Велосипедики

      Две контрольных, одна за другой, одна по родному языку, другая – по иностранному, дались Матвею без особого труда. В конце концов, он два дня готовился, даже гулять не ходил, только на тренировки. Илья всё понимал и не обижался: у них с Матвеем всё лето впереди, пару дней можно потерпеть!       Никто не знал, чего это стоило самому Матвею.       За эти три недели он привязался к Илье, как щенок к новому хозяину. Буквально пританцовывал и чуть не поскуливал, отпрашиваясь гулять. А завидев издали темноволосую тощую фигурку, будто с цепи срывался и нёсся Илье навстречу, напоследок раскидывая руки и вешаясь тому на шею, словно не виделся с ним целый год. А при расставании они никак не могли расцепить рук и наглядеться глаза в глаза.       Время, проведённое вместе с Ильёй, пролетало слишком быстро, а вот часы ожидания встречи тянулись невыносимо долго. Но Матвей вдруг нашёл в себе просто бездну терпения, перемалывая скуку и тоску занятиями музыкой и домашними делами. Он словно вырос и посерьёзнел, перестал заводиться с пол-оборота и разбрасываться, хватаясь за несколько дел одновременно.       И вместе с тем, Матвей, как был, так и оставался шкодливым рыжим мальчишкой. Только теперь он все свои подвиги посвящал Илье: ради него он лез белкой на дерево, чтобы заслужить его чудесный смех, похожий на россыпь звонких колокольчиков; для него он разыскивал и разучивал партитуры самых трогательных произведений, чтобы доводить его до слёз; бросался за ним в воду и нырял, отфыркиваясь, как маленький дельфин; и, наконец, себя самого он тоже гонял в хвост и в гриву по тренажёрам, чтобы потом как бы невзначай покрасоваться перед Ильёй.       Илья поначалу смущался того напора и бесшабашности, с которым Матвей запрыгивал к нему на колени или вешался на шею, обхватив ногами за бёдра и прижимался к нему, словно хотел не просто обнять, а буквально слиться с ним в одно целое. Но потом стал стараться утихомирить его нежностью и лаской, поглаживая спину, плечи или грудь с животом, что подвернётся под руку, сам удивляясь той жадности и благодарности, с которой рыжий мальчишка принимал его прикосновения.       Матвей то и дело озоровал, облизывая Илье пальцы после потёкшего мороженого или тыкаясь носом в подмышку, но никогда не переходил безмолвно установленную ими обоими грань. Как бы не сплетались их пальцы и не сжимались ладони, ни один из них даже не касался чужого паха и не трогал губами другой рот. Вообще, они оба с удивлением и восторгом обнаружили, что могут довести друг дружку чуть ли не до исступления, теребя соски и слегка царапая пальцами кожу на предплечьях и голенях. А там пошло-поехало: и массаж растопыренными пальцами кожи головы, и тыканье кончиком носа в ушную раковину, и лёгкие поглаживания ступнёй верхней части стопы...       Это не было даже отдалённо похоже на то, что рассказывали в мальчишечьих компаниях тихими голосами, чуть ли не на ухо, про всякие интимные вещи. Илья и Матвей оба очень удивились бы, если бы их игры назвали теми же самыми пошлыми и грязными словами, ведь они же ни разу не целовались и не совали друг дружке ничего никуда... Хотя, на всякий случай, давали себе волю только в уединённых местах, где за ними вряд ли кто мог подсматривать.       Но не по этим забавам Матвей так скучал все два дня, пока готовился дома, прерываясь только на тренировки. Ему не хватало больше всего просто взгляда карих глаз и низкого бархатного голоса в ушах: «Привет, Матвей! Как дела?» Плохо были дела, пока он не закончил и с облегчением не выдохнул, сдав обе контрольных за год на «отлично».       Он честно отсидел географию и пошёл на физику. А потом на историю. Но с классного часа отпросился без особого труда, объявив, что у него сегодня заезд.       – Гит на один километр, – сообщил он небрежно, как будто уже выиграл. Классная не стала спорить, не решаясь признаться, что не поняла незнакомое слово. Матвей часто пользовался тем, что взрослые ни за что не хотят показаться глупее детей, и усмехнулся про себя: «прокатило!»       Но на старте его ждал сюрприз, когда тренер объявил замену:       – Вместо выбывшего по болезни Максима Котова в гонке примет участие Илья Новиков!       Когда Илья в чёрном облегающем костюме и вороном шлеме занял место на старте рядом с Матвеем, тот повернул к нему голову и поинтересовался вполголоса:       – Сам напросился?       Илья, надевая перчатки, покрутил в воздухе рукой: «не совсем так, но вроде того». И усмехнулся, когда на лице Матвея появилось сердито-сосредоточенное выражение:       – Не смей прийти вторым!       Матвей, одетый в зелёное, помотал головой и молча сосредоточенно уставился перед собой. Гит – это очень простая штука: заезд на время на определённую дистанцию. То есть, нужна только скорость, сила и техника.       