Dance of Fates

      Цири медленно шагала по саду, где каждое мгновение казалось застывшим. Лишь изредка лёгкий ветер тревожил листву, как будто напоминая о том, что тут все же есть жизнь. Его величество великодушно отпустил свой самый ценный трофей на прогулку по этим древним аллеям, утопать в собственных размышлениях — воистину королевский подарок.       Она знала, что за этим жестом скрывается не что иное, как игра правителя, продуманная ловушка в лабиринте его планов. Каждое слово и каждый шаг Эредина были тщательно выверенными ходами на его поле, и сегодня он решил сделать ей этот лукавый "дар". Однако, даже понимая его намерения, девушка была почти благодарна за эту редкую возможность уйти, остаться одной в этом саду, полном зелени и цветов, где царило тёплое лето.       Но тепло не достигало её. В этом зелёном великолепии ей всё равно было холодно — словно сама земля отвергала её, чуждую и непрошеную гостью. И всё же здесь, среди древних деревьев, было лучше, чем в стенах замка. Видеть короля сейчас — победителя, вершителя её судьбы, — было бы невыносимо. Пусть ей не было места и здесь, пусть её мысли, словно разбросанные в саду камни, становились тяжёлыми и мрачными, но в этой чужой тишине скрывалась хотя бы тень утешения — быть вдали от него.       Высокие башни столицы поднимались над деревьями, сверкая белым мрамором, украшенным тонкой резьбой. Они, будто лики победителей — каменные, безразличные, холодные. Словно вечные наблюдатели, отстраненно смотрели в пустоту, не зная поражений и не видя ничего, кроме триумфа. Эти стены, казалось, пропитаны древней мощью, силой, что напоминала ей, что её борьба давно проиграна. Величественные сооружения древнего эльфийского города окружали её, словно статуи извечного превосходства, охраняя тишину, древнее её собственного мира. Башни тянулись к небу, в котором мерцали незнакомые звёзды, пульсирующие неприветливым светом; каждый их холодный отблеск был напоминанием, что здесь она всего лишь тень, случайно попавшая в чужую легенду.       Её взгляд скользнул по веткам мирта, что окружали дорогу, словно тонкое кружево, вплетённое в узор сада. Нежные белые цветки едва колыхались на лёгком ветерке, освежая её воспоминания. Когда-то король, сухо извинившись, протянул ей одну из таких ветвей. Она хранила этот момент слишком чётко в памяти: суть их разговора, как он с лёгким пренебрежением заметил, что, пожалуй, видит в маленькой Dh'oine что-то стоящее, что-то прекрасное.       Углубившись в сад, девушка вдруг заметила статую, стоящую в тени векового дерева, с лицом, застывшим в холодной красоте. Это была её прародительница, эльфийка, чьи поступки запустили цепь событий, что привели к сегодняшнему дню. Безжизненный взгляд каменных глаз встречался с ней, безразличный к тому, что её мир теперь лежит в руинах. Она должна была бы ненавидеть эту статую, проклинать её за каждый момент, за каждую потерянную жизнь, но вместо этого чувствовала лишь острую, почти болезненную пустоту. Статуя предков, лишенная эмоций и тепла, смотрела на неё с тем же равнодушием, с каким сама она взирала на незнакомые цветы, растущие в этом таком же чуждом мире, где жизнь, казалось, не имела для неё смысла.       Взгляд каменной фигуры, холодный и чуждый, словно спрашивал: «Зачем ты здесь?» Эта женщина, застывшая в камне, стала началом всего, что обернулось войной и разрушением. Глядя на её неподвижное лицо, Цири осознала, что ощущает только пустоту — острую, бесцветную, словно мир вокруг неё был лишён жизни. Это было не просто безразличие камня; это было олицетворение её собственной изоляции в этом чужом мире, где даже статуи не могли понять её страданий.       