Очерки Подземья

      Подробности блистательной победы были поведаны сильно позже. Первым делом необходимо было разобраться с уведенными в рабство свирфнеблинами, а уж потом похваляться ратными подвигами. Смерть никогда не должна идти впереди жизни. Благо, многие из похищенных уцелели; лишь единицы попали под горячую руку Сержанта или еще кого из ее своры. Несчастных разместили неподалеку от нового лагеря ганзы, соорудив большой костер и дав им котел, дабы они смогли приготовить себе немного съестного. Сизые фигурки сгрудились вокруг огня, плотно прижавшись друг к другу. Лишь один гном сидел в дальнем углу, вцепившись себе в плечи — его сестра сгорела заживо в лаве, отправленная туда безжалостной рукой дроу-абсолютиста. Юноша был тих, но его стеклянные глаза могли поведать много больше, чем крик или плач.       Глава — единственный уцелевший из трех вождей — в то время вел беседу с атаманом.       — Лодок должно хватить на всех, — сообщил он, сухопарый мужчина с пронзительным взором и изборожденным морщинами лицом. — Я думаю, будет правильно, если на каждой поедет кто-то из вашей команды. Для спокойствия.       — Я не из подозрительных, — заявил на то Ретт, очищая секиру от подсохшей крови. — А вы, чувствую, не из гнусных. Иначе добили бы нас вместе с Нере.       — Клан Железной Руки ничего не забывает, — обронил глава, глядя на него прямо и пристально. — Ни хорошего, ни дурного.       — Я ценю это, — негромко произнес Ретт и, отложив секиру, глянул на гнома в ответ. — Обещание в силе.       — Сохрани вас Глаэрдал.       — Нам нужно вернуться за скарбом в колонию. Можете нас не ждать.       — Мы устали, — глава бросил на своих людей взгляд разом мрачный и печальный. — Нам следует набраться сил. Соснем пару часов и, как поднимемся, отправимся за остальными.       — Блорг отведет ваш клан во Врата, — произнес Ретт и почесал бороду. — А остальных?       — Сержант… молодой человек, — глава указал головой на снующего меж ящиков Ла’ата, — пообещал поговорить о них с неким Граццем.       — Хорошо, — Ретт коротко глянул на юного дроу и протянул гному руку. — В таком случае удачи, господин. Берегите себя.       — И вы, мой друг, — серьезно произнес глава и крепко пожал атаманскую ладонь сухенькой пятерней. — Какая бы неведомая напасть ни гнала вас в те земли, будьте бдительны. Коль свидимся снова…       — Свожу вас в «Три девицы», — широко улыбнулся Ретт, и глаза его засверкали. — Поставите мне выпивку.       От слов этих на блеклом, иссушенном невзгодами лице прорезалась слабая улыбка. Сердце от того приятно заболело, и когда гном ушел, Хальсин поцеловал своего мальчика в лоб.       — Сила твоего слова превыше меча и магии, — прошептал он с истым чувством.       — Вся сила в душе, а мне эти ребята понравились, — прошептал Ретт в ответ, чуть порозовев. — От всей души.       Их лагерь теперь располагался недалеко от пролома в стене, там, где раньше обретались мастера-двергары. Нынче они отсиживались в углу, тихие и смиренные, а ганза заняла почти всю площадь, вольготно разложив спальники, тюки, мешки, ящики, оружие, броню, съестное и драгоценное. Казалось бы, все давно должны были свалиться спать, однако бывает, что от сильной усталости сон, напротив, не идет, и чувства болезненно остры, а разум мутен и туп, как плохо отшлифованный камень.       Так было сейчас. Члены ганзы, как гномы, пригрелись у костра и пустыми глазами глядели в огонь.       