Рассыпанные бусины

Наал не помнила родителей. Какими они были, как говорили и пахли. Старая Манул говорила, что они были хорошими, заботливыми людьми, никогда никого не обижали и стремились помочь каждому, кто нуждался в помощи. О том, куда они ушли и почему не остались, не рассказывала, улыбаясь в ответ ласково, увиливая, делала вид, что будто бы не слышала. Они с сестрой пытались разговорить её. Раз, другой, третий, на четвертый смирились. Но не забыли. Все взрослые, которых они знали, молчали в ответ, отшучивались неумело. Зато подсказку дал Ниал, когда остались втроём заниматься хижиной. «Если ребёнок такой, то роды были тяжелыми» Они, маленькие, пятилетние, смутно понимали, что такое роды, и не понимали вообще, как их тяжесть связана с ребёнком. Знали, что у Ниала, прячущего правую руку за длинной серой туникой, мать умерла от болезни очень давно, ещё до их рождения. Они привыкли жить без родителей, в окружении таких же оставленных детей, как они сами, в тепле и ласке, которые им давали старая Манул и заботливая Феида. Хотя, может быть, они думали, что привыкли. Потому что сейчас Наал не хватало объятий матери и её шепота на ухо «всё будет хорошо, звездочка, всё будет хорошо». И большой тени отца, защищающего их. Не хватало тепла и уюта родного дома, из подобия которого сама приняла решение уйти. Ради себя. Ради сестры и будущего, в котором наверняка всё должно быть хорошо. Ведь они заслужили это. Они заслужили.

***

Глаза резало от попавшего в них песка. Ноги, обмотанные рваными грязными остатками некогда новой ткани, утопали в нём по самые щиколотки, и порой Наал едва ли не падала, обессилившая, не в состоянии сохранять ровный шаг. Воды, взятой с собой, оказалось недостаточно, чтобы найти Золотой город, о котором говорилось в легендах, и горло болело, покрываясь трещинами, как пересохшая земля. Давала о себе знать усталость, наваливающаяся на плечи. Донимала прохлада, ждущая ночи, чтобы превратиться в невероятно колючий холод. Всё больше хотелось вернуться назад, и жить тем, что есть. С теми, кто ещё остался. Наал надеялась увидеть камень или обломок железа, под которым можно было бы устроить привал, укрыться от ветра и поспать хотя бы пару часов. Всматривалась в даль, всё более размытую из-за множества песчинок в сухом воздухе, всматривалась, всматривалась, всматривалась. Пока не различила фигуру, идущую навстречу. Крупную, явно мужскую, в накидке с развевающимися, ободранными краями.

***

Мужчина не останавливался, подобно ей, хотя явно увидел Наал. Наоборот, будто бы преисполнившись сил, ускорился. Наал поняла, что он передвигался короткими прыжками и почувствовала, как чаще забилось сердце, и страх завладел телом. Мужчина был больше её самой, быстрее, активнее, и скалился острыми, как лезвия, зубами. А ещё он был ящером с жестокими чёрными глазами. Наал попятилась, осторожно высвобождая одну ногу, но не рассчитала расстояние и упала, потеряв равновесие. Попыталась отползти, интуитивно, потому что понимала, помнила, что позади не было ничего, что могло бы укрыть её. Замерла, взмолившись всем известным ей богам. Но мужчина приблизился, тяжело шагая по песку, оставляя глубокие следы. Взглянул сверху, ухмыльнулся уголком пасти. Присел на корточки, потянув за изорвавшееся на колене платье. — Давай всё, что у тебя есть. Живее. — У меня только немного еды. Воды не осталось ещё… Наал шарит по сумке, старается собрать всё до мельчайших крошек. Руки дрожат и пальцы норовят разжаться. — Дай сюда! Рычит мужчина и отбирает сумку, распарывая когтями сухую кожу на пальцах до крови. Набрасывается на хлеб жадно, проглатывая практически в два укуса, глухо стонет от удовольствия. Поворачивает к ней оскаленную пасть, страшную пасть, полную острых зубов. Смотрит страшным взглядом вертикальных зрачков. — Говоришь, это всё? — Д-да. Больше ничего нет. Наал неловко вытирает кровь, пряча пальцы от множества песчинок в усилившемся ветре. Ждёт, замерев в напряжении. — Печально. Ладно. Пойдёт. Ты помогла мне — я помогу тебе. Видел неподалёку кусок корабля.

