Красная сказка

      С каждым новым шагом идти становилось труднее: в груди что-то сжималось и неприятно давило на горло, вызывая тошноту. Арсений волновался, и это выражалось в непривычно трясущихся руках и сухости во рту. Лазарев видел состояние товарища, но ничем помочь не мог: он сам был не в лучшем положении, но спасало лишь то, что всё скоро закончится, и они смогут уехать в Омск, как и планировали. Спустя долгих пять минут, они остановились у нужной двери, выполненной из тёмного дуба и украшенной узорами зелёного цвета.       — Готов? — подал голос Сергей, пристально глядя на напряжённый профиль Попова. Тот не ответил, ограничившись лишь коротким кивком.       Собравшись с мыслями, Лазарев постучал в дверь. Глухие постукивания эхом разнеслись по подъезду, еле уловимой вибрацией вернувшись к ним в приступе холодных мурашек. По ту сторону послышались какие-то движения, шаркающие шаги и милый, приветливый голос, торопливо произносящий: «Иду-иду». Дверь открылась, и перед мужчинами предстала женщина лет сорока семи, одетая в домашнее платье голубого цвета, с пуховой шалью на плечах. Мимолётом Попов подумал, что эта шаль в такую жаркую погоду выглядит несуразно, но повеявшая из коридора прохлада вмиг ответила на все вопросы.       — Добрый день, господа, чем могу помочь? — женщина выглядела озадаченно, но тем не менее не переставала улыбаться, с какой-то материнской нежностью смотря на незваных гостей.       — Меня зовут Лазарев Сергей Вячеславович, а это — Попов Арсений Сергеевич. Мы ищем Антона Шастуна, нам сказали, что он тут проживает, — ответно улыбаясь, произнёс Сергей, в то время как Арсений находился в лёгкой прострации, задумавшись.       — А я Майя Владимировна — мама Антоши. Вы проходите, не стойте на пороге, — Майя Владимировна, суетясь, пропустила гостей в дом, и до мужчин донёсся аромат свежеиспечённого яблочного пирога. Запах был настолько одурманивающим, что Лазарев невольно сглотнул от удовольствия. — А мне Антоша не говорил, что к нему должны будут прийти.       — Дело в том, что мы здесь по одному делу, касающемуся его брата, Ильи Макарова. Мы его товарищи, — Сергей продолжал мило улыбаться, понимая, что с порога сообщать дурные вести — признак плохого тона, да и обсуждать такую больную тему стоило бы сразу с обоими.       — Илюша? Ох, мы буквально утром получили от него телеграмму о приезде. Что-то случилось? — на лице женщине тут же отобразилось беспокойство, и Сергей, дабы избежать преждевременной истерики, решил успокоить её, предложив дождаться для начала Антона.       — Да, конечно. Может быть, тогда выпьете со мною чаю? Я только пирог испекла? — Майя Владимировна расслабилась, приглашая мужчин пройти в гостиную.       Та была круглой, с большим окном, выходящим прямо на дорогу. Посреди комнаты стоял круглый стол, накрытый кружевной скатертью, у стен расположились большие шкафы, заполненные книгами и статуэтками, а напротив окна — камин. Солнце полностью освещало пространство, и обстановки становилось как-то по-домашнему уютно и тепло. Арсений смог хоть и немного, но расслабиться, присаживаясь на стул лицом к окну. Спустя несколько минут на столе уже стоял всё ещё дымящийся пирог, несколько фарфоровых чашечек с блюдцами, чайник, молочник и сахарница. Весь сервиз был выполнен в нежно-розовых и персиковых тонах, и это напомнило Попову, что у его ныне покойной матери был когда-то похожий, если не такой же.       Чаепитие было неспешным и очень душевным: Майя Владимировна заинтересованно задавала вопросы, смеясь с весёлых лазаревских баек и смущённо улыбаясь каждый раз, когда из его уст вырывался очередной комплимент. Арсений же пытался поддерживать разговор, рассказывал истории из жизни, но большую часть времени оглядывался по сторонам, рассматривая элементы интерьера. На камине, в самодельной рамочке стояла фотография двух мальчиков: одному на вид было года два, другому — лет восемь. Попов сразу сообразил, что это были Антон и Илья, ещё совсем маленькие и счастливые, держащие в руках какие-то игрушки.       — Вы знаете, Илюша же мне не родной: я с отцом его, покойным Андреем Алексеевичем, познакомилась в госпитале, когда там помогала за больными ухаживать. Как-то сразу вот и влюбились. Илюше тогда годика четыре было, а через пару лет у нас и Антоша родился. Я их всегда одинаково любила, всё-таки мои дети, — запрокинув голову слегка вверх, Майя Владимировна посмотрела на ту же фотографию на камине, на которую доселе смотрел Попов. — Эта безжалостная война забрала у меня мужа и сына. Илья после уже не был таким, как прежде: это всегда было видно по его взгляду. Я смирилась с этим, а вот Антоша до сих пор переживает — для него нет никого важнее и любимее брата. К горлу подкатил ком: Лазарев видел, как Арсений резко напрягся и, нашарив под столом руку друга, крепко её сжал, получив в ответ слабую улыбку благодарности. Майя Владимировна, предавшись воспоминаниям о былых днях, мечтательно рассказывала о детстве мальчишек, о их бесконечных проделках и счастье, что царило в этой хоть и небольшой по московским меркам, но уютной квартирке.       — Сами понимаете, что невозможно восстановить, что когда-то было сломано. Антоша… Он милый мальчик, преданный своему делу и близким людям, но его сломало так же сильно, как и Илью. И я чувствую себя плохой матерью, потому что не смогла помочь своим детям, — женщина достала из кармана платья платок и промокнула с им проступившие на глазах слёзы.       — Майя Владимировна, я вынужден с Вами не согласиться. Я был достаточно хорошо знаком с Ильёй, чтобы точно сказать, что Вы чудесная родительница, и отлично справляетесь с этой тяжкой ношей. Ваши дети, я уверен, думают точно так же, — Сергей улыбнулся, пытаясь поддержать женщину.       Повисла тишина. Сергей не нашёлся, что ещё сказать, Арсений — думал о своём, а Майя Владимировна тихоньку подтирала свои позорные слёзы, смущаясь и стыдясь из-за таких внезапно нахлынувших вольных эмоций. Гнетущую атмосферу разбавляли лёгкий ветерок, колышащий занавески; ход часов, стоящих на камине и смех детей за окном. В иных обстоятельствах, это бы всё действовало умиротворяюще на Попова, но не сейчас, когда все эти звуки давили на сознание, как тяжёлые комья земли на раненное тело. В голове то и дело всплывали воспоминания, контрастирующие с тёплыми размышлениями женщины о чудесном прошлом: весёлое, жизнерадостное лицо Ильи с фотографии сменялось на мёртвую, спокойную улыбку с их последней, посмертной встречи. Мальчишка, за чьими плечами не было горы ответственности и людских смертей, передал эстафету серьёзному, уставшему от жизни мужчине, что в тайне от других лил слёзы ночи напролёт. Попов никогда не признался бы никому, как однажды, находясь вместе с Макаровым в лазарете после неудачного задания, он застал друга рыдающим в палате. Он пытался заглушить эмоции подушкой, с невиданной силой прижимая её к себе. Арсений хотел подойти к нему, обнять и утешить, но что-то в глубине души его остановило — наверное, понимание, что Илья не тот человек, которому нужно сильное плечо рядом в такой момент, поэтому остался тихо стоять за дверью и слушать, как истерика друга постепенно ослабевает и он сам успокаивается, после чего ещё час сидит без движений. Единственной отрадой Макара можно было назвать Иру — девушку с твёрдым, серьёзным нравом, но робкую и чувственную. Она улыбалась крайне редко, ещё реже смеялась и держала все эмоции в себе. Лишь в тот день, когда мужчина сделал ей предложение, она позволила себе улыбнуться широко, от души, а после расплакалась на плече жениха под одобрительные взгляды друзей. Макаров и Кузнецова внутренне чем-то были похожи, и Арсений думал, что именно это их и объединяло — среди бесконечного круговорота зла и порога, они видели в друг друге утешение, которое не могли найти ни в чём другом. Вместе шли по жизни и вместе её закончили, став прахом на страницах истории.       Арсений не завидовал другу, но в глубине сознания желал такого же: тихо и мирно существовать в своём мирке в компании человека, что был бы близок ему по духу и внутреннему состоянию. Да, у него были друзья, оба Серёжи, кардинально отличающиеся друг от друга, но они были другими, не такими, как он. Лазарев был тем, кто поддерживает его и понимает в той мере, в какой ему нужно, но всё же даже он не был всесилен и иногда его слова не могли достичь больных точек его души и излечить их. Матвиенко же своей неуёмной энергией и амбициями поддерживал в нём хоть какую-то жажду жизни. Даже в самые трудные времена он старался шутить и не терять самообладания, что всегда восхищало Попова. Его друзья были поистине удивительными людьми, без которых бы он точно давно бы сошёл с ума, но что-то всё равно было не то. И что именно, он так и не мог понять.       Входная дверь громко хлопнула, заставляя их невольно вздрогнуть от столь громкого шума. В зал маленьким ураганчиком ворвался Антон: его лицо и уши от спешки были красными, без того взлохмаченные волосы превратились в натуральное гнездо, а на губах сияла широкая, яркая улыбка предвкушения вместе с весёлыми чертятами в глазах. Когда Шастун увидел гостей, то эмоции на его лице сменились на удивление и любопытство: мама не предупреждала его о том, что придут гости.       — Ой, Антош, а ты чего так рано? — грусть с лица женщины улетучилась, сменившись на улыбку радушия. Она резво поднялась со своего места и подошла к сыну, принимая из его рук авоську с продуктами.       — Да Юрий Анатольевич решил отпустить нас пораньше, якобы за хорошую работу, — вскользь ответил юноша, не отрывая взгляд от Арсения: почему-то именно он вызывал в нём больше внимания и вопросов своим скорбным, недружелюбным взглядом. — А это…?       — Позвольте представиться: я — Лазарев Сергей Вячеславович, а это мой товарищ — Попов Арсений Сергеевич, — Лазарев тут же подскочил со стула, протягивая Шастуну руку. Тот незамедлительно пожал её своей слегка влажной от пота ладонью, и спустя пару секунд отпустил, присаживаясь за стол.       — Я думаю, раз все в сборе, то можем начинать, — наконец-то подал голос Попов, выпрямляясь, за что получил от Сергея осуждающий взгляд и непонимание со стороны четы Шастун.       — Что начинать? Я не особо понимаю, — Майя Владимировна присела на своё место, совершенно забыв про держащие в руках продукты. Антон рефлекторно пододвинулся ближе к матери, положив свою руку на неё, не понимая, что ожидать от этих людей.       — Простите моего друга за столь бессовестную нетактичность, но мы правда очень спешим, и потому лучше начать разговор сейчас, — Лазарев снова принял весь удар на себя, решая примерить роль вестника смерти. Он прокашлялся, настраиваясь с мыслями и было только хотел открыть рот, как его тут же перебили.       — Макаров Илья Андреевич был казнён двадцать второго июня из-за обвинения в предательстве родины и способничестве оппозиции. Он был кремирован двадцать седьмого июня вместе со своей невестой Ириной Кузнецовой, погибшей днём позже. Мы привезли их урны с прахом, дабы вы смогли попрощаться и похоронить их по-человечески, — с каждым новым словом Попова шок на лицах слушающих проступал всё больше и больше. Непонимание, испуг, страх — всё это адским коктейлем разливалось по венам и словно яд отравляло чужие сердца. Антон оторопел: в его голове всё ещё набатом звучали эти страшные слова, эхом отражаясь от черепной коробки. Он слышал, как разбушевавшаяся кровь бежит всё быстрее и громче, заглушая собой все остальные звуки. Шастун неотрывно смотрел на непроницаемое лицо Попова, что с холодным равнодушием смотрел на него в ответ. И его это ужасно злило, бесило до трясущихся рук. Крик матери резко врезался в его сознание, и наконец-то понимание стало лавиной накатывать на него.       — Да быть такого не может. Вы же нагло врёте нам в лицо. Мы сегодня утром получили от него телеграмму о том, что он скоро приедет. Это какая-то ошибка, — с каждым новым словом к горлу юноши подкатывал ком всё сильнее и сильнее, всё больше и больше перекрывавший ему кислород. В глазах темнело, в голове шумело, и становилось физически больно всё это терпеть. Он поднялся с места, намереваясь уйти от пугающей его реальности, но был грубо остановлен рукой Арсения — смятение сменилось на злость, и он наотмашь ударил того кулаком в лицо. С виду хрупкая рука юноши оказалась достаточно тяжёлой, и Попов отшатнулся, зажимая кровоточащий нос.       Лазарев не знал, что ему делать, поэтому решил оставить решение вопроса с Антоном Арсению, а сам стоически принимал на себя негодование и скорбь женщины. Её горячие слёзы просочились сквозь тонкую ткань рубашки, опаляя нежную кожу. Эти слезинки ощущались как капли натурального кипятка, но то было, наверное, самовнушение и ощущение от трагичности ситуации. Тем не менее, Сергей крепко прижимал к себе Майю Владимировну, забыв о приличиях, и искренне хотел ей помочь, забрать себе боль разбитого материнского сердца.       — Подумай о матери и успокойся, — прошипел Попов, приближаясь к Шастуну на непозволительное расстояние. Их лбы практически соприкасались, и Попов чувствовал чужое тяжёлое, горячее дыхание на своих губах.       — Нет, это Вы признайтесь, что всё это тупой розыгрыш. Только вот я не пониманию, что такого плохо мы Вам сделали, что Вы решили так поиздеваться над нами, — губы Антона дрожали от злости, а он сам держался из последних сил, чтобы вновь не нанести удар. Кровь, вытекающая тонкой струйкой из носа, пачкала чужую безупречно белую рубашку грязными разводами, и это зрелище только добавляло ужаса происходящей ситуации.       — Чем быстрее ты примешь тот факт, что Илья умер, тем лучше будет для всех. Я самолично вёз его тело на кремацию, смотрел на то, как он растворяется в чёртовом пламени. И я здесь только из-за того, что он попросил защитить тебя. Я разве похож на шутника? — голос Попова звучал так, чтобы его мог слышать только Антон. На удивление для себя, Арсений говорил слишком жёстко и прямо, видя, как на лице юноши одна за одной сменяются эмоции, будто на его растерзанной душе танцевали чечётку.       Без лишних слов, Арсений взял Антона под руку и повёл его в сторону выхода из дома, сам не понимая свои же собственные действия.

