Колодец спускается против часовой

      А если бы Гриффин подобрал одну из тех газет на крыльце и пролистал до страницы эдак десятой, он бы узнал, что некто Доктор Артур Кемп недавно шокировал своих коллег, но не научным открытием или многообещающей публикацией, боже упаси, а появлением синем костюме на вечере Королевского Общества. Вы можете себе поверить?! Он же всегда носил красное!.. Ну о чём ещё писать, когда тема статьи — занудный слёт умных дядечек, половину слов из лексикона которых журналист не понимает? Только выцепить которого-то посимпатичнее, сделать его фотографию побольше, а текст поменьше, чтобы дамы и джентльмены, склонные к влюбчивости в созданные прессой образы, с интересом прочитали, что это за учёный такой и насколько он холост. Участь самого симпатичного досталась Кемпу лишь потому, что он там самый молодой, хотя красавцем его вряд ли назовёшь: несчастного вида мужчинка тридцати трёх лет, нескладный, точно подросток, из-за высокого роста при общей тщедушности, все манеры которого демонстрируют, что он хоть и не беден, но проводит жизнь в уединении за городом, а потому не может держаться последнего принятого этикета. Из его льняных волос можно было бы сделать настоящую конфетку на радость читателям «Бомонда», но он, наслушавшись советов своей служанки-простушки, оставлял пробор на боку и считал, что этого достаточно, чтобы смотреться прилично, так ещё и усы ставил вверх, не догадываясь, что под ними можно спрятать свои постыдно тонкие губы. Из-за слабой челюсти, сутулости и по-поросячьи вздёрнутого носа фотографу пришлось очень долго подбирать ракурс, где Кемп смотрелся бы так, как подобает звезде, и как назло в очках отразилась вспышка, перекрывшая одно из немногих достоинств Артура — большие синие глаза, примерно такие, какие рисуют андрогинным ангелам художники старой школы. В общем-то, именно потому Кемп и носил всё красное до поры до времени, ведь когда-то кто-то ему сказал, что на фоне красного костюма его глаза выделяются ещё сильнее. Особой разницы для читателей, правда, не было, ведь фотографии и так и так чёрно-белые. Можно было бы попытаться увлечь аудиторию его работам в сфере биологии, но «теоретическое и практическое обоснование новой классификации описанных болезнетворных прокариот» не звучит как что-то захватывающее. Для неподготовленного уха, естественно, ведь Кемп над этой классификацией сидел примерно 27% всей жизни, то есть девять лет, причём последние два годa — с большим трудом.       Если бы не мало-мальское общение по душам, Доктор Кемп бы точно сбрендил, причём не из-за нечеловеческих переработок, на которые сам же себя обрекал, а так, как совсем недавно сбрендил многоуважаемый профессор Гэпли: из-за пережитого стресса и нестерпимого позора. Хоть какую-то компанию ему составляли лишь многочисленные слуги, которым он безмерно благодарен, и сэр Эдвард Прендик, ещё более молодой натуралист, изучавший процессы эволюции лишайников до того, как бросил своё увлечение биологией напрочь. Они ни разу не виделись вживую, но это не мешало Кемпу считать его своим лучшим другом.       Артур давно понял, что говорить кое о каких фактах из своей биографии вслух очень стыдно, но Эдвард мог его понять, ведь прошёл через похожий опыт: столкновение с чем-то на грани фантастики, с чем-то таким, после чего просыпаешься ночами от бесконечных кошмаров и в зависимости от степени измученности либо выругиваешься так громко, что слуги сбегаются со всего дома, либо тихонько рыдаешь в подушку. Нужно уточнить, что они получили свои кошмары в разных обстоятельствах, но о страхах посторонних лучше не распространяться без спроса, а сам Кемп скорее лизнёт все чашки Петри на своём столе, чем попытается снова признаться, что это такое ужасное он увидел. Только вот у Прендика была хоть и строгая, но любящая сестра, племянник, который в нём души не чаял, и вроде бы даже толковый молодой человек, которые навещали его время от времени, а у Кемпа только прокариоты, и думается мне, что от них поддержки ждать особо не приходится.       