***

Он действительно приводит её к золотому крылу, почти наполовину заметённому песком. Наал это кажется везением — крыло длинное и достаточно широкое, чтобы разместились они оба. Она занимает место у самого края, прижимает колени к груди, наблюдая искоса, как мужчина устраивает себе ночлег, расчищая небольшую нишу. Думает. У него взгляд преступника. Грозная внешность под стать слугам Эксатона, будь он трижды проклят. Полная острых клыков пасть. Он не убил её, как только встретил. Ответил услугой за услугу, поступил, как подобает поступать благородным. По какой причине? Наал хочется понять, но она слишком вымотана, чтобы думать о чём-либо. Кладёт под голову остатки сумки, продолжила нести которые чисто по наитию. Прижимается к чуть холодноватому корпусу. Ей нужно немного поспать. Несколько минут, может быть, около получаса, и тогда всё будет яснее. Всё будет понятнее. И, возможно, найдутся силы продолжить путь.

***

Она просыпается быстро — от резкой боли, прокатившейся по всему телу волной дрожи. Кровавая царапина почти во всё предплечье сразу же начинает пульсировать, но Наал не до этого — мужчина нависает над ней, плотоядно скалясь, удерживает одной рукой за правое запястье, а другой задирает ткань юбок. — Что вы?.. Нет!.. Отпустите! — Как ты не вовремя проснулась. Замечает мужчина. Клацает зубами, когда Наал дёргается, тянется, чтобы освободить руку. — Отпустите! — Лежи смирно! Рычит он, и с лёгкостью для скитающегося в пустыне сжимает уже обе ее руки, отчего мышцы болезненно ноют в неудобной позе. Наал пытается лягнуть, но сил не хватает. Наал пытается кричать, но острые клыки приближаются почти к самому лицу. Мужчина не медлит, разводя её ноги в стороны, не разменивается даже на короткую ласку и входит сразу, запрокидывая голову. Наал воет. Цепляется зубами в плечо, чувствуя слёзы на щеках. Ящер слишком велик для неё. Слишком быстр. Она — слишком слаба по сравнению с ним. Мычит, потому что сил на вой уже не остаётся. Не сопротивляется, когда зверь обхватывает одну руку за запястье и притягивает к пасти. Жмурится, когда откусывает пальцы. Средний, безымянный и мизинец.

***

— Поднимайся, или сдохнешь здесь. Наал смотрит на него, бодрого, высокого и мощного из-под полуприкрытых ресниц. Чувствует липкую влагу на бедрах, внутри, но слишком слаба даже для того, чтобы свести ноги вместе. Зачем? Ей не нужно уже ничего. Золотой город — миф, сказка, придуманная старой Манул для убаюкивания маленьких детей. Или место, куда попадают после смерти. И, наверное, Наал скоро увидит его. Его прекрасные пирамиды и фонтаны. Наверняка, очень красивые. Как жаль, что Маал их не увидит! А Наал, она не сможет показать, ведь… интересно, как там Маал? Всё ли с ней в порядке? Милая, милая Маал, милая, милая сестра… Ждёт, наверное, что Наал найдёт Золотой город, придёт и возьмёт за руку, проведя следом. Потому что верит с самого детства, потому что опора, поддержка, самое-самое лучшее, что было в жизни Наал. Каждое движение даётся с трудом. — Подожди меня.

