Колодец спускается против часовой

      Холодная осенняя ночь накрыла Лондон от самого низа печально известной самыми разнообразными своими обитателями канализации до верхушек неприступных башен. Тауэрские механические вороны — их голоса ни с чем не спутаешь — разнесли карканьем по округе весть о том, что наступает время сумрака, и, как всегда, их механизмы даже более точны, чем вечерний звон часовен. Обычно к этому времени в свете последних событий добропорядочные граждане спешат укрыться дома, но не сегодня: по городу гулом разносилось, переходило из дома в дом разговорами, шёпотом просачивалось в самые узкие щели: «Пола Лессингема убили!»       Это было, наверное, самое гнусное за последнее время преступление, но при этом мастерски исполненное, отчего шокированному обывателю становилось ещё страшнее. Прямо во время речи, когда мистер Лессингем, великий и прекрасный, описывал стратегию развития экономического неравенства в Англии, стоявший в толпе убийца накинул ему тонкую до невидимости стальную леску на шею и так резко дёрнул, что отсеченная голова со свистом улетела назад, а брызги крови окатили первые ряды.       Бедная, бедная Марджори Лессингем! Овдовев, она стала самой несчастной женщиной Англии (по мнению журнала «Лондонский Бомонд», составляющего рейтинг самых несчастных женщин еженедельно, и сегодняшний тираж пришлось срочно перепечатывать, чтобы попасть в злобу дня). Какая красивая была пара! И кому только понадобилась голова молодого, перспективного, популярного, но крайне спорного политика, прошедшего по головам своих старых коллег до самой вершины и метившего в самые молодые премьер министры? Ещё более молодая вдова, однако, ошарашила публику заявлением: она знает, кто именно стоит за таким ужасным, варварским убийством, но никогда не сможет рассказать, ведь ей попросту не поверят.       Об этом невероятном событии судачили и в переулочном пабе в самой криминальной части Ист-Энда. Когда жители на противоположной стороне города обсуждали в первую очередь то, кто мог заказать настолько демонстративное политическое убийство, здесь могли просто спросить исполнителя напрямую, потому что сразу же узнали по почерку, а он так удачно расположился за одним из дальних столиков.       Никто не знает, как он выглядит, но каждый узнает его по забинтованному лицу и странным, совершенно чёрным защитным очкам (как он только сквозь них что-то видит?) «Невидимка» — это рабочий псевдоним, которым газеты окрестили его уже очень давно, но и самые нененавистные знакомые используют эту кличку при личном общении, если осмелятся обратиться. Все разумные люди знают, что этого человека лучше не трогать во всех смыслах, особенно если у тебя нет заказа на срочное убийство. Доктор Атертон к разумным людям не относился.       — Добрый вечер, мистер Невидимка, — распустивший свои длинные белобрысые патлы Сидней выглядел очень угрожающе в своей голове, но на деле больше походил на неряшливую распутницу, особенно с этой игривой ухмылочкой.       — Если не отойдёшь, он перестанет быть добрым, — Невидимка закрыл рот бинтами потуже, потому что, очевидно, до этого использовал его по прямому назначению, пока Атертон не рискнул заглянуть за ширму.       — Не перестанет. Кровь сегодня уже пролилась, хуже не будет.       — Сгинь.       — О, да, мне прям страшно, — Сидней улыбнулся и весело взялся за вилку, чтобы вертеть её в руках и с любопытством пялиться на зубчики, — Прости, что оторвал от еды, милый. Невидимке явно придётся переплатить за ложку, потому как он её очень неудачно погнул, пока сжимал в кулаке со злости.       — Чего тебе?       — Да так, просто хотел бы узнать по поводу некоего политика, о смерти которого общественность никак не смолкнет, — поправив усы, чтобы торчали вверх, Атертон перевёл-таки взгляд на собеседника.       — Не слышал о таком.       — Ну, такой в цилиндре, с рожей последней сволочи.       — А конкретнее? Они все такие-       — Хватит придуриваться!       Вилка просвистела в дюйме от уха Невидимки и проткнула ширму. В такие моменты он явно жалел, что не может прожечь собеседника насквозь яростным взглядом, но зато Сидней мог. Его взгляд, правда, был недостаточно устрашающим и нуждался в поддержке прямых слов:       — Лессингем был моим заклятым врагом!       — Да? Ну тогда радуйся.       — Радоваться? Этот ублюдок забрал у меня Марджори, мою Марджори, прямо из-под носа! Она должна была быть со мной!       — Жена твоя об этом знает?       — Да какая тебе разница? Пол должен был умереть от этих рук, — Атертон выставил ладони вперёд, — а его убил ты! Тебе бы понравилось, если бы я убил твоего заклятого врага?       Невидимка задумался (и под этим подразумевается неподвижно застыл, направив голову в сторону Атертона) на пару секунд, а затем равнодушно ответил:       — Очень.       — Правда? — Атертон театрально изумился, — О, тогда мы должны поквитаться-       — Ты что-то о нём знаешь?! — Невидимка вскочил с места и схватил собеседника за горло. У него хватало силы поднять Атертона от земли, а у того хватало дури сопротивляться.       — Отвечай, что ты знаешь про него? Где он?! Говори, или задушу!       — Я ничего не знаю! Кхе!.. Я п-просто...       Невидимка пару раз с размаху ударил Атертона лицом об стену и бросил на пол, тяжело дыша. Ещё бы дым из ушей, и совсем как паровоз.       — Ублюдок, — прорычал он, — ещё раз вякнешь что-то по этому поводу — убью.       Сидней неловко кивнул и мышкой выбежал из паба. И вот на что он рассчитывает? Тут все знают, что он женат на (хотя в его случае чаще употреблают термин "замужем за") Доре Грейлинг, которая настолько богата, что может себе позволить оставить девичью фамилию после венчания и не получить за это ни унции осуждения. Да и сам Атертон — самого благородного происхождения человек, военный учёный, и его жалкие попытки примазаться к криминальному обществу были так же нелепы, как и натужное пародирование акцента кокни.       Невидимку Атертон злил особенно сильно, и такое ещё нужно заслужить, ведь этот человек одинаково ненавидел абсолютно всё в этом поганом мире, как это могло показаться со стороны. Атертон являлся собирательным образом того, чем Невидимка никогда не смог бы стать — богатый, известный в самом высшем обществе, большой человек науки, которого никто не считает психопатом, когда он срывается на подчинённых или убивает подопытных животных забавы ради. А всего-то нужно было заделаться изобретателем новых видов химического оружия, и вот ты уже не помешанный безумец, а слегка эксцентричный гений. И даже имея всё это, чёртов болван романтизирует криминал настолько, что мечтает опуститься на самое социальное дно, где тебе приходится отвоёвывать тёплые паровые трубы в качестве места для ночлега у стай голодных крыс и семей фабричных рабочих, которых пачками выселяют из подвальных бараков за неуплату и которые порой страшней любого убийцы. Сегодня Невидимке повезло. Он не знал, на кого там подумала госпожа Марджери, но вот её отец отвалил кругленькую сумму за ликвидацию не только политического конкурента, но и мерзавца, который внушил его дочери крамолу, будто по-справедливости женщинам можно голосовать и выходить замуж без благословения. Он в таких красках описывал, насколько это убийство будет полезно обществу, точно в конце собирался заставить Невидимку самому доплачивать за возможность прикончить этого Лисер... Лисне... Впрочем, уже не важно. Важно то, что на следующие несколько месяцев мало-мальская крыша над головой обеспечена, даже учитывая конские цены на жильё. И самое время, ведь на улице разгулялся недюжий ливень, как завтра отметят в газетах, «И небо оплакивало эту ужасную трагедию». Даже небо, небо, что следит за судьбой каждого не только в этом городе, но и во всём мире, настолько по-лицемерному избирательно в выборе того, кому сопереживать. Хотя, может быть, всё как раз совсем не так, если уж над Лондоном не переставая идут дожди? — Комнату, да поживее, — скомандовал Невидимка, и его тут же отвели в захудаленький номер где-то в самом подвале гостиницы. Как только дверь за дрожащим как осиновый лист администратором захлопнулась и Невидимка убедился, что она крепко-накрепко заперта, в стороны тут же полетели вещи: и эти толстенные очки, и тугой шарф с дырявой шляпой, и бинты, бинты, бинты — да сколько же их там?! И вот, в полном одиночестве, при свете одной только пыхтящей газовой лампы (даже свет его не замечает, проходит насквозь!) освобождается от этого жалкого кокона Невидимки мокрый, продрогший, несчастный Джеймс Гриффин, который устало бухается в кресло и закрывает лицо руками скорее по привычке, ведь практического смысла в том нет, когда ты весь, простите, прозрачный.       