Красная сказка

#22.06. 1877 год. Кремль#       Страха уже не было — было только чувство, будто что-то незаметное пролетает перед глазами, словно это время, которого уже нет. Илья поднял голову к небу, полной грудью вдыхая свежий летний воздух, слегка улыбаясь вовсю светящему солнцу — страха уже не было, была только спокойная пустота.       — Макаров Илья Андреевич. Номер 118. Преступление против государства и всего советского народа! — громко огласил офицер, держа в руках синюю папку с документами — Макар мимолётно для себя отметил, что края папки были помятыми, словно ею несколько раз ударили по стене. — По закону у Вас есть последнее слово перед смертью, хотя мне лично кажется, что таких тварей, как Вы, надо без лишних слов вести на убой, — офицер презрительно скривил губы, смотря на ровную шеренгу, стоящую перед стеной Кремля.       — Была бы Ваша воля, лейтенант, Вы бы и простых воров отправляли на плаху с места взятия, — весёлый голос Макарова резко выбивался из общей атмосферы мрачности и смерти. Он покорно опустил голову, не переставая внимательно впитывать каждую деталь окружавшей его действительности: редкие травинки, выбивающиеся сквозь каменную плитку дороги; совершенно безоблачное небо, яркое солнце и нежный ветерок, который так трепетно окутывал оголённую шею и лицо.       — Не понимаю Вашего веселья, Макаров — смерть дышит Вам в спину, а Вам смешно, — офицер язвительно ухмыльнулся, закрывая папку и подходя к Илье. Весь образ палача складывался из типичной армейской формы без единой помятости или складки, кирзовых сапог, кобуры с пистолетом, идеальной бороды с усами и взгляда ярко-зелёных глаз, которые своим сиянием напоминали до боли любимое и родное, человеческое.       — А я привык со смертью дружить, товарищ Ковалёв. Это Вы её боитесь, потому что не умеете с ней разговаривать, а я умею и не боюсь, — Макаров смотрел на офицера, наслаждаясь последними мгновениями смертной жизни. Зелёные глаза напротив сузились и в них ещё более явно стали прослеживаться черты Антона, его милого Антона, который скорее всего всё ещё ждёт его в родительском доме. — Не смерти надо бояться, а людей, которые могут убить и глазом не моргнуть, товарищ Ковалёв.       Офицер фыркнул, отходя от Макарова на исходную позицию. Кто-то молился, кто-то пел, а кто-то тихо, себе под нос, признавался в любви своим возлюбленным, — все эти звуки были тихими и плавными, растворяющимися в шелесте деревьев и в пении птиц.       — На позиции! — громко скомандовал офицер, и толпа, стоящая неподалёку, встала напротив ропщущей шеренги. Макаров прикрыл глаза, полностью отдаваясь ощущению спокойствия и лёгкой тоски.       — Готовьсь! — прозвучала ещё одна команда, и ропот заключённых стал громче и протяжнее, тяжелее и жалостливее. Илья не вслушивался, вспоминая былые деньки, детство и дом. Он вспоминал нежные объятья матери, одобрительную улыбку отца и весёлый смех брата, который вызвал щемящее чувство умиления где-то возле сердца.       — Стреляй! — оглушительный залп разнёсся эхом по улице, оповещая всех, что правосудие свершилось. А Макар… Макар только и успел в последний раз прошептать «прости», погружаясь в бесконечную темноту. #22.06.1877 год. Усадьба Лазарева#       — Что он сделал?! Да он с ума сошёл! Так нельзя поступать с людьми! — Сергей негодовал, ходя по гостиной туда-сюда и держа в руках бокал с успокоительным средством. — Нет, я не верю. Это какая-то шутка. Сергей Борисович, скажи мне, что это шутка! — Лазарев с мольбой посмотрел на Матвиенко, который сидел на диване, низко опустив голову. Ему нечего было сказать — у Добровольского крайне плохо с юмором, и об этом знали все.       — Прости, СерВячеславич, но ты же и сам понимаешь, что у Добровольского с юмором так же радужно, как в стране с репрессиями, — Матвиенко глубоко вздохнул, с тоской переводя взгляд на окно, за которым внезапно разбушевалась гроза, вызывая противное и склизкое чувство тотальной несправедливости, боли. Бормотал гром, а кое-где в ночном небе вспыхивали редкие электрические паутинки.       — Парня жалко, — подал голос третий участник сего раута, равнодушно стоящий возле того самого окна. — Как его там? Антон?       — Да, Антон Андреевич Шастун… — ответил Матвиенко, запуская руку в свои отросшие волосы. Давно хотел подстричься, да всё как-то времени не было из-за дел, поэтому Сергей взял за привычку завязывать волосы в хвост во время работы или напряжённого состояния, но тут он себе изменил, оставляя волосы распущенными.       — Они и за ним придут, Макар так сказал, — Арсений был равнодушен внешне, но внутри него пылал огонь справедливого негодования — Илья был не просто его другом или товарищем, а братом, наставником, спасшим его не один десяток раз. Он нервно передёрнул плечами от резко возникшего перед глазами образа Макарова, стоящего с улыбкой на лице возле стены — эта причудливая, совершенно неуместная улыбка оставалась на его безжизненном лице и после смерти, заставляя усомниться в кончине «предателя».       — Вопрос не в том, придут ли за ним: вопрос в том, придут ли за нами. Ведь мы тоже попали под подозрение, особенно ты, Арсений Сергеевич, — Сергей встал с дивана, подходя к столу и наливая себе в бокал вино из гранёного хрустального графина.       На дворе был 1877 год. Россия уже успела превратится в пыль, оставшуюся пеплом на губах консерваторов и тех, кто так не хотел смириться с новой действительностью. За окном паровые машины и Советский Союз, а в душе — конные повозки и светские балы при императорском дворе. Немного больно смотреть, как твоя жизнь не по твоей воле меняется, деформируется, словно металл под прессом. С этим столкнулись как высокая интеллигенция, аристократия, так и простой народ, давно уже не имеющий власти над своей судьбой.       Арсений оставил высказывание друга без ответа, закуривая. Он был очень немногословным сейчас, пытаясь сохранить самообладание, и имел в этом успех — эмоции не контролировали ни единый мускул на его лице.       — У нас есть дирижабль — мы сможем убежать, в ту же самую Францию или Англию, как хотел Илья, — Лазарев остановился подле Матвиенко, принимая из его рук бокал с вином, осушая тот наполовину и морщась от резкого обжигающего горло ощущения.       — Воздушная граница тоже под охраной сейчас, а дирижаблей на всю страну раз-два и обчёлся — все под учётом, и твой, Сергей Вячеславович, тоже в этом учёте имеется. А если мы сбежим, то будут преследовать всех, кто хоть как-то имел с нами дело. Я, может быть, и тварь последняя, но не собираюсь подвергать опасности своих товарищей, — Матвиенко сделал несколько глотков спиртного, ощущая весьма терпкое, но приятное послевкусие во рту.       — И что тогда предлагаешь, Сергей Борисович? Я тоже не хочу подвергать кого-то опасности, но разве есть другой вариант? Добровольский всего седьмой год на посту, а его уже боится вся элита. Это я ещё не взял в расчёт бесконечные репрессии. Революция? Мы только недавно революцию пережили, не думаю, что Россия готова на ещё одно потрясение без потери рассудка, — Лазарев выражался чётко, но нервно, явно всё ещё находясь в эмоциональном потрясении от случившегося.       — Ты готов отдать свою страну больному узурпатору, Серёж? — Арсений как-то грустно ухмыльнулся, делая затяжку и стряхивая пепел в цветочный горшок, стоявший на окне. — Понимаю, что сейчас кажется, будто бегство — это лучший вариант, но подумай только, что тут будет, когда нас не станет. Подумай, что станет с твоим домом… Да от него камня на камне не оставят, а усыпальницу с твоими родителями унизительно сожгут прилюдно и будут глумиться над их телами. Думаешь, это стоит того, чтобы бежать? А люди, которые были у тебя в крепостничестве, а теперь безвольные рабы в системе — разве они заслуживают того, чтобы их единственный покровитель трусливо сбежал, оставив их одних? Просто подумай и сопоставь, что приобретёшь от побега и что потеряешь.       В комнате воцарилась тишина. Лазарев нечитаемым взглядом упёрся в Арсения, который как будто этого не замечал, продолжая выпускать дым в открытую форточку.       — Это всё, конечно, хорошо, что ты, Арсений Сергеевич, не потерял чувство сострадания за столько лет существования в этой «системе», но что ты предлагаешь? Допустим, мы с тобой согласимся и не сбежим — как нам обезопасить себя? Илья — царствие ему небесное, — дал нам указание: спасти парнишку и бежать в Англию. Можно не в Англию, не суть. Главное, что нам дали указание, последнее и единственное — что теперь будет? Как мы его реализуем? Дай мне ответ, — Матвиенко хоть и был серьёзен в тоне своего голоса, смотрел расслабленно и не отрывался от неспешного поглощения вина. Всё в его фигуре было спокойным, как штиль в море.       — За что я тебя люблю, Серый, так это за твою категоричность. Нам не обязательно выполнять всё, о чём нас просили. Найдём Антона, спрячем его в надёжном месте и пойдём защищать наш народ, нас самих, — Арсений равнодушно усмехнулся, туша сигарету в цветочной земле. Заложив руки за спину, он подошёл к столу, беря с него третий бокал, наполненный приятно пахнущим напитком. В нём отражались тусклые всполохи свеч, отскакивая на стенки бокала причудливыми бликами.       — За мир, — Лазарев поднял бокал над столом, напряжённо смотря на товарищей.       — За жизнь, — ответил Матвиенко, поднося свой бокал максимально близко к лазаревскому.       — За революцию, — закончил Попов и тихий стук от соприкосновения бокалов оглушил стоящих в гостинной людей, оповещая о заключении очень странной, эфемерной и негласной сделки.