С детства вокруг неё говорили о Предназначении — загадочном и величественном понятии, которое каждый трактовал по-своему. Одни утверждали, что оно несёт в себе великие свершения, другие намекали на жертвы, которые нужно принести. Но все они желали использовать её, прикрываясь этим словом, и только Эредин подобрался к успеху ближе всех остальных. Он не раз напоминал ей, что её Предназначение было предопределено ещё в те времена, когда жила та эльфийка, на чью статую она сейчас смотрела. Его слова о том, что её путь высечен в звёздах и неоспорим, звучали как приговор, как будто сама жизнь создала её лишь для того, чтобы служить его целям.       Теперь, сталкиваясь с этой истиной, Цири чувствовала горечь от осознания, что Эредину удалось сделать её жизнь орудием в своих руках. Все жертвы, старания и усилия, вложенные в эту бесполезную борьбу, обернулись служением его замыслам. Она сражалась не за себя, а за ту легенду, в которую верили все, в которую только она упорно верить не хотела. Глядя на статую своей предшественницы, она поняла, что всё это было тщетно. Вся её жизнь, её борьба и жертвы — всё, что она считала собственным выбором, обернулось пустотой. Она верила, что сама распоряжается судьбой, готовая идти на любые жертвы, чтобы так оставалось и впредь, но не вышло. Это ненавистное слово «Предназначение» словно насмехалось над ней, повторяя, что все её усилия были напрасными, как капли дождя, растворяющиеся в бездонном море. И теперь, в этой безысходности, ей оставалось лишь задуматься о том, какую цену она заплатила за свою борьбу.       Девушка медленно развернулась и направилась обратно во дворец. Небо уже начинало темнеть, а тени, вытягиваясь из-за высоких башен, наполняли пространство мрачным предчувствием. Каждый шаг возвращал её в реальность, где всё, что когда-то казалось значимым, уступало место холодному осознанию, что её судьба была предопределена задолго до её появления. В этом саду, лишённом надежд, ей не оставалось ничего, кроме как вернуться в мрачные залы дворца, где её ждали новые испытания. Она знала, что сегодня её ждет неприятный разговор с королём, и предвкушение этой встречи нависало над ней, как неотвратимая тень, добавляя тяжесть каждому шагу.

***

      Цири стояла посреди тронного зала, едва поднимая взгляд на массивный трон, возвышающийся над ней. Просторный зал, утопающий в полумраке, казался ей слишком тихим и холодным, а каменные своды – почти давящими. Свет факелов, создающий слабое сияние на мраморных колоннах, создавал странную игру теней, которые будто окружали девушку со всех сторон, отрезая путь к отступлению.       На троне в одиночестве восседал Эредин, казавшийся сейчас самим воплощением спокойной, хищной силы. Его победа придала ему вид, столь же властный, сколь и умиротворённый, и Цири уловила лёгкий отблеск удовлетворения в его глазах – редкий знак для обычно непроницаемого лица. Король позволил себе отпустить всех придворных, чтобы насладиться этим мигом наедине, лицом к лицу с ней. К тому же, это был еще один щедрый дар девушке. Даже верный Карантир был вынужден откланяться и исчезнуть из зала.       Великодушие монарха сегодня не знало границ: пребывая в отличном настроении после недавней победы, он решил преподнести ей еще один "подарок" — оставить их наедине. Эльф знал, что ей хотелось бы побыть одной, избавиться хотя бы на время от бесконечных взглядов окружающих, и, с нехарактерной для него щедростью, даровал Цири тишину и пустой зал, словно играл в благодушного правителя.       Его фигура, слегка освещённая мягким светом факелов, будто бы растворялась в полумраке, заставляя её осознать всю значимость расстояния, которое разделяло их – короля и пленницу.       Эредин молчал, но в этом молчании была своя власть. Он не спешил начинать разговор, и Цири могла почувствовать, как каждое мгновение его спокойствия только подчёркивает её беззащитность.       Король, приняв величественную позу на троне, выглядел сегодня непривычно оживлённым. Его лицо, обычно мертвенно-бледное, теперь отражало отголоски ликующей гордости, что чуть подсвечивала его черты теплотой, ему несвойственной. Он позволял себе это маленькое наслаждение — чувство победы, которое сейчас не было смысла скрывать. Его эмоции были на виду, едва скрытые под лёгкой усмешкой и спокойным, но торжествующим взглядом.       