Сам мистер Гриффин шуток не любил, но нетрудно представить, что любой его остроумный друг сочинил бы по этому поводу сотни, тысячи колкостей и каламбуров. И «Да я тебя насквозь вижу», и «Что-то ты сегодня какой-то незаметный», и «Не вижу ничего смешного», и... Впрочем, автор не заявлял, что надлежащим остроумием обладает, потому разумнее было бы переложить бремя сочинения таких присказок на непосредственно друзей мистера Гриффина. Какая жалость, что у него их как раз таки не было, ни единой живой души, да и среди мёртвых такие вряд ли найдутся. С другой стороны, и врагов у Джеймса было всего-то на один больше. Нет, разумеется, у Невидимки их пруд пруди, как минимум дети, жёны, любовницы и любовники всех тех, кого он однажды убил, если только они и не являлись заказчиком, но Джеймс Гриффин, студент-недоучка Университетского колледжа, несостоявшийся физик и глубоко душевно больной человек, имел только одного врага. А мог бы иметь нуль врагов и одного друга, но история не знает сослагательного наклонения. По крайней мере, не знала до недавних пор.       Только-только Джеймс сумел кое-как разложить на пятифутовой лежанке свои шесть футов роста без того, чтобы ломило колени, в комнате будто из ниоткуда повалил дым. Первая мысль, естественно — авария, какие часто случаются с дряхлыми паропроводами, но, приглядевшись, Гриффин обнаружил в эпицентре нечто странное, похожее на велосипед без колёс, на чём сидел некто тоже довольно странный. Когда дымка рассеялась, стало видно отчетливо, что это молодой человек, невысокий и худощавый, очевидно африканского происхождения, с присущими этой расе темным цветом кожи, пышной причёской, будто составленной из миллионов мягких пружинок, и в одеянии, стыдно признаться, весьма посмешном из-за выбора ярких, несочетающихся цветов, хотя фасоны вполне свойственны авангардной молодёжи современной Англии. Откуда он тут взялся, если ни в потолке, ни в стенах не было дыр, а дверь всё ещё закрыта? Непонятно. Как и непонятно то, какими силами Гриффин сдерживал свой гнев по этому поводу.       — Ура, 1897, — молодой человек проговорил с идеальным лондонским акцентом, какого не было даже у Джеймса, что выдало в нём принадлежность к кругам не последнего порядка. — Никого нет, тут и остановлюсь.       «Как это — тут? За комнату деньги уплочены!» — Гриффин нахмурился, но привлекать к себе внимание не стал: лучше лежать неподвижно и не открывать своё местоположение. Обычно раскрытие его тайны ни к чему хорошему не приводит.       — Ой, тут кто-то есть, — внезапно буркнул под нос вторженец, и Джеймс уж было запаниковал, решив, что мыслил вслух, но парень просто снял с импровизированной сушилки из тёплой трубы не в меру дырявое пальто, под которым висели чуть более целые штаны. — Без брюков на улицу не пойдёшь. Значит, кто-то здесь всё-таки живёт. Очень жаль.       Джеймс старался даже не дышать, и его очень раздражало, что даже в собственной комнате ему приходится прятаться.       Молодой человек походил кругом своего аппарата, постоянно комментируя свои действия, будто бы самому себе напоминает, что делать. Оттуда Гриффин узнал, что в замысловатом велосипеде нужно заплятунить пружинку, устирнуть цепочку, прочикчакать вентиль, пим-пам-пам поршень маленький и пум-пум-пим большой. Причём молодой человек не создавал впечатление сумасшедшего, скорее говорящего на чужом языке, так много смысла было в его интонациях. И было бы здорово, если бы он запустил свой велосипед и уехал так же, как появился, но облако дыма, вылетевшее из-под аппарата, внезапно окружило Гриффина, делая его условно видимым: любой туман и дождь сводили его и без того нехитрую маскировку на нет.       — Ой! Кто там? — парень повернул ключ, и аппарат заглох. — Вы невидимы? Что ж сразу не сказали?       То, с каким спокойствием незнакомец это произнёс, вызвало у Гриффина недоумение. Те, кто поглупее, обычно называли его призраком или нечистью, а кто поумнее — феноменом в лучшем случае, обычно фокусом или фикцией (правило трёх «Ф», если хотите). Так обыденно заговорить сразу о невидимости никто не догадывался.       — Откуда Вы знаете? — Джеймс привстал, отряхиваясь.       — Ну я же не слепой, — парень улыбнулся и отвернулся, — Одевайтесь, я не смотрю.       — Так не на что смотреть, — Гриффин пожал плечами, собираясь с мыслями.       — Я думал, что смущаю Вас, — молодой человек протянул руку, которая была благополучно проигнорирована, — Тимоти Таунсенд, можно просто Тим или Дабл Ти, ну, потому что у меня инициалы Т.Т., две буквы «Ти», а «Дабл» это-       — Я знаю, что значит «Дабл». Почему Вы-       — Правда забавное сокращение я придумал? Мне кажется даже слишком. Порой сам удивляюсь, как оно мне в голову пришло! Ну, хватит обо мне, Вас-то как зовут?       — Джеймс Гриффин, почему Вы-       — Никогда не слышал, — Тим сказал это как-то даже слишком невпопад нарочито.       — Не удивлён. Почему Вас не пугает то, что я невидимый?       — Я видел столько разных состояний живого организма, что это для меня даже как-то не удивительно. Меня больше ваша нагота сбивает с ног, вернее моя бестактность в отношении личного пространства. Простите ещё раз, что застал в такой интимный момент. С меня десерт за то, что я к Вам вторгся. А вообще, Вам не холодно нагишом? У меня вот под рубашкой овчинный свитер, и всё равно мёрзну. Правильно «овчинный» или «овечий»? Я вообще предпочитаю альпаку, но потерял последний где-то между Стамбулом и Константинополем, а он был такой красивый, полосатый-       — Тихо! — Гриффин топнул ногой. — Ещё одно слово, и я за себя не ручаюсь, болван.       — Ну что же вы о себе так сурово? — без тени иронии протянул Дабл Ти.       — Я о Вас.       — Тогда это очень грубо, но я не обижаюсь.       — Вы хоть знаете, кто я такой?! — Гриффин потянулся за леской, которой проще всего отрубать головы. Подглядел в одной статье про таинственные убийства в Парижской Опере: идеальное оружие для невидимого существа. — Я Н-       — Джеймс Гриффин, невидимый мужчина средних лет, очень злой и явно небогатый, судя по дыркам в одежде. Акцент выдаёт, что Вы росли на границе с Уэльсом или прямо там, может даже знаете пару слов на местном языке. Вы скрываетесь от людей, стараясь не привлекать внимание к своей особенности. Вас очень удивило моё спокойное отношение к невидимости и именно поэтому Вы не стали меня прогонять, хотя имеете на это все права, из чего я могу сделать вывод, что такое одиночество Вас страшно гложет и Вы были бы рады любой компании, даже моей, хотя я Вас люто раздражаю. А ещё могу предположить, что Вы преступник и работаете один, ведь письменного стола я тут не вижу, а почти любая легальная не канцелярская работа в XIX веке связана с общением того или иного толка, что для Вас проблематично. Профессиональный вор, я прав?       Гриффина искренне поражала возможность гостя балаболить без остановки, словно тот — заводная игрушка-трещалка, которые были так популярны среди детишек лет десять назад, только у тех болванчиков хотя бы была кнопка выключения. Тем не менее, конкретно в этом случае он почти всё набалаболил по делу.       — Был, но в невидимых руках видимые вещи далеко не унесёшь.       — Неужели наемный убийца? — лицо Дабл Ти изобразило совершенно неописуемую последовательность эмоций, но общая тенденция, очевидно, положительная. Не такой реакции ждёшь от человека, обвиняющего тебя в преступлении.       — А Вы, как я погляжу, умный больно? — Гриффин постарался передать голосом, что хмурится.       — Можно и так сказать, я своего рода учёный.       — Какое счастье! Значит, коллеги.       — Вы же сказали, что убийца?       — Во-первых, я такого не говорил, во-вторых, учёный — это состояние души, а не профессия, и если Вы правда учёный, Вы должны это понимать. А ещё я надеюсь, что Вы будете достаточно умны, чтобы не сдавать меня полиции. Я такое не прощаю.       — Значит, уже было?       — Что было?       — Вас кто-то сдал, и Вы его не простили-       — Я рекомендую иногда держать язык за зубами, а неуёмную дедукцию — в узде. Не каждое моё слово требует анализа.       — Позвольте, учёные всё подвергают критике и анализу: это же состояние души, я не профессия.       — Подкалываете? — Джеймс толкнул Тимоти в плечо, и тот засиял от счастья: наверное, принял за дружеский жест.       — Ни в коем случае, — Тимоти улыбнулся немного по-другому: до этого весело-непринуждённо, теперь робко-заинтересованно, — А вы, получается, совсем-совсем осязаемый, да? Я прям могу потрогать Вас?       — Нет, не можете. В смысле, в принципе такая возможность есть, но я крайне это не рекомендую.       — Простите, увлёкся... Прям совсем-совсем нельзя?       Гриффин вздохнул и шлёпнул незваного гостя по щеке, чтобы тот схватился за невидимую руку и начал с рвением настоящего исследователя изучать.       — Какие грубые волосы! Вы совсем не бреетесь теперь?       — Как тут побреешься-то?.. Погодите, Вы бреете руки?       — Ах, да, тут же вообще так не принято. Пардон. Зато у Вас мускулы первоклассные, настоящий атлет.       — Заткнитесь, — так вежливо Гриффин ещё никого не посылал. Ну правда, чего он комплиментами разбрасывается? Гриффину сто лет никто комплиментов не делал, а тут чего это вдруг?       — Уж простите, мне вредно молчать.       — Правда? Это что ж за патология такая?       Дабл Ти отвёл взгляд и вжал голову в плечи, словно загнанный в угол воробушек.       — У Вас о таком ещё не говорят.       — Это откуда Вы такой взялся, что у Вас наука так далеко вперёд шагнула, и обычаи совсем другие? — Гриффин вырвался из рук Тимоти, хмурясь. — Правда, откуда Вы взялись в моем номере?       Дабл Ти глянул на свой велосипед, хмыкнул и посмотрел сквозь невидимку с такой надеждой в глазах, тихо-тихо так, аккуратно, такая себе кокетка.       — Я спокойно отнёсся к Вашей невидимости, отнеситесь и вы спокойно к моему рассказу. Пообещайте!       — Обещаю.       — Поклянитесь!       — А вот это уже перебор.       Тимоти сделал шаг в сторону аппарата, погладил, как гладят только самых любимых скакунов в стойле, и признался:       — Это машина времени на основе мотоциклетки, третья модель. С её помощью я могу перемещаться во всех четырех измерениях одновременно, где четвертое — это время. Я родился в XIX веке, но побывал в стольких будущих, что уже вряд-ли впишусь в ваше настоящее, оттого я могу казаться таким странным.       Гриффин, конечно, обещал быть спокойным, но не в такой же ситуации? Он ожидал чего угодно, от какого-то циркового трюка с перемещением до галлюцинаций, но не такого потрясающего бреда.       — Машина чего, простите? — учтиво переспросил он.       — Вы мне не верите? А давайте я Вам покажу! Ну-ка, садитесь в седло, прокачу!       Гриффин решил не ругаться с душевнобольными, ведь сам таким был и ненавидел, когда во время приступов его пытались в чем-то разубедить или успокоить. Садиться? Сяду. Только поживее плятуньте пружинки и устирнайте цепочки.       Машина уже было завелась: снова повалил дым, окутавший Гриффина с ног до головы, снова щёлкнули какие-то предохранители, и Тимоти уже было сел за Гриффином в седло, но вдруг внутри, ближе к рулю, что-то громко чертыхнулось. Открылся замысловатый люк, и из корзинки показалась голова какой-то очень своеобразной обезьянки. Большие красные глаза, но совершенно пустые, светло-серая с синим отблеском шёрстка, длиннющие кожистые пальцы с острыми когтями, так ещё и выражение лица такое злобное, что даже Джеймс удивился. Ещё сильнее он удивился, когда обезьянка заговорила на ломаном английском.       — Мяса хочу, — зверушка нахмурилась и потянулась. — С кровью.       — Это что за чертовщина? — Гриффин вскочил с аппарата, случайно задев обезьянку.       — Что за нахуй?! — обезьянка ответила встречным шоком.       — Следи за языком, — Дабл Ти взял животинку на руки и прижал ближе. — Это не чертовщина, это Оу, детёныш морлока.       — Сам ты морлок. Морлоками нас зовёт скот.       — Не перебивай. Это одна из ветвей человеческой эволюции в будущем. Я всех их изучаю в свободное время, это так интересно, не представляете. Оу я подобрал, когда оно было ещё совсем маленьким пушистым комочком чистой ненависти, потому что долго за ним наблюдал и оказалось, что оно — сиротка. Очень для морлоков редкая ситуация-       — Сам ты морлок.       — Я не мог оставить детёныша в беде, вот и забрал к себе, заодно решил проверить, сможет ли оно понимать человеческую речь, и оказалось, что более чем.       — А теперь пошли жрать.       — Правда выражения оно выбирает не самые приятные.       