Побратим

Утро, после столь информативной ночи, ожидаемо, для нас обоих - добрым не было. На завтрак была отвратительная размазня, именуемая по чьей-то прихоти "овсянкой", а чай был почему-то уже холодным. Кажется, банальная яичница с сосисками и помидорами - может нам всем здесь только сниться. Из белковой пищи тут можно было изредка поживиться разве что горохом и бобами. Ни яиц, ни молока, ни уж подавно - мяса здешние обитатели не видели, похоже, со времен основания приюта. - Что же тогда плавало в супе? - мы предпочитали об этом не думать. Рыба нам также перепадала исключительно редко, обычно по большим праздникам, пару раз в году. Да и что это была за рыба - определить уже было нереально. Из "сладкого" была свекла, морковь, реже - зеленые яблоки и кукуруза. В летне-осеннее время можно было испробовать местные сливы, груши (мелкие и кислые), а осенью и зимой - тыкву. В достатке круглый год были разве что капуста, лук и картофель, а еще какая-то трудно определимая крупа, похожая на смесь пшеницы и ячменя, которую местные обитатели торжественно именовали "пудинг", хотя до Пудинга этой массе было очень и очень далеко. Невыспавшийся, и оттого злой на весь мир, Том - то и дело ерзал на стуле, шипя, как рассерженный уж, при каждой попытке сесть удобнее - вчерашняя порка еще не скоро будет забыта его многострадальной задницей. Он вяло ковырял в тарелке свою кашу, но все же съел ее всю. Хотя под конец завтрака имел уже такой нездоровый вид, будто бы его сейчас вырвет прямо в тарелку от одного только взгляда на овсянку. После завтрака мы разделились - Реддл поплелся искать очередной "святой Грааль" в скудной приютской библиотеке, а я спустилась в почти пустую игровую для дошкольников, которые в это время еще давились утренней кашей. Там мне и улыбнулась удача в виде целых трех простых грифельных карандашей валявшихся под столом со вчерашнего вечера. Спрятав карандаши в чулок, я быстро вернулась в нашу комнату и выгрузила их в укромном месте. После чего присоединилась к Реддлу в "библиотеке", если одну чахлую этажерку заполненную букинистическим хламом можно так назвать. И ладно бы книг просто было мало, но нет - такое чувство, что они кем-то регулярно использовались как стратегический запас туалетной бумаги. Многие тома - постройнели минимум на две трети от их исходного объёма. - Здесь есть хоть что-то целое? - вопрос был риторическим, но Том, кажется воспринял его серьезно, кивнув на потертую и побитую, но сохранившую все свое содержимое - Библию. - Еще скажи, что ты это читал, - поддела его я, впрочем не ожидая честного ответа. - Читал, - серьезно ответил он, - Но мне не понравилось. - И что же именно тебе не понравилось? - решила уточнить я, ожидая услышать какую-нибудь пошловатую шуточку в духе местной шпаны, но пацан снова меня удивил: - Слишком много жестокости, - задумчиво ответил он, и тут меня накрыло. Давно я так не смеялась, чтобы до слез, до икоты, до полного изнеможения... - Подумать только - будущий Темный Лорд, чье имя, возможно, заставит трястись от страха буквально каждого мага на островах - говорит мне, на серьезных щах, что в Библии слишком много жестокости... - К такому меня жизнь не готовила. Но глядя на то, как этот обаятельный голубоглазый мальчишка с озорными ямочками на щеках - заливисто хохочет вместе со мной, - я вдруг поняла, что пора окончательно выбросить из головы все мои "знания" о Магическом мире, Волдеморте, Дамблдоре, Поттере и всех прочих персонажах Роулинг. Именно потому, что они персонажи, а мы... - Мы живые люди, здесь и сейчас живущие свою, быть может не единственную, но вполне настоящую жизнь. И какой эта жизнь будет - зависит от стечения разных обстоятельств, случайностей и принятых нами решений, но совершенно точно она не зависит от фантазий какой-то там Роулинг, которая в этом времени, между