***

Наал отстаёт от него на несколько шагов, слабая, едва перебирающая тощими ногами. Собэк оглядывается на неё всего раз, внимательно следя за направлением, которое указывают песчаные ветры. Идёт замедленным темпом, хотя мог бы давно продвинутся дальше, к пустынному поселению или — если повезет — к умирающему городу Эксатона. Думает, не ускорится ли. Тащить девку за собой кажется всё более бесполезной, порожденной эмоциональной щедростью, идеей. — Стой. Остановись. Прошу тебя. Наал едва ли не падает, в очередной раз не успевая во время шагнуть из песочной ямы. Смотрит, прищурив глаза, на размытый зеленоватый силуэт и чувствует, как где-то в груди зреет отчаяние. Собэк не останавливается, хоть и прекрасно слышит её. Досадливо скалится. Девку даже сожрать нельзя будет: не столько тощая, как бродячая собака, сколько слабая, больная, с чёрной, отравленной кровью. Дитя умирающего города, не иначе. Так почему бы не бросить балласт со своих лап и не ускориться? — Пожалуйста! Она хватает его за руку, но не держится на ногах и падает на колени, продолжая сжимать его запястье обеими своими рученками, настолько маленькими, настолько тонкими, что это смешно до шакальих визгов. Собэк останавливается, давая ей… пару секунд? на то, чтобы она убедила его взять её с собой. Сделала то, что не сделает из-за неспособности думать о чём-либо другом, кроме перспективной смерти здесь и сейчас от песчаной бури. — Пожалуйста. Шепчет уже тише. Собэк вырывает руку, заставляя девку упасть на спину, и оборачивается, привлеченный резким звуком. Там, куда он должен был ступить несколько мгновений назад, из слоев песка появляется безглазая морда пустынного червя с острозубой пастью. Шипит, обдавая тухлой вонью прогнившего нутра, делает стремительный рывок, но Собэк — солдат, хороший солдат, он успевает нанести удар и лишь морщится, когда тварь душераздирающе визжит от боли, заваливаясь на бок. Вздымаются тучи песка, перекрывая на мгновение абсолютно всё, опадают тяжелым дождем и остаются в складках плаща. Собэк отфыркивает песчинки, попавшие в нос, брезгливо погружает испачканный в зеленоватой вонючей крови клинок глубоко в песок и вынимает, вытирая остатки краем рваного плаща. — Оно мертво? Спрашивает Наал тихим, осипшим тоном, цепляясь в собственные юбки и боясь дальнейших действий, дальнейшего развития событий. Он… оставит её? Не захочет больше тащить за собой и отдаст на растерзание буре или этой твари, если она ещё не мертва? Убьёт сам, перед этим вновь овладев? Или случится чудо, и он заберёт её, как спасшую? Девчонку с интуицией, которая поможет преодолеть эту пустыню? Хотя, кто она такая, чтобы быть поддержкой бывалому преступнику? — Да. Отвечает Собэк и оборачивается, опуская взгляд. Девчонка сидит, смотрит на него большими, тёмными, полными глупой надежды глазами, утопив пальцы одной руки в песке, а другой судорожно сжимая старую юбку, приоткрывая тощие смуглые ноги, из которых одна дефектно деформирована. — Ты оставишь меня? Спрашивает Наал, зная ответ, хоть и надеясь на то, что он окажется не таким, и боги, добродушный Кефер, смилостивится над ней. — Не вижу смысла не делать этого. Говорит Собэк. Поворачивает голову, смотря на убитую тварь. Привлеченные её трупной вонью, скоро прибудут другие, и нужно убираться как можно скорее. Нет времени возиться с больной… Мысли возвращаются к трупу. Собэк не почувствовал приближения червя, не услышал, ослабленный пленом или наступающим на пятки обезвоживанием. И, если бы не мольбы девчонки, возникшие в тот самый момент, в те самые минуты, он бы сдох в клыкастой пасти, слишком поздно опознав угрозу… Это могло быть совпадением, но Собэк слышал, как иногда у дефектных проявляются особые способности, на замену тех, которых они были лишены. В такие глупые слухи он не верил. Раньше. Но сейчас смотрел на тварь, выскользнувшую из песка за долю секунды и едва не прикончившую его. — Как скоро наступит буря? — Что?.. — Как скоро наступит буря? — Я…я… думаю, через пару часов. Но как… — Отстанешь от меня — твои проблемы.

