Бесконечная осень (Ты моё горе)

мы лежим на холодном полу

мы не помним ни дат ни имен

мы с тобой никому не нужны

нам с тобой и так хорошо

ни подарков ни звона стекла

за окном наступил новый год

Они отмечают с размахом. Стол ломится от закусок и бухла. Марго, хрупкая и изящная, напивается быстрее всех, вешается на шею Вадику, громко подпевает орущей из колонок Леди Гаге. Серёжа, удобно расположившийся под ёлкой, хлещет винище с горла. Олег дожаривает кабачки с блаженной улыбкой. На подоконнике весело мигает разными цветами гирлянда. Вместо Путина врубают обращение Шульман. Звонко чокаются бокалами, хором считают бой курантов. Радостные вопли пружинят от стен, сердце колотится в такт музыке. Олег самозабвенно целует Серёжу, Марго следует его примеру, притягивает к себе Вада. Весь этот ебанутый год растворяется в праздничном запахе мандаринов. Они щедро накладывают себе салаты, наперебой загадывают желания, пьяно танцуют, обматывают друг друга мишурой. Марго притаскивает из сумки плотно набитую косметичку, провозглашает, что жертву экспериментов современного визажа выбирать будет Серёжа. Он без раздумий показывает на Вадима, ехидно улыбаясь. Пробка из очередной бутылки вина вылетает с громким хлопком. Вадим обзаводится сияющими зелёными тенями, фиолетовыми стрелками до ушей, ярко-красными губами и золотистым глиттером на скулах. Они делают общее фото: обтягивающий кислотно-розовый топ Серёжи, выбеленные длинные волосы Марго с сиреневой прядкой, разноцветный макияж Вада, глупая дедморозовская шапка Олега. Беззаботные, весёлые, раззадоренные. Счастливые. Всё ломается в тот момент, когда Серёжа вдруг выбегает с кухни, зажимая рот обеими руками. Олег подскакивает с дивана, Вад хватает его за плечо, да боже мой, перепил он, с кем не бывает. Марго сонно поднимает голову, да что происходит. Они сидят молча ещё минуту, слушают, как Серёжу нещадно дерёт. Олег не выдерживает, распахивает дверь в душевую, обеспокоенно смотрит на него, согнувшегося в три погибели. Серёжу рвёт долго, с жутким кашлем, он всхлипывает в перерывах между позывами, распущенные волосы свисают в унитаз. Марго протискивается внутрь, наклоняется над ним, снимает с запястья пёструю резинку, завязывает ему хвост привычным движением. А потом — рывком выпрямляется, с испуганным лицом оборачиваясь к Олегу. Эй, вызывайте скорую, он кровищей блюёт. Серёжа, весь мокрый от слёз и пота, поднимает голову, невнятно что-то бормочет. Снова заходится надрывным кашлем. Да блять, звоните в скорую, кричит Марго, у него передоз. Повисает оглушительная тишина. Олег оседает на пол, закрывает лицо руками, его трясёт. Марго опускается рядом, отрешённо гладит его по спине. Вад где-то за их спинами набирает номер. Разумовский Сергей Викторович, двадцать один год, Ленинский проспект. Отравился, мы думаем. Ох, не надо было покупать ту рыбу на рынке, сокрушается он, приезжайте быстрее, у него рвота с кровью. Спасибо, ждём. Серёжа сплёвывает, шатко поднимается на ноги, опирается дрожащей рукой на бачок унитаза, его голова болтается, как у сломанной куклы. Олега прошивает судорогой. Марго приобнимает его, поглаживает по волосам, отходит в сторону. Подхватывает за локоть накренившегося в сторону Серёжу. Пойдём ляжем, еле слышно говорит она, обопрись. Ведёт его в спальню, крепко обхватив за талию, усаживает на кровать. Командует. Вадим, притащи таз, Олег, стакан воды. Открывает окно нараспашку. Серёж, на бок, пожалуйста. Стаскивает с него топ. Дышишь нормально? Он медленно моргает, заваливается на подушку, поджимает к себе ноги. Крепко зажмуривается. Олег вручает чашку Марго, вода выплёскивается на пол, он усаживается в ногах у Серёжи, невесомо проводит пальцами по его щиколотке. За окном гремят салюты. Скорой всё ещё нет. Серёжу уносит в слёзы, он рыдает во весь голос, сжимает простыню со всей силы, блять, отмените вызов, меня привлекут, вы больные, я в окно выйду, блять, пожалуйста, отмените. Марго