***

      Оказавшись на улице, он позволил Шастуну вырваться из его руки и отойти в сторону. Его взгляд был зашоренным, слёзы обильными потоками срывались вниз по подбородку, оставляя на рубашке мокрые пятна. Попов молча смотрел на то, как неуклюжее тело Антона падает на землю возле дома, и он откидывается головой на стену, продолжая рыдать. Беззвучно, лишь делая редкие всхлипы и стирая влагу с глаз рукавом. Попов достал из кармана брюк портсигар и ловко выудил сигарету, подкуривая её. Он уселся рядом с парнем, позволяя тому уткнуться ему в плечо.       — Я понимаю, что ты чувствуешь. Я тоже, считай, потерял брата, соратника, — начал Арсений, делая глубокие затяжки и медленно выдыхая дым.       — Это неправда. Этого не может быть. Это всё чушь собачья, — повторял себе под нос Антон, хватаясь за мужчину, как за спасательный круг.       Он чувствовал, как тонет в этом зловонном болоте эмоций, как его ноги и руки с силой стягиваются невидимым канатом, и как по горлу начинает течь противная на вкус вода. Шастун тонул и ничего не мог с этим поделать, кроме как пытаться изо всех сил карабкаться вверх, по импровизированной верёвочной лестнице.       — Терять дорогих себе людей всегда тяжело, я тебя понимаю, — Попов не знал, что говорить и какие слова подбирать в такой ситуации: ему никогда прежде не доводилось быть в роли утешающего — он был лишь тем, кого утешают. Где-то в голове, конечно, хранились фразы Лазарева, которыми тот поддерживал его после смерти отца, но они будто разом вылетели из подсознания, оставляя после себя голую пустоту.       — Этого не может быть. Илья же скоро приедет домой, он сам так говорил, он обещал же, — продолжал бормотать Антон, ногтями впиваясь в руку Арсения. Попов терпел, не смея что-либо возразить и позволял юноше всё, что тому захочется с ним сделать. Были и лёгкие удары кулаками по груди, и крики отчаяния, и попытки вытрясти из него душу, — Арсений терпел, ждал, впитывал в себя всю боль, что лавовым потоком исходила из этой юной, невинной души. Они сидели так до вечера, пока Шастун не выбился из сил. Его голова покоилась на плече Попова, а рука слабо сжимала чужую.       — Он же вернётся? — задал наивно глупый вопрос Антон, понимая, что не получит на него желанный ответ.       — Он уже вернулся, — спокойно ответил Попов, чувствуя, как плече вновь становится горячо — Антон снова заплакал, только уже не имел силы на высвобождение своей боли. Она душила его уже слабее, но лишь из-за общей усталости Шастуна. Он знал, что настанет новый день, и новая волна накроет его с головой.

***

      — Антон? — из прострации Шастуна вывел обеспокоенный голос, доносящийся откуда-то сверху. Он поднял голову и увидел обеспокоенного Феликса, переводящего взгляд от Арсения к нему и наоборот.       — Илья умер, — безжизненно выдавил он из себя. Опухшие глаза болели от истерики, Шастун сильно зажмурил их, чтобы одной болью выбить другую.       — Твою ж мать, — тяжело вздохнув, ответил Юсупов, несколько раз проведя ладонью по лицу, а после уперев руки в бока. — Так, нечего тут сидеть, пошли домой.       Попов молча поднялся с места и помог подняться Антону, пропуская того в подъезд вперёд. Консьержка, с тревогой наблюдавшая за сценой из окна, резко отринула в сторону, но никто не обратил на неё внимание — лишь Феликс слабо кивнул ей в знак приветствия.       В квартире стояла тишина и полумрак, только из гостиной доносился мягкий свет настольной лампы. Майя Владимировна лежала на диване, видимо, уснув без сил после аналогичного приступа истерики. Лазарев тихой тенью сидел подле неё, держа в своих руках ослабшую ладонь женщины.       — Как она? — тихо, чтобы не тревожить чужой покой, спросил Попов, останавливаясь возле стола.       — Уснула пару часов назад. Я ей дал успокаивающее средство, так что думаю, что она проспит до утра, — Сергей поднялся и подошёл к нему, сжав его плечо в жесте поддержки.       — Пиздец, — выдал всеобщую мысль Юсупов, совершенно не понимая, как реагировать на всю эту обстановку.       — Это Феликс, мой друг, — представил того Антон, присаживаясь за стол.       — Сергей, — Лазарев протянул мужчине руку, и тот, слегка помедлив, пожал её в ответ.       — В иных обстоятельствах я бы сказал, что рад знакомству.       — Взаимно.       Говорить толком было не о чем, а вести светские беседы ни о чем каждый из них считал неуместным. Арсений, по привычке, стоял у окна и курил одну сигарету за другой, туша окурки в стоящий на подоконнике цветок. Антон был не особо доволен таким поведением гостя, но делать замечание не стал — его это в данный момент беспокоило меньше всего. Даже вечно лучащийся самодовольством Юсупов был тих и смурен, молча наблюдая за окружающими его людьми.       — Выпьем? — всё же прервал тишину Феликс, и получил на своё предложение синхронные кивки.