***

Буря действительно наступает через два часа изнурительного перехода, под конец которых Собэк позволяет себе остановиться за большим камнем и устало прислониться к нему спиной. Кинуть взгляд на устроившуюся рядом девчонку, грязную, чумазую, тощую, воняющую потом и — совсем немного — остатками его семени. Дернуть носом и отвернуться. — Перевяжи руку бинтом, иначе рискуешь остаться без неё. Советует он, и копит во рту слюну, чтобы сплюнуть фантомный ядовитый вкус её чёрной, порченной крови. Мысль сожрать девчонку теряет свою соблазнительность с поразительной скоростью, и Собэк решает для себя добраться с ней к ближайшему поселению и там прикончить, чтобы не оставлять напоминаний о том, как он низко пал. — Д-да… Наал думает недолго — у неё больше нет ничего, кроме надетого на ней, и поэтому решение приходит быстро: оторвать кусок от юбки у самого бедра, не такого грязного, как кусок от подола. Но ей не хватает сил. — Вы… можете помочь? Пожалуйста? Собэк поворачивает к ней голову, опускает взгляд на растянутую ткань. Кривится, обнажая острые клыки в отвращении. — Спасибо. Наал замечает, что, несмотря на неприязнь, действовал ящер аккуратно, и его коготь не распорол ей кожу на бедре. Может, возникает в её голове, он не так уж и плох, как пытается казаться, и где-то глубоко он — простой мужчина, ожесточенный средой, в которой жил до этого? Или ему что-то нужно от неё?.. Но что, кроме того, что уже получил? Съесть её? Но он выплюнул пальцы, которые откусил. Она видела… — Уходим, как закончится. Постарайся не сдохнуть рядом со мной.

***

Они идут по пустыне уже пять дней, и за это время всё больше и чаще хочется прикончить девчонку. Она больше не задаёт глупых вопросов, довольствуется объедками от того редкого зверья, что ловит Собэк, искренне благодарит за редкие глотки из бурдюка, что они по счастливой случайности находят во время пути. Бурдюк большой, в нём воды более, чем достаточно, но она не говорит ничего по этому поводу, чуть ли не смотря на Собэка, нацепившего кольца с неудачливого путника, как на какое божество. Не отстаёт от него, хоть он и видит, как сразу же после объявления очередного привала, девка падает, изнеможденная, и забывается глубоким сном. Но её присутствие рядом всё сильнее раздражает его. Одному, без балласта, идти проще, даже полезного и не отягощающего. Гораздо проще. Наал читает это во взглядах, что он бросает на неё временами, и чувствует, как внутри всё сжимается. Становится тревожно и очень страшно за свою жизнь, которая, кажется, больше ей не принадлежит, и Наал из-за этого, иногда, когда точно уверена, что ящер спит, плачет беззвучно и бесслезно, ощущая, как царапают рыдания сухую глотку. Но она не заговаривает об этом, боясь, ведёт себя так, как вела до этого, как нравится её жестокому спутнику. Пока они не доходят до самого настоящего оазиса, не растворяющегося очередной иллюзией перед уставшими глазами.

