Добро пожаловать на Игры, Энни Креста

      Дела Энни на тренировках были плохи. Аспен справлялся гораздо лучше, но недостаточно, чтобы проявить себя на финальном смотре. От приятеля, который работал на площадке, я узнал, что за те два дня, что они провели в тренировочном зале, Энни ни с кем не разговаривала и не интересовалась оружием, лишь рассматривала табло с ядовитыми грибами и растениями и училась разводить костёр. Аспен же был активен — он по очереди обошёл всех трибутов и опробовал каждую площадку, особенно его интересовали ножи и булавы, хотя с самими упражнениями он справлялся посредственно.       В понедельник я встретился с некоторыми состоятельными знакомыми, а Мэгги обсудила с нашими прежними спонсорами возможности сотрудничества, но никто не был заинтересован в Четвёртом в этом году. Анкеты Энни и Аспена никого не впечатлили, и, хотя многие и хвалили наш выезд в субботу, все ставки снова были на Первый и Второй.       Ко вторнику я начал терять дух. Меня всегда веселило наплевательское отношение к Играм менторов из Одиннадцатого или Восьмого, но сейчас мне стала понятна природа такого отношения — проживать из года в год отказы и бесславную гибель невинных детей, не способных защищаться, тяжело. Наверное, с годами они просто свыкались с ситуацией и принимали правила — две жертвы за спокойный год дома.       Утром вторника я отправил Энни и Аспена на тренировку, заставив их съесть гору жареных яиц и бекона для поднятия духа и уровня белка, и уехал домой, чтобы подготовиться к вечеринке и забрать парочку вещей в Центр. Моя капитолийская квартира была на седьмом этаже большого бетонного небоскрёба со стеклянными лифтами на фасаде, из которых легко просматривался и Тренировочный Центр, и Президентский Дворец. Пару лет назад я получил её в подарок от одного из клиентов, что не требовал ласк, а лишь плакал всю ночь из-за смерти любимого попугайчика, лёжа у меня под боком. Победителям не положена недвижимость в Капитолии, но ради своего лучшего товара Сноу делает исключения. Вместе с ключами мне вручили негласное соглашение – они могут прийти в любое время, когда посчитают нужным.       Я отпер входную дверь и, стоя на пороге, втянул носом воздух. У каждого дома есть свой запах: еда, любимые духи хозяев, старая мебель, цветы. В моей квартире всегда пахнет лишь деревом и лимонным моющим средством. Я запретил домработнице приходить в моё отсутствие, и она никогда не нарушает это правило, однако кто-то в квартире побывать успел. В день отъезда на Жатву я опаздывал на поезд, поэтому не успел вымыть кофейную чашку и оставил её в раковине. Сейчас чашка стояла в центре обеденного стола на белой хлопковой салфетке, выделяясь на тёмном дереве, как позорное пятно.       Я швырнул пиджак и связку ключей на диван и подошёл к столу. На кипенно-белом полотне выделялись две вручную вышитые витиеватые буковки «Э.Л.», Эльзадора Линкед. Алые нитки напоминали кровь.       Мне стало дурно. Обхватив руками стол и впившись в дерево до боли в пальцах, я облокотился над чашкой. Никакого кофейного осадка на дне, а сам стол вымыт и чист, хотя в тот день я даже не протёр его после завтрака. Ей нравилось играть роль жены, послушной и кроткой женщины из телевизионного сериала. Это была единственная роль, которая ей недоступна по многим причинам, но главная заключалась в том, что внебрачный ребёнок Сноу не может расти в роскоши и вседозволенности и по итогу хотеть быть лишь картинкой на кухне.       Я сжал чашку в руке, собираясь швырнуть её на пол. Но остановился. Это была моя чашка. Я её выбрал, я использовал, я любил. В пустое мусорное ведро полетела хлопковая салфетка.       