Красная сказка

      #30.06.1878. Воронеж. Типография#       — И как я говорил ранее: все человеческие пороки возникают от недостатка выбора. Кто не согласен — должен молчать.       — Вы как всегда в своём репертуаре, Юсупов, — Глитерник усмехнулся, не отрываясь от чтения утренней газеты, которая каждое утро волшебным образом оказывалась на его столе.       — Постоянство — это самая непостоянная величина в человеческом мире. Вот Вы когда-нибудь задумывались о том, когда чтение газеты по утрам стало для Вас нормой? — хитро прищурив глаза, Феликс (а именно так звали незваного гостя типографии) бесцеремонно, но достаточно деликатно выхватил из рук старшего газету и положил её на край стола.       — Очевидно, что когда открылась эта типография: до этого такого волшебства в своей жизни я не наблюдал, — Юрий Анатольевич благосклонно улыбнулся, не общая внимание на такое самовольство.       — Но при этом в любой момент это может прекратиться под действием любого фактора. Что же будет тогда?       — Полагаю, что это принесёт мне некоторый дискомфорт, так как привычный уклад дня будет нарушен.       — Именно! Но почему человек испытывает дискомфорт, когда что-то идёт не так, как должно быть?       — Вы опять пытаетесь заставить меня думать, товарищ Юсупов?       — Что Вы, Юрий Анатольевич! Невозможно заставить думать тем, чего нет, так что я предлагаю Вам просто пофантазировать — я не принимаю фантазии за серьёзные мысли.       — Тогда я хочу услышать ответ на загадку.       — Когда наша жизнь циклична, нам проще её контролировать — это то же самое, что решать задачку, уже зная на неё ответ. Когда нарушается распорядок, выстроенный годами, человеку приходиться думать, принимать решения и развиваться, чтобы идти дальше, — без всего этого он не сможет выжить. К сожалению, многие не понимают это, предпочитая пускать всё на самотёк, а потом винить кого-то в том, что жизнь не удалась.       — Вы слишком категорично относитесь к таким людям — разные бывают обстоятельства.       — Верно: обстоятельства бывают разные. Но для того, чтобы механизм заработал, надо проверить правильность чертежа и исправить ошибки, если таковые есть, тогда механизм будет работать как надо. Если говорить проще: надо двигаться и пытаться что-то делать, чтобы что-то получалось.       — Что-то Вас опять потянуло на философию, — Глитерник деловито поправил сползшие на кончик носа очки, не мигая наблюдал за собеседником.       Феликс Юрьевич Юсупов был личностью яркой, шумной и самодовольной, получающей истинное удовольствие от дискуссий, в которых чувствовалось его явное превосходство. Выпендрёжник от бога и талантливый врач, строящий карьеру в неврологии. Его наряды поражали обилием типично женских элементов, вроде жемчуга и ярких цветов. Вот и сейчас, сидя в ярко-красном костюме из дорого кашемира, он блистал изяществом, которого недоставало у большинства светских дам, которых Глитернику приходилось знавать.       — Всего лишь утреннее рассуждение о вечном — не хочу утомлять Вас действительно серьёзными вопросами, — Юсупов выдал очередную самодовольную улыбку, и диван в кабинете Глитерника жалобно скрипнул под его весом в попытке принять более удобную позу для показушничества.       — И всё же меня мучает один вопрос: что же заставило Вас посетить нас в столь ранний час? Если я не ошибаюсь, то вчера у Вашей достопочтенной супруги были именины — я думал, что Вас ещё неделю ждать не придётся.       — Знаете, есть вопрос, который я хотел обсудить с Вами, как со здравомыслящим человеком, — на лице Юсупова миг отразилась крайняя степень серьёзности, означающая, что разговор с самолюбования переход на этап обсуждения важных вещей. — До меня дошли некоторые слухи из Москвы: будто бы произошло одно крайне любопытное происшествие, которое может дискредитировать нашу власть в глазах народа. Слышали что-нибудь об этом?       — Есть кое-что, — Глитерник тяжко вздохнул, проникаясь резко изменившейся атмосферой, — но я не уверен в том, что мне рассказали. Один мой знакомый работает в московском издательстве. У них ходят слухи о том, что Добровольский убил своего секретаря, Ирину Кузнецову, прямо на собрании министров, но какие-то подробности узнать не получается — все свидетели произошедшего молчат. А почему Вы так заинтересовались обычными слухами, Феликс? Вы же вроде не настолько наивны, чтобы верить всякому бреду.       — Если учитывать то, что буквально за день до этого в Кремле был крупный суд и расстрел «изменников» родины, то эти слухи приобретают совсем другой смысл, Юрий Анатольевич. И самое странное во всей этой истории — это то, что до сих пор неизвестны имена казнённых, а так как все известные мне оппозиционеры всё ещё живы…       — Боже, да мало ли за что могут осудить человека, да и не думаю, что в нашей стране мало оппозиционеров, которые могут решительно перейти к серьёзным действиям…       — Да? Тогда почему в газетах нет ни единой новости о радикальных действиях оппозиционеров за последние несколько месяцев? Изменники родины для нашего правительства — это либо шпионы, либо оппозиционеры, но это всегда максимально громкие и публичные дела — вспомните хотя бы того же Грушицкого — его труп неделю висел на Красной площади, прям как в варварском средневековье.       Дверь неожиданно с грохотом открылась: ударившись об стену, она несильно задела запыхавшегося Антона, который согнулся в три погибели:       — Я… прошу… прощения… фух, — выдавил из себя Шастун, выпрямляясь и стирая пот со лба рукавом помявшейся рубашки.       — Вот, посмотрите: пунктуальность во всей её яркой демонстрации, — Юсупов тихо засмеялся от вида несуразного Антона, покрасневшего от стыда за опоздание.       — Знаешь, а вот тебе бы стоило помолчать: ты согласился заглянуть ко мне в гости, и я тебя уже второй месяц жду не дождусь, — Шастун с укором уставился на друга, но всё же вскоре расплылся в улыбке, радуясь такой неожиданной, но всё же приятной встрече.       — Иди сюда, ёж — обниматься будем, — Феликс резво подскочил с дивана, расставляя руки в широком жесте. Антон мгновенно прильнул к мужчине, кладя подбородок на плечо и сжимая в объятьях настолько сильно, что ещё чуть-чуть и можно было бы услышать хруст рёбер. — Ты меня сейчас преждевременно к лукавому отправишь, — хрипло посмеиваясь, зашипел Юсупов.       — Тебе полезно поболтать с тем, чьё эго даже больше твоего.       — Язва.       — От чахотки слышу, — Антон продолжал ярко улыбаться и будто вмиг позабыл о сбившемся дыхании после недавнего марафона, отойдя от Юсупова на несколько шагов назад.       — Я надеюсь, обмен любезностями прошёл успешно, и Вы, Антон Андреевич, наконец-то пойдёте работать? — вставил свои пять копеек Юрий Анатольевич, заставляя юношу стыдливо потупить взгляд — он зацепился глазами за идеально начищенные лакированные ботинки товарища, пытаясь придумать хоть что-то в своё оправдание. Но, увы, в голову лез лишь всякий бред и предвкушение встречи с братом.       — Извините, Юрий Анатольевич, мне пришло письмо от Ильи — он сегодня приедет домой, — улыбка на лице Антона стала ещё шире, а в глазах читалась какая-то слишком детская, слишком невинная радость, которую Глитерник мог одарить лишь понимающей ухмылкой и лёгким покачиванием головы.       — Понимаю, Антон, всё прекрасно понимаю, и не сержусь, но всё-таки не стоит тратить время впустую, — мужчина поднялся со своего места, подходя к окну, через которое открывался вид на широкую улицу: не было и намёка на облачко, и без того насыщенная голубизна неба сейчас казалась недосягаемой, далёкой и тёплой, как озёрная вода в жаркую пору.       — Да, я пошёл, — Шастун, опустив глаза под ноги, выскочил из кабинета, аккуратно прикрывая за собой дверь.       — Вы излишне суровы с мальцом, Юрий Анатольевич, — Юсупов деловито присел обратно на диван, закидывая ногу на ногу, из-за чего натянулась штанина и открыла вид на стройную щиколотку с белой, мягкой кожей, которая дала бы фору любой кокетливой девичьей ножке.       — А мне кажется, что я недостаточно строг с ним, — досадливо ответил Глитерник, наблюдая за собеседником с толикой задумчивости во взгляде — вызвано это было дурным предчувствием, которое как проказа распространялось по всему телу горячим свинцом. — Он мне Андрея в юности напоминает: такой же тихий и серьёзный, но в то же время очень рассеянный и эмоциональный, — все крайности в себе сочетает. Царствие небесное усопшему, — в конце добавил старик, крестясь и закидывая глаза к книжному шкафу, где на самой верхней полке, за пыльными книгами, пряталась маленькая иконка — подарок ныне покойной супруги.       — Не замечал за Вами такой сентиментальности, — Феликс снисходительно улыбнулся, но после почувствовал укол лёгкого недовольства, когда мужчина пропустил мимо ушей его язвительный подкол.       — Доживёте до моих лет, и тогда поймёте, что в этой жизни неожиданным явлением бывает только честность, — глубоко вздохнув, Юрий Анатольевич присел за рабочий стол и принялся рассматривать принесённые ему документы.       — Я дожил до своих лет со знанием этого, Юрий Анатольевич, да только что толку? Разве знание истины когда-нибудь могло сделать жизнь проще? Нет, не думаю. Да будь ты хоть трижды великим учёным или философом с вселенской мудростью, разве сможешь ты изменить порядок вещей? Нет, не сможешь. Можно много знать, но быть несчастным, и быть в неведении, но быть Богом одарованным…       — И Вы выбираете сладкое неведение?       — Я выбираю удобную мне реальность, Юрий Анатольевич, поскольку, если задумываться о каждой проблеме этого мира, то можно потерять себя в этих думах, — Феликс грациозно поднялся с дивана, с непринуждённой улыбкой смотря на собеседника сверху вниз и подмечая какую-то странную интонацию его взгляда. — Я не божий благодетель и не спасатель душ человеческих, поэтому я и не думаю обо всём на свете.       — Вам не кажется, что вы ведёте весьма эгоистичную жизнь? Разве жить во славу собственным демонам — это правильно?       — Вы сказали, что самым неожиданным явлением в этом мире является честность. Так вот, я сотворю для Вас это маленькое чудо и скажу, что практически все люди живут в угоду своим внутренним демонам. Всё, что мы делаем — это наши хотелки, диктуемые внутренними демонами. И если Вы думаете, что я не такой, то Вы слишком плохо меня знаете, хотя были другом моего достопочтенного деда, и знакомы со мной с моего рождения. Я не ангел — я человек, которому было бы очень печально уходить в мир иной с осознанием того, что всю жизнь я потратил на других людей, на благо их сладостной жизни, а сам при этом прожил в глубоком одиночестве. О ком же это я? Ах, я же о Вас, Юрий Анатольевич! — театрально хлопнув в ладоши, Феликс ярко улыбнулся, но сам понимал, что спектакль одного актёра зашёл на очень скользкую тропинку, опасную. Глаза старика заметно потемнели, но в них не читалась злость или разочарование — лишь плескалась усталость где-то на дне.       — Я не знаю, чем обидел тебя, Феликс, но твои слова сейчас были неправильными, и ты это сам прекрасно понимаешь. Так вот, скажу тебе так — да, я прожил свою жизнь не так, как хотел, и, по сути, моя молодость ушла туда же, куда ушло твоё бесстыдство. Твой дед, Александр Владимирович, был потрясающим человеком, и, так же как и ты, был врачом. Только вот он был спасателем человеческих душ, а ты циник и эгоист, который ничего кроме своего «я» не видит. И тебе это аукнется, рано или поздно. А теперь вон из моего кабинета, — стальная нотка прозвучала в голосе старшего, после чего наступила кристальная тишина.       Они смотрели друг на друга под разными углами, но видели примерно одно и то же: до одури больной одиночеством человек пытается прикрыться маской, спрятаться от ужасающей разум действительности. Глитерник смотрел на Феликса в упор и видел когда-то цветущего, счастливого себя, который сделал один неверный выбор и поплатился за это. А Феликс видел своё одинокое будущее, в котором будут только он и тишина, что окружает его сердце вот уже ужасно долгие пятнадцать лет. Они смотрели друг на друга и видели что-то родное, притягательное, что никогда не получится найти в других: отеческую любовь и сыновье почтение, которые иногда не выдерживали натиска их собственных страхов.       Жеманно улыбнувшись, Феликс коротко кивнул, снял с вешалки свою шляпу и осторожно вышел из кабинета, оставляя старшего в гордом одиночестве размышлять обо всём на свете и ни о чём одновременно.