***

Это происходит на седьмой день совместного пути, и Собэк не реагирует раздраженно на оживление и детскую радость девчонки. Позволяет обогнать его и пуститься в кратковременный бег, закончившейся привалом у высокой пальмы с сочными, крупными листьями. Подходит, с явным удовольствием вдыхая влажный воздух, ощущая, как немного кружится из-за этого голова. Чистая вода в водоёме, в окружении свежей растительности, безмерно радует его, и он, осмотревшись по сторонам и уловив движение пустынных антилоп на противоположном берегу, решает задержаться здесь на несколько дней, восстановить силы и привести мысли, занятые до этого спасением собственной шкуры, в порядок. Первым делом он проверяет воду и местные растения на предмет яда. Оставшись удовлетворенным, Собэк выпивает остатки из бурдюка, поливается ими, ощущая, как приятна телу долгожданная влага. Отряхивается, подобно шакалу и кидает взгляд на девчонку, что сама потянулась в сторону далёких тёмных силуэтов высоких пальм. Задаётся вопросом, почему же при таком чутье она едва не сдохла от усталости, когда встретил её, но быстро отвечает на свой вопрос и что-то внутри разгорается от самодовольства. Очевидно, каким-то силам было выгодно, чтобы он наткнулся на неё. Наал поднимает на мужчину взгляд и тут же опускает его, встречаясь с его жестокими глазами. Едва заметно качает головой и наслаждается зеленью, в которую упала, не задумываясь, наслаждается прохладой песка, мелкими насекомыми, что забираются по её волосам к голове, скользят по пальцам и шее. Раньше, дома, она бы уже закричала, но сейчас кричать не хочется — то, что вызывало раньше истерику, кажется приятным до невозможности после долгого путешествия среди губительной пустоты. Смеётся тихо, отрывая лист какого-то растения и начинает жевать, так, от скуки, радостная, радостная, радостная. Но что-то идёт не так, и Наал чувствует вкус, сладкий, притягательный, от которого сводит желудок и хочется ещё, ещё, ещё. В попытке обуздать голод она обрывает куст практически под самые корни и, сытая, закрывает глаза, прислушиваясь к Собэку и его движениям. Он набирает в бурдюк воды, снимает потрепанный плащ и умывается холодной водой. Тянет нырнуть и немного поплавать, но ему ещё нужно осмотреть периметр — предчувствие у девчонки отменное, но нельзя полагаться только на него. Да и не мешало бы попробовать местную дичь. Хотя бы посмотреть на неё.

***

Девчонка спит до самого вечера, так долго, что Собэк успевает зажарить на разведенном костре пойманную с помощью нехитрой ловушки антилопу и съесть больше половины туши, впиваясь клыками в нежное, сочное мясо. И когда она просыпается, то отдохнувший, окунувшийся, лежит неподалеку на плаще и выковыривает застрявшие в клыках кусочки. Встречает её безразличием и устремляет взгляд вдаль на голые, бесплодные, поля пустыни — туда, откуда они пришли. Наал не беспокоит ящера. Понимает настроение без слов и идёт к воде, набирает в пригоршни, выпивая столько, сколько может и оглядывается. Искупаться хочется почти также, как и взять маленький кусочек мяса, и Наал справедливо решает, что успевший умыться раньше мужчина не будет терпеть её, грязную и вонючую, рядом с собой. Кидает на него взгляд и раздевается. Держит одежду в руках и заходит в воду, не обращая внимания на температуру.