В тронном зале царила торжественная тишина, нарушаемая лишь стуком её сердца и ритмичным дыханием — словно каждый вдох отзывался на величие окружающего пространства. Эредин, с лёгкой усмешкой, наблюдал за гостьей, зная, что его подарок имел скрытую иронию: Ястреб щедро отпустил придворных, желая, чтобы его маленькой Ласточке осталось молчаливо созерцать собственную беспомощность. Ему нравилось видеть её здесь, одинокой и окружённой ледяным великолепием, которое лишь подчеркивало глухое отчаяние в её глазах.       Его удовлетворение росло с каждой минутой, когда он ловил очередную тень беспокойства, мелькнувшую в её взгляде, которую ведьмачка всеми силами пыталась скрыть. Лёгкая тень печали на лице девушки, которое она старательно пыталась сделать непроницаемым, подчеркивала нынешнюю хрупкость её духа. Она стояла перед ним, подобно пойманной птице, гордой, но всё же испытывающей первые признаки усталости. Эльф хорошо знал, что даже самые сильные из них рано или поздно сдадутся.       Он беззастенчиво изучал Ласточку — живой трофей, стоящий перед своим королём. Его взгляд задерживался на её чертах с особым удовольствием охотника, наблюдающего за диким зверем, всё ещё держащимся с гордостью, несмотря на клетки, в которые его заточили. Пусть её осанка оставалась выпрямленной, а глаза — холодными, но король подмечал, как её плечи едва уловимо поникли под тяжестью положения, и эта тонкая тень отчаяния только добавляла вкуса его триумфу.       Эредин медленно смаковал этот момент, словно вино, наслаждаясь каждым мгновением. Её упорный взгляд, то и дело поднимающийся к нему и тут же угасающий, падающий обратно, придавал всей сцене особую сладость. Даже это едва уловимое, неосознанное смирение, проблеснувшее в её позе, было для эльфа триумфом — пусть и маленьким, но тем более ценным.       Как истинный хищник, он оценивал её каждую реакцию, каждый вздох, словно это были драгоценные камни, которые король собирал для своей сокровищницы. Пусть пленница пока ещё не сдалась, он чувствовал, как постепенно её пыл начинает угасать, и эта мысль приносила ему неимоверное удовольствие.       Он видел, как её изумрудные глаза, обычно полные жизни, потускнели, как листья, теряющие свежесть под первыми заморозками. Но даже в этом отблеске угасшего пламени была искра, которой он ни за что не дал бы угаснуть слишком быстро. Всякий раз, когда девушка цеплялась за свою гордость, стоя перед ним, непокорная и упрямая, он улыбался — это только льстило его самолюбию, напоминая о ценности полученного трофея. В этот момент ему было даже не жаль всех павших солдат, которые помогали ему её поймать. Плевать, она ценнее всех их вместе взятых.       Воин наслаждался этим моментом, смакуя его медленно, с той торжествующей уверенностью, с которой хищная птица дожидается, когда пойманная добыча окончательно сломается. Хотя стоит ли её ломать окончательно?       Взгляд Эредина, скользнув по висящим на стене картинам, задержался на образе далёкой родственницы девушки, окружённой аурой векового спокойствия и утончённого благородства, присущего всем его роду. Взгляд её, пронизывающий и холодный, словно воплощал саму вечность, неподвластную времени и страстям. Она была совершенством, высеченным в камне, эталоном, к которому стремился их народ, оттачивая каждую эмоцию до ледяной маски безмятежности. Как жаль, что её действия прервали многовековые изыскания и по итогу сама Лара погибла в неприветливых водах Скеллиге в том самом дрянном мире, в котором и родилась стоящая перед королем девица.       