Колодец спускается против часовой

      В кабинете мисс Стенли всё говорило о том, что обитает здесь натура чувственная, но увлечённая наукой: на полках стояли как ширпотребные романы о любви и не только, так и грузные натуралистические фолианты с торчащими разноцветными закладками. Между плакатами с анатомическими изображениями распотрошённых кроликов за авторством самой Анны-Вероники (плакатов, не кроликов) висели памфлеты и фотографии с мероприятий, где она успешно побывала: собрания Фабианского общества, митинги за права женщин и даже одно из тех громких публичных судебных дел, на которых принимались судьбоносные для страны решения, где она даже сумела выкрикнуть два «Возмутительно!», три «Свободу!» и даже целое «Побойтесь Бога!». Между различными черепами, скелетами, чучелами мелких грызунов и прочими наглядными пособиями можно было различить даже — не поверите — немного мебели: письменный стол, тумбу с микроскопом, который она бессовестно украла у отца в своё время, удобное манцинелловое кресло в дорогом зелёном вельвете, диванчик и койка довольно скрипучая, под которой хранилась спиритическая доска и хрустальный шар с автографом известного учёного-спиритиста, уже который год анализирующего аномальные артефакты на фотографических карточках.       Всё это мистера Ангела пугало до чёртиков.       — Ваши крылья, — Анна-Вероника начала так, будто отвечает на вопрос. — Они вызывают у меня большой научный интерес.       Ангел инстинктивно прижал их к себе, опасаясь сделаться чем-то вроде чучел вокруг. Он уже видел таких в своём временном пристанище и знает, что чтобы они так спокойно сидели на полках, им нужно «умереть», а это, насколько ему хватает фантазии, очень страшно.       Мистер Ангел уже успел объясниться перед прочими свидетелями, что он слукавил по поводу своей биографии и что он — вот так неожиданность! — настоящий ангел. По крайней мере это название, придуманное людьми — самое близкое, что можно было бы ему приписать. Он не был посланником Бога (о котором имел мало представления), не принёс с собой радостных или бедственных вестей роду людскому, он просто существо, отчасти похожее на человека, но с цветными крыльями и талантом к музыке. Он даже не живёт в небесах, но и доходчиво объяснить, откуда прилетел на самом деле, не получалось, потому что он не знает, где его дом находится: сверху ли, снизу ли относительно Земли, но больше всего на свете ему хотелось вернуться туда.       Ангел наконец понял, почему его названный отец (значение этого слова ему до сих пор не совсем понятно, но он его заучил наизусть), преподобный мистер Хайлер, просил прятать крылья. Он всё пытался объяснить, что одни люди будут не верить, считая это кощунственным фокусом, за который хорошо бы забросать камнями, другие будут искать научное объяснение и попытаюстся порезать его на хирургическом столе, чтобы рассмотреть изнутри, а третьи будут биться в истерике при виде настоящего, живого ангела, как с гравюры или холста художников эпохи Ренессанса. Господин Г.Дж. прошёл через все эти стадии, не обязательно в таком порядке и по одному разу. Его переполняли эмоции, которые он не стеснялся показывать, бросаясь из стороны в сторону, как начинающий актёр в конце второго акта. Доктор Уинклс был спокойнее; в его глазах будто читалось: "Ангел и ангел, какая разница? Сейчас и не такое в газетах разрешают печатать". Однако спокойствие это было точно вымученым, с призвуком дёргающегося глаза, как у современного родителя, которому единственный сын и продолжитель рода набрался смелости рассказать о своём бойфренде. Вроде бы ты всю жизнь в это не веришь, смеёшься над теми, кто такое практикует, а оно возникает у тебя прямо под носом, и дураком оказываешься ты.       Мисс Стенли же была весьма спокойна. Её губы всё время легонько подрагивали, будто ей очень хотелось улыбнуться во все 28 (зубы мудрости у неё до сих пор не прорезались), но ей нужно было держать лицо перед начальником, которого, правда, это волновало в последнюю очередь. Анна-Вероника ликовала внутри, и скрывать это было с каждой секундой всё сложнее, по мере того, как ей рисовались разного рода картинки возможных исходов. Она подождала, пока мистер Уэллс упадёт на свою роскошную расшитую золотом оттоманку и закроет маску рукой, чтобы подойти и попросить разобраться, что же это за чудо света такое. Тот наверное и не понял, что согласился, и что остался в комнате наедине со своим представлением, ведь доктор Уинклс предпочёл удалиться в гостевую комнату: у него нынче завтра много дел.       — Скажите пожалуйста, Вы можете на них летать? — мисс Стенли прокашлялась: от улыбки не осталось и следа. Она всегда должна выглядеть профессионально, в два раза профессиональнее, чем другие её коллеги. Нет, в три, потому что она же ещё и неприлично молода: всего двадцать два года, и уже такая умная.       — В целом могу, но сейчас не могу.       — От чего это зависит? — девушка поднялась из-за стола и взяла измерительную ленту. Ангел таких ещё не видел, поэтому испугался и не сразу дал раскрыть крыло для мерок.       — От моего настроения.       — Подробнее? — Анна-Вероника что-то записала в тетрадке и, похоже, начала зарисовывать крыло прямо там же: большое, семь футов до края последнего махового пера. Пушистые, в спокойном состоянии нежно-лиловые, салатовые, жёлтые и рыжие, когда дрожат и дёргаются — светятся, источник свечения ещё предстоит узнать.       — Ну, когда я только попал сюда, я ничего не понимал, поэтому ещё мог летать. Как раз в полёте мне прострелили крыло.       — Где прострелил?       — Да вот тут, — Ангел указал чуть выше лучевой кости, посерединке, и лицо мисс Стенли впервые с попадания в комнату позволяет себе показать эмоцию: глянула на юношу как на последнего дурачка.       — Тут нет ни раны, ни следов заживления, Вы уверены?       — Да. Мне было очень больно, я помню. Но на мне всё очень хорошо заживало, пока мне было хорошо.       — Так же, как с полётами?       — Да. Всё было хорошо, пока я верил в чудо.       Анна-Вероника села обратно в кресло, чтобы начать что-то записывать уже не на лету, потому что ей хочется потом разобрать свой же почерк.       — В чудо?       — В чудо. Вы верите?       Мисс Стенли застыла в движении и медленно подняла глаза на полу-гостя полу-наглядное пособие.       — В каком смысле?       — В другие миры? Полные загадок и волшебных существ? В которых есть всё то, чего нет у Вас?       Анна-Вероника задумалась ещё ненадолго, посмотрела под кровать, потом на целую полку передовой спиритологии, на просроченый билет на публичный сеанс медиума, и ей пришлось кивнуть.       — Допустим.       — Я вот тоже верил. Я всегда мечтал попасть в этот мир, чтобы увидеть, как огнедышащие «поезда» проглатывают, а потом выплёвывают вещи, как на деревьях растёт «еда», как «день» сменяет «ночь», в конце концов увидеть «людей», — он делает паузу, чтобы раскраснеться и неловко прочистить горло, — и «женщин».       Мисс Стенли уронила перо, и оно неудачно черкануло прямо по памфлету с большой аббревиатурой "WSPU" сверху. Она бы хотела переспросить, какого пациент мнения относительно принадлежности женщин к людям, но он, во-первых, себя самого очевидно за человека не считал, а во-вторых, представлял интерес всё-таки как научный образец, нежели собеседник.       — Это и есть ваше «чудо»?       — Да. Ангелы — сказка для вас, а для нас сказка — это люди. У людей есть много чего, что в нашем мире не бывает, я был очень рад оказаться здесь, чтобы это всё понять.       — И что же тогда разрушило Вашу веру в чудо?       — Всё. Сначала была боль от пули, потом голод. Я знал, что люди «едят», но не мог представить, что бывает настолько плохо, если не поесть.       — Вы испытываете чувство голода?       — Теперь да, но у себя дома — никогда.       «Пищеварительная и нервная системы присутствуют», — отметила Анна-Вероника, но выглядело оно как «пщ нр сис Ǝ».       — Потом были холод, ненависть, смерть и частная собственность.       — Частная собственность?       — Угу. Когда больно, голодно, холодно, ты не можешь просто подойти и сорвать с дерева еду или войти в дом отдохнуть, потому что это не твои дом и дерево. Тебе нужно сделать свои, или дать что-то взамен тому, чьи это дом и дерево. Даже если ты строил этот дом или ты растил это дерево, это не твоё, потому что какой-то злодей придумал частную собственность.       