***

На следующий день Наал просыпается, когда солнце уже находится в Зените, и оглядывается, ища и находя крепкую фигуру на другом берегу озера. Собэк что-то сосредоточенно перевязывает, пригнув колено и выставив широкую обнажённую спину под тепло солнечных лучей. У Наал кислой ягодой зреет на языке вопрос о длительности привала в этом чудесном, фантастическом месте, так похожем после многих пройденных миль на Золотой город, но задавать его, как и приближаться к мужчине, она опасается, прекрасно помня агрессию и презрительное безразличие в свой адрес. Кривые рубцы на месте откусанных пальцев и поджившая царапина до сих пор саднят, но уже не кровоточат. Наал собирается смелости и смотрит на них, вглядываясь в едва затянувшуюся, а оттого очень тонкую кожу, явно видные тёмные линии вен, думает, что должны быть грязно-жёлтые с зелёным пятна гноя, но не находит их, как и чернеющей грязи. Это кажется странным, потому что любые царапины ещё с детства заживали долго, болезненно, требуя максимального внимания к себе. Хотя, может быть, она смыла всю грязь, когда окуналась в воду вчера, когда царапала кожу ногтями и разводила ноги, как можно шире, чтобы создать ощущение нетронутости, цельности… Захотелось разрыдаться громко, навзрыд, обхватив колени руками, но Наал боялась. Добравшись до оазиса, где можно было восстановить силы и набрать припасы в дальнейший путь, Собэк больше не нуждался в ней, как в своеобразном попутчике, и её местонахождение с ним отныне не являлся необходимостью. Это усугублялось и предчувствием, которое настигло Наал при первом взгляде в сторону далеких силуэтов высоких пальм: рядом с оазисом обязан был быть город. А там, где был город или хотя бы небольшая деревушка, всегда имелась возможность продолжить путь собственными силами со знанием местности или картой. Путешественникам-одиночкам, побывавшим в городах, сопровождающие были обычно не нужно, Наал знала это. В их деревню приходили только за данью или останавливались, чтобы на следующий день продолжить путь в царство Эксатона. Интересно, она вернулась обратно, откуда так неуверенно бежала, окрылённая призрачной надеждой найти Золотой Город? Или в пустыне были раскиданы множество таких деревень, как её собственная? Позволит ли Собэк ей остаться в одной из таких? Остаться живой? Наал не знает, и незнание липкими, ледяными пальцами крадется по спине к затылку и проникает внутрь, обхватывая ключицы, трахею, сжимая легкие и сердце. От него страшно, от него больно, от него хочется прямо сейчас подойти к ящеру и броситься на колени, умоляя, умоляя, умоляя. Но она помнит длину его когтей, остроту клыков и страшный холодный взгляд, так что остаётся сидеть, осматривать уголок, в котором расположилась ещё со вчерашнего дня, находя листья кустистых растений достаточно широкими и лёгкими, чтобы в теории из них получилась юбка или простая ткань. Услышав шаги, напрячься всем телом. — Если пойдёшь в ту сторону и распугаешь дичь, я заменю её тобой. Предупреждающе говорит Собэк, потому что девка может отправиться на тот край берега в тщетных попытках скрыться от него. Маленькая, тощая и больная, она недостойна даже периодического слежения, но Собэк знает, что доверять можно только себе. Все остальные обязательно предадут, и нужно держать ухо востро, а глаза — полузакрытыми, чтобы бить самому, если возникнет нужда. Впрочем, девчонку и бить особо не нужно будет. Хватит удара, укуса, в тонкую тёмную шею с чётко проступающей веной, в маленькое ушко или в руку чуть пониже выпирающей ключицы. — Да. Кивает Наал, сжимаясь под его взглядом, притягивает ноги ещё ближе к себе, накрывает ладонью безобразные обрубки на месте некогда целых пальцев. Прикусывает губу, поднимает немного голову, и говорит, спешно, на выдохе… пытается: — А когд?.. — Когда я скажу. Собэк видит в глазах ещё один вопрос, но не придаёт ему значения, красноречиво ухмыляясь полной острых клыков пастью.