***

      Кухня наполнилась запахом водки и солений, превращая её из нарочито эстетичной в пристанище заблудших душ. Без тостов и чоканий каждый молча выпивал из своего стакана отмеренное ему горячительное и с негромким стуком ставил его на стол. Антон, ранее не употреблявший спиртное, морщился от противного вкуса напитка, но всё же пил, чувствуя приятное тепло в районе груди. Феликс тоже не был когда-либо замечен за употреблением водки, предпочитая сладкие французские вина, однако ситуация способствовала столь спонтанному начинанию.              — Что же делать теперь? — тихо спросил Антон, чтобы хоть как-то разбавить гнетущую атмосферу.       — Жить. И нести в себе тяжкий груз памяти, — по-философски ответил Лазарев, усмехаясь самому себе.       — А как жить? — задал новый вопрос Шастун с тяжким вздохом.       — Как жил до этого, — всё так же спокойно ответил ему Сергей.       — Удивительное представление разнообразия человеческой мозговой деятельности, — съязвил Юсупов, и его комментарий вызвал волну едва слышимых смешков. Он вальяжно расселся на стуле, закинув ногу на ногу и принял свой обыкновенный вид зазнобы.       — А он всегда такой остроумный? — обратился Попов к Антону, получая взгляд «всегда, но мы привыкли».       — Ну а что, сидеть теперь убиваться из-за естественного хода бытия? Все люди умирают, так что не вижу повода для драматизации.       — Но не каждый день ты сталкиваешься со смертью своего родного человека. Тем более, при таких обстоятельствах, — Лазарев не хотел спорить, но цинизм, которым был пропитан весь лоск Феликса, вызывал табун неконтролируемых мурашек.       Было не то чтобы неприятно, скорее непонятно, отчего тот вёл себя так бессердечно к чужому горю. Поведанная ранее краткая история их знакомства и взаимодействия транслировала тот факт, что Юсупов не был чужим человеком для того же Ильи, речь о котором шла весь вечер, плавно перешедший в ночь. Часы давно пробили второй час ночи, но сна не было ни у кого: Сергей и Арсений, несмотря на тяжёлый день, чувствовали себя более чем бодро, а Антон был всё ещё в прострации, пытаясь переварить всё, что случилось за день.       — Знаешь, Сергей, любая смерть, будь то естественная или насильственная, так или иначе настигнет каждого из нас. И нужно быть к этому готовым. Я в своё время потерял отца и сестру практически разом, но не сидел и не жалел себя, словно всё моё существование было заключено именно в них. Жизнь идёт своим чередом, и надо уметь принимать все её удары на себя стойко и с улыбкой, — в подтверждении своим словам, он улыбнулся, но улыбка эта была словно восковая, неестественная.       — Твоё право так думать, только вот это не даёт тебе право лишать других людей их скорби, — Сергей не понимал, почему так яростно пытался защитить юношу, но, видя состояние Антона, он невольно проникся состраданием к нему. Наверное, потому что понимал его, а может, потому что тот выглядел как потерявшийся в большой толпе воробушек, не имеющий возможности самостоятельно выбраться из этой давки.       Каждый из них что-то потерял в жизни. Каждый сталкивался со смертью близких людей. Арсений и Сергей думали о своих родителях, вспоминали те моменты, когда были на месте Антона. Шастун думал о том, что так и не смог увидеть брата в последний раз, сказать ему, как он его любит и поблагодарить за всё его добро. А Феликс, хоть и пытался строить линию циника, думал о горячо любимой сестре, которой в одночасье пришлось заменить ему умершую в родах мать. Да и сама Екатерина Юрьевна, повторив судьбу матери, ушла в небытие, но оставила после себя новую жизнь, нового человека. Юсупов прокручивал в голове их последний разговор и измученное сложными родами лицо, на котором сияла радостная улыбка. Её светлый, чистый взгляд успел лишь мельком зацепиться за лик новорожденного сына, а иссохшие губы лишь на мгновение прикоснулись к влажному, горячему лбу. Она умерла счастливой, и Феликс так и не смог понять, почему она была счастлива. Его ужасно злило, что его милую Китти забрало это маленькое нечто, тут же пропавшее за широкими дубовыми дверями. Племянника тогда он видел в первый и последний раз.       — Давайте не будем спорить. Каждый воспринимает смерть так, как ему угодно, поэтому окончим этот спор, — вмешался Арсений, доселе молчаливой тенью стоявший за спиной Лазарева. Все так же без слов согласились с ним, и снова погрузились в раздумья, лишь иногда отвлекаясь на очередную порцию алкоголя.       — Гроза, наверное, будет, — задумчиво произнёс Попов спустя некоторое время.       