Слева от Матвея готовился парень в красном. Он виновато поглядел в сторону Матвея и тихо проговорил:       – Извини, что цепь не отдал. Мы на новое место переезжали, и у меня просто из головы вылетело…       Матвей широко улыбнулся ему и произнёс:       – Спасибо, уже не надо. Оставь себе на память!       И как только тренер дал старт, Матвей сразу встал на педалях и рванул с места, не глядя ни на кого. И если первый и второй круги он пришёл в середине группы, пропустив вперёд и синего, и жёлтого, то на третьем круге вырвался вперёд, оставив позади и красного, и почти всех остальных.       Кроме белого и чёрного.       Белый постепенно наращивал скорость, стряхивая чёрного и зелёного с хвоста. Но чёрный поднажал и упрямо держался рядом, угрожая в самый последний момент вырваться вперёд и забрать победу прямо из-под носа.       А зелёный даже не торопился: пять кругов ещё впереди, надо пока просто выдержать темп и не сорваться. И только за два круга до финиша начал делать кросс.       В это время помощник тренера начал колотить рынду, и все участники разом взбодрились от звуков колокола, извещавшего о скором окончании гонки. А зелёный только вошёл в раж и начал выкладываться по полной, до последнего.       В самом конце предпоследнего круга чёрный обошёл белого на полкорпуса и рванул напрямую к финишу. И не заметил, как на середине круга зелёный обогнал уже спекшегося и отстающего белого, а буквально за пару сотен метров до финиша и вовсе поравнялся.       Всё решила последняя сотня метров. Зелёный разгонялся и разгонялся, хотя дальше вроде было некуда. Чёрный старался держать темп, но едва успевал только не дать себя совсем обойти, чтобы не было хотя бы обидно.       Фотофиниш зафиксировал один обод с точностью одна тысячная секунды. Это значило, что у них обоих – одинаковое время.       Но первое место не делят.       И, пока чёрный и зелёный, скинув шлемы, пытались отдышаться и глотали воду из одной бутылки, передавая её друг другу, судьи, посовещавшись, объявили жеребьёвку.       – Так нечестно! – заорал Матвей, срывая голос и выталкивая Илью вперёд. – Новиков первый!       Тренер за спиной судей начал делать ему знаки руками и строить строгое лицо, но Матвей даже не смотрел на него. Перед глазами у Матвея стояла красная пелена, через которую он едва различал лицо Ильи, ещё более бледное, чем обычно, и его распахнутые карие глаза. А больше он в упор никого не видел.       На негнущихся ногах Матвей подбежал к судейскому плацу, буквально волоча за собой Илью. И выдохнул:       – Я отказываюсь от жребия! Новиков – первый.       Главный судья внимательно посмотрел на него сквозь очки:       – Вы уверены, молодой человек?       Матвей кивнул, сжав до боли ладонь Ильи. Отказ от жеребьёвки означал, что его время не будет засчитано, а значит, и места на пьедестале ему не видать… Ну и пусть!       – У вас обоих – лучшее время на этом треке, – терпеливо начал уговаривать его второй судья. – Это почти рекорд! Подумайте, молодой человек. Разве так важно, кто из вас окажется первым, а кто – вторым?       – Главное, что с этим результатом вам обоим – прямая дорога в отборочный тур, – вставила словечко третья судья.       Но у Матвея в мозгах что-то заклинило напрочь, и он помотал головой:       – Нет, Новиков – первый.       – Фадеев! – взвизгнул тренер. – Прекрати немедленно спорить с судьями!       Матвей криво ухмыльнулся и проговорил:       – Да, я всё понимаю, и – отказываюсь от жребия.       И услышал голос Ильи, который спокойно и отчётливо произнёс:       – Тогда и я тоже отказываюсь.       Тренер Игорь Иванович побагровел и всплеснул руками. Главный судья снял очки, протёр их и водрузил обратно на нос.       – Раз так, я вынужден признать победителем Одинцова, личный номер триста шестьдесят семь, – сухо проговорил он. – Время Фадеева, личный номер двести пять, и время Новикова, личный номер сто семнадцать, не засчитано и не будет внесено в протокол.       Свист и улюлюканье с трибун заставили его поморщиться. Он развёл руками и объявил:       – Гонка окончена!       Жалобно и тоскливо ударил колокол.       И Матвей почувствовал, как рука Ильи до боли сжала его ладонь.       Через несколько минут Вадик в белом костюме поднялся на верхушку пьедестала победы, как на эшафот, опустив голову и боясь даже оглянуться по сторонам. Но никто из болельщиков даже не свистнул, понимая, что творится у него на душе… На втором месте стоял едва знакомый парень в синем, а на третьем – тот самый мальчишка в красном, имени которого Матвей так и не спросил.       Они оба смущённо переглядывались, радуясь первым медалям, но при этом понимая, что не очень-то их и заслужили.       А в раздевалке, когда остальные мальчишки убежали в душ, сверкая голыми задницами и дурашливо толкаясь, тренер Игорь Иванович дал волю своему гневу:       – Вы что творите? Что за цирк с конями вы тут устроили?! Я вас обоих пересажу на детские трехколёсные велосипедики! Там вам самое место!       