Анна-Вероника не знала, как покороче всё это записать, поэтому просто поставила заметку «соц/комм-ст ?».       — И это настолько Вас расстроило, что Вы разучились летать?       Ангел молча кивнул и всхлипнул. Кажется, это ему это мало нравится, но и понять его можно: это ж на целых две конечностии меньше, считай, инвалид.       — А Ваша способность к музыке с этим никак не сопричастна? — догадалась девушка.       — А?       — Ну смотрите: когда Вам грустно, у Вас отказывают крылья. Ваша музыка делает всех вокруг весёлыми. Я не утверждаю, но может быть это такая форма самолечения, на случай, если станет совсем тоскливо?       — Не знаю. Я боюсь, что моя музыка так же пропадёт со временем.       Этого бы Анне-Веронике хотелось меньше всего. Мистер Уэллс признавался, что под влиянием скрипки видел "самое сокровенное", но что именно — этот таинственный мужчина, наверное, никогда не расскажет. Доктор Уинклс наблюдал лёгкие розовые пейзажи. Млинг уплывал далеко-далеко в море, подальше от острова. А вот Анна-Вероника видела костюмированный бал, на который она должна была пойти год назад, но её не пустил отец, потому что она, закончившая один университет и уже поступившая во второй, она, по мнению соседок без пяти минут старая дева, она, самая благоразумная из пяти детей со слов отца же — ещё слишком маленькая, чтобы ночевать вне дома, и слишком глупая, чтобы понять почему. Вроде бы мелочь, но Анна-Вероника не смогла простить. Она проклинает себя и по сей день, что в тот раз не нашла решимости бежать из закрытой комнаты через окно на этот бал, который и не бал вовсе — так, собрание молодых любителей книг и театра, где ей ну очень хотелось показаться в костюме невесты Корсара. Этот костюм, наверное, отец сжёг лично, когда узнал, что из-за таких непристойных тряпок его младшая дочь уехала в Лондон, не оставив и письма. И только через игру Ангела мисс Стенли сумела закрыть этот гештальт, оказавшись там хотя бы на долю минуты. Но этого мало. Хочется ещё.       — А как на Вас эта музыка влияет?       — Так же, как на всех остальных, наверное.       Анна-Вероника сделала ещё пометку.       — Как думаете, если вернётесь домой, Ваша... "магия", она вернётся?       — А почему не должна? — Ангел внезапно встрепенулся, хлопая крылышками.       — Ваши воспоминания о частной собственности никуда не денутся. Если способность летать Вам давало именно "чудо", то откуда ей взяться снова?       Ангел застыл. Его крылья, и без того слабые, теперь совсем пожухли и болтались, точно засохшие листы оной тропической ромашки (что Анна-Вероника разумно отметила у себя в тетрадке), а глаза его, до этого походившие на два глубоких драгоценных камня, стали совсем пустыми и безжизненными, несмотря на отблески слёз в уголках.       — Я никогда больше не смогу летать... — он, точно поверженный в бою, вскинул руки вверх, — Как это ужасно!       — Что ни делается, всё к лучшему. Положим, если Ваши крылья Вам больше не нужны, мы можем их отрезать.       — Зачем?!       — Ради науки, конечно.       — Ради науки — отрезать крылья?!       — Ради науки.       В дверь постучали довольно настойчиво, Ангел со страху весь распушился, что с его новыми тухлыми крыльями выглядело весьма жалко.       "Кого там принесло?" — Анна-Вероника прочистила горло, подходя к двери.       — Да-да?       — Эй, Пятая, — послышался голос мистера Ускорителя, он же профессор Гибберн, который, несмотря на свой зрелый возраст, умело раздражал своей любовью ко всякого рода дурашеству, включая эти нелепые прозвища. — Там какая-то сумасшедшая бьётся во все окна, тебя просит.       — В больших очках?       — Да, светленькая такая, кожа да кости.       Мисс Стенли поджала губы. Вот и неймётся же ей!       — Скажите, чтоб входила.       — Нет уж, милочка, я не швейцар. Сама сходишь и откроешь, пока молодая.       И где этот Млинг, когда он так нужен? Открывать дверь — его работа. Вроде бы побежал рассказывать хозяину об ангеле, и ни слуху ни духу. Наверняка снова получил нагоняй ни за что ни про что, как обычно. Монтгомери был замечательным вивисектором: умел из самой страшной рожи сделать что-то похожее на человека, но только на трезвую голову, а любые формы алкоголя он пил, по ощущениям, чаще, чем воду, и сразу же начинал распускать руки. За это, кстати, его страшно ненавидела Нетти, которая сейчас кинулась Стенли на шею прямо с порога, мокрая и продрогшая.       — Простите, простите, Ви! Я не могу, мне нужна компания, мне нужно с кем-то поговорить!       — И поэтому Вы бежали через половину города именно ко мне? — стоит упомянуть, что в этой половине города "друзья" Нетти жили в каждом полторатом доме, потому что она вписывалась почти в любую компанию и уже через день могла назвать себя там идеологическим лидером.       — Да, Ви, да!       Анна-Вероника вздохнула. Она прекрасно знала, как Нетти Минивер отчаянно в ней нуждается. Точно так же, как один друг детства, что до сих пор шлёт письма с ненавязчивыми предложениями руки и сердца, естественно исключительно фиктивно, просто чтобы не приходилось до сих пор легально зависеть от родителей. Как богатый старый поклонник, что обещал избавить от необходимости работать с микроскопом и скальпелем, ведь копошиться в трупах — ниже достоинства такой королевы и богини, заслуживающей не меньшего, чем ничего не делать и тупеть на качелях в парке. Как тип в рыжем галстуке из какого-то общества, что уже год шлёт брошюры вроде бы в поддержку полиамурных отношений, но отношений конкретно его и его двух девушек (до недавнего времени трёх), приглашая вступить в их крепкую семью. Как же забыть противного смазливого из кафе, из-за навязчивого преследования которого уже год выходить из дома торговой компании без кого-то из соседей просто не безопасно. И ещё с дюжину поклонников, и всем им нужна Анна-Вероника, а ей нужно лишних пару часов в день, чтобы успевать и работать, и спать, и читать, и, если повезёт, дышать.       Тем не менее, Нетти отличалась от них всех, не только потому что была женщиной, но и потому что почти единственная, кто восхищался стойким и увлеченным характером Анны-Вероники, а не "большими кариеми глазами", или "черными, как смоль, волосами", или "тонкой талией и пышной грудью" или ещё каким физическим атрибутом, по крайней мере не вслух. Можете считать, что в таком случае Стенли подпускала её так близко к себе чтобы чесать эго, но ей просто не было тошно от такой компании, что в наше время — уже большой плюс.       — Вы слышали новости? — причитала Минивер, хлюпая мокрыми сандалиями по коридору. — Пола Лессингема убили! Ах, как это ужасно!       — Слышала. Очень обидно.       — Мне, разумеется, не везде нравилась его риторика, но он обещал дать избирательное право женщинам. Как отварительно, что судьба почти половины населения страны держалась на милости одного мужчины!       — Действительно обидно.       Только стоя перед дверью Стенли вспомнила, что у неё там, вообще-то, эксперимент сидит на табуреточке, болтает ножками, и надо бы предупредить, но Нетти имела глупую привычку входить без предупреждения. К счастью, Ангел к тому моменту уже прикрыл крылья: то ли ему так привычнее, то ли увидел их в зеркале и ужаснулся, то ли виноват сквозняк, из-за которого накидку хотелось натянуть даже без всякой конспирации.       — Ой, — мисс Минивер встала, как вкопанная, и захлопали своими большими голубыми глазами так, точно собралась улететь на тяге своих жиденьких ресниц. — У Вас гости, Ви?       — Да, это... Новый исполнитель. У нас смежная тема работы, вот и разговорились до поздна.       — О, понимаю, сама порой ночами болтать могу, — несмотря на уверенное выражение лица, щеки Нетти заметно позеленели — её всегда тошнит, когда она смущается. Что странно, ведь смущалась она обычно только в присутствии незнакомой симпатичной дамы, а здесь таких не наблюдалось.       — Д-добрый вечер, — Ангел встал и поклонился, как его учил "отец", и Минивер стало ещё хуже.       — Д-добрый, — пробубнила она, садять на койку, потому что места больше не было.       — Нетти, это митер Ангел, Ангел, это мисс Минивер.       — Мистер?! — Нетти аж подпрыгнула.       — Мистер.       — Точно?!       Анна-Вероника задумалась, точно ли, но раз Ангел сказал, что мистер, значит так и есть.       — Да быть не может!       Ангел оглядел себя, будто пытаясь проверить, мистер он всё-таки или нет, ведь обманывать очень не хотелось.       — Меня уже принимали за девушку много раз.       — Не удивительно, — Минивер фыркнула. Она не испытывала ненависти ни к женственным мужчинам, ни к мужчинам, что раньше считались женщинами, ни даже к конкретно мужчинам, с которыми общалась Анна-Вероника, но она терпеть не могла ошибаться и выглядеть глупо. Анна-Вероника же кивнула и сделала заметку на полях, которую хотелось бы дополнить попозже.       У Нетти было много достоинств, но она когда-то продала их дьяволу за одно (зато какое!) умение болтать так, как никто другой. Анна-Вероника порой хотела закрыть её с Тимоти в комнате и посмотреть, что будет, чисто для эксперимента. Справедливости ради, Тимоти просто тараторил всё, что придёт в голову, без задней мысли и злого умысла, а Нетти именно пыталась донести идею, но идеи её всегда были такие объёмные, что приходилось изъясняться часами. Тем не менее, эти речи никогда не было скучно слушать: у неё получилось достигнуть уровня ораторского мастерства, который и не снился половине парламента. Если бы она балотировалась в премьер министры, ей бы удалось переманить на свою сторону даже тех, кто на дух не переносит разговоры о половом равенстве, эволюции и ориентализме, не дав им сказать и слова. Отчасти, наверное, поэтому мисс Стенли никогда не хотела её прогонять: всегда приятно вполуха послушать горячий спич о прекрасном светом будущем, где все стало по природе, в которой именно самцы прихорашиваются для самок, а не наоборот.       Сегодня, однако, у Минивер был ещё один слушатель, который с каждой секундой становился серее и серее. Ангел слушал с широко открытыми глазами про тяжёлую жизнь женщин и злых мужчин, и впитывал, впитывал, как губка. К концу разговора он даже разрыдался, то ли от ужасов, что ему пришлось услышать, то ли от умственного перенапряжения. Даже присутствие его, "мистера", не мешало Нетти говорить гадкие, но более чем справдивые слова о современном обществе и о мужчинах в частности, и очень много хороших прогнозов про прогресс и женскую борьбу, которая началась и идёт только благодаря таким смелым девушкам, как Марджери Лессингем, как Анна-Вероника и, естественно, как она сама. Она рассказала и про несправедливое положение на рынке труда, и про отсутсвие прав, и не забыла упомянуть то самое громкое дело, где побывала Анна-Вероника: одинаковые сроки должны были получить и насильник — за похищение и надругательство, и жертва — за прелюбодеяние и публичную наготу. По лицу Ангела можно было понять, что он все эти слова впервые слышит, но почему-то вовлечённо кивает, как бы соглашаясь, пока хозяйка напряжённо барабанит пальцами по столу, перебирая одни и те же склянки на полке раз за разом.       Только к утру у Нетти кончился запал, и то, лишь потому что Анна-Вероника в попытке вернуться к своим делам уложила гостью спать добрым словом и каплей сильного снотворного в чае. Без лишних церемоний и времени на подумать она повернулась к Ангелу и потянула его за руку, держа крепко-крепко:       — Продолжим в операционной.              Яркий свет лампы прямо над головой слепил глаза, но Ангел не сводил взгляда. Он объяснил, что очень похоже на дом: бесконечное море света. Это тоже пошло Стенли в тетрадь, как и новое состояние крыльев: они вовсе начали осыпаться, причём именно жёлтые перья начали пропадать. Надо бы найти одно и вставить в журнал, если не повезет — вырвать прям отсюда.       — Так что насчёт отрезать крылья? Мне-       — Как получилось, что одно и то же существо так про-разному выглядит и ведёт себя? — перебил Ангел. — Женщины и мужчины совсем не похожи, я подумать не мог, что они — одно и то же.       Анна-Вероника в этот момент впервые поняла людей, что придумывают небылицы вместо развернутого ответа на сложный вопрос ребенка. Гораздо проще сказать, что так устроил боженька, нежели объяснять основы естественного и полового отбора.       — Ну, как сказать...       — Я не хочу больше быть мужчиной. Они все злые и гадкие.       