдыхая полную грудь своих естественных ощущений.  — Значит, ты видишь прошлое. — Некоторый его остаток. Мне нравится думать, что это воспоминания пространства о том, что в них происходило. Как если бы у домов была память. Круто, скажи?  — От этого с ума сойти можно.  — Но понравилось же?  — Конечно, чёрт тебя дери, понравилось. А ещё что-нибудь посмотрим? 

***

Спустя пару часов блуждания по улочкам какой-то французской глубинки они наконец вынырнули из бесконечного фестиваля призраков прошлого, проносящиеся мимо, и тогда они вдвоем осели на скамейке в тихом сквере. — …Как ты что-то понял вообще? Там же… нет слов. Так ещё и всё на французском. — Удивлялась Эвер. — Тут просто нужно поймать эмоциональный посыл, — объяснял Винни, — они же говорили про то, что времени мало осталось. Не более года прогнозировали, помнишь?  — Не-а. Я вообще ни одного конкретного слова не поняла. — Дело опыта, наверное. Слушай, а я даже не думал, что это мой особый навык - понимать воспоминания. Думал, это всё линзы за меня делают.  — И ты каждый день вот так воспоминания смотришь?  — Ага. Иногда так затягивает, что потом даже сложно вернуться в реальность. Ну, знаешь… как будто я побывал в коже другого человека. Особенно если заглянуть в дом, где люди всю жизнь прожили.  — Я бы, наверное, так не смогла. Слишком много отклика.  — В этот раз хотя бы без тошноты.  В городке занимался рассвет. По кустам вокруг шуршали птицы и стрекотали насекомые, а в воздухе запахло чем-то вкусным и свежеприготовленным.  — Скоро уже пора домой возвращаться, — заметил Винни, — надо побыстрее закончить сегодняшние дела и вернуться проверить Билли.  — А что ещё осталось?  — Только якорь для сердцелова. Билл тебе рассказывал?  — Помню, — кивнула она, — какая-то памятная вещь. И ты что, собираешься перерыть весь дом в поиске какой-нибудь неприметном монетки?  — Нет, конечно не весь. Но, хотя, иногда приходится порыться в ящиках. Или отодвинуть тумбочку. Залезть с головой под кровать… в общем, я сразу понимаю, где искать. Это легко. Обычно справляюсь за десять минут, но мой личный рекорд - десять секунд.  — А ты смог бы найти мой?  — Разумеется! — горделиво выставил подбородок он, — Могу поспорить, это заняло бы у меня не больше минуты.  — Так быстро?  — Это я даже скромничаю. У тебя вещей, как у сиротки.  — Проверим?  — А давай! — Взбодрился он, побуждая её встать, — Это будет очень сложный прыжок, приготовься. — Разве в знакомые места не легче?  — Безусловно легче, но это большой прыжок, через несколько часовых поясов. Нужно будет сделать хотя бы одну пересадку, иначе я совсем загнусь.  Эвер слегка похолодела, думая о том, что если даже Винни, привыкший к прыжкам, загнётся, то она, по пять минут проходящая в себя после каждого небольшого перемещения, и вовсе умрёт по пути.  — Почему бы не прыгнуть сначала на Цинтил? Разве так не будет легче? — Нервно предложила она.  — Будет, но мне интересно испытать себя. Давай, хватайся.  — А может, э… чёрт с ним? — Поспешно передумала она. — Не-а, я уже настроился. — Винни уже разминал плечи.  — Нет, я передумала. — Побледнела она.  — А ты думай меньше. — Хохотнул он, крепко хватая ее за локоть, — Готова?  — Нет! — Воспротивилась она, попытавшись вырвать руку, — Стой, может, не… — Погнали!  Хлопок воздуха ударил по барабанным перепонкам, и ее тело резко рванулось вперёд, будто она стояла в машине, которая на полном ходу влетела в столб, и, выпав из воронки, она едва не столкнулась лицом с грубым асфальтом, но Винни, державший ее за руку, успел ухватить ее за капюшон и удержать.  — Неплохо прошло, а? — Он подтянул её, позеленевшую, на себя.  Едва стоя на ногах, Эвер прильнула к какому-то столбу рядом, старательно удерживаясь желудок в естественном положении. — Ага… — вымученно выдохнула она. — Эх ты, никак не привыкнешь. Плохой вестибулярный аппарат что ли?  — Чего? — Эвер, прослушавшая начало фразы, скривилась, посмотрев на него. — Аттракционы всякие переносишь? Карусели, там… горки. Поезда.  — Даже на качелях долго не могу сидеть.  — Вот о чем я и говорю, — удовлетворенно кивнул он, — Надо тебя потренировать.  — Нет! — живо вскинулась она, — Дай отдохнуть!  Винни злорадно хмыкнул, оглядываясь по сторонам. Они стояли на тротуаре, отделяющем классический американский пригород от леса. По дороге рядом неспешно проезжали машины.  — Мы же здесь уже были, да? — Заметила она, припоминая тот день, когда промахнулась ножом, — Когда… — Когда ты пыталась меня убить, да.  — М… да. — Это мой родной город. Я тут вырос. — Он ностальгично вздохнул, — Вон на той лавочке впервые целовался.  — Видимо, хорошее воспоминание.  — Нет, отвратительное.  — А чего довольный тогда такой?  — Просто я в тот день из дома смылся. Вкус свободы.  — Может, тогда покажешь свой дом?  Винни покачал головой с меланхоличной улыбкой:  — Может, в другой раз.  Следующий прыжок вывел их в пригород Каспера, где Винни сильно закашлялся, утыкаюсь в платок, и Эвер, снова замечая на том старые брызги крови, спросила:  — Ты в порядке?  — В порядке, — ответил он, прочищая горло, — просто большой прыжок. Все нормально. — Это не выглядит очень нормально.  — Переживаешь за меня?  — Я интересуюсь, зачем так часто прыгать, если ты харкаешься кровью.  — Странно от тебя слышать упрёки про вред своему здоровью.  Они прошли по её родной улице, провожая взглядами аккуратные лужайки и двухэтажные домики. Всё здесь было как всегда. Ничего не изменилось с уходом Эвер, и это навевало грусть.  Ей захотелось отвлечься от мыслей, заговорив хоть о чём-то, так что она сказала:  — ”Дом” мятного цвета. И вкуса. Не дом, как строение, а дом, как родной дом. — И наш дом тоже мятный?  — На Цинтиле? — она взглянула на него, — Нет, там всё вообще никакое. Иногда я забываю, что могу подобное чувствовать. Да и Цинтил мне не дом.  — А может, ты просто забываешь часть себя так же, как мир забывает тебя.  — Тогда запоминай мои отклики, чтобы потом напоминать, что я должна чувствовать. — Договорились.  — Твой отчим, кажется, внутри, — заметил Винни, когда они подходили к её дому.  — Филипп? — Выдохнула она а такт тому, как сердце болезненно стукнулось о рёбра.  Из приоткрытого окна дома, выходя вместе с вьющимся сизым дымком, доносился шум веселых голосов телепередачи. Эвер, словно завороженная, подошла ближе к окну, заглядывая в быт дома, куда не имела право зайти замеченной.  Филипп копошился у плиты, попутно что-то напевая и пропитывая запахом дыма каждую молекулу дома. Сколько раз она говорила ему не курить внутри… сколько раз отмывала с обоев желтоватый налёт и выстирывала простыни.  А он оставался таким же. Наглым и безманерным. Упрямым и инфантильным, вечно сам себе на уме. Ей до боли в горле захотелось окликнуть его, заставить обернуться и посмотреть.  ”Вот же, я здесь!” Ей хотелось, чтобы он знал, что она здесь, но, по правде, она не знала, что собиралась сказать ему. Ей хотелось сказать хоть что-то. Услышать что-то в ответ, не важно, что: пусть он улыбается и называет её этим глупым сокращением, пусть несёт какую-нибудь чушь про свои приключения, пусть на чём свет стоит поносит молодёжь и пусть угадывает день недели по её одежде.  ”Чёрный, Филипп. Сегодня среда”.  Пусть он знает, что она смотрит на него, потому что он — её семья. Потому что она скучает.  Что-то толкнуло её самой надеть облик, без уговоров и требований. Она сама знала, что Филипп не должен её видеть. Она должна была оставаться неосязаемым призраком. А ещё она не хотела чувствовать то, что чувствовала.  — Я не могу поговорить с ним. — Прозвучал её холодный, безэмоциональный голос. — Лучше не стоит. — Кивнул Винни, — Пока он не видит тебя, он не знает, что его воспоминания о тебе находятся в переходной форме. Пока тебя нет в поле зрения, ты одновременно и существуешь, и не существуешь для людей. Для всех. Не только для тех, которые тебя знают. — Это то, почему мне нельзя быть здесь. — Да. Мы опасались, что ты сорвёшься и всё равно заговоришь с кем-то. Тут нечего гадать: раз у тебя есть близкие, ты хочешь поговорить с ними прежде, чем всё изменится.  — И что тогда?  — Тогда их сознание может треснуть.  Эвер посмотрела на него глазами-линзами, ища в его лице намёки на источники этого знания. Переживал ли он что-то подобное, учит ли на своих ошибках?  — Я скажу, как сказал бы Билл, — продолжил он, — ”Что будет, если человек заглянет в коробку с суперпозицией? Что будет, если человек увидит неопределённость?” — Он… не поймёт, что реально?  — Или поймёт, что всё нереально.  — Но что если это остановит процесс перехода?  — Ты правда готова попробовать?  Эвер помолчала, наблюдая, как Филипп, которого она никогда не называла отцом, с тарелкой в руках и в мамином кухонном фартуке движется к дивану, потому что никак не хотел приучаться есть за столом.  Что тогда будет с ним? — Нет.  — Если хочешь, можешь… постоять одна. Понаблюдать.  — Не нужно. Всё в порядке.  — Уверена?  — Давай просто делать то, что делали.  — Как будто больше ничего не важно?  — Как будто больше ничего не важно.  Они проскользнули в её комнату, что располагалась на втором этаже, и Эвер стянула вуаль, тяжело вздыхая.  Родная комната пахла чистым постельным бельем и далёкими отзвуками детства. Заправленная кровать, вещи, расставленные по полкам, стопка тетрадей на столе, скейт, аккуратно приставленный к стене, пара старых мягких игрушек — всё это создавало ощущение музейного экспоната — такой её комната осталась навсегда, потому что больше здесь Эвер не будет.  — У тебя тут много плакатов, — заметил Винни, — любишь тяжёлую музыку?  — Ты - нет?  — Да я уже и не помню, когда в последний раз музыку слушал. Хотя System of a down мне нравились. Чёртов Цинтил, верно?  — Без плеера скука смертная. — Кивнула она, слабо улыбаясь.  — Хорошо, что Билл на гитаре играет. Винни неспешно прошёлся по тесной комнатке, оглядывая стены и письменный стол, особенно задерживаясь взглядом на стене над ним, наглухо заклеенной старыми стикерами.  — Смотришь в прошлое? — Предположила она.  — Да нет, это как-то невежливо было бы. Смотрю в настоящее.  — И что видишь?  — Что ты была подростком.  — Удивил.  — Ладно, — он потёр руки, снова оглядывая комнату в обороте, — посмотрим… у стола скопилось много пережитых чувств. У тебя тут всё на свете. И кровь, и… слёзы. И радость, конечно.  — И?  — Кажется, что-то прячется в столе.  Он отодвинул ящик под столешницей, откуда чуть не посыпался ворох бумаг, и выудил из дальнего угла картонную коробку.  — Хранишь воспоминания?  — Просто хлам.  — Конечно, хлам. Но ведь памятный. Позволишь?  — Тебе правда нужно разрешение?  — Опционально. Посмотрим… фотографии…  main gott, это полароилд? Настоящий? — Да, было дело… — пожала плечами она, смотря, как Винни крутит в руках увесистый фотоаппарат; белый корпус от времени чуть пожелтел, а объектив слегка затёрся, — Раньше это было моё… хобби, наверное.  — Не наверное, а точно. У тебя тут целая куча снимков. Ах, чёрт, — любовно вздохнул он, снова смотря на аппарат в руках, — всегда мечтал о таком, но это слишком дорого. Ты, конечно, все картриджи в первый же раз потратила? Я бы тоже не удержался.  — Вообще-то нет. Штуки три должны были остаться. Хранила для чего-то особенного, но… — перед глазами у неё всплыла картина детской фантазии, давно залёгшей в голове; картину того, как мама фотографирует её, одетую в форму какой-нибудь хорошей академии, — как-то не сложилось.  — Это даже хорошо, — ответил Винни, потроша пальцами нутро коробки, — будет возможность пополнить фотоальбом Джесси. Ита-ак, я нашёл твой якорь, — в его пальцах появился маленький прозрачный зиплок. В нём, топорща пластик, покоились два шипастых металлических украшения, — это что за штучки?  — Это пирсинг, — с лёгким удивлением ответила она, — у меня были проколоты щёки. — Да ну? О, ну да, я вижу, — он сощурился, склоняясь к её лицу, — у тебя шрамики вот тут, прямо на ямочках.  Он было потянулся, чтоб коснуться её щенки, но остановился, потирая пальцы, и Эвер почувствовала, как щеки краснеют от фантомного прикосновения.  — Я уже… забыла про них.  — Так всегда. Неприметная вещица, хранящая воспоминание. Так оно светлое или тёмное? — Светлое. Мама где-то прочитала, что лишние дырки выводят из тела плохую энергетику.  — Тогда понятно, почему ты такая недовольная. Надо тебя… — Господи, закрой рот и не выпускай то, что собираешься сказать.  — Главное, что ты уловила посыл. — Подмигнул он. — Ты ненормальный. — Вздохнула она, внутренне усмехаясь.  — Ладно, пойдем уже. Пора доделывать дела и возвращаться, — он сунул ей в руки коробку, — а это с собой забери.  — Зачем ещё?  — Свои сентиментальности надо держать рядом. 

***

Пары минут, пока Эвер собирала вещи, хватило Винни, ожидающему её у подножья лестницы, чтоб ненароком оказаться втянутым в воспоминание, застывшее смазанным пятном посередине коридора. В мутно-оранжевом свете лампы запечатлелись две темные фигуры: из помятого мужчины литрами лились оправдания, затапливая пол запахом перегара, а девичий силуэт то ходил вокруг, держась за голову, то срывался на взмахи руками, заставляя лампу под потолком дребезжать. ”Я тебя спрашиваю, — надрываясь, эхом кричал девичий голос, — ты с ума сошёл? Что ты, чёрт возьми, собираешься делать в этой ситуации? Как ты разберешься с этой проблемой, Филипп? Ты понимаешь… ты… скажи мне, ты понимаешь, что будешь бегать до конца своей жизни?”. Мужчина нечленораздельно огрызается, и девичий силуэт в ярости швыряет в сторону что-то, рассыпаясь дребезгом разбитого стекла в крике: ”Да мне наплевать, что ты думаешь и делаешь! Какого, мать твою, чёрта ты калечь себя ради этого?” — Идём? — Донесся тихий голос реальной Эвер, смотрящей на него в замешательстве.  — Да, конечно. — Ответил Винни, задерживаясь лишь на секунду, чтоб увидеть, как сцена начинает прокручиваться заново. 

***

Следующим вечером они вдвоём прогуливались по окрестностям леса вблизи долины, болтая ни о чём и иногда останавливаясь, ожидая отстаивающего Сволочь, прыгающего за ними с ветки на ветку.  — А он что, тоже с меткой на лапе? — Спросила Эвер, поглядывая на птицу.  — Не замечал за ним. Честно говоря, я вообще не знаю, откуда он тут взялся. Сволочь, komm zu mir, — Винни протянул руку, и птица, хрипло каркая, спланировала к нему, — хорошая птица. Умная.  Пока он ласково трепал смоляные перья ворона, Эвер обернулась на тихий треск веток где-то за спиной. В глубине сумерек, ползущих из глубины леса, блеснули стеклянные глаза переломанного силуэта. Андрогинная фигура, похожая одновременно на помесь Винни, Эвер и треснувшей прозрачно-розовой вазы, смотрела на неё, будто бы боязливо высовываясь из-за ствола дерева. — За нами, кажется, следят. — Тихо подметил Винни. — Начинает казаться, что они меня преследуют.  — Просто интересуются, — сказал Винни с некоторым тоскливым сожалением, — хотят услышать что-то новое. Не будем задерживаться, а? — Нет, подожди, — она сделала осторожный шаг в сторону осколка, показывая безоружность расставленными руками.  — Что ты делаешь? — Не знаю. Пробую установить контакт.  — Ты прогуливала лекции Билла?  — Где твой исследовательский энтузиазм? — Она взглянула на него, изгибая бровь; в противовес ей, он уже тянулся к кобуре на внутренней стороне плаща, где хранил клинок, но, увидев её взгляд, вздохнул и убрал руку. — Одно неверное его движение, и мы прыгнем, — ответил он, ступая за ней.  Эвер снова посмотрела на осколок. Тот не сдвинулся с места, продолжая буравить её немигающим взглядом.  — Эй, эм… привет? — Неловко начала она, — Тебе что-то нужно?  Осколок молчал. Спустя пару минут ожидания Винни шепнул:  — Не думаю, что с нами хотят говорить.  Затрещала стеклянная крошка — это открылся рот осколка. Весь он захрустел и задрожал, будто под зеркальной оболочкой заходили хрупкие кости, стирающие грани друг о друга, и этот звук, множащийся эхом в полом теле, оказался похож на слова:  — Я… хорошая… птица?  — Что?… — Откуда я… взялся? Я хорошая… птица? — Повторил осколок, чуть высовываясь из-за дерева.  Эвер сконфуженно нахмурилась, шепнув Винни:   — Так они только повторами общаются? — Да, но они понимают смысл слов. Некоторых. — Я… хорошая… птица? — Снова раздались трещащие слова.  — Не так я себе представляла кризис личности в виде человека, — шепнула Эвер, делая ещё несколько осторожных шагов вперёд; следующие её слова обращались к осколку, — Ты хороший. Если не делаешь нам больно.  Осколок будто бы склонил голову, и Эвер импровизированно продемонстрировала свои слова, слегка ударяя Винни в плечо:  — Больно.  — Ай. — Обиженно фыркнул Винни.  — Больно. — Хрустнул осколок, и в следующую секунду его тело треснуло, будто разные его части в стороны расталкивали какие-то внутренние силы, но следом стеклянные части сложились обратно, и он хрустнул снова, — Больно.  Эвер безмолвно воззрилась на Винни глазами, полными ужаса.  — О чём я и говорил…   Эвер продолжила: — Мы не будем делать тебе больно. Ладно?  — Хорошая птица. Не… больно.  — У тебя есть имя?  — У меня… есть… имя?  — Хочешь, чтоб мы дали его тебе?  — Дали… имя. Птица - кто?  — Ну, эм… — Она взглянула на Винни, ища помощи.  — А что я? Пусть будет… не знаю. Хрусть.  — Хрусть. — Повторил осколок. — Ого, — взволнованно вздохнула Эвер, — а я Эвер. А это - Винни.  — Эвер и… Винни, — скрипнул осколок, — хорошие… птицы.  Эвер взбудораженно зашептала:  — Вот это контакт. У тебя такое было когда-нибудь? Она же действительно… правда понимают. Они разумные!  — А вот теперь нам пора идти, — сказал Винни, смотря за её спину.  Обернувшись, она увидела, что в темноте деревьев стоят ещё два силуэта, а всмотревшись, заметила ещё один. На дереве. Такой же, какого она видела возле водонапорной башни.  — Да уж. — Прошептала она, отступая назад.  *** На следующий день она обнаружила Винни, застывшим на входе в ванную, тупо пялящимся в пространство с очками на лице.  — Ты чего тут? — Сконфуженно спросила она.  — А? — Он обернулся к ней, весь какой-то взъерошенный, — Да так… да так. Задумался.  Она недоверчиво повела бровью, но тут же переключилась на другую мысль: — Ладно. Слушай, из Верхнего Узла пришёл ответ, что книгу с упоминанием об осколках брал кто-то из прошлого поколения связанных. Я обыскала весь дом, но ничего не нашла. Ты не видел книгу в красной обложке где-нибудь тут?  — Да чёрт его знает, — пожал плечами он, — может, у Билла?  — Нет, я уже проверила.  — Тогда, может быть, в библиотеке.  — В какой ещё библиотеке? — Уставилась на него она.  Винни только хитро улыбнулся: — Наконец-то есть повод показать. Когда он перенёс её через стену, в пятой комнате от их появление поднялось облако пыли. Всё там было точно так же, как в её, не считая проход в смежное помещение, занимавшее угол дома. Там, распахнув тяжелые шторы, Эвер обнаружила некое подобие лаборатории. На столах и этажерках, покрываясь пылью, стояли колбы и чашки, всюду валялись какие-то металические запчасти и пахло отголосками машинного масла. На полу засохло пятно чего-то зеленовато бурого.  — Что тут было? — Изумилась Эвер, едва не давясь пылью, попавшей в горло.  — Да так, жила одна психопатичная мадама. Ставила на себе всякие эксперименты, — Винни согнулся, нащупывая под горой мусора ручку двери в подпол, — а вот и библиотека. Та-да.  Погрузившись в дыру в полу, они осторожно спустились по ветхим ступеням деревянной лестницы, оказавшись в крошечной подвальной комнате. Все её стены занимались полки, плотно забитые бумагам и книгами, позеленевшими от плесени, и до того эта плесень ярко пахла затхлостью, что Эвер потребовалось несколько раз высунуться на поверхность, чтоб отдышаться, прежде, чем она привыкла дышать через рукав кофты.  — Почему это всё тут хранится? — Спросила она, перебирая все книги, чей корешок под налетом плесени мог походить на красный.  — Чтобы никто эту вонючую дрянь никогда не вытаскивал, — ответил Винни с улыбкой, совмещающей в себе все оттенки отвращения, когда она из тетрадок просто развалилась в его руках, осыпая одежду плесневелой трухой.  — Гениальное интерьерное решение - затолкать наследие Цинтила во влажный погреб.  — Неудивительно, что Цинтил умирает.  Спустя некоторое время поисков Винни устал прыгать туда-сюда, чтобы смыть с себя книжную труху, просто снёс дверь с петель топором, открыл окна и завалился обедать на подоконник, не переставая сетовать на то, что готовить местную растительность у Билла выходило значительно лучше. Эвер тем временем нашла несколько любопытных рукописей, не изъеденных временем до состояния нечитаемости. То были ”Сказки Цинтила”, подписанные некой Майей Еленой, ”Дневник воспоминаний” некого Алаяна и безымянный дневник изучения Цинтилита — попросту тетрадка с записью слов и предложений.  Слегка расстроенная, но полная предвкушения перед чтением, она уже собиралась наконец вылезти из погреба, когда заметила почти что свежий на фоне других книг красный корешок, приютившийся в углу за лестницей.  *** Через пару дней оклемался Билл. Винни всё прыгал вокруг него, радостный, что все снова в сборе. Эвер, конечно, тоже была рада его видеть. С Биллом дом снова зазвучал более живо: по утрам пахло свеже сваренным кофе и едой, из мастерской доносились жужжание и стук инструментов, было почти что уютно.  Сама она тем временем зачитывались книжками из библиотеки и даже конспектировала что-то из интересного свой в блокнот, жадно проглатывая каждое из немногочисленных упоминаний об осколках и вдумчиво пропуская через себя очерки чьих-то чужих жизней, распиханных по дневникам.  А ещё она стала часто задержаться в лесу до темноты, избегая знания остальных об этом. Она всё надеялась снова наткнуться на стеклянных людей. Близился вечер. Они трое сидели на пледе, организовав импровизированный пикник на подушке мха недалеко от озера. Винни потихоньку стягивал к себе всё смоляное печенье, приготовленное Биллом, а тот перебирал струны гитары, параллельно ведя с Эвер разговор.  — Ты всё ещё бываешь там?  — В подземелье? Иногда захожу.  — Не думаешь, что это опасно?  — Не думаю. У меня очень плотная карта в голове, я помню все коридоры, по которым там ходила.  — Я хочу сказать, что тебя пускают внутрь лишь крайне специфичные обстоятельства. В этом есть значительная тайна. Если ты соответствуешь некому требованию, позволяющему попасть в лабиринт, вероятно, есть причина, почему в обычных обстоятельствах туда невозможно попасть.  Некоторое время назад, после того, как Эвер упомянула при Билле о спуске в катакомбы, она привела его туда, в подвал, где была дыра в полу, и долго хлопала глазами, смотря на захламлённый угол без единого намёка на лестницу. ”Да вот прямо здесь, был же…” — бормотала она, расчищая пол от хлама, но ни лестницы, ни спуска там не было. И стоило Биллу уйти, не восприняв всерьез её рассказ, как при очередном взгляде в угол комнаты проход снова был.  — А может, там как раз сердце леса? — Прошамкал Винни, затолкав в рот очередную сладость.  — Я об этом думала, — покачала головой Эвер, — но ничего такого не нашла.  — Сердце леса, — тягуче пропел Билл, подбирая аккорды, — глубоко, в глубине.  Его пальцы извлекли такой тонкий и хрупкий звук, что Эвер обомлела, будто чувствуя этот звук прямо в своем сердце:  — Это что ты сделал?  — Что? — Взглянул на неё Билл, продолжая медленно что-то наигрывать.  — Вот этот звук… плачущий.  — Флажолет? — Он повторил его ещё, и, видя, как Эвер замирает, сложил из них небольшую мелодию.  — Звучит, как звёзды. — Прошептала она, прикрывая глаза.  — Правда звучит, — подтвердил Винни, — может, я тоже становлюсь синестетом?  — Ты становишься до неприличия наглым, — ответил Билл, смотря, как парень стягивает последнее печенье с тарелки.  Когда начало понемногу темнеть, троица собрала вещи, и Эвер убедила мужчин на прогулку пешком вместо моментального прыжка обратно. Недовольно гудя про безопасность, Билл согласился, и они двинулись через расщелину, следуя поворотам ручья. Винни болтал что-то о комиксе, который недавно прочёл, когда Эвер заметила, как сверху, у обрыва склона, блеснуло розоватое стеклянное тело.  — Чёрт, Хрусть…  — Что?  — Я… я сейчас! — Бросила она, уже взбегая по ухабистому склону, а вслед ей донеслись непонимающие оклики.  Знакомый ей осколок застыл, как и в прошлый раз, за деревом, опасливо высовываясь.  — Хрусть! Привет. Ты… помнишь меня?  — Эвер и… Винни, — прохрустел тот, — хорошие. Не… больно.  — Нет, я просто…  — Эвер, — донёсся голос из-за спины. Винни стоял сзади, напуганно глядя на неё, — это ещё… Gott scheiß drauf…  — Всё нормально, мы же его уже знаем. Он не враждебен, просто… — Эвер, посмотри… Она снова обернулась на осколка и только теперь ей бросилось в глаза, что за деревом был кто-то ещё. Она отошла на несколько шагов в сторону, и ужаснулась: стоя рядом со стеклянным существом, заплаканная и взлохмаченная, еле держалась на ногах девочка лет двенадцати, а стеклянная рука, обломанная на середине предплечья, держала ту, зацепившись за подранную створку пальто.  Девочка смотрела на неё, тяжело дыша и роняя слёзы.  — Твою же мать… — выдохнула Эвер.  — Не двигайся, — тихо сказал Винни, заводящий руку с клинком, явно собираясь метнуть его в голову осколка.  — Нет, подожди! Дай… дай мне попробовать. Я много читала. Он ничего такого не хочет… — Что происходит? — Донёсся голос Билла, запоздало взобравшегося на холм.  — Ты что, с ума сошла? — Просто дайте мне попробовать, — произнесла Эвер, осторожно подступая ближе к осколку, — эй, Хрусть. Хиф ферар эхер… си имфи, — произнесла она ломанном Цинтилите.  Осколок наклонил голову. Она внутренне замерла, ожидая какой-то реакции. ”Понимают Цинтилит лучше, чем другие языки, — вспоминала она слова из книги, — задаются вопросами о том, кто они и для чего существуют. Ведут себя доверчиво и дружелюбно вне опасных ситуаций. Заинтересованы во всём, что касается их природы; вероятно, не понимают, чем являются”. — Горе и… благо, — проскрипел он, отвечая на цинтилийское приветствие, — Хрусть - благо?  — Не знаю. Не знаю, что ты хочешь, но ты делаешь ей больно.  Осколок повернул голову к девочке, и, подумав, выдернул свою культю, разрывая пальто. Не медля ни секунды, девочка рванула в гущу леса, а осколок сделал несколько шаркающих шагов в сторону Эвер, на что Винни сразу же среагировал:  — Ну всё, этого достаточно.  — Нет! — Твёрдо сказала она, — Дайте мне поговорить. Вы же видите, он всё понимает.  Сжав страх в комок внутри себя, она слезала ещё шаг к осколку, говоря:  — Ты же не хочешь никому боли. Зачем тебе девочка?  — Хрусть - хороший? — Хороший. Хороший, пока никого не калечишь. Зачем ты делал ей больно?  — Хотел… понять.  — Хотел понять, — повторила Эвер себе под нос, вертя мысли, — что понять-то… ты осколок, Хрусть. — Нашлась она, — Ты из стекла. А мы люди, мы из плоти. Из кожи. Нам может быть больно, если ты нас трогаешь. Скажи другим, как ты, что нам больно, и мы не будем вас трогать. Понимать можно через слова.  — Другие… хотят понять. Людей.  — Пусть поймут. Мы готовы к перемирию.  — Я - Хрусть. Хочу… понять. Эвер.  Эвер вздрогнула — осколок громко скрипнул, но лишь протянул ей руку.  — Эвер, ты же не станешь? — Послышался голос Билла.  — О, эм… — Замялась она, — Хрусть, прости, мне будет больно.  — Но я хочу… понять. — Скрип голоса прозвучал обиженно, когда осколок сделала ещё шаг к ней, — Эвер… плоть. И… кожу.  — Что?… Мимо ухо просвистело, раздался треск и звон, что-то холодное ткнулось Эвер в живот. Она удивлённо выдохнула, смотря, как осколок падает, выдёргивая из её тела свой стеклянный обрубок. Не понимая, что произошло, она попыталась медленно опустится на колени, но не удержалась и завалилась на траву. Рядом с ней лежал Хрусть. Промеж его глаз, раздробив лицо, встрял по самую рукоять клинок Винни.  Долгое мгновение сходило волнами, омывая её лицо. Вокруг, как и в прошлый раз, пульсировала солёная вода, а на потолке мерцали звёзды.  ”Ну, хотя бы что-то” — подумала она.  Собрав немного сил, она встала из тёплой воды, прижимая руку к затягивающейся ране на животе. Ноги дрожали, но она заставила себя пойти в сторону отмели, потому что знала, что стоит ей расслабиться, и тихое мерцание голубоватых звёзд заберет её обратно, и шанса понять природу этого места может больше не представиться. И хотя переставление ног стоило ей титанических усилий, она доползла до того места, где воды кончалась, то и дело набегая медленными волнами, и припала руками к парапету.  Не имея сил перебраться через невысокую преграду, она подслеповато уставилась вперёд, в темноту, двоящуюся в глазах. Что-то было там, за пределами мерцания звёзд… что-то большое и круглое, отражающее тусклый свет. Тоже звёзды? Нет, звёзды не выстраиваются в круг. Разве что на её метке… Ноги подкосились, и она завалилась обратно в воду, из последнего усилия лишь наполняя заготовленную ёмкость. ”Эх, Хрусть, — с отчаянием подумала она, уже проваливаясь обратно в сон, — а я думала, ты хороший”.  Проснулась она на диване в гостиной дома.  Не успела она даже потянуться, как на неё обрушился сдержанно-взбешённый баритон Билла, сидящего в своем кресле с видом не грозового облака, а целого думного вулканического извержения:  — Мисс Грин, я сердечно извиняюсь, вы в своём уме?  — Доброе утро. — Поддержал Винни, едва не засыпающий в кресле напротив. — Ох, я… э-э… — Я даже стесняюсь спросить, о чём ты думала.  — О перемирии?…  — Нет, — его тяжёлый голос едва не прижал её обратно к дивану, когда она попыталась сесть, зачёсывая назад спутавшиеся от соли волосы, — ты думала о том, что рисковать не страшно. Мы около двух часов ждали твоего возвращения на том же месте, где ты провалилась в сердце. Посреди леса. Ночью.  — Эвер, прошу, скажи сразу, что ты осознаешь свою ошибку, — взмолился Винни, и по его уставшему лицу она почти смогла прочувствовать ту ночь, что он провёл под давлением гнева Билла.  — Я осознаю свою ошибку… — пробурчала она, поправляя неудобно сбившуюся одежду. Пальцы нащупали выпуклость в кармане джинс, и, запуская туда пальцы, она обнаружила что-то твёрдое и маленькое.  — И вместе с этим ты признаёшь, — чеканил Билл, с каждым словом накаляясь, — что пренебрегла общей безопасностью, потому что наша голова, дорогая Эвер, отсекается вместе с твоей.  — Билли, я думаю, она всё…  — Молчать, Винсент.  — У меня тут что-то… — пробурчала она, извлекая из кармана маленький голубой шарик.  — …Твоей вины здесь ни на йоту не меньше, и ты это знаешь, потому что мы невообразимое множество раз, как мне казалось, сходились во мнении, что подобие разумности осколков не опровергает их опасность и агрессивность, но, как я вижу, ты предпочёл лишний раз не думать головой, когда внушал Эвер ту точку зрения, которая тебе милее.  — Билл, что это? — Вклинилась Эвер, вертя шарик в пальцах.  Билл замолчал, оборвав свой поток нотаций. Он чуть сощурился, а затем его лицо распрямилось.  — Это приглашение от Бисерника.  — Ура-а… — Вяло помахал руками еле живой Винни.  За окнами всходил рассвет.  *** — Тебе стоит знать, что он не говорит на общем, — заговорил Билл, когда они шли в сторону восточного побережья, оставив Винни досыпать, — за него общается Хелайни. Она провела с ним рядом так много времени, что стала понимать тот способ общения, который он предпочитает.  — Это возможно?  — Похоже что с ним - да. Я просто хотел предупредить, на случай, если для тебя стала бы неприятным удивлением необходимость делиться чем-то сокровенным через посредника.  — Да ничего.  — Переживаешь?  — Не то слово… — Ты долго ждала.  — И не дождалась бы, если бы не заговорила с осколком.  — Я надеюсь, это не замутняет твои здравые воспоминания об этом разговоре.  — Не возвращайся к этому, я всё… прочувствовала на себе.  На животе у Эвер, решившейся вылезти из воды, остался громоздкий шрам неприглядной формы, и теперь его уже было не залечить ни водой, ни медикаментами, ни божьей помощью.  — Начинаю думать, что вас опасно оставлять наедине с Винсентом. Он увеличивает твои шансы умереть.  — Да он тут ни при чём. Это я сама.  Эвер десятки раз ходила в этих местах, ища хоть след, хоть крошку от сахарного домика, но теперь, когда из-за деревьев стали проступать черты белого строения, она почувствовала лишь… опустошение.  Она была здесь так долго. Так преступно долго.  — Внутри много детей, не пугайся.  Они вышли к чистому берегу озера. На крошечном островке, расталкивая в стороны старые витиеватые деревья, из камней и ухабов рос кривой домик, каждый из трёх этажей которого будто стремился выдавить другие в воду. Весь он был пёстрый, с узорчатыми оконными рамами и  черепичной крышей , словом — архитектурно несуразный.  Соединял островок с берегом длинный мост, идя по которому, всё больше начинали слышаться весёлые визги детей и строптивый женский голос. Когда же Эвер и Билл прошли через низенькую покосившуюся калитку, в них тут же врезался мальчик азиатской наружности и, поняв, что влетели в кого-то незнакомого, тут же ретировался, лепеча на своём языке. Следом и остальные детские голоски как-то притихли, а макушки попрятались по кустам, стоило им засечь вторжение незнакомцев на территорию их миниатюрного поселения. Эвер лишь заметила, как в окне второго этажа мелькает и тут же скрывается заинтересованное лицо, взмахнув на прощание большим белым бантиком.  Откуда-то из-за кустов вышла девушка лет двадцати пяти, одетая в бело-розовый фартук, упирая в бока руки и строго голося: — Ли, с кем я разговариваю? Повторяю в последний раз: куда ты дел динозавра?  — Здравствуй, Хелайни.  — Ох. — Девушка обернулась, сдувая с лица чёрную прядь курчавых волос,  — Добрый день, Уильям. И… — Эвер.  — Эвер, — девушка поздоровалась с ней взаимным кивком, — а так понимаю, приглашение для вас?  — Для нас, — отозвалась Эвер, сразу не поняв, что сказала что-то не то, — для… меня.  — Что-ж, добро пожаловать в наш фостерный дом. Бисерник говорил, что вы придёте. Просто я… забегалась, — она утёрла лоб кухонным полотенцем.  — Как ваши дети? — Поинтересовался Билл. — Прилично, — кивнула она, — правда пытаются прогуливать уроки английского. Не убежишь тут далеко, верно, Ли? — Последнее предложение она сказала чуть громче, через плечо оборачиваясь в сторону дома.  — Дети есть дети.  — Не забываю об этом ни нам миг. Что же, пройдёмте, — она жестом позвала из за собой, — у нас неприбранно, как и всегда. Смотрите под ноги и над головой.  Эвер сначала хмыкнула, думая о том, как смотреть и вверх и вниз одновременно, а потом стукнулась макушкой о низкий дверной порожек. — Хейлани здесь Мать, — тихо сказал Билл, заходя в дом, — одна воспитывает дюжину с лишним детей.  — Уважаемое дело, — ответила Эвер, подмечая, что девушка, семенившая впереди, была хоть и по-матерински сдержанной, но не намного старше Винни.  Внутреннее убранство сахарного домика походило на детский вымысел: всё разноцветное, увешанное портретами в громоздких рамках и рисунках, много подушек и одеял, а главное — запах сладкой каши в воздухе.  — Будто в детский сад вернулась, — заметила Эвер, не забывая пригибаться то под низкими дверными порогами, то под бельевыми верёвками.  — Да, у нас здесь мило, — подтвердила девушка, ведя их вглубь дома.  — Дурдом! — Картаво воскликнул кто-то из детей, на миг высунувшийся откуда-то, кажется, из потолка.  Хелайни вздохнула:  — Научила на свою голову. Больше никогда не ругаться при детях…  — Мама Лале… — Донёсся ещё голосок.  В проёме застыла, неловко теребя подол платья, девочка подросткового возраста, в которой Эвер сразу узнала ту самую, одетую в пальто, которую чуть не искромсал осколок.  Девочка, конечно, тоже её узнала, и смотрела с некоторым смущением.  — Это Мария, — объяснила мать дюжины детей, прижав девочку к себе, — наша горе-потеряшка, любительница прогуляться на ночь глядя. Она говорит исключительно на русском и никаких не хочет учить английский, но очень благодарна вам, Эвер. И мы, разумеется, безмерно благодарны. — Да ничего, — ответила Эвер, незаметно подмигивая девчонке.  Та ускакала прочь, открывая проход на кухню, и уже там Хелайни закрыла дверь, за которой снова заголосили и забегали, оставшись без присмотра, дети.  Что-то скрипнуло в тесной кухоньке — стена рядом прогнулась, раздвинулись доски, выпуская наружу тонкие длинные руки. Следом показался высокий чёрный цилиндр, утыканный бусинами и камушками, а затем и сам его носитель. Со звуком пшика открытой газировки вздохнула фигура, разгибаясь во всю высоту комнатки, зазвенела задетая люстра, заскрипели половицы под весом хозяина дома. Бисерник поправил пиджак, устланный цветными точечками, распрямил цилиндр, сплющившийся о потолок, и улыбнулся, словно тысяча добрых смайликов.  — Горе и благо вашему дому, — сказала Хелайни, переводя его вздох. — Хиф ферар эхер… — Эвер поймала удивлённый взгляд Билла, но продолжила, смутившись, — си имфи.  Бисерник, одетый в потёртый чёрный костюм и по-детски короткие брюки, улыбчиво сощурился, снова вздыхая, смотря на неё своими нарисованными глазками.  — Ему нравится, что ты говоришь на языке, не зная его. Хорошо чтить традиции.  Бисерник снова вздохнул, прикрывая глаза и прикладывая долговязые руки к груди.  — Он видел, как ты ходишь вокруг, пытаясь попасть, но не мог впустить сразу. Он научен опытом. Эти дети - его всё, его горе и благо.  Цветастый господин продолжал вздыхать и жестикулировать, и дом будто бы вздыхал вместе с ним, а Хелайни, внимательно следя за его движениями, говорила: — Теперь он готов дать тебе то, для чего ты здесь. Он не только благодарен за помощь дочери фостерного дома, но и вдохновлён человеческим стремлением понять непохожее на тебя существо. Он уважает сострадание. Теперь загадай желание.  Эвер вдохнула полную грудь воздуха, с колотящимся сердцем подбирая правильные слова. Голос её прозвучал тонким и дрожащим: — Я хочу… чтобы мама не умирала.  Бисерник шумно вдохнул, и его лицо переменилось. Он приложил ладонь к тому месту, где значился рот, и стал печально озираться по сторонам, будто ища в кухоньке то, что могло исполнить желание Эвер.  — Он не может, — грустно сказала Хелайни, — не умеет такого. Ни один из господ не умеет. Даже если бы мог, не исполнил бы желание наперекор вашему Господину, ведь твою мать связывает с ним что-то значимое. Её жизнь принадлежит… её смерть принадлежит ему.  Эвер было открыла рот, с негодовании и непонимании сдвигая брови, как Билл поспешил помочь:  — Ваш договор не включал в себя бессмертие. Сформулируй желание по-другому.  — Точно, — опомнилась Эвер, — тогда я хочу… чтобы мама выздоровела. Чтобы была здоровой и прожила долгую жизнь.  Бисерник отнял от лица руку, обрадовавшись, и, даже от воодушевления заёрзав, чуть приподнял своей головой потолок.  — Это он может. Здоровье, счастье и бодрость духа для мамы.  Эвер тоже заёрзала за месте, едва ли веря в то, происходило:  — Тогда по рукам?  — По рукам.  Тонкие пальцы Бисерника отщипнули с пиджака одну из бусин, и затем протянули её Эвер. В её ладонь приземлился маленький голубой шарик — точь-в-точь  такой же, как пригласительный.  — Спасибо, — выдохнула она, смотря на хозяина фостерного дома.  Тот, улыбаясь, приподнял цилиндр, склоняя голову в знак прощания, шагнул обратно в раздвинувшиеся доски и скрылся меж детских рисунков. 

***

В Каспере было дождливо. Выходя из леса, Эвер надеялась, что хотя бы в ее родном городе будет приятная погода, но тучи над головой заворачивались в грозовые воротники, а холодный ветер заползал под куртку.  Она не видела маму уже месяц.  ”Деменция не прогрессирует так быстро” —  продолжала повторять себе она. Но сколько у мамы было времени?  Она даже не хотела начинать об этом думать.  И всё же…  Эвер не было рядом целый месяц. Это наверняка было ужасным потрясением для мамы. Были ли у неё приступы?  Что если пока Эвер не было рядом, мама потеряла все воспоминания о ней? Что если крупицы ее личности рассыпались каждый день? Что если мама больше никогда ее не вспомнит?  Нет, так не бывает. Не так быстро.  Она шла по городу, пустым взглядом обводя людей, живущих свою обычную жизнь.  Эвер должна была придумать заранее, что скажет маме, но в ее голове не было ни одного достойного варианта. Она даже отмахнулась от настойчивых предложений Винни подбросить её и уйти, потому что ей нужно было придумать заранее. Она не придумала ничего.   Что она ответит, когда мама спросит, почему ее не было рядом? Она представила, как эти слова придавят ее к полу. Она точно придумает. Но позже.  Точно придумает.  В больнице никто не обратил на неё внимание. Ни в холле, ни в коридоре… Люди проходили мимо, даже не смотря на неё. Люди работали, жили свою жизнь. Люди не знали про шторм в голове того, кто проходит мимо.  Перед её уходом Билл сказал:  — Надевай перчатки. Это ноша тех, кто связан клятвой с Господином, приносящим боль. Наши касания калечат людей. Помни о том, кто ты есть, и не калечь тех, кого любишь.  На лестнице она поняла, что уже пора начать думать, что сказать.  Ей нужно было на третий этаж, а это три лестничных пролёта по две лестницы. В каждой лестнице, в среднем, пятнадцать ступеней. Первая, вторая… Чёрт. Это не то, о чем она должна была думать.  ”Привет, мам.” Что если она её не узнает?  ”Привет, мам. Я твоя дочь, Эвер Грейс Грин.“ Это все неважно. Одна лестница уже пройдена. Что она скажет?  ”Привет, мам. Помнишь меня? Мы не виделись месяц. Я была занята.” Чем же она была занята?  ”Да, я была занята. Нашла работу.” А что за работа?  ”Ээ… работаю… в похоронном бюро?” Хорошо, допустим. Но почему не приходила? ”Я не могла. То есть, меня не держали там насильно, просто мне нельзя было уходить. Хотя, это длилось месяц. Просто потом я ещё несколько дней не могла решиться пойти к тебе. Я постоянно думала об этом, и я не знаю, почему не пошла сразу.” Нет. Она не должна всего этого слышать. Она может начать волноваться. У нее может начаться приступ.  Но Эвер ужасная лгунья. Если мама будет в состоянии ее понимать, то сразу раскусит ложь.  Ох. Что если упростить всё, не прибегая к подробностям? ”Привет. Прости, что долго не приходила, мне сейчас сложно с работой. Но вообще-то со мной всё в порядке. Мне сложно освоиться, но всё хорошо. Теперь я буду приходить чаще. Как ты тут? Я волновалась.” Чёрт возьми, она дошла до третьего этажа. Нутро задрожало.  Эвер попыталась заставить себя забыть номер палаты. Если бы ей нужно было его вспомнить, это дало бы ей еще немного времени… Одна из ближайших дверей длинного коридора открылась. Медсестра, вышедшая из палаты, осмотрела Эвер с головы до ног.  — Вы к кому?  Эвер почувствовала, как моментально высохло ее горло. Слова прозвучали глухо: — К Грин.  — Извините? — переспросила женщина.  — К Вайолет Грин. — чуть громче повторила Эвер.  — А вы взяли пропуск?  Эвер растерялась, отчего ответ прозвучал крайне неубедительно: — Да… Медсестра посмотрела на нее еще с секунду, затем проморгалась и ушла.  Эвер осталась у приоткрытой двери, пока цокот каблуков по кафелю удалялся вглубь коридора за ее спиной.  Неуёмное сердце отчаянно колотилось. Сейчас она скажет матери так много.  В палате было тихо. Слегка пахло лавандовым ароматизатором. Мама сидела в кровати спиной к ней, а больше там никого и не было.  Эвер сделала неуверенный шаг, ее обувь чуть скрипнула о пол, и женщина обернулась. На ее коленях, накрытых белым больничным одеялом, лежала книга. На ее усталом лице лишь на миг пролегла тень удивления, а затем полностью сменилась радостью.  — Эв, милая!    Эвер тут же приблизилась и крепко обняла женщину. Мягко, но крепко, как будто та могла растаять в её руках. — Как я тебя ждала. Наконец-то с кем-то поговорить можно. Медсестры от меня уже устали!  Эвер отстранилась и села на стул напротив кровати, неотрывно смотря в родное лицо матери. Всё ее нутро сжалось до состояния камня. — Признавайся, принесла что-нибудь запрещённое?  Эвер растерялась. Она покопалась в карманах, как будто там были нужные слова. Но в карманах были конфеты, что ей дал Винни.Она протянула их матери. Та повеселела: — О да, наконец-то. Хотя, тут, вообще-то, неплохо кормят, — сказала она, уже закидывая  конфету в рот, — И вообще здесь не так плохо. Работники доброжелательные. Разве что скучно бывает, но ко мне заходит Филипп и девушки из других палат. Мы с ним теперь часто видимся. Такой галантный стал, не знаешь, что с ним? Это ты его стукнула? Мозги у него точно на место встали. Теперь обещает меня украсть и увезти. Он, кстати, говорит, давно не видел тебя. Занята наверное, да? Неудивительно. Оплачивать стационар же чем-то надо. Ох, прости, Эвер. Мне жаль, что тебе приходится работать, чтобы содержать меня. — женщина сочувственно поджала губы.  Эвер едва могла пошевелиться. Где-то далеко промелькнула мысль о том, что она понятия не имеет, оплачивает ли кто-то мамино нахождение в больнице. Но эта мысль не была важна.  Мама была в порядке.  — Ну ничего. Ты же справляешься. Правда?  Эвер кивнула.  — Вот и хорошо. — женщина сунула в рот еще одну конфету, — Ты вообще хоть куда. Боевая девушка. У меня, кстати, приступов уже давно не было. Только сплю постоянно из-за таблеток. А в целом чувствую себя хорошо. Хотелось бы прогуляться, но быстро устаю, если встаю. Врачи советуют лежать.  Эвер взяла маму за руку.  Та продолжила болтать, почти не останавливаясь. О женщинах в других палатах, с которыми она успела подружиться, о слухах и внутрибольничных сплетнях. Потом рассказывала, как Филипп принёс ей цветы, которые стояли в вазе на подоконнике.  Она была в порядке. Она была такой же, как всегда. Она не сказала ни слова о последнем дне, когда они виделись.  В конце концов, выговорив всё, что было у неё на уме, мама задремала, держа руку Эвер.  Она сидела с ней еще некоторое время. Затем она аккуратно развернула ладонь матери и вложила в нее маленький синий шарик. Затем она тихо вышла.  Она не думала ни о чём, пока шла через город к лесу. Она не думала ни о чём, пока шла через лес к Дому. Она не думала ничего, бросив кивок в ответ на приветствие Билла. Только на винтовой лестнице, стоя на первой ступени, она почувствовала, как горят замёрзшие уши.  Что-то несказанное жгло ей грудь, но никакие слова не подходили. Она могла сказать так много, но лишь одна фраза действительно была бы значима.  Едва шевеля губами, она тихо произнесла: ”Я буду с тобой, мам”.  И будто бы стало легче.