Матвей, который в это время медленно раздевался, вздрогнул и виновато посмотрел на Илью. Тот сидел на скамейке, разувшись, в одних трусах, опустив голову, и крутил в руках свой чёрный костюм.       А Игорь Иванович не унимался: –       Фадеев, я тебя спрашиваю! А ты Новиков, молчи, до тебя ещё руки дойдут! Хотя лучше бы – ремень! Фадеев, у тебя же лучшее время трека было! Как ты мог его так бездарно слить? А ты, Новиков? Ты же почти совсем взрослый парень! Не то, что этот малолетний хулиган! У тебя-то должно уже быть понимание, что можно делать, а что нельзя!       Илья, не поднимая глаз, кивнул.       – Этот заезд все запомнят, – просто сказал он.       – Да! – заорал Игорь Иванович. – Вы оба постарались изо всех сил, чтобы его запомнили!       И с досадой проговорил:       – Какая красивая была гонка, хоть в кино снимай! Такая борьба, настоящая, в полную силу! Зачем, зачем вы всё испортили?       Он помолчал, переводя взгляд с одного на другого, словно и впрямь ожидая объяснений, и махнул рукой:       – Вы оба отстранены от занятий на три месяца! И чтоб я вас в глаза не видел до конца лета! Катайтесь, где хотите… На велосипедиках.       Матвей обмер, застыв с полуспущенными трусами, шмыгнул носом и отчаянно проговорил:       – У Ильи же на следующий год выпускной класс! Это значит, он теперь больше никогда в соревнованиях участвовать не сможет, что ли?       Тренер открыл рот: этого он, похоже, не учёл, когда оглашал наказание! Но вместо того, чтобы, скрепя сердце, отменить его, Игорь Иванович только пробормотал:       – Раньше надо было думать! – и вышел вон из раздевалки, в которую один за другим начали возвращаться голые мокрые мальчишки.       – Что, влетело? – с сочувствием спросил темноволосый смуглый Стас, который выступал в жёлтом. Он ожесточённо тёр голову полотенцем несмотря на то, что на спине у него россыпью лежали капли.       – Ничего, Иваныч завтра отойдёт и передумает, – миролюбиво предположил русый белокожий Мишка, вытирая только промежность, потому как пришёл в одних шортах. На заезде он был в синем костюме.       Вадик, который был в белом, чуть промокнулся и начал быстро одеваться чуть ли не на мокрое тело.       – Извините, парни, – пробормотал он. – Я, конечно, хотел победить, но не так.       И первым выскочил из раздевалки, как ошпаренный. За ним торопливо потянулись синий и жёлтый. А красный, имени которого Матвей не знал, проходя мимо Матвея с Ильёй, похлопал молча по плечу сначала одного, потом второго и вышел без единого слова прочь.       Матвей, наконец, пришёл в себя и обнаружил, что стоит посреди раздевалки, в чём мать родила, сжимая трусы в руке. И даже не очень-то по этому поводу переживает. Даже несмотря на то, что Илья чуть только дырку в нём уже не просверлил своим взглядом.       А тот, видимо, дожидался, пока из душа выйдут оба последних участника заезда, из которых один выступал в фиолетовом, другой – в голубом. И пока те вытирались, поглядывая на виновников сегодняшнего скандала с интересом, принялся укладывать в сумку свои вещи из шкафчика.       – Вы отлично сегодня проехали, – тихонько сказал один.       – Зря только отказались оба, – пискнул второй.       Илья посмотрел на них обоих так, что те моментально оделись и убежали, бросив на прощание: «Пока!» – и махнув испуганно ладошками.       И только тогда спросил у Матвея, стягивая с себя трусы:       – Ну, и зачем ты это сделал?       Матвей пробормотал, не отводя глаз от его заросшего тёмными завитками паха:       – А ты?       Илья прошлёпал к нему босыми ногами по полу и, взяв за плечи, подтолкнул в душевую:       – Не мог бросить тебя одного, – объяснил он.       Матвей позволил затащить себя под струи воды, намылить мочалку и растереть себя сверху донизу без единого слова. Наоборот, он словно поддавался, поворачиваясь и подставляя под каждое движение Ильи всё своё тело, как кот под ладонь хозяина… И только когда Илья вручил ему мочалку и мыло, а сам повернулся к нему спиной, Матвей с отчаяньем признался сквозь шум льющейся воды:       – Просто я хотел, чтобы именно ты был первым!       Илья молча улыбнулся, откинув голову назад, под струю воды:       – Дурачок, – прошептал он чуть слышно. – Какой же ты наивный, честный, смешной дурачок…       Матвей чуть сердито шлёпнул его пониже спины:       – Но-но, а сам-то умнее, что ли?       Они оба засмеялись, разглядывая друг друга в струях воды: Матвей – со спины, а Илья – боком, вполоборота.       – Ну, и что мне с тобой делать? – немножко нервно и растерянно спросил Илья.       Матвей вздохнул и прижался к его спине, обхватив руками за живот:       – Как – «что»? Любить, конечно, – тихонько ответил он. И добавил, краснея от собственной дерзости:       – Только не говори, что ты не знаешь, как!