***

      Погода благоволила этому дню, даруя тёплое солнце и свежий ветерок, который приятно обдувал слегка запотевшую кожу.       — А мы хоть туда идём? — Лазарев недоверчиво всматривался в табличку с названием улицы на одном из домов, делая из ладони козырёк.       — Ну, нам же сказали: два перекрёстка вперёд, потом налево, ещё три перекрёстка, направо и здание администрации будет на круговой площади с фонтаном. Вроде правильно шли, а фонтан я так и не вижу, — Арсений, уставший топтаться по округе, присел на чемодан в тенёчке, пока его спутник тщетно пытался напрячь последние работающие извилины для выхода из неприятной ситуации.       Время близилось к трём часам дня, а это значило, что времени у них оставалось всё меньше, а усталость росла и росла: сказывалась бессонная ночь и пустой желудок, который в последний раз встречался с едой ещё в поезде.       — Не город, а какой-то лабиринт минотавра, — простонал Сергей, присаживаясь рядом: в висках пульсировала кровь, а сознание того, что он буквально сидит на прахе бывшего товарища, делало ситуацию комичной и абсурдной.       — Согласен, — коротко ответил Попов.       Идя по оживлённым улицам Воронежа, Арсений острее ощущал этот странный контраст между людьми «обычными» и «возвышенными» — здесь спокойно могли перекинуться парой слов крестьянин и благородной господин, который не брезговал поздороваться с ним за руку. Такая простота не была присуща Петербургу или Москве, где жизнь зависимых людей протекала в переулках, подальше от чужих глаз. Весь видимый быт провинции почему-то теплом отзывался груди, стало так спокойно, что Попов даже позволил себе расслабиться, сидя на чемодане, закинув ногу на ногу, и делая глубокие затяжки быстро тлеющей сигареты.       — Что будем делать? — Лазарев опустил взгляд себе под ноги и скрестил руки в замке — со стороны он был похож на интеллигента, что задумался о смысле бытия и его тяжести.       — Если бы я ещё имел понятие, — хмыкнул Арсений, — сказать, что мы заблудились — это значит громко промолчать. Сейчас спросим дорогу. Молодой господин, притормозите на минуту! — Попов резво подскочил на ноги, завидев неподалёку молодого человека примерно двадцати пяти лет от роду, чей костюм светло-коричневого цвета сильно выделялся на фоне господ в бежевых тонах.       — А? — отозвался юноша и резко застопорился, когда перед ним образовался улыбающийся Попов, который выглядел, мягко говоря, подозрительно из-за уставшего, потрёпанного вида.       — Прошу прощения, что оторвал Вас от дел, однако не подскажите, как дойти до здания администрации? — Арсений продолжал улыбаться и стоять практически вплотную к случайному собеседнику, который от такого «напора» чувствовал себя крайне неуютно.       — Вам надо пройти до того здания с красным фасадом, а потом повернуть направо — через три дома будет здание администрации, сразу поймёте по фонтану напротив, — сглотнув, ответил юноша — казалось, этот человек не делал ничего такого, но тяжёлый, усталый взгляд в сочетании с «дружелюбной» улыбкой делали его каким-то пугающим и отталкивающим.       — Благодарю за помощь. Это Вам на память, — мягко ответил Арсений, протягивая незнакомцу билет «Москва-Воронеж», который оказался в кармане пиджака, после чего отошёл, теряя интерес к случайному прохожему.       — У тебя нет никакого уважения к личным границам, Арсений, — хмыкнул Сергей, наблюдая за юношей — он с хмурым выражением лица осмотрел кусок бумаги со всех сторон, после чего сунул в карман пиджака и пошёл куда-то вперёд, сливаясь с толпой. — Кажется, ты заставил его понервничать.       — Людям порой необходимо выходить из зоны комфорта, — с полуулыбкой ответил Попов, поправляя растрёпанные волосы.