Когда я вымыл чашку раза три, истратив половину бутылки мыльного раствора, на компьютерную панель пришло голосовое напоминание: «В семь вечера вечеринка у Кашмиры и Блеска, иди к девяти». Я выругался и тихо пробормотал:       — Да, помню я, помню!       Мне удалось поспать до шести вечера. Пришлось лечь на диване с подушками и одеялом из гостевой спальни, ведь я был уверен, что в главной спальне на белье хранились её следы. Сон шёл плохо. Вот уже почти неделю мне было трудно засыпать, а если это всё же получалось сделать, то сны были похожи на блуждание между бредом и явью, нежели нормальным отдыхом. Посыпался я от малейшего шороха с дико колотящимся сердцем, ощущая то ли страх, то ли разочарование от того, что мои кошмары реальны.       Перед вечеринкой пришлось припудрить лицо, чтобы скрыть следы усталости. Я выглядел пожёванным и мятым, будто упал с высоты и чудом выжил. Мне не удалось поверить своей улыбке в зеркале — губы были очаровательны, как и всегда, но уголки глаз остались опущены.       Квартира Кашмиры и Блеска была в старом пятиэтажном доме довоенной постройки без лифта. Он чудом уцелел после бомбардировок, из-за чего высокого ценился, как культурный феномен и элемент «старого стиля». Я услышал музыку и смех сразу же, как только вошёл в подъезд. Никто из соседей против частых вечеринок Ричсонов в сезон Игр не был — большая часть жителей дома присоединялась к веселью.       Я медленно поднялся на пятый этаж, поправляя лёгкую шёлковую рубашку, расстёгнутую на половину пуговиц. Мне не хотелось туда идти, но я был должен, как и всегда. Дверь в квартиру была настежь открыта. Сделав глубокий вдох, я изогнул губы в хитрой полуулыбке, такой привычной для моего лица, и шагнул внутрь.       В коридоре царил полумрак, лишь огромная «единица» выложенная гирляндой на стене, освещала путь. Две фигурки, копошившиеся на диванчике возле гардеробной, зашептали:       -Это что, Финник Одэйр?       — Ну конечно, дурочка, кто же ещё?       Действительно, кто ещё будет носить жемчуг, когда в моде хрусталь? Я закатил глаза и двинулся дальше по коридору мимо приоткрытых дверей гостевых спален и ванных комнат. Каждая, будто живая, делилась шёпотом и вздохами, и приглашала зайти внутрь из тёмного коридора, норовящего то ли запутать, то ли раздавить.       Звуки шуршащей старой музыки, будто с поцарапанной пластинки, тянулись из гостиной, большой круглой комнаты в конце этого бесконечного тоннеля. Послышался смех, следом бутылка шампанского с шипением выстрелила пробкой. Следом жидкость плеснула на тёмный паркет, залитый тусклым фиолетовым цветом из люстры.       — Ну не жадничай, налей и мне!       — Крошка, тебе уже хватит! — Хэймитч вытянул руку вперёд, отгораживаясь от какой-то девушки, хлебнул шампанское из горлышка бутылки и, с трудом проглотив комок газов, громко расхохотался.       Я быстро отвернулся, чтобы он не заметил меня, и шмыгнул налево, где был второй коридор с дверьми на кухню и в комнаты прислуги. Мне не хотелось, чтобы он заметил меня в самом начале вечера. Хэймитч был, что называется, добрым малым, который, как никто другой, понимал меня, но если он меня заметит, то вцепится медвежьими объятиями и так и не выпустит, пока не придёт время закругляться. Я никогда не отказывал ему в компании, но сегодня мне нужно было выпытать у кого-то из Ричсонов, более удачливых на спонсоров и благодетелей, близких к организаторам, хотя бы какую-то информацию о площадке и направлении Игр в этом году.       Кашмира любила всё контролировать, так что любая вечеринка, которую организовывали Ричсоны, она начинала на кухне. Не за плитой, разумеется. Вход на кухню был завешен полупрозрачной пластиковой шторой, которой не доставало до пола сантиметров двадцать. Через это пространство я видел, как по чёрно-белой плитке маленькими шажками передвигались ноги Кашмиры в бордовых замшевых туфлях на высоком каблуке:       — Нет же, не выносите мясо, ещё слишком рано! Господи, ну не эти же салфетки!       — Детка успокойся.       — Я спокойна! Мне просто нужно, чтобы эти чёртовы кретины делали СВОЮ. РАБОТУ!       Подождав, пока девушка окажется достаточно близко к шторке, я зарычал и, бросившись вперёд, обхватил её и поднял над полом. Она завопила, но сразу же успокоилась, когда я начал смеяться.       — Ты совеем глупый?! Я чуть не умерла от испуга!       Я чмокнул Кашмиру через штору, а уже потом отпустил:       — И тебе здравствуй.       Замершие с ножами и подносами в руках повара и официанты с испугом поглядывали на Кашмиру, будто ожидая, как на них отразится её эмоциональный всплеск. Сложив руки на груди, она делала вид, что злится, но уголки губ уже тронула улыбка. Я прошёл мимо, проведя пальцем по её челюсти, и снова оставил на покрасневшей щеке поцелуй:       — Славный звук, повторим как-нибудь?       Опершись на узкий кухонный островок, занятый блюдами с готовыми закусками и башнями из тарелок, с ехидной улыбкой за нами наблюдал её брат. В его руке был стебель сельдерея, от одного запаха которого меня мутило, поэтому его ладонь я пожал, не дыша.       — Чего замерли? Быстро работать! — Кашмира хлопнула в ладоши и обернулась к нам.       Блеск откусил сельдерей и, жуя, сказал мне:       — Бодро ты её, сегодня с самого утра визжит.       — Не смей так говорить! Если бы не я и мой визг, эта вечеринка была бы грёбаным провалом.       — Да, моя королева! — старший Ричсон закатил глаза.       — Ты договорился с консьержем насчёт Чемберлена?       — Возможно.       — Договорился или нет?       — Чёрт тебя дери, он не идиот! Не станет он пускать грёбаного журналиста!       Ноздри Кашмиры раздулись, и она процедила сквозь зубы:       — Иди и поговори. С деньгами иди.       Секунд десять они пристально смотрели друг другу в глаза, пока, наконец, Блеск не сдался:       — Ой, ладно!       Бросив недоеденный стебель на стол, он вышел из кухни, чуть не сбив с ног одного из поваров с большим сотейником в руках.       Проводив брата пристальным взглядом до самой двери, Кашмира обернулась ко мне уже с улыбкой:       — Выпьешь?       — Пожалуй.       — Эй! — Кашмира, дёрнула за рукав проходящего мимо официанта, — персиковый ликёр и виски со льдом.       Облокотившись на столешницу напротив меня, она игриво поправила кудряшки и спросила:       — Уже готовишься к похоронам?       — Своей трезвости разве что.       — О, не смущайся! Они ужасны, все это знают. Тебе просто не повезло в этом году, это тоже все знают. Подумаешь, пропустишь один сезон, чего расстраиваться? — произнося последнюю фразу, Кашмира практически легла, обнажая в скромном вырезе платья большую родинку под левой ключицей. Чуть ниже, аккурат у левого соска, была ещё одна. Я видел её дважды или, может, трижды.       — Пожалуй. Не будем о слабаках, ладно? — именно это и было мне нужно, но говорить с ней прямо о своих желаниях не имело смысла.       Кашмира ухмыльнулась:       — Идёт.       Официантка поставила передо мной бокал с выпивкой. На запотевшем стекле остались следы её пальцев. Мне не хотелось пить, от одного вида виски голодный с утра желудок крутило. Я поднял бокал, отсалютовав Кашмире, и пригубил напиток. Их Финник Одэйр пьёт всегда.       Осушив половину своего бокала за пару глотков, девушка щёлкнула пальцами, призвав официантку повторить, и сказала:       — Представляешь, мне за два месяца до начала звонила Эмили и просилась поехать на менторство. Якобы самой ей пропуск не дают, а у неё тут жених пытается выбить им разрешение на брак. Я отказала. Куда ей в столицу с этим жутким стеклянным глазом и шрамом на половину лица. Да и кому нужен такой невзрачный ментор? Ей тридцать четыре, уже вышла в тираж. Жениха какого-то ещё придумала, откуда у такой страхолюдины жених?       — Ну да, это правда. В прошлом году она представила нас на пресс-туре.       — Правда?! И что он? Кто? Жених! Подумать только…       — Не помню имени, — я стянул из ближайшей тарелки тарталетку с грибным паштетом и закинул в рот, чтобы не пьянеть быстро; еда ощущалась, будто бумага.       — Да ты что?! Быстро говори!       — Клянусь, не помню! Управляет рестораном в финансовом квартале.       — И всё? Какая скука. Кстати, я принимаю поздравления! — Кашмира выпрямилась и обхватила руками живот. Её платье свободного кроя смазало изгибы, но прямой намёк говорил сам за себя.       — Ты беременна? О боже, а я так грубо схватил тебя.       — Детка, не бери в голову! Он даже не мой. Ну, мой, конечно, но оставлять я его не стану. Это, скажем так, инвестиция в будущее.       Я тупо уставился на её живот:       — А?       — Ой, да какие-то толстосумы отвалили кучу денег, потому что хотят ребенка с моими генами. Раз-два, пара уколов, и готово. Через семь месяцев заберут, когда рожу. Кстати, ты не пробовал продавать сперму? Блеску предлагали, но он боится, что жена расстроится. Ну и дурилка.       — Нет, сперму… Эм, не приходилось.       Кашмира жалостливо поджала губы, будто отсутствие предложений на мою сперму было горьким событием лично для неё, и обернулась к коридору — кто-то в гостиной кричал: «Смотрите-смотрите, салюты! Пойдём на балкон!».       Она резко развернулась ко мне, и кудряшки хлестнули её по плечу:       — Идёшь?       — Угу.       Она протянула мне руку и потащила прочь из кухни к шумной гостиной, где у окон не было свободных мест. Фиолетовый свет приглушили, и, кроме нескольких ароматических свечей, в комнате не осталось освещения. Лишь редкие всполохи фейерверков где-то вдалеке над площадью у Тренировочного Центра освещали комнату цветными вспышками раз в пару секунд.       Каблуки девушки нетерпеливо выстукивали по паркету, пока она вела меня к окнам горячей из-за выпитого рукой. Глупо было спрашивать про и алкоголь, и шпильки. Очевидно, ей было всё равно. Единственное, что всегда имело для неё значение — Игры и победа.       Практически все вышли на балкон, лишь пара человек, обнявшись, покачивалась в такт медленной и тягучей музыки в центре комнаты. Восторженно, будто маленькая девочка, Кашмира следила за фейерверками, облокотившись на мою грудь. Лучшего момента и придумать было нельзя. Я нежно провёл ладонью по её голому плечу и прошептал на ухо:       — Помнишь, в прошлом году я сильно помог тебе, когда рассказал тебе про площадку и ловушки всё, чем со мной поделился благодетель. Пришло время отдавать долг.       Кашмира медленно развернула лицо, так что теперь я видел её профиль с капризным вздёрнутым носиком:       — Хорошо. Но с одним условием.       — Да?       — Поцелуй меня хорошенько.       Она закрыла глаза и потянулась ко мне, зная, что я соглашусь. Это было меньшее, что Кашмира могла получить за такую большую услугу. Наклонившись, я пальцем подцепил подбородок девушки и, без лишней нежности, как она того и хотела, проник языком в рот.       Персиковое послевкусие ликёра, запах ванильных духов. Через полуприкрытые веки до меня добирались цветастые вспышки.       На секунду оторвавшись от моих губ, она прошептала:       — Наречие — семь букв, существительное — четыре.       Я не дал ей себя поцеловать, обхватив челюсть девушки пальцами, будто наказывая:       — Точнее?       Она хитро улыбнулась, но когда моя рука опустилась ниже, обхватив уже шею, выгнулась навстречу и прошептала, прикрыв глаза:       — Глубоко, вода.