***

Они стоят у этого оазиса почти три дня, за которые Собэк успевает неплохо утолить голод и восстановить собственное здоровье. Влажный воздух и свежая вода с сочным, кровавым мясом кажутся небесной манной после нескольких лет заточения и десятка сожранных костяных рыб, царапающих глотку. Впервые за долгое время ему действительно хорошо, спокойно, и он позволяет ленности затечь в мышцы, справедливо решая, что достоин пары-тройки дней перед продолжением поиска пирамид Эксатона. Собэк лежит в прохладной тени пальмы, наблюдает из-под полуприкрытых век за девкой, откормленной и не такой дерганной, как раньше. Как она стоит в воде, скрытая в ней по пояс, как что-то равномерно втирает в волосы, периодически кидая взгляд в его сторону, прямая, как доска, напряженная. Не перестала бояться, но отчего-то уверилась, что не тронет. Как заканчивает и позволяет чёрным, блестящим на солнце, волосам упасть на ровную спину с выпирающими лопатками, после чего окунается, уходя в воду практически с головой. Выныривает, быстро и легко, как рыба, и мгновение Собэк видит очертания её маленькой груди с крохотными сосками. Перекатывает язык в пасти, цокает пренебрежительно. Как давно у него не было прекрасной, фигуристой женщины, охотно стелющейся под его ласками? Насколько давно он не сажал на колени бабу в таверне, глупо хихикающую даже на самую глупую шутку? Сколько времени прошло с тех пор, как он глухо рычал от наслаждения, вдалбливаясь в податливое, влажное лоно? Собэк не помнил этого, лишь кривился, вспоминая вместо всего этого болезненную узость сухой плоти и тошнотворный запах проклятой крови. Девка была девственницей, и брать её тогда, спящую, несопротивляющуюся, такую же грязную и уставшую, как он сам, было неприятно. Ему неожиданно кажется интересным, будут ли в этот раз ощущения иными. Словно понимая его мысли, девка оборачивается, испуганная, с круглыми глазами на выкате. Прижимает руки к грудкам и отступает на несколько шагов, садясь и скрываясь по шею в воде. Собэку хочется засмеяться, и он смеётся. Не столько над тем, что брать такую — неуважение к себе, сколько над тем, что после удовлетворения основных потребностей просыпаются второстепенные, и хочется разрядки, хочется тепла и запахов женского тела, и становится почти всё равно на то, что раньше на таких костлявых Собэк не кинул бы и взгляда, в отличие от того же Анубиса. Поднимается, разминая шею. Идея кажется ему неплохой, и он ей следует, зная, что любую девку можно возбудить, даже самую ярую противницу — их, как показывал опыт, возбуждать получалось гораздо быстрее. Ныряет в воду и стремительным рывком сокращает расстояние практически до минимума. Хочется поиграть, хочется увидеть ужас в её глазах, безысходность положения. Хочется увидеть, как она пытается убежать, уплыть, на чужой территории, хочется загнать её в угол и выпустить кровь. Но Собэк осаждает сам себя — такие игры оканчиваются смертью, а умерщвлять девку — сегодня — он не планирует. Не когда щелкнул языком и ощутил десятки волнующих ароматов, исходящих от неё. — Ч-что ты хочешь сделать? Спрашивает девка, сжимается, сидя напротив него с наверняка прижатыми к груди руками. Она взволнованна и напугана, страх сладостью забивает обоняние и подстегивает к действию. Собэк, не отвечая на её вопрос, хватает за тощую руку. Тянет за запястье, не ощущая ни малейшего физического сопротивления. Прижимает к себе, ужаснувшуюся, тяжело дышащую, чертову жертву для хищника со взглядом агнца. Крохотные соски упираются в его грудную клетку и приходится применить всю свою силу воли, чтобы сдержать брезгливость и не откинуть девку назад. Собэк не может выносить этих ярких глаз размером с два круглых блюдца, разворачивает, оставляя синяки на коже, обхватывая бёдра. Ощущая очертания достаточно широкой тазовой кости и прижатые к паху ягодицы, куда больше похожие на женские, чем вся девка целиком. Девка вскрикивает, рвётся у него из рук и брыкается, стремясь вырваться. Собэк с усмешкой позволяет ей усугублять собственное положение. Ждёт, когда догадается, делает ставки, как быстро это произойдёт. Не удерживается и проводит пальцами