***

      Рабочие будни всегда протекали бурно, но рутинно: каждый день начинался с получения задания, а заканчивался кружкой кофе глубокой ночью. Антон не мог понять, что его привлекало в работе — это мог быть запах тёплых страниц с чернилами, интересные истории, которые часто попадали к нему на редактуру или же люди, что окружали его изо дня в день. Знакомые, уже ставшие родными лица давали какое-то призрачное ощущение стабильности и спокойствия, которого так иронично не хватало их коллективу.       — Это два часа назад должно было отправиться в печать! — Ольга, сурово нахмурив брови, стояла на цыпочках перед Антоном, чтобы казаться строже, но её метр с кепкой делал из неё лишь нахохлившегося воробушка. Волосы были растрёпаны, щёки и руки — испачканы в карандашном грифеле и чернилах, и весь этот образ отзывался в Шастуне тёплыми братскими чувствами.       — Уже несу, — улыбаясь, ответил юноша, унося макулатуру в цех для печати.       — Антон, ну вечно ты так, а мне потом выслушивать от Юрия Анатольевича о том, что я недобросовестный сотрудник, и подчинённые у меня такие же, — Ольга семенила рядом, бодро стуча каблуками по деревянному полу. Шастун не отвечал: подобные «выговоры» он получал раз через раз, покорно принимая все девичьи удары по плечу за свою несерьёзность к работе. Конечно же, всё это было лишь гиперболизацией и излишней драматизацией, но порою Антону становилось немного совестно: а вдруг он реально делает недостаточно, не так, как мог бы?       — Ольга, не жужжи, — Шастун поудобнее перекинул стопку бумаг из одной руки в другую и открыл дверь в помещение, пропуская даму вперёд.        — Не жужжи, — передразнила его девушка, с гордо поднятой головой проходя в цех.       Цех был, мягко говоря, как всегда в беспорядке: то тут, то там стояли открытые и закрытые банки с чернилами, стопки бумаг, грохотали работающие монотипы.       — Лёша! — крикнула девушка, теряя интерес к Антону и обращая внимание на сидящего за ближним станком юношу: с бородой и зажатой в зубах цигаркой, он всегда казался Шастуну намного суровее, чем есть на самом деле. Но в реальности же, этот добродушный малый был всего на несколько лет старше самого Антона, что позволяло ему вести себя более развязно и свободно в присутствии недовольной Ольги.       — Ась? — отозвался Лёша, прекращая работу. Он обтёр руки о болотного цвета брюки, встал и подошёл к девушке, ярко улыбаясь. — Опять не выспалась, мышка? — юноша потрепал Ольгу по макушке, делая из идеально уложенных кудряшек воронье гнездо.       — Сурков, я тебе руки к станку привяжу, если не прекратишь так делать! Вот, надо сделать 10 экземпляров к следующей неделе, — приглаживая волосы, Ольга кивнула на Антона, который так и стоял на пороге, прижимая к себе макулатуру.       Лёша прошёлся взглядом по фигуре юноши, отмечая для себя, что что-то неуловимое изменилось в этом мальце: то ли костюм новый, то ли выражение лица более усталое, чем обычно.       — Покурим? — спросил Сурков, делая затяжку и выдыхая дым в сторону приоткрытого окна.       — Можно, — согласился Шастун, кладя бумагу рядом с рабочим местом Алексея. Заложив руки в карманы брюк, вышел из цеха, зная, что особое приглашение не понадобится.       — Да вы издеваетесь?! Какой «покурим»? У нас работы невпроворот, а вы «покурим»! — Ольга насупилась ещё сильнее, но никто не обратил на это внимание: Лёша отмахнулся от неё, как от капризного ребёнка.       В конце концов, этот день ничем не отличался от тех, что были до этого: всё та же суета, всё те же звуки и запахи, которыми пропиталась вся типография. Всё было как всегда, но почему-то именно сегодня Антон стал сомневаться в том, что это хорошо. Почему-то его терзали мысли о том, что всё происходящее сегодня идёт немного по иному сценарию, что реплики были переделаны, а люди — переставлены на другие места. Он шёл по коридору, огибая знакомые углы и упираясь взором в знакомые трещины и пятна. Но были ли они всегда? Или появились только сегодня? В глубине души он знал, что всё это, конечно же, было ещё с тех времён, как он устроился в типографию, но сейчас казалось, будто он гуляет в декорациях к какому-то спектаклю, где он играет главную роль.       — О чём задумался? — спросил Сурков, идя практически вплотную и докуривая всю изжёванную цигарку — Антон завис, наблюдая как пепел бесцеремонно падает вниз, под ноги Алексея и оказывается втоптанным в облезший паркет.       — А? Да ни о чём. Кстати, ты Данилу сегодня видел? — Антон нахмурился, когда осознал, с утра не видел вечно маячащего где-то рядом друга.       — Его Глитерник утром отправил в издательство — там дела контролировать, но он вроде давно должен был вернуться, — спокойно ответил Лёша, смотря на висящие на стене часы. Они показывали начало третьего дня.       — Что-то в последнее время Юрий Анатольевич не жалует тех ребят своим присутствием. Не знаешь, почему?       — Наверное, это потому что наш главред любит филонить и пренебрегать своими обязанностями, — нотка недовольства проскочила в голосе юноши, от чего Антон удивлённо уставился на него, словно Лёша сказал что-то из ряда вон выходящее.       — Серьёзно? Да он же наравне с нами пашет, ты чего? Он эту типографию основал и с нуля поднял.       — Ага, только получилось ли бы у него это без помощи Глитерника? Вопрос интересный.       — Чем он тебе так не угодил?       — А разве ему нужно что-то делать, чтобы мне не нравиться? — Лёша уставился на Антона, который уже уселся на лавочку возле типографии. В его руках тут же оказалась самодельная папироска — Сурков сам делал самокрутки и угощал ими коллег, от чего получил прозвище «вождь краснокожих».       — Я не думаю, что личная неприязнь может появиться на пустом месте, — Шастун окинул недоверчивым взглядом Суркова, который, нахмурившись, стоял прислонившись к стене и закуривал очередную сигарету.       — Антош, порой одного взгляда или неловко брошенного слова хватает для того, чтобы люди начинали войны. Поперечный… Он мне просто не нравится как человек — взгляд у него нечистый, и к Ольге постоянно лезет. Бесит, аж кости хрустят.       — Так ты ревнуешь? — Шастун понимающе покачал головой и сделал затяжку — самокрутки Лёши были крепкими, от них при первом вдохе голова становилась туманной и ватной, перед глазами плыло, а в груди, как булыжник, оседал едкий дым. Антон не был любителем подобных деликатесов, но и в них был особый шарм, что будоражил кровь в жилах.       — Возможно, — Сурков как-то неопределённо пожал плечами, будто и соглашаясь, и не соглашаясь одновременно. Его взгляд стал грустнее и задумчивее — Антон успел трижды пожалеть о том, что вообще начал этот разговор.       Они курили, вдыхая и выдыхая практически в унисон, думали о разном и смотрели на оживлённую улицу: дамы в прекрасных летних нарядах прогуливались по тротуару, вели беседы и смеялись, кокетливо прикрывая губы веером; на противоположной стороне улицы рабочие перетаскивали ящики со свежими овощами с тележек в лавку, громко о чём-то переругиваясь; где-то вдалеке весёлой гурьбой бегали мальчишки, сбивая с ног прохожих и радуясь очередному тёплому дню.       Антон вспоминал, что когда-то он точно так же гулял с друзьями с утра до ночи, носил по округе, воровал яблоки с уличных прилавков, за что нередко получал нагоняй от матери, — счастливые воспоминания постепенно вытеснили иррациональные сомнения, и Шастун улыбнулся, чувствуя приятную ностальгию.       — Ладно, я пошёл работать, — выбрасывая огурок в траву, сказал Лёша, улыбаясь и с прищуром глядя куда-то на безоблачное небо. — Не засиживайся, а то Ольга опять начнёт ругаться.       — Да, я тоже скоро пойду, — ответил Антон, провожая удаляющуюся фигуру друга — Лёша скрылся за дверью типографии, оставляя Шастуна наедине с собственными мыслями.