неопределённо качает головой. Ты сколько снюхал вообще? Да какая разница, кричит Серёжа, пусть он отменит, нахуй вы это сделали вообще, ебанутые, Марго, блять, скажи им! Она тяжело вздыхает, закатывая глаза. Сколько ты снюхал. Почему тебя это вообще ебёт, орёт Серёжа, рывком садится в кровати. Глаза у него бешеные. Марго сжимает его предплечье, тянет на себя. Скажи. Мне. Сколько. Да отъебись ты, глухо выстанывает он, триста. Её брови взлетают вверх. Чего тебя так унесло вообще, выдыхает она. У тебя же толерантность к таким дозам. Серёжа устало кривится, выпил много, отмените скорую. У него общая интоксикация, объясняет Марго впавшему в окончательный ступор Олегу, всё намешалось. Он перед этим давно нюхал? Олег мотает головой, месяца полтора назад. Серёжа нервно хмыкает. Вчера, говорит он абсолютно безэмоционально. Двести. Олег закашливается. Вадик, застывший в дверном проёме, оживает, расплываясь в противной ухмылке. Марго трёт глаза, шумно выдыхая. У тебя вообще какие-то перерывы были? Ага, саркастично выпаливает Серёжа. Месяца полтора назад. Целых пять дней не нюхал, это достижение. Олег сгибается пополам в беззвучном крике. Вад не сдерживает короткий смешок. А чего ты ожидал, говорит он безразлично, по щелчку пальцев не слезают. Вызов отменять? Серёжа медленно кивает. Мне лучше, выдыхает он, проблевался же. Марго неодобрительно поджимает губы, но молчит. Вад уезжает домой, прихватив с собой внушительный контейнер оливье. Олег с Марго сидят возле Серёжи всю ночь. Ему всё ещё хуёво, но, констатирует похоронным голосом Марго, такое состояние в пределах нормы. Я не уеду, пока он окончательно не придёт в себя, не переживай. Знаем, проходили. И давно он? С семнадцати, буднично пожимает плечами она. Когда познакомились, уже юзал. Там долгая история, если захочет, сам расскажет. С улицы доносятся пьяные возгласы празднующих и громкая музыка. Утром Серёжу тошнит снова. Желчью. Он сморкается в футболку, мокрые ресницы дрожат. Олег держит перед ним таз, Марго разводит регидрон в огромной кружке. Выключите гирлянду, сипит Серёжа, она, блять, мигает. Когда он снова засыпает, решают прибраться. Марго с ярким длинным маникюром выжимает тряпку, Олег выносит набитые бутылками и одноразовой посудой пакеты в мусоропровод. Включают телек на фон. Звенит январская вьюга. Олег обжигает горло остатками дорогущего виски. В квартире холодно. Серёжа, закутавшийся по уши в плед, приходит на кухню к вечеру. Его дёргает тиками. Он молча наливает себе воды из графина, выпивает залпом, отворачивается к окну. Олег долго смотрит на очертания худых плеч под мягкой тканью. Его до дрожи тянет подойти к нему, прижать к себе, согреть, но он сидит неподвижно. Марго сжимает его ладонь под столом, и в этом сквозит болезненное понимание. Время липко застывает, превращается в желе. Они смотрят на хлопья снега, причудливо кружащие за окном. Вместе. Так начинается этот год. Они практически не говорят. Доброе утро, спокойной ночи, приятного аппетита. Безжизненное и сухое. До омерзения вежливое. Серёжа выползает из дома пару раз, в остальное время целыми днями торчит на лоджии, играет во что-то на ноуте, смотрит фильмы. Засыпает в кресле. Олег давит в себе желание взять его, хрупкого и беззащитного, на руки, отнести в кровать, поцеловать в лоб, пока он недовольно морщится. Его мучает жуткая бессонница, ночами он бессмысленно втыкает в стену, от роящихся в голове тяжёлых мыслей тупо ноют виски. Он знает, что Серёжа продолжает нюхать, что это его привычное состояние. Доза не для того, чтобы кайфануть, а для того, чтобы не загнуться. Как вода, чтобы не началось обезвоживание, как еда, чтобы желудок не прилип к позвоночнику. Как воздух, чтобы не задохнуться. Где он берёт деньги, спрашивает Олег у Марго. Фрилансит, бесцветно отвечает она. Олега этот ответ устраивает. Они сдержанно поздравляют друг друга с Рождеством. Серёжа с каменным выражением лица суёт Олегу пёстрый свитер с оленями, Олег