Один атаман да Ла’ат выглядели бодрыми и свежими, точно только вынырнули из ледяной реки. В особенности юный дроу. Куртку с плащом он откинул, и на нем теперь были только шелковая рубаха со штанами, такие легкие, что от одного вида по шее бежали мурашки. Неужто молодая кровь так горяча, что ее не пугает ни ледяной камень, ни сырой ветер?.. Юноша представлял собой воплощение классической подземной красоты: поджарый, гибкий, ловкий, точно молодая пума. На светло-серой коже с темно-синим отливом можно было разглядеть росчерки белесых шрамов; Ла’ат закатал рукава до локтей, и на худых предплечьях Хальсин приметил несколько темных отметин, напоминающих следы от ожогов. Парень «инвентаризировал» вещи, собранные с трупов врагов, и движения его были точны, почти грациозны. А выражение лица… Бесстрастно-неживое, как у эльфийских статуй, и в том его удивительная красота. Завораживающая притягательность. «До чего трудно оторвать взгляд», — подумалось невольно, пока юноша перебирал монеты, украшения, артефакты и снедь или перекладывал мечи, булавы, моргенштерны, арбалеты и луки из одной походной сумки в другую. До чего статен сей гордый сын Подземья. До чего хорош собой…       — Ла’ат, — хрипловатый голос Ретта вывел Хальсина из созерцающего оцепенения, — чего ты там бродишь? Садись, погрейся.       — Вещей много, — заметил юноша, однако уже отложил амулет, что держал в руке, и ступил в круг костра.       — Вот именно. Часть точно бросим, — заявил Ретт, потянувшись за трубкой, и по ганзе прошел единый вздох облегчения. — Голодный? Возьми суп.       — Благодарю, капитан, — кивнул Ла’ат и взял одну из плошек, стоящих на нагретом камне близ огня.       В этот раз Ретт его не поправил. На несколько мгновений наступила тишина. Густая, тягучая, полная невысказанными мыслями и незаданными вопросами. Благо, та часть ганзы — новоявленная, еще малознакомая — что могла их задать, отдалась спокойному сну: Воло, более всех жаждавший историй об очередном «смертельном бое проклятого отряда», растянулся на спальнике и храпел от души; Барк, беспокойный, нервный, узнал от атамана некие вещи, от которых ему сделалось дурно, и он слег в магический сон, чтобы вернуть себе «хоть подобие покоя». Оставался Хальсин, однако ему не хотелось тревожить своего мальчика и друзей сверх положенного.       Им без того сейчас нелегко. Напротив него сидел Гейл в обнимку с шариткой, откинувшись на покрытый дерюгой сундук. Веки с выпуклыми венами едва заметно подрагивали, когда он моргал; бледная ручка на его груди напоминала собой подбитую птицу. Слева от них Карлах положила рогатую голову на колени Уиллу, что лениво пролистывал помятую книгу в мягкой обложке; ее хвост ненавязчиво обвивал его колено. Справа — Астарион тяжело привалился на плечо Лаэзель, что медитировала, сложив руки на мече и подвернув под себя ноги; мутные, темно-алые глаза бесцельно следили за бликами пламени, танцующими на поверхности превосходно натертой стали.       Ретт зажег табак и, затянувшись, выпустил густую струю седого дыма. Его бедро слегка касалось бедра Хальсина.       — Вы курите? — сипловато произнес Ла’ат.       — Ага, снова, — кивнул Ретт.       Снова? Видно, заметив его удивление, парень хмыкнул:       — В армии непринято баловаться. По крайней мере, на службе. Штрафы все еще в ходу, Ла’ат?       — Вероятно, капитан, — помедлив, произнес юный дроу.       — «Вероятно»? — Ретт приподнял золотистую бровь. — Тебя не любят товарищи? Стукачишь?       — Я в отряде господина Претория, — пояснил Ла’ат и слегка приподнял подбородок. — Шестой год.       