***

      Если бы чувство удушья от жары не давило на лёгкие, Арсений бы без всякого сомнения мог сказать, что умер и очутился в раю: фойе административного здания, в которое они зашли несколько минут назад, было очень светлым и просторным — казалось, будто даже тяжёлые занавески дышали легко и свободно. Блики солнца отражались на мраморном полу через высокие чугунные окна; слева была лестница с витиеватыми перилами и красным ковролином, пущенным по ступенька сверху и до самого низа. Арсению было не в новинку видеть подобные интерьеры (даже в одной из резиденций Лазарева была такая помпезная парадная), однако сейчас, находясь в смятении от последних событий, он чувствовал себя неуютно, словно попал на сцену какого-то фантасмагоричного спектакля.       — Добрый день. Могу Вам чем-нибудь помочь? — Арсений не сразу заметил сидящую за столом в углу девушку в лёгком белом сарафане с длинными кружевными рукавами. Она мило улыбалась, глядя на столь ранних посетителей с плохо скрываемым любопытством.       — Да, нам нужно узнать адрес одного человека, — ответил Лазарев, соображающий быстрее, чем Попов.       Взгляд девушки изменился на озадаченный, задумчивый, будто она тщательно обдумывала свой ответ.       — Вам нужно пройти на второй этаж, кабинет двадцать третий, с табличкой «Архив». Там сейчас наш казначей находится, думаю, он сможет Вам помочь.       — Премного благодарен, — Сергей дружелюбно улыбнулся, подхватывая чемодан, а после неспешно стал подниматься на указанный этаж, следя за тем, чтобы Попов не отставал.

***

      — Ну, могу сразу Вам сказать, что Антона Макарова в нашем городе нет, — грузный мужчина под пятьдесят, в выцветшем коричневом костюме-тройке расслабленно сидел на кресле, облокачиваясь левом руком на подлокотник. Представившись Юрием Васильевичем, он скептично осмотрел вошедших незнакомцев, с порога начавших объяснять суть своего визита.       — Ну как же так? Антон Макаров, брат Ильи Андреевича Макарова. Ну хоть какая-то информация у Вас должна же быть, — Лазарева откровенно возмущала такая суть вещей: они уже битый час не могли разобраться в документации, которую заботливый казначей свалил на них. Там было всё: от описных листов, до метрических карточек, в который чёрт ногу мог сломать.       — Илья Андреевич Макаров… Знавал я одного такого, но он уже лет пять как тут не живёт, — задумчиво протянул Юрий Васильевич, поглаживая свою козлиную бородку. — А, я понял, в чём дело.       Сергей уставился на резко поймавшего озарение мужчину, надеясь, что этот внезапный приступ интеллектуального возбуждения будет для них как никак к стати.       — Этот Илья Макаров был сыном Андрея Шастуна, упокой господь его душу. Он у нас местным хирургом работал, пока не помер в Гражданскую. А фамилия у Ильи Андреевича вероятнее всего от матери, Екатерины Петровны. Шастун-то после смерти супруги повторно женился, да так и прожил с женой до самого конца. Сын у них есть, да, вроде как даже и Антоном звать. Одну секунду, — мужчина встрепенулся и подскочил с места, скрываясь между стеллажами.       Арсений и Сергей переглянулись, так и не уловив ход мыслей казначея, но однозначно понимая то, что дело идёт к развязке. Спустя пару минут, тот вернулся с какой-то пыльной, залежавшейся папкой в руках, тут же передавая её Лазареву.       — Вот, тут адреса работы и прописки Антона Андреевича должны быть указаны, — мужчина самодовольно улыбнулся, усевшись обратно в кресло, которое жалобно проскрипело под его весом.       — От души благодарю, — коротко отозвался Сергей, принимаясь изучать информацию.       — Вы что-то упоминали про мать Ильи Андреевича, Екатерину Петровну. Можете рассказать, отчего она умерла? — желая скрасить наступившее молчание, спросил Попов, закидывая ногу на ногу.       — Ну, я вроде как не должен о таком распространяться, но только если по большому секрету, — Юрий Васильевич, видимо давно не видавший нормального общения, придвинулся ближе к Арсению, довольный свалившимся вниманием. — Поговаривают, что покойница Екатерина Петровна была шпионкой императорской, в стане советов ошивалась и докладики писала. А как ветер в другую сторону начал дуть, так её по-тихому убрать решили: подстроили пожар, пока Андрея Алексеевича в городе не было. Илье-то тогда всего шесть лет было, по соседям мотался месяц, пока отец не приехал. Настрадался, бедный...       Как реагировать на такую информацию, Арсений не знал: о своей семье Макаров говорил неохотно, либо же отмалчивался, говоря лишь о том, что история там была сложная. Пазлы в голове начали складываться, и ранее возникшая обида на друга улетучилась — больше не было причин обвинять Илью во «лжи», потому что тот просто хотел обезопасить и самого Попова, и свою семью.       — В принципе, всё что нужно я узнал, — спустя пару минут отозвался Лазарев, закрывая папку и кладя её на край стола, — Можем выдвигаться, а то времени у нас в обрез.       — Согласен, — ответил Арсений, тут же поднимаясь со своего места.       Казначей с тоской смотрел в след уходящим гостям, за которыми с негромким стуком захлопнулась дверь.