За окном и правда потихоньку собирались тучи, дневная жара сменилась на липкую прохладу, от открытой форточки веяло пыльным ветерком. Белые ажурные занавески плавно покачивались, Арсений мог разглядеть едва заметные жёлтые пятна на них, которые, видимо, очень настойчиво пытались открахмалить. На кухонном столе была постелена скатерть из того же ажура, но куда более светлая, пышущая новизной. Попов осматривал интерьер кухни со слабым интересом, чтобы просто заглушить свои беспокойные мысли. Юсупов, как ему казалось, выглядел так, будто сошёл с картины какого-нибудь художника, и совершенно не вписывался в обстановку. Лазарев выглядел так же чуждо, сохраняя свои аристократические привычки даже при обычном пьянстве. А вот Антон сливался с комнатой, будто был всего лишь частью декорации. Может быть, сказывалось то, что юноша жил тут на протяжении всех своих лет, а может быть такое ощущение складывалось из-за общей отрешённости Шастуна, который как будто бы старался быть менее заметным для чужих глаз. Себя же Попов считал невольным зрителем разворачивающейся драмы — он вообще себя так чувствовал всю последнюю неделю, будто это вовсе не в его жизни происходит причудливая фантасмагория.       — Что-то мне нехорошо, — лицо Антона покрылось красными пятнами, на глазах уже виднелась пьяная пелена, и, улыбаясь чему-то своему, он смотрел на своих гостей так радостно и живу, что совершенно противоречило его словам.       — О, наклюкался. Испортили человека, — Феликс негромко засмеялся, и этот смех был столь заразителен, что его подхватили Сергей и Арсений, а Антон, давно потеряв связь с реальностью, глупо улыбался, покачиваясь на стуле.       — Тебя послушать, так он будто как послушник жил, — Лазарев взял бутылку и разлил по трём стаканам остатки спиртного, минуя Антона, которому явно не нужно было продолжение веселья.       — Учитывая, что у него в доме хранилась водка, послушником его назвать уже трудно, — Юсупов, находясь в состоянии лёгкого подпития, чувствовал себя более свободно и не стремился поддерживать свой образ циничного умника.       — Ну, у всего бывают свои оговорки, — Сергей слегка дотронулся своим стаканом до юсуповского, после чего последовал негромкий стук, и водка немедленно была употреблена всеми тремя под немое возмущение Антона.       Разговор пошёл более плавно и ненапряжно, атмосфера разрядилась, и Арсений почувствовал, как доселе сжимавший его ком отчаяния и усталости отступает на задний план. Они обсуждали всё на свете: от искусства до приятных воспоминаний из детства, делясь забавными ситуациями. Юсупов, увидев в мужчинах добровольных слушателей, разразился философскими мыслями о добре и зле, жизни и смерти, о любви и простых человеческих эмоциях. Он воодушевлённо делился своими видениями, сталкиваясь с несогласием Лазарева и немым интересом Попова, который то и дело поглядывал на Антона. Тот, опершись руками о стол и положив на них голову, почти засыпал, практически не слушая разговоры людей рядом с ним.       В нём боролись два противоречивых состояния: спокойствие и буйство эмоций, что ощущались так отдалённо, что вызывали лишь лёгкое чувство дискомфорта, будто чесотка в том месте, докуда невозможно дотянуться. Ему хотелось думать, но мысли убегали от него, и ни одну из них он не мог поймать. Спокойный, вкрадчивый голос Сергея усыплял его, и в конечном итоге Антон просто прикрыл глаза, давая волю настырному сну.       — Кажется, Антона пора бы спать уложить, — прервав разговор Сергея и Феликса, Попов мотнул в сторону спящего Шастуна, чьё лицо выглядело спокойно и безмятежно. Про себя он отметил, что юноша довольно симпатичный, и в минуту, когда его ничто не тревожило, выглядел как ангел.       — Что правда, то правда. Нам бы тоже пора закругляться, а то как-то неприлично, что мы тут куролесим, пока хозяева спят, — Юсупов поднялся со своего места, одёргивая вниз полы пиджака.       Без лишних слов, Арсений подошёл к Шастуну, подхватывая его за талию и помогая подняться. Сквозь сон Антон ухватился одной рукой за шею Попова, что хоть и немного, но облегчило его перемещение в сторону спальни. Под чутким руководством Феликса, он довёл юношу до постели, мягко уложив его на неё, предварительно сняв обувь. Антон тут же отвернулся к стене, с головой кутаясь в одеяло.       — Я так полагаю, что вам, господа, ночевать сегодня негде, — выйдя из комнаты, Феликс остановился в коридоре, смотря на мужчин с лёгкой улыбкой на губах.       — Думаю, что мы сейчас на вокзал, там и досидим до утреннего поезда, — ответил Попов, снимая с вешалки в прихожей свой пиджак.       — Крайне неразумное решение, поэтому так как у меня сегодня хорошее расположение духа, приглашаю вас к себе, — не став спорить с Юсуповым, Сергей и Арсений согласились с ним, вместе выходя из квартиры и тихо прикрывая за собой дверь.