Видно, Ретту это сказало очень многое — он примолк на какое-то время. Прозрачно-голубые глаза внимательно оглядели лицо юнца.       — Какой дом? — негромко вопросил Ретт наконец.       — Это неважно, — мигом смешался Ла’ат, опустив очи к полу. — Я последний. И не собираюсь его возрождать.       — Нет денег? — спросил тогда Ретт, затянувшись. — Земель? Знакомств?       — Чести, — заявил Ла’ат, вскинув голову, и алые глаза его вспыхнули пламенем. — Презренные пиявки, сосущие кровь собственных людей. Мы не заслуживаем ни памяти, ни почестей.       — Не тебе это решать, — осадил его Ретт с намеком на суровость в голосе. — Ты точно последний в роду?       — Есть матрона, — помолчав, признался Ла’ат, и щеки его чуть потемнели. — Но она стара и больна, ей недолго осталось. И господин капталь держит ее в замке Ногшпиль, так что…       — Мерс’еррис, — нежданно произнес Ретт, точно вынес приговор. — Второй сын дома Миззрим. Отдан на попечение капталю Гансену. А тот, вижу, передал тебя Гарри. Жестоко, но мудро.       С этими словами атаман вновь оглядел юного дроу уже с совершенно иным выражением.       — Ты подрос, малец, — улыбнулся Ретт, широко и с необъяснимой печалью. — Уже не поместишься под плащом.       — Вы помните, — произнес юный дроу — Ла’ат? Мерс’еррис? Как называть его ныне? — с лихорадочным придыханием. — Вы помните меня!       — Не каждый день отпрыскам благородных домов сохраняют жизнь, — как бы невзначай проговорил Ретт, и улыбка его поблекла. — Как дела в армии? Абсолют не досаждает?       — Это секретные сведения, капитан, — замявшись, пробормотал юный дроу. — Только для верхов. А вы… все-таки вы…       — Ношу в башке личинку иллитида, — резко бросил Ретт, прикусив мундштук. — Мы все.       Алые глаза расширились, и былая дрема улетучилась, точно дым от порыва ветра. Ганза вскинулась, зашевелилась, задергалась. О, Отец-дуб…       — С-сколько, капитан? — просипел Ла’ат. Так сипло, как никогда еще прежде. — Сколько дней?       — Больше трех месяцев, — сообщил Ретт и расхохотался, когда алые глаза стали огромными, как блюдца. — Не боись, малец. Мы не заразны.       — Но это невозможно, — сдавленно проговорил Ла’ат, заполошно оглядывая их всех. — Семь дней — потолок.       — Судя по нам, этажа так десятого, — хохотнул Ретт.       — Он много знает, — произнесла Лаэзель, вперив в юношу ледяной взор.       — Абсолют, видимо, проникла в армейские ряды, — веско произнес Ретт. — Верно, Мерс?       — Прошу, не называйте меня так, капитан, — попросил Ла’ат.       — Если ты перестанешь называть меня капитаном.       — Хорошо… сэр, — едва ли не через силу произнес Ла’ат и обернулся к гитьянки: — Я хотел поговорить с вами, госпожа. Если позволите.       — Позволяю, — отчеканила гитка.       — Госпожа, — благодарно кивнул Ла’ат и продолжил: — Ваши знания могут спасти наших солдат. Спасти простых людей. Несколько десятков зараженных. Мы стараемся выделить им отдельные помещения, но…       — Они не жильцы, — заявила Лаэзель подчеркнуто сухо — однако без привычной гитской жесткости. — Смерть — их итог. Иной путь невозможен.       — Ты сгущаешь краски, моя дорогая, — вмешался Астарион, сев прямо. — А как же Лунные башни! Как же наш дорогой… помощник?       — Чк. У них нет «помощников», — отрубила Лаэзель, дернув подбородком. — И они не дойдут до Лунных башен.       — Слава богам, — заметил Уилл, глянув на них темным глазом.       — Их нельзя туда пускать, — быстро покивал Гейл, обращаясь к Ла’ату. — Ни при каких обстоятельствах. Они погибнут сами и причинят вред всем, кто встанет у них на пути. Мы уже видели такое — и не раз! Абсолют контролирует их полностью. С этим невозможно бороться.       — Но вы боретесь, — заметил Ла’ат. — Как?       Ретт протянул руку к Шэдоухарт; та, часто моргая, переводила взор с юноши на атамана, и во взоре этом читалось острое напряжение.       — Он свой, — произнес Ретт, слегка понизив голос. — Я знаю.       — Откуда? — вопросила Шэдоухарт, пристально глядя на юношу. — Как вообще можно понять, что человек заражен без…?       — Я чист, — вмешался Ла’ат, выпрямившись, гордый и сдержанный. — Каждого проверяют специальные люди. Маги. За которыми также пристально следят…       — В армии карантин? — перебил Ретт, чуть нахмурившись.       — Еще нет, — коротко ответил Ла’ат.       — Известно ли о случаях заражения за пределами Побережья Мечей? — подал голос Хальсин, чувствуя, как нестерпимо жжет в груди. — За хребтом? На севере? В пустоши или Великой пуще?       — Наша шпионская сеть не столь обширна, — ответствовал Ла’ат.       Притом поглядывал юноша на него странно, скованно, даже как будто с опаской. «Видно, его смутила моя наружность». И неясное положение при атамане, коего он, оказывается, взаправду знает давно. Желая изгладить первое впечатление, Хальсин обратился к юноше с нарочитой открытостью:       — Сей недуг — чудовищное, противоестественное явление, способное породить великие разрушения и принести столько горя, сколь доселе немыслимо было даже представить. Сила сия искажает разумы жертв, порабощая их своей тиранической воле. Мне довелось побывать в цепких когтях Ее новообращенных культистов, — добавил он чуть ли не через силу. — Злоба их несравненна, а вера непоколебима. Супротив этого необходимо великая мощь. Наше единство, быть может, — ключ к этой мощи. Звено цепи, что способно сковать сие мерзостное существо и заточить там, где оно пропадет и исдохнет. Любая помощь может быть в руку. Любое, даже самое малое сведение для нас ценнее соли и золота. Не верю, дитя, что тебе нечего нам поведать. Неужто взаправду ты не в силах нам помочь?       — Мастер Хальсин, милый мой, — скучающе представил Астарион, бросив на него презрительный взор. — Наш лесной отец-проповедник, угх.       Однако Ла’ат молчал и глядел теперь совершенно иначе. Алые глаза, столь темные, словно бы, поглощающие собою свет, неотрывно осматривали его, и кожа от того покрывалась мурашками, и жилы под ней дрожали.       — Мои сведения разрознены, мастер, — негромко произнес Ла’ат и приложил тонкопалую ладонь к груди. — И я связан долгом. То немногое, в чем я уверен, вы, как вижу, знаете и без меня. А мои надуманные гипотезы и хлипкие размышления только усугубят дело.       — Я понимаю, — тяжко вздохнул Хальсин.       — Простите, — скромно произнес Ла’ат.       — Не извиняйся, — произнес Ретт, забирая у Шэдоухарт небольшой кошель. — Тебе не за что… пока что.       С этими словами атаман вынул на свет гитский артефакт. Сам воздух в тот миг наполнился неведомой силой; свет приобрел оттенок эфира, тени заплясали по углам. Мощь, невидимая и непоколебимая, явила себя лишь на долю мгновения вместе с опаляющим жаром и ярко-вспыхнувшими тирсу. А после пропала, оставив только колебания воздуха и острое покалывание в висках. Ла’ат изогнул спину, как кот в минуту опасности.       Ретт медленно крутил астральную призму в руке, демонстрируя все ее тончайшие грани, все причудливое своеобразие неземного творения.       — Болит голова? — спросил атаман негромким, участливым голосом.       — Да, — кивнул Ла’ат, тяжело сглотнув. — Как оно действует?       — Не знаю, — ответствовал Ретт и поднял на юношу потемневшие прозрачно-голубые глаза. — Знаю лишь, что оно защищает нас от тлетворного влияния Абсолют. Что не дает превратиться в иллитидов. Что обладает своей волей и не покинет нас, даже если бы мы того хотели. Впрочем, если желающие его отобрать будут достаточно настойчивы…       — Я не собирался его отбирать, — мигом заявил Ла’ат.       — Ложь, — произнес Ретт, мягко, но твердо. — Или, по крайней мере, полуправда. Тебе нужно лекарство. Или решение — в твоем случае это одно и то же. Ты же за этим здесь, верно?       Ла’ат промолчал, его темно-алые глаза внимательно разглядывали призму. Атаман, заметив это, сунул ее юноше едва не под нос. Грудь точно охватил тугой раскаленный обруч; оглядевшись, Хальсин осознал, что не он один взволнован до паники — вся ганза замерла в ожидании.       Сильная атаманская ладонь поводила призмой из стороны в сторону, поворачивая ее то так, то эдак, словно играя.       — Ты можешь убить нас, — вкрадчиво произнес Ретт, и по лицу его поползла кривая улыбка. — Ты можешь отрубить мою руку и забрать это с собой. Принести Гарри — он похвалит тебя. Или даже Гансу — он тебя наградит…       — Нет, — выпалил Ла’ат, вновь тяжело сглотнув и закашлявшись — видно, в горле у него стало сухо.       — Почему? — вопросил Ретт, приподняв золотистую бровь. — В том твоя миссия. Найти оружие. Найти спасение. Любой ценой, как велит долг. Какой смысл шпионить за Абсолют? Зачем лезть в гнездо вперед шпионов Мензоберранзана? Гансен ведет войну. Новоявленная богиня ему мешает. Вывод — устранить. Быстро. А для этого нужно…       — Один артефакт ничего не решит, — заявил Ла’ат и решительно отвернулся, взмахнув рукой. — Уберите.       — Это твой пропуск в высшие чины. Твое имя войдет в историю.       — Не такой ценой. Ни за что.       — Бери, дурень! Ты должен заплатить своим благодетелям.       — Я плачу им. Прямо сейчас. Уберите! Лучше личинка в голове, чем ваша смерть!       — Далась тебе моя смерть, — выплюнул Ретт, досадливо скривившись.       — Далась вам моя жизнь, — выпалил Ла’ат, мелко дрожа. — И все же вы сохранили ее. Моя душа в ваших руках. Уберите.       Повисла пауза, легкая, как вздох, тяжелая, как выбор. Юный дроу и молодой воин смотрели друг другу в глаза, один притом содрогался всем телом, а другой замер безмолвным изваянием. Однако их взгляды говорили за них, и красный с синим мешались меж собой разом красноречиво и бессловесно. На несколько долгих мгновений они, мертвецы для мира, изъяснились на собственном, понятном им одним языке. В конце концов, Ретт глубоко вздохнул и, спрятав призму в кошель, вернул его жрице Шар. Прозрачно-голубые глаза посветлели и потеплели. В рыжеватом свете костра кожа его, сильно выцветшая за время пребывания под землей, словно бы вновь окрасилась золотистым загаром.       Помедлив, атаман протянул руку и с небрежной лаской потрепал юного дроу по выбритой макушке.       — Лучшее мое решение за все время службы, — мягко улыбнулся Ретт, и юный дроу, весь вспыхнув, низко склонил голову; атаман оглядел свою ганзу и ухмыльнулся: — Надеюсь, это достаточно убедительно? А теперь, если позволите, я бы хотел поговорить с сержантом о насущных делах. Осады, сражения, интриги, драгоценности, прекрасные женщины, великие мужчины… Словом, сущая скука. Так что можете прикорнуть на полчасика. Мы, надеюсь, к тому моменту закончим.       Беседа сия затянулась на три часа, и никто за то время из ганзы не смог сомкнуть глаз.