***

      День медленно подходил к обеду, и это не могло не радовать уставшего до одури Антона: работы становилось больше, сроки — меньше, и даже приближающиеся выходные не могли его вдохновить на второе дыхание. Сидя на лавочке возле входа с сигаретой в руках и смотря на неспешно прогуливающихся людей, Шастун думал только о том, что совсем скоро он придёт домой, обнимет мать, пожмёт руку брату и они все вместе сядут за поздний ужин, заботливо приготовленный руками Майи Владимировны. Вечер обещал быть по-домашнему уютным, наполненным новыми удивительными историями Ильи, а после они выйдут на улицу, выкурят по сигарете и молча понаблюдают за уходящим в сон городом. Может быть, даже душевно поговорят только об одних известных им вещам. Приятное чувство предвкушения смешивалось с какой-то непонятной тревогой: он так долго ждал приезда Макарова, но почему-то боялся этого всеми фибрами души.       — Ага, прохлаждаешься, — из-за двери показался как всегда довольный Феликс. Антон уже давно привык к этому человеку, поэтому общение с ним давалось ему куда легче, чем тому же Даниле — из-за того, что Юсупов и Поперечный долгое время сосуществовали под крылом Глитерника, между ними тоже образовалась некоторая связь, но она была построена на обоюдных подколах и подначиваниях. К Антону же у Феликса сложились около братские чувства — Юрий Анатольевич был не совсем прав, назвав юношу эгоистом и циником: всё-таки, он не был таковым, а просто избирательно относился к тому, кого считать равным себе и с кем строить дружбу. Круг этот был весьма немногочисленным, но в то же время очень крепким и качественным.       — Выдалась минутка, вот и решил перекур устроить, — Шастун, улыбаясь, слегка отодвинулся в сторону, освобождая место на скамье для Юсупова. Тот приглашения ждать не стал, и сразу же присел, доставая из внутреннего кармана пиджака серебряный портсигар.       — Выглядишь так себе. Работа или личные проблемы? — Феликс сделал затяжку, тонкой струйкой выдыхая дым, слегка задрав голову вверх.       — От тебя как всегда ничего не утаить, — Антон усмехнулся, но отпираться не стал — знал, что если Феликс захочет, то добьётся своего и всё равно всё узнает.       — Ну так, я же всё-таки врач — я вижу гораздо больше других. Рассказывай, — Феликс выглядел весьма расслабленным, положив ногу на ногу и медленно вдыхая-выдыхая табачный дым. Это выглядело так хорошо, что Антон ненароком залип на секунду, но всё же смог взять себя в руки.       — Сегодня Илья должен приехать, и я из-за этого волнуюсь сильно. Всё-таки, мы два года не виделись, и я не знаю, каким он стал теперь. Да и предчувствие нехорошее.       — Как же всё-таки люди зависимы от собственных эмоций и «предчувствий», — спокойно высказал мысль Феликс, интонационно выделяя слово «предчувствий», будто испытал от него яркое чувство брезгливости. — Знаешь, Антош, в этом мире всё настолько сложно и запутанно, что давать волю чувствам и ощущениям не всегда есть хорошая идея. Мы можем испытывать волнение по каким-нибудь вопросам или перед событием, и из-за этого зачастую упускаем важные детали. Самый главный порок человечества, как по мне.       — Ты прав, конечно, но я ничего не могу поделать. А что если… — но закончить ему не дали: Юсупов резко подскочил на месте, вставая перед Антоном в полный рост.       — «А если», «а как», «а вдруг» — это слишком глупые вопросы, которые и яйца выеденного не стоят. Мы никогда не сможем предугадать, что может быть в будущем, что случится, поэтому бессмысленно терзаться этими «а вдруг». «Вдруг» бывает только несварение желудка на нервной почве. Перестань нагружать себя небылицами и просто живи так, чтобы в будущем не пожалеть о своих решениях. Не трать время на сомнения.       Феликс замолк. Тишина была напрягающей, и Шастун чувствовал себя школьном, отчитанным за плохую отметку в школе. Но, на самом деле, он понимал, что каждое слово друга было правильным: не было никакого смысла переживать о том, что будет дальше.       — Ну, мне пора. Бывай, Шастунишка, — отсалютовав, Юсупов двинулся в сторону стоящего у дороги экипажа, оставив Антона наедине со своими мыслями.