Сегодня, правда, Кемп волновался не из-за своих старых неудачных знакомств, а по совершенно другой причине: буквально только что был убит кандидат, за которого собирался голосовать не только он, но и Эдвард. Не то чтобы Пол Лессингем внушал доверие, но любая альтернатива казалась просто отвратительной даже на фоне этого пустослова с весьма странными взглядами на развитие внешней политики, однако Прендик шёл за него голосовать, потому что гомосексуал, чьи права Пол кому-то где-то обещал защищать, и Артур не хотел разочаровывать единственного товарища. Обстоятельства, при которых Лессингем был убит, не давали Кемпу покоя весь вечер. Идеальное убийство, и ведь нужно догадаться! Когда все в толпе кричат и вскидывают руки вверх для аплодисментов, трудно заметить того одного единственного, кто в этот момент набросил леску. Выкрики и лозунги политика, всегда вызывавшие рукоплескания, стали его приговором. Только вот уже ближе к ночи до Кемпа дошла кое-какая информация, убивающая всю романтику ситуации.       — Говорят, леска больно коротка, чтобы достать даже из первого ряда, — полковник Эдай, друг Артура, поделился этим после ужина. Сейчас он служит верой и правдой в Лондоне, однако до этого жил и работал в Бурдоке — небольшом городке, расположенном у подножья холма, на котором среди других богатых домов стоит летний особняк Кемпа. Не сказать, чтобы прям соседи, однако хорошие знакомые, и когда Артуру приспичило часто захаживать в Лондон, полковник не отказал в том, чтобы размещать его у себя.       — Может, порвалась? — Кемп решил повоображать. — Половина осталась на месте преступления, а вторая — в руках у преступника? Или может это подменная, чтобы запутать следствие?       — Говорят, что на ней ровно посередине кровь, как и должно быть при таком убийстве, — полковник вздохнул и потушил лампу. В комнате стало совсем темно, и Кемпу пришлось отложить книгу советов для публичных выступлений. — Но я эту леску в глаза не видел, мало ли что там на самом деле.       — То есть, хотите сказать, что убийца должен был быть ближе первого ряда? Прямо на сцене?       — Должен, но никто не видел, чтобы туда кто-то поднимался, — Эдай зевнул и лёг на скрипучую кровать. — Вам на полу не дует?       — Нет-нет, всё прекрасно.       — Ну смотрите, а то спину простудите, будете в старости как я ходить буквой «С».       — Бросьте, Эдай, Вам всего лишь сорок с хвостиком.       — То-то и оно, дальше будет только хуже, — «старичок» достал из-под подушки какую-то карточку, поцеловал (явно на удачу во снах), и спрятал обратно. С минуту он молча лежал, глядя в потолок, но вдруг перевернулся, бросая на доктора сквозь темноту хитрый взгляд. — А я всё жду, когда ж Вы зацепитесь за фразу «никто не видел». Кемп обрадовался, что заблаговременно отложил книгу, ведь сейчас бы он её уронил себе на лицо.       — Я сотню раз просил не говорить об этом, полковник, — Артур сжал кусок простыни покрепче в кулаке.       — Успокойтесь, доктор. Я молчу.       — Вот и молчите дальше.       Как трудно с этим мужчиной! Нет, в целом, как экземпляр человека он очень даже ничего, но именно по этому поводу ведёт себя просто невыносимо. И сколько ни проси — не замолчит никогда.       — Кемп, знаете, в газетах недавно писали, будто в городе завёлся настоящий вампир. Приедете домой — проверьте, может, он тоже к Вам заходил-       — Полковник, бога молю, хватит об этом! Я и так расстроен, так ещё и спать хочу, а тут Вы.       — Ладно-ладно, простите. Вам виднее-       — ПОЛКОВНИК!       — Да что?! Тьфу ты, это уже не специально.       Кепм сунул голову под подушку, совершенно не боясь испортить причёску или не дай бог укладку усов. Невыносимый человек этот Эдай. Два года прошло, а ему всё неймётся как-то задеть. Как будто Артур и без него не вспоминает каждый день о том, что видел — вернее не видел, но это вопрос другой. И без его, простите, помощи воспоминания каждый день всплывают в памяти, как протухшие яйца: топишь их, а они всё равно показываются на поверхности воды сознания, и страшно лишний раз надавить посильнее, потому что треснет скорлупа — и вся гадость наружу, так ещё и вонять будет.       — Артур, а Вы теперь за кого голосовать будете? — внезапно вставил Эдай. Он страдал от бессонницы и, очевидно, хотел, чтобы Кемп страдал вместе с ним.       — С чего Вы взяли, что я собирался голосовать за Лиссенгема? — не вылезая из-под подушки отозвался он.       — От человека Вашей субтильности ожидать другого не приходится.       Кемп нахмурился и даже соизволил выглянуть.       — В каком, понимается, смысле?       — Ну простите, сделал поспешное предположение. Вы не собирались за него голосовать?       — Собирался.       — Ну так чего сыр-бор разводите?       — Простите, но я не гомосексуал, если Вы намекаете!       — А с чего вы взяли, что я это имел в виду?       — А что тогда?       