Похоже, Нетти оказала слишком сильный эффект своими словами, потому что это звучало пугающе искренне. Самое обидное, что Анна-Вероника под конец перестала слушать и сейчас не смогла бы опровергнуть сказанное. Минивер всегда начинала за здравие а заканчивала за упокой: чем дальше в лес, тем страшнее становились в её рассказах мужчины, но самое любопытное — она никогда не стеснялась говорить об этом своим друзьям мужского пола в лицо, и те, что самое удивительное, если и спорили, то над мелкими деталями, а в целом были согласны. Даже интересно, как она сегодня от разговоров о великом и прекрасном мистере Лессингеме перешла к оправданию насильственной революции против современных порядков, естественно, со всеми вытекающими смертями, потому что это то, к чему она постоянно возвращалась, если дать ей волю. А учитывая её отношение к капитализму, сразу понятно, на фоне чего Ангел проникся её словами и принял их за чистую монету.       — Неправда. Не слушайте всё то, что Вам рассказывают. Давайте лучше о важном, о Вас. Можете раздеться?       — Зачем?       — Ради науки.       Мисс Стенли знала, что это нарушение приватности, но извините, она и не на такое готова пойти, чтобы изучить свой материал, да и Ангел не выглядел смущённым. Скорее всего, он и не знает, что это срамно — показывать своё тело незнакомцам. Порядочный человек рассказал бы ему, что так делать не стоит в первую очередь для своей же безопасности, но Анне-Веронике не удалось бы тогда сделать ещё несколько заметок.       Как и ожидалось, у Ангела отсутствовал пупок. Из менее очевидного, соски во всей своей бесполезности остались, а вот на месте внешних репродуктивных органов, как бы по-мягче выразиться — тишь да гладь, только крохотное мочеиспускательное отверстие и никаких зацепок. Мисс Стенли сначала не поверила глазам, а потом подумала и поняла, чем объяснялась такая андрогинная внешность и высокий голос. Ей пришлось отойти промыть руки и принести масло, чтобы продолжить осмотр: если нет внешних, может, будут внутренние проявления.       — Не хочу пугать, но скажите пожалуйста, почему именно Вы решили, что Вы "мистер"?       — Мне так сказал отец.       — Он не говорил, почему именно?       — Нет. А почему Вы спр- ОЙ!       — Тише, я быстренько, — Анна-Вероника надавила на нижнюю часть живота, чтобы было проще нащупать хоть что-то, но ни матки, ни простаты не обнаруживалось, как бы сильно она ни вертела пальцами — пришлось вытаскивать несолоно хлебавши.       — Я спрашиваю, потому что никаких биологических признаков пола найти не могу. В чисто практическом смысле, могу Вас поздравить: Вы не мужчина. Но и не женщина.       Глаза Ангела распахнулись широко-широко, и мисс Стенли сразу вся съежилась, вытирая ладони о подол платья. Не так, наверное, ты хочешь узнать о том, что с твоим телом что-то не так. Чтобы Ангел точно понял, Анна-Вероника чуть-чуть изменила формулировку:       — У Вас никогда не будет детей, потому что-       — А откуда берутся дети?       Наивно было предполагать, что Ангел был с феноменом размножения знаком.       — Спросите доктора Уинклса, он Вам всё объяснит.       Мисс Стенли снова села за тетрадь, дополнив заметку: "пол N".       — Получается, я не мужчина?       — Если хочется, можете считать себя, кем угодно. Объяснить положение в Ваших штанах обывателю будет ещё сложнее, чем Ваши крылья.       Ангел задумался. Или задумалась. Или задумались, а может даже задумалось, на манер приемного морлока Тимоти. Мисс Стенли знала точно, что Оу — самка, да и оно само в том было уверенно, но искренне не понимало эти странные доисторические установки дальних предков предыдущей ступени эволюции. У морлоков в языке даже не было таких слов, какие ему предлагалось вешать на себя в современном английском, потому оно протестовало страшно. Здесь же вообще другой случай, потусторонне-магический, и даже трудно предположить, что в такой ситуации делать. Впрочем, это и не для мисс Стенли вопрос.       — Ничего, ещё разберётесь. Так как насчёт крыльев?       — Простите, мне нужно к доктору Уинклсу.       — Что? Зачем?       — Вы сказали, что он мне всё объяснит, а у меня много вопросов. Простите ещё раз.       И вот так Ангел удалился из комнаты, прикрывшись только своим плащом, и то, только чтобы спрятать крылья. Мисс Стенли осталась стоять на месте, вертя в руках скальпель. Ей уже целых двадцать два года, а она ещё не совершила ни одного научного прорыва и даже — какая дурость! — не вписала себя в учебники истории науки. Нужно, жизненно необходимо это исправлять.