***

      — Вроде этот дом, — задумчиво произнёс Лазарев, смотря на стоящую перед ними трёхэтажку розово-персикового цвета с лепниной и витыми металлическими решётками на балконах.       — Не похоже на дом простой преподавательницы, — скептично произнёс Арсений, но адрес, выписанный на клочок бумаги, совпадал с адресной табличкой на доме.       — Может быть, дореволюционное жильё. Всё-таки дома никто ни у кого не забирал, и на том спасибо, — парировал Сергей, и всё же не решался первым сделать шаг в нужном направлении.       Они оба стояли, как приросшие, смотрели на дом и думали об одних и тех вещах: начиная с того, как выглядит семья Макарова и заканчивая реакцией этой самой семьи на то, что вместо их любимого сына и брата приехал его прах. Арсений робел и силился не провалиться в панику, что, как ему казалось, получалось у него если не хорошо, то хотя бы сносно. Лазарев в свою очередь, видя состояние товарища, не стал торопить его с действиями, и просто молча наблюдал за тем, как чужие руки то сжимаются, то разжимаются.       — Ты как? — подал наконец-то голос Сергей, легка тронув Попова за плечо. Тот коротко кивнул, как бы говоря, что он в норме и справиться с тем, с чем им предстоит столкнуться.       — Тогда идём? — Лазарев подхватил чемодан, доселе стоявший у ног, и решительно двинулся вперёд, зная, что Арсений последует за ним.       Подъезд небольшого, но просторного дома встретил их приятной прохладой и свежестью — пахло какими-то полевыми цветами и тонким ароматом дорогих французских духов. Попов сразу сообразил, что аромат доносится от консьержки, что пристально смотрела за ними ещё с той минуты, как они оказались у дома.       — Вы к кому это? — скрипучий старческий голос резко резанул по ушам, от чего Арсений внутренне поморщился, но внешне никак не выразил это, лишь добродушно улыбнулся.       — Добрый день. Нам в квартиру Антона Шастуна попасть, — ответил Лазарев, решив, что с таким почтенным человеком надо и почтенно разговаривать.       — Так это вам на третий этаж, дверь слева будет, — старушка оттаяла и улыбнулась в ответ, махая куда-то в сторону витиеватой лестницы.       — Премного благодарен, — не желая более тратить время, Лазарев резво двинулся в сторону третьего этажа. Арсений всё так же безмолвно последовал за ним.

***

      — Мы на славу потрудились, господа, поэтому желаю всем хороших выходных, — Глитерник несколько раз хлопнул в ладоши и ретировался.       Оживлённые сотрудники стали активно собираться по домам: они были приятно удивлены тем, что Юрий Анатольевич решил им сделать сюрприз и отпустил их намного раньше, едва наступило послеобеденное время. По помещению разнёсся весёл гул разговоров: кто-то уже строил планы на предстоящий вечер, кто-то обсуждал события последних дней, и только Антон, увлечённый работой, не замечал всей этой суматохи продолжал работать.       — Антон, тебе отдельное приглашение нужно? — Ольга склонилась над ним, смотря с присущей ей строгостью и внимательностью. Даже в такие моменты, она была крайне сурова и не позволяла себе лишние эмоции.       — А? — Шастун не сразу сообразил, что обращаются к нему, а потому удивился, когда заметил проходящих мимо коллег.       — Доброе утро. Нас домой отпустили, — девушка выпрямилась, заправляя непослушную прядь волос за ухо.       — Это хорошо, — юноша оживился и последовал примеру других: сложил стопку проверенных листов отдельно, на край стола, а остальное убрал в верхний ящик.       На улице уже стоял Сурков с привычной самокруткой в зубах. Его руки были испачканы чернилами и часть пятнами размазана по лицу. Антон улыбнулся, подходя к нему ближе и так же закурил, но уже свою привычную папиросу.       — О, ты ещё тут. Все разошлись давно, — Сурков улыбнулся, потрепав младшего по макушке, создавая и на итак взлохмаченной шевелюре ещё большее гнездо.       — А ты чего ещё не ушёл? — Антон затянулся, и скривился, когда по горлу ударила первая крепкая затяжка.       — Ольгу жду. Она вечно остаётся на работе до талого, — Алексей не переставал улыбаться, даже когда возмущался. Шастун давно заметил эту удивительную особенность друга уметь улыбаться даже тогда, когда для этого нет причин. Видеть его недовольным или злым выдавалось крайне редко: даже в такие моменты он ругался с улыбкой на лице.       — Она вроде скоро выходить должна, так что не думаю, что ты тут долго простоишь.       — Было бы славно, конечно.       Ещё минут десять они то молча стояли и курили, то перебрасывались короткими фразами о последних новостях и погоде, которая радовала своей погожестью. Спустя некоторое время в дверях появилась Ольга, держа в руках огромную кипу бумаг — она сосредоточено смотрела перед собой, боясь уронить хотя бы листик.       — А вы чего ещё тут? — девушка удивилась, увидев коллег у входа в типографию, и плечом поправила сползающие очки. Со стороны это выглядело комично, поэтому Шастун не смог сдержаться от смешка.       — Тебя ждём, кулёма, — Лёша в два шага приблизился к Ольге, перенимая у неё бумаги и поудобнее перехватывая их под подмышку. Сей жест ещё больше удивил её, но сказать что-либо не смогла, лишь покорно двинувшись за Сурковым.       — Ну, мы пошли. До скорого, — коротко попрощавшись, парочка пошла вдоль по улице, тут же скрываясь от взора Антона за углом соседнего здания.       Подумав про себя, что эти двое вполне гармонично смотрятся вместе, Шастун на весёлой ноте выдвинулся в сторону дома, радуясь, что у него есть время для того, чтобы подготовиться к приезду брата. Всё его нутро трепетало от предвкушения с удвоенной силой, и, решив последовать совету Юсупова, он не стал думать о том, что его ждëт — самое главное, что Илья наконец-то приедет домой и всё будет так же, как и раньше.