В первый раз Эдай захлопнул рот, не вставив свои пять копеек. Будто не сумев простить себя за такую оплошность, он минуты через три решил отыграться в новой партии, снова начав диалог:       — Кемп, знаете, наши говорят, будто вдова Лессингема винит во всём потусторонние силы. Вы бы с ней подружились-       — Больно много чего у вас там «говорят», полковник.       — Что вы как маленький, ей богу, ответьте шуткой на шутку, как мужчина!       — Может в Вас ещё перчаткой кинуть?       — Зачем бросаться? — полковник хмыкнул, — Да и потом, не долетит.       — Ещё один вольный комментарий на тему моей мужественности, полковник, и я...       Заминка Кемпа позволила Эдаю на секундочку почувствовать себя победителем, но его тут же осадили:       — Я уйду!       — Артур, ну не надо. Кто же будет мне храпеть под ухом и жаловаться, что я слишком рано встаю?       Кемп нахмурился и отвернулся. Слова от него Эдай больше не дождётся. А он старался как мог выудить ответ из Артура, всё не замолкал, и начинало уже казаться, будто он это не из дружеских побуждений. Будто не ему подниматься завтра ни свет ни заря, ей богу.       Когда Кемп открыл глаза, полковника в комнате уже не было, чего и стоило ожидать, особенно с противной привычкой Артура подниматься к двенадцати. Его утро началось с кофейного напитка, зёрна которого он сам привёз из дома в подарок, но за четыре дня совместного проживания только он им и пользовался. Стол, покрытый серой от старости кружевной скатертью, стоял здесь же, в спальне. Здесь была и гардеробная, и скромная кухня со всеми принадлежностями, и грустно было представлять, что Эдай променял целый дом в пригороде на крошечную комнату, которая даже не его, как только появилась первая возможность уехать. «Не нравится — так катись подальше!» — скажете Вы, и Кемпу правда ничего не стоило бы остановиться в любом из этих отелей, которые строятся и строятся не пойми для кого, но у него уже давно не получается спать одному, без человека, которому он мог бы доверять. Дома он просит свою служанку посидеть с ним, пока не уснёт, но только тссс: никому об этом не рассказывайте, стыдно же.       Протерев окошко пропитанной жиром тряпочкой, после чего стекло не стало хоть сколько-то чище, Кемп цокнул языком и открыл ставни. Всю пыль и прочие воздушные нечистоты вчера прибило дождём к земле, а погода стояла на редкость солнечная, так что сходить погулять не было такой уж плохой идеей, особенно учитывая то, что торжественное заключение симпозиума перенесли на завтра из-за траура, а значит заняться было решительно нечем, так что Артур надел костюм выходного дня и направился по скрипучей винтовой лестнице вниз, на улицу.       Кемп не пожалел пару пенни на газету, которую настойчиво и громко рекомендовал купить мальчишка с полной сумкой журналов на потёртом ремешке. В ней Артур быстро нашёл себя и громко фыркнул, разглядывая фотографию. «Вот позорище-то», — думал он, глядя на по-дурацки торчащий клок волос у самой макушки. Чтобы не мучить себя лишний раз, он перевёл взгляд на соседнюю статью, в которой фигурировала фотография человека ещё более «интересно» выглядящего. Кемпа совсем не злила современная мода на эксцентричные образы, когда женщины перетягивают талии корсетами до невозможности вздохнуть, а мужчины соревнуются в том, чей цилиндр длиннее, но этот персонаж точно сошёл с какой-то странной книжной иллюстрации. Даже не включая во внимание отсутствие головного убора и смехотворные наплечники, зачем ему посреди белого дня карнавальная маска? И ведь подписано не «Местный сумасшедший объясняется за свой странный вкус в одежде», а «Мистер Уэллс — инвестиция в себя или в будущее?» Даже читать не захотелось, настолько ниочёмный заголовок, поэтому Кемп, разумеется, дочитал до конца. Видимо, автор статьи разделял пробный уровень интереса к своему детищу, и где-то на половине ушёл от темы, рассуждая о том, что правительству не помешало бы поддерживать молодых учёных. И как бы Кемп ни был согласен с этим утверждением, ему всё же хотелось узнать, почему этот «респектабельный бизнесмен» и «автор бестселлера» одевается вот так.       Кемп скучающе пролистал ещё пару страниц и вдруг застыл как вкопанный прямо посреди дороги. Тонкими мозолистыми пальцами он провёл по тексту ещё раз, чтобы убедиться: «Лондонский священник согласен обвенчать гомосексуалов». Выйди эта газета в любой другой день, кроме сегодня — это было бы на первой полосе. Кемп, конечно, подозревал, что церкви придётся меняться, чтобы подстраиваться под современный сумасшедший мир, но не так же быстро? Он быстро пробежался глазами по статье: действительно, некто мистер Мейдиг, исколесивший пол страны со странного толка проповедями, сообщает, что такое исключительное заявление его заставило сделать «созерцание божественного проявления воли», именно в таком порядке слов. И хоть в конце статьи читателей просят присылать в редакцию ставки на то, как быстро сумасброда отлучат от церкви, Кемп разворачивается на сто восемьдесят и бежит обратно в квартиру.       «Дорогой Эдвард», — начал он писать на куске бумаги из своей записной книжки, которую никак не может начать вести ежедневно, несмотря на терапевтическую пользу этого предприятия. — «Я открыл сегодня с утра газету и, к своему удивлению, нашёл там кое-что полезное».       И вот на этом моменте Кемп остановился. Он пытался придумать, как бы так изложить свои мысли по этому поводу, чтобы с одной стороны не казаться чересчур пессимистичным, а с другой — слишком напористым. Да и потом, захочет ли Прендик заниматься этим? Прендик, который не может людям в глаза смотреть, который живёт в самой глухой глуши, лишь бы его никто не трогал, кроме ближайших родственников, и те — по праздникам? Поехать в Лондон? Воображается невозможным, но грехом будет не поделиться такой важной информацией, так что Кемп просто кое-как вырезал всю статью целиком ножичком, который Эдай любезно оставил прямо посреди стола после завтрака вместе с остальной грязной посудой.       Уже на почте Кемп сложил свою незамысловатую записку вместе с вырезкой в конверт, подписал адрес и собрался уже прикреплять марку, когда кто-то похлопал его по плечу. Артур тут же повернулся. На почте весьма людно, но никто не смотрит на него и рядом не стоит. Никого подозрительного не видно. И чтобы убедиться в этом, достаточно было посмотреть назад секунду, ну две максимум, но Кемп встал, будто у пружины кончился завод.       «Да быть не может», — он выронил конверт, но даже не обратил внимания. С каждой секундой дыхание учащалось, а зрачки рывкообразно сужались до состояния точки. Тут же полно народу, почему здесь? Или ему просто захотелось о себе заявить? Два года прошло, два! Неужели он ещё не успокоился?!       На трясущихся коленях Кемп попытался развернуться, чтобы прислониться к столу и не упасть, но у него не получилось, и он свалился на пол, вовсю бессовестно трясясь. Он не видел и не слышал людей, которые подбежали проверить как он, но искал в воздухе следы фантастического присутствия, пока перед глазами не стало совсем черно. Какая досада им овладела при одной только мысли, что из-за своей слабости он теперь не сможет предугадать, откуда ждать нападения! А ведь когда-то он был уверен, что не будет бояться просто какого-то...       — ...Доктора, доктора! — услышал он вдруг нечётко, только чтобы узнать, что язык, пока что, его слушается:       — Не надо, я сам доктор.       — Что с Вами, доктор? Сердце?       — Тахикардия, — Кемп кинул первый всплывший в мозгу термин, хоть немного подходящий по ситуации, и заметил, как картинка проявляется, точно фотографическая карточка.       — Доктор, глядите, вот он, — грузный мужчина в форме почтальона притянул за ухо мальчишку лет четырнадцати в длинных штанах не по размеру.       — Кто — он? — промямлил Кемп, чувствуя, что уже может пошевелить пальцами.       — Негодяй. Отвлёк Вас, похлопав по плечу, чтобы стащить деньги из кармана.       — Ничего я не тащил! Это мне мама дала.       «Слава богу!» — подумал Кемп, как настоящий скептик и атеист. Его просто обокрали, какое счастье! Одного только этого знания было достаточно, чтобы он как можно скорее пришёл в себя и пересчитал деньги, врученные почтальоном.       — Вот это уже не моё, — Кемп отсчитал примерно половину из изначальной суммы, что была у него в кармане, а остальное вручил парнишке, как бы давая понять, что не злится. Тот благодарно кивнул, шмыгнул носом и ужиком скользнул промеж столпотворения в сторону выхода, чтобы никто не успел задаться вопросом, чьи ещё деньги оказались в его широких штанах.       Какая-то очень сердобольная барышня предложила Кемпу заплатить за марки, но он её заверил, что человек далеко не нуждающийся и здоровье его никаким образом даже такая доброта не поправит. Письмо было всё-таки отправлено, и Кемп вздохнул с облегчением. Ни дня без этих воспоминаний. Он будто паразит... Нет, как муха: встретились один раз, но он успел отложить личинок в самую душу Кемпа, и они по сей день сжирают его изнутри и будут продолжать, пока однажды не пожрут всё и не загадят. «Звучало куда менее поэтично, чем я ожидал, и куда более мерзко», — решил Артур, когда после этих аналогий он не смог положить купленное заварное пирожное в рот.