Велосипедики

      Утром Матвей, собираясь в школу, вдруг принялся рыться в ящиках стола и на полках с книгами, а потом громко спросил:       – Никто мой уголь не видел? Или хотя бы сангину?       Мать, которая наблюдала его метания, стоя в дверях детской, с усмешкой показала на тумбочку у окна:       – Где сам оставил, там и лежит!       Матвей благодарно пробормотал: «Спасибо, мам!», припоминая, как он почти год назад закатил скандал, требуя ничего не трогать в его комнате, и пообещал наводить порядок сам.       А угольные грифели и сангину он бросил на тумбочке месяца два или три назад, когда последний раз рисовал.       – С чего это тебя снова на художества потянуло? – иронично спросила мать, глядя, как он укладывает в портфель альбом и грифели. – Влюбился, что ль?       Матвей сердито дёрнул плечом и проговорил с досадой, отводя глаза:       – А хоть бы и влюбился…       И глянул на мать исподлобья:       – Ничего не говори, пожалуйста! – отчаянно попросил он. – Дай, я сначала сам разберусь.       Мать усмехнулась и смерила его тяжёлым взглядом:       – Только не наделай глупостей! – предупредила она. – Мне с внуками нянькаться некогда!       Матвей залился краской, но твёрдо пообещал, что насчёт этого она может быть спокойна: никакие внуки ей точно не грозят.       Мать с сомнением посмотрела на него и вышла, ничего не ответив. Тогда Матвей выдохнул и со злостью ударил по боксёрской груше, до сих пор висевшей на растяжке в углу комнаты:       – Да что ж она лезет всегда не в своё дело!       И, подхватив портфель, понёсся в школу, как настёганный. Первым уроком была горячо нелюбимая геометрия, чтоб она провалилась!       На перемене Матвей разломил яблочко, которое захватил из дому, и предложил половину соседу по парте. Но тот категорически отказался, достав из своего портфеля завёрнутые в пакет сосиски в тесте.       Матвей с жалостью посмотрел на него и с досадой проговорил:       – Тебе себя не жалко, Макс? Жрëшь всякую дрянь… Вон, у тебя уже пузо растёт, как у старика!       Сосед ухмыльнулся и достал ещё и пирожное.       – Сладкое для мозгов полезно! – лениво ответил он. – А ты, рыжий, сколько ни съешь, всё равно, как был Кащеем, так и останешься!       Матвей нахмурился, услышав свою кличку, которую терпеть не мог, и пригрозил:       – Поговори у меня! Будешь долго искать, у кого химию списывать!       Сосед чуть не подавился своей сосиской в тесте и замахал руками:       – Всё, молчу, только не злись!       Химия была вторым уроком, и Матвей, прорешав оба варианта быстрее всех в классе, подвинул листок соседу:       – На, обжора! Помни мою доброту…       Тот благодарно кивнул и начал перекатывать строчку за строчкой. А Матвей, заскучав, достал альбом и грифели и принялся рисовать.       – Фаддеев, вы что, уже закончили? – удивилась химичка-старушенция по прозвищу Эвкалиптовна. Звали её, конечно как-то иначе, Ева Капитановна или Купидоновна, но об этом уже почти никто не помнил. – Тогда решайте второй вариант, так и быть! Помогите вашему соседу, – поджала она губу, намекая, что тот едва ли сам справится.       Матвей встал, как приличный мальчик, к которому обращается учитель и старший по возрасту, и коротко сообщил:       – Я уже.       Эвкалиптовна тяжело вздохнула и принялась пространно рассуждать о том, какие невероятные перспективы могли бы ожидать науку химию, если бы некоторые люди сменили гнев на милость и перестали предпочитать ей спорт и художества.       Матвей спокойно уселся обратно, не спросив разрешения, и продолжал упрямо чёркать грифелем на протяжение всей её витиеватой речи, а потом снова встал и твёрдо заявил:       – Нет, спасибо. Мне неинтересно тратить свою жизнь на формулы и уравнения, извините.       Эвкалиптовна махнула рукой и уставилась в окно. Матвей сел на место и обнаружил, что сосед по парте внимательно разглядывает его рисунок.       – Это кто? – тихо поинтересовался он. – Парень или девчонка?       Матвей озадаченно пожал плечами:       – Сам не знаю!       Вообще-то, он начал рисовать Илью. Но потом решил слегка подправить данное ему от природы лицо и фигуру… так, как ему вдруг захотелось. И сам не заметил, как у него стало получаться какое-то мифическое существо неопределённого пола.       Матвей нахмурился, плотно сжав губы: у его Ильи пол был вполне определённый, он сам видел ненароком и даже позавидовал: везёт же некоторым! Но тут же ему в голову пришла одна мысль, от которой Матвей залился краской и сердито захлопнул альбом.       – Не знаю, – повторил он, искоса поглядывая на опешившего соседа. – Я это сам только что придумал.       Макс удивлённо покрутил головой, но промолчал, не желая вступать лишний раз в дискуссию.       А Матвей дождался звонка на перемену и сдал оба варианта, игнорируя вопросительный взгляд Эвкалиптовны из-под очков с двойными стёклами.       – У вас ошибка, Фадеев, во втором варианте, – вернула она второй листок, словно его не заметила. – А в первом всё верно.       Сосед справа громко сглотнул, словно поперхнулся своей сосиской в тесте. Матвей растерянно глянул на него: «прости!»       Эвкалиптовна усмехнулась, проследив его взгляд, но вслух ничего не сказала, только нетерпеливо помахивала рукой, потребовав у его соседа по парте сдать свой вариант.       – Прости, Макс, – попытался извиниться он на перемене. – Не знаю, что на меня нашло, просто затмение какое-то!       Тот скривился:       – Это, что ли, твоё бесполое художество? Ох, Матвей, доиграешься ты со своими весёлыми картинками!       А потом почесал нос и согласился:       – Ладно, мир! Всё равно, Эвкалиптовна ни за что не поверила бы, что я это сам смог. А ты же не нарочно это сделал?       – Нет, конечно! – поспешил заверить его Матвей. А потом расстегнул свой портфель, достал альбом, вырвал лист и, скомкав, отправил его на глазах у удивлённого соседа в мусорку.       – Хватит, – пробормотал он сам себе.       Он будет рисовать Илью. Но таким, какой он есть на самом деле, ничего не убирая и не приукрашивая. Таким, какой он для него: самый красивый, самый добрый и самый хороший.       Самый… лучший парень на свете.