Эльф перевёл взгляд на Цири и осознал, как разительно её живая, необузданная красота отличалась от статуйных черт эльфийских дам. В ней не было и следа той искусственной холодности; напротив, она сияла дикой энергией, которая бежала сквозь неё, как необузданный ветер. Это была красота, которую невозможно было приручить или запечатлеть в идеальных линиях, как на картине. Ласточка словно воплощала сам дух чего-то быстротечного, но бесконечно живого — ей были чужды эльфийские маски и искусственная сдержанность, она оставалась неподвластной не только ему, но и всей той выстроенной тысячелетиями культуре ледяного совершенства.       Его предки, вечно сдержанные, вечно холодные, были воплощением покоя и мудрости, но Ласточка перед ним нарушала это хрупкое равновесие, её живое и яркое присутствие было вызовом самой сути эльфийского рода.       Эредин чуть прищурился, словно размышляя над тем, что именно он собирался делать с этим беспокойным созданием, стоящим сейчас перед ним. Слегка наклонив голову, он словно примерял её яростный пыл на лад своей абсолютной власти, прикидывая, как та со временем могла бы подчиниться его законам. Но, задумавшись, он неожиданно понял, что не желает окончательно сокрушать её волю. Зачем превращать Zirael в подобие тех холодных, безукоризненно послушных эльфиек, когда её дикое пламя могло бы служить ему куда увлекательнее?       Ему нравилась её непокорность — острая, как лезвие клинка, и дерзкая, как сама её природа. Было бы куда интереснее наблюдать за тем, как она постепенно склоняется перед ним, при этом не теряя своей сути. Да, пусть она остаётся немного дикой, слегка упрямой; ему это казалось забавным, приятной игрой, где он в любой момент мог бы подчинить её, но пока что предпочитал наслаждаться этим огнём в глазах. Ведь в её гордости, в этом тлеющем бунтарстве скрывался особый вкус — вкус победы, которую он бы медленно, с наслаждением вытягивал, как изысканное вино, которое так любят эльфы и которое он запасливо собирал и тоже был не против отведать при любом удобном случае. — Тот сад — один из моих любимых уголков здесь. Возможно, ты тоже успела найти в нём что-то для себя? Или всё это чуждо тебе? — Эредин, слегка наклонив голову, изучал её взглядом, словно проверяя, что именно она скажет.       Цири вздрогнула от неожиданности, её зелёные глаза на мгновение поднялись, столкнувшись с его пристальным взглядом. Слова сорвались прежде, чем она успела остановить себя: — Возможно, для тех, кто здесь родился, в этом месте и есть смысл. Но не для меня.       Секунда молчания, и её глаза мгновенно наполнились осознанием сказанного — крошечная искра испуга промелькнула в глубине взгляда. Король уловил этот мимолётный страх, и уголки его губ едва заметно дрогнули в холодной усмешке. — Ты боишься — и это, пожалуй, разумно, — произнёс он медленно, словно смакуя каждое слово. — Но разве ты не видишь, что этот мир, это место — твоё по праву? Всё привело тебя обратно сюда, потому что таково твое Предназначение.       Эредин продолжал всматриваться в её лицо, словно ждал, когда это понимание окончательно утвердится в её сознании. — Ты можешь считать нас чужими, — добавил Эльф тише, почти ласково, — но судьба распорядилась иначе. Отступать уже некуда. — Судьба? Вряд ли она была на моей стороне, если вела меня так далеко — в этот холодный мир, в ваше чужое царство, — голос девушки звучал тихо, но твёрдо, словно слова были высечены из камня. Она подняла на него взгляд, в котором мелькнуло что-то колючее. — Я ощущаю себя пленницей, а не избранницей.       Мужчина чуть приподнял бровь, и его лицо на миг застыло в едва заметном удивлении. От девушки не укрылось, что в глазах эльфа промелькнуло восхищение. Он сцепил пальцы и, глядя на неё с невозмутимой уверенностью, произнёс: — Пленницей? Слишком громкое слово для того, кто должен быть благодарен за возможность вернуться. Мы — твой народ, давно потерявший тебя и столь же давно ждущий твоего возвращения. Ты — дитя древнего рода, которому было суждено покинуть свой дом, и я приложу все усилия, чтобы ты это приняла.       