прочим, еще даже не родилась. И да простит меня Чарльз Аддамс, уже живущий на этом свете, но еще даже не придумавший свои знаменитые комиксы об одной странноватой семейке, носившей ту же фамилию. Когда мы вернулись в спальню - я торжественно вручила Томасу остро заточенный карандаш и небольшую охапку сероватых тетрадных листков, разной степени помятости. Но мои планы относительно уроков чистописания - были обломаны одним неучтенным фактором - это была суббота. А по субботам в приюте был банный день, который именовался нами, не иначе, как "головомойка Сэм Бакстер"... Саманта Бакстер - неопрятная дородная тетка в замызганном переднике, с блеклыми злобными глазками, смотрящими исподлобья, в свои почти полвека от роду, она гордо носила звание "мисс", ибо желающих жениться на этой гарпии не нашлось бы даже в аду, - попеременно исполняла роли то прачки, то уборщицы, то банщицы, в зависимости от дня недели. По заведенному кем-то обычаю - в субботу был банный день. И он проходил всегда по одному и тому же сценарию: Сначала Сэм Бакстер конвоировала группу девочек, от 3-х до 13-ти в местную прачечную, где нам всем предстояло раздеться до нижнего белья и нацепить пару шлепанцев. Дальше мы, уже оставив свою одежду, брали по одному полотенцу из высокой стопки на столе и следовали в смежную комнату, где располагалась одна единственная ванна с деревянной решеткой поперек нее. Комната с ванной была холодной и совершенно пустой, если не считать единственной длинной лавки вдоль стены, кособокого стула и собственно ванны. По команде Сэм - полагалось молча встать с лавки, снять с себя белье, положить его на стул и забраться в ванну и сесть на решетку. Мыла она нас одной единственной мочалкой и единственным же куском хозяйственного мыла. Хотя "мыла" - слово явно не подходящее. Она скорее остервенело драила нас мочалкой, добиваясь красноты свежесаваренного рака. После первой своей помывки у Сэм Бакстер - мне еще пару дней казалось, что с меня сняли кожу. Вода при этом никогда не была комфортной температуры. Она была либо совершенно холодной, либо обжигала. Особенно сильно доставалось малышам, если им в глаза попадало мыло (а оно попадало) - Сэм Бакстер терпеть не могла детей, особенно маленьких, а детей плачущих ненавидела особенно люто. И рука у Сэм была тяжелой, так что редко кто из малышей оставался не обласкан ее подзатыльниками. Воспитанник, переживший экзекуцию, должен был вытереться, забрать свои пожитки, вернуться в смежную комнату, одеться, положить полотенце в специальный бак и дожидаться, пока вымоют всех остальных. Когда выходила последняя помытая девочка - нас строем разводили по комнатам, и Сэм Бакстер шла за мальчиками. По моему скромному мнению, помывку у Сэм - следовало бы приравнять к особо жестоким пыткам. Но была и категория ребят, которые избегали этой участи: Те, кому уже исполнилось 14 лет - мылись самостоятельно, в воскресенье, однако Сэм Бакстер все же сидела под дверью душевой, как сторожевая собака - следя за тем, чтобы подростки не учинили какой-нибудь разврат. Двери в душевую не предполагали возможности закрыться изнутри. Во все остальные дни, кроме воскресенья, душевая была закрыта на ключ и попасть в нее не было ни единого шанса. *** Когда я, наконец, вернулась в нашу спальню, а Том, с непередаваемым выражением на лице, - отбыл в вотчину Сэм, - настроения на то, чтобы заниматься письмом у меня уже не было. Мне еще предстояло каким-то чудом распутать тот колтун, в который каждый раз превращались мои длинные черные волосы после встречи с хозяйственным мылом... А сделать это в отсутствие массажки - было архисложно. Реддл вернулся с головомойки спустя почти час с таким лицом, что всем, кто имел несчастье попасться на его пути, - сразу приходила в голову неожиданная мысль: "пора писать завещание", и я исключением не была.