по тонкой шее, скорее в великодушной успокаивающей ласке, чем в красноречивом предупреждении. Но девка всё равно останавливается. То ли из-за близости когтей к яремной вене, то ли из-за близости его затвердевшей плоти к её лону. — Пожалуйста. — Что? — Не надо… Молю тебя! Вас! — Не надо? Ты уверена? Собэк смеётся, ведёт ладонь от шеи вниз, к груди, обводит несовершенную форму, и спускается к промежности, безошибочно находя самую чувствительную точку на женском теле. Надавливает, обводит, раз, другой. Девка в его руках вздрагивает, дёргается, совсем уж чувственно прижимаясь ягодицами. — Да! Пожалуйста. Молю. Не надо. Он обводит точку несколько раз, прежде чем скользит пальцами по лону ниже, слегка проникая в него фалангами. Хрипло фыркает на ухо, замечая мурашки, ползущие по тонкой шее к затылку. — Раз твоё тело просит, кто я такой, чтобы отказывать? Он входит в неё одним движением. Почти до половины, привыкая и — так уж и быть — давая привыкнуть. Девка не очень влажная, но имеющееся явно ощущается и чувствуется обонянием, подталкивая к медленному, неспешному ритму. Девка вскрикивает, всхлипывает, плачет, закрывая рот ладонью, хочет оттолкнуть его второй рукой, и Собэк позволяет ей попытаться, обхватывая обеими бёдра. Это куда лучше, чем первый раз, когда он брал её, обманутый собственным разумом, убедившим его, что станет легче после разрядки. Намного лучше, пусть девка и не стонет дешевой шлюхой, пьянящей его острым запахом своего возбуждения. Собэк позволяет мгновению захватить себя, входя в дополнительный азарт от того, что вода смягчает проникновение, делает толчки в разы слабее, и приходится преодолевать водное сопротивление, чтобы чувствовать как можно больше. Почти неощутимая боль от царапин, что рыдающая девка оставляет на нём, подстегивают двигаться быстрые, двигаться активнее. Собэк ускоряется, прижимает за грудки девку к себе, лижет взмокшую шею. Ощущая истерическую дрожь в женском теле спускается пальцами к клитору и помогает, слегка надавливая, быстро синхронизируя движения. Девка уже не царапает его целенаправленно, не дёргается, пытаясь вырваться, и не всхлипывает раненным зверем. Собэк видит, как она приоткрывает рот, шокировано смотрит в безоблачное небо, податливо замирая в его руках. Слышит частое дыхание, чувствует, как вокруг члена с непонятной периодичностью сжимаются мышцы. Как девка начинает дёргаться, будто от неудобства. Собэк кончает спустя пару минут, ускоряясь до максимума, стремясь как можно быстрее получить разрядку и изрядно дурея от давно забытых ощущений, когда в оргазме сокращается женское лоно. Изливается в ослабевшую девчонку, которую приходится брать под рёбра, чтобы удержать на ногах. Прижимает к себе пару мгновений. — Теперь понимаешь, как это приятно? Девка кивает, и Собэк отпускает её, окунаясь с головой. Выныривает и смотрит, как она шаткой походкой идёт к берегу; как постепенно обнажается смуглая кожа с тёмными следами синяков; остатки его семени, не смытые водой, стекают по узкому бедру. Не подрывается, когда девка падает на колени, лишь отмечает соблазнительный вид. Первый, пожалуй, за всё время знакомства с ней. Когда спустя несколько секунд она окончательно ложится животом на влажный песок, Собэк занимает себя прекрасной температурой холодной воды.

***

— Я ухожу. Говорит ящер, и Наал может лишь кивнуть, не отрывая взгляда от чистого голубого неба. Не поднять голову, не посмотреть с удивлением, не напроситься следом, хотя хочется, наоборот, оказаться как можно дальше от него и его жадных прикосновений. — Спасибо, что оставляешь меня. Говорит она хрипло, чувствуя, как ломит, словно в лихорадке, всё тело, как болят запястья и промежность, как где-то в желудке вновь зарождается тошнота. нет никакого золотого города, маал, нет и никогда не было. золотой город — это то место, где мы жили вместе со всеми, где было всё, о чём можно было мечтать. золотой город — это отсутствие боли внутри, непрекращающегося жара во всём теле, отсутствие когтистых лап на бёдрах и жадных прикосновений. может быть, он ближе, чем я думаю, но вернуться я уже не смогу, моя милая маал, моя милая звёздочка