Цири усмехнулась, её губы изогнулись в тени усмешки, как блеск клинка на солнце. Она подняла на него взгляд, в котором мелькнула дерзкая искорка. — Всё это звучит красиво, почти как сказка, — её голос был низким и едким. — Только этот мир больше похож на клетку… пусть и позолоченную.       Эредин слегка наклонился вперёд, его выражение оставалось хладнокровным. Взгляд сосредоточился на ней, и в нём промелькнула искра интереса. — Клетка, говоришь? Возможно, это и не так уж плохо. Многие считают, что даже золотая клетка безопаснее, чем свобода, которая может привести к гибели.       Он продолжил, развивая свою мысль: — Ты когда-нибудь задумывалась, сколько страданий принесла тебе эта свобода? Сожжённый родной город, утрата всех близких, шрамы на лице — это не просто воспоминания, это твоя реальность. Твоя независимость, возможно, стала причиной всех бед, что преследуют тебя с самого рождения.       Девушка прищурилась, её глаза сверкнули с искоркой вызова. — Так ты считаешь, что всё это — только моя проблема? Как будто ты не причастен к этому? Не ты ли стал причиной смерти многих, кто был мне дорог? Король не изменил своего выражения. Его голос был спокойным, и он без всякой паузы парировал её слова: — Цинтра сгорела ещё до того, как я появился в твоей жизни. Когда я тебя впервые увидел, у тебя уже был шрам на лице и седые волосы. Я лишь констатирую факт: твоё стремление к свободе не принесло тебе ничего кроме боли и потерь. — Так ты говоришь, словно я сама виновата в своих страданиях. Звучит удобно. — Цири не могла сдержать усмешку, но в её взгляде сквозило раздражение. Король, не смутившись, с лёгким насмешливым тоном продолжил: — Я говорю, что жизнь полна выборов, и каждый из них несёт последствия. Но именно ты решаешь, как воспринимать эти последствия и что с ними делать. Он протянул к собеседнице руку в приглашающем жесте. — Я предлагаю тебе не просто мир, а покой. Здесь тебе не придётся больше сражаться и убегать, постоянно оглядываться через плечо, чувствуя, что каждый шаг — это борьба за жизнь. Этот мир готов дать тебе то, чего ты так давно лишена: безмятежность, свободу от боли и страданий. Ты можешь обрести здесь место, где не будет ни гонений, ни угроз, — всё это останется позади, если ты решишься приблизиться. Цири на мгновение замерла, потом с сарказмом произнесла: — Мне нужно поблагодарить тебя? Как же это щедро с твоей стороны! — Щедрость может иметь множество форм. Но, возможно, лишь когда ты поймёшь, что на самом деле ищешь, сможешь оценить её.       Король не убирал протянутой руки, ожидая, что она сделает шаг навстречу. Девушка пристально смотрела на него, её решимость всё ещё горела в глазах, но в его словах слышалась такая уверенность, что отбросить их становилось всё сложнее. — Возможно, ты и прав, — наконец произнесла она, голос её был твёрд, но в тоне проскользнула едва уловимая нотка сомнения. — Но это не значит, что я готова следовать за вами без раздумий.       Эредин уловил это колебание и слегка улыбнулся, чувствуя, что заложил в её решимость крошечную трещину.       Эльф наблюдал за ней, понимая, что с такой волей и стремлением к свободе, как у неё, прямое принуждение будет лишь пустой тратой времени. Ей нужно ощущение, что выбор принадлежит ей самой — лёгкая иллюзия свободы, которая даст ей поверить, что она сама выбрала свой путь. Умелое слово и чуть больше терпения, подумал он, могли бы направить её туда, куда нужно. — Ты ведь хочешь выбирать сама? — Король пристально изучал её лицо, словно тщательно взвешивая каждое слово. — Вот почему я здесь, чтобы предложить тебе это право. Определить, что для тебя действительно важно. Но чтобы сделать этот выбор… — он чуть наклонил голову, и его взгляд стал почти мягким, — тебе нужно подойти.       Цири задержала взгляд на его протянутой руке — Ты точно уверен, что мне есть место в твоём мире? — её голос дрогнул.       