Гриффин глядел на всё это с глупо выпученными глазами, благо невидимость позволяла не позориться. Он не верил ни единому слову, однако рационального объяснения найти не мог. Скорее всего, или в трубах действительно утечка и ему всё это видится в бреду отравления угарным газом, или его мозг окончательно сломался от одиночества. Это ж надо придумать такую дурость, так ещё и с такими деталями!       — Ну что Вы молчите, Джеймс? Вам что, не интересно?       — Очень интересно. Интересно, с какого именно момента я окончательно чокнулся.       Улыбка сползла с лица Дабл Ти мгновенно, будто у ребёнка отняли успокаивающий сироп миссис Уинслоус, который он стащил с верхней полки и вот-вот собирался открыть.       — Вы мне всё ещё не верите, да? А вот пошлите я покажу! Куда Вы хотите попасть, называйте любое место и любое время!       — Вы ведь понимаете, что чокнутость мою это никак не опровергнет?       — Да кто это, блядь, говорит? — Оу прыгнуло на голову Тимоти и даже полностью там уместилось. Даже непонятно, то ли это причёска занимает такой громадный объём, то ли само Оу оказалось ещё меньше, чем видится на первый взгляд.       — Невидимый человек, полностью прозрачный, нарушающий все известные законы физики, и который при этом не может поверить в простое путешествие по четвёртой координатной прямой!       — Вы только не плачьте, мистер Таунсенд, я плач не переношу.       — Да он не плачет, — Оу спустилось на плечо Тимоти, выражая мордочкой презрение. — Он забудет про обиду через три, два...       — Джеймс, а Вы сами сделали себя невидимым, да?       — Ну и что я говорило? — морлок развел руками.       — Что ты говорило? — переспросил Дабл Ти, но уже спустя пару секунд думал совсем о другом. — Так что, Джеймс? Вы разгадали секрет абсолютной прозрачности, и ввергли себя в это состояние мучительного одиночества ради самого немыслимого эксперимента? Во имя науки или регалий? Никто никогда так искренне и с таким уважением не интересовался работами Джеймса. Некий человек, с кем ему приходилось иметь дело и который прожил уже как минимум лишние два года жизни, до последнего упирался и называл это вздором, а Тимоти так быстро всё осознал, что даже хотелось ему вмазать хорошенько, чтобы его большие блестящие искреннем интересом глаза не смущали. Гриффину даже почудилось, будто впервые за годы кому-то удалось сфокусировать взгляд так, что глаза собеседника наконец встретился с невидимыми глазами Джеймса. Он сам не понял, как выпалил бессовестно неприкрытую правду:       — Ко мне пришёл арендодатель, а мне было нечем платить. Нужно было спрятаться.       Тимоти посмотрел вправо-вверх, покривив рот, точно дожидаясь, когда шестерёнки в голове сделают полный оборот, и улыбнулся:       — Любопытно.       — Разумеется, это не единственная причина, — осознав свою оплошность, Гриффин скрестил руки на груди и отвернулся — это было понятно по одной только интонации голоса. — У меня было много поводов исчезнуть, я... Ну...       — Не сомневаюсь, что Вы глубокая личность с кучей переживаний, но если вы расскажете всё первому попавшемуся путешественнику во времени, то вся таинственность растеряется.       — Правильно.       А этот Тимоти не промах, точно понял, когда нужно подыграть. Только вот Гриффин правда имел кучу причин навсегда уйти из общества, однако, оглядываясь назад, все они кажутся такими несущественными, такими жалкими, особенно в сравнение с его желанием вернуть всё вспять, переместится назад во времени. Туда, где его все хвалили за успехи в учёбе, а он всё огрызался, мол, не отвлекайте. Туда, где каждый первый студент Университетского колледжа мечтал стать его другом или хотя бы приятелем, а он сторонился людей, как ошпаренный, предпочитая компанию склянок и окуляров. Туда, где коллеги спали и видели как воруют его научные труды, и потому он уволился, одержимый своими исследованиями в области оптики. Туда, где он был ещё видимым во всех смыслах, а не убивал людей просто потому, что хорош в этом и больше ничего не может. И не подумайте, это не тонкая струнка эмпатии вздрынкнула в его обчерствевшей душе, боже упаси, на всех этих людей ему плевать ещё больше, чем на лабораторных крыс, которых приходилось закупать почти каждую неделю (когда-то на это были деньги!), ведь на улицах белых крыс днём с огнём не сыщешь, а нужны были именно белые. Джеймсу из всех на свете людей было больше всего жалко себя, свои амбиции и потенциал, свой гениальный ум и потрясающий талант к естествознанию. Больше чем он никто себя так не любит в подлунном мире, отчего становится понятна его привычка обвинять во всех бедах кого-то другого (фамилия начинается на «К» и заканчивается на... наматывании кишок этого ублюдка вокруг его же вспоротой голыми ногтями шеи).       — Я к чему это, — Дабл Ти сделал шаг вперёд и, как иначе, врезался в Гриффина. — Простите, я случайно-О-О! Тимоти бы непременно извинился бы и за пятно крови на полу, если бы его лицо убрали чуть-чуть от пятна подальше. Рефлексы у Гриффина были замечательные, и если бы не вовремя влетевшее ему в лицо Оу, хиленькое тельце Дабл Ти было бы сломано пополам, а так — всего-то хрустнувший нос, не более.       — Прошу прощения, — отдышавшись и успокоившись, Джеймс сделал то, чего давно не делал: честно извинился. — Я ненавижу, когда меня трогают без спроса.       — Чем извиняться Вы бы лучше с меня слезли.       — Могу предложить лауданум, — заглаживать вину ещё меньше в духе зловещего Невидимки, но он действительно встал и сунул руку в карман куртки, где хранилась заветная бутылочка — рядом с коробочкой стрихнина. Таунсенду хватило с секунду понюхать, чтобы понять, что пить это он не собирается.       — Вы в своём уме?       — Простите?       — Это же страшная дрянь!       Оу, правда, к этим словам отнеслось скептически и проворно вырвало бутылёк из рук, чтобы пригубить, но к вкусу варева явно было не готово, потому, обплевавшись и искашлявшись, уронило чужую собственность на пол. Не то чтобы большая потеря, такие продаются на каждом углу.       — Пообещайте мне, что никогда такого не будете употреблять, — Дабл Ти будто правда беспокоился за здоровье Гриффина. Очень непривычная ситуация, уже лет пятнадцать такого не было, если вообще когда-то было.       — А знаете, Вы правы. Никакого больше лауданума. Я и так уже поплыл мозгами, дальше будет только хуже.       Тимоти наклонился, чтобы поднять Оу с пола, но тут же расцепил руки:       — Да Вы! — Вы до сих пор не верите?!       — Слишком Вы адекватный в одних моментах и фантастичный в других, чтобы быть настоящим.       — И если я сейчас увезу Вас прямиком в Римскую империю, вы не передумаете?       — Я этого и боюсь.       — Знаете что?       — Что?       — Если кто-то другой скажет, что это правда, поверите? Есть в мире люди, которые мне верят, давайте пойдём спросим их. Одевайтесь, я Вам докажу! Надеюсь, у Вас хватит мозгов!       — Ещё чего, — обычно Гриффин не пасовал, когда его брали на слабо или проявляли сомнения по поводу его умственных способностей, но идти куда-то с этим человеком, встречаться с его друзьями, так ещё и на ночь глядя — так себе затея. Его-то Джеймс терпит лишь потому, что он сам в комнате объявился, без приглашений и лишних церемоний.       — А я сказал пойдёмте!       — Вы, похоже, больно быстро стали считать меня своим другом. Если я сказал, что не пойду, значит я не пойду!       — Ох, точно, совсем забыл сказать, — Тимоти встрепенулся: три секунды прошло, он позабыл про обиду. — Мои друзья — такие же неординарные люди, как мы с Вами, и такие же учёные.       — Учёные?       — И парочка бизнесменов. Вам там будут рады! Я умоляю Вас, пойдёмте со мной, там Вам как раз докажут, что я настоящий Путешественник во времени. Пойдёмте же сию минуту!       «Сию минуту» растянулось на четверть часа, причём большая часть этого времени пришлась на наматывание бинтов. Облачаться в костюм Невидимки всегда морока и так противно, хотя казалось бы, за это время он должен был стать для Джеймса второй кожей — не получилось, чёрт побери. Дабл Ти едва ли не повторил свою ошибку, попытавшись помочь, но занывший нос напомнил, что этого делать не стоит. Тимоти вёл Гриффина всё западнее. Они остановились на улочке, где Невидимку уже не могли бы узнать презираемые знакомые, но ещё не остановили бы за странный внешний вид бобби. Дом, в который Таунсенд предложил зайти, был непривычно добротным. Хозяева его, очевидно, люди богатые, а тот, кто его арендует, вероятно, ещё богаче. У роскошной дубовой двери висела чуть менее роскошная, но всё-таки солидная кованая вывеска: «Торговая компания», а под ней наскоро прибитая табличка: «Г. Дж. Уэллса».       — Что же Вы стоите? — Дабл Ти встал в дверном проёме, протягивая руку Гриффину. — Пойдёмте, льёт как из ведра.       — Я пока лучше постою снаружи.       — Пошли уже, — встряло Оу, сидящее на широком плече Гриффина просто потому, что там удобнее, и ноги не свисают. — Я жрать хочу.       Джеймс колебался. Он понимал, почему вопреки своему рацио доверяет Тимоти, но внутри дома другие люди, возможно, не такие сумасшедшие, чтобы не бояться невидимого убийцу с неконтролируемыми вспышками агрессии. Они могут и сдать его, и попытаться убить, и настроить Таунсенда против, а так глупо не хочется терять единственного человека, что проявляет к тебе капельку уважения. Он уже дал слабину, посмев проследовать за Таунсендом, но этот дом выглядел не как место, где ему будут рады. В последний раз из дома схожей ценовой категории его выпнули со свистом, и с тех пор нога Джеймса не ступала ни в один из роскошных особняков даже с самыми гнусными целями. Просто дрожь берёт: от злости, естественно.       — Давайте не будем? Давайте лучше... — Гриффин протянул руку вперёд. Ещё бы секунда, и он, возможно, наступил бы на те же грабли, что два года назад, но из дома послышался грубый голос, схожий с рыком избитого плетью циркового тигра:       — Гофподин Путефественник, гофподин Уэлф Ваф ждёт- Дарвин Вфемогущий! — Тимоти нужно было просто обернуться, чтобы вызвать такую реакцию. — Что у Ваф ф нофом?       — Не обращай внимания, Млинг, ушибся. — так мило, но совсем не необходимо.       — Вам нужно к гофподину Хозяину, он Ваф вылечит!       — Обязательно схожу, но не сейчас.       — Там есть врач? — внезапно подал голос Гриффин.       — Гофподин Хозяин луфший врач, которого я знаю, — обладатель голоса показался из-за спины Тимоти, и Джеймс убедился, что в этом доме рады «неординарным» людям. Сложно было даже предположить, откуда этот человек может быть родом, проще выражаясь, откуда он такой взялся: кожа неестественно бардовая, челюсть выдаётся вперёд, как у заправского упыря, ведь в рот не влезают длинные нижние клыки; глазной белок налит кровью, да и сама форма глаз страннющая, точно собачьи зенки; ещё этот молодой слуга отличался повышенной волосатостью, причём волосы того же цвета, что и кожа, только потемнее. Довершали образ длинные коготки на чёрных лапках — сложно назвать их «ладонями», потому что на них были видны звериные подушечки — и заострённые уши. Самым человечьим в этом любопытном мужчине был его замечательный костюм, сшитый точно по меркам, ведь ни в одном месте он не подгибался и не сминался, даже на выразительном горбу.       — Не стоит, — Таунсенд придержал лапки Млинга, когда тот потянулся к Гриффину.       — Гофпожа Оу промокло, Млинг бы хотел помочь ему зайти домой.       — Не трогай меня, ветвь тупиковая! Лучше приготовь пожрать, я умираю с голоду.       — Ефть!       Стоило Млингу скрыться, не проявив и толику эмоций по поводу забинтованного лица Гриффина, как Дабл Ти спрыгнул с крыльца вниз, к своему гостю:       — Вам нужен врач?       — Да, — Гриффин запнулся, будто сочиняя оправдание поубедительней. — У меня уже два года непроходящая простуда, очень мешает работать, и ничего при этом не помогает.       — Тогда пойдём. Не сказал бы, что Бэнк-Холидей самый лучший из врачей, но он точно знает своё дело.       — Бэнк-Холидей? Что за имя такое?       — Долгая история.       Гриффин постоял ещё немного, опустив голову, чтобы вода залилась за воротник, и сделал неловкий шаг вперёд, переступая через стопку промокших газет и различного рода выписок, сортировкой которых, судя по всему, никто во всём этом доме не занимался последние несколько недель.       — Умница! — Тимоти улыбнулся так по-доброму, так приветливо и беззлобно, так гостеприимно, что Гриффина чуть не стошнило. Он уже переступил порог, и дверь почти что закрылась за ним, но Тимоти взбрело в голову улыбнуться ещё шире.       — Куда же Вы?! — крикнул Дабл Ти, когда Джеймс сломя голову бросился наутёк, такой скрывающейся поступью, будто за ним организована погоня не меньше чем всей национальной гвардией.