вручает ему коробку конфет с лимонным ликёром и фиолетовый шоппер. Включают Гринча на ноуте, Серёжа сидит на краю кровати, поджав к себе исцарапанные ноги, отстранённый и апатичный. На титрах он бесшумно выходит из комнаты. Звенит на кухне чем-то, шумит микроволновка. Серёжа возвращается с кружкой ароматного какао, ставит на тумбочку рядом с кроватью, молча ретируется обратно. Олег слышит, как скрипит его излюбленное кресло. Это всё ощущается неправильно. Искусственные отношения. Зажёванная пластинка. Поломанный алгоритм. Ёбаный день сурка. Первым не выдерживает Олег. Ловит его у душевой в коридоре с утра, утыкается носом в мокрые волосы, вдыхает запах его шампуня. Серёжа инстинктивно дёргается — и робко обвивает его шею руками. Они замирают в этом внезапном порыве, изголодавшиеся за эти долгие тоскливые дни, мраморными статуями, и мир, несправедливый и жестокий, перестаёт существовать. Их обволакивает нежным спокойствием. Так и должно быть. Это правильно. Я скучал, выдыхает Олег, я так скучал. Это кульминация. Его худые бедра, острые колени, тонкие лодыжки, холодные ступни. Олег выцеловывает каждый сантиметр оголённой кожи, ведёт языком по впалому животу, прикусывает затвердевший сосок. Серёжу мажет, он облизывает пересохшие губы, его ладонь покоится на затылке Олега. Он направляет. Трогательно, ненавязчиво, почти невесомо. Прикрывает глаза. Он непривычно тихий. Олег на мгновение задерживает взгляд на россыпи бледных веснушек на его лице. Боже, зачем ты создал его таким совершенным. Серёжа растекается под ним, стиснутые зубы, часто вздымающаяся грудь. Олег не может отвести взгляд от его раскрасневшегося лица, от пульсирующей на виске жилки, от капельки крови на треснувшей губе. Утягивает его в долгий ленивый поцелуй. Серёжу штормит от ощущений, на светлой ткани боксёров мокрое пятнышко смазки, Олег мягко гладит внутреннюю сторону его бедра. Приглушённый вздох, он податливый, раздразнённый лёгкими прикосновениями, ему не хватает. Одежда мешает, сковывает движения, Серёжа цепляет резинку трусов. Олег улыбается уголком рта. Потерпи, маленький. Серёжу прошибает током. Олег долго ласкает его, чувствительного, разнеженного, плавящегося как воск. Он дрожит на его пальцах, насаживается на них сам, несдержанный, разгорячённый. Олег подхватывает его за талию, усаживает к себе на колени. Серёжа запрокидывает голову, беззащитный, уязвимый, раскрытый перед ним. Это их апофеоз. Внутри него горячо, хорошо до изнеможения, он контролирует, опускается на него сам, волосы липнут к вспотевшему лбу. Ни единого звука. Только их дыхание, сливающееся воедино. Это так нереально, думает Олег. В нём столько невысказанной нежности, что пережимает горло. Он касается сухими губами его мокрого виска, прикрывает глаза. Серёжа коротко всхлипывает, сжимается на нём — и затихает. Я не ловлю кайф, тихо говорит он, удобно устроившись на Олеговом плече. Просто… избегаю ломки. Но я ведь буду рядом, возражает неуверенно Олег, мы можем пережить это вместе. Серёжа с усталой улыбкой качает головой. Ты не представляешь, как это больно. Может быть, однажды. Сейчас меня не хватит. Ты же понимаешь, что однажды это тебя убьёт. Ага, кривится Серёжа, убьёт. Я, блять, бессмертный. Олег до крови прикусывает внутреннюю сторону щеки. Ах, если бы. И всё становится на круги своя. Испечь для него яблочный пирог, включать его музыку по вечерам, слушать, как он гневно стучит по клавиатуре, втянутый в жаркую дискуссию в твиттере. Ходить в душ вместе, не выпускать его из постели по несколько часов. Неторопливо целовать перед сном, гладить по спутанным волосам. Серёжа, думает Олег стылым зимним вечером, пока залипает на то, как невинно и нежно он выглядит спящим, пока сцеловывает с приоткрытых губ мерное дыхание, просто сломанный. И я должен его починить. Невесомо касается прохладными пальцами широких рубцов на тонких предплечьях. Просто разбитый. Я должен его склеить. Так начинается этот год.