***

      Квартира Юсупова, находящаяся всего в паре улиц от дома Шастунов, встретила их мягким полумраком лапы, стоящей в прихожей. На звук открывающейся двери из кухни вышла Оксана, одетая в ночную сорочку и бархатный халат поверх неё.       — Феликс? Это кто? — женщина обеспокоена смотрела на незнакомых ночных гостей, ожидая ответа от мужа.       — Дорогая, подготовь пожалуйста гостевую комнату. Это Сергей и Арсений, они сегодня переночуют у нас, — Юсупов подошёл к супруге, нежно поцеловав в лоб. — Чуть позже всё объясню, хорошо? — шёпотом добавил он, чтобы услышала только она.       Оксана, улыбнушись, кивнула и скрылась за одной из многочисленных дверей, которая, как догадался Попов, вела в гостевую спальню.       — Это моя супруга, Оксана Игоревна, — кратко пояснил Феликс и двинулся в гостиную. Мужчины поняли его немое приглашение, оставив вещи у входа и пройдя за хозяином дома.       Несмотря на всю внешнюю напыщенность и богемность Юсупова, дом его был более скромным, но не лишённым эстетики и роскоши. Интерьер небольшой комнаты был выполнен преимущественно в красных и бордовых тонах. На стенах пара картин, бархатные обои, небольшой камин и софа напротив: Арсений чувствовал себя так, будто попал в музей, и хотя в доме Антона обстановка была ничуть не хуже, но ощущалась совершенно по-другому. Видимо, дело было в самом Феликсе, который стремился сделать своё жильё прямым продолжением своей души. Он вальяжно уселся на диван, закинув ногу на ногу и расслабленно откинув голову на спинку. Лазарев уселся с ним рядом, а Арсений уже привычно пристроился у окна, оглядывая город с высоты четвёртого этажа.       — Безумный сегодня день выдался, конечно, — Феликс глубоко выдохнул, прикрыв глаза.       — Всё готово, — в комнату зашла Оксана, застенчиво теребя рукав халата.       — Спасибо, родная. Иди спать, я скоро тоже пойду, — Юсупов одарил жену любовной улыбкой, из-за чего она залилась румянцем, но улыбнулась в ответ и молча ушла в спальню.       — Прости за столь поздний визит, — негромко проговорил Лазарев, чувствуя себя не в своей тарелке.       — Всё в порядке, я же сам вас пригласил. К тому же, ни к чему смущение в столь неординарной ситуации. Поговорим утром, а теперь, не обессудьте, но я пойду к жене. Ваша комната напротив, — Феликс поднялся с дивана, шутливо склонил голову и удалился, оставляя мужчин одних.       — Пиздец, — тяжко вздохнув, проговорил Лазарев, несколько раз проводя ладонью по лицу, дабы выпустить пар.       — Солидарен. Никогда не думал, что когда-нибудь мы окажемся в такой ситуации, — согласился с ним Попов, присаживаясь рядом.       Ни у одного, ни у другого сна не было вообще: оставшись наедине, они наконец-то смогли осознать всю серьёзность своего положения, не имея представления, что делать дальше. Простой план, доселе исполнявшийся на ура, сейчас трещал по швам, а новый так и не хотел зарождаться: мысли были сконцентрированы на Антоне и его несчастной матери, что были сейчас в ужасно уязвимом положении.       — Майя Владимировна такая чудесная женщина, — разрушил тишину Лазарев, вспоминая их прошлый разговор. — Мне очень её жаль, на самом деле.       — Ты же понимаешь, что мы сделали всё, что от нас требовалось? Кстати, а вазы где? — Арсений, не моргая, смотрел на картину над камином, на которой, как он догадался, были изображены родители Феликса. Мужчина средних лет, очень похожий на самого Юсупова, стоял за спиной сидящей на кресле женщины и нежно сжимал её оголённое плечо. На их лицах были добродушные полуулыбки, а в глазах отображалось лёгкое кокетство, свойственное молодым людям. Они выглядели очень живо и легко, и Арсений ощутил эфемерный запах сирени, изображённой на картине. К сожалению, подобной картины с его родителями у него не было: он давно забыл, как выглядела его мать, а смутные черты лица отца узнавал в своих, когда смотрел в зеркало. Оттого он застыл взглядом на этом предмете искусства, представляя, как бы они выглядели в подобной обстановке.       — Я их передал Майе Владимировне, когда вы с Антоном ушли. Она сидела на диване и обнимала эту несчастную вазу, словно своего родного сына. Много спрашивала об Ирине, об их жизни, и плакала, тихо так, отчаянно. Знаешь, в какой-то момент я почувствовал, будто это мой сын погиб.       Арсений вспомнил момент, когда они только познакомились с Кузнецовой — это была суровая зима 1872 года. Нелюдимая и суровая девушка, появившаяся в роли секретаря Добровольского, как-то невольно обратила на себя всеобщее внимание. Никто не знал, кто она и откуда, но аура уверенности и строгости, витавшая вокруг неё, притягивала взгляды людей. Илья влюбился практически сразу, лелея в душе мечту завести с ней семью. Он часто делился с Арсением мыслями о том, насколько Кузнецова его завораживала, заставляла одним только видом биться его сердце быстрее. Ранее не отличавшийся особым романтизмом Макар теперь был одухотворённым и имеющим смысл жизни. Ему понадобился почти год, чтобы завоевать сердце девушки, и ещё четыре, чтобы она согласилась стать его женой. Оказавшись в родных краях Попова по заданию, они часто гуляли по просторным улочкам Омска, пока в один момент не наткнулись на ломбард. Илья очень внимательно осматривал украшения, по каждому советовался с другом, будто тот был самым опытным ювелиром в мире. В конечном итоге, его выбор пал на миниатюрное кольцо из белого золота в качестве свадебного, и на серебряное с изумрудом для помолвки. Попов часто вспоминал тот январский день, когда оба эти украшения были представлены Кузнецовой, и редкая искренняя улыбка всё-таки тронула точёное, румяное лицо.       — Как ты думаешь, Илья всё-таки не так сильно доверял мне, как говорил Добровольский? — этот вопрос мучал его с момента того самого разговора в кабинете Кремля, не давая покоя.       Лазарев снисходительно посмотрел на Попова, будто тот сказал какую-то детскую глупость.       — Знаешь, доверие — это очень неоднозначное явление для человеческого мира. Я думаю, что Илья доверял тебе больше, чем кому-либо, но он также и знал, что ради него ты горы свернёшь. Прости уж за прямолинейность, но порой ты был похож на верного пса в его услужении, а не на друга и соратника. Твоя фанатичность до сих пор мне непонятна.       — Не отрицаю, — Арсений напрягся и всё же перевёл взгляд с картины на Лазарева, в глазах которого читалось явное сочувствие. — Однако я не могу избавиться от этого, и тогда не мог. Он мне жизнь спас и не раз, поэтому я в нём видел надёжное плечо. А может быть, я просто себе боялся признаться в своей слабости, поэтому пытался быть ближе к тому, кто по моему мнению был сильнее. Он хоть и младше, но был куда смелее меня, и не боялся брать ответственность за чужие жизни.       — Бояться — это нормально. Мы люди, и для нас страх — это естественное состояние. То, что ты стремился найти защиту, тоже нормально. Стыдиться тебе не за что. А Илья… Он просто желал тебя защитить, в этом вопросе вы идеально с ним сошлись. Именно поэтому он не рассказал тебе о своих планах — знал, что ты точно бы попытался вмешаться, тем самым оказавшись бы рядом с ним на плахе. Мы с Сергеем Борисовичем сами узнали обо всём лишь в день его ареста, а подробности мне Добровольский уже позже сообщил. Что предрешено, того не миновать, Арсений, поэтому постарайся просто принять, что есть.       Попов слушал внимательно, будто старался пропитаться этими словами полностью. Рациональные мысли Лазарева жёстко противостояли его собственным эмоциям, которые он всё никак не мог понять: то ли это была обида на Макарова, то ли страх за собственную жизнь.       — Ладно, пора бы спать ложиться. Пойдёшь? — задал вопрос Лазарев, поднимаясь и на ходу ослабляя свой галстук. Получив лишь молчаливый кивок, они вместе двинулись в сторону выделенной им комнаты, надеясь, что сон сможет растворить послевкусие прошедшего дня.

***

      #29.06.1877 год. Москва. Кремль#       — Как давно это выпущено? — Добровольский расслаблено сидел в своём кресле, держа в одной руке сигарету, а в другой — оппозиционную газету, на каждой странице которой буквально кричали призывы к революции.       — На прошлой неделе. Как говорят мои источники, выпускается она под редакцией воронежского издательства, но подпольно, как Вы можете понимать. Автор некий Поперечный Данила Алексеевич — главный редактор издательства. Занимается агитацией не первый год, имеет авторитет среди местных оппозиционеров, был замечен вместе с Выграновским в Петербурге в прошлом году. Сирота, родители погибли при пожаре в 1862 году — были дворянами, но если верить слухам, то покинуть этот мир им помогли их же крепостные. Воспитывался Юрием Анатольевичем Глитерником — он в оппозиционных делах замечен не был, но имеет небольшую типографию в том же самом Воронеже. В общем, если подытожить, мы смогли обнаружить подпольщину, что сотрудничает со многими крупными группировками страны. Пока что это всё, что мне удалось узнать, — Разумовский, довольный проделанной работой, вальяжно расселся на кресле напротив Павла, сложив ногу на ногу.       — Хорошая работа, Сергей Дмитриевич, даже не ожидал, — Павел улыбнулся, что было редкостью для него, и откинулся на спинку кресла, небрежно швыряя газету на стол. — А ты не такой уж бесполезный, как я думал. Что-то о других членах подполья известно?       — На данный момент есть сведения, но они пока что не подтверждены: есть ещё некий Позов Дмитрий Тимурович. Трудится врачом, женат, имеет сына и дочь. Отсвечивает не так ярко, как Поперечный, но его тоже видели в Петербурге в прошлом году, где, как предполагается, был съезд оппозиции. Что примечательно, оба они имеют связь с Шастуном Антоном Андреевичем — неполнородным братом Макарова. Думаю, если постараться, можно что-то найти и на него.       — Друзья и брат изменники Родины — тут сложно оставаться в стороне, — язвительно подметил Добровольский, делая медленную затяжку и так же медленно выдыхая сизый дым в сторону Сергея, от чего тот едва заметно поморщился. — Надо принимать меры. Той информации, что ты мне предоставил, более чем достаточно.              — И что же Вы планируете делать? — улыбка с лица Разумовского спала от догадок о том, что может прийти в голову лидеру.       — Не делай вид, будто ты ничего не понимаешь. Отдай соответствующие распоряжения своим людям, и без результатов не возвращайся, — безапелляционно ответил Добровольский, своим видом показывая, что разговор закончен.       Сглотнув ком в горле, Сергей сказал лишь тихое «понял» и вышел из кабинета, аккуратно закрывая за собой дверь. Уже в коридоре, идя в сторону выхода из здания, на него обрушился страх — найдя столь ценную информацию, он никак не думал, что под беспощадный конвейер репрессий попадёт Поперечный — он надеялся, что того просто сошлют на каторгу, но сохранят жизнь. В голове кричала совесть, которую никак не получалось загасить ни предполагаемой угрозой для страны, ни её благополучием и благом, и собственной безопасностью, которая на некоторое время была обеспечена. Убить столько невинных жизней — а именно это означала фраза «надо принимать меры» — было верхом беспощадности и тирании, которой Разумовский, увы, противостоять не мог. Собственные мысли сжирали его, пока он шёл к экипажу, чтобы добраться до дома и по говорящему телеграфу отдать приказ.