Эредин, уверенно расположившись на своём троне, слегка приподнял бровь, его лицо излучало доброжелательность и величие. Свет мерцающих свечей подчеркивал его черты, создавая вокруг него ауру власти и таинственности. — Тебе всегда найдётся место среди нас, — произнёс он, его голос звучал как бархатный шёпот, нежно окутывая её, как тёплое покрывало в ледяную ночь. Каждое его слово было словно луч света, пробивающегося сквозь мрак её сомнений. — Я Король, и никто не осмелится мне перечить. Ге'эльса больше нет, как и остальных заговорщиков. И простой народ, и знать вне себя от радости, ведь после стольких лет наследие Лары снова вернули домой. Мне неясно, кто в здравом уме станет противостоять твоему присутствию здесь. Каждый, кто осмелится восстать против тебя, столкнётся со мной и узнает, что значит гнев короля.       Цири подняла взгляд, встречаясь с его спокойными, проницательными глазами, где сочетались сила и мудрость. Её сердце забилось быстрее, как будто оно готовилось к изменению, которое надвигалось, и в его взгляде она увидела искру надежды, пробуждающую её внутренние страхи. — Этот мир может стать твоим убежищем, — продолжал он, его голос напоминал мелодию, проникающую в тишину. — Здесь нет страданий, только возможности. Я сам позабочусь о том, чтобы ты почувствовала себя дома.       Неожиданно для себя самой девушка сделала шаг вперёд, ощущая, как напряжение в её теле начинает рассеиваться. Путь к трону её короля был не просто физическим, но и символическим — шаг в новое будущее, полное возможностей. Её дыхание стало более ровным, и она, наконец, ощутила, как холод, окутывающий её все время, что она находилась в этом мире, начинает отступать.       С каждым шагом, который она делала, сердце несостоявшейся ведьмачки билось всё быстрее, как будто откликаясь на зов самого трона. Она подняла глаза и взглянула своего короля, неподвижного и величественного, как скала среди бурного моря. Его уверенность дарила ей надежду, а протянутая рука манила её, приглашая к новой жизни.       С ощущением, что тяжесть прошлого начинает рассеиваться, она осознала: у неё больше нет никого из тех, кого она знала и любила. Теперь, когда все близкие ушли, что мешает ей рискнуть и попробовать начать заново? Почему бы не сделать этот шаг навстречу дивному новому миру?       Собравшись с мыслями, Цири сделала ещё один шаг и остановилась на нижней ступеньке, всматриваясь в лицо монарха в ожидании слов. В этом мгновении она почувствовала, что больше не боится, не убегает и не прячется. Девушка была готова принять всё, что принесёт ей этот новый путь.       Когда она наконец поднялась на последнюю ступень и оказалась на одном уровне с эльфом, Ласточка заметила, что Ястреб беззвучно встал с трона, приближаясь к ней с открытой добротой в глазах. Его уверенный и тёплый взгляд говорил ей, что больше нечего бояться. Цири ощутила, как её напряжение начинает рассеиваться, как туман, который растворяется под первыми лучами солнца. В этом моменте не было места боли и крови, ни страха, ни тревоги — только спокойствие и надежда на будущее, свободное от страданий.       Эредин нежно протянул к ней руку, и она, почувствовав тепло его ладони, смело взяла его за руку. В этом жесте заключалась сила, способная согреть даже самое холодное сердце. Его прикосновение было словно обещанием: всё будет хорошо. — Добро пожаловать домой, — произнёс он с лёгкой улыбкой, и в его голосе звучала искренность, которая наполняла её душу надеждой. В этот миг он поймал себя на мысли, что выраженное желание окружить её добротой, которое он так ярко демонстрировал, действительно казалось искренним. Он не понимал, откуда берётся это странное чувство, когда он думал о ней, но теперь, смотря в её глаза, он окончательно осознал, что это за чувство. В его сознании утвердилось одно — её счастье стало неотъемлемой частью его собственного, и он